Вы входите в Душанбинское представительство Франции в Таджикистане, где проводится выставка-презентация новых живописных холстов талантливой художницы, одарённой музыкантши и просто милой и прекрасной женщины Ирины Ванн, светлой музы и творческой подруги восточного Данте и последнего из дервишей уходящей эпохи мудрости и великодушия Тимура Зульфикарова. Вас встречает прекрасная девушка, будто бы сотканная из тонких и нежных нитей солнечного света и воздушных струй - это, одновременно, и девушка-ВЕСНА, сошедшая с художественного полотна, и земная дочь своего народа. Это так мило, тепло и неожиданно в наступившие холодные серые и унылые дни ноября, когда уходящая осень своим крылом накрыла и солнечный Душанбе, будто бы говоря, что не за горами зима.
Бахор (весна), Навруз (Новый день) встречают сквозь ноябрьскую сырость и прохладу, похищают вашу душу и незримыми невесомыми руками увлекают вас в торжество и буйство цветов и красок, линий и очертаний, обликов и образов, чувств и настроений и дарят вихрем танца радость и счастье жизни. Да, это не просто картины, но попытка запечатлеть художником и передать через своё видение и восприятие действительности нескончаемый и прекрасный танец жизни – запечатлеть мгновения в его извечном движении вперёд. И, судя по всему, это удалось Ирине, она ухватила за хвост счастливую жар-птицу своего необычного нежного воздушного таланта, когда художник по неосязаемому холсту пишет неосязаемыми красками и создаёт свои солнечные и воздушные картины, ласковые и трепетные, как поцелуй и дыхание, как вечно юное признание в любви.
Сама картина «ВЕСНА: пробуждение жизни и любви» – иначе её не назовёшь, – написана вдохновенно, вернее, на одном дыхании, изящными лёгкими плавными линиями, которые приходят ниоткуда и уходят никуда, тем самым создавая призрачные картины-видения, где зритель, как в волшебном синематографе, наблюдает гармонию мыслей и чувств художницы, какие царили в её душе, когда она держала в руках свои крылатые кисти. Воистину крылатые, поскольку пишут широкими мазками, солнечными тонами – от красного к оранжевому, – создавая материальное полотно, которое, не взирая на грубость своей ткани, несёт тепло души и радость жизни, чем наделила художница. Если приложить руку к холсту, то можно почувствовать тепло и нежность, исходящие из глубинных недр воздушных и едва видимых красок. Создаётся впечатление, что рука художницы водила краешком ресниц самого мгновения…
Если говорить о самой картине, то основная центральная фигура девушки-весны таинственным образом, словно сказочная лебедь, выплывает из пространства художественного полотна в пространство зрительного зала, одаривая всех и каждого душевным теплом, что зиждется в неведомых глубинах солнечной и гостеприимной таджикской земли. Мужская фигура с большим бубном, стоявшая за правым плечом Весны, которая держит в своих руках зелёные побеги проросшей пшеницы, – символ нового восходящего солнца, возрождённой жизни, негасимой любви. Когда-то восточные люди были огнепоклонниками – почитали солнце за божество, – а Ирина посредством холста, кисти и красок сумела передать то ощущение светлой глубины давно прошедших веков, отсюда и горы за спиной героини. Её картины не графическая совокупность застывших линий, не череда тёмных и светлых пятен, а сама живая обнажённая нервная система той или иной эпохи и нашей современности. Они написаны чувством, ощущением прекрасного, чем богат гостеприимный и радушный таджикский край.
«Мои картины, рождаются из мира чувств и ощущений, – говорит Ирина Ванн, трепетным взглядом оглядывая свои полотна, как собственных детей. – Они, как закладка, памятка моего настроения, когда становлюсь свидетелем того или иного события, явления, вижу пред собой необычное прекрасное лицо человека, красивые яркие чувства. Словно взрыв возвышенных чувств, эмоций, и мне только и остаётся макать свои кисти в эту экспрессию жизни и, как живописец, бескорыстно делиться этим безудержным богатством линий, мазков и цветов. В этом заключается моя благодарность таджикской земле, её народу и его культуре, и я могу здесь свободно жить и свободно писать».
Ирина поведала о том, как появилась на свет картина «Джоконда из кишлака Сафед». Художница в этом селении встретила старика, который сказал, что у него есть внучка, и она очертаниями своего лица напоминает знаменитую красавицу итальянского художника, «ака-Леонардо», пояснил старик. Ирина заинтересовалась – пришла, увидела и написала таджикскую Мону Лизу, которая также загадочно улыбаясь, смотрит на мир прекрасными глазами, и в них отражается душевная и земная красота цветущего Таджикистана.
Две милые и прекрасные девушки: одна в красном с кошкой в руках с роскошными густыми волосами с тонкой длинной шеей, с открытым широким круглым лицом, подобным полной луне, окрашенная завесой тёплого радостного солнечного света – света души и настроения. Другая из земного мира, она же встречала гостей у входа, живое человеческое воплощение красоты таджикской земли, Мухиба Шарипова, ассистент посла Франции в Таджикистане. Обе внимательно следили за статной и степенной парижской Дамой-в-Красном, за каждым движением её губ.
«Ирина, Вы есть то, что Вы есть, на самом деле, как отражение души, ощущение искренности таджикского края, – говорила госпожа Ясмин Гуедар, французский посол, и помогала ей душа и сердце международного культурного центра «Бактрия» уважаемая Омаль Ханум, – и я счастлива тем, что сегодня все мы под крышей Франции встретились с прекрасными и чувственными, живыми героями Ваших картин. Благодаря им, мы почувствовали благородное и возвышенное сердце таджикского народа, увидели его тонкую душевную красоту, которую по силам передать только музыке и краскам. Как истинный художник, Вы пишете красками своей души и щедро делитесь дарами таланта, и я верую, что это не последние картины, не последняя выставка, и Вы ещё долго-долго будете, как ребёнок, радоваться новым открытиям прекрасного и делиться с нами негасимым светом и огнём своего нежного тонкого живого письма – живописью собственной души, своей любовью, и пусть всегда царит добрая светлая улыбка на чистых лицах Ваших картин, на Вашем светлом нестареющем лице…»
Девушка-таджикский сфинкс, написанная бело-голубыми-синими тонкими нежными изящными мазками, будто маленькие бабочки слетели с самых кончиков кисти, одаривала всех загадочной и, одновременно, счастливой улыбкой ярких красных губ, похожих на глубокий разлом спелого граната. Совместно с одной из посетительниц выставки танцевала в широком круге зрителей пред лицом поющих Ирины и Тимура, которые на бис публики, исполняли свой знаменитый романс «Декабрьские розы» …
Роза, по словам Тимура Касымовича, – это древний цветок, который выступает, как символ сна… Так это или не так, сказать нельзя, но звучал тихий задумчивый романс: «Выйдем в осеннюю ночь, выйдем в печаль листопада, осенним деревьям невмочь, осенним деревьям хочется плакать… Ах, мой родной Душанбе, где розы цветут в декабре, а чинара листву золотую роняет…» Звучал романс, и то ли во сне, то ли наяву живое и светлое воплощение самой Шахеризады, балетмейстер театра оперы и балета им. Айни Мария Левицкая, стройная, как долинный кипарис, гибкая, как речная ива, быстрая, как горный ручей, плавными изящными движениями рук и тонкого стана, словно камышинка, живописала танец, как цветут в декабре душанбинские розы, как плачет чинара золотом листвы, как неслышно незаметно невесомо наступает зима: «Ах, я уже стар…» – «А я ещё молода…» И, повторяя её движения, в такт словам и музыки ходили в танце среди зрителей по всем просторным залам, сошедшие наземь со своих холстов, девушка с козлом в руках, пристально, глаза в глаза смотрела на людей широко открытыми голубыми глазами, будто два тихих осенних озера (озеро мудрости и озеро красоты) …
Ирина пела «Ave Maria», и рядом танцевала небесного цвета «Нилуфар с павлином», лицо которой, как паранджой, было сокрыто прозрачной голубой воздушной вуалью, и голубой павлин, отбрасывая красную тень, пытался согреть её своей любовью. Розовая девушка, будто сотканная из розовой мечты, обрамлённая огненными волосами, стоя на коленях, жонглировала тремя пиалами, в которых были нектары жизни, сна и любви, и третья пиала опрокинулась. Среди танцующих теней и бликов мелькала обнажённая фигура белой девы с золотыми волосами, и она же, склонив колени, благодарно стояла у ног певицы, а за спиной этой девы распускались и цвели призрачные лилии, поднимались ввысь воздушные кипарисы и сглаженные горы прожитых лет и пережитых испытаний судьбы. А рядом стояла золотистая девушка-солнце, по грудь погружённая в призрачную воду, где отчётливо проступали её прекрасные линии, изгибы, очертании, рельефы и формы. Это создавало полноту картины живого одухотворённого тела, богато освещённого солнцем мечты и любви, и эта любовь незримыми потоками разливалась по всему пространству французской резиденции, и звучал романс на языке Бодлера «Опавшие листья», и госпожа посол тихо подпевала Ирине.
Царица-луна, её пожилой отец-День, их дети, три мальчика и девочка, стояли рядом с Тимуром Зульфикаровым, а он рассказывал притчу о том, как Чингисхан стоял у Великого шёлкового пути и видел, как двигаются бесконечные караваны с товаром, но среди них не было ни поэтов, ни художников, ни музыкантов. И тогда грозный завоеватель велел засыпать песками этот путь торговли, искренне полагая, может ли процветать торговля, если не в чести живое искусство…
По залам между гостями шныряли написанные талантливой рукой Ирины ожившие чёрно-бело-голубе-зелёные коты, стараясь уловить лунные блики, которые ниспадали с картин, богато развешанных по стенам… Двое влюблённых с небольшого эстампа, написанного нежной пастелью в светлых флегматичных тонах, тихо уединились в углу, в стороне от сутолоки и шума: Она лежала открытая нежным ласковым рукам электрического света, подставив свои груди и женское естество, как символ богатой и щедрой таджикской земли, а Он, склонившись над своей возлюбленной, отгонял прочь зазевавшихся зрителей, готовый грудью встать на защиту своей любви и Родины; оба – торжество жизни, единство земной радости и небесного света…
Вот, сначала из трёх цветов (лилий) – два красных цветка, как глаза, белый цветок внизу, как рот, – и обрамления ветвей сложилось прекрасное женское лицо, и вскоре из картины в зал вышла светла нагая фигура, покрытая с головы до ног призрачным звёздным покрывалом. Как символ женской нежности и красоты. И эта красота не проходит, не увядает, как цветы, но остаётся с нами, пока творит художник, пока бьются наши сердца, пока живут люди и вдохновляются прекрасным.
«Хочу сказать, что Ирина Ванн родилась во Владивостоке, жила и работала в России и в Китае, проводила свои выставки в Южной Корее и в Японии, и для меня большая честь присутствовать на этой выставке, где в каждом уголке любого холста таится женская чувственность, нежность и ласка, и всё это – живая душа нашей Ирины», - обращалась к зрителям Елена Лякина-Фролова, супруга посла России в Таджикистане, а прекрасная женщина, только что вышедшая из картины, сыпала на её нежными красными лепестками розы, а рядом стоял белый единорог.
Елена Ахтямовна, как невеста, осыпанная лепестками роз, на прекрасном французском языке говорила о том, что экспрессионизм, скорей всего, не художественное направление в живописи, но больше всего – стиль жизни, что в таланте художницы плодотворно соединились два великих континента культур и цивилизаций – Европа и Азия…
Выходит, в противовес Киплингу, Восток и Запад, всё-таки, поняли друг друга и соединились в картинах виновницы торжества, и всё это обрушилось на зрителей нескончаемым водопадом тонких изящных мазков и светлых и прозрачных красок. Художница богато использует белые, голубые, жёлтые, зелёные, красные тона – воздушные, как небо, чистые, как воздух, прозрачные, как источник жизни и таланта, из которого Ирина Ванн черпает свои творческие силы.
Все женские фигуры, так или иначе, обнажены до пояса, округлые груди, как прекрасные наливные яблоки, так и просятся в искренние руки зрительской души. Как будто две малые планеты, которые затерялись в космосе чарующей женской наготы. Но наготы неполной – как лёгкий намёк на неё. Видимо, в силу восточного менталитета и исламских воззрений на обнажённое тело человека, будь то мужчина или женщина? Так или иначе, Ирина, словно Микеланджело в женском обличии, обходит эти запреты, и лёгкими штрихами, предметным и орнаментальным насыщением задуманного образа, добивается поставленной цели – от недосказанности к ощущению полноты и цельности обнажённой женской натуры, к счастливой догадке!
Это надо быть женщиной, чтобы чувствовать своих героинь, как самою себя, чтобы трепетной тонкой кистью выписывать, выводить их уверенные или смазанные очертания, увлекая зрителя в удивительную и прекрасную страну неги и любви, где нет никаких запретов, но полная свобода души и тела, единение двоих. Возможно, во всех представленных женских образах, так или иначе присутствует женственная и душевная красота самой художницы?
Солнечная, радушная гостеприимная таджикская земля, в лице её прекрасных дочерей, которыми живут и дышат новые полотна художницы, свободна от политики, но широко распахивает свои двери перед сказкой, легендой, мифом, и сама, в изображении Ирины, становится сказкой, которую, правда, мы не замечаем за повседневной суетой. Эти полотна говорят на языке обычной земной женщины – ЖЕНЩИНЫ, вообще, – это плавные и величавые изгибы женского тела, словно живые тонкие изящные высокие кувшины, наполненные влагой любви. Это скромная открытость, чувственность и, в то же время глубокая сокровенность женского начала, как символа плодородия и жизни, истока всего сущего среди людей.
По сути, в стенах Посольства был представлен некий эротический цикл, причём здесь ничто не выпячено на передний план, но целомудренно сокрыто будь то зыбкой вуалью воздушных или дождевых струй, будь то дрожащей сеткой солнечных или лунных лучей. Овальная природа композиции безраздельно царит повсюду – от полотна к полотну, – создавая линии, очертания, облики, образы, движения, символы (от женского к мужскому), наделяя их тайным смыслом. И вся эта изящная воздушность и воздушная реальность сопровождается то здесь, то там живописными вставками местного колорита, делая эти графические изображения более естественными, благородными и возвышенными, чеканными, как само неизгладимое время. Дети, а после – кошки, ослики, птицы как бы скрашивают отчуждённость мира взрослых людей и, на одно дыхание, возвращают зрителю давно прошедшее детство.
Итак, светлая детская наивность, непосредственная доброта и любовь ко всему сущему под луной и под солнцем – вот три основных кита, на которых держится и развивается не только творчество Ирины Ванн, но длится, длится и длится прекрасная юная и великодушная жизнь, судьба самой художницы. И пусть, как можно дольше, не угасает огонь её души!
Андрей Сметанкин,
Душанбе, Таджикистан,
14-16.11. 2017