Сергей просыпается от звонкого слова «мороженное!», сказанного продавщицей в синей форме. Алиса сидит, поджав ноги, в кресле экспресса «Петербург – Москва» и пишет что-то в блокноте. Через строчку стучат колеса на стыках. Алиса не хочет мороженного, но провожает долгим взглядом продавщицу, выворачивая голову.
Сзади едет мальчик лет десяти с тонкой белой кожей, натянутой на острые ключицы. Рядом спит его отец. Когда Алиса поворачивается, они оказываются лицом к лицу с мальчиком и какое-то время смотрят друг на друга, не видя. Алиса замечает, отворачивается. Наблюдает за его отражением в стекле багажной полки сверху. Рядом с ключицами живет синий зенитовский шарф, а над всем этим широко открытые, яркие, как небо над матчем, глаза. Мальчик не знает, куда себя от этого зенитовского неба деть, он не замечает повернувшегося бледного лица пассажирки спереди, продавщицы, мороженого, не замечает ничего, что происходит с ним ненужного сейчас. Иногда он тихо хлопает полусогнутыми ладонями и поскуливает «о-ле, оле-оле-оле», но на него шикают соседи.
Тогда он принимается читать всё подряд. Он тоже поворачивает голову вверх, и через стекло полки читает черные буквы на желтом пакете «сумасшедшие дни». Он читает надпись «белый волк» на книге, которую сильными руками из черной футболки держит мужик слева, мальчик невидящими глазами, просочившись взглядом меж сидений Сергея и Алисы читает и то, что написала она в своем блокноте:
Сны его неглубоки и отрывисты
Пахнут пылью со стола, тугим воротом
Он похож на лимон, когда очень хочется кислого
Он похож на Main Street, когда очень хочется города.
Он похож на тебя, когда ничего не хочется...
Читать в вагоне было больше нечего и он смотрит в окно, там на стоящем локомотиве он видит «Остерегайтесь контактного..», а последнее слово уехало непрочитанным.
Мальчик болеет за Зенит всем сердцем, и не знает ничего выше этого. Он болеет почти физически. Руки вздрагивают, в горле клокочет, и он судорожно ищет, во что бы ещё вцепиться глазами.
«Посмотри, как он похож на тебя» - тихо говорит Алиса Сергею, показывая глазами вверх, на отражение мальчика в стекле. Сергей смотрит на перевернутые отражением лица. Он еще не до конца проснулся и все лица кажутся ему только многократно повторенным его лицом, застывшим в полупрозрачном течении стекла. Сергей смотрит на свое тело, тоже со стороны и сверху, видит загнутый край пуловера на бедре и длинную руку, застегнутый рукав серой рубашки и вид в окне с мокрым асфальтом и приблудившимся лесом. И аккуратно застегнуты калитки между садами, и низко посажено солнце.
И всё дальше и дальше растут из его руки какие-то кусты и свежие резкие ветки, и горячие точки костров. Хорошо никак не выделять себя из мира, не мучится от этой отдельности, забытое в теле воспоминание о боли непроизвольно дергает краешек губы. Сергей тщетно старался не проснуться, побыть ещё во сне, договорить с Грэмом – казалось, ещё немного, и ключ, смысл всего, был бы найден.
Небо тяжелеет и залезает в вагон, трубы на длинных крышах вдоль леса цепляются за ветки, тянутся долго и бессвязно, как иностранная речь.
Алиса видит, что Сергей не закрывает глаза и продолжала что-то говорить: «У тебя бывает, когда в вагоне или в автобусе смотришь сзади на затылки, а люди сидят вот так по двое, как дети в школе. И представляешь себя богом, и хочешь их всех погладить по голове».
Сергей думает, что в такие моменты люди сами кажутся ему похожими на вагоны, они так одинаково сидят, и одинаково спят - один за одним, один за одним, и колеса стучат всё время. Кажется, в другом вагоне всё то же, и в другом, но номера у них разные. И номера эти никак не кончаются, потому что с нумерацией всегда что-то не то – к 15 вагону вдруг прицепят второй, а за вторым окажется 23й.
Сергею именно из-за этой неправильности кажется, что всё это имеет смысл.
Один пассажир спрашивает другого – скоро ли приедем? И тот, глядя прямо перед собой отвечает, что не скоро. Обычно тот, кто спрашивает - сильно моложе. Или тот, кто старше, спрашивает, вернулись ли те, кто его провожали, домой, и занялись ли уже обычным своим делом. И потом говорит, что в Москве будут пробки.
Но если люди не спят, не говорят друг другу одно и то же – проносятся ли у них в головах поезда неведомых мыслей? Женщина слева спит, некрасиво открыв рот, и так же спит мужчина напротив её, и шеи у них вывернуты одинаково на жестких спинках сидений.
Сергей тоже чувствует, что и его шее неудобно.
Как будто внутри едет поезд, и поезд идёт по тоннелю. И поезд поворачивает, поворачивает, поворачивает, никак не давая закончиться мысли. Дорога больше никогда не прямая - черный серпантин внутри тоннеля, поворачивать страшно - нет даже огней, обозначающих повороты, а скорость большая. Поезд всё никак не кончается, номера перепутаны. Серёжа успокаивает себя тем, что спешить некуда, потому что он не знает, куда ехать, но вдруг пассажиры просыпаются и смотрят на него. Все тебя видят, дверь открыта, не пытайся ничего изменить, не пытайся остаться один, запереть дверь и подумать. У тебя просто не хватит денег на то, чтобы остаться одному в целом вагоне, не хватит мужества и сил – остаться одному.
А самое главное – ты не сможешь остановить поезд.
Ты просто пассажир. Машинист спрыгнул, покончил с собой в темноте.
Каспер ещё раз с усилием открыл глаза и почувствовал, что затылок вспотел. Мама говорила: нельзя спать на закате.
В конце концов Алина, клавишница, дала Касперу Сашкин адрес в Москве. И попросила его туда не ездить.
Как давно это было? Осенью 2002, через полгода после того, как Алиса пришла к нему, а Сашка уехал в Москву.
Он звонил каждому из членов группы, спрашивал про Сашку, а она всё время знала. Если бы это была не она, кто-нибудь другой – он бы поехал сразу.
У Алины началась сольная карьера. Каспер был на её концерте в Москве, у него был вечер от самолета до поезда, короткая тоскливая командировка, тупое время. Алина звонила несколько раз и звала прийти. Она стала певица. Откидывалась от клавиш, свисая назад черными завитками волос и пела непонятно, наверно по-английски.
Может быть, если бы она сразу дала адрес Сашки Грэма, Каспер бы не пошел на этот её концерт. Он бы не ждал так долго, сам не зная, чего. Алина всё запутала, присвоила себе какие-то права, с какой стати? Он бы успел, и всё бы было по-другому.
Сначала он думал, что поедет. Но не решался. Каспер ходил с адресом, написанным на внутренней стороне обложки своей записной книжки, мысленно перебирал причины, по которым он не едет. Важные дела в собственной жизни, недостаток времени, приоритеты.
На самом-то деле важных дел не было. Приоритетов – тем более. Он собрался уволиться с этого места работы, устроиться куда-нибудь ещё. У него не получалась семейная жизнь. У него никак не получалось даже толком всё обдумать, понять. Он хотел найти работу в Москве, потому что там больше платят и перспективы интереснее.
Так он объяснил родителям по телефону. Родители ничего не поняли – связь была плохая. Он опустил трубку, потом опять поднял её к уху и слушал длинный гудок. Зима подходила к концу.
Как Алина узнала этот адрес? Вот в этом всё дело. Неужели Грэм с ней тоже спал? Почему неужели? Почему бы ему не трахнуть её, он же не Каспер. Но Алина ему была не нужна так же, как ему не нужна была Алиса, как ему не был нужен никто. Он, конечно, помогал Алине с этим её концертом. Ведь кто она без него. Кто они все без него.
Ему было наплевать на группу, он решил помочь Алине в ущерб группе. Может быть именно потому, что в ущерб. Неизвестно. Группа распалась – возможно, с его помощью. Ещё одно самоубийство.
Все дела Каспера проваливались в пустое, ничем не занятое время. Работа замирала в ожидании согласования, или оплаты, или нужной температуры воздуха без порывов ветра. Перед отъездом он хотел привести в порядок дом, сделать косметический ремонт. Он нашел человека, и каждый день этот человек звонил и говорил, что придёт завтра. На следующий день он долго с жаром извинялся, а в конце спрашивал, не передумал ли ещё Сергей. Каспер говорил, что нет, не передумал, и вешал трубку, успев мизинцем вытереть пыль на всех кнопочках телефона и в пространстве между ними.
С работы Каспер возвращался раньше, чем обычно. Когда только зажигали огни фонарей - их свет был ещё белее от падающего снега. Ложился позже, чем надо, каждый раз удивляясь этому – он вроде бы абсолютно ничем не занимался весь вечер, так что непонятно было, как можно пропустить время ложиться спать. Он не высыпался вне зависимости от того, удавалось заснуть или нет.
Он действительно нашел работу в Москве. Точнее, работа нашла его. Большая организация с хорошей зарплатой и соцпакетом - осталось только пройти финальное собеседование с непосредственным руководством. Он как раз говорил им, что скоро выезжает. Смотрел в окно, на трубу котельной, которая виднелась над крышей со сползающим снегом. Называл тут же, из головы, даты окончания текущих проектов, словно пытаясь загнать время, бегущее сквозь него, в какие-то рамки.
А потом это случилось.
Взрыв.
Смс о взрыве прислала Алина – видимо, отписала всем, кто был в телефонной книжке. Каспер включил телевизор и два дня смотрел все выпуски новостей. В перерывах между новостями показывали рекламу шампуня от перхоти. Каспера выключал звук и смотрел, как течет вода с крыши – снег начал таять. Сашку показали только один раз, он быстро прошел под камерой с чемоданом. Он казался совсем небольшим, неуместным в толпе людей в своей этой кепочке набекрень и светлыми глазами, глядящими в пустоту. «Совсем слепой», - подумал Каспер.
Мне надо было поехать и отвезти его к доктору. Мне надо было поехать, и…может быть, ничего бы этого не было. Каспер не верил сам себе.
Уже на второй день Сашку перестали показывать. И никто больше никогда не говорил о нем, не сказали даже, что осталось от Сашки. Ни в телевизоре. Ни в газетах. Ни в интернете. Нигде.
В том вагоне, в котором ехал Сашка, погибло двадцать человек, остальные получили ранения тяжелой и средней степени тяжести. Так говорили несколько раз в новостях. Взрыв большой мощи, раздавило полвагона. Его не было в списках погибших. Их было двадцать, но двух человек не опознали – нечего было опознавать. Его не было в списках пострадавших. По телевизору показывали цветы и фотографии около выхода из метро, но фотографии показывали не все - потом камера отъезжала назад и выхватывала крупным планом лицо плачущей девочки у стены, и всё, конец сюжета. Эти кадры показали несколько раз – в дневном выпуске и двух вечерних, но Каспер никогда не успевал рассмотреть, есть ли там фотография Грэма.
Если бы не это объявление о концерте, если бы не смс от Алины… Каспер начал сомневаться, что Грэм действительно умер.
Умер, как все остальные люди. Он не мог умереть.
Каспер поэтому и поехал сейчас. Работа ни при чем. Алиса ни при чём. Дом ни при чем. Он ехал к Сашке. К чему-нибудь, что осталось от Сашки. Даже если он умер - не могло же ничего не остаться.
Поезд останавливается с еле слышным шипением. Часы показывают ровно 20.00. Стоянка поезда две минуты. Быстро идёт дежурный по желтой черте на перроне. Каспер думает, что за пять минут до прибытия поезда было громкое объявление несколько раз: прибывает скоростной поезд Петербург-Москва, прибывает скоростной поезд Петербург-Москва, всем отойти от края платформы.
А дежурный пришел проверять. Хотя на станции нет ни одного человека. Никто не заходит и не выходит. Возможно, кто-нибудь опоздает – ведь стоянка поезда всего две минуты.
В 20.02 поезд неслышно трогается, и время на часах теряет всякое значение.