Глава 9
Рождество
- Семья моя из старинного дворянского рода. Отец служил чиновником для особых поручений при Департаменте внешних сношений, а мать была столбовой дворянкой… - начала рассказывать тетя Нюра голосом сказочника.
Славка, аж ахнула от такой новости, непроизвольно оглянувшись и прикрыв рот рукой, представив, что может сделать с тетей Нюрой ОГПУ, узнав о ее происхождении.
- Да не бойся ты, кому надо тот об этом знает, а другим и знать не положено, - махнула та небрежно рукой и продолжила рассказ.
- Из родни же, кроме своих родителей я помню только своего дядю, тощего и жилистого штабс-капитана в отставке любящего лошадей, молоденьких девиц, вино и песни цыган. Он был родным братом отца. Семьи у него не было, а потому я была его любимой племянницей и крестницей.
Остальную родню не помню, так как была еще слишком мала. Были еще бабушки, тетки, но они роли в моей истории не играют.
А она началась с того момента, когда отец будучи еще достаточно молодым человеком, принял участие в одной секретной операции и получил ранение в голову. Поэтому, оставив службу по здоровью, из-за остаточных головных болей, он переехал с матерью в их родовую усадьбу на Дон. Там они и решили продолжить свой род. Или точнее, все произошло без участия какого либо решения с их стороны. Просто неожиданно, как это нынче часто бывает, выяснилось, что моя мать беременна.
Отец, конечно, ждал наследника и сильно был разочарован моим рождением. Но как бы там ни было, я уже появилась на свет и он, не обращая внимания на многочисленных нянек, тут же решил заняться моим воспитанием, причем так, как он бы воспитывал сына. Еще больше его решение укрепилось после того, как доктор объявил матери, что рожать она больше уже не сможет.
Поэтому я, какое-то время практически воспитывалась отцом в перерывах между его запоями, которые помогали ему успокоить головные боли. Мать же, разочаровавшись в своей мечте о большой дружной и шумной семье, в которой она сама когда-то росла, со всем пылом нерастраченной энергии взялась за руководство усадьбой и пахотными землями, а потому, гоняла своих крепостных день и ночь «и в хвост и в гриву», не жалея их слез, пота и крови.
Иногда к нам заезжал дядя имение которого располагалось примерно в пятидесяти верстах от нас. Всегда на красивых породистых лошадях, украшенных лентами и колокольчиками, с хором цыган в ярких нарядах и большим запасом вина редких марок.
Тогда, в имении начиналась большая суета и бурное веселье. Родители слали посыльных звать соседских помещиков на веселье, на поляне перед усадьбой накрывались столы под балдахинами, между столами расставленными покоем сколачивался настил для танцев и цыганского хора, поодаль расставляли шатры для отдыха гостей и все это, украшалось флажками, лентами и коврами.
Так как я быстро росла, дядя, обязательно привозил мне в подарок новый цыганский наряд сшитый специально для меня и состоящий из многочисленных юбок, блузки и золотых украшений, а так же много разных сладостей.
Каждый раз, с загадочным видом доставая из пролетки большую коробку перевязанную яркой лентой с бантом, он, нарочно медленно ее развязывая спрашивал меня: «Как ты думаешь племяшка, что может быть в этой коробке случайно упавшей ко мне с неба по дороге сюда?». И я млея от радости называла разные предметы, делая вид, что не знаю, что бы ни разочаровать его.
- Опля! Сногсшибательный наряд для моей цыганской принцессы! - выкрикивал дядя, развязывая коробку с видом фокусника и ныряя в нее. После чего, действительно вынимал оттуда наряд. Я надевала его с помощью своих нянек и еще не крепко стоя на ногах, кружилась среди накрытых столов подражая цыганкам, под их многоголосое завораживающие пение и звон цыганских гитар. Все вокруг хлопали и смеялись, а дядя подбадривал: «Давай, давай, племяшка! Танцуй моя цыганочка!».
- А-ах! Это были самые радужные дни моего детства, - мечтательно вздохнула тетя Нюра.
- И вот однажды такая жизнь закончилось, как заканчивается абсолютно все в этом мире. Помню, как в очередной приезд дяди я плакала вцепившись в него «мертвой» хваткой и ни за что не хотела отпускать его обратно домой. И никто не знал что делать. Меня охватывал смертельный страх, как только я представляла что он уедет. Мне казалось, что что-то изменилось в мире и все идет не так как нужно, а дядя был тем, кто мог это исправить.
Тогда дядя поговорил с отцом и мне позволили проводить его до цыганского табора расположившегося за рощей, находившейся недалеко от нашей усадьбы.
Я вытерла слезы и радостно забралась в его пролетку, обхватив руку дяди обеими своими руками и крепко прижавшись к нему. Кучер взмахнул кнутом и лошади понеслись по проселочной дороге поднимая пыль и звеня бубенцами. Сзади раздавалось пение цыганского хора выводящего русские народные песни и следующего за нами на двух шарабанах, за которыми ехала уже пролетка отца с двумя моими няньками.
В таборе, нас встретили шумно и радостно. Дядя тут же повел меня представить «Матери цыган». Так он ее называл. Ею оказалась старая женщина с мудрыми глазами сидящая у отдельного маленького костерка, на котором в котелке булькала какое-то варево. Она внимательно посмотрела на меня и сказала: «Хорошо, что привез. Ей нужна помощь, без нее пропадет».
- Ты умная женщина Мария, помоги! Сегодня что-то случилось с ней. Плачет, вцепилась в меня и не отпускает от себя, - умоляюще попросил дядя.
- Правильно, что не отпускает. Ты должен был ее сюда привести, вот она и держалась за тебя. А сейчас тебе надо уезжать, а девочку оставь здесь. Решается ее судьба, не надо ей мешать.
- Там ее няньки ждут, в пролетке…
- Иди! А они пусть ждут, - сурово отрезала цыганка, не отрывая от меня пронзительного взгляда черных глаз.
Дядя, как-то странно взглянул на меня и вышел, даже не попрощавшись, но мне было все равно. Под взглядом этой женщины я почувствовала, как что-то во мне поддалось и все встало на свои места как и раньше. Меня охватил покой, легкость, какая-то внутренняя тишина и сонливость.
- Пошли со мной маленькая моя, отдохнешь немного пока я буду отгонять от тебя злых духов, - ласково сказала Мария.
Цыганка дала мне выпить травяного настоя, отвела в свою кибитку и уложила там, предварительно кинув на пол охапку свежего сена и бросив сверху тулуп.
- Ты колдунья? – спросила я ее уже сонным голосом.
- Шеваханя, - ответила она непонятно.
- Колдуньи, они старые и страсть какие злые, а ты добрая.
- Все в этом мире зависит от силы жизни. Она и склоняет весы судеб людских. А где-ж ее взять, эту силу, под старость лет? - почему-то вздохнула Мария.
- Подремли немного доченька, глядишь и решиться твоя судьба, - продолжила она ласково погладив меня по голове своей теплой мягкой ладонью и накрыв полою тулупа. Так я и заснула, вдыхая ароматы луговых трав.
Снилось мне, что я большая яркая бабочка. Порхаю среди цветов на лугу, вдыхаю их аромат и радость переполняет мое сердце. Только вдруг подул холодный ветер и начал поднимать меня все выше и выше, прямо к темному небу покрытому тучами. Я крыльями из-за всех сил машу, пытаюсь вернуться на луг, а не получается.
Осматриваюсь сверху, а подо мной наша усадьба и много крепостных крестьян вокруг стоят. Только я хотела спуститься ниже, как вижу, из окон усадьбы черный дым повалил, а за ним и языки пламени. Испугалась я и тут же оказалась над табором, над кибиткой в которой уснула.
Смотрю, прискакал в табор молоденький цыганенок на лошади без седла и что-то по-цыгански кричит, а мне все понятно. Это он говорит, что крепостные усадьбу сожгли, хозяев и всех слуг убили, а сейчас сюда направляются цыган бить, потому как считают, что они детей воруют.
Все вокруг сразу забегали, засуетились, стали собираться, что бы как можно быстрее табором сняться. Няньки мои к Марии кинулись, спрашивают, что случилось и где наша Аннушка. Та им отвечает, что мол, хозяев ваших больше нет и ребенок не ваш, да и удастся ли вам выжить, еще неизвестно. А потому, оставьте девочку ее судьбе и уносите ноги, пока не поздно.
Тут я заплакала, потому что поняла, что папа и мама умерли. Все у меня перед глазами расплылось и больше я ничего не видела.
Очнулась я только дня через три, когда табор уже далеко от кочевал от знакомых мне мест. Он двигался на восток, на другой край России. Все это время у меня был жар и в бреду я умоляла крепостных не убивать моих родителей. Мария потом сказала, что была не уверена в том, что я выживу.
Помню такой момент - как только я встала на ноги и вылезла из кибитки, подошла она ко мне и говорит: «Давай снимем доченька с тебя монисту, негоже это. Ее только замужние женщины носят». Взяла она мою золотую монисту и закинула подальше в кусты.
- Когда следующий раз увидишь ее, придет тебе пора табор покинуть, - грустно сказала Мария и потрепала меня по голове, - а крепостных не бойся, царь вчера отменил крепостное право.
Так я и скиталась с табором больше полутора лет, вспоминая родителей и все же опасаясь, особенно по ночам, что крепостные крестьяне придут и за мной. Все это время старая цыганка обучала меня разным интересным магическим вещам и постоянно повторяла, что бы я запомнила :«То, что непонятно сейчас, всплывет знанием через годы, потому как тело нельзя заставить что-то принять быстрее, чем оно само это усвоит».
Как-то вечером, я увидела, как Мария сидя у костра гадает по руке молодой цыганке из соседнего табора на дальнейшую жизнь. Во рту у нее была дымящаяся трубка. Вначале, она обдувала пациентку дымом, предварительно как следует затянувшись, а потом, держа ее ладонь одной рукой, другой как будто гладила по ней слегка прикрыв глаза. Глядя невидящим взглядом сквозь девушку и дым окутывающий ее, Мария рассказывала ей о ее будущем тихим бормочущим голосом.
- А мне Мария, мне ты можешь погадать? – спросила я, когда сеанс был закончен.
- А что ж гадать тому, у кого и так все на лбу написано? - удивленно спросила она, глядя на меня все еще затуманенным, отсутствующим взглядом.
- Неправда, ничего у меня на лбу не написано. Я сегодня травами умывалась! - оправдывалась я перед старой цыганкой, вспомнив о том, что постоянно забываю делать каждый день то, что она мне наказывала.
- Может и умывалась, - рассмеялась Мария притянув меня к себе, поставив между колен и обняв, - а так, обычно говорят тому у кого все очевидно. А ты дочка будешь великой Шеваханей, запомни мои слова.
- Это значит волшебницей? А когда оно придет, волшебство?
- Скоро детка, очень скоро. Ты его почувствуешь, как сейчас чувствуешь мои объятья. Оно ворвется как жаркий степной ветер и понесет тебя по жизни так далеко, как далеко по степи разносятся цыганские песни, - сказала она задумчиво.
А однажды утром, в нашем таборе появился мой дядя. Он выскочил из пролетки, подбежав подхватил меня на руки и закружил, приговаривая: «Ах, моя принцесса, моя цыганочка, моя племяшка, я чуть не умер от горя!». Потом он прижал меня к себе и заплакал. Нас тут же окружили любопытные.
Немного успокоившись, он полез в карман и вытащив оттуда мою монисту протянул ее мне.
Как позже выяснилось, только благодаря ей он и нашел наш табор. На монисту дядя наткнулся в лавке знакомого, а лавочнику в свою очередь, ее продал цыган из соседнего табора, когда все цыганки отказались ее надеть, говоря, что она заколдована. Их табор останавливался в тех же местах, что и наш. Там цыган это украшение и нашел. Дяде же, через лавочника, удалось найти сначала цыгана, а уж тот рассказал за небольшую плату, где мог находиться наш табор.
Помню, я спрятала руки за спину и сказала ему: « Я не возьму монисту, ее носят только те, кто за мужем, а я девушка честная». Окружающие нас цыгане просто взорвались от хохота. А дядя все совал мне монисту в руки и убеждал, что это мое, так как он мне это подарил.
Тогда я схватила ее и побежала навстречу подходившей к нам Марии.
Подбежав к ней, я сунула золотое украшение ей в руку и обхватив ее за шею, когда она ко мне наклонилась, прошептала: « Возьми на память, от бабочки. Она даст тебе силу». До сих пор не знаю почему я так сказала, но Мария, только серьезно посмотрела на меня и кивнув головой взяла монисту, а потом мою руку.
Когда мы со старой цыганкой подошли к остальным, дядя поклонился ей в пояс, поблагодарил за спасение племянницы и сказал, что привез в благодарность подарки для всего табора.
- Ни к чему тут кого-то благодарить, судьба сама ведет каждого по свету, - проворчала цыганка, но подарки из пролетки велела молодым цыганятам взять.
Так я снова оказалась с дядей. Но воспитывать меня он не мог, да и недосуг ему было, а потому, он письменно обратился к старым друзьям моего отца с просьбой подыскать мне подходящий приют для состоятельных детей.
Кто-то, посоветовали моему дяде, учитывая бывшую специфику работы моего отца, обратиться в некое ОКО или по простому «Монастырь».
По его мнению, лучшего места для обеспеченных сирот было не найти, тем более, что туда брали только детей с четырех до шести лет. Там давалось образование с момента приема ребенка в приют и дети того и другого пола учились вместе, что тогда являлось новшеством. Но главным обстоятельством было то, что образование в «Монастыре» было такое, которого больше нигде нельзя было получить, даже за рубежом.
Согласившись с этим мнением, дядя, как мой опекун, поручил своему поверенному заняться продажей земли, которая раньше принадлежала моим родителям, с тем, что бы деньги за землю были переведены в банк в ценные бумаги на мое имя. А мы с ним временно переехали жить в Санкт-Петербург, пока я не поступлю в этот самый «Монастырь».
Но тут был такой интригующий момент; заведение это было секретное и никто не знал, к кому по поводу поступления надо обращаться. Дело в том, что учеников туда набирали сами преподаватели и ни количество денег у родителей, ни титул, роли никакой не играли, да и где мог находиться этот «Монастырь», тоже было не известно.
Поговаривали, что вроде бы где-то между Москвой и Санкт-Петербургом, но правда это или нет, никто не знал.
На свидания с родителями или опекунами детей тайно привозили всегда в разные места и общались они с ними только в присутствии специальных воспитателей. Опять же, к чему такая секретность, тоже можно было лишь гадать. Но по окончанию этого заведения, будучи уже взрослыми, выпускники вошедшие в публичную должность, необычно быстро, практически моментально добивались высоких и очень высоких постов. И даже поговаривали вовсе невероятное, что все они имели свободный доступ ко двору Его Величества.
Дядя приложил максимум усилий и потратил достаточно крупную сумму денег для того что бы найти это заведение, какие нибудь намеки на его местоположение или хотя бы кого нибудь, кто в нем преподает или о нем знает наверняка.
Но все было напрасно, все на уровне слухов. А между тем, через два месяца мне исполнялось шесть лет и меня могли туда уже не взять по возрасту. Отчаявшись, дядя даже написал письмо на имя светлейшего князя, который по слухам курировал это заведение, но ответа так и не получил.
А помог как всегда случай. Пока дядя занимался поисками того места, куда он хотел меня определить, наступил канун Рождества и его, вместе со мной, пригласил в гости на елку один старый московский знакомый, знатный и богатый помещик.
- Я тогда, кстати, первый раз в жизни прокатилась на паровозе, по недавно открытому маршруту Санкт-Петербург – Москва. Помнишь, ту песню Глинки «В чистом поле»? Это как раз об этой дороге. Ну да ладно...
- Поместье, в котором должно было происходить торжество, находилось где-то прямо под Москвой, сейчас и не вспомню где. Помню только, что когда подъезжали на санях к дому, уже давно стемнело и мне он показался волшебным дворцом, так как границы дома терялись в темноте на фоне густого леса, а на фасаде светились только огромные, в легких ажурных деревянных переплетах окна торжественного зала поместья. Да дорожка к парадному крыльцу освещалась воткнутыми в сугробы факелами. А за каждым окном стояла новогодняя елка до потолка, с россыпью горящих свечей.
Сам праздник Рождества, в те времена, начинался с всенощной службы, которая в тот день проходила в небольшой часовне при поместье. После службы, все дети бросились наперегонки в дом и столпились, толкаясь, у дверей торжественного зала. Каждый хотел быстрее попасть в зал, что бы первым открыть свои подарки.
Я прибежала одной из первых и уже стояла, ухватившись за ручку двери в зал, ожидая, когда ее откроют, как вдруг, получила довольно сильный толчок в бок и отлетела в сторону, на стоящих рядом детей. Оглянувшись, я увидела хозяйского сына, рыжего Митю стоящего на моем месте и показывающего мне язык.
Это был откормленный такой барчук, который был на шесть лет старше, гораздо больше и выше меня. Я сразу же возненавидела его - было в нем что-то для меня противное.
Помню еще, пожелала ему, мысленно, умереть прямо в этом зале под елкой.
Но тут двери открылись и я обомлела, от увиденного мною великолепия, позабыв обо всем на свете. Передо мной был очень большой зал с позолоченной лепниной по белым стенам и по высокому потолку, расписанному херувимами и какими-то полуодетыми людьми, с которого свисали, сыпля колеблющиеся радужные блики по всему помещению, хрустальные люстры со множеством газовых рожков.
Справа и слева вдоль стен, у высоких окон с откинутыми бархатными шторами пурпурового цвета с золотыми шелковыми кистями, стояли ряды елок, украшенных разноцветными игрушками, гирляндами и горящими свечами. Возле каждой елки находилось по три длинных столика с рождественскими подарками в ярких цветных упаковках. Столики были на гнутых ножках, отходили от елки лучами и отражались в натертом до зеркального блеска паркете. А прямо от дверей, между рядами столиков, через весь зал, по центру шла широкая ковровая дорожка такого же пурпурового цвета как и шторы, с желтой окантовкой по краям.
Я тут же почувствовала, что волшебство, как и говорила старая цыганка, пришло ко мне и накрыло меня с головой и что теперь все будет так,как надо. Я знала, что обязательно попаду в тот таинственный приют и обязательно буду волшебницей.
Дети, с радостными воплями ворвались в зал и кинулись к своим столикам, на которые им указывали специально находившиеся здесь воспитатели. Во все стороны полетела оберточная бумага, разноцветные ленточки и картонные коробки. Стреляли хлопушки и кружилось, падая, конфетти. Среди шума и гама раздавались крики радости и смех. Подарки с нетерпением разворачивались и тут же демонстрировались друзьям, знакомым или соседям по столикам.
Все еще стоя в каком-то оцепенении, я услышала сзади разговор входящих в зал взрослых.
- У меня-то, елок в зале поболее будет, чем у самого Государя Императора во дворце, - хвастался моему дяде хозяин поместья, - да и украшений на них не меньше. Решил порадовать сынишку, перед тем как отправить в Москву поступать в гимназию.
- Что же ты племяшка не идешь к своим подаркам? - спросил меня дядя, положив руку на плечо и подталкивая вперед, - давай быстрей, открой их. Там тебя ждут удивительные вещи, на них стоит взглянуть. Или тебе не важно, какой будет подарок?
Для меня и так все вокруг было удивительно и все было одинаково важно. Но, чтобы не обидеть дядю, который наверняка старался, выбирая мне подарки, я побежала искать свой столик.
Он оказался у дальней стены зала, в углу, рядом со столиком рыжеволосого Мити, который уже успел все свои подарки развернуть, открыть и даже ими поиграть или примерить и сейчас стоял размахивая маленькой настоящей шпагой.
Я подошла к своему столику и удивилась, на нем была целая гора подарков. Первое, что меня привлекло, это красивая круглая шляпная коробка, перевязанная яркой зеленой лентой с огромным бантом. Открыв ее, я вытащила на свет совершенно очаровательную соломенную шляпку белого цвета. Он была украшена страусиными перьями и белыми полупрозрачными, с зеленым узором атласными лентами, свисающими с края шляпы.
Настоящая шляпка волшебницы.
Так как я все еще была в определенном состоянии, навеянным мне торжественным залом, то сразу почувствовала, что эта шляпка сыграет в моей судьбе определенную роль. Что и произошло тут же, минуту спустя.
Наблюдавший все это время за мной мой рыжеволосый сосед, кинулся ко мне и кончиком шпаги выхватил шляпку у меня из рук.
- Сейчас же отдай шляпку, - сказала я сердито, - а то я рассержусь, заколдую тебя, и ты умрешь. Я волшебница.
- Попробуй, отбери! Волшебница…, - насмешливо произнес он, снимая шляпку со шпаги и пряча за спину.
-Сопливая малявка ты, а не волшебница, - продолжал он, размахивая моей шляпкой передо мной.
Я попыталась схватить шляпку, но держащий ее толстяк, отпрыгнул в сторону елки и опять спрятал ее за спину. Тут я увидела, как за ним вспыхнуло пламя, это загорелась моя шляпка от низко прикрепленной свечи на елке.
- Ну, тогда ты сгоришь вместе с этой шляпкой, - почему-то совершенно спокойно и мстительно произнесла я.
Видимо почувствовав жар от огня, Митя обернулся и вскрикнув от испуга взмахнул шляпкой, отчего пламя полыхнуло и охватило ее полностью. Уже закричав во весь голос, от страха или от боли, он не глядя отшвырнул шляпку от себя.
Мой горящий рождественский подарок спланировал прямо на елку и жадное пламя, урча и потрескивая, побежало по ветвям и охватило все дерево. От моментально вспыхнувшей елки загорелись подарочные коробки и бумага на столе и на полу, в результате чего, мы вдвоем с моим соседом оказались в углу зала отрезанные огнем от остальных.
За стеной пламени послышались испуганные возгласы и крики детей и взрослых. А мне совершенно не было страшно, хотя жар от пламени уже сильно припекал, а в углу скорчившись верещал, видимо совершенно потеряв голову от страха, переросток Митя.
Внезапно раздался треск и елка наклонилась в сторону крайнего столика, перекрывая единственный возможный выход. Теперь, даже сквозь огонь невозможно было проскочить. Это было плохо. Хотя я и была маленькой, но хорошо помню, как прислонившись к стене глядела на разгорающееся пламя и лихорадочно перебирала в уме варианты спасения, хотя все они были не осуществимы.
Но тут, из-за стены огня послышался взволнованный крик дяди: «Племяшка, племяшка, ты здесь?!».
- Выкинь елку в окно! Выкинь елку в окно! – закричала я ему в ответ, каким-то образом поняв, что это единственный вариант спасения.
К счастью, он меня услышал или просто знал, что нужно делать. Через мгновение, расшвыривая горящие подарочные коробки, дядя, по-молодецки вскочил на столик, держа перед собой сорванную откуда-то штору так, словно ловил кузнечиков и в два прыжка оказавшись у горящего дерева, прыгнул на него верхом, прикрываясь тканью.
Будто в замедленном сне, я видела, как мой дядя оседлав огненного дракона, усмирил его красным полотнищем с желтыми кистями. А тот, вместе с наездником ринулся в ночь, прямо через закрытое окно.
Разбив окно и ломая переплеты, в стеклянных брызгах искрящихся в свете огня, он, вспыхнул на мгновение и исчез в темноте черного проема. Я посмотрела в зал – там все замерли, напоминая заколдованное королевство.
- Эй, господа, поможет мне кто-нибудь выбраться из этого сугроба? – раздался плохо слышимый, но бодрый голос с улицы.
И тут же. все как будто опомнились - послышался гомон, вздохи облегчения и возгласы. Часть мужчин бросилась самоотверженно топтать остатки догорающих подарков и бумаги, часть кинулась на улицу помочь дяде, несколько женщин приводили в чувство мать Мити, упавшую в обморок после того как опасность миновала.
А из угла, где поблескивала подозрительная лужа с валявшейся в ней шпагой, вытащили его самого, бьющегося в истерике. Штаны его были мокрыми и он судорожно всхлипывая и размазывая слезы по щекам все время повторял: «Она меня хотела сжечь, она хотела сжечь меня».
Весь следующий день, с самого утра, я была в центре внимания. Гости и хозяева постоянно восхищались моим умом и сообразительностью предсказывая большое будущее. Дядя, получивший несколько небольших ожогов, ходил весь перебинтованный, но в героях, и беззастенчиво этим пользовался, пытаясь флиртовать со всеми более-менее хорошенькими девицами из гостей и прислуги.
А после завтрака, перед выступлением знаменитого цыганского хора, который был приглашен заранее, специально в честь приезда моего дяди, любителя цыган, к нему подошел хозяин поместья и отведя в сторонку торжественным голосом тихо сказал: «Вы с племянницей спасли моего сына и я вам благодарен. Слышал, у вас были небольшие затруднения по поводу будущего племянницы. Надеюсь они счастливо разрешаться». И загадочно взглянув на собеседника, удалился.
К вечеру, этого же дня, в поместье на мое имя пришел бумажный пакет без обратного адреса. Вручил его нам с дядей под роспись странный посыльный, больше всего похожий на богатого загулявшего купца.
Он был невысокий, круглый, с окладистою черной бородою и глазами навыкате. Одет во фрачный наряд, с золотой цепочкой от часов на животе, лакированные ботинки, цилиндр и расстегнутую енотовую шубу.
Вызвав нас с помощью прислуги в вестибюль, он, весь в снегу, распространяя морозную свежесть, запах дорогих духов и коньяка, пошатываясь, огляделся пьяными глазами, проверяя, чтобы никого кроме нас не было в помещении и вынув из-за пазухи пакет и ведомость для росписи, сунул их дяде в руки. Потом, скинул цилиндр, отряхнул с него снег и неожиданно достал из него небольшую красную коробочку, перевязанную синей, шелковой ленточкой и вручил с поклоном мне.
- С поступлением тебя, моя маленькая ученица, - произнес он тихим, но уже трезвым голосом, близко наклонившись ко мне. Потом повернулся к дяде, - всем в доме скажете, что я ваш старый знакомый, зашедший по случаю поздравить вас.
После чего, взмахнул левой рукой и к моему несказанному восхищению, вытащил из-за уха дяди чернильницу непроливайку. Потом взмахнул правой рукой и из-за другого уха появилось перо. Изящно подав перо дяде, он, забрал у него ведомость и подставил ее для подписи вместе с чернильницей, а я радостно засмеялась и захлопала в ладоши.
- Тсс-с, - произнес этот странный посыльный, поднеся палец к губам, - секретное послание.
Потом подмигнул мне и показал слегка остолбеневшему дяде, поводив пальцем, чтобы тот расписался в ведомости, после чего забрал у него перо, засунул его вместе с чернильницей небрежно в карман шубы и хлопнув дядю по плечу радостно заорал выскакивая на улицу: «С рождеством друзья, с рождеством! Будете проездом, обязательно загляните!» Но, ни фамилии, ни адреса почему-то не оставил.
В коробочке, которую я тут же развязала, оказалась красивая маленькая музыкальная шкатулка с танцующей перед зеркалом балериной, а на пакете была надпись «Строго конфиденциально».
Разорвав пакет, дядя обнаружил в нем письмо из канцелярии третьего (жандармского) отделения Его Императорского Величества. В нем было сказано, что пятнадцатого января, к семи ноль - ноль, дяде, вместе со мной, надлежит явиться на прием ко двору Его Императорского Величества по вопросу государственной надобности, связанному с вопросом относительно моего будущего.
Мне с собой можно было взять только одну любимую игрушку. Явившись ко двору, дяде, надлежало оставить меня в приемной и удалиться не позднее, чем через десять минут после прихода. О дальнейшей моей судьбе он будет поставлен в известность отдельно.
Письмо по прочтению необходимо было сжечь. О письме, каких-либо действиях или информации связанных с ним распространяться было запрещено. Неисполнение любого из этих пунктов приравнивалось к государственной измене.
Так я и попала в « Монастырь», а странный человек вручивший дяде пакет, оказался моим личным воспитателем.
Как позже выяснилось, по всей России-Матушке разъезжали агенты жандармского отделения ноль. Ноль - то есть никто, ничто и звать никак. Официально, этого отделения естественно не существовало. Так называлось отделение, под личным руководством некоторой особы императорского дома, занимающееся исключительно делами «Монастыря» и иногда прикрывающееся грифом третьего отделения.
Агенты, изображая из себя людей различного сословия и профессии, высматривали талантливых или способных детей, строго от четырех до шести лет, после чего наводили о них справки и передавали дело учителю, который подходил под характер конкретного ученика. И уже учитель,понаблюдав за ребенком со стороны,решал, выйдет ли из этого ребенка толк и стоит ли договариваться с родителями о его поступлении.
- Но если все это было таким секретом, что же твой дядя сказал про тебя тем, кто тебя знал? - заинтересовалась Славка.
- Ну что, что, сказал правду, что отдал меня в сиротский приют при монастыре на воспитание божьим сестрам. Мол у меня к этому была склонность и так хотели мои родители, до того как умерли.
А тех, кто навел дядю на «Монастырь», я впоследствии проверила по своим каналам. Оказалось, что эту мысль ему просто внушили агенты, а его знакомые об этом деле даже не ведали, ни сном, ни духом. Так-то вот.
- А что такое это ОКО?
- ОКО, расшифровывалось как Отделение Курирования Объектов, а этими объектами являлись предметы силы или артефакты, различных размеров и мощности.
То есть, это была сверхсекретная организация, воспитывающая специалистов по выявлению, отслеживанию и перемещению различных артефактов в места, рассчитанные и указанные их руководителями. Одновременно с этим, проводились и другие операции, связанные с изыманием объектов, их сопровождением и охраной, зачисткой лишних свидетелей и прочее, смотря по необходимости.
- Ну да ладно, пожалуй, на первый раз хватит, поздно уже, - решила тетя Нюра, выводя заслушавшуюся Славку из оцепенения, - еще немного погуляем по городу, да в часть. Тем более, что тебе уже пора питомцев кормить.
- Ну, ты, теть Нюр и мастер рассказывать, - восхитилась Славка, - я прямо как будто яркий сон посмотрела, как нырнула в него с первыми твоими словами, так только с последними и вынырнула. Никого вокруг больше не видела и не слышала.
- Это потому, что я тебе образы писала, для большего понимания. Так, в старину, славяне свою историю и знания передавали. Береста, на которой тогда писали или там, деревянные дощечки с резами, могли сгореть, испортиться или потеряться. А образы сказа оставались с человеком на всю жизнь.
- А когда я услышу продолжение этой истории? – спросила немного помолчав Славка, понимая, что расспросами только разозлит тетю Нюру. Лучше было все узнать попозже, как бы мимоходом.
- Будет праздник, будут песни, - ответила рассказчица, потрепав Славку по голове, - не будь такой настойчивой.
- Ну да, следующий праздник только в ноябре, - подумала Славка, вставая с места, но вслух ничего не сказала, а оглядела все так же гуляющую и отдыхающую публику, закрытое небольшими тучками солнце и поспешила вслед за тетей Нюрой.