ОСЕННИЙ БЛИЦ
Пить хотелось не меньше, чем говорить. Именно сейчас, когда — осень. И когда...
— Хорошо...— выдохнул Саша. И засмотрелся...
Над асфальтом летели разноцветные листья. Они чиркали, кувыркались, замирали и светились на солнце янтарем и рубинами. Ветер налетал порывами, освежал — в нем чувствовался сдержанный холод. Он бодрил и проникал внутрь сквозь горячую кожу, впитывался в душу, выгоняя усталость.
Жадно, словно в последний раз, Саша поднял голову. Смотрел — не опускал. Солнце проглядывало через тучи и светило ярко.
Было очень радостно! Радостно и легко!..
В желтой бочке продавали пиво. Он любил ее — желтую, как сама осень, бочку. За ней была широкая дорога. Осенняя дорога... Пил пиво. Бокал за бокалом. Уйти не было сил — стоял там, пока только мог стоять. Смотрел... В душе, гигантской волной, неудержимо росла светлая радостная буря. Вспоминал — не вспоминал... Думал — не думал... Радовался!! Очень! До кома в горле! До черт его знает чего — хотелось жить!
Спросить у него — что такое счастье? — он бы сказал: — "Вот оно!! у этой бочки смотреть на солнце, ощущать порывы и видеть этот листопад! Воскресать!!!"
— Ради этого — надо жить! — веселость крутнулась в душе, и он, не сдержавшись — прошептал это... Он бы и крикнул!! Но кучка помятых мужиков топталась рядом. У бочки.
— Ведь они не поймут! Амебы обыкновенные! Им — лишь бы зеньки залить.
Саша зашел в магазин, купил “сухого” четыре бутылки. И пошел к другу. Пить хотелось не меньше, чем говорить!
Олег немного удивился, но и обрадовался в заигралом предчувствии:
— Заходи! Один как раз.
— Я пришел к тебе с приветом...
— Давно?
— Как листья полетели,— улыбнулся Саша.
— А-а... Понятно.
— По-народному — листопад!
Олег взял сумку:
— Давай, что ты там принес. Та-ак... Сухое красное. Слава богу — не зеленое.
— Еще не вечер...
— Учти! Я напиваться не настроен. Только за компанию. Чуть-чуть,— Олег казался несколько напуганным.
— Зато я настроен. И у меня на это — аж три причины. Кстати, пока “дойдешь” — успеешь нарадоваться и наглядеться.
— Спасибо. Уже “нагляделись”! Может, тебе ее в квартиру надо, бочку?
— Не надо.
— Проходи, давай.
Прошли на кухню. Олег достал банку кильки. Посидели, поболтали. Затем открыли её и бутылку.
— Извини, закуски мало...
— Итак,— прервал Саша.— Причина первая! Осень! И не просто — осень...
Олег скривился:
— Проще надо быть!
— Это уже — другая тема. Чё трясешься? Пил вчера?
— Нет. Это от волнения. Так за что выпьем?
— За нее. Ты прав — наступил волнующий момент,— торжественно произнес Саша.
— Давай!
Выпили. Саша сказал:
— Конечно, осень...— он помедлил в поиске нужного слова,— она... непростая штука, но жизнеутверждает — с ней ясно, как-то... хочется жить.
— А я слышал, что весна — утверждает.
— Я б ее, гадину — утвердил!
— Злой...
— А не просто... Я скажу... Погода осенняя мне — любая... Но — эта! Когда солнце сквозь облачка! Холодный ветер! И листья, как моя жизнь — оторванная. Понял?
— Что?
— Беда у меня, Олег! Назначают!— Саша выглядел искренне расстроенным! Словно печальное облако налетело, вмиг сорвало с него осеннюю чувственную радость — заставило вдруг задуматься. Серьезность вопроса и ожившая душа — встретились, создав новое ощущение. Сложное ощущение! Как две воды, холодная и горячая — соединяясь, перекатываются пластами: то — холодно... и тут же — горячо... То — все смогу! А то, вдруг — растерянность холодного рассудка...— Как жить дальше?! Скоро и три капли не смогу себе позволить... А узнал, что Нинка залетела... Чуть не помер!.. Вторую ночь не спал.
— Ты что?! Так тебя можно поздравить? За это надо выпить. И главное,— Олег скопировал Леонида Ильича,— можно! Держи стакан.
Выпили. В голосе Саши звучала досада:
— Нашел с чем поздравлять... Ты еще не знаешь, что это такое! Это же — ответственность!
— Для семьи это хорошо, что ты такой... Для семьи ты — золота кусок!
— Но, ведь, Олег! Всего лишь — кусочек!
— Папи-папи...— закривлялся Олег.
— Я думал, ты мне — друг. А ты! Ты — вона, оказывается, какой... Скрытый недруг, оказывается!
— Бьются волны “аборт” корабля?
— Нельзя. Врачи не велят.
— Ну, значит, это ты залетел тогда.
— Подавленность... Боже мой! Какой кошмар...— Это же ответственность!
— А где она?
— У бабки. Наливай. Не жди...
Выпили еще. Оба помолчали. Наступил такой момент: прислушивались к себе, к своим ощущениям. Настрой был такой — помолчать... Кстати, вот за этой чертой — наступал уже новый этап. Всегда наступал...
— Да-а,— выдавил, наконец, Олег,— дети сильные. Могут и такого, как ты, настращать.
Тут осень снова взяла свое. Заиграло вино и Саша повеселел:
— Насчет силы, как раз. Один, самый гениальный на свете, человек сказал...
— А может — написал?
— Я смотрю — ты тоже гениальный. Не сбивай!.. Так вот. Он сказал:
Орел бьет сокола,
А сокол бьет гусей.
Страшатся щуки крокодила —
Всегда имеет верх над слабостию сила.
— Хорошо сказал.
— Не сбивай, говорю!
— Говорун...
— Так вот. Я перевел это на украинский язык. Вчера.
— Так ты — хохол?!
— Здрасти. Двадцать лет дружим... Да по седьмое колено! Итак, слушай...— но не сдержавшись, добавил: — Время такое... Вернее — пора! Унылая пора... Очей очарованье! Боже мой! Молодец. Какой он молодец...
— Короче.
— Вот тебе — короче:
Ижак ужа йисть,
А ужак сцэ жабу,
Боиться мыша шкрита —
У сильных завсигда бувае слабысть бита.
— Какой-то перевод... слишком вольный. А Пушкина ведь дословно надо, а?
— Дурак ты. Мой перевод — самый точный. На! Выпей еще и сам поймешь.
— За твой талант, товарищ хохол.
— Господин...
В стаканах забулькало вино. Выпили. Олег, решив выпендриться, тоже сказал:
—Один, очень-очень умный...
—Гениальный?
— Вот именно — гениальный человек сказал одну гениальную фразу. Я ее переработал. Ей Богу, не вру ни на вот столечко,— Олег выставил мизинец, отмерив на нем пару миллиметров.— Они все полом от ума избавленные...
— Да что ты?!
— Все! Поголовно!
— Все поголовье?
— Все!
— Очень смело. А по мне — коль Бог ума не дал, дак — это уж все равно кому, бурячок.
— Я бурячок? Я бурячок?! Я?!
— Головка... Понял? От чего...
— Дурак ты...
— А ты?
— Я — тоже. Но не до конца же ведь!
— Они думают напротив.
— Я знаю.
— Ты чего так покраснел?! Иди, посмотри на себя в зеркало.
Олег встал и пошел в коридор. Саша за ним. Включили свет.
— Да-а. Прямо портвейн рекламировать. Ходячий портвейн такой... Еще лейбу на лоб!
Лицо действительно было пунцовым. Даже уши. По середину шеи. Ниже — было белое.
— Да! — Саша говорил с сарказмом,— видишь, внизу, там где шея и ниже — белое. Значит, недобрал. Надо еще. Добавить. Убрать уровень. Что думаешь?
— Пошли. Счас уберем,— Олег погладил шею.
Опять прошли на кухню. Выпили.
— Так вот, я...— Саша вздохнул,— мне уже тридцать два года. И я понимаю, что уже пора. Уже! Нет. Конечно, можно и потом... когда-нибудь. Но! Уже пора... Понимаешь?! Уже! Ведь, если ему будет двадцать, а мне уже — пятьдесят два. Боже мой! Я ж уже буду — старик.
— Эк! Как хватил... Смелый, однако. Ты, видно, точно себе два века отмерил. Я, вон, не знаю — доживу ли до завтра. А ты, оказывается... с перспективой товарищ.
— Да-да. Не могу с тобой не согласиться — очень смело высказался. Прямо — революция. Наливай! Наливай-наяривай! Наяривай-гутаривай!
— Гута-а-аривай! — передразнил Олег.— Умница, душка...
— Это пр-риказ! — рявкнул Саша.
— Слушаюсь! — Олег пьяно вскочил, опрокинув стул.
— Не “слушаюсь”, а — “есть”!
— Так точно.
— Болван,— Саша скривил презрительную мину.
В стаканах снова забулькало вино. Олег сказал:
— Кругом только серость! Боже мой! Как все отупели! Словно сговорились заморить меня... Сколько живу — столько удивляюсь. Меня никто не понимает! Кроме тебя... Спасибо тебе! Спасибо...
— Меня — тоже.
— Так, давай выпьем за дружбу! — Олег сделал плачущее лицо. — Я очень... Очень хочу за дружбу! Я за друга...— голос его намеренно осекся.— Я не могу... Не могу! — Олег хотел сыграть, но внезапно — и в самом деле — сжалось горло, внутри властно и сильно защемило, показались слезы и в самом деле захотелось плакать.
— Э, да ты пьян, однако! — Саша, всматриваясь, сощурился.
— Я — пьян! Я пьян?! Я прошу, нет, я просто — требую...
— А пока — просто успокойся. Давай за дружбу.
Выпили. Саша — в два глотка — залпом.
— Так вот, я ж уже — старик! Боже мой, если б не ребенок, я б был молодой! Не считал года! А так — пятьдесят два года! Пятьдесят два! Колесо закрутилось! Как остановить его?!
— А мы не имеем права. Да! Мы не имеем права его останавливать,— язык Олега заплетался.— Не мы его закрутили... И не нам его останавливать! А чё эт у тебя стаканы,— Олег сделал ударение на “ы”, — такие большие?
— А может... Хе-хе... наоборот — маленькие...
— А есть еще... что-нибудь?
— Пока есть. А там... успеем еще — в магазин. Только денег нет.
— У меня есть,— Олег демонстративно полез в карман. Вид его был озабоченный.
— Много?
— Хватит...
— Хочу забыться,— Саша задрожал.— Напиться! Но... надо же след оставить после себя. Может это и к лучшему?! Но — как?! Ведь трудно! Я прошу тебя — налей!
Когда выпили, Олега осенило:
— Слушай! А какая третья причина?
— Чего?
— Третья причина... Ну! Ты говорил...
— А-а-а... Осень! Милая... Я люблю ее очень. Я не могу...
— Ты уже — говорил.
— Ну и что?
— Что? Склероз? "Как молоды мы были"?
— Не говори мне так,— Саша небыстро поднял от стола недовольные глаза.— Не люблю этой пошлой банальщины! И запомни — пусть даже завтра сдохну! Завтра! Понял?! А у меня, все равно — ВСЕ впереди! Я не смотрю в затхлое “вчера”! От него за версту несет могильной плесенью. Я не могу, не хочу и не умею об этом думать,— Саша сделал паузу.— Сегодня! И — завтра! Плевать на “вчера”! У меня — все впереди. А ностальгируют пусть те, кто жить не хочет. И с этими словами! Бараны... и в двадцать, и в шестьдесят — талдычат одно и то ж, как попки. Студни. Как это глупо! Есть одна вечная мудрость, и я за нее цепляюсь... Жду ее, как Бога. Молю прийти в мое сердце... Что же она для меня значит... Боже мой! А я ничего... Ничего не могу для нее сделать!! — Саша заплакал. Олега это поразило — то, как искренне и горько плачет человек. Друг. Он некоторое время смотрел на него. Потом спросил:
— Который час? Без десяти же, восемь! Закроют! А мы — сидим. Пора!
— Допьем же! — Саша вытер лицо и наскоро разлил.
Наскоро же выпили и, шатаясь, выскочили из дома. На улице накрапывал дождь.
21 сентября 1994 г.