февраль 2011 г.
И ведь каждое утро имеет собственную палитру оттенков недовольства, состоящую преимущественно из серых цветов. А рассветные часы особенное время, ведь тебя отрывают от глубокого сна, от просмотра сновидений, от тёплой постели. Так что начало дня всегда носит негативный окрас, как будто ты в чём-то провинился, и твоё пробуждение станет каждодневной повинностью. Нет, я не имею в виду, что просыпаться подобно каторге, но и назвать это удовольствием уж язык не поворачивается.
Стоит тебе проснуться не в своей кровати, вне знакомых стен комнаты, как день тут же приобретает пыльный налёт. А кому понравится эта антисанитария? Вот и ходишь, брезгливо дотрагиваясь взглядом до людей, стараясь не замараться. А все думают, что ты, видите ли, не в духе, встал не с той ноги. Будто где-то есть оговорённый регламент пробуждения, где чёрным по белому сказано: по таким дням и с такой именно ноги стоит начинать своё утро. Лучше бы следили за собой, а то не ровен час получить не тот ответ, не с той руки.
В тот злополучный день моё утро окрасилось в самый мрачный из оттенков серого. Казалось, на всё вылили изрядное количество грязи. Даже белые от извести стены пожелтели со вчерашнего вечера. Постель с чистой простынёй и пододеяльником, выданные по прибытию, стали походить на листы шифера, которые почему-то имели стойкий аромат белизны. Усевшись на краю кровати, я поджал ноги, лишь бы не коснуться грязного пола, и стал шарить рукой в поисках обуви. Чёрные ботинки сорок последнего размера даже после уличной слякоти февраля оказались чище некоторых предметов интерьера. А тот же холодильник, который ещё вчера мерно гудел, стал скрипуче исходить жалобными стонами. Сюрреалистическую картинку помещения доканчивали высветившиеся сети паутин, свисавшие под потолком кружевными салфетками. И всё это я приметил, пока завязывал шнурки, а мысленно я бодрился, чтобы не впасть в зимнюю депрессию.
Окончательно проснувшись, моя голова начала наполняться мыслями: «Блин, куда я попал? Какого хрена я тут делаю?! Надо позвонить родителям, иначе… А что иначе? Ничего это уже не изменит. Подумаешь, очередная чёрная полоса, которая ещё неизвестно куда вырулит», – прокручивал я у себя в голове, словно вертел калейдоскоп, наполненный серыми стекляшками. «А куда она может вырулить, если ты в больнице без диагноза, за окном тающий февраль, а левый глаз уже практически ни черта не видит? Остаётся дождаться знака «Добро пожаловать в задницу!», и, судя по темпам и настроению, он вот-вот вырастет на моём пути...» – с такими мыслями я вернулся к палате и уставился невидящим взглядом на висевший бюллетень, рассказывающий о глаукоме и катаракте. Пару раз я заинтересовано цеплялся за картинки на плакате, но тут же отстранённо отводил взгляд в сторону, ловя хвост ускользающей мысли.
Слишком много минусов сошлось в то время, чтобы сработало знакомое правило математики. И складывалось стойкое ощущение, что искать позитивные моменты в происходящем будет самым неблагодарным делом, какое только можно придумать в полседьмого утра. Поэтому я стоял, не смея войти в палату, где ещё спали пять моих соседей. С последними мне довелось познакомиться ещё вчера, и троим из них было более семидесяти лет, оставшимся двоим можно было дать лет сорок. Каково же мне было в такой компании, когда несколько месяцев назад мне исполнился двадцать один год. Впрочем, в такой ситуации всё зависит от человеческого фактора…
В любой незнакомой ситуации всегда чувствуешь неприятие со стороны людей и обстановки в целом. Кажется, что всё обращено против тебя. Пока до тебя не дойдёт, что следовало бы расслабиться, и не стараться отвергнуть реальность. Жаль, что понимание приходит слишком поздно, зачастую, в виде бессмысленного вздоха облегчения, который я испытал только в последние пару-тройку дней перед самой выпиской.
«Знаете, пока мы назначим лечение по диагнозу двусторонний неврит. Так что походите на процедуры, посмотрим на изменения глазного дна. И ещё стоит ежедневно мерить глазное давление, у нас есть подозрение на глаукому», – я прокручивал слова лечащего врача в голове и не мог понять, как эти люди занимают должности офтальмолога в краевой поликлинике? Ведь весь мой диагноз был написан простым карандашом тошнотворно серого цвета. Ведь этот пожилой окулист смотрел на меня и пытался сформулировать наиболее непонятный результат обследования, вместо того, чтобы сказать: «Увы, медицина здесь бессильна! Если быть точным, то медицина в моём лице ни черта не понимает, что творится с вашим зрением. Так что не питайте иллюзий и постарайтесь смириться… с тем, что я неквалифицированный кандидат наук».
Есть симптомы, которые активно прогрессируют, есть офтальмология, которая существует не первый десяток лет, но какого хрена врачи до сих пор гадают по карте больного? Их непрофессионализм граничит с шарлатанством гадалок. Сначала узнаём всю подноготную, а дальше подставляем диагноз за диагнозом, пока больной не согласиться, что у него именно это заболевание.
Насколько я не был бы далёк от понимания глазных болезней, один вид врачей выдавал несуразность предположений и то, в каких сочетаниях предстаёт диагноз. То есть неврит и глаукома, возможно, и могут развиться одновременно в одном человеке, но судя по сомнительным ответам на мои вопросы, у моего врача это первый случай за десятки лет медицинской практики. И мои две недели в стенах этого офтальмологического лазарета были неким экспериментом, в котором я выступал в роли подопытной мыши.
Мышь следовала рекомендациям и посещала процедурные кабинеты. Два раза в день капли в глаза, два раза укол под нижнее веко, капельницы и ещё какая-то ерунда, якобы очень важная в моём-то состоянии. Смех, да и только! Не разобравшись в этом самом состоянии, мои эскулапы пичкали меня доступными препаратами, как позже оказалось, довольно безвредными. Знаете, это как бросать фантики и жетоны в копилку, вместо монет и денежных купюр. Вроде бы ничего страшного, только вот наполняется копилочка совсем не тем, чем требовалось. Как результат: керамическая фигурка полная мусора, потерянное время, разбитая копилка.
Возможно, я несправедлив к потугам наших врачей, но и сужу я на своём примере, а не рассматриваю проблему медицины в целом. Ведь подумать только: прошло полгода, прежде чем мне поставили окончательный диагноз. И всё то время меня пытались лечить то тут, то там. Особенно запомнилась платная офтальмологическая клиника, которая также не смогла выявить причины снижения остроты зрения. Огромный штат квалифицированных специалистов в нескольких областях восстановления зрительной функции, новейшее оборудование стоимостью сотни тысяч, дорогостоящее лечение, операции и… «пшик» на выходе!
С улыбкой вспоминаются увещевания лечащих врачей: «Глазам нужен отдых! Поезжайте домой и не беспокойтесь. Лекарствам нужно время, чтобы разойтись по глазам. Конечно, некоторое время будет остаточный эффект, но потом последует восстановление остроты...» Мне ничего не оставалось, как довериться профессионалам своего дела и надеяться, что вкаченное в меня за периоды лечения когда-нибудь рассосётся.
И человек, утверждавший, что надежда – одно из самых неблагодарных чувств, был прав. Шли дни, а зрение безвозвратно терялось. Я хоть и не унывал, но и закрома оптимизма уже были пусты. Окружающий мир расплывался на глазах нелепой кляксой разноцветных пятен, оставляя очертания от предметов, внося коррективы в работу и быт. Хотя про первое можно было забыть, ведь мой больничный продлится до момента получения группы по инвалидности. А со вторым мы ещё повоюем, не так уж я и безнадёжен!
По итогам я внутренне ликовал, когда в московском НИИ мне поставили диагноз, и кто?! Молодой врач! Судя по сему недавно окончивший интернатуру, не сомневаясь, заявил о генетическом заболевании. И этот, по сути, зелёный окулист оказался прав, о чём утверждает анализы из центра генетики и заключение доктора наук в области генетических заболеваний глаз. Этому молодому парню в белом халате хватило нескольких минут чтобы установить точный диагноз, а десятку пройденных ранее оказалось мало нескольких недель…
Нам тяжело признаваться в собственном бессилии, поэтому мы до последнего боремся. Только с чем приходится бороться? Нам противна сама мысль – признать вину, куда интересней перевернуть всё с ног на голову, чтобы оппонент оказался виновен не меньше вашего, а, может, и больше. И неужели эта рокировка сделает совесть чище? И уж простите, если ваш ответ положительный, то вы – супер-герой, который зовётся никак иначе как человек-.ерьмо.
Куда как проще слить ситуацию, забыть по прошествии, как сон. Ведь признаться, хотя бы лично себе, это опуститься уровнем ниже. А так ли устойчивы позиции на пьедестале? Чёрт побери, как же это низко, забыть, что ты человек по рождению, что пред тобой глаза, ищущие не надежду, но веры… Как можно плюнуть в лицо собеседнику и продолжить разговор? И пусть то не слюна, но слизь словесной фальши срывалась с губ, жаждущих лишь удовлетворения для своей души.
В жизни давно всё устаканилось. Первая группа, четыре стены, любимое дело. Зрение – приятное дополнение, которого я полностью не лишён. Не случись со мной того момента в жизни, я не могу с уверенностью сказать, что жизнь была бы ярче. Просто я бы многим позже смог осознать несправедливость человека к человеку. Год-два, а, может, целый десяток быта без мысли о морально этических аспектах нашего существа. В обычном ритме жизни всё это блекнет, стирается в почти приемлемый фон, а тут… Бездействие, оно ведь убивает или заставляет думать, что одно другому не мешает. И вот ты наделённый избытком часов меж приёмов пищи, слишком лёгкая добыча для мыслей. Они давно смирились с недугом и копают куда глубже, где от времени легла пыль, где грязь – почва для размышлений, а от людей остались тени, изнанка реальных тел...