Рассказ
Я не могу не рассказать эту историю. Постараюсь ничего не выдумывать, хотя с годами какие-то детали воспринимаются иначе, что-то позабылось, а что-то обросло такими подробностями, о которых в те годы я и помыслить не мог.
У меня нет большого опыта общения с милицией, но скажу
откровенно, что то немногое, что меня с ними, милиционерами младшего состава, свело, создало массу негативного об этом сословии, а потому у меня нет никаких оснований хорошо относиться к ментам, к ментам младшего состава. Ну, не повезло мне на хороших людей в этой среде. История с Тобиком – тому подтверждение.
Тобик – это кличка собаки, внешним видом смахивающей на охотничью. Казалось, он был неглупым, но по повадкам - обычная дворняга. Тобика привёл в наш двор и закрепил карабинчиком к пустующей цепи участковый милиционер Дмитрий Ковалёв, дядя Митя, как мы его называли.
Дядя Митя жил через дом от нас. Когда-то это был большой комплекс жилых и складских помещений бывшего купца Пузанова. После революции самого купца раскулачили и отправили куда-то на поселение. Надворные постройки его хозяйства частью сгорели, частью были разобраны на дрова, а два дома и один из сараев сохранились и были переданы в горжилуправление, или ГЖУ. Одно время такая надпись появилась на тройных воротах (большие для проезда, а по бокам двое маленьких, служащих для прохода) соединяющих оба дома. Эту надпись у нас расшифровали как городская женская уборная. Откуда это пошло, не знаю, но двор был проходным, входные ворота и двери не запирались ни днём, ни ночью, а потому мы частенько были не только в этом дворе, покрытым большими каменными плитами, но в коридорах и даже комнатах этих домов.
Обычно мы собирались в половине у Кожевниковых, где в комнате и кухне с большой печью всегда было много детворы.
Самую большую комнату занимали когда-то Глуховы-Каратаевы, потом ещё кто-то, потом милиционер дядя Митя с женой. В их комнате я был много раз и один, и с матерью. А однажды мне даже поручали присмотреть за спящим ребёнком. Был это ребёнок дяди Мити, я не помню.
Дядя Митя, став нашим участковым, часто останавливался там, где мы играли, подзывал то одного, то другого. Что-то спрашивал. Он хотел, чтобы ему все откровенно рассказывали, у кого что делается, кто приходит, чем занимается. Но большого доверия ему не было. Многие опасались его.
Дядя Митя привёл нам и посадил на цепь Тобика.
Какой собакой Тобик был? В первые же дни мы поняли, что охранник из него никакой. Соседи, к примеру, заходят во двор, а он молчит. Его приласкают, он вертит хвостом. А однажды мы вообще его потеряли. Вышли во двор – нет собаки. Позвали – не отзывается. Поискали – нигде нет.
- Как он со двора вышел?
Следов на снегу не заметили.
-А где цепь?
- Нет цепи. Где она?
Тут-то мы и обнаружили, что цепь, прибитая к столбу на уровне моего роста, уходит вверх на сеновал. Я потрогал цепь, подёргал её слегка, и на сарае показалась заспанная морда нашего Тобика.
В тот лето, а это был 1957 год, мы больше обычного заготовили сена, и весь сарай оказался забит им, вплоть до избы, а потому сено было поделено как бы на две части: основную массу сметали и утрамбовали на сеновал со стороны огорода, а ещё забили сеном со стороны избы, закрыв ход на чердак. И вот в этой части Тобик прорыл себе нору в сене и спал там, напрочь забыв свои обязанности.
- Не было собаки, но и эта не собака, - сказала мать. – Убивать нас придут – не заступится.
В нашей близкой родне было две легендарные собаки, у нас Верный, проживший, как говорили, всю войну и проданный «за хорошие деньги», а у Булаевых, младшей маминой сестры Анны, тёти Нюси, как мы её называли, - Волчок.
Волчок был похож на волка, потому так и назвали. В отличие от храброго и умного зверя Волчок всегда вилял хвостом. Этим многие покупались. Они подходят, он помахивает хвостом, казалось, глядит ласково и совсем не опасно, однако он никому не позволял себя потрогать или погладить. Соседи об этом свойстве собаки знали и не делали попыток. Хозяева обычно предупреждали, чтобы собаку не гладили. И всё же подвыпившие прохожие часто не могли пройти мимо добродушного пса. У меня на правой коленке до сих пор можно разглядеть следы от зубов Волчка. Было мне тогда лет шесть, но он меня не пощадил.
Булаевы жили в Карабаше на Старом Медном в доме на два окна на односторонней улице Ворошилова. Через дорогу у них начинался лес, Это был мелкий березняк по краю болота. Часть болота местные жители освоили, сделали там выпасы для телят, на зиму складывали тут сено на специальных помостах из берёзовых стволов, ставили временные срубы для избы или бани, использовали для других работ.
Как-то муж тётки заколол там свинью и вместе с мужиками приготовились палить, а Волчка отпустили побегать. Он то появлялся, смотрел за работой, то исчезал, но за воротами следил. И тут пьяный мужик зачем-то подошёл к воротам. Кто-то из моих двоюродных братьев сказал мужику, что дома никого нет, что все ушли через дорогу свинью палить. Он не послушался малышей, хотел пройти во двор. И тут в ворота встал Волчок, вовремя прибежавший. Остановился, весело метелит хвостом. И пьяному, видимо, захотелось его погладить. Волчок так рванул по руке зубами, что пошла кровь. Пьяный матюкнулся, разозлился, непонятно, что он хотел ещё сделать, когда снова пошёл к воротам, но Волчок принял бойцовскую стойку у открытых ворот и оскалил зубы. Это он делал крайне редко.
Отрезвило ли это пьяного? Скорее всего, не очень. Но он понял, что во двор его не пустят. Он перешёл через дорогу и решил в луже помыть окровавленную руку. Пробил ногою тонкий ледок, и когда вода показалась, наклонился к ней, но потерял равновесие и опрокинулся в лужу.
В нашей семье тоже были легендарные собаки. Одна из них – пёс Верный. У меня с ним связаны воспоминания очень раннего детства. Я ещё ходил в длинной до колен белой рубахе, без штанов. Мне дали кусок хлеба и я вышел с ним во двор. Сполз с крыльца, выпрямился. Ко мне подошёл Верный и просто забрал у меня хлеб. Меня это очень удивило. Как посмел? Но взрослые засмеялись. Смеялся и я.
Говорили, что днём Верный всегда был на цепи, а на ночь его отпускали и открывали при этом ворота в огород, чтобы он мог выходить. Но я Верного на цепи не помню. Мне казалось, что он всегда свободно ходил по двору и часто выходил на улицу, ведь ворота у нас были тогда старыми, покосились, прохудились и всегда стояли открытыми. Продольные жерди ворот косо висели перед широкой завалинкой соседнего дома, где жили Василий и Мария Пановы.
Когда и откуда появился Верный, теперь уже не скажет никто. Может быть, говорили об этом, но я не помню. Мне кажется, что он был с довоенных времён и всю войну стерёг дом. Но тут не всё стыкуется. В годы войны моя мать заготавливала дрова сама. По осени, когда замерзал пруд, но снег ещё не выпал, она брала двухколёсную тачанку на железном ходу и шла в лес за дровами. По льду легче тащить. А зимой она использовала большие сани. Именно в это время, пока она ходила в лес за дровами, у нашей избы кто-то из соседей спилил выступающие брёвна углов.
Дом-то наш был собран из амбара, поставили его временно после пожара, надеялись обжиться и построить новый дом. Брат показывал чертежи на тетради в клеточку. Но дом из амбара стоит до сих пор. А тогда, во время войны, углы дома не были пропилены, некоторые брёвна выступали на метр и больше. Вот находчивые соседи их и спилили себе на дрова. Я видел неровные спилы, сделанные явно впопыхах. Потом во время ремонта углы были пропилены ровно. Не могла такая собака как Верный позволить соседям надругательство над домом семьи солдатки. Или она была привязана на цепи, или её в то время ещё не было.
Верный прославился в конце войгы, когда наш город захлестнула волна преступлений. Дня не проходило, чтобы не говорили о грабежах и разбоях. У кого-то взломали погреб и унесли все припасы. У другого увели корову. У третьих зарезали свинью. Говорили, что дезертиры и засланные врагом диверсанты держали в страхе всю округу. Верный надёжно охранял наш дом и многие соседние, он неожиданно нападал на воров, когда они пробирались огородами в какой-нибудь сарай или погреб.
Я не знаю, как это делал Верный. Но соседи после бессонных ночей, когда то там, то тут слышались голоса, пересвисты, собачий лай, замечали, что их погреб остался нетронутым, их запасы целы, связывали это с лаем собаки и не раз благодарили мою мать и просили выпускать собаку и в последующие ночи.
Я видел и чувствовал повадки другого верного пса, в другом месте, в другое время. Мальчик был ласковый и добродушный пёс. Я его выбрал у тётки из большого помёта. Он был резвее других щенков, у него была чёрная пасть – я специально выбирал такую, говорили, что они хорошо лают. Мальчик рос на моих глазах. Кроме меня и моей матери его никто ничему не учил. Давать лапу, правую и левую. Вставать и садиться. Лазить по лестнице на сеновал. Этому я его научил. А какой из меня кинолог?
Собака была умная и очень быстро научилась различать своих и чужих. И если я особо не придавал значения оттенкам его лая, то мать чётко знала, кто идёт. На соседей он лаял совсем не так, как на чужих. Радостно встречал почтальона. А на прохожих не обращал внимания.
Очень своеобразно Мальчик реагировал на зятя, мужа моей сестры, который часто приезжал к нам на мотоцикле.
- О, Николай едет, - говорила мать. И точно. Через несколько минут он подъезжал к нашим воротам. Его Мальчик встречал с какой-то радостью. Каким образом собака узнавала о том, что зять едет к нам?
В сказке «Морозко» собака предупреждала хозяев о возвращении сперва стариковой дочери, а потом старухиной с дарами от деда Мороза. Сказка – ложь, да в ней намёк.
Наш двор был со всех сторон закрыт: впереди воротами и плотным забором, сбоку забором, а с двух сторон - домом. Я с первых дней после переезда в июле 1961 года спокойно отпускал Мальчика с цепи, зная, что он никуда не денется. Зря я научил его лазить по лестнице. Он поднимался на сеновал , переходил на каменную стену, а с неё в огород. В последующие годы летом я часто спал на сеновале. Собака была привязана внизу, но если случалось ей оказаться на свободе, она поднималась ко мне на сарай, обязательно облизывала мне лицо, а потом по каменной стене уходила на улицу.
А потом мальчик сам нашёл себе работу – стеречь огород. Во все времена и в старом доме, и в этом на огороде у нас всегда было чем поживиться. Огурцы, помидоры, лук, репа, укроп, мак (наркотиком он тогда не считался, ценили его за вкусные семена), но более всего привлекали подсолнухи. Иногда не только мальчишки, но и взрослые мужики забирались к нам в огород. Наш участок был вторым от переулка. Чтобы пробраться к нам, нужно было пересечь соседское картофельное поле, а главное – перелезть через забор.
Спал я на сарае, прислушивался к шорохам с огорода, потом засыпал, а утром обнаруживал, что два-три подсолнуха оборваны. Потом так случилось, что Мальчик сорвался, навестил меня на сарае, разбудил, естественно, лизнув в лицо, и ушёл на огород. Я вновь проснулся от его пронзительного лая и испуганных криков. В ту ночь до подсолнухов собака никого не допустила. А вскоре я увидел, как Мальчик защищал хозяйский огород.
Он уходил на соседские картофельные гряды и залегал там вблизи забора. Он виду не подавал, когда кто-то проходил по переулку или подходил к забору. Но как только желающий поживиться чужим перекидывал ногу через забор, пёс выскакивал из своего укрытия и, похоже, иногда даже кусал. Я не раз утром осматривал соседский забор и находил на нём куски ткани от штанов, а иногда капли крови на заборе и на траве. Впрочем, кровь могла быть не от укуса собаки, а от гвоздей в заборе.
Узнав о добровольной защите огорода от разбоев, я стал отпускать Мальчика на ночь с цепи, а где находиться, определял он сам. Желающих срывать подсолнухи резко поубавилось.
Возможно, что Верный точно так же неожиданно нападал на тех, кто ночью бродил по чужим дворам и огородам и переходил грань, одному псу известную.
Была у нас ещё одна весьма приметная собака. Это был Мальчик, серовато рыжий, с отвислыми ушами. Был он у нас недолго, одно или два лета. Его откуда-то привёл брат. Привязал на цепь. Я сперва боялся к нему подходить, хотя он никакой агрессивности не проявлял. А потом подошёл, погладил по голове, по лохматой спине. Попросил лапу. Он подал. Попросил другую – тоже подал.
Что запомнилось? Дали ему хлеб, чуть ли не полбулки. Он взял хлеб, обнюхал со всех сторон, но есть не стал. Лёг так, что хлеб оказался у него между вытянутыми лапами. Подошла курица, хотела хлеб клюнуть. Пёс клацнул на неё зубами – она отскочила. Почти все куры побывали у новичка в первый день, но он не позволил им даже один раз клюнуть хлеб. Он ничего не давал им клевать в пространстве своей цепи. Хлеб он не съел, а закопал в землю возле столба, к которому была привязана цепь.
Я не помню, как между псом и курами завязалась дружба, но куры даже ходили по лежащему псу, выкапывали его хлеб, склёвывали всё, что оставалось в его чашке.
Свой особый нрав Мальчик проявил летом, когда брат взял его купаться на пруд, который у нас почему-то называли озером. Раза два они сходили купаться без приключений, а потом началось. Словом, собака показала, что она умеет.
На берегу пруда паслись гуси. Когда брат с собакой проходил близко, гуси загоготали, сорвались с места и полетели на воду. Возможно, что брат что-то сказал псу и тот кинулся в воду, схватил чуть ли не самого большого гусака и принёс под ноги к брату. С позиций прожитых лет думаю, что без команды вряд ли пёс решился бы на самостоятельную охоту, ведь много раз они до этого ходили купаться вместе.
Мать вечером ходила к соседям на берегу, что-то заплатила за убитого гуся. Дома говорили, что гуся надо было забрать, если за него заплачены деньги.
Мы были на покосе. Когда приехали, на крыльце увидели не то трёх, не то четырёх мёртвых куриц. Соседка слева негодовала:
- Ваша собака всех моих кур передавила.
Мать договорилась с ней, что-то отдала деньгами, что-то огурцами и молоком. И опять задушенных собакой кур соседка забрала себе. А ведь мать за них заплатила. Но самое странное в этой истории в том, что собака была в своём дворе, она была на цепи, а куры соседские сами пришли, чтобы их задушили. Пёс знал, что своих куриц давить нельзя, а про соседских ему не сказали. Петуха у нас тогда не было, соседские петухи в наш двор заглядывали, правда, к собаке не подходили и поживиться за сёт ее корма не пытались.
После брат признался, что Мальчик задавил ещё несколько гусей и уток, было это вдали от дома, хозяева не видели, а потому не обращались к моей матери за расчётом.
Позднее мать не раз признавалась, что не спорила с соседями из-за задушенных собакой гусей и куриц. Не хотела портить отношений. Потери пережили. А поссоришься с соседями – могут и красного петуха подложить.
А брату моему пришлось тогда отдать Мальчика кому-то, ведь он хороший охотник. Вместо него он привёл другого, большого, лохматого, а главное – очень добродушного. Зиму он прожил в нашем дворе, в меру лаял, когда во дворе кто-то появлялся. Со всеми дружил, а барану уступал.
С осени и зимой во дворе набирал силу баран. Брат к тому времени уехал с геологами на Средний Урал, сестра вышла замуж и имела уже двое детей, и мы жили вдвоём с матерью. Держали корову, двух овец, барана до нового года и добродушную собаку, которую тоже назвали Мальчиком. Этот пёс ни с кем не хотел ссориться и уступал напористому барану. Когда давали хлеб, он брал его и забирался в будку. Ни курам, ни овцам ничего не доставалось. Барана планировали заколоть к Новому году. Я барана не боялся, хотя он не раз пытался меня сбить с ног. Но баран мстил. Мне было поручено натаскать воды в кадку, которая стояла к избе возле печки. Подняться на крыльцо с ведрами на коромысле я ещё не мог, потому я ставил вёдра возле крыльца. Барана обычно закрывал в коровник, а если он оставался на дворе, то пока одно ведро я относил в избу, он умудрялся свалить другое. Возле крыльца росла ледяная горка. Мать как-то отчитала меня, что я двор превращаю в катушку. Я пожаловался на барана. Она сказала, что барана скоро не будет, а двор надо каждый день чистить.
До нового года баран не дожил. Мать собралась в магазин. Выходит. И пока шла от крыльца до ворот, баран свалил ее с ног. В тот же день к нам приехал родственник и заколол строптивого барана.
А Мальчик дожил в своей лохматой шубе до весны. Иногда он срывался с цепи, но далеко не убегал. Никаких проблем он нам не доставлял. Послушный, добродушный, ласковый. А вот весной он проявил себя. Его лохматая шкура покрылась длинным серым и белым пухом.
- Да он овцу заменит, - сказала мать, вычесывая пух. Мальчик смирно стоял, подставляя то один бок, то другой. Пух она опряла и получила хорошую пряжу. Из неё-то она и начала вязать себе небольшую шаль.
Летом работы всегда много и в огороде, и на покосе, и в лесу. Потому шаль была отложена. А осенью по первому снегу Мальчика застрелили прямо во дворе нашего дома: местному участковому дяде Мите он не понравился, как не понравились многие собаки в окрестностях. И шаль осталась недовязанной. Пуху хватило только на косынку, плотную, теплую, мягкую. В нашей немецкой квартире была такая косынка. Ею мы укутывали горло при ангине, поясницу при радикулите, накидывали на плечи при ознобе. Мне она напоминала о далёком 1957 годе и добродушном лохматом Мальчике.
Тот осенний вечер я запомнил на всю жизнь. К тому времени, как у Пушкина, «но пруд уже застыл». В предыдущие дни мы много бегали по улице и огородам. Собирали кости, чтобы сдать утильщику, сражались стволами от подсолнухов, играли в войну. Огороды были в полном нашем распоряжении. В этот день с утра шел снег.
Я вернулся домой мокрый и сидел возле печки за очагом, необычайно широким, – самое теплое место в доме, не считая самой печи, на которой я в то время чаще всего спал. А в тот вечер на печи сушились мои штаны, пальто, шапка.
Мать подоила корову, процедила и разлила по кринкам молоко, перемыла посуду, подтёрла пол перед печью и ждала, когда придёт рукодельничать соседка тётя Таня Панова, Татьяна Баская, как называли ее в округе. Баской ее назвали давно, когда она, ещё в молодости, крутилась перед зеркалом и уверяла, что она баская, то есть красивая. Семейная жизнь у Татьяны Баской не сложилась, долго ухаживала за старой матерью, а когда она умерла, жила в передней комнате родительского дома. Это было рядом с нами. В задней кухне жил ее брат Владимир с женой – Шурой Чаинькой и двумя дочерьми. Старшая была моя ровесница, и мы проучились с ней до седьмого класса.
Татьяна приходила к нам обычно вечером, вязала кружева на продажу, рассказывала последние новости, а о жизни города она, наверное, знала всё. Так сложилось, что Татьяна, да и ее сноха тоже, нигде не работала. Заработанного Володей явно не хватало, и его жена и сестра, сноха и золовка восполняли бюджет семьи тем, что ходили по поминкам. В нашем городе похороны были многолюдными, проводить покойного в последний путь приходили не только родственники и знакомые, но и совсем не знакомые люди. Никого не чурались, всех приглашали на поминальный обед. И Татьяна Баская с Шуронькой Чаинькой, названной так за чрезмерно частое употребление слова «чай» и окающий поволжский говор, были завсегдатаями таких обедов. Иногда брали и девчонок, пока те не попали под насмешки ровесников.
Почему соседка приходила вязать к нам? Чтобы не мешать семье брата вечерять. А главное, у нас была яркая лампочка, удобная для рукоделия. А она экономила даже на свете.
Мать моя тоже что-нибудь вязала: кружева, носки или шаль. А иногда на несколько дней наша изба была перегорожена большими деревянными пялами. Это когда мать брала заказ на изготовление ватного одеяла. В комнате не протолкнуться, но это был хороший заказ. Я не видел, чтобы мать сидела без дела. Мне казалось, что она всё умела делать.
- Темно уже, - сказала мать в тот вечер, глядя на улицу сквозь тёмное окно. – Что-то Татьяны долго нет.
- Придёт. Она обязательно придёт, - сказал я. – Расскажет, где что сегодня стряслось, кто утонул, кто повесился, кого убили.
Татьяна Баская, действительно, знала всё и охотно обо всём рассказывала. Я из-за очага перебирался на печку, ложился на живот, смотрел и слушал. Если они сидели молча, то я быстро утомлялся и засыпал.
Иногда вечерять к нам приходили и другие соседки, но постоянно была у нас только Татьяна Баская.
Залаяла собака.
- Идёт, - сказал я. И в этот момент раздался выстрел.
Мать перекрестилась.
Я выскочил из своего угла и подскочил к окну, чтобы посмотреть во двор.
В сенях громко заохала, запричитала что-то Татьяна – ее голос ни с чьим не спутаешь, а потом испуганная, она вошла в избу.
- Там у вас с огорода кто-то стреляет, - сказала она.
- И собака молчит, - сказал я.
- Не её ли убили? - предположила мать, схватила фуфайку и, надевая на ходу, сказала, чтобы мы сидели здесь, она одна всё узнает.
Мать ушла. Татьяна несколько раз пересказала, как она взяла дома пакет с вязанием, шла к нам, в ворота уже вошла, когда со стороны огорода раздался выстрел и собака взвизгнула. И замолкла.
- Так нашего Мальчика кто-то убил? - говорил я, доставая с печи еще не высохшее пальто.
- Ты никуда не пойдёшь, нам велено ждать здесь.
Я выглядывал в одно окно, в другое. Время тянулось медленно. Потом пришла мать.
Она рассказала. Увидев мёртвого Мальчика, она сразу пошла в лом, где жил участковый милиционер. Ворота там не запирались ни днём, ни ночью. Когда она вошла во двор, то увидела, как со стороны огорода с ружьём в руке выходил сам участковый, Дмитрий Ковалёв.
- Ты зачем мою собаку убил? Ты почему чужих собак стреляешь? – нарочито громко говорила она. Соседей много, даже если не выйдут, даже если сейчас промолчат, но слова её услышат и запомнят. Молва разнесёт этот факт по округе.
В общем, собаки у нас не стало. На следующий день мать ходила в милицию с заявлением, говорила, что у неё заявление не приняли, потому что участковый Дмитрий Ковалёв у них на хорошем счету. Я на огороде среди кучи камней выкопал яму и перевёз туда на железке убитую собаку.
Через несколько дней Ковалёв привёл Тобика, пытался извиниться, но моя мать сказала, что она не прощает.
Прошло немного времени. В клубе Кирова, разместившемся в здании кержацкой церкви на берегу городского пруда рядом с заводом, проходила предвыборная встреча с генералом Фёдором Мартыновым, начальником областной милиции. Его не в первые избирали в областной Совет, и он всякий раз встречался с избирателями, отвечал на их вопросы, вникал в проблемы. Позднее, когда я закончил институт и работал в школе, мне поручили быть доверенным лицом милицейского генерала, и я согласился, потому что считал, что милиция в нашей области работает вполне нормально, даже хорошо, вспышка преступности в год смерти Сталина была успешно пресечена. А тогда, в 1957 году, мать моя попросила на собрании слово и рассказала о ситуации с собакой. Фёдор Кузьмич пообещал разобраться. Через день или два мы узнали, что Дмитрия Ковалёва уволили из милиции, а квартиру должен освободить для нового участкового. В этой квартире его семья жила ещё несколько месяцев.
Летом 1958 года я несколько раз ходил на озеро купаться вместе с Тобиком, он от меня не убегал, гусей на берегу не ловил, ни на кого не кидался, иногда заходил в воду, словом, вёл себя вполне спокойно. А потом мне понадобилось идти за чем-то в недавно открывшийся магазин культтоваров на улице Ленина. Взял с собой Тобика. Пока я был в магазине, он ждал меня на улице. Я порадовался за его сообразительность: выполнил мои требования, никуда не сбежал.
Домой шли через переулки, и тут нам встретились мальчишки года на два старше меня. Они поманили Тобика, он их узнал и побежал за ними. Я пытался звать, хотел догнать, бежал следом, пока один из мальчишек не остановил меня и не заявил, что это их собака, он ударил мне кулаком под дых, и я скорчился от боли и обиды.
Домой Тобик пришёл через несколько дней. Я был во дворе, он пытался ласкаться ко мне, но я от него отвернулся. Потом он подошёл к своему месту и лёг прямо на цепь…
Я не мог простить собаку, которая предала меня. Мне кажется, что я больше ни разу его не погладил. Какое-то время он сидел на цепи, сорвался, приходил, уходил, а потом ушёл навсегда. Кто-то из соседей сказал матери, что его видели мёртвым в одном из переулков. Я поехал туда на велосипеде, видел мёртвую собаку с петлёй из тонкой проволоки на шее, но это была чужая собака. Если бы это был Тобик, я бы отвёз его на свой огород и похоронил рядом с Мальчиком, убитым милиционером.
На этом история не закончилась.
В 1961 году после семилетки я хотел пойти в ПТУ на токаря или фрезеровщика, но я был маленького роста и мне предложили учиться на формовщика. Моя мать работала формовщицей в молодые годы, с восторгом рассказывала о том времени, но ходить вечно в графите я бы не хотел, сдал документы в техникум. Во время письменного экзамена одна из моих одноклассниц что-то черкала в течение всего часа, а потом выяснилось, что она сдала на четвёрку. Значит, её протащат, а она мне не нравилась. Ещё четыре года учиться вместе с нею? На второй экзамен я не пошёл, а документы отнёс в третью школу, где директором был Марков Анатолий Зиновьевич, он прежде возглавлял нашу школу, а у нас проводил уроки истории и физкультуры, ездил с нами на экскурсии на некоторые предприятия города. Всех учеников знал по именам, меня очень удивило, когда однажды с матерью мы встретили его в центре города, и он назвал мою мать по имени-отчеству, Антонидой Ильиничной.
В первых числах сентября я узнал, что столярное дело у нас будет вести бывший наш участковым милиционер Дмитрий Ковалёв. В классе я сказал, что в столярную мастерскую не сделаю ни одного шага. Пошёл к директору, он меня внимательно выслушал и тут же отвёл в слесарную мастерскую и представил преподавателю Александру Ивановичу. Под его руководством я участвовал в создании магнитной центрифуги, которую выставили в марте на городской выставке технического творчества, и я оказался в числе награждённых грамотами.
В столярку я ни разу не зашёл. Дмитрий Васильевич пару раз встречал меня в коридоре, пытался уговорить, чтобы я не сердился и приходил к нему на уроки. Впервые в эту мастерскую я зашёл через несколько лет, когда там работал мой бывший сосед Николай Крылов, у него были золотые руки, но он заикался: для учителя это непростительный дефект, а ученики жалости не знают.
В случае с Тобиком я понял главное: собака, выкормленная и воспитанная другими, может предать, перейти на другую сторону.
Чтобы собака была другом, её надо выкормить и выучить самому и не подпускать к ней никого, какими бы сладкими их речи ни были.
Кстати, что мне понравилось у немцев? Нет привычки гладить чужих собак, да и заговаривать с ними никто не станет.