Однажды я был армии. Уж извините, но по другому не скажешь. Да и как там не побывать, коли географический факультет окончен, диплом защищен, госы сданы, и остается только одна мелочь — месячные военные сборы. Мы ж по военной специализации синоптики, вот нас и направили в летное училище. По соображениям секретности название его не разглашаю.
...Не первый раз я ночевал на третьей полке общего вагона, да и не последний, так что о дороге рассказывать не буду. Про кручение портянок, про подшивание подворотничков, про учебные стрельбы рассказывать тоже не буду. Нет, стоп, про стрельбы как раз буду, поскольку с них все и началось.
Стреляли мы, надо сказать плохо. Только старослужащие, поступившие после армии, стреляли в сторону белевшей на горизонте мишени, осознанно прикрывая один глаз. Остальные, несмотря на то, что стрельба велась из положения лежа, стреляли, можно сказать, «от пуза». Некоторые попали довольно близко от мишени. Думаю, что случайно. Круче всех выступил кто-то из океанологов. Получив в руки пушку с тремя патронами, и ковыряясь в ней, он повернулся в сторону проводящих стрельбы военнослужащих с вопросом: «Ну, и где тут предохранитель?» А еще говорят что у нас армия не профессиональная, а любительская! Я ни разу потом не видел, чтобы люди так быстро исчезали — вот только что стояли тут и следили за порядком на огневом рубеже, и вот уже нету их совсем. И только из-за какого-то ящика самый смелый машет ладошкой и кричит, мол, опусти ствол так-то и так-то… и дальше совсем уж непечатно. Но однако ж отстрелялись, личный состав цел, никого не поубивали — в общем, нормально все. Все да не все.
Подходит, ко мне товарищ майор Егоров, наш преподаватель с военной кафедры, который с нами был в качестве смотрящего. Подходит, и говорит: «Надо бы боевой листок выпустить по результатам стрельб...» Не успел я сказать, что очки на моем носу — это еще не повод считать, что я умею это выпускать, я это и подумать даже не успел, как капитан Егоров вручает мне пачку лежалой бумаги. Вот, говорит, тебе в помощь. И ушел. А я, стало быть, остался с пачкой бланков боевых листков, отпечатанных еще во времена солдата Ивана Бровкина.
Ну, надо, значит надо. Мы люди военные. Так что там у нас есть? Боевой листок номер... Ну, первый, ясен месяц. Боевой листок номер один роты... Предполагается, что тут тоже нужно указать номер. А почем я знаю номер нашей роты? И есть ли он! И не секретный ли он часом? Поэтому со спокойным сердцем пишу: «Боевой листок номер один роты криолитологии, гляциологии и океанологии». Получилось грозно. Просто какой-то эскадрон гусар летучих... Да еще с легким ароматом военного флота. Ну, с формальностями покончено, дальше просто — стенгазета, она и в армии стенгазета. Наши достижения. Ля-ля-ля... рота… ля-ля... стрельбы... тра-ля-ля ... на отлично. Лучшие результаты показали... Делаю список старослужащих до конца страницы. Указываю количество выбитых очков. Робин Гуд против них — дитя малое, к тому же косоглазое! Подчеркнул самое важное красным карандашиком — шикарный боевой листок! Повесил.
Ночь... Мы люди военные, мы ночью спим.
Утром построили в коридоре. Объявили распорядок занятий и дежурств. Все как всегда — рутина. Вдруг. Выходит вперед какой-то незнакомый майор и командует: «Кто выпускал боевые листки — два шага вперед!». Надо сказать, что к этому времени от нас уже не особенно требовали всякую балетную шагистику. Выхожу как могу, при повороте кругом, едва не завалился. «Й-а!». Боковым зрением вижу, что не один я вчера боевой листок делал. Петюня из роты геоморфологов, гидрологов и гидрометеорологов тоже вышел. Что характерно, Петюня тоже в очках. Всех отпустили двигаться по расписанию, а мы с Петюней стоим, мнемся... Майор... А майор, надо сказать, оказался не просто майором, а майором не то по воспитательной работе, не то по наглядной агитации, не то и вовсе по культуре. Вот он и говорит: «За мной!» Пошли. Выводит он нас из казармы и сопровождает. Идем по аллейке, обсаженной кустиками. Поворачиваем не к столовой. Черт его знает, хорошо это или плохо. Идем. Елки! Это он нас в в главный корпус ведет! В штаб, так сказать. Не знаем, что и думать. Заходим в штаб. Коридоры. Гулко. Пусто. Дверь без таблички. Комната с окном без занавесок. Майор по воспитательной части командует: «Рядовой Пионов так-то и так-то!» Рядовой Пионов сорвался с трех поставленных в рядок стульев, на коих спал сном защитника отечества. «Й-а!» «Выдать курсантам все полагающееся и всячески помогать! А вы, - это уже нам с Петюней. - Сделайте мне план наглядной агитации! К завтрему» Ушел...
Рядовой Пионов махнул в сторону стола, на котором стояли кисти в баночках, карандаши и бумага какая-то лежала. Махнул и начал всячески помогать, то есть завалился на свои стулья и очень скоро затих.
Я уж было собрался у Петюни спросить как художник художника, а он глядя на кисточки и говорит: «А у них классные кисти!» И тут я понял, что сражение наше еще не безнадежно — Петюня-то, наверное, рисовать умеет! И всю первую половину дня, пока все наши карячились с аэрологическими диаграммами, мы с Петюней рисовали. Вернее, как это ни парадоксально, рисовал как раз я. Петюня любовно трогал кисти, пробовал их, делал какие-то мутные подмалевки. Художник... Вдохновения ждет. А я человек простой. Военный. Не художник. И стал я рисовать. Почему-то мне показалось, что уместным будет изобразить самолет. С этим у меня было замечательно. Я умел рисовать реактивный истребитель, как мы говорили, «ястребок», Миг-7. Это вообще нетрудно. В профиль, а я рисовал именно профиль, он выглядел как труба с хвостом в хвостовой части. Крыло — вид сбоку — рисуется как собирающая линза из учебника физики Перышкина. К это всему сверху приделывается кабина, я уже знал, что она называется «фонарь» и — все! Я вообще был не большой знаток живописи, но мне рисунок понравился. Немного отдохнув, я стал рисовать на нем везде, где можно, красные звезды. Петюня вдруг неожиданно отложил краски с кисточками и стал делать карандашные наброски. Облака. Силуэты людей - предположительно, летчиков. Так мы с ним день и скоротали.
Расплата не заставила себя ждать. На следующий день мы с Петюней сразу после построения отправились в штаб, уже как к себе домой. В «нашей» комнате пребывали майор по культуре и рядовой Пионов. Рядовой вяло изображал стойку смирно, а майор стоял у стола и ворошил пальцем оставленные нами рисуночки.
- Так... - устало протянул майор. - Это что за сыктывкар? Это ж седьмой Миг, йошкар-ола! За каким кызылом вы мне это старье кудымкарите? Вот вы люди с высшим образованием, калач-на-дону! Культурные люди, анадырь! За каким уэленом вы мне этот, амдерма, хлам дореформенный рисуете?!
Что касается меня, то я предполагал, что рисунок немного не современный, ведь рисовать «ястребок» меня научил дядя Валера, еще когда я заканчивал детский сад. Но все-таки, как художнику мне было приятно, что майор опознал Миг-7. Может быть я тоже умею рисовать? Вообще-то одновременно с Миг-7, я был дядей Валерой научен рисовать модный пистолет ТТ. Может мне и его надо было нарисовать?
- А потом, сартовала... - Продолжал товарищ майор. - Это ж истребительная авиация, тында, а у нас, ванавара, бомбардировщиков учат. Вы мне, лабытнанга, Су-7б нарисуйте. При старте на форсаже.
- Э-э-э... - подал голос Петюня. - Как это Су-7б?
- Ну, кандапога! - вскричал Майор по культуре. - Чему вас только в институтах учат!? Вот, возьмите! - и он с отвращением взял с полки пачку журналов и шмякнул ее на стол. В воздух взвилось облако пыли. - Тут все найдете.
И ушел, сказав заковыристое слово. Рядовой Пионов как подкошенный рухнул на свои стулья и немедленно задышал. Журналы «Авиация и космонавтика» сильно вдохновили Петюню. Он нашел фотографию Су-7б. На мой взгляд, он очень был похож на мой Миг-7, но я не специалист. Петюня, довольно сноровисто перерисовал самолет и дополнил изображение своим представлением о старте на форсаже. После всех этих усилий листок выглядел бедновато. Но наступило время обеда, и Шахерезада прекратила дозволенные речи.
На следующий день товарищ майор благосклонно отметил, что Су-7б выглядит как живой, но в целом маловато боевых буден... будней... Короче — маловато. С помощью спящего рядового Пионова, мы развили и закрепили успех. Петюня добавил силуэты летчиков, я подпустил гуашью немного голубизны по краям. Для романтики буден... будней..., ну, просто для романтики.
На следующий день, майор по культуре, произнес слово «плакат», и мы поняли, что у нас вырисовывается плакат. В результате на картинке появилось восходящее солнце, в лучах которого порхали маленькие Су-7б. При старте на форсаже, естественно.
На следующий день были добавлены еще кое-какие мелочи. Мы не торопились щедро кормить товарища майора плодами своего таланта. В конце концов, никто не отменил истины: «Солдат спит — служба идет». Чем париться на занятиях по военной синоптике и проч., лучше листать духоподъемный журнал «Авиация и космонавтика» или придавить пару часиков по методу рядового Пионова.
Наконец, когда наш плакат приобрел почти законченный вид, товарищ майор спросил, а где же, мол, агитация? И мы отложили кисти в сторону. Нужен был какой-то лозунг. И мы его создали! Сейчас я уже не могу вспомнить, кому пришла в голову это совершенно оригинальная фраза. В конце концов, альпинистов, идущих в связке, принято считать одним человеком, потому что все они прикладывают одинаковые усилия. Так что в нашем случае слова «мы придумали» тоже уместны, но давайте для простоты считать, что ее придумал Петюня. Эти слова мы, в смысле Петюня, к этому я никакого касательства не имею, плакатным пером начертал на... плакате, ну, в смысле, на нашей наглядной агитации.
Товарищ майор впал в бешенство. Ему не понравилось. Он кричал слова и обещал написать про нас по месту учебы, а, когда сообразил, что мы уже не студенты, то и по месту будущей работы. Он нас выгнал из уютной комнаты с окном без занавесок и спящим рядовым Пионовым. По-моему, мы ему просто надоели. Он даже не сопроводил нас обратно в казарму. И мы с Петюней нагло пренебрегая строевым шагом побрели сами по аллейке, обсаженной кустиками. Стоял июль. Нам было по двадцать с небольшим, и все еще было впереди. Мы были горды и счастливы, ведь из отпущенного на военные сборы месяца, мы целую полновесную неделю убили на рисование самолетиков. Это был хороший результат...
А через год в том же училище проходили такие же сборы ребята, учившиеся на год позже нас. И как-то так получилось, что мне были показаны сделанные ими на сборах фотографии. Знакомые места... Родная казарма. Кустики. Столовая. Но, чу! Вот группа улыбающихся парней на фоне большущего плаката. Нет. Это был не наш с Петюней плакат. Видимо, были изысканы средства и училище пригласило профессионала. Плакат был хорош. Ни я, ни даже сам Петюня, никто из нас не мог бы изобразить такие мужественные правильные лица летчиков, такие облака и такие Су-7б, стартующие на форсаже. Но! Лозунг был наш! Слова были наши! Хотя художник нагло содрал его с нашего эскиза, было приятно ощущать свое авторство. Свою сопричастность.
Училище существует и сейчас. Ему недавно исполнилось сто лет. И возможно все последние сорок лет из этого века на центральной аллее любой желающий, допущенный на территорию, может прочитать придуманный нами лозунг: «Гордись профессией летчика-бомбардировщика!»
Простите нас, люди.