Здесь и сейчас

Чёрная Палочка
Конец света всё же наступил. Но не так, как предсказывали пророки. Эра от Рождества Христова окончилась с изобретением «Депорто». На смену ей пришла эра от Первой Метаморфозы. Её началом принято считать первое испытание адского оружия.
Созданное для защиты, «Депорто» позволяло солдатам мгновенно перемещаться в другие реальности, уходя от боестолкновения. О том, что каждое такое перемещение ведёт к сращению реальностей узнали слишком поздно, уже после начала активного использования новинки, когда изменения мира стали заметны и необратимы. Некоторые затронутые перемещениями реальности неровно слились, и понятие «наш мир» безнадежно устарело. На смену ему пришло «реальность момента» и «точка существования здесь и сейчас», или, если коротко - точка ЗИС.
Стало невозможно планировать наперёд, потому как сделав шаг в сторону, можно попасть в смежную реальность, а там возможно всё, что угодно. Если вовремя заметил и сумел вернуться – считай повезло. Остались некоторые более или менее стабильные участки, именуемые Узлами, но их границы размыты и изменчивы, и даже там ни в чём нельзя быть уверенным до конца.
Для путешествия по реальностям за пределами Узла стало достаточным просто перемещаться в пространстве или во времени. Это кажется удивительным, но вид «человек» ещё существует. Хотя понятие изрядно размылось и расширилось.

***

Когда наш дом оказался на границе, в точке ЗИС шёл 312 год от Первой Метаморфозы. Раньше всех страшную перемену заметил отец. Я хорошо помню то солнечное июльское утро. Он стоял у окна, рассказывал о чудесной земляничной поляне недалеко от сожжённой молнией сосны и вдруг замер на полуслове, глядя в даль. Когда мы с мамой подошли посмотреть в чём дело, отец молча указал на дуб у ручья. За ночь молодое дерево вдвое прибавило в росте и лишилось нижних веток. Они не были сломаны или спилены, их просто не стало, словно стёрли ластиком. Тогда отец сказал:

– Я так надеялся, что нас минует. – И помолчав, добавил: – Девочки, давайте прощаться.

Потом обхватил нас руками – одной маму, другой меня – и крепко-крепко прижал к себе. Все молчали. В глазах у мамы стояли слёзы. Весь день, вечер и ночь мы провели вместе, дорожа каждой минутой, отчаянно стараясь запомнить друг друга.
Наступил новый день, но спать никому не хотелось. За завтраком отец сказал, что пойдёт к дубу, а мы должны смотреть в оба, когда он исчезнет, чтобы запомнить, где теперь проходит граница. А потом, независимо от того, вернётся он или нет, нужно срочно менять место жительства. Даже бросить дом, если не удастся совершить обмен или продать, и уезжать как можно скорее. Мама возразила, что это ничего не даст, и нет никакой гарантии, что на новом месте мы тоже не попадём на границу, если не случится чего похуже. Сказала, что не обязательно идти самому, можно найти другие способы проверки. Она не хотела отпускать отца, но он всё равно пошёл. Всегда всё делал по-своему. Таким он мне и вспоминается теперь чаще всего. Вот он удаляется по садовой дорожке, я вижу его крепкую спину и зелёный дуб впереди, а вот его уже нет. Словно растаял. Помню, как отчаянно закричала мама «Стой!» и бросилась следом, теряя на бегу туфли. Подвернула правую ногу, и хромая растворилась в воздухе. А я почему-то не могла сойти с места и словно онемела. А когда пришла в себя, поняла, что мне не нужно идти за ними. Слишком поздно. Да и мама скорее всего не успела догнать отца. Перед уходом он сказал: «Держитесь вместе. Как можно ближе друг к другу». А вышло так. Почему он сам не стал «держаться вместе», а пошёл проверять границу, для меня так и осталось загадкой. Иногда мне кажется, что ему было легче вот так сразу всё разорвать, чем жить в тревожном ожидании.

В то последнее утро отец отдал мне семейную реликвию – кулон в виде капсулы на прочной воронёной цепочке. Снял с себя и повесил на шею. Так бережно, только пальцы чуть дрожали.

Теперь я одна. Вполне могу о себе позаботиться. И ещё о ком-нибудь, если понадобится. Но у меня никого нет. Только дом на городской окраине в восемь комнат с огромной мансардой. Буду ждать родителей здесь. Может им повезёт вернуться. Половины двора, считай, что нет, но это не важно, потому что во двор за домом теперь лучше не выходить.

Сколько времени прошло с того утра? Месяц, два? Для меня всё слилось в один бесконечный день ожидания. Конечно, я по-прежнему работала в магазине у Эрика, даже старалась улыбаться покупателям, но Эрик всё равно заметил, что я стала сама не своя. Пришлось рассказать ему правду. Он хороший человек и искренне хотел мне помочь. Сказал, что это всё это очень скверно и мне нужно поскорей сматываться из дома. Сам тоже не стал завозить новый товар, распродал за две недели что смог и пригласил меня ехать с собой на новое место. Обещал помочь с жильём. Я отказалась. Из-за родителей. Эрик сказал, что это глупо и мне надо хорошо подумать, мало ли кто кого потерял. Обычное дело, а ему брать другую продавщицу лишний риск и хлопоты. Я всё равно отказалась. Тогда он сказал, что если передумаю, он будет рад опять принять меня на работу и дал новый адрес. Придя домой я положила записку на комод в гостиной, а утром она куда-то пропала. Так я осталась без работы и даже без надежды вновь к ней вернуться. Считай, без средств к существованию. Впрочем, вещей в доме много, буду потихоньку их продавать, пока не придумаю ничего другого.

Тогда я ещё не боялась. Были только печаль и тоска. Впервые я испугалась в прошлое воскресенье, когда увидела у окна в гостиной чёрный стул со строгой высокой спинкой. У нас такие не делают, не говоря уже о чёрном дереве. О нём я только читала. К тому же было в непонятно откуда взявшейся вещи что-то враждебное и мрачное. Я попыталась представить, кто мог бы на таком сидеть и мне стало нехорошо. Я ушла в мансарду обдумать, как быть – там всегда спокойно и хорошо думается, – а когда отважилась вернуться, страшного стула уже не было.
Я понимала - из дома пора не просто уходить, а бежать без оглядки, но куда? На улице не заночуешь, всех бездомных и бродяг полиция отлавливает и выдворяет за границу. У нас говорят «туда». Оттуда очень редко кто возвращается. Но их выдворяют снова. Можно попробовать найти Эрика, адрес-то я может и вспомню, но нет никакой гарантии, что получится. Да и граница в любой момент может стабилизироваться, тогда, живи дальше спокойно сколько хочешь. Мама говорила, так уже было в 275 году. Подумав, я решила перестать летать в облаках и пока остаться дома. Идти всё равно некуда, а стать бродяжкой всегда успею.

Ночью снились кошмары. Что-то страшное и тягостное, чего проснувшись я не могла вспомнить. Со счёта сбилась сколько раз вскакивала в тревоге: что там, за дверью? О том, что за дверью может быть и кто-то, и совсем не отсюда, старалась не думать. И без этого не покидало нехорошее чувство, что меня там поджидают. Я вся извелась и только перед самым утром, наконец, провалилась ненадолго в короткий глубокий сон, из которого меня вырвал громкий стук в гостиной. Я поняла, что медлить больше нельзя, наскоро собрала сумку, на цыпочках подошла к двери и прислушалась. Тихо. Немного постояв приоткрыла дверь, так, чтоб образовалась только узенькая щёлочка. В гостиной снова появился стул, правда уже на другом месте, а рядом с ним на полу лежало большое перо. Оно выглядело так, словно было сделано из чернёного серебра. Потрясающе красивая вещь. Но глядя на него я поняла, что обречена. Знать бы ещё на что. Хорошо хоть в гостиной никого не было. Правда выход из неё куда-то подевался. Там, где раньше находился дверной проём в смежную комнату теперь красовалась гладкая стена.

Постоянно проверяя видна ли ещё спасительная дверь в спальню, я боком подобралась к стулу и подняла перо. По гибкости и строению оно мало чем отличалось от настоящего, хотя явно создано из металла. И тут меня посетила мысль: пусть пропала дверь в коридор, но ведь есть окна!

Лучше бы я не подходила к окну, потому, что за ним не было ничего. Словно всю округу заволокло необычайно плотным туманом. Даже подоконник снаружи не просматривался. А потом белая масса за стеклом пришла в движение, словно ощупывала здание снаружи и начала меняться. Белый цвет поблек, сделался похожим на залежалый припыленный снег у обочины и из серой массы стали вдруг появляться и тут же пропадать неестественные, искаженные лица, руки, лапы, глаза, языки, хвосты и ещё бог весть что. Движущаяся масса, постоянно темнея, заходила ходуном и вдруг – я скорее почувствовала это, чем поняла – навалилась на стекло.
И тут я услышала пронзительный птичий крик, от которого кинулась в спальню и захлопнула за собой дверь, а опомнившись обнаружила, что крепко держу в кулаке поднятое с ковра перо. Нельзя было тащить его с собой, но я тогда мало что соображала. Забралась с ногами на постель, и просидела так несколько часов, забившись в угол. Успокаивала себя и набиралась смелости вновь выйти в гостиную – вдруг открылся путь на свободу – а нужно было, как можно скорей бежать в город, пока служба безопасности не скорректировала границу. Умом я это понимала, но никак не могла решиться. Да и толку понимать, если выход не появится или откроется в другую реальность. Потом собралась с духом и предприняла вторую попытку.

Гостиная снова изменилась. Стала просторнее, потолок приподнялся сразу на несколько метров, оконные проёмы сузились и вытянулись вверх. Вернулся на место спасительный дверной проём.

У дальней стены стоял человек и смотрел в окно. А может, он просто был похож на человека. На плече у него, сложив кожистые крылья, словно отлитое из металла, сидело небольшое, похожее на птеродактиля существо. Задержав дыхание, я постаралась незаметно проскользнуть вдоль стены, но не получилось. Существо мгновенно среагировало на звук: мигом повернуло голову в мою сторону, разинуло не то пасть, не то клюв и издало резкий пронзительный звук. Я бросилась бежать. Чужак развернулся, скомандовал «Шшт!», маленькая зубастая тварь ринулась на меня, настигла у самого выхода и, едва не изуродовав лицо, чиркнула когтями по плечу. Кажется, я дико заорала от боли, попробовала зажать рану рукой и выскочила на улицу. Мигом пересекла расстояние до калитки, вылетела со двора и слету врезалась в полосатую, натянутую вдоль проезжей части красно-белую ленту. Она тянулась в обе стороны и казалась бесконечной. Параллельно ей на земле, будто свежая кровь, алела сплошная полоса и у клёна, по ту сторону дороги, маячил полицейский.

Опоздала! Я уже «там» и хуже этого может быть даже не знаю, что… Отчаянно пытаясь спастись я попробовала нырнуть под ленту – не тут-то было! Страж порядка тут же преградил путь и вежливо сообщил, что я должна находиться там, где есть – за полосой. Ещё он сказал, что очень сожалеет, но ему придётся применить огнемёт, если я повторю попытку прорваться. Я попыталась его уговорить, разжалобить, взывала к совести, плакала, заклинала матерью и детьми, показывала рану, в душе понимая – бесполезно. Жалостливых и совестливых в полицию не берут. Он перебросил мне через ленту ограждения бинт и извинился, что ничего больше сделать для меня не может.

После этого мной овладела апатия. Я машинально перемотала рану. Мне стало всё равно. Можно было куда-нибудь пойти вдоль ленты, но я предпочла вернуться в дом. Правда, не через входную дверь, а поднявшись по наружной лестнице в мансарду. Рука болела так, что темнело в глазах, а может это путались реальности? Я не слишком разбиралась – первый раз в жизни была в такой переделке.

Мне повезло – солнечные батареи ещё работали – я смогла вскипятить чайник, заварить вишнёвые веточки и устроиться с кружкой в кресле. Я пила ароматный чай, время от времени отставляя кружку на столик и нянча больную руку. Машинально зажала в кулаке висевший на шее кулон. Воспоминания об отце успокаивали. Помню, когда мне было лет пять я спросила кто ему дал эту вытянутую бусину.

– Это семейная реликвия, – сказал он тогда, – амулет. Когда приходит трудная минута, он спасает.
– Как спасает? – спросила я. Отец пожал плечами и ответил, что бабушка ему об этом не рассказывала.
– А что ты будешь делать, если придёт трудная минута? – не отставала я.
– Отдам тебе, – ответил он просто.

И сдержал слово. Вот сейчас спасатель в моём кулаке, а спасения нет.
В этот момент я услышала шаги на лестнице. Лёгкие, крадущиеся шаги и сразу поняла – это он, мой страшный человек из гостиной, тот, кого я даже не успела толком рассмотреть, вместе со своей адской железной птицей.

Я осторожно поставила кружку на столик, а встать и спрятаться не смогла. Или не успела? В голове всё плыло и когда он вошёл, увидела сразу два, а потом три изображения, наслаивающихся друг на друга. Они приближались, а мне некуда было деться. Мне так захотелось испариться, провалиться куда-нибудь, исчезнуть отсюда куда угодно, лишь бы подальше от него. Потом в глазах потемнело до черноты, и я перестала видеть страшного человека и его птицу.

Спустя несколько бесконечно долгих секунд на меня вдруг обрушился шум и гомон, и я осознала, что стою посреди оживлённой улицы. В воздухе носились незнакомые, немыслимые, но такие волнующие ароматы. Прямо напротив меня у прилавка, заваленного хлебными лепёшками, стояли два человека и яростно спорили. Язык их я не понимала. Да и не слышала никогда такого. Зато поняла, что рука почти не болит, но хочется есть. Я подошла к прилавку и стала перекладывать разложенные на нём лепёшки, словно выбирая. На меня совершенно не обращали внимая, а чувство голода стало невозможно острым, просто не совладать. Я попыталась вспомнить, когда ела в последний раз и не смогла. Это было так давно, в другом мире, в другой жизни. Мне снова захотелось испариться, теперь уже с шумной улицы и, очутившись в укромном месте, вонзить зубы в румяный, благоухающий, свежеиспечённый бок. Да, так, чтобы меня никто не видел, а то ещё побьют, платить-то мне нечем. Я почти представила себе это укромное место, когда за спиной среди уличной многоголосицы раздался знакомый пронзительный крик. «Исчезнуть, скорее!» – мигом пронеслось в голове. В глазах снова помутилось, перехватило дыхание и в следующую минуту я оказалась совершенно одна на осенней, размытой дождями дороге. Лес, кое-где уже тронутый первыми заморозками, подступал с обеих сторон.

Я шла, уплетая лепёшку и глазела по сторонам. Что происходит? Наверно я всё глубже и глубже проваливаюсь в другие реальности. Но почему? И вдруг поняла. Даже есть сразу расхотелось.

То, что спасает – мой кулон, семейная реликвия – это и есть то древнее, запрещённое сейчас оружие – «Депорто». Но это значит, что спасаясь, я всякий раз скрепляю, словно прошиваю своим перемещением, соединяю реальности. Увеличиваю хаос и рушу границы узлов. Сею горе, беды и страх. Мой персональный спасатель работает, но какой ценой?! Я не успела даже толком задать себе этот вопрос, как далеко впереди на дороге возник всадник. Он нёсся во весь опор прямо на меня, и я уже догадывалась кто это. Проклятье, как он везде меня находит, словно идёт по следу? Теперь мне уже не так страшно, ведь я знаю, что могу спастись в любой момент, но я не готова, не могу и не хочу платить за спасение такую чудовищную цену!