В возрасте Христа я стал начальником геологической экспедиции. Представляю, как все прочитавшее это моё сообщение произнесли мысленно: «Ого!». Вынужден разочаровать, это была не та экспедиция, где задействованы сотни людей на больших территориях, выполняя работу по разведке и поиску полезных ископаемых или геологической съёмке, как например, Красноярская геолого-съёмочная экспедиция, - в её составе мне довелось проходить практику в Дототской партии, производящую геологическую съёмку в верховьях Бий-Хема, или, по-другому, Большого Енисея в северо-восточном углу республики Тыва (тогда Тувинской АССР).
Экспедиции же в Амурском КНИИ в Благовещенске были временные, создавались на полевой сезон по территориальному признаку в зависимости от района работ преимущественно по Амурской области, состояли из трёх-четырёх отрядов по четыре-пять человек и не являлись чем-то единым, а эдакой виртуальной единицей. Вот именно «начальником» одной такой экспедиции под названием Северная и был я тогда.
Благополучно завершив эпопею с утоплением нашего вездехода в реке Брянта (об этом подробно рассказано в «Хронике плавающего вездехода»), я оказался в столице БАМа. Мир тесен, не устаю этого повторять: ещё по пути из Дипкуна, конечной на тот момент станции к востоку от Тынды, оказался в одном купе с геологами Мосгипротранса, один из которых, Игорь Олевский, работал вместе с моим однокурсником, электроразведчиком Женей Абрамкиным, чуть ли не в одном кабинете их столы стояли.
Это знакомство было весьма кстати, ведь я предполагал задержаться в Тынде на пару дней, чтобы оформить отправку вездехода на северо-запад области, и явка у меня там, конечно, имелась, но «падать на хвост» семьи своего знакомого Саши Фенкина на улице Семилетки мне очень не хотелось, ведь у них была шестилетняя дочь Наташа (сейчас это замечательная и одновременно очаровательная актриса кино и «Театра на Покровке» в Москве Иванова-Фенкина) и совсем недавно родившаяся Катя. А мосгипротрансовцы арендовали в Тынде четырёхкомнатную квартиру, и без колебаний мне было обещано в ней койко-место, благо спальный мешок у меня как всегда имелся.
Вырвавшись в цивилизацию из тайги и палаток, все геологи ведут себя одинаково: идут в магазин и приобретают какое-то количество слабо- или сильноалкогольных напитков, - кроме язвенников и трезвенников, но таких среди них практически не бывает, - в зависимости от вкусов (которых, напитков, почему-то всегда потом не хватает). Не стал исключением и тот описываемый мной вечер. Одновременно то застолье было проводами домой одной из москвичек по имени Лена, отчего, видимо, она была очень весела и разговорчива, а голос у неё, должен сказать, был громкий и звонкий. Нас-то это обстоятельство – всего за столом сидело человек восемь – не сильно беспокоило, а вот соседей через стенку (допускаю, что шумные посиделки москвичи устраивали не впервые), наоборот, видимо сильно раздражало.
И вот через какое-то время на пороге квартиры, словно чёрт из табакерки, появился человек в форме сержанта милиции и сообщил нам пренеприятную весть, что на нас жалуются соседи и надо бы нам всем вести себя потише, иначе … С милицией не поспоришь, поэтому мы совершенно искренне хором пообещали убавить децибеллы своей вечеринки и на самом деле собирались это сделать, - я так вообще среди пока что малознакомых людей почти всегда молчал, лишь иногда вставляя короткие фразы в беседу.
Сержант ушёл, наша a party продолжалась, но Лена своим голосом сумела-таки опять сделать нам неприятность: снова появился сержант, указал своим пальцем на нескольких человек, в том числе на невинного меня и пригласил с собой на выход, пока без вещей, только с документами. Главная же виновница Лена избежала этого неприятного приглашения, - по половому, в данном случае несправедливому, дискриминационному признаку, наверное.
И вот только тут я узнал, что мосгипротрансовцы арендовали квартиру аккурат над милицейским участком, имеющим отдельный вход с торца пятиэтажки. Стало понятно, почему так оперативно появлялся «на сцене» нежелательное нам «действующее лицо», этот сержант милиции. До переименования в «полицию» этого органа власти в нашей стране тогда оставались ещё долгих двадцать шесть лет. Сведущие люди поймут, что происходили эти пока что трагические для меня события в самый первый год (а на самом деле даже в первые месяцы) действия антиалкогольного указа, когда в кафе и ресторанах стали устраивать «комсомольские», безалкогольные, свадьбы, а приглашённым на них наливали водку украдкой, в закутках.
Опять вынужден повторить истину, что с милицией не поспоришь, поэтому мы, человека четыре, не прошедшие фейс-контроль у сержанта, безропотно поплелись на выход, вышли из подъезда, обогнули угол дома и вошли в помещение участка, - очень удобно, конечно, когда близко, не нужно было, согнувшись в три погибели, в специальной кабине сзади трястись в милицейском «уазике» (довелось … довелось мне ещё через дюжину лет в Благовещенске испытать и это приключение, закончившееся столь же благополучно, как-нибудь напишу и о нём).
Ещё по пути, хоть и весьма короткому, в участок, в уме я начал разрабатывать проекты своего спасения, о москвичах как-то не думалось. Обратил внимание, что сержант – татарин и самое первое, что пришло в голову: сыграть на землячестве, всё-таки я прожил в Татарии всё сознательное время до поступления в ВУЗ, а вдруг мы окажемся вообще из одного города. Но пока что только предъявил, после всех, своё командировочное удостоверение, из которого сержант должен был узнать, что я из Благовещенска, опять-таки не былой, а нынешний земляк ему, не то, что москвичи, которых в провинции не больно-то уважают из-за их, как считается, снисходительного и иногда даже презрительного отношения к провинциалам. Предполагая чувство юмора у сержанта, втайне, наверное, ожидал от него услышать примерно такую фразу, несколько изменённой прозвучавшую из уст группенфюрера Генриха Мюллера в фильме «Семнадцать мгновений весны»: «Ты, земляк, можешь идти, а вас, «штирлицы», попрошу остаться до утра, мест в обезьяннике на всех хватит»!
Но тут произошло то, чего я никак не ожидал, не придавая никакого значения своей полевой должности, начальника Северной экспедиции, она-то как раз и была обозначена в командировочном удостоверении, а не старшего научного сотрудника, кем значился большее время года, «на гражданке», так сказать. Буквально на глазах сержант вдруг в лице переменился, куда только делась его строгость! Он почти по-отечески стал укорять меня, что, будучи большим начальником, своим поведением я должен подавать пример подчинённым, чего, по его мнению, я не делал, а скорее, наоборот.
Мгновенно сообразив, кем считает меня сержант, стал объяснять, что они только что выбрались из глухой тайги (что было правдой), несли там все тяготы полевой жизни, выполняя трудные и важные задания «партии и правительства» по поискам полезных ископаемых, вот и расслабились немного, но больше такого не повторится, уж я их приструню, таких-сяких нарушителей общественного порядка. По всему было видно, что сержант больше не собирается вводить никаких санкций по отношению к «моим сотрудникам» (не говоря уж обо мне самом, я враз стал в его глазах абсолютно неприкасаемым, "великим и ужасным") , коли, сам начальник экспедиции за них поручился и пообещал всё уладить.
Когда все мы шли обратно, тоже немного обалделые от пережитого, увиденного и услышанного, благодарные мосгипротрансовцы меня только что не на руках несли. А там уже и время подошло Лену провожать на поезд «Тында-Чита» (в Чите была пересадка), название маршрута которого, в пору бешеной популярности итальянской эстрады у нас в те годы, по созвучию, с тех пор и навечно ассоциируется у меня с песней Аль Бано и Ромины Пауэр «Феличита» («Счастье»), ведь именно счастье мы все испытали тогда, выбравшись «сухими из воды»:
Felicita
e tenersi per mano
andare lontano
la felicita
E il tuo sguardo innocente
in mezzo alla gente
la felicita
E restare vicini come bambini
la felicita, felicita.
20.11.17 г. Миасс