Город тихо гудел, люди отдыхали после работы в своих лавках и полях. Под каждой вывеской сновали шумные, и не очень, компании, выпивающие и не только. Небо было затянуто хмурыми облаками, предвещающих начало времени долгих дождей, утренних заморозков и тяжёлых туманов.
Смотреть тут особо было не на что, да и нечем. Правый свой глаз он потерял при обороне границ родного города, какой-то молодой воин полоснул его мечом наотмашь. Да, а ведь сейчас у него могла бы быть семья, может быть даже внуки... Если бы не получил кинжал под ребро в ответ на тот взмах. Левый же глаз был подернут пеленой и почти ничего не видел за набухающим фингалом.
Это был очередной конец дня в череде обычных, не несущих ничего интересного и нового, вечеров. Как и всегда, кабак был заполнен людьми до краёв. Стоял запах пота, дешёвой выпивки и грязных делишек, проводившихся в этом Богом забытом городе за каждым углом и порогом.
По обыкновению, вся полученная выручка была спущена на то разбавленное пойло, отдающее скорее помоями, чем алкоголем, может именно поэтому в голову оно и давало сильнее, чем пиво, привозимое торгашами из других городов, требовавших за одну пинту в разы больше, и несколько кусков хлеба, залежавшихся за прилавком и приправленных щепоткой плесени. Кто-то из приезжих, однажды, выкрикнул, что от этого бело-зеленого мха на хлебе можно кони двинуть... так или иначе, умер он явно не от этого, хотя в каком-то смысле она была в этом виновата. Да, пойло тут было что надо, после трех пинт мало кто из постояльцев мог крепко стоять на ногах.
Как обычно, ближе к полуночи по всем тавернам вспыхнули драки, кто-то не хотел платить, у кого-то что-то украли, кого-то задели с достаточной силой, чтобы задеть и самолюбие, а кто-то просто хотел драки и кричал всякий вздор на всех, кого видел. Этот бар не был исключением. Совсем скоро в ход шли ножки стульев, столов, незажженные факелы, у особо здоровых пропойцев порой возникала идея помахать лавкой или кинуть в толпу одного из ближайших собутыльников.
В этот вечер не изменилось ничего, ни причины, ни импровизированные дубинки, ни выкрики во время побоища. В такие моменты ему вспоминались времена его службы. Моменты из воспоминаний о яростных битвах, в которых люди выживали лишь по случайности. Моменты после боя, когда поле устеленное сотнями мертвых тел обходили священнослужители, запевающие молитву отпущения грехов посмертно, и сотни вороны начинали свой кровавый пир, набивая своё брюхо, и тяжело перелетая, от одного павшего война к другому, покрикивая на других птиц и отгоняя от своей законной добычи. Да, в то время, смотря на эту хмурую картину, его сердце обливалось кровью, понимая, что на их месте мог оказаться он, такой же молодой, такой же никчемный, как и они. В те моменты, когда мысли его погружались в воспоминания былого, он и получал те самые удары, что отправляли его во тьму. Порой он всей душой желал так и не выйти обратно на свет, но раз за разом ему везло открывать глаза и понимать, что сердце все еще бьется, а завтра опять в поле, или браться уже за другую тяжёлую работу, если предложат больше денег. Проходило некоторое время, и драка по обыкновению стихала, бар закрывался, а всех выгоняли, тех же, кто не мог уйти сам, просто выкидывали на улицу в грязь и помои. Порой, он уходил сам, чтобы переждать ночь в очередной ночлежке, порой, просыпался около порога лишь с утра. Но каждый раз, вылетая за порог и сквозь пьяную горячку взглянув в небо, у него промелькивала мысль, а такой ли жизни он желал себе, уходя из отчего дома, такой ли жизни хотели бы его строгие родители ему, такой ли жизни он желал всем своим детям, коих у него, скорее всего, было в достатке, за всю его распутную жизнь?
Так и текла бы жизнь старого воина, вместе с пойлом из кружки в рот, и дальше, если бы в один особенно морозный день, через ворота не прошли два странника на лошадях, одна из которых, оставляла странные следы на грязном снегу.