— Чертова паутина, — ругается мама, смахивая паутинку с потолка, а Татке смешно.
Закатится солнце — и паутинка протянется снова. По ней проскользнет крохотный шарик на тоненьких ножках и с хоботком, пробежит по потолку — и ну высасывать свет из люстры. Пососет — и развалится на освещенном круге, довольный и сытый. Если бы еще из-за него лампочки так быстро не перегорали… Но Татке лампочек не жалко, она рада гостям, потому и требует, чтобы мама включала свет сразу, как только завечереет.
А потом проснется Баська, замурчит, потрется башкой о подлокотник или колесо коляски, а повезет — о ногу Татки. Нога ничего не чувствует, но Татке приятно, что Баська об нее трется. Мелькнут полоски на серой шкурке, сверкнут глаза — хорош Баська! И тогда Татка выкатится из комнаты. А спустя несколько минут осторожно-осторожно заедет обратно — и увидит, как Баська играет с дедушкой. Дедушка бородатый, в лапотках, как на картинке. Днем Татка берется шить для дедушки. Сшила уж рубаху, штаны и кафтан, и очень радовалась, когда дедушку в них увидела. Теперь сошьет вторую рубаху — на смену.
За батареей еще кое-кто живет, но Татке не показывается. Мама говорит, он вредных детей забирает. Ну, а что Татку забирать? Она не вредничает. Уроки все делает, что задают. Книжки с ноута читает. Можно бы покапризничать, как дети, с которыми Татке приходится лежать в больнице, но Татке это не нравится. Наблюдать за Баськой, дедушкой и лампожуем куда интереснее.
***
Что-то разладилось в Таткином мирке.
Сначала лампожуй пробежал быстро-быстро в уголок и затаился. Баська его обычно гонял, взлетая увесистой тушкой по ковру на стене под потолок — а в этот раз и трогать не стал. Беспокоился Баська. Шерсть дыбом, мявает гнусаво, шипит, хвост трубой — а отчего, не понять.
А потом дедушка заволновался. Начал по комнате обходы делать. Там постоит, пошепчет что-то, там постукает. И тот, из-за батареи, стукает в ответ — будто азбукой Морзе. Сперва Татке смешно было. А потом — не по себе. Это люди волнуются по пустякам, например, когда Татка с коляски навернулась или когда у нее была остановка сердца во время операции (которая так и не сделала Татку ходячей). А эти — Эти волноваться понапрасну не станут!
Мама бледная. Ворчит что-то под нос. В основном про цены и про лекарства, которые из продажи пропали, но Татку не обманешь. Мама Этих не видит, а чувствовать может. Пришла как-то вечером, помогла Татке перебраться с коляски на кровать. Баська рядом устроился. Люстру мама погасила, включила ночник, дала книжку и ушла. А Татке не читается, Татка за Этими наблюдает. Вот лампожуй выбрался к ночнику — попить. Вот дедушка вышел на середину, опять свои заговоры читает. Вот из-за батареи стук послышался. И Баська приглядывает за всеми одним глазом…
А с потолка новый кто-то пробирается. Похож вроде на лампожуя, с хоботком, только не лампожуй. Побольше и какой-то очень холодный. Веет Той Стороной. С Той Стороной Татка уже встречалась во время остановки сердца, знает — живым там делать нечего. Глаза красные, но тоже холодные, пустые. Как лампочки у робота в мультике. Хоботком пошевеливает — и вниз по паутинке!
Татке все еще любопытно, а под ложечкой холодок нехороший. Откуда-то что-то в Татке знает: доберется до нее эта тварь — и все, конец Татке… И точно: спикировала тварь на Татку, прямо на грудь, в шею хоботок воткнула, — мертвый холод все тело пробрал так, что Татка ни крикнуть, ни пошевелиться не может. И тут Баська как встанет, спину дугой как выгнет, как зашипит! Дедушка как подбежит, тварь как толканет! И встала черная тень из-за батареи — Татку защищать. И даже маленький лампожуй эту тварь лапкой пихнул, не побоялся.
Осталась у Татки только боль в шее, на месте укуса, а так — ни ранки, ни синяка. Даже сама Татка усомнилась: может, приснилось?
Тем более — на следующий день тварь к ней не приходила. И через день тоже.
Зато мама жаловаться стала. Горло болит, в шее позвонки трещат, слабость, усталость… Поняла Татка, что к чему. Говорит Баське: поди, Басенька, маму защити. А он мявает, будто отвечает: не могу, я тебя хранить приставлен. Так препирались они целый вечер, а наутро мама с постели подняться не смогла.
Татка хоть и мала, а в жизни разбирается. Позвонила в «скорую». Про тварь, конечно, ни полсловечка. А потом позвонила папе. Тот, конечно, недоволен был. Крик поднял: оставил-де ребенка на эту овцу, а она болеет, видите ли! И женский голос ему вторил, Татка слышала. Это папина новая жена — тетя Лена — его во всем поддерживает. Однако же папа с тетей Леной вечером пришли к Татке: присмотреть.
Тетя Лена сварила Татке какой-то супчик, покормила. Папа взялся уроки у Татки проверять: таблицу умножения, правило какое-то. Баське корму насыпали. Вроде и семья, а ненастоящая. И все-таки страшно Татке за них. Лучше бы они уходили, думает она. Мы втроем как-нибудь сами… Да взрослые разве послушают?
И точно — не послушали. Легли спать в маминой комнате.
И слышит Татка сквозь сон женские стоны и охи. С трудом Татка влезла в коляску и покатилась — посмотреть… и запнулась об папу.
У папы горло разорвано совсем, будто жевал его кто. Снаружи ни синяка, ни ранки, а внутри — Татка это видит — жилки вскрыты, и крови нет как нет. Рот раскрыт, глаза вылезли, пальцы скрючены. А тетя Лена лежит на кровати, словно сломанная кукла, выгнувшись и раскинув руки — в ней еще немного жизни есть, но уже уходящей, угасающей. Кровь на губах выступила и пузырится, и в уголках глаз — тоже.
Схватилась Татка за телефон — в «скорую» звонить, а серая мертвая тень над ней нависает. Огромная — втрое больше Татки. Лапы когтистые, шкура прогнила, мертвечиной разит, брюхо отвисло, как бурдюк с кровью. Отца и тети Лены кровью. Татке бы убежать — да куда, на коляске-то? Только и успела «03» набрать и завизжать…
***
Нет у Татки больше папы. Сегодня хоронят.
И Баськи больше нет. И того, за батареей.
Мама с тетей Леной плачут над головой.
А Татке не до слез. Ей бы тех, что еще жив, уговорить — уедем, уедем отсюда… Ту тварь она видела, конечно. Крохотную, с распоротым брюхом, с разодранным горлом, со спущенной шкурой — Эти шутить не любят. Да вот только тварь эта не единственная. На Той Стороне их тысячи. И уж если повадились…
Но разве взрослые ее послушают?