Эта история случилась во Львове в начале двадцатого века.
Владелец ломбарда Херш Зиммер, низенький, лысоватый и сутуловатый старичок, уже
закрывал своё заведение, когда заявился этот странный посетитель. Детина лет тридцати,
метра под два ростом, румяный, квадратнолицый и с каким-то нехорошим выражением,
застывшим в его круглых голубых глазах.
Вид у этого хмыря был как будто бы затравленный. Чувствовалось, что он несколько
не в себе. Наверное по причине отсутствия денег. Уж коли он заявился в ломбард.
Без лишних слов посетитель бросил перед Зиммером потертый, видавший виды сюртук
грубого серого сукна.
В ответ старик хотел было заявить, что заведение закрыто, что принимать в залог это
тряпье для него нет никакого резона. Но уловив в лице незнакомца выражение злобной
решительности и мысленно соизмерив физические данные свои и пришельца, Зиммер
счёл неразумным терять время на препирательства с клиентом, что это будет себе дороже.
Выписав квитанцию и выдав назойливому типу несколько крон, пан Херш бросил
поношеный сюртук в кучу залогов, не представлявших никакой ценности.
А через десять дней явился желающий выкупить этот залог.
Однако пришедший не имел при себе квитанции и не мог толком описать предмет
оставленной одежды. Зато сумел описать внешность и назвать фамилию незнакомца.
Припомнив зверское лицо у первоначального владельца сюртука, Херш Зиммер, за свою
долгую жизнь наученный горьким опытом, на этот раз был непреклонен.
Выкуп принять он категорически отказался и залог не выдал. А заодно приметил, что
заявившийся клиент был лет на десять моложе первого. В плечах поуже. И мимика
у него была абсолютно недоброжелательная.
Отказ Зиммера выдать залог вызвал на лице у посетителя гнусную улыбку.
После длительных словесных уговоров, сопровождавшихся весьма выразительными
жестами, молодчик пригрозил всенародно обесчестить покойную мать пана Херша и,
хлопнув дверью, ушёл.
- А теперь ты пойдёшь. И чем дальше, тем быстрее, - произнёс старик ему вслед.
Но тот, конечно же, этих слов уже не услышал. Потому что, как известно, голос
разума молодость слушает в последнюю очередь.
А дня через два за этим же самым задрипанным сюртуком заявилась ещё одна
особа. На этот раз просительницей была дама преклонного возраста, легкомысленно
одетая и завитая, как перезрелая девица, которой давно приспела пора идти замуж.
Сначала эта курица утверждала, что заложенную одёжку необходимо немедленно вернуть
её сыну, который и оставил её здесь пару недель назад. А теперь несчастный якобы
тяжело болен и очень нуждается в своём любимом сюртуке. Который, однако, дама
описать не смогла даже приблизительно.
Зато она заливалась соловьём, расписывая мучения больного сына.
Затем стала нести что-то про своё прошлое, которое она якобы похоронила и положила
на него большой камень. А прошлое у неё было не всегда таким мрачным, как сейчас
настоящее.
По ходу её словесного водопада пан Херш демонстировал полную непроницаемость и даже
некоторую сонливость.
Он знал, что от общения с людьми начинаешь понимать то, что происходит кругом.
Но на этот раз такая тактика не дала пышных и сочных всходов понимания происходящего.
И потому старый Зиммер старательно прислушивался к звону в своих ушах, пытаясь
определить, в котором ухе звенит больше. Ибо, как любила говаривать его покойная
жена, в правом ухе звенит - к добрым вестям, в левом - к худым.
Между тем, от тарахтения дамы звенело в обоих ушах равномерно.
Пан Херш достаточно пожил на этом свете, чтобы догадаться: посетительница несла
околесицу не ради правды, а ради красного словца. То есть, чтобы уболтать старого
несговорчивого хозяина ломбарда, и, усыпив его бдительность, вырвать из его лап без
квитанции заветный залог.
По всему было видно, что эта фокусница почитала себя искусной обольстительницей и
как бы ненароком открывала на обозрение старику острые углы своих коленей и плеч.
Все эти иллюстрации говорили повидавшему на своём веку Зиммеру только об одном:
какая-то неизвестная жаба мучила эту пожилую неискреннюю даму, из-за чего она
городила здесь всё, что угодно, кроме правды.
- Я не прошу милостыни. Я прошу лишь капельку сострадания, крошечку снисхождения
и чуточку участия ко мне и моему больному мальчику! - театрально воскликнула
незнакомка.
При этих словах задремавший было Зиммер приоткрыл один глаз, но неподвижности своей
не нарушил.
Он знал, а она не знала, что одной из ошибок актёра бывает переигрывание.
- Я выслушал вас, пани, - мрачно сказал он, делая тем самым попытку остановить
поток сомнительных самовыражений пришелицы. - И эти ваши всякого рода штучки-
дрючки, извините меня за выражение, как-то не убеждают.
- Как? - изумилась дама и на миг онемела от такой беспардонности старого Зиммера.
- Я считал себя чрезвычайно умным. Но когда вот послушал вас, стал ощущать себя
немножко недоумком, - продолжил пан Херш в свойственной ему интеллигентно-
ироничной манере. - И ответственность за вашу безответственность разделять
намерения не имею. Поэтому скажу только одно: залог без квитанции я вам не выдам
ни за какие деньги.
Пусть выздоравливает ваш, как вы говорите, сын. Пусть приходит ко мне сам. И мы с
ним всё обсудим. И решим как поступить правильно.
- Погоди у меня, - кисло пообещала вдруг дама.
-'Я не понял, пани. Это что, сон? - изумился Зиммер метаморфозе, случившейся с
недавней учтивостью незнакомки.
- Это ещё не сон. Вот скоро будет сон, так сон, - недобрым голосом предупредила
она, осознав наконец, что сюртука ей не видать как своих ушей.
- Это ж какой такой сон? - любезно поинтересовался общительный пан Херш.
- Вечный! - неучтиво рявкнула дама и, гордо вскинув голову, проследовала к выходу.
- Хотел бы я поставить это под сомнение, но... - вздохнул старик с сожалением.
И, покачав головой, решил этим частным случаем хамства закрыть надоевшую проблему
странного залога.
Близился конец 1912 года.
И Зиммер, следуя традиции, объявил публичную распродажу невыкупленных предметов.
На такие аукционы обычно являлись люди ещё более бедные, чем задолжавшие в
ломбарде. Объявляемые цены также частенько были ниже выданных залоговых сумм за
вещи. Но главной целью этих аукционов было избавление от накопившегося хлама.
Проводил распродажу зять хозяина ломбарда, длинный, тощий, рыжеволосый пан
Зигмунд. Пан Херш сидел в сторонке и наблюдал.
Поначалу всё шло как обычно.
Но когда вверх был поднят потрепанный и выгоревший сюртук из сукна, некогда серого
цвета, и пан Зигмунд объявил какую-то грошовую сумму, возникла ситуация совершенно
неожиданная. Начался самый настоящий торг. В котором участвовали торговец старой
одеждой Крюгер, известный в квартале своей невиданной скупостью; и какой-то
незнакомец, очень хорошо одетый мужчина лет тридцати, темноволосый, усатый,
щеголеватый.
Эти двое торговались за несчастный сюртук так, точно это был единственный в мире
фиговый листок, а все окружающие люди, и они в том числе, были абсолютно голые.
Это уже было слишком!
Зиммер прервал торг, объявив, что данный залог снимается с продажи.
И унёс с собой предмет ожесточённого торга, оставив за своей спиной зубовный скрежет
и реплики неудовольствия, цедимые сквозь зубы.
- Вскрытие покажет, где тут собака зарыта, - сказал пан Херш злополучному сюртуку,
подвергнув в подсобке ломбарда таинственный залог тщательному осмотру.
И не безрезультатно. Под воротником он обнаружил зашитыми три бриллианта
довольно-таки приличной величины.
Трудно сказать, был ли старик Зиммер человеком безупречной честности или чересчур
предусмотрительным. А может быть, имело место и то, и другое.
Но после внимательного разглядывания камней он задумался.
Как следовало расценивать случившееся и что делать с находкой?
Счастливым событием эту историю пан Херш не склонен был определять. Скорее, на его
взгляд, налицо были все признаки маленькой неприятности.
А чтобы мелкие неприятности не приводили к крупным переживаниям, человек,
решающий проблему, как ему поступить, должен хорошенько посоветоваться с самим
собой и своей совестью.
Совесть же, она как сосед, с ней чем дружней, тем лучше.
А какие чувства испытал бы сосед, узнай он, что старый Херш Зиммер нашел под
воротником невыкупленного залога бриллианты и оставил их себе? Об этом догадаться
нетрудно. Значит, совесть не вполне была бы довольна подобным поступком. И,пожалуй,
замучила бы своим нытьём.
А зачем это нужно интеллигентному и не очень молодому человеку?
Совсем не нужно.
Однако тут же тоненький внутренний голос непонятного происхождения гнусаво заскулил.
Мол, никому ни до кого, в общем-то, нет никакого дела, и потому нужно преследовать
только свои шкурные интересы.
Но пан Херш тут же решительно пресёк этот скулёж, сказав себе, что это не голос
совести, а песня с чужого недоброго голоса.
Впрочем, в сознание Зиммера нелегальным образом тут же прокрался другой услужливо-
оправдательный напевчик. Мол, каждый человек имеет исключительно свой путь.
И кому-то дано быть честным, а кому-то не дано.
- А кто сказал, что тебе не дано? - оскорбился голос совести пана Херша. - Может,
ты и не самый честный и не самый порядочный человек. Но стремиться к этому надо.
- Но искушение... Кто бы не поддался искушению? - заюлил голос сомнения.
- У каждого иногда бывают приступы неправильной жизни. Но это проходит.
- Не у всех это проходит. Многие на твоём месте прикарманили бы эти бриллианты,
не сочтя это нечестным поступком.
- Но ты же чувствуешь, что вся эта история довольно дурно пахнет. И потому лучше
поступить по совести.
- Да, я чувствую. Пахнет не очень, но...
- Не стоит класть в рот дерьмо, чтобы понять, что это дерьмо. Оно ведь и так воняет.
- А кто об этом знает? Многие бы рассуждали иначе.
- Иначе? Это уже напоминает позицию человека, который кричит:"Все кругом воруют.
Я по себе сужу!"
А старый Зиммер по себе не судил. Он имел среди своих знакомых несколько таких
интеллигентов, одни из которых умерли сидя, а другие досрочно. И всё из-за того, что
не умели послушаться голоса совести и, поддавшись искушению, приводили свои мелкие
неприятности к крупным переживаниям.
Да, старый Зиммер достаточно прожил на свете, имея за свою жизнь немало хороших
уроков, преподавших ему одну ценную истину: за всё в этом мире надо платить.
Ничто не даётся даром. Даже сама жизнь.
Казалось бы, человек получает её как подарок в день своего рождения. Но нет, за это
рано или поздно придётся расплатиться смертью, после которой за всё придётся держать
отчёт. Перед кем? Перед тем, кто тебя прислал в этот мир, а потом забрал. Перед
Ним придётся ответить за прожитую жизнь. За чистую-нечистую совесть, за соблазны и
искушения.
И потому сказав себе: "В моём возрасте уже не покупаются и не продаются," пан Херш
на следующее утро отправился в полицию.
И помог таким образом раскрытию одного ограбления и двух убийств.
История же загадочного залога была такова.
Троица профессиональных бандитов проникла в виллу одного богатого
нефтепромышленника, рассчитывая на солидный куш. Им было известно, что хозяева развлекались в Вене, а дом охранял слуга. Который и пал первой жертвой
преступников.
Сейф, однако, оказался пустым.
И единственной находкой грабителей стал старинный медальон с тремя бриллиантами.
Видимо, оставленный хозяевами случайно.
Три человека, три камня. Так договорились бандиты поделить свою добычу.
Но договор этот решил нарушить один из подельников, Кристиан Гольц. Надеясь обвести
вокруг пальца своих братьев по разуму и ремеслу, он и проделал этот свой фокус с
сюртуком, сданным в ломбард.
Случилось так, что, покинув ограбленную виллу, троица неожиданно нарвалась на
полицейских. Спасаясь, злоумышленники разбежались в разные стороны и потому
остались непойманными.
И так уж распорядилась судьба, что медальон с камешками оказался в руках Кристиана
Гольца. С этим трофеем он направился не домой, как обещал коллегам, а к любовнице,
о существовании которой никому не говорил. И задумал у неё отсидеться до поры до
времени, да обдумать хорошенько возникшую проблему. Ибо за то короткое время, пока
медальон был при нём, Кристиан как бы уже и привык к камешкам. И жалко стало
ему расставаться с ними, и захотелось ему присвоить их насовсем.
Идея присвоения бриллиантов показалась Кристиану чрезвычайно оригинальной и
привлекательной. Вот он и придумал хитроумный ход зашить бриллиантики под воротник
своего старого сюртука.
А надежнее охранника для этого добра, чем пан Херш, он не нашёл.
Жадность, мертвой хваткой завладевшая сердцем Гольца, завладела и его ногами.
Которые прямиком помчались в ломбард Зиммера.
Но дальнейших событий избирательный ум Кристиана предвидеть уже мог.
Ибо обделённые подельники захотели справедливости. И выследили каким-то образом
своего товарища, несмотря на все его меры предосторожности.
А выследив, стали они Кристиана бить. Причём проявили при этом особую жестокость,
напрочь игнорируя пословицу, что лежачего не бьют. Наоборот, они полагали, что бьют
и ещё как бьют. И что лежачего как раз-таки бить наиболее удобно и эффективно. Тем
более, если не в одиночку. Потому как придерживались пословицы, что гуртом и батьку
бить веселее. А тут всего-навсего какой-то прижимистый дурак.
Под безжалостными ударами обманутых подельников Кристиан дрогнул и рассказал правду.
Но, как потом выяснилось, не всю. И предпочёл расстаться с жизнью, но не с
квитанцией. Ибо Гольц с детства был так воспитан, что выдавать чужую тайну - это
предательство. А раскрывать свою - непроходимая глупость. Причем первое он почитал
более извинительным, чем второе.
А двое визитеров, приходившие в ломбард Херша Зиммера за заложенным сюртуком,
так же как и те двое, что торговались на аукционе, были подставными персонажами,
которым бандиты посулили за вызволенный из ломбарда залог Кристиана Гольца
вознаграждение. Размер которого возрастал по мере возрастания трудностей, возникавших
с каждой неудачной попыткой заполучить злополучное тряпье.
- Лавров у меня нет никаких, зато почивать есть на чём, - любил говаривать потом
старик Зиммер.
Однако пан Херш скромничал. В результате этой истории он заполучил безупречную
репутацию честнейшего человека. А двое оставшихся бандитов - большие тюремные сроки.
Бриллианты же вернулись к своим прежним владельцам. Ибо, как говорится, в одной
вьетнамской пословице: "Апельсины уплывают, а камни остаются".