Вестники бури.
Глава четвёртая
Городок, где родился и вырос Анджей, заметает декабрьская вьюга. Она залетает в подворотни, ловко заползает в неплотно закрытые двери жилых домов и сараев; её белые вихри кружат по площади, миллионами снежинок стучатся в окна, затеняют и без того тусклые уличные фонари.
В квартире Томашевских праздник – получено письмо от Анджея. Оно по-мужски скупое. Мать, в который раз перечитывает написанное сыном. Бережно разглаживая, кладёт на прикроватный столик листок сероватой бумаги, вздыхает:
-Не обижают ли его там?
Отец меряет шагами комнату, говорит, заметно волнуясь:
-Солдатские письма проверяются, Анджей не может написать обо всём. Да он и не из тех, кто жалуется. Убеждён ли он, что идёт по верному пути – вот в чём вопрос.
На вопрос эмоционально отвечает Иоланта. Красиво наряженная, она завершает туалет перед большим зеркалом, то и дело поглядывая в сторону настенных часов-ходиков.
-Анджей – солдат доблестнойармии Рейха. Фюрер вывел немецкую нацию на путь борьбы за обретение в мире места, достойного великого народа. Анджей встал на этот путь и не сойдёт с него.
Слышен звук автомобильного клаксона.
-Это Генрих! - Иоланта, схватив сумочку, выбегает в коридор, на ходу накидывая на плечи пальто. Каблучки её туфель резво стучат по ступенькам лестницы.
Отец (понижая голос): - Обер-лейтенант Штайнер своими идеями о великой миссии Германии оказывает на нашу дочь прямо-таки магическое воздействие. Не сомневаюсь, что именно он убедил Иоланту вступить в “Бунд дойчермэдель”.
-А что тут плохого? – удивление в голосе хозяйки дома вполне искреннее. – Девушки занимаются спортом, танцами, недавно ходили в поход на лыжах…
-Спорт и танцы, говоришь? – В голосе пана Томашевски откровенный скептицизм. – Им на политинформациях так мозги промывают… - Понизив голос:
-Разве ты не видишь, что творится вокруг? Мы всю жизнь бок о бок жили с поляками. Мирно жили. А теперь … (отец Анджея,надев очки, берёт в руки газету –“Фёлькишербеобахтер”, читает):“Из всех народов – поляки наиболее враждебно настроенный к немцам, численно большой и поэтому самый опасный народ”.
Отложив газету, продолжает, жестикулируя:
-Чем угрожали Рейху пан и пани Любаньски? Почему их выселили в генерал – губернаторство? Да разве только их?...У каждой нации свои герои и преступники, но ненавидеть целый народ, всех без исключения – это безумие.
-Ты всё равно ничего не изменишь – пани Томашевска говорит тихо, но в голосе её убеждённость– за Гитлера сегодня все немцы и не только они. Фюрер одерживает одну победу за другой, объединяет германскую нацию. Его популярность…
-Не все, далеко не все – пан Томашевски перебивает супругу твёрдо и решительно. – Популярность фюрера у бюргеров на фоне военных побед Германии не бесконечна, всё может измениться. Думаю, поляки не смирятся с тем, что им уготовано Гитлером. Они будут сопротивляться, уже сопротивляются.( Cнова берёт в руки газету, читает):
-Бандитское нападение на ночной патруль… Хм, бандитское… Неизвестными застрелены гефрайтер и два рядовых… Взяты заложники. Тридцать поляков…
Пани Томашевская (всплёскивая руками):
-Матка Боска! Их ведь могут расстрелять! Что же это творится на свете?!
Одноэтажный дом на окраине города. Стёкла низеньких окон плотно завешены шторами, сквозь них с трудом пробивается неяркий свет. В комнате полтора десятка людей сидят вокруг стола на лавках, стульях, табуретах. На столе - самогон, закуски. Собравшиеся, однако, к еде не притрагиваются. С жадным вниманием они слушают, что говорит худощавый блондин с военной выправкой. Негромким голосом он излагает мысли чётко и кратко:
- В соответствии с приказом высокопоставленного лица в руководстве Польского государства ( его псевдоним Годзэмба) от 13 ноября сего года в нашей стране формируется Союз Вооружённой Борьбы. В его ряды вступают те граждане Польши, кому дорога судьба нашей Родины. Координировать действия СВБ будет находящееся в настоящее время в Париже польское правительство. Не сомневаюсь, что все присутствующие здесь вступят в ряды Союза, поскольку вы приглашены на это конспиративное собрание как люди надёжные, как безусловные патриоты.
Блондин сделал паузу, достал из внутреннего кармана пиджака несколько сложенных вчетверо листков бумаги, обвёл взглядом собравшихся:
- Я вижу, моё сообщение обрадовало вас и вселило…
Договорить блондину не даёт черноволосый юноша. Порывисто ухватив руками спинку соседского стула он вскакивает и радостно выпаливает, очевидно, давно наболевшее:
- Ну, держитесь теперь, немецкие псы. Начнём душить вас повсюду и без устали!
Жестом блондин усаживает чернявого. Разложив на столе листки, говорит медленно, внушительным голосом:
-Я получил инструкции о задачах и их выполнении подразделениямисоздающегося СВБ с учётом обстановки в зоне оккупации. Главное сейчас – привлечение в ряды Союза смелых борцов, обучение их военному делу, накопление оружия, саботаж на предприятиях, сбор разведданных. Для диверсий и прямых столкновений условия пока не сложились…
Блондину вновь не удаётся закончить мысль. На этот раз его перебивает сидящий в углу комнаты широкоплечий мужчина с проседью в волосах:
- Позвольте, пан…э… не знаю имени пана…
- И не надо знать. Для всех вас я – Вилк. Просто Вилк.
- Так вот, пан Вилк, копить оружие можно годами, а оккупанты каждый день - вчера, сегодня, сейчас обращаются с нами, поляками, как со скотом, быдлом. Пропадают бесследно горожане. На днях пьяный фельдфебель застрелил моего брата, отца троих детей, только за то, что брат, якобы, не вовремя снял шапку для приветствия “сверхчеловека”.Я обратился к коменданту города, обер-лейтенанту Штайнеру с просьбой привлечь убийцу к ответственности, и услышал в ответ, что, мол, приветствовать каждого немца поляки обязаны в строгом соответствии с действующими правилами. Пся креф . Я отомщу за брата, поверьте.
- Соболезную вам, - блондин вытер лоб платком, - оккупантов неминуемо настигнет возмездие. Но сейчас мы должны собирать силы для будущей борьбы, не распылять их на второстепенные действия. Сегодня мы создаём первую в нашем районе дружину, которая будет состоять из трёх боевых “пятёрок”. Командиром первой пятёрки предлагаю избрать…
Блондин, он же “Вилк” сделал паузу. Испытующе посмотрев в зеленоватые глаза широкоплечего собеседника, похоже, решает высказать предложение по его кандидатуре. Широкоплечий, уловив это, протестующе машет рукой, произносит решительно:
- Увольте, пан Вилк, я не желаю ждать каких-то особых условий для уничтожения тех, кто грабит и убивает нас на нашей земле. Вчера я похоронил брата и на его могиле поклялся отомстить. Фамилия убийцы мне известна. Так что, честь имею.
Широкоплечий встал, неторопливо надел шапку и медленно вышел из комнаты.
Блондин, нахмурясь, барабаня пальцами по столу, произносит глухо:
-Cмельчак. Жаль, что не остался с нами. Кто ещё рвётся в бой прямо сейчас?
В комнате повисает тишина. Её нарушает взволнованный голос черноволосого парня:
-Я тоже ухожу, пан Вилк. Так будет лучше.
Парень выбегает за дверь. Блондин удивлённо, с некоторой растерянностью в голосе:
-А с ним что?
Сидящая у окна женщина в серой кофте поясняет охотно:
-Это Арон, еврей. Мы его прячем у себя в подвале уже почти два месяца. Сумел убежать, когда вели на расстрел. А его мать, отца и сестру немцы убили.
-Еврей? – Блондин задумчиво потрогал переносицу. – Поляки вполне способны освободить свою Родину от оккупантов без помощи евреев.
Повернувшись к женщине в серой кофте, бросает резко:
-Жандармы могут его обнаружить, да и соседи могут донести. Парень молод, допросов не выдержит. Его надо немедленно вывезти из Вартува и, чем дальше, тем лучше. Я займусь этим лично. А теперь приступим к формированию пятёрок.
Покинувший собрание Арон осторожно выглядывает из-за заборной калитки в обе стороны улицы. Метель продолжает наметать сугробы на тротуарах. Прохожих не видно, за исключением удаляющегося в сторону городского парка широкоплечего мужчины. Арон бежит и быстро настигает его. Мужчина оборачивается. Глаза его спрашивают: “В чём дело?”
Чуть переведя дух, парень выпаливает:
- Тоже хочу мстить им, как Вы…
Несколько мгновений широкоплечий испытующе смотритна парня, затем жестом приглашает Арона следовать за ним. Вскоре оба исчезают в окутавшей городок и его окрестности декабрьской снежной мгле.
Чёрный“опель” медленно движется по изгибам заснеженной недавней вьюгой лесной дороге.На ветвях придорожных деревьевразместились мириады снежинок. Они не успели слежаться, и малейшее дуновение ветерка вынуждает их покинуть ненадёжное пристанище, белыми кружащимися облачками опускаться вниз на молодую поросль, кусты и дорожную колею.
Стеклоочистители машины работают не переставая. Водитель “опеля” крепко сжимает руками руль, виртуозно объезжает колдобины, стараясь причинить спутнице, сидящей справа, минимум неудобств от поездки.
-Entshuldigen Sie, bitte, - вырывается у шофёра, когда колёса автомобиля, пробуксовывая, преодолевают подъём.
Спутница его очень красива и очень спокойна. Похоже, она совершенно уверена в мастерстве водителя, поэтому отвечает лишь коротким движением руки – всё, мол, нормально.
Вскоре дорога перестаёт петлять и выходит к небольшой речке, тянется вдоль неё и в конце концов упирается в отвоёванную у леса руками человека площадку. На ней разместился добротный дом с подворьями, а чуть поодаль распустила крылья-ветряки внушительных размеров мельница.
Чёрный “опель” останавливается. Водитель и его спутница выходят из машины, осматриваются. Навстречу им от высокого забора, окружающего дом, спешит мужчина в меховой шапке. Он беспрестанно кланяется на ходу и приветствует гостей, путая немецкую и польскую речь:
- Гутен так, герр обер-лёйтнант, гутен так, пани. Вшистко ест юш пшегатоване. Проше паньстфо.
Приехавшие на “опеле”, а это Иоланта и Штайнер, следуют за хозяином. В хорошо протопленном доме четыре больших чисто убранных комнаты. В одной из них накрыт стол с деревенскими яствами, бутылками наливки и самогона.
Осмотрев помещения, Штайнер бросает хозяину короткое “gut” и жестом приказывает ему удалиться. Хозяин быстро ретируется. Вторым жестом Штайнер приглашает Иоланту к столу, небрежно отставляет на его край самогон и наливку, достаёт из портфеля бутылку коньяку и два завёрнутые в полотенце грушевидных бокала, наполняет их на четверть. Глядя куда-то вдаль, мимо прекрасной спутницы, произносит с подъёмом:
- Вот так, как истинные хозяева, мы, немцы, всюду должны поставить себя по отношению к другим народам. Мы и только мы призваны Богом и фюрером вершить судьбы человечества. Ни поражённые еврейской гнилью французы или американцы, ни африканские дикари, ни недоразвитые азиаты не способны определять мировой порядок. “Унтерменши” должны служить нам, высшей расе . Каждому – своё.
Иоланта подхватывает, влюблённо глядя на Штайнера:
-Javol, Genrich, naturlich. Jedem das seine!(конечно, Генрих, каждому –своё).
Обер-лейтенант согревает ладонями коньяк. Приблизив бокал к лицу, вдыхает аромат золотистого напитка, медленно, смакуя, пьёт содержимое. Иоланта копирует действия Штайнера, после чего пытается наполнить тарелку спутника деревенскими разносолами. Обер-лейтенант протестующе машет рукой. Уверенно, с нотками превосходства в голосе, поясняет:
-Коньяк, тем более выдержанный, ничем не надо закусывать. Хотя бы некоторое время. Заглушать его бесподобный аромат и вкус чем-либо неразумно.
-Откуда ты всё это знаешь, Генрих?
-У моих родителей большое поместье под Гамбургом. Нашему роду почти четыреста лет. Я получил хорошее образование и воспитание. Хотя, по-настоящему, всех нас, немцев, воспитал один человек – фюрер.
Штайнер встал из-за стола, подошёл к Иоланте, чуть приподняв пальцами её подбородок, спросил мягко:
-Тебе нравится это место?
-Очень! Здесь так тихо, лес, речка. Представляю, как здесь чудно летом…
Штайнер не даёт Иоланте договорить. Глядя ей в глаза, медленно произносит:
-Это всё уже твоё.
-Как? – огромные серые глаза Иоланты увеличиваются до совершенно немыслимых размеров.
-Мельника, как и многих других поляков, имеющих в этом районе привлекательные земельные наделы, послезавтра начнут выселять в Губернаторство. Их дома займут немецкие переселенцы и фольксдойче. На тебя оформим дом мельника, его мельницу, землю, постройки и всё имущество. И ещё. Городская швейная фабрика, которая ранее принадлежала евреям, отныне является немецкой собственностью. Она включена в реестр предприятий Рейха, которые обязаны работать в интересах военного производства. На ней будет изготовляться форма для личного состава вермахта и другая амуниция в соответствии с планом поставок военной продукции. Считаю, что с этой задачей, причём в кратчайшие сроки, справится твой отец. На меня он произвёл впечатление хладнокровного и в то же время решительного человека.
От неожиданности Иоланта медленно опускается на стул.
- Но, Генрих, отец всю жизнь учил детей математике и никогда не руководил…
Штайнер машет рукой, резюмирует не терпящим возражений тоном:
-Математик сможет наладить учёт выпускаемой продукции, а это главное. Ответственность, конечно, немалая, но мы поможем. Учти, что твой отец, простой учитель, становится фабрикантом, владельцем прибыльного предприятия и фюрером производства, работающего на благо Рейха.
Обер-лейтенант набрасывает на плечи Иоланты пальто, ведёт её к выходу. Крыльцо дома,заснеженное поле, дорога, мельница, лес - всё залито бледно-голубым светом полной луны. Неисчислимым количеством звёзд, Млечный путь пересёк небесный купол от горизонта до горизонта, опоясал Вселенную широким серебряным поясом.
Поражённая красотой зимнего ночного неба, Иоланта молчит. Находит глазами Большую Медведицу, Полярную звезду…
Штайнер понимает восторженное состояние спутницы, произносит негромко:
-Мы вернули эти прекрасные земли Великой Германии, вернули навсегда. Теперь это Вартерланд, новый имперский рейхсгау.
Из-за угла дома, пригибаясь, очень осторожно выглядывает фигура в меховом кожухе. Это мельник. Он внимательно слушает, о чём говорят двое, стоящие на крыльце. В безветренном морозном воздухе каждое слово слышится отчётливо.
Окраина Вартува. Неказистый, из потемневших от времени брёвен, небольшой крестьянский дом. Комната с низким потолком. Два окошка завешаны плотными шторами. За квадратным столом – двое. Широкоплечий мужчина лет пятидесяти – хозяин дома, Гжегож Лято. Черноволосый молодой парень напротив – Арон. Оба молча выуживают из чугунного горшка тёплые картофелины.
-Дуй-ка сегодня на сеновал пораньше и постарайся сразу заснуть, - нарушает молчание Гжегож,- как только от мельника придёт гонец, будем выдвигаться в лес. Сюда больше не вернёмся.
Арон, поблёскивая живыми, чёрными, как сама тьма, глазами, осторожно осведомляется:
-Пани Мария с детьми, наверно, уже в Люблине, пан Гжегож?
Хозяин дома кивает головой:
-Наверно. Да им ещё сотню километров на перекладных до хутора сестры, пани Терезы. Только б добрались, а там уже их не достать. Беженцы с западных районов – и точка. Таких сейчас – не сосчитать.
Раннее зимнее утро. Обер-лейтенант Штайнер прогревает мотор “опеля”, посматривает на часы. Рядом стоит с непокрытой головой мельник. Только что он залил в рубашку охлаждения двигателя автомобиля два ведра кипятка и ждёт дальнейших указаний немецкого офицера, однако обер-лейтенант не обращает на него ни малейшего внимания. Выходит Иоланта. С помощью Штайнера удобно располагается на заднем сиденье машины. “Опель” трогается с места, выпустив длинную струю дыма из глушителя.
Мельник смотрит вслед удаляющемуся автомобилю глазами, полными ненависти. Негромко бросает:
-Гошьчи пшекленты. Юш венцей не зобачимся. (Проклятые гости! Ну, больше не увидимся.)
Старая лесная ворона устроилась поудобнее на скользкой ветке толстой кривоватой осины. Верхушку дерева уже тронули первые утренние лучи неяркого зимнего солнца. Скоро они доберутся до чёрных перьев вороны, позолотят их и чуточку согреют. Потом лучи опустятся ещё ниже и рассеют полумрак, из-за которого ворона пока не может определить, намерены ли лежащие в снегу по обе стороны дороги две человеческие фигуры приступить к завтраку, после которого ей можно будет рассчитывать, на худой конец, на несколько крошек хлеба. Ворона следит за лежащими внизу со всем вниманием и убеждается, что люди и впрямь к чему-то готовятся, но их действия, однако, не связаны с едой.
Двое, лежащие в снегу,негромко переговариваются.
-Пан Гжегож, вы думаете, что комендант наверняка утром поедет обратно в город?- в голосе чернявого, одетого в меховой кожух парня нет ноток сомнения. Ему просто хочется нарушить таящую неизвестность тишину, ободрить себя, услышав уверенный голос лежащего напротив седоватого широкоплечего мужчины.
-Поедет, Арон, обязательно поедет, и очень скоро – ему на службу к девяти утра. Немцы – народ пунктуальный. Да и от мельника человек за полночь приходил. Ты - то тогда уже дрыхнул без задних ног, ничего не слыхал, не видел.
Старая ворона огорчённо каркнула и, шумно захлопав крыльями, покинула кривую осину. Она была бы не прочь и дальше терпеливо ожидать свой шанс, однако её ухо уловило вдали звуки, которые, как она знала по своему вороньему опыту, таят опасность и обычно приносят обитателям леса большие проблемы.
Рычание автомобильного двигателя вскоре услышали и двое, лежащие по обе стороны дороги. Широкоплечий – пан Гжегож – дослал патрон в патронник карабина, повернул ближе к себе деревянную ручку гранаты. Занявший позицию за широким пнём Арон прильнул к охотничьей одностволке, нацелил её прямо перед собой.
На заднем сиденье “опеля” дремлет Иоланта. На Штайнера же бессонная ночь, казалось, повлияла благотворно. Обер-лейтенант ведёт машину уверенно, внимательно всматриваясь в ухабистую дорожную колею, удачно минуя крутые повороты лесной дороги. Впереди очередной ухаб, водитель огибает его, не замечая, однако, как из-за кривой осины точно под передние колёса автомобиля чётким учебным приёмом метнул гранату старый солдат Первой Мировой Гжегож Лято.
Пролежавшая двадцать лет в подполе граната не взорвалась. Натужно ревя, “опель” продолжает движение. Резко прозвучал выстрел из охотничьего ружья. Крупная дробь вдребезги разнесла ветровое стекло, осыпав осколками лицо водителя. Штайнер, рукавом френча пытаясь унять заливавшую лицо кровь, принял в этой ситуации единственно верное решение - комендант до упора выжал педаль газа, и машина с рёвом рванулась вперёд. Вывернуть круто руль Штайнер, тем не менее, не сумел. Автомобиль врезался правым крылом в кривую осину и заглох.
Обер-лейтенант кубарем выкатился из машины. Выхватив на ходу из кобуры парабеллум, изготовился для стрельбы в положении“лёжа”. Арон, вновь зарядив ружьё, пополз, хоронясь за кусты, с намерением обойти немецкого офицера с тыла. Штайнер увидел этот манёвр и повёл прицельную стрельбу по противнику. Выстрел, другой, третий… Почти одновременно “заговорил” и “Манлихер” пана Лято. Уже первым выстрелом карабин старого солдата ранил коменданта в плечо. Вторая пуля разнесла Штайнеру череп.
Подобрав пистолет обер-лейтенанта, пан Лято в три прыжка подбежал к уткнувшемуся в снег Арону, перевернул на спину. Парень недвижим - одна из пуль, выпущенных Штайнером, угодила ему в висок. Гжегож бегом возвратился к автомобилю, открыл заднюю дверь. Иоланта лежала на сидении без сознания. Гжегож направил было на девушку карабин. Поколебавшись мгновение, сплюнул, захлопнул дверцу “опеля”,возвратился к лежащему в снегу телу Арона, взвалил его на плечи и широко зашагал вглубь леса.
В квартире Томашевских, уткнувшись в подушку своей кровати, безудержно рыдает Иоланта. Возле неё хлопочет мать, безуспешно пытается каким-то образом успокоить девушку, однако ей это не удаётся
-Бандиты! Подонки! Твари!– Иоланта заходится в крике, стучит в подушку кулаками, рычит в бессильной ярости: - Убили благородного зигфрида, настоящего сына Рейха, который страстно желал только одного - процветания великого народа Великой Германии… Кара, жестокая кара настигнет его убийц…
В комнату заходит пан Томашевский, присаживается на край кровати. Показывает Иоланте лист бумаги с оборванными краями.
- Сорвал объявление только что. На столбе возле дома висело. Здесь про убийство коменданта.
Всхлипывая, Иоланта понемногу затихает, затуманенными от слёз глазами смотрит на принесенное отцом объявление. Жестом просит – читай.
Пан Томашеский медленно, подрагивающим голосом читает написанное крупными буквам на сером бумажном листе:
-Сегодня утром неизвестные лица обстреляли в прилегающем к городу лесу автомобиль коменданта города Вартув обер-лейтенанта Штайнера. В завязавшемся бою обер-лейтенант Рихард Штайнер был убит. По следам бандитов, совершивших гнусное нападение на офицера немецкой армии, направлено войсковое подразделение для уничтожения преступников или их захвата. Одновременно в городе взято под стражу сто заложников – лиц польской национальности, которые будут расстреляны в качестве меры возмездия за совершённое бандитами преступление против офицера армии фюрера. Расстрел заложников будет проведен сегодня в 15.00 на центральной площади города.
Гауптштурмфюрер Рейдлих
- Сто человек!? Не может быть!За что!? – Пани Томашевска, в ужасе хватается за голов. – Понятно - бандиты, а невиновные…
- Они все виновны! - Иоланта вскакивает с кровати, кричит, не помня себя, - все поляки города ненавидят нас, немцев, немецкую армию. И только за то, что немцы вернули себе исконные германские территории, вернули то, что было когда-то нагло захвачено.Сто человек! Да все они не стоят одного-единственного волоса с головы Рихарда!
Иоланта вновь захлёбывается рыданиями, падает лицом в подушку.
В лесу поднимается ветер. При каждом его порыве с ветвей деревьев сдувается снежная пыль, чуть припорашивая следы, которые оставляет на снегу медленно идущий человек с тяжёлой ношей на плечах. Идущий – пан Лято. Он почти выбился из сил, но упорно шагает вперёд, поскольку несёт тело товарища, получившего боевое крещение в первом и последнем в своей жизни бою.
Пан Лято продолжает путь, пробираясь между деревьями в тех местах, где можно пронести свою ношу, не задевая за стволы и низко растущие ветки. Вскоре он выходит к речке и осторожно ступает на покрывший её ледяной панцирь. Мерно поскрипывает под ногами снег, как бы успокаивая идущего – всё будет хорошо, все опасности позади.
Пан Лято не разделяет оптимизма природы. Он остановился и напряженно вслушивается в шум ветра и веток деревьев, которые ветер раскачивает. Что-то заставляет пана Лято прибавить ход. Вскоре он пересекает по льду неширокую речку и взбирается на её высокий противоположный берег. Осторожно укладывает возле поваленного дерева тело своего товарища, ложится сам, пристраивая поудобнее между ветвями “Манлихер”. Вытащив из-за пазухи добытый в утреннем бою парабеллум, достаёт обойму, пересчитывает оставшиеся в ней патроны. Результаты подсчётов пана Лято не радуют. В раздумье он покачивает головой. Боезапас невелик - три патрона в карабине, два в обойме пистолета.
Из леса, который десять минут назад покинул пан Лято, нарастает собачий лай, и на лёд выскакивают две чёрно-серых приземистых овчарки. Они дружно бегут по следам, только что оставленных человеком, пересекают речку и почти одновременно взбираются вверх по крутому заснеженному берегу.
Пуля парабеллума, пущенная в упор, сбивает с ног одну из собак. Вторую, экономя патроны, пан Лято встречает левой рукой, в которой держит свою мохнатую меховую шапку. Овчарка хватает её всей пастью, тянет что есть силы к себе. Широкоплечий Лято сильнее. Он в свою очередь подтягивает собаку ближе и, улучив момент, хладнокровно всаживает в её брюхо длинное лезвие ножа. Скуля, овчарка отползает в сторону.
Поняв, что собачья атака не удалась, преследователи на противоположном берегу реки на лёд не выходят, решая, очевидно, что делать дальше.
Между тем, ветер усиливается, и из пригнанных им туч вдруг начинают густо сыпаться крупные хлопья снега. Погода вынуждает преследователей предпринять активные действия. Они пытаются одновременно пересечь речку двумя группами и организовать нападение с флангов.
“Манлихер” Гжегожа двумя точными выстрелами валит на лёд обоих возглавивших группы – фельдфебеля и обер-гефрайтера. Оставшиеся спешно ретируюся в лес под защиту деревьев. Через минуту, однако, атака возобновляется. На этот раз, развернув солдат в цепь, в бой бросается фигура в офицерской шинели. Последним патроном из карабина пан Лято отправляет офицера в мир иной. Солдаты залегают на льду, отползают потихоньку на исходные позиции.
Метель, между тем, продолжает свою зимнюю пляску. День близится к завершению, лес постепенно погружается в сумерки.
Тело Арона быстро укрывает снег. Пан Лято в раздумье. Кладёт руку на лоб убитого товарища, что-то шепчет, затем решительно поднимается и, почти невидимый в густой метели, исчезает за толстыми стволами деревьев. Ему надо сейчас уходить, оторваться от преследователей, чтобы потом суметь отомстить за брата, за Арона, за Польшу.
-