К пятисотлетию открытия
Америки Колумбом.
МГНОВЕНИЯ КОНКИСТЫ.
1
В самом начале шестнадцатого столетия, в самый разгар жестокой конкисты, на берегу одной из кубинских речек, прятался в тени вечнозеленых деревьев, меднотелый туземец. Это был высокий, красивый, как для мужчины, индеец, лет двадцати четырех – двадцати пяти, с крепким жилистым строением тела. Он был совсем голый, если не учитывать набедренную повязку, бусы из ракушек и каких-то хорошо обработанных косточек. В ухе его торчала золотая палочка. Индеец, а звали его Гуакан, наловил плетёную корзинку рыбы для своей семьи и перед обратной дорогой к посёлку прилег немного отдохнуть, под кронами тропических деревьев.
А вокруг, сияя всеми цветами радуги, порхали исполинские бабочки. Они были похожи на какие-то удивительные, яркие цветы. А цветов! Цветов! Чудесных, нежных разнообразных цветов, было такое множество, что от благоухания, которое они излучали, дурманилось в голове. Даже деревья плодоносили и цвели одновременно. А между этими вечнозелеными деревьями, с шумом летали разноцветные беспокойные попугаи, и много других удивительных птиц. Иные пернатые солисты, спрятавшись в развесистых кронах тропических растений, красиво пели, услаждая своим чарующим голосом слух человека. И все это: и негромкий плеск волн, что с лёгким шумом набегали на берег, и таинственный шепот листвы и трав, от лёгенького ветерка, и мелодичное пение птиц, и громкий цокот цикад и кузнечиков - все это смешивалось, переплеталось, сливалось в какую-то замечательную, успокаивающую, даже усыпляющую, музыку. Все эти звуки настолько гармонично сплетаются, соединяются между собой, что даже резкий, правда, смягченный расстоянием, крик попугая не вносил никакой дисгармонии в эту благозвучную симфонию природы.
Но отдохнуть в таком прекрасном, казалось, райском месте туземцу не пришлось. Лишь только он умостился поудобнее под пальмой, как внимание его привлекли к себе, какие-то невыразительные, далекие крики, донесенные сюда, порывом ветра, со стороны его поселка. Гуакан быстро приподнялся на локоть и, прислушиваясь, повернул голову в ту сторону. На взволнованном его лице появилось выражение напряженного ожидания. Вдруг явно услышал далекие мушкетные выстрелы. Индеец порывисто вскочил на ноги и стремительно помчался, извилистой едва заметной тропой, к поселку. Он бежал во весь дух и на одном повороте, как-то случайно, зацепился ногой за лиану, которая пересекала тропу почти над самой землей, и покатился кувырком, сбивая колени и локти об землю, и узловатые корни. Но сразу же сорвался на ноги и, не обращая внимания на ссадины и царапины, изо всех сил помчался дальше. Гуакан быстро приближался к поселку, тропа становилась всё более заметной, а возбужденные крики воинов, вопли женщин и верещание детей, становились все громче и громче, и больно терзали ему душу. Эти вопли иногда заглушали одиночные мушкетные выстрелы. Индеец, вдруг сошел с тропы, стал осторожно пробираться кустарниками к своей хижине.
Спустя некоторое время, с большими трудностями, он все-таки добрался до задней стены своего жилища. Хижина имела форму прямоугольника с двухскатной крышей, построена была из ветвей и широких листьев. Гуакан застыл возле стены, прислушался и услышал, как в середине тихонько плакала от страха его старшая дочь, и ещё уловил едва слышные нервные шаги своей жены. Индеец крадучись пошёл к входу, но, выглянув из-за угла хижины, увидел, как со всех концов селения испанцы, в блестящих латах, сгоняют, в середину, на площадь его родственников, и соплеменников. Кое-где на земле валялись раненные и убитые туземцы, кое-где горели хижины. Гуакан опасаясь, чтобы его не увидели враги, снова вернулся к задней стенке. Приподняв часть большого листа, и между сплетёнными прутьями, нашёл небольшую шелку, припал к ней глазом - заглянул в середину.
Молодая красивая индианка, нервно ходила по хижине, держа на руках крепко спавшего грудного ребенка. В уголку тихонько плакала их шестилетняя дочка, размазывая пухленькими кулачками по зарёванному личику слезы. Женщина подошла, нежно погладила её своей маленькой мягенькой рукой по черным жёстким волосам и снова, сорвавшись с места, заметалась по хижине, нервно покусывая губы.
- Акаона! Бери детей и быстро беги сюда – за хижину!.. Акаона! - негромко проговорил Гуакан, приблизив губы к щели в плетёной стене.
Но в этот самый миг, отодвинулась циновка, которой был завешен вход в хижину, и в проёме появилась высокая, широкоплечая фигура молодого конкистадора. Он, держа меч наготове, с опаской заглянул внутрь и крикнул грубым голосом:
- А ну, выходите! Чего попрятались? Выходите быстрей!..
Акаона от страха застыла на месте и только крепче прижала к себе ребёнка. Конкистадор с жестоким и высокомерным выражением лица, посмотрел тяжелым, нехорошим взглядом на красивую молодицу, и застыл на миг, с откровенным удивлением в своих суровых, карих глазах.
- Ох, и красавица, - через минутку восторженно выговорил он, и губы его растянулись в слащавой улыбке.
Воин медленно сделал несколько шагов в середину хижины и, не отрывая от молодицы восхищённых глаз, стал с нескрываемым любопытством, бесстыдно, рассматривать её, с ног до головы.
Акаона была очень красивой индианкой, с хорошо развитой, стройной фигурой, которую ничто не скрывало – лишь набедренная повязка была на ней. Она напряженно со страхом смотрела на молодого воина своими чёрными, глубокими, как два колодца глазами, опушенных длинными пышными ресницами. Её очень стеснял и властно угнетал этот внимательный, откровенно сладострастный взгляд незнакомца, которым он прямо прикипел к ней. Акаона ощущала себя очень неловко, нехорошо, не знала куда деваться и от этого тревога всё больше и больше наполняла её душу.
А конкистадор застыл на месте, неотрывно вглядываясь в эту красивую молодую женщину, и ощутил, как её необычайная красота сладким ядом вливается в него через глаза и, взвихривая чувства, разжигает похоть. Которая, быстро откликнувшись, забурлила в его молодом горячем сердце. Какое-то легкое дрожание горячей волной пробежало по телу и он, вдруг ощутил сильное, властное влечение к этой прелестной женщине. Конкистадору нравилось в ней всё, и чем дольше он смотрел, тем бешеней бурлила в нём страсть. Тем всё гуще и гуще туманная вуаль окутывала его разум, заглушая абсолютно всё, кроме страстного, непреодолимого желания: владеть этой очаровательной женщиной. Ему, во что бы то ни стало, захотелось прижать, её красивое, соблазнительно-упругое тело к себе. Почувствовать его в своих, крепких, объятиях. Припасть к её, немного приоткрытым, чарующим устам страстным поцелуем. Конкистадор уже желал её каждой клеточкой своего молодого горячего тела. Он жаждал слиться с ней в одно, провалиться в сладкое марево, хотя бы ненадолго, удовлетворяя неодолимую страсть, что так неожиданно охватила и пленила его совершенно всего, без остатка.
Конкистадор вложил меч в ножны, потихоньку сдвинулся с места, выйдя из сладкого оцепенения, плавно, вкрадчивым шагом, чтобы не спугнуть, приблизился к индианской красавице, пожирая её своими восхищёнными глазами. Он с хищной, напряженной улыбкой, крепко, но не больно взял красивую, маленькую, нежную ручку Акаоны и властно отвел её в сторону. Горящими глазами рассматривал её стройные ноги, соблазнительные бедра, припухшие, налитые молоком груди, с как-то вызывающе торчащими сосками. Смотрел на её встревоженное, взволнованное лицо и ему казалось, что это волнение только украшало её, делало ещё более привлекательной, чарующей, и ещё роскошнейшей женщиной. Конкистадор левой рукой старался взять ребёнка, которого Акаона держала одной рукой у себя под персами. Но красавица крепко прижимала к себе сына и ни за что не хотела выпускать его из своих рук, и только кротко, умоляюще смотрела прямо в карие глаза испанца. Тогда воин резким движением прижал индианку к себе, ребенок вскрикнул и заплакал. Акаона, что было сил, отстранялась от конкистадора, отталкивая его рукой и выгибалась телом, чтобы не причинять боль сыну. Плач младенца выводил испанца с того чарующего настроения, Да и сам ребёнок, будучи между ними, очень мешал ему, создавая собою большие неудобства. Тогда конкистадор, пылая неудержимым желанием, заметно занервничал, лицо его стало жестоким. Он выпустил индианку, резко схватил обеими руками младенца, с силою вырвал его из рук матери и мгновенно швырнул назад, через свою голову, даже не оглянувшись. Женщина испуганно ойкнула, дитя громко вскрикнуло от боли и упало, ударившись головою о ручные каменные жернова. Несколько раз дернулся мальчик в предсмертных судорогах и затих с кроткой улыбкой ангелочка на лице.
Громко и страшно вскрикнула индианка в отчаянии, бросилась к сыну, но её быстро перехватил, своей крепкой рукой, конкистадор и прижал к себе. Женщина, горько рыдая, отчаянно старалась вырваться из его объятий. Но испанец был намного сильнее. Ещё б немножко и повалил бы он её на плетёную циновку. Быстро преодолел бы сопротивление молодицы, грубо удовлетворяя свою животную потребность. Но в этот самый момент, испуганная такими необыкновенными событиями дочь Акаоны, с громким плачем бросилась на помощь матери. Вцепилась за руку непрошеного гостя и повисла на ней. Испанец легко, как докучливую муху, стряхнул девочку, но она снова вцепилась за руку и, не зная как помочь матери, больно впилась в неё зубами.
- Вот, сучка! - сердито выругался конкистадор и со злостью отбросил малышку далеко от себя.
Девочка упала, покатилась по полу, но снова стремительно вскочила на ножки и, заливаясь крупными слезами, бросилась на обидчика. Незнакомец, не выпуская из объятий её мать, которая яростно сопротивлялась, стараясь вырваться, внимательно наблюдал за ней, злобно и хищно улыбаясь. И улучив момент, когда девочка почти подбежала к нему, с силой выбросил вперед ногу, ударил своим большим тяжелым сапогом в ее нежную детскую грудь. Акаона будто услышала, как хрустнули ломаясь под кованым сапогом приблуды, ребра доченьки и замерла в страшном парализующем ужасе. Девочка пронзительно вскрикнула и как перышко отлетела в угол хижины. Она упала, упершись спиной в стену, головка ее бессильно склонилась на грудь, черные глазки сразу же стали стекленеть, а из уголков ротика вытекли две струйки крови, медленно стекая с подбородка на грудь.
Дико закричала в страшном горе мать, но через миг, глаза её вдруг высохли и вспыхнули невыразимой ненавистью, лицо стало суровым. Акаона, что было сил сопротивлялась, но конкистадор быстро содрав набедренную повязку, легко повалил её на циновку. Женщина судорожно вцепилась своими маленькими руками ему в горло. Лицо воина побагровело, глаза налились яростью и он, приподнявшись над молодицей на левой руке, с силой ударил её своим большим кулаком в лоб. Голова индианки откинулась, больно ударившись в твердый, утрамбованный пол. И тут женщина, явно чувствуя, что проигрывает, как-то изловчившись, высвободила одну руку и с воплем, полным отчаяния и страшного материнского горя, с силой ударила пальцами, в эти беспредельно ненавистные, ужасные карие глаза конкистадора. Незнакомец, как раненный бык, громко заревел и, опрокинувшись на спину, схватился руками за глаза.
Акаона, будто подброшенная какой-то мощной пружиной, вмиг вскочила на ноги и горящими гневом глазами, быстро шарила по хищные, искала что-нибудь в руки, для защиты, но ее взгляд все время натыкался на мертвых детей.
- Акао-она-а!!! - заревел за стеной Гуакан, придя в себя, так как было застыл, оцепенел от быстроты, с которой происходили эти события, и от такой непостижимой, невиданной до сих пор, циничной жестокости пришельца.
- Акао-она-а! - кричал он и не понимая, что делает бросился просто на стену хижины, но она пошатнувшись, выдержала его натиск, не поддалась.
- Ах ты, паршивец! Чего тут прячешься? А ну, пошёл, пошёл ко всем! - громко прозвучал чей-то злой голос над самым ухом Гуакана, и вслед за этими словами ощутил сильный удар в затылок, который сбил его с ног.
- А ну, вставай бегом! Быстро вставай! - громко кричал толстый, заросший, звероподобный конкистадор и больно до крови колол, остряком сверкающего меча в голые ягодицы и спину, индейца. И вот таким простым бесцеремонным способом, толстяк привел в чувство Гуакана, поднял с земли и погнал, кругом хижины, на площадь поселка.
А тем временем, молодой конкистадор проморгался, острая боль немного утихла. Звездочки уже перестали вспыхивать и он, красными слезящимися глазами, зло уставился на Акаону. А молодая женщина, в отчаянии бросалась от одного мертвого ребенка, к другому. Не знала, да и не в состоянии была чем-то помочь им, и от этого: от своего бессилия, от своей абсолютной беспомощности, она еще больше терялась и только заламывала в страшном отчаянии руки.
- А-а-а, вот где ты, сука! - заревел конкистадор, порывисто выдернул кинжал из ножен, и громко сопя, двинулся к ней.
Акаона повернулась на звук голоса и встретилась с его покрасневшими карими, полными ярости и ненависти глазами. Животный, панический страх охватил индианку и она, дрожа всем телом, бросилась вон из хижины. Конкистадор, хищным ястребом, кинулся следом за ней.
А в этот самый момент Гуакан выбежал из-за угла хижины и увидел, как его жена, изо всех сил убегает, старается спастись от озверевшего великана с длинным кинжалом в руках. Сердце индейца болезненно сжалось, он как-то упруго выгнулся, сделал резкий прыжок в сторону, на помощь жене, но новый сильный удар в затылок кулаком в железной рукавице снова свалил его с ног.
Молодой конкистадор, делая большие прыжки, быстро настигал Акаону и, ухватив ее за длинные, развевающиеся за плечами, волосы, резко дернул на себя. У молодицы сразу же откинулась голова, задралось красивое лицо к небу, и беспомощно взмахнув руками, она больно упала на спину, на утоптанную землю, прямо под ноги осатаневшему испанцу. Конкистадор останавливаясь, с силой ударил её сапогом в бок, и быстро согнувшись с разгона, всадил кинжал, по самую рукоять, под припухшую, полную молока, левую грудь. Тело индианки напрягшись выгнулось дугой и почти сразу же ослабло, обмякло, она с негромким, едва слышным, как вздох, стоном распласталась на земле. А конкистадор большой, сильный, страшный в своем жестоком гневе, стоял над ней и тупо смотрел обезумевшими от ярости глазами, как по её молодому красивому, ещё минуту назад, полному жизни, роскошному телу, несколько раз пробежало судорожное дрожание и затихло. А с торчащего к верху острого соска, от удара, вышло несколько капель молока и, скатившись по крутобокой груди, смешалось с обильно струившейся кровью, и так, вместе с ней, сбежало в пыль. Еще несколько раз дернулась рукоятка кинжала, пробившего нежное женское сердце, и всё затихло.
Молодой конкистадор слегка отдышался, немного успокоился, выдернул кинжал из тела мёртвой красавицы. Потом, согнувшись поднял её набедренную повязку, которая, зацепившись за его острую шпору, в виде звёздочки и от самой хижины волочилась за ним следом. Тщательно вытер ею блестящее, острое лезвие от крови, и с выражением безграничной гадливости, двумя пальцами опустил, эту окровавленную полосу ткани, на красивое лицо индианки.
- Фу, сука бешеная, - с чрезмерным отвращением процедил он сквозь зубы, и с силой вкинул кинжал в ножны, пошёл прочь, поправляя на себе одежду.
Бросил последний взгляд. Взгляд полный тоски и безмерного горя на мёртвую жену, Гуакан порывисто вскочил на ноги и в безграничном отчаянии бросился прямо на толстяка, который непрерывно и немилосердно колол его остряком меча, принуждая встать. Но новый сильный, ошеломляющий удар кулака в железной рукавице, снова бросил индейца на землю. Кровь, из разбитого носа и губ, вмиг залила лицо Гуакана.
- Ах ты, скотина!!! Я тебя в момент научу, как с сеньорами вести себя надо! Я тебя, дикое отродье, быстро воспитаю! Я из тебя, животное, в момент выбью зверя! Я тебя, мерзавец, враз отучу, как на благородных сеньоров с кулаками бросаться! Я шо-олко-ового из тебя сде-е-елаю! - аж побагровев от натуги, брызгая слюной от злости, неистово орал толстяк и, что было духу с жестокостью, которую тяжело вообразить нормальному человеку, избивал туземца ногами почём придется, не давая ему возможности подняться.
- А ну, зверюга, вставай! Вставай скотина! Чего разлёгся? - уморившись бить закричал толстяк, шумно отдуваясь и вытирая, голой ладонью, обильный пот с одутловатого небритого лица.
Вдруг среди всклокоченных, спутанных волос Гуакана, конкистадор увидел золотую палочку, что торчала у него в ухе. Удивительно быстро, как для такого тучного человека, он согнулся, мгновенно ухватил украшение толстыми пальцами и сильным резким движением дернул на себя. Вырвал клок волос и, разорвав туземцу мочку уха, конкистадор моментально завладел золотым украшением. И воровато оглядываясь на все стороны, быстро спрятал добычу в карман, явно не желая, чтобы кто-то увидел его трофей.
- Вставай, вставай, бездельник, чего разлёгся? Вишь, как пригрелась эта обезьяна на солнышке, что даже, несмотря на все мои любезные просьбы, и встать не хочет. Вот ленивая скотина, - цинично насмехался толстяк и противно захохотал, подмигнув по заговорщически другому конкистадору, который как раз прогонял мимо него несколько крайне испуганных, дрожащих туземцев.
Гуакан едва поднялся, выплюнул сгусток крови и три выбитых зуба. Осторожно провёл рукой по разбитому, моментально опухшему, окровавленному лицу, вытирая кровь или вернее её размазывая и пошатываясь, побрёл к гурьбе пленённых соплеменников. А испанца явно что-то тешило, он радостно улыбался, своим, безусловно, приятным мыслям и всё время подгонял индейца.
2
А тем временем под навесом, устроенного впереди большей и лучшей, по сравнению с другими, хижине вождя. Перед небольшим возвышением, наподобие нашего столика, заставленного разнообразными, удивительными, как для европейцев, свежими фруктами. И несколькими причудливо разрисованными кувшинами, наполненными чистой холодной родниковой водой, с добавлением ароматного сока какого-то экзотического плода. Напиток был очень вкусным и хорошо утолял жажду. На невысоком резном стульчике, неподвижно и величественно восседал сам касик этого племени. Вся его внешность была суровая и напряжённая, и как он не старался казаться самоуверенным и совершенно спокойным, но, тем не менее, беспокойство и негодование, против его желания, просвечивалось в каждой черточке величественного, горделивого лица. За его спиной столпилось человек двадцать пять - тридцать голых туземцев с копьями, и деревянными палицами в руках. Они заметно нервничали, глядя на всё то, что вытворяли испанцы, так неожиданно ворвавшиеся, со всех сторон, в селение. Воины тихонько, о чём-то недовольно перешептывались между собой, с нетерпением и осуждением поглядывали в затылок неподвижно застывшего касика. А он неотрывно смотрел на небольшую кавалькаду закованных в железо и хорошо вооружённых, всадников, что показалась на противоположной стороне посёлка и направлялась прямо к ним. Воины резко остановили коней возле навеса, дружно соскочили на землю. Командир этого отряда, высокий бородатый испанец, с хищными насмешливыми глазами, бросил одному из своих воинов на руки поводья, и, разминая ноги после долгой поездки верхом, непринужденно направился к столу.
- Рад приветствовать у себя в селении такого храброго белого вождя, как ты, уважаемый сеньор дон Хуан! - торжественно начал касик на калеченном испанском языке.
При этих словах вождь медленно встал, и сделал несколько шагов навстречу командиру отряда и сразу же сухо спросил:
- Но прошу объяснить, сеньор, что означает это нападение на моё селение? Ведь ты знаешь, что мы в мире и дружбе с вами и никогда никому из ваших людей не причинили никакой обиды!
- Имеем сведения: что вы готовитесь поднять восстание против нас, - не поздоровавшись и не глядя в глаза касику, пренебрежительно проговорил конкистадор, пройдя мимо него к столику.
- Это какое-то недоразумение, дон Хуан! Я могу поклясться, что у нас даже и в мыслях такого не было! - быстро заговорил касик и твёрдо прибавил: - Немедленно прикажи своим людям прекратить этот произвол!
Дон Хуан не спеша подошёл к столику. Молча показал пальцем место на земле возле этого возвышения. Молодой воин, из его свиты, быстро подбежал и предупредительно поставил на указанное место, резной стульчик, на котором только что восседал сам касик. Конкистадор вёл себя весьма нахально сел без приглашения, спиной к вождю и уставился жестоким высокомерным взглядом, через стол, в толпу индейцев, воинов касика. Среди туземцев прошёл, как лёгкое дуновение ветерка, негромкий ропот негодования.
Касик прикусил губу, от такой неучтивости и вызывающего поведения пришельца. Глаза его недобро сверкнули, но он переборол этот порыв, очевидно ещё надеялся, что всё уладится миром. И чтобы не говорить этому наглецу в спину, касик с достоинством обошёл стол и непринуждённо остановился напротив дон Хуана. Испанец жадно и с видимым удовольствием пил холодненький напиток из кувшина. Напившись, конкистадор начал есть, не обращая абсолютно никакого внимания ни на вождя, ни на индейцев, что заметно напряглись в тягостном ожидании решительной команды, от своего вождя.
- Прикажи своим людям немедленно остановиться, сеньор Хуан, - твёрдо и даже властно повторил касик.
Конкистадор вроде и не слышал слов вождя, молча ел, даже не взглянул в его сторону.
- Почему ты молчишь? - через несколько секунд, с большим нетерпением спросил вождь и снова твёрдо с нотками метала в голосе потребовал: - Немедленно останови своих людей!
Но дон Хуан даже не шелохнулся, также быстро жевал и сверлил колючим взглядом застывших в напряжении воинов касика.
- Ведь это точно какое-то недоразумение, - с заметным волнением в голосе быстро заговорил вождь. - Ты прекрасно знаешь, что я, и мои люди, всегда хорошо к вам относились. Ведь вспомни хотя бы то, что мы никогда не были в состоянии войны с вами. Даже наоборот: когда вы воевали с соседними племенами, то мои люди, всегда, вам помогали. Служили вам разведчиками и проводниками, переносили грузы и обеспечивали ваши отряды продовольствием. И всегда своевременно предупреждали об устроенных вам засадах. И вы благодаря нам, и нашим сообщением, всегда счастливо избегали всяческих неприятных для вас неожиданностей и выходили победителями. Ведь мы на деле доказали, что мы ваши друзья! Ты же всё это и сам хорошо помнишь, Хуан. Так быстрее останови своих людей! Я не хочу, чтобы через какое-то случайное, бессмысленное недоразумение, или просто, в результате коварной клеветы, погибали мои люди. Останови своих воинов и мы быстро выясним, мирно разберемся и обязательно найдём виновных. Именно тех, кто почему-то очень хочет нас рассорить, и подвергнем их суровому наказанию.
- Да не волнуйся ты так, касик. Не рви сердце понапрасну. Разберёмся. Обязательно разберёмся. Всё будет хорошо, - успокаивающе заговорил дон Хуан, упрямо избегая встречи с глазами вождя и сделав над собой какое-то усилие, с напускным спокойствием прибавил: - А сейчас прикажи своим, этим вот… охранникам, пусть сложат свои палочки и мои люди их спокойно отведут к остальным пленных. Поверь мне, касик: я тоже не хочу лишней крови твоих людей.
- Как это понимать? - даже немножко растерянно спросил вождь, пристально всматриваясь в лицо дон Хуана.
И вдруг страшная догадка мелькнула у него в голове и потрясла до глубины души:
- Неужели вы начали войну уже и против нас? И так коварно, как разбойники напали на мирное селение, даже не объявив о начале военных действий! Нет, это не возможно! Я не могу поверить, чтобы ты начал воевать против меня! Вспомни тот случай, когда ты со своими двумя друзьями попал в засаду. Неужели ты забыл, что это я!.. Именно я со своими людьми отбил тебя, тяжело раненного, у восставших индейцев. Неужели ты забыл, как мы тебя едва живого принесли в посёлок? Как днём и ночью проявляли заботу о тебе, лечили твои раны? И неужели ты так скоро позабыл, что благодаря именно нам: мне и моим людям, ты остался в живых? Дон Хуан, вспомни: мы же всегда были друзьями! И с какой же ты совестью, можешь поднимать руку на своих проверенных друзей и спасителей? - быстро с укором и негодованием в голосе говорил касик, а глаза его пылали невыразимым гневом.
- Ну-у-у, хватит, хватит! Вишь разболтался как, - сердито выкрикнул конкистадор, с силой ударил кулаком по столу, злобно уставившись на касика и в этот момент его будто прорвало. Он дерзко, с безграничным презрением, и невиданным высокомерием, которое переходило в жестокий цинизм, заговорил:
- Слушай, вождь! Я дворянин, древнего испанского рода! Я, рискуя своей жизнью, переплыл огромный, страшный океан не для того, чтобы здесь сантименты с тобой разводить. Я так же, как и другие, преодолел этот тяжёлый и ужасно опасный путь, только для того, чтобы разбогатеть! И я разбогатею, во чтобы-то не стало! Чего бы мне это не стоило! И я с возрождённой славой своих дедов и прадедов возвращусь на свою родину. А за то, что ты для меня, в свое время, сделал большую услугу, я тебе скажу абсолютно откровенно: мне очень нужны рабы на промывку золота и они будут у меня! Понимаешь? Бу-у-ду-ут! Твои люди – станут этим заниматься. А относительно того, что ты что-то там бубнишь о чести, и о совести...
Дон Хуан на мгновение замолчал, собираясь с мыслями и, вдруг устремив на касика взгляд полный ненависти, зло заговорил:
- Но я не понимаю, чего мне должны быть стыдно?! Почему это меня, испанского дворянина, должна грызть совесть? когда я имею дело со зверями, с обезьянами! Ну, в лучшем случае с недочеловеками?* Пойми сам, дурачок беспросветный, если ты на это конечно способный: какая к чёрту может быть дружба между испанским родовитым дворянином и каким-то диким творением дьявола?! - горделиво задрал подбородок, выпятил грудь колесом и с безграничным презрением во взгляде закончил дон Хуан.
Касик свёл на переносице густые чёрные брови, внимательно вслушивался в жестокие слова конкистадора и с видимым напряжением старался быстро уловить их смысл, так как плохо владел испанским языком. И потому, как преобразилось лицо вождя, приняв величаво каменное выражение, а тёмные глаза его вспыхнули яростью, стало совершенно понятно, что он всё понял. Вождь внезапно схватил кувшин с напитком и швырнул его прямо в голову высокомерному конкистадору. Тот каким-то чудом в последний момент успел немного отклониться, так что кувшин только вскользь черкнул его по виску. В следующую секунду вождь бросился на испанца. Дон Хуан вскочил на ноги, схватился за рукоять меча, но в этот самый миг, крепкие руки касика с силой сдавили ему горло. Увидев это, индейцы с боевыми криками, размахивая легкими копьями и крепкими палицами, отважно бросились на закованных в броню испанцев. Конкистадоры будто бы только и ожидали этого момента. Они со злорадными улыбками настоящих головорезов, которым, наконец-то довелось заняться любимой работой, оголили мечи и железной стеной двинулись на голых туземцев. Замелькали поблёскивая на солнце стальные лезвия, полетели обломки копий, застонали, закричали, завыли в страшных мучениях раненные, захрипели умирающие корчась в предсмертных судорогах.
Трое конкистадоров бросились на помощь своему командиру. Двое схватили касика за руки, а третий широко размахнувшись, с силой ударил, рукоятью меча, его по голове. Руки вождя ослабли, пальцы разжались, он, выпустил шею дон Хуана, обессилено начал оседать.
_____
* Только через сорок пять лет после открытия Христофором Колумбом Нового Света, папа Павел 3 специальной буллой объявил всех индейцев людьми.
- Не убивайте! Не убивайте его! Он мне нужен живым! - возбужденно прохрипел ошеломленный командир конкистадоров, растирая руками покрасневшую шею.
Здоровенные испанцы быстро связали находящегося в бессознательном состоянии касика и бросили просто в пыль, под ноги своему предводителю. Дон Хуан поднял ногу и стал большим, сильно запыленным, сапогом на голую грудь вождя, и с напыщенным высокомерием сплюнул, через выставленную вперёд нижнюю губу, прямо в лицо касика.
Индейцы храбро, отчаянно дрались, но силы были очень не равные и уже минут через пять, испанцы преодолели сопротивление, сбили в толпу и плотно окружили обезоруженных, преимущественно раненных туземцев. Угрожая им выставленными впереди себя острыми мечами, кололи их, оттесняя немного в сторону от хижины. А на земле, под навесом, где только что происходила стычка, в беспорядке валялось в лужах крови с десяток убитых туземцев. Между трупами отдельно лежало несколько отсечённых рук, круглых, как мячи, голов с открытыми и смотрящими в никуда, глазами. Среди мёртвых, в луже собственной крови в страшных муках корчился молоденький, лет шестнадцати - семнадцати индеец. Его нежное, юное лицо было обезображено гримасой невыносимой боли, которую он испытывал. Живот юноши был распорот и зеленовато-розовые кишки валялись просто на земле, рядом с ним. Юноша жалобно стонал, громко отчаянно кричал и грёб рукой землю, вырывал чахлую, затоптанную траву, а второй рукой всё старался впихнуть назад в живот свои кишки. И впихивал, извиваясь от ужасной боли, впихивал вместе с пылью и кусочками сухой травы, что прилипли к ним. Вдруг он, откинувшись на спину, потерял сознание.
Среди убитых был и один конкистадор, ему попали копьем прямо в горло.
- По нашим законам, за каждого убитого воина, надо истребить сто дикарей! - кричал толстый конкистадор, с красной, пьяной мордой, размахивая над головой мечом и сделал попытку протиснуться сквозь охрану к пленным.
- Эй, Торес, ну куда ты прёшься? Ты вот сам едва на ногах, каким-то чудом, удерживаешься и меч свой ели-ели поднимаешь, а ещё биться хочешь! Иди проспись лучше, - смеялся над изрядно выпившим молодой верзила из охраны, перегородив дорогую к пленным.
- Что-о-о, я-а-а?.. У меня-а-а?.. У меня силы нет?.. Да я сейчас трех дикарей могу одним ударом перерубить! - сердился пьяный Торес, поблескивая хитрыми и вместе с тем злыми глазами.
- Ха-ха-ха, - громко засмеялся второй конкистадор, кивнув на лежащего в беспамятстве юношу и хохоча, прибавил: - Вот, я всё видел, как ты даже вон того малого не смог перерубить. Только и хватило силы, что требуху выпустить.
Все пристально посмотрели на юношу, лежащего в пыли с вспоротым животом.
- Что? Я не смог перерубить этого сопляка? – горячился Торес, брызгая слюной. - Да то он сам, сучий сын, виноватый! Я замахнулся, а он подлец отскочил, испугавшись меня, а я только и смог, что достать его кончиком меча. А то б я из него, в миг бы двух сделал! Чертей его маме в печёнку, - как-то смешно, гримасничая оправдывался заросший и небритый Торес, под общий хохот товарищей.
- И что это вам так смешно, сеньоры? - через минутку немного смущённо спросил Торес и вдруг зло потребовал: - А ну, быстренько, дайте мне сюда, вон того, здоровенного дикаря, - и испанец тыкнул острием меча, в толпу пленных, указывая на очень высокого, с богатырским телосложением индейца. Тот больше чем на голову возвышался над другими туземцами, горделиво смотрел куда-то вдаль, ни на кого не обращая внимания, и с виду казался абсолютно спокойным. Его выдернули из толпы, и он спокойно, непринужденно пошёл за конкистадорами, сильно прихрамывая на раненную ногу. Сбоку казалось, что он идет сам по себе, по собственному желанию, просто так – гуляя, и совсем не замечает испанцев. Отведя его от пленных собратьев на метров двадцать, пятеро испанцев вдруг набросились на него, схватили за руки, к которым быстро привязали верёвки и теми же верёвками растянули руки в разные стороны, привязали к деревьям. Великан не опирался, не сопротивлялся, а спокойно дал себя распять, будто бы это его абсолютно не касается, только, в тихой задумчивости, всё смотрел куда-то вдаль, поверх голов конкистадоров.
- Если ты, Торес, с одного удара не отделишь нижнюю половину от верхней, то тогда твой конь станет моим, - с улыбкой предложил пари молодой верзила из охраны.
- Хорошо! Но если перерублю, то тогда этот, твой посеребренный панцирь станет моим, - пьяно улыбался Торес и, красуясь перед товарищами, высокомерно и насмешливо прибавил: - Может, ты уже сейчас начнёшь ремешки расстегивать?
- Довольно ерунду молоть! Будешь выхваляться через две минуты, когда я на твоём жеребце, и в своём панцире проеду мимо тебя, - закончил под общий взрыв смеха молодой конкистадор.
- Что?! - вскипел Торес и, пошатываясь, подскочил на нетвёрдых ногах к индейцу, быстро с яростью в глазах взмахнул несколько раз мечом над головой и с каким-то звериным рычанием ударил его поперёк туловища.
Кровь брызнула прямо на нетрезвого конкистадора, забрызгала его лицо, всклокоченную бороду, панцирь, руки. Кишки разматываясь вывалились к ногам распятого. Индейский великан весь напрягся и на руках, ногах, спине, груди вздулись крепкие большие мышцы и толстые синие вены. Лицо его исказилось, губы раскрывшись разъехались в гримасе, оголив плотно стиснутые, крепкие блестяще-белые зубы. С полминуты он, молча, боролся с приступом первой невыносимо-острой боли. И, наконец, мокрое, всё в крупную капельку от густого пота, лицо его снова стало, как и до этого: спокойное, только голова мелко, нервно дрожала. Туземец с откровенной ненавистью посмотрел на Тореса и что-то с гневным пренебрежением сказал на гортанном индейском языке, и с нескрываемым презрением плюнул в его сторону. А конкистадоры аж поприседали от смеха, схватившись за животы. Грубо насмехались над окончательно опозоренным Торесом. Он очень рассердился, грязно заматерился и всё что-то старался сказать в своё оправдание. Но новый взрыв громкого хохота заглушил его слова. Пьяненький конкистадор с досадой махнул на них рукой и с недовольной миной, на своём звероподобном лице отошёл немного в сторону. Отвернулся от насмешников и от здоровенного молодого испанца, который вмиг вскочил на его коня, развернул его и, красуясь, медленно протрусил мимо него мелкой рысью.
Торес с досадой отвернулся от верзилы и увидел молодого испанца, который как раз шёл от мёртвого тела Акаони, что осталось лежать в ста метрах от этого места. Шёл он нервно, широко ступая и время от времени прикладывая к красным, воспалённым, часто моргающим глазам, какой-то серенький застиранный платочек.
- Ну, что, Альварес, не понравилась тебе та самка? - с ехидной улыбкой спросил Торес.
- Да ну её к черту, суку бешеную! - немного смущённо выругался Альварес, взглянув на хохочущих товарищей красными, слезящимися глазами.
- Что? – сделав вид, что не расслышал, ехидно улыбаясь, переспросил Торес, - Говоришь, в ясные глазки поцеловала красавица? А может, ты жалеешь, что поспешил зарезать её и теперь плачешь по ней? - злорадно зубоскалил Торес, открыто насмехаясь нам молодым конкистадором.
- Эй, Альварес! Не хочешь ли на что-то поспорить с Торесом? Он уже коня своего мне проиграл, теперь вон свои дырявые штаны на банк поставит, - смеялся верзила, красуясь на только что выигранном коне.
Торес весь передернулся от этих слов, но не огрызнулся, не оставил выбранной жертвы, на которой хотел отыграться за своё унижение и скаля щербатый рот, с откровенной насмешкой в голосе, прокричал:
- Да, Альварес у нас больше по самочкам ударяет. У него, вероятно, не в руках, а в другом месте вся сила собрана! Его молодечество только с бабами и проявляется!
- Что? – громко с угрозой в голосе спросил Альварес, зло глянул на Тореса и порывисто выхватил из ножен длинный тяжёлый меч.
Торес испуганно выпучил глаза, и, инстинктивно попятившись, сделал два шага назад. Альварес быстро приблизился к привязанному индейцу, меч его молниеносно взлетел вверх и в следующую секунду со свистом рассекая воздух, обрушился на левое плечо возле шеи индейца. Резким, страшной силы ударом, Альварес разрубил индейского великана, на две половинки. Сверху донизу, через всё туловище. Половинки разъехались в разные стороны, к подножью деревьев, повиснув на привязанных руках.
- О-о-о-о! - в восторге воскликнули конкистадоры и зацокали языками, искренне недоумевая такой великой силы. - Вот так удар!.. Вот так силища!.. Славный малый. Настоящий рубака!
Альварес крутанулся на каблуках, резко отвернулся от убитого и стремительно подошёл к ошеломленному Торесу. Крепко схватил его за плечи, очень зло, колюче посмотрел ему прямо в глаза, и люто прорычал:
- Если ты, Торес, ещё, хоть раз, меня зацепишь. То вот перед всеми, даю слово испанского дворянина: что не добудешь ты здесь до окончания своего срока**. Просто не доживёшь до его конца! Я с тобою, слово чести, то же самое сделаю! – при этих словах он кивнул головой в сторону разрубленного индейца. - И уверен, что твои кости не твёрже за кости этого дикаря. Понял?
- А я… А я… А я что?.. Да я ничего... да я так... - вмиг протрезвев, запинаясь забормотал испуганный Торес, шкурой чувствуя, что смерть нависла над ним. - Да не подумай, Альварес, я и в мыслях не имел тебя обидеть. Я всегда к тебе хорошо относился. Всегда считал тебя своим добрым товарищем... А это как-то так… ненароком вышло... Ну, случайно вырвалось. Успокойся, Альварес, если я тебя, как-то, и обидел, то я извиняюсь и искренне жалею, что всё так нехорошо вышло. Вот при всех, хочу заверить тебя, что я твой верный друг, и навсегда им останусь. Можешь смело полагаться на меня, если возникнет надобность. Вот моя рука, друг, и пусть больше никогда никаких недоразумений между нами не будет. Альварес с отвращением оттолкнул от себя Тореса, и порывисто отвернувшись, нервно пошагал вместе с конкистадорами, что повели воинов к центру площади, где прямо в пыли сидели пленные жители этого селения.
- Я к нему по-доброму, от всей души, а он что-то злится, - будто бы не понимая в чём дело, пожал плечами Торес, а сам посмотрел в след Альваресу злым, полным ненависти взглядом.
В это самое время, индейский юноша пришёл в себя, начал стонать от невыносимой боли и грести землю, окровавленными собственной кровью, руками. Командир отряда конкистадоров, взглянул искоса на него, недовольно поморщился, но ничего не сказал. Так как в это время подошло к нему с десяток испанцев, что тщательно шарили в хижине вождя и возле неё и переключили на себя его внимание.
- Нигде нет - всё обыскали. Нет ничего, - теряясь под пристальным, тяжёлым взглядом командира доложил один из конкистадоров и беспомощно развёл руками.
_____
** В 1496 испанской король Фернандо и королева Изабелла подписали указ, согласно которому преступники, которые изъявят желание отправиться в Новый Свет, получали помилование: осуждённые к смертной казни должны были прожить там за свой счёт на протяжении двух лет, другие уголовные преступники, включая и тех, которым согласно приговору должны были отрубить руку или ногу - один год.
3
Через какое-то время касик пришёл в себя, стал осматриваться, очевидно, вспоминая, что произошло. Дон Хуан встал со стульчика, не спеша подошёл к связанному вождю и немного склонившись над ним, сурово и твёрдо спросил:
- Где ты дел своё золото? Ведь я знаю, что у тебя было много разных золотых украшений!
- Ни у меня, ни у моих людей нет больше золота, за исключением нескольких пустячков, с которыми кое-кто из них не смог, на свою беду, распрощаться, - спокойно ответил касик испанцу, и в глазах его засветилась нескрываемая насмешка.
- Как это - нет?! Ты что такое мелешь?! Где же вы его подевали? - с хитрой недоверчивой улыбкой спросил дон Хуан.
- Мы видели, что вы очень любите золото, - начал связанный по рукам и ногам касик, сделав попытку приподняться и опереться спиной об столб навеса, но напрасно – туго стянутые верёвки не давали ему возможности двигаться. – Мы видели, что вы поклоняетесь Богу Золота. Я знаю. Я видел: это очень жестокий, немилосердный Бог. Как только вы пришли на нашу землю, то с того самого времени, из-за этого проклятого золота, всё убиваете и убиваете наших людей. Вы ослеплены им, поэтому непрерывно воюете и проливаете много невинной индейской крови, вырезая целые племена. Мы всегда были вашими союзниками, и поэтому имели возможность, на протяжении довольно большого периода времени, наблюдать вашу беспредельную жадность, ненасытность, которую вы питаете к этому металлу. Я понял, что рано или поздно, когда вы перебьёте окружающие племена, то обязательно захотите отобрать золото и у нас. Но я не думал, что это так скоро случится, - с тяжёлым вздохом закончил касик и перевёл свой взор на юношу, который корчился в луже крови и жалобно стонал.
- Что ты мне тут такое мелешь, краснокожий? Или за полного дурака имеешь? Говори: куда золото подевали? Где спрятали? - перехватив печальный взгляд вождя, громко спросил дон Хуан, багровея от злости.
- Недели две тому назад, я созвал на совет своих людей и мы, посоветовавшись, решили собрать всё золото, что было у племени и выбросить. Так как думали, что вы не станете нападать на наше селение, если у нас не будет, этого треклятого, метала, - с большим достоинством проговорил касик, весь преисполненный гордости, от сознания, что благодаря его непоколебимой настойчивости было принято столь мудрое решение.
Вождь замолчал и с явным состраданием, снова посмотрел на невыразимо страдающего юношу.
- Так, куда же вы подевали своё золото? Где? вы спрятали все свои золотые украшения, собранные со всего племени? - с коварной ласковостью в голосе примирительно спросил дон Хуан, слащаво улыбаясь и ещё ниже склонился над касиком, напрягшись, весь превратился вслух.
В этот момент снова громко закричал раненный юноша, страдая от страшных мучений.
- Та замолкнешь ли ты, в конце концов, когда ни будь?! Сколько ты ещё здесь горланить будешь? И не околеет же никак, подлец этакий?! Вот уже живучая скотина попалась, - зло прокричал в сторону раненого юноши дон Хуан, и снова повернув голову к касику, нетерпеливо с напряжением в голосе спросил: - Ну-у, говори где..?
- А-а-а-а, - от невыносимой боли громко закричал раненный юноша, гребя окровавленными руками землю.
- Да, чтобы ты уже сдох побыстрей, гад несчастный! - с безграничной досадой в голосе прокричал дон Хуан в сторону юноши. – Ну, как ты уже мне надоел, сучий выродок. Ну, чего ты всё время орёшь, придурок? Даже спокойно людям поговорить не даёшь! Канал бы себе потихоньку раз сразу не кончился, так нет же, распищался, как паршивый поросёнок. На вид, такое плюгавое, а сколько шума наделал, пакостный. Прямо покоя от тебя никакого нет. Вот, уже ехидные твари, - сердито, с явным укором в голосе, бубнил конкистадор, подходя к юноше и вытянув из ножен меч, резким движением руки, отсёк ему голову. Голова, как мячик, отскочив в сторону и сделав полукруг, подкатилась к ногам дон Хуана. А глаза, ещё живые глаза, полные невыразимой жгучей боли и ужаса, казалось, укоризненно смотрели на испанца. Дон Хуан вдруг застыл и с полминуты с неподдельным интересом смотрел в те, ещё полные чувства глаза.
- Ну, чего вылупил на меня свои зенки, чертёнок неразумный, и так кротко, с мольбой смотришь, будто я тебе родная матушка! - спокойно заговорил он и вдруг со страшным, нечеловеческим, полным злобы смехом отбил её, сильным ударом ноги, далеко от себя.
- Приберите всю эту падаль! - сердито приказал он конкистадорам и немного тише добавил: - Здесь ночевать будем.
Порывисто шагая, дон Хуан приблизился к связанному касику и, наклонившись над ним, нервно спросил, сверля его злыми глазами:
- Так, где ты говоришь, вы золото запрятали?
- Мы его не прятали. Мы его собрали и всё выбросили в речку! - с откровенной радостью, чётко ответил касик, смотря на сбитого с толку конкистадора, насмешливыми глазами.
Дон Хуан задумался на минутку решая в уме: правду сказал индеец или соврал. Затем склонился ещё ниже и дрожащим от злости голосом, прорычал прямо в лицо касика.
- Если это правда, то тогда вы будете, до тех пор нырять в реку, пока его, всё, до последней крупинки, назад не достанете. Понятно?!
- Это невозможно, - спокойно возразил вождь, - так как в том месте река не имеет дна - там большой водоворот. А если кто из людей, попадал в него, то пропадал навсегда. Ещё никто и никогда из него не возвращался. Даже, бывало, и лодки он в себя втягивал, - злорадно говорил касик и с несказанной ненавистью, победно смотрел в злые, налитые кровью, глаза взбешённого дон Хуана.
Испанец прямо застыл от такого известия и с минуту усиленно размышлял над словами туземца. Он хорошо знал, что касик никогда не врёт, следовательно - говорит правду. Но его жадно-корыстный европейского склада ум, просто заклинивало от самой мысли о возможности такого поступка. Он напрочь отказывался верить в то, что можно собрать всё золото, имеющееся в племени и просто выбросить в водоворот. Не припрятать где-то в укромном месте, а выбросить в водоворот, и тем самым избавиться от него навсегда. Ну как это выбросить золото! Просто выбросить! Выбросить, да ещё в водоворот понимая, что это безвозвратно! А ведь у них было прилично золота, он видел его. Нет, такой поступок просто не укладывался у него в голове, он ему казался нереальным, невозможным и конкистадор решает, что касик ему всё же врёт.
- Ну что же? Раз ты такой упрямый, тогда придётся угостить тебя огоньком. Может быть, в этом случае, ты станешь более сговорчивым и перестанешь брехать? А? Касик? – немного успокоившись, спросил дон Хуан, зловеще улыбаясь и показал, своим людям, глазами на индейца.
Вождь гордо отвернулся от противного, ненавистного ему лица, самоуверенного, высокомерного конкистадора. Но, в этот самый момент, его подхватило четверо испанцев, и понесли, за несколько метров, к уже вбитому в землю невысокому столбику. Нецеремонно, как бревно, бросили касика на землю и грубо привычными движениями, сдирая кожу, продвинули они столбик между связанными ногами, немного ниже колен и крепко привязали. Привязали умело, так что пошевелить ногами было почти невозможно. А под ступнями, которые поднимались сантиметров на тридцать - сорок, над землей, неспешно, старательно раздули небольшой костёр. Красно-оранжевые язычки пламени, побежали по сухим, тоненьким веточкам хвороста, потихоньку, но необратимо ярко разгораясь. Хворост громко потрескивал, раскидывая жгучие искры. Костёр становился всё выше, и выше и вот первые язычки жгучего пламени лизнули голые ступни касика. Он, крепко стиснув зубы, немного поморщился от боли.
- Ну что? Может, уже скажешь: где вы золото спрятали? - с противной, высокомерной улыбкой спросил дон Хуан.
- Я уже сказал, - как можно спокойнее ответил касик, смотря в ясную глубину безоблачного неба.
Дон Хуан нервно прошагал взад-вперед с десяток шагов возле хижины, подавил в себе приступ ярости и глянул на напрягшегося от боли индейца. Язычки пламени уже опали и не лизали его ног, но жар от костра сильно припекал ступни. Конкистадор сделал знак рукой воину, что сидел возле костра и тот, сразу поняв, быстро набросил на огонь мокрую шкуру. Вернувшись к вождю, дон Хуан присел возле него на корточки и как можно спокойней, вкрадчивым голосом заговорил:
- Ты думаешь, мне хочется тебя мучить? Абсолютно нет! Я бы с радостью этого не делал, но ведь ты сам виноват – не говоришь правды.
Касик молча смотрел в высокое небо, и, казалось, совершенно не слушал конкистадора.
- Ну, хорошо, - теряя терпение, снова заговорил дон Хуан, но уже деловым тоном: - Давай договоримся, касик. Я не такой неблагодарный, как ты думаешь. Я с радостью пойду тебе на встречу. Помня то, что ты спас мне жизнь, тоже сохраню тебе жизнь. И даже больше: ты так и останешься вождём. Я сделаю тебя старшим надсмотрщиком. Ты будешь командовать всеми индейцами на промывке золота. Будешь заставлять их хорошо работать, и еды у тебя будет вдосталь. Ну, что? Договорились?
- Нет, – твёрдо произнёс индеец, слегка морщась от боли в попечённых пятках.
- Да, ты хорошо подумай! – произнёс весьма удивлённый конкистадор, так как не мог даже допустить такой мысли, что от такого заманчивого предложения касик сможет отказаться.
- Я не хочу такой жизни.
- Так! хватит дурака валять! – зло закричал дон Хуан. – Говори: куда золото дели? Куда спрятали?
- Там, за поворотом речки, с большого утёса бросили всё золото прямо в водоворот, - негромко произнёс касик.
- Бреши больше, краснокожий! Ты что? Меня в дурни пошить хочешь? А ну парни, убирайте шкуру и ещё подбросьте хвороста. Может хоть это поможет развязать ему язык, - со злорадством в голосе скомандовал дон Хуан.
Один из палачей с придурковатой улыбкой на небритом лице, одним движением сорвал с костра шкуру и подложил большую охапку хвороста на красные угли. Сухие тонкие ветви вмиг с хрустом вспыхнули, жгучее пламя быстро побежало вверх окутало ноги, на которых моментально стали выскакивать вздуваясь крупные белые пузыри, которые от большого жара почти сразу же, со шкварчанием лопали. В воздухе распространился запах горелого мяса. Касик напрягшись, поднялся и сел, перед столбиком, за которым горел костёр и жарились его собственные ноги, причиняя ему адские мучения. Горделивый индеец, закусив нижнюю губу, весь мелко дрожал от напряжения. Лицо его всё сморщилось от боли и обильно покрылось густым потом, который большими каплями стекал на, не менее мокрую грудь. Вождь напряжённо уставился, своими чёрными индейскими глазами, в огонь и, дрожа всем телом, молча терпел, не обронив ни малейшего звука. Он знал и видел, что сейчас к нему прикованы глаза всех его людей и конкистадоров, и именно поэтому стремился всей своей душой, если смерть уже неизбежна, то умереть с достоинством, как подобает вождю. Хворост прогорел, пламя опало, открыв местами чёрные, с обугленной свернувшейся лоскутами шкурой окружавшей открытые зияющие раны с побелевшим от большого жара спарившемся мясом. Касик тяжело и глубоко дыша, на пределе сил боролся с невыносимой болью, прямо прикипел глазами к своим покалеченным ногам, затем, с едва слышным стоном, бессильно откинулся на спину.
- Ну, что? Теперь будешь говорить, или ещё немного желаешь помолчать? - с самодовольной злорадной улыбкой спросил дон Хуан.
Касик с презрением взглянул на него и отвернул лицо в сторону.
- Ну, что же, пусть тебе ещё разок погреют ноги, пока ты сам не захочешь говорить, а я тем временем позабавлюсь с твоей женушкой. О-о-о! Какая она красавица у тебя! По старой дружбе тебе скажу, что она уже давно нравится мне, ещё с тех самых пор, как я, будучи раненным, лежал у тебя в хижине. Тогда не раз я любовался ею, желая её. А кстати, где же это она подевалась, что я её сегодня ещё не видел? – с лёгким беспокойством в голосе спросил дон Хуан у конкистадоров, которые столпились возле навеса, и с нескрываемым любопытством смотрели на всё то, что происходило.
- Да вот она! - громко воскликнул Торес, вытягивая из хижины за руку молоденькую женщину, жену касика.
Она, что было сил, упиралась, но не могла вырваться из большой сильной волосатой руки изрядно подвыпившего, грубого испанца. Юная жена вождя моментально приковала к себе восторженные загоревшиеся похотью взгляды грубых конкистадоров. Так как она на самом деле была удивительно красивая индианка, на вид не больше семнадцати - восемнадцати лет, с чудесной, стройной, соблазнительной фигурой, прикрытой лишь, причудливо разрисованной, набедренной повязкой. На её юном, волшебной красоты личику, отражалось большое внутреннее волнение. Она быстро пробежала напряжённым, обеспокоенным взглядом по дерзким, грубым, горящим животным желанием, лицам конкистадоров. И вдруг увидела связанного, тяжело дышащего касика, который бессильно лежал на земле, с ужасно покалеченными ногами, на которые страшно было даже взглянуть. Он смотрел на свою прекрасную жену красными, налитыми кровью глазами, полными великой печали и невыразимой любви. А она, эта необыкновенная красавица, смотрела в ответ с выражением безграничного горя и невыносимой душевной боли, что отражалась на её обворожительном личике. Вдруг изо всех сил молодица дернулась и вырвалась из большой руки пьяненького конкистадора, тут же бросилась к своему мужу, но её быстро ухватил за руку дон Хуан и резким, сильным движением на себя остановил.
- Куда же ты, прекрасная, волшебная птичка? - с нежной сладенькой аж до тошноты улыбкой произнёс дон Хуан. - Не надо так спешить. Мы сейчас пойдём вдвоём, в этот роскошный „замок”, - при этих словах он кивнул головой на хижину. - Любезненько «поговорим», пока твой упрямый, как осёл, дуралей, грея пятки не надумает сказать правду. А что касается меня - то я думаю, взяв во внимание твою исключительную красоту, эта, весьма приятная, «беседа», даст мне незабываемое наслаждение.
Конкистадоры громко и грубо захохотали. Красавица с ужасом в дивных глазах дернулась, пытаясь вырваться, но дон Хуан крепко держал её за руку, чуть выше локтя.
- Пошли в хижину, мой прелестный цветочек? - с наглой, сальной улыбкой сказал дон Хуан, и прибавил твёрдым, поучительным тоном: - Я не люблю, когда мне не повинуются! Будь кроткая и не зли меня, - при этих словах он больно сжал руку красавицы, от чего она поморщилась, даже немного присела и продолжил тоном, пронизанным жестоким цинизмом: - Будь послушной! Иначе я могу и обидеться, и тогда придётся тебе вести „беседы” со всеми моими солдатами поочередно. А они люди, большей частью грубые уголовники, невоспитанные головорезы и я неуверен, что тебе эти - „беседы” понравятся больше чем мой - изысканный «разговор» потомственного дворянина.
- Немедленно отпусти её - чётко и властно воскликнул касик.
Все конкистадоры с нескрываемым удивлением повернули головы к связанному пленнику. И сразу же заметили, что нижняя губа его прокушена насквозь, очень опухла, и алая кровь залив подбородок, двумя струйками потекла на шею.
- Она моя жена! А женщина касика не может принадлежать никому, кроме самого касика. Так что не смей, болван, к ней даже притрагиваться! Немедленно отпусти её, иначе Боги подвергнут тебя жестокому наказанию за такое кощунство.
- А-а-а, вот оно что? Так ты её муж?! - с отравляющей ехидностью в голосе спросил дон Хуан, и недобрая улыбка появилась на его устах. - О, ты даже и не догадываешься, какую интереснейшую мысль ты мне подал, но об этом чуть-чуть позже. А сейчас скажу откровенно: твоих Богов я не боюсь - они слабые, бессильные, никчемные уроды, раз не могут заступиться за вас. А что касается лично тебя…. Через минутку твоя жена будет изменять тебе со мною, за этими тонкими стенами твоей хижины. А впрочем пожалуй лучше будет если мы это устроим прямо на твоих глазах, – говорил он и с злорадством впился взглядом в глаза касика, желая увидеть душевные муки, но лицо вождя словно окаменело, было непроницаемо и дон Хуана это очень задевало.
Испанец несколько минут помолчал основательно обдумывая следующий поступок, которым он наверняка сможет вывести индейца из этого душевного равновесия, чтобы насладиться его унижением, чтобы этот гордый вождь валялся у его ног и слёзно умолял о пощаде.
- Но я не садист и не буду предавать тебя таким моральным мучениям, - Как можно спокойней с показным смирением заговорил дон Хуан. - Я в память о нашей дружбе, в момент освобожу тебя от адской пытки прочувствовать всю глубину ревности, прямо разрывающую душу мужа, который воочию лицезреет измену своей жены. Я по своей, исключительной доброте, прикажу солдатам отрезать тебе то, чем ты отличаешься от женщины. И тогда ты, в один миг, перестанешь быть её мужем. Следовательно, у тебя не будет причины ревновать и страдать по поводу её измены. А у богов твоих, если они есть, не будет никаких… абсолютно никаких оснований на меня сердиться, а тем более наказывать. Но я могу смилостивиться над тобой и лишить тебя такой, честно сказать, не очень приятной, процедуры оскопления. Конечно, если ты тоже пойдёшь мне на встречу и скажешь: где вы запрятали золото.
- Я уже говорил! - твёрдо ответил касик и тяжёлым полным ненависти взглядом смотрел в лицо подлого, коварного конкистадора.
- А ну, парни, сделайте его наполовину мужчиной или наполовину женщиной! Не знаю как это будет правильней сказать, - зловеще улыбаясь приказал дон Хуан.
Один здоровенный верзила, с улыбкой придурка, упёрся руками в высокий лоб касика, крепко прижав его голову к земле, чтобы он не поднимался. Второй из палачей, небольшим движением острого ножа, срезал шнурок, благодаря которому держалась набедренная повязка, и резким движением руки сорвал её.
- Ну что? Теперь–то ты уже расскажешь правду? - громко, с откровенной насмешкой в голосе, спросил дон Хуан.
Касик не имея возможности отвернуться, так как его голову крепко держал верзила, только с презрением скривил губы и закрыл глаза. Жена вождя вдруг с леденящим душу ужасом поняла, что хотят сделать с её мужем, кинулась к нему, но дон Хуан, легко отдёрнул её назад и с дьявольским смехом, больно сжал её хрупкую рученьку. Молодица аж присела от боли. Крепко зажмурилась, вдобавок прикрыла свободной рукой глаза, чтобы не видеть таких непостижимо-жестоких, каких-то адских издевательств над живым человеком и в бессильном отчаянии горько расплакалась.
- Начинайте, - скомандовал дон Хуан.
Один из палачей, с кривой улыбкой, захватил всё то, в свою здоровенную горсть, немного оттянул и медленно, с видимым наслаждением садиста, отрезал острым, как бритва, ножом живое тело. Касик, весь напрягшись, вытянулся как струна и только громко заскрипел зубами, выдержал эту невыносимую пытку, даже не застонав. А палач с отвратительным хохотом, оскалив кривые желтые зубы, поднялся на полный рост и, разжал окровавленную руку, показывая всем всё то, что было в ней.
- Это зажарь своему командиру на ужин, - тяжело дыша, с большим напряжением, сказал окровавленный касик, густо покрытый большими каплями пота и с ненавистью глянул на дон Хуана.
- Или может быть вы, многоуважаемый сеньор, желаете всё это съесть сырым и сейчас? – через секунду быстро с явно звучащим издевательством в голосе спросил вождь.
Как мощная бомба взорвался гомерический хохот грубых конкистадоров, которые не в состоянии были его сдержать. И схватившись за животы, прямо покатывались от смеха. Громко неудержимо смеялись, аж до слёз, они прямо заходились смехом аж до истерики, и в то же время, стараясь незаметно поглядывать на командира, мгновенно побелевшего от такой дерзкой, совершенно неожиданной выходки касика. Дон Хуан застыл на месте, только растерянно моргал глазами, тупо уставившись на вождя. Он чётко понимал, что нужно что-то быстро ответить, но в один миг в голове стало пусто, как в колоколе, исчезли все мысли. Он ни как не мог найти нужных слов и от нахлынувшего и переполнявшего его возмущения только, как рыба, без единого звука, открывал и закрывал рот.
И этим замешательством моментально воспользовалась юная жена вождя. Она резко выдернула свою ручку из слегка ослабленной руки конкистадора и бросилась наутек, но не сделала и пяти шагов, как толстая неуклюжая фигура Тореса перегородила ей путь. Он, гадко оскалившись, выставил навстречу ей острое копье. Мертвенно побледневшая красавица, едва смогла остановиться перед самым его острием, которое чуть-чуть не уперлось в её голую, нежнокожую грудь.
- Куда же это ты, птичка, собралась? Не старайся напрасно, красавица, отсюда тебе уже не вылететь! Отсюда у тебя одна дорога: только в постель к сеньору, - проговорил Торес, и насмешливо скривил свою и так довольно безобразную морду.
Связанный, истекающий кровью, касик, чётко вскрикнул, то ли так в отчаянии от своего бессилия, то ли может, что-то гортанно выкрикнул на своём индейском языке. Испанцы так и не поняли этого. Только его молоденькая жена встрепенулась, быстро глянула на вождя. На мгновение их глаза встретились и в тот же момент, какое-то сильное выражение твердой решительности мелькнуло на её прелестном личике. Она с нескрываемым отвращением перевела взгляд на дон Хуана, который ещё не пришёл в себя, от таких дерзких слов вождя, но уже быстрым шагом двинулся к ней.
- Я всегда, только с тобой буду, мой любимый! Догоняй меня! - с большим чувством воскликнула она на индейском языке и бросилась, молодой, почти девичьей грудью на стальное блестящее острие копья.
Именно в этот момент, когда дон Хуан протянув руку, хотел уже схватить её, острая сталь наконечника легко вошла в тело красавицы. Торес не надеялся на такой поступок, держал копье слабо и от толчка выпустил его. Конец древка уперся в землю и красавица с силой, прямо нанизалась на копье, аж острие его вышло через спину.
- Во дурная!.. Во бешеная!.. Вот сумасшедшая!!! – испуганно забубнил Торес, со страхом и виной посматривая на прямо отетерившего, от новой досадной неожиданности командира.
Дон Хуана застыл, немножко склонившись, с протянутой впереди себя рукой, с непомерно вытаращенными и без того слегка выпуклыми глазами. И с выражением глубокого негодования и откровенного сожаления, смотрел на тело молодой красавицы индианки, которое гибко извивалось в ужасных предсмертных судорогах.
Дон Хуан давно уже было положил свой глаз на эту, необыкновенной красоты, молодую женщину и терпеливо дожидался благоприятного момента, чтобы отобрать её у касика и безраздельно владеть ею. Он не раз, жадно смотрел на её молодую, чарующую красоту. Млел от сладкого теплого чувства, что в недалеком будущем непременно овладеет ею. Будет наслаждаться их близостью и испытывать королевских, или нет, даже больше, значительно больше: внеземных, божественных утех. Он жгучим, страстным взглядом смотрел на эту, невероятно красивую лесную фею и ему казалось... Нет, не просто казалось, он даже остро ощутил, что ни одна в мире женщина не сможет дать ему то, для души и тела, на что способная была эта, именно эта индейская красавица. И вдруг, когда эта, взлелеянная, тайная мечта уже наполовину осуществилась. Когда она, королева его тайных желаний, была уже в его руках... И что?.. Но почему была?.. Она есть, вот перед ним лежит такая красивая, чарующая, пронзённая насквозь острым копьем, в большой луже крови, и в тот же самое время её нет. Есть только холодеющее, застывающее тело. Вдруг он с разрывающей сердце болью понял: судьба надсмеялась над ним, показала ему языка и скорчила насмешливую рожу. Но не мог он такого стерпеть. Не в состоянии был так быстро примириться с этим и взорвался неистовой яростью, принявшись искать виновного, густо пересыпая свой речь такими отвратительными словами, которые не употребляют в порядочном обществе.
- Ах ты остолоп!!! Ах ты шут проклятый! Ах ты подлец скудоумный! - брызгая слюной горланил во всю мощь своих легких дон Хуан, подступая к подвыпившему конкистадору. - Что ты наделал, вонючая козлиная рожа? Пьянь подзаборная! Да я сейчас из твоей толстой спины ремни нарежу, тварюка ты безголовая! Головорез проклятый! Мерзкий оборванец!
- А я что?.. Да, я ничего, - лепетал смертельно испуганный Торес, быстро пятясь от внезапно взбесившегося командира. - Она сама, глупая бросилась... Я не думал, что так случится... Если сеньор желает, то я приведу вам самую очаровательную красавицу этого мира. Вы только прикажите, и я в момент обернусь. Спокойно! Спокойно! Вот я уже побежал за ней... Обождите минутку, сеньор, я сейчас! Я сейчас! Я сейчас приведу другую! - заискивающе и в то же самое время с ужасом говорил Торес, ловко прячась за спинами конкистадоров, и с неожиданной быстротой, как для его тучной фигуры, помчал к большой толпе пленных, согнанных на площадь селения.
- Да подавись ею сам, пьянь козломордая! Урод вонючий! Дурак пустоголовый, - с сердцем горланил ему в след дон Хуан.
- А ты куда смотрел?!! – вдруг набросился разъярённый командир на молодого конкистадора, что стал было возле Тореса преграждая индианке путь к бегству. – Ты-то куда смотрел?!! Почему копьё не отвел? – кричал он на растерянно хлопающего глазами парня и неожиданно сильным ударом в лицо сбил его с ног.
Торес спешивший убежать подальше вдруг понял: раз дон Хуана не приказал солдатам остановить и вернуть его, то буря, что было собралась над его головой, на этот момент миновала. Но он очень хорошо понимал, что сейчас просто необходимо где-то спрятаться и в дальнейшем, как можно дольше держаться подальше от глаз злопамятного командира.
- А ты чего разлегся здесь, скотина толстошкурая. Что? и дальше надеешься молчать, обезьяна вонючая? Да? - набросился на связанного касика дон Хуан и начал жестоко бить его кованными сапогами, по чём попало, выпуская, таким образом, жестокую ярость, которая его просто удушала.
Индеец закрыл глаза, казалось, был нечувствительным к истязаниям, которые терпел от разъяренного испанца, только тело его дёргалось от сильных ударов ногами.
- Раз так, то я сейчас, ещё немножко, подогрею тебе ноги, чтобы ты ненароком не озяб, уважаемый, - уморившись бить, с злой ехидностью говорил дон Хуан, тяжело отдуваясь, и подбросил, в почти затухший костер, большую связку хвороста и повернувшись к палачам скомандовал: - Загоните ему ещё и иглы под ногти. Пусть и этого блюда отведает обезьяна безхвостая.
Через десять минут, коновал, который был в отряде испанцев, и исполнял обязанности врача, склонившись над истерзанным, обезображенным телом касика, и приподняв ему веко, бесстрастно констатировал:
- Дикарь сдох.
- А почему так быстро – глупо спросил взбешённый командир и так зло посмотрел на коновала, будто именно он был в этом виноват.
- Наверное, сердце не выдержало, - спокойно ответил тот. - Да и крови много из него вышло.
- Вот гад! А на вид таким здоровым казался,- с досадой в голосе пробубнил себе под нос дон Хуан.
4
Гуакан сидел просто на голой утоптанной земле. Среди хмурых, придавленных горем, ошеломлённых такими неожиданно кровавыми событиями соплеменников, охраняемых вооружёнными до зубов конкистадорами. Испанцы, по несколько человек со всех четырёх сторон, не спеша, вразвалочку проходили в зад – вперед, по доверенному каждому в отдельности отрезку территории, сторожа пленных. Покрикивали на тех, кто хотел встать на ноги или просто, что-то копошился на месте, стараясь умоститься поудобнее. Охранники, дойдя до края назначенного им участка, сходились и вполголоса переговаривались между собой, и время от времени посматривали на тех своих товарищей, что добросовестно обыскивали хижины туземцев. Поговорив немного – расходились и шли в обратном направлении. Они, хоть и перебрасывались десятком другим слов между собой, но, тем не менее, очень внимательно следили за пленными, чтобы никто из них не убежал. Настроение у всех испанцев было хорошее, все надеялись, что золото скоро отыщется. И конкистадоры с шутками, громким смехом и грязным матом, выбрасывали из хижин наружу нехитрые, бедные вещи индейцев, тщательно и настойчиво искали золото, серебро, жемчуг, и вообще всё то, что представляло хоть какую-то ценность для них. Затем, когда все хижины были тщательнейшим образом обысканы, но, увы… безрезультатно, настроение у конкистадоров слегка испортилось и они явно заскучали.
Гуакан хорошо видел, что происходило в посёлке. Видел непостижимую, бесчеловечную жестокость конкистадоров: ужасную смерть своего мужественного, справедливого касика и его верной жены. Которые решили, лучше умереть, чем получить позорную жизнь, среди палачей своего народа. Он видел, как заскучавшие было конкистадоры решили немножко развлечься и из того небольшого отряда пленённых, что имели мужество бесстрашно, почти голыми руками, оказывать сопротивление испанцам возле хижины касика, вывели шестерых мужчин и крепко привязали к столбам. А с десяток конкистадоров с гонором выхвалялись, один перед другим, своей чрезвычайной меткостью и умением прицельно стрелять из луков. Они отмеряли шагами какое-то определённое расстояние, прочертили острым кончиком меча на земле черту. Шесть лучников стали в одну линию и, прицеливаясь, стреляли в привязанных индейцев. Но перед каждым выстрелом, громко выкрикивали, куда именно должна попасть их стрела. При этом конкистадоры старались попадать в такие места тела, чтобы обречённый, который служил мишенью, оставался как можно дольше живым. А если стреляли в грудь, то растягивали тетиву с такой силой, чтобы стрела, преодолев расстояние, вошла неглубоко в тело и, пройдя между рёбер - застревала, не причинив вреда жизненно важным внутренним органам. Иначе они не получали абсолютно никакого удовольствия стрелять по трупам. Победителем становился тот, кто чётко попадал в объявленное место и у кого «мишень» дольше всех оставалась живой. Гуакан видел, как облепленные стрелами словно дикобразы иголками, соплеменники уже не могли больше кричать и только по едва заметному движению оперенных концов стрел, было видно, что кое-кто из них ещё дышит, что он ещё жив. Закончив это состязание на меткость, и поздравив победителя, конкистадорам захотелось нового зрелища, они принялись устраивать «театр».
Гуакан смотрел, как с десятка два испанцев, быстро вкопали два толстых столба в метрах десяти двенадцати друг от друга. Сверху на них поставили длинную перекладину из нетолстого, но крепкого свежесрубленного ствола какого-то дерева, тщательно закрепили, крепко привязав концы перекладины к столбам. Так по-быстрому смастерили длинную виселицу, да и повесили на ней вряд сразу тринадцать индейцев. Это у конкистадоров называлось: „Во славу Христа и его двенадцати апостолов”. И подвешивали не просто так, как обычно это делалось, чтобы человек быстро удавился и всё. Нет, это уже было для них неинтересно. Сейчас они делали это хитро, тщательно вымеривали длину верёвки под рост каждого, оставляли ровно столько, чтобы обречённые, вытянувшись в струну только пальцами ног доставали до земли и слегка приподнявшись на цыпочках, могли бы вдохнуть в лёгкие хоть немножко воздуха. А так как на пальчиках долго устоять невозможно, то индейцы, сделав вдох снова повисали. Но веревки очень больно врезались в шею и они снова, судорожно вытягивались в струну, становились на цыпочки и, широко раскрывая рот, жадно хватали воздух. Конкистадоры став полукругом немного позубоскали, над нелепыми движениями и страшными выражениями лиц подвешенных, но такое однообразие вскоре им наскучило.
- Та скучно всё это! – прокричал Торес и громко предложил: - Давайте танцы устроим! Пусть танцуют краснокожие!
Прошёл гул одобрения на эти слова. Молодые конкистадоры быстро принесли раскалённые угли и подсыпали под ноги каждого подвешенного. Теперь индейцы, чтобы вдохнуть воздуха, должны были становиться босыми ногами прямо в красный, жгучий жар раскалённых углей и они становились, жадно хватали широко открытым ртом воздух, но обжёгшись, резко дёргались, высоко поджимая ноги. От этих резких движений, они стали раскачиваться на верёвках, врезаться между собой, нехотя пинали друг друга коленями. А петли немилосердно врезались в шеи, головы склонялись на один бок, в противоположный от узла верёвки, лица налившись кровью потемнели, глаза невероятно выпучивались, вываливался язык и от страшной боли появлялись невообразимые гримасы. А конкистадоры с видимым удовольствием, стали полукругом перед виселицей и с громким хохотом, наблюдали за этими беспорядочными, судорожными движениями обречённых, за сменой выражения их лиц, что перекашивались от невыразимых страданий. А некоторым испанцам настолько было от этого смешно, что прямо заходились смехом, катались по земле, так как происходящее воспринималось ими просто, как очень весёлое представление. Это были, как они называли „танцы висельников”. Когда все индейцы, „во славу Христа и его двенадцати апостолов”, окончательно удавились, и неподвижно повисли на верёвках, опустив попеченные ноги в тлеющий жар, испанцы, чтобы не скучать по быстрому организовали новое, но уже «спортивное» зрелище. ***
***Удивительно, что нашлись и такие историки, которые оправдывали преступления конкистадоров тем, что они попали в непривычные и очень тяжёлые условия жизни. Серые будни донимали их. Ведь там не было ни театров, ни ярмарок, ни концертов, ни карнавалов, как на родине. Отдушин не было, царила скука несказанная, вот «бедные» конкистадоры, как умели, так себя и развлекали.
Конкистадоры устроили состязание в беге. Взяли десять индейцев, обвязали толстым слоем соломы, затем выстроили в одну шеренгу, и одновременно факелами подожгли её сзади несчастных. Дав таким образом, „старт”. А перед этим уверили, что тот, кто успеет добежать до речки и нырнёт в её воды - останется жить. Бедные туземцы бросились бежать со всех сил, к тому же жгучий огонь не на шутку подгонял их. Сухая солома быстро разгоралась на ветру и обреченные с отчаянными, рвущими сердце воплями, падали на половине дороги от спасительной воды. Окутанные неумолимо обжигающим пламенем, живьём поджаривались в судорогах и невыносимых муках. Довольные конкистадоры хохотали от души, наслаждаясь таким „спортивным” зрелищем. Очень тяжело даже вообразить, настолько это всё было для них забавным и весёлым.
А один индеец, быстро пробежав метров пятнадцать, вдруг сообразил, что скоростью нельзя спастись и сразу же упал на землю, начал неистово кататься. И когда совсем погасил огонь, в мгновение ока вскочил, на ноги и во весь дух помчал к спасительной речке. Сильно дымила солома у него за плечами и вдруг вспыхнула большим пламенем, опаливши ему длинные волосы, очень припекло шею и спину, но ещё миг и он уже вскочил в воду. Индеец вынырнул, срывая с себя веревки и мокрую солому, рыдал от радости, что ему все-таки, в отличие от других, посчастливилось спастись. С улыбающимся сияющим счастьем лицом, выходил он из воды на берег, но насмешливо хохочущие конкистадоры забросали его камнями, говоря, что он нарушил правила соревнований. Индеец так ничего и не поняв, упал с проломленной головой и подхваченный течением быстротечной речки, пошёл на дно.
Утомлённые столь стремительно развивающимися, азартными развлечениями и находясь в замечательном расположении духа, от только что устроенного и увиденного незабываемого шоу, конкистадоры безразлично смотрели на двух юношей, последних из отряда сопротивления. Юноши были очень напуганы, горько плакали, и трогательно, на коленях молили о пощаде. Уговаривали оставить им их молодую, только что начавшуюся, жизнь. Испанцы, благодаря тому что, находились в добром расположении духа, смилостивились над этими беднягами и великодушно подарили им жизнь, но отрубили юношам обе руки. Привязали, какими-то рваными, узловатыми бечевками, их назад к туловищу несчастных. И грозно приказали, чтобы шли они с этими «письменами» к тем, убежавшим индейцам, которые прячутся в лесных чащах, и на неприступных горах. И рассказали, что такое же ожидает их, если они не возвратятся назад на работу в рудники и на промывку золота, откуда имели наглость удрать, самовольно оставив возложенные на них почётные обязанности.
Уже давно стемнело, но Гуакан видел, как на лужайке, ясно освещённой большими кострами. Толпа грязно пьяных конкистадоров, грубо матерясь и противно хохоча с циничным бесстыдством насиловали хорошеньких молодиц и молоденьких девочек подростков. Абсолютно не обращая никакого внимания ни на их горькие рыдания, ни на отчаянные, рвущие сердце мольбы о пощаде. А сопротивляющихся девушек нещадно избивали, силой заставляя покориться.
Ошеломлённый, растерянный, придавленный такими страшными, бессмысленно-жестокими событиями, которые произошли сегодня, Гуакан никак не мог понять: почему испанцы напали на них? Ведь они не причинили ничего плохого этим людям, а даже наоборот: всегда помогали им. Что случилось? Почему всё так вдруг, без всякой видимой причины, изменилось? До бесконечности разные вопросы роем носились в голове подавленного, избитого, шокированного наивного индейца. Это событие никак не улаживалось в его сознании, он никак не мог понять, как можно было так запросто, без всякого повода, без наименьшей провокации со стороны его соплеменников, напасть на селение и зверски, по садистски убивать мирных жителей, женщин, детей, даже младенцев. Как можно? так легко, вроде, между прочим, походя творить такие зверства и забрать с полсотни жизней, пролив столько невинной крови? И вдобавок всё это проделывалось так просто и деловито. Одно злодеяние быстро сменялось другим и одно жесточе и кровавее другого. Да и конкистадоры проделывали всё это настолько умело, быстро и совершенно обыденно, с улыбками и даже весёлым хохотом, что никак не верилось Гуакану, что это может быть действительность, что это всё на самом деле происходит. Всё это не укладывалось у него в голове, и казалось настолько невероятным и невозможным, что всё происходящее невольно стало восприниматься одним из тех ночных, ужасных кошмаров, которые могут насылать жестокие боги, или коварные лесные духи, наказывая за что-то человека. Он желал поскорее вырваться из этих цепких, крепких лап страшного кошмара и сильно щипал себя, кривился и горбился от боли, но ни как не удавалось ему проснуться. Он бегло, как-то виновато, посматривал на всех, вокруг сидящих родственников и тихонько, с трепетной надеждой спрашивал:
- „Это сон?.. Сон?.. Правда сон?”.
Но все только тяжело вздыхали и отводили, пряча, часто полные слез и отчаяния, глаза. Гуакан неистово, безжалостно снова и снова щипал своё и так очень измученное, опухшее от жестоких побоев тело. Закусывал разбитые, кровоточащие губы. Кусал их больно, вплоть до потемнения в глазах, но так и не мог вырваться из цепких, сильных лап этого ужасного кошмара. Никак не мог проснуться и встретиться с любимой женой и со своими весёлыми, дорогими сердцу детками.
- Неужели это всё на самом деле?.. Неужели всё это действительно происходит? - отказываясь верить, шептал он, а в мозге уже чёрная, страшная мысль, как тяжелым молотом стучала: - „Действительность! Действительность! Действительность!” - наполняя всю его душу безнадёжным мраком отчаяния.
А раз так, то он знал, что завтра их погонят, кого на шахту, а кого к речкам где промывали золото рабы индейцы других племён. Но не имело большого значения, куда именно погонят. Потому что, хоть в одном месте, хоть в другом, условия жизни и работы были настолько невыносимо-тяжёлые и страшные, что каждый день десятками гибли бедные пленённые туземцы. Кто от перенапряжения и недоедания, а кого надсмотрщики просто забивали насмерть, из-за наименьшего проступка, а то и просто ради развлечения. Потому что туземцы для конкистадоров, были всего-навсего дармовым рабочим скотом, на который, вдобавок не надо было тратиться, чтобы специально выращивать.
В голове Гуакана гудело от побоев и он тупо уставился незрячим взглядом себе под ноги, и так сидя застыл в тяжёлом мрачно-молчаливом отчаянии. А в сознании его мимовольно ежеминутно высвечивались до невыносимости страшные картины смерти его женщины и крошечек деточек, и нестерпимой болью резали ему душу.
- «Это, правда... Да, это правда», - неслышно лишь одними губами шептал он и ему самому позарез не хотелось жить, ни секунды больше. Ему даже начало казаться, что жизнь потихоньку-потихоньку, медленно покидает, оставляя это измученное тело и очень скоро, оно останется холодное и неподвижно-распластанное на земле. А его уже не будет, он, а верней его душа полетит вдогонку за душой любимой женщины, и за дорогими сердцу детками, за мужественным касиком и его верной женой. За всеми теми родственниками и соплеменниками, которые сегодня были так зверски убиты. Они, безусловно, направляются сейчас в Светлый Край Умерших, к своим родителям, дедам и далёким-далёким предкам. В тот Край где властвует справедливость, согласие и любовь и где никогда не появятся эти кровожадные, бездушные, проклятые конкистадоры. И от этой мысли, что утром испанцы найдут его мёртвое холодное тело. И что он не будет работать на жестоких, ненавистных пришельцев. И что этим самым он, поступит вопреки их желанию и их воли, у него возникло какое-то теплое чувство тихой, печальной радости, которая немножко согрела его застывающее сердце. Он был целиком и полностью сосредоточенный в себе, глухой и равнодушный ко всему окружающему и не слышал, что совсем недалеко, от ближайших деревьев, трижды громко прокричала ночная птица. А вслед за этим тихий, быстрый шёпот, как дуновение ветерка в ветвях деревьев, несколько раз пробежал среди пленных соплеменников. Не слышал, как выскочили из тёмного леса, который подступал почти к самому поселку, с десятка три голых, разрисованных индейцев. Очевидно, это были те воины, что рано утром ушли на охоту и те, кому посчастливилось убежать днём, все они где-то в лесу встретились и собрались в этот отряд. Воины с боевыми выкриками бросили в охранников копьями и с одними дубинами набросились на вооруженных конкистадоров. Гуакан услышал лишь гром выстрела и сразу же увидел, как пленные соплеменники вмиг сорвались с места, сбив охранников с ног, помчали, что было сил к спасительному тёмному лесу. Поднялся страшный шум. Охранники стреляли, падали раненные или убитые, о них спотыкались другие, тоже падали кувырком. Но напуганная, пронизанная животным страхом, ничего не понимающая, плотная толпа, мчалась всё вперед. Топтала упавших и неистово вопящих женщин и детей, которые гибли просто под ногами ошалевших от несказанного страха и неодолимого желания спастись. Горящих, только одним безудержным стремлениям: Спастись! Спастись! Спастись, во что бы то ни стало! Убежать как можно скорее и подальше от этих нелюдей и спрятаться в самой гуще леса.
Гуакан машинально тоже вскочил на ноги и побежал в толпе, собственно никуда не глядя, ни к чему не присматриваясь, но всё при этом как-то мимовольно видел и запоминал. Толпа с громким криком вбежала в лес. Долго ещё, в страхе быть настигнутыми, бежали люди, но потихоньку успокоились и собрались вместе.
5
День начался как-то сразу, как это всегда происходит в тропиках, стало светло, без всякого сумеречного перехода, как в умеренной зоне. И ночные звуки быстро сменились дневными. Засуетились птицы в кронах деревьев. Вспорхнули, с резкими криками перелетая с места на место, разноцветные попугаи. Запели, защебетали иные птицы, тщательно вычистив свои яркие перышки в первых лучах ласкового утреннего солнца. В кустах, в траве кто-то зашуршал. Угадывалось движение малых и больших насекомых, жучков, паучков, муравьёв и со всех сторон слышался тихий шорох, шуршание, стрекотание и цокот. Пробудились жители леса и начали каждый на свой лад и на разные голоса прославлять новый день. Утро было самое обыкновенное, как и вчера и позавчера, и неделю назад. Всё живое жило своей обычной жизнью и им было совершенно безразлично, всё то, что происходило вокруг. Ничто здесь, в лесу, не говорило и не напоминало о вчерашней невероятно жестокой кровавой трагедии, которая так неожиданно ворвалась в одно из мирных индейских селений, из-за неутолимой жажды наживы корыстолюбивых конкистадоров.
Гуакан склонив голову на грудь, бесцельно, машинально брёл по тропинке на которую случайно вышел. С того самого момента, как убежал, он не останавливаясь слонялся, блуждая по лесу, как слепой натыкался на кусты и молодые деревца, пошатывался от усталости и спотыкался о лианы, узловатые корни, что кое-где повылазили из земли. Но не чувствовал боли, не думал куда идёт, да и казалось не замечал ничего того, что было вокруг. Он целиком и полностью был поглощен своими страшными думами.
Вдруг из-за поворота тропы вынырнуло четверо разрисованных разными красками индейцев. Увидев Гуакана, они от неожиданности всполошились, быстро переглянулись между собой, одновременно остановились и резко, как по команде, вскинули копья над головами, готовые бросить. Но то, что это был одинокий индеец, их сразу успокоило. Гуакан низко опустив голову, устремив невидящий взгляд себе под ноги, медленно, походкой смертельно уставшего человека шёл по тропинке прямо на группку индейцев, но их совершенно не видел. Воины внимательно смотрели на этого немилосердно избитого, с разбитым и сильно опухшим, измазанным запёкшейся кровью, лицом индейца и только когда он подошёл совсем близко, они с трудом узнали в нём своего соплеменника. И с видимым сочувствием снова переглянулись между собой.
- Ты куда направляешься, Гуакан? – негромко, с грустью в голосе, спросил высокий широкоплечий индеец с каким-то фантастическим узором на груди, и с длинным испанским мечом на боку.
Но Гуакан совершенно не отреагировал на вопрос, он ничего не слышал, ничего не видел и так бы и прошёл мимо них, если бы тот самый индеец не остановил его, крепко схватив за руку. Гуакан сильно вздрогнул и, сделав неожиданно резкое движение, вырвался, быстро отскочил в сторону. Налетел на невысокий куст, перевернулся через него, оцарапался, но в тот же миг, вскочил на ноги, порывисто повернулся к индейцам лицом, выставил впереди себя согнутые в локтях руки, с растопыренными скрюченными пальцами, даже оскалился, как дикий зверь, готов был защищаться. Его мутный, напуганный, даже немного сумасшедший взгляд быстро бегал по неподвижным фигурам соплеменников, которые молча, смотрели на него мрачными, но полными сочувствия глазами.
- Гуакан! Брат, опомнись! – медленно с теплотою в голосе заговорил великан и сделал шаг к напряжённому, на вид как будто слегка обезумевшему, готовому к схватке индейцу. - Опомнись, ведь это я - твой брат Гахари. Успокойся, брат - мы же свои!
Негромкие слова, сказанные родным ему, индейским языком, да и ещё знакомым с самого детства голосом, немного успокоили Гуакана. Глаза его перестали непрерывно бегать, он пристально уставился, мутным взглядом, в лицо брата и потихоньку стал приходить в себя. Руки его бессильно опустились.
- Туда сейчас нельзя идти - там пожарище!.. Там испанцы! Там смерть! Пошли с нами, брат. Пошли, - говорил Гахари, неторопливо приблизившись к Гуакану, и легко обнял его рукой за плечи, развернул и медленно повёл с собой, негромко, успокаивающим тоном рассказывая: - Мы сейчас пойдём к Большому камню, который находится в луке реки. Там должны собраться, если не все, то, по крайней мере, большинство, из спасённых. А там, брат, посоветуемся со всеми и подумаем, что нам дальше делать? Куда уходить? Где поселиться? Идём быстрее, брат, так как времени у нас маловато. Скорее всего, испанцы пустятся в погоню за нами. Давай ускорим шаг.
Гуакан успокоенный тихими словами родного языка, и переполненным печали голосом брата, шёл, будто во сне. Он уже ни о чём не думал, в голове его был сплошной мрак и боль. Боль, страшная боль, будто кто вонзил пальцы в мозг и разрывал его руками.
Через полчаса, а вернее минут через сорок, индейцы вышли из леса на берег речки, где деревья росли намного реже, и здесь, под ними, небольшими группками, сидело человек шестьдесят пожилых, малых и молодых индейцев и индианок. Гахари быстро обвёл всех внимательным взглядом и сразу же начал, не очень громко, но так чтобы его все слышали, говорить. Он призывал людей идти вместе с ними в горы, где скорее всего уже собрался немалый отряд беглецов из разных племён, которые не захотели повиноваться воле жестоких конкистадоров. И вместе с теми непокорными смельчаками давать отпор жестоким, жадным ко всему пришельцам. Он пылко призывал соплеменников к вооружённой борьбе. И в ту же самую минуту, с леденящим душу ужасом видел, что из всех людей, которые здесь собрались, только у нескольких мужнин, от его слов глаза заблестели решимостью и отвагой. Что только считанные люди разделяют его точку зрения. Остальные воины не поднимали даже голов, тихо сидели, придавленные страшным горем и казалось, были абсолютно равнодушны ко всему, что происходило вокруг. Несколько молоденьких мам безутешно плакали, тихонько всхлипывали, и с нежной заботливостью прижимали к, припухшим от молока, персам своих грудных детей.
Властвовала тишина, люди упрямо не поднимали глаз и никак не реагировали на проникновенные, полные решительности, слова Гахари. В остром отчаянии, больно сжималось отважное сердце, так как показалось ему, что они не слышат, что все эти люди вдруг в одночасье оглохли от горя. Гахари после непродолжительного молчания снова начал, немного растерянно, говорить, но с каждым словом всё больше и больше распалялся, так как всей душой желал привлечь к себе их рассеянное внимание. Зажечь их своими мыслями, своей решительной отвагой, да и вообще возвратить к жизни этих опустошенных духом одноплеменников. Он долго говорил, умолял, заклинал и, в конце концов, один хромой пожилой индеец встал на полный рост, обвёл всех потухшим взглядом и негромким голосом начал говорить:
- Я долго жил, много видел. За свою жизнь принимал участие во многих битвах. Несколько раз сражался, даже, с самими карибу, а они, как вы знаете, сильные и смелые воины. И вы все знаете, что я не из трусливых и не страх заставляет меня сейчас говорить такое. Я высказываю свои собственные мысли, к которым пришел после долгих часов тяжёлых раздумий. Всё что ты сейчас предлагаешь, смелый Гахари, является полнейшей бессмыслицей. Мы, наверное, никогда не сможем победить белых. На их стороне невиданная сила, им даже громы служат, которыми они с лёгкостью убивают наших воинов на далёком расстоянии. Им также служат большие сильные звери, которые без всякого ропота носят на себе конкистадоров и своими быстрыми сильными ногами топчут наших воинов. И ко всему этому, белых ещё защищают железные панцири и шлёмы, которые наши стрелы и копья не могут пробить. В конце-концов они имеют острое железное оружие. Это могучее оружие! А мы голые и беззащитные перед ними. Чем мы можем противостоять им? Чем мы можем их одолеть? Каким оружием, спрашиваю я тебя, мы смогли бы победить их? Нет, у нас ничего кроме сильных рук, смелых сердец, и отважных душ! Поэтому я и призываю вас всех не идти в горы к повстанцам - их всё одно, рано или поздно перебьют, а лучше разойдёмся по соседним селениям, где у каждого из нас есть родственники и где нам не откажут ни в крове, ни в пищи. А та...
Индеец оборвал свою речь на полуслове, махнув безнадёжно рукой. Воцарилась тишина, люди подняли головы и напряженно смотрели на старого воина, который вдруг смолк. Они, замерев ожидали, что сейчас он должен сказать что-то наиважнейшее, самое главное, что всех успокоит, но он уже молча садился на место, снова устало опустив взгляд в землю.
- Мы все знаем, что ты всегда был смелым воином. Тем не менее, сейчас ты не руководствуешься разумом. Душу твою переполнила горечь потери наиболее дорогих твоему сердцу людей, а страшное, чёрное отчаяние, пленив тебя, затмило разум. Поэтому тебе и кажется наше положение таким безнадежным. Я абсолютно с тобой несогласный, седоволосый воин, и особенно в том, что конкистадоры непобедимые. Я сам, собственноручно, убил уже двух белых, - при этих словах Гахари горделиво выпрямился ещё выше поднял голову и выпятил вперед могучую, мускулистую грудь, продолжал дальше: - И поэтому я могу, с абсолютной уверенностью заявить, что их тоже можно убивать и побеждать. Белых нужно бить их же оружием, - и Гахари с победным видом выдернул из ножен меч, взмахнул им над головой и острое лезвие, заблестело в лучах тропического солнца. - А чтобы завладеть их оружием, нужно убивать испанцев поодиночке, небольшими группами. Наблюдать за фортом, следить за небольшими отрядами отправляющимися за продовольствием к разным селениям, а в удобных местах окружать их и уничтожать. А когда будет у нас достаточно оружия, тогда...
- Та, хватит уже спорить! Решайте уже поскорее, что будем делать? Куда будем уходить? - в отчаянии закричала одна из женщин, сорвавшись на ноги и заламывая себе руки, заметалась между сидящими. - Нам нельзя тратить больше времени! Уходим! Здесь очень опасно! Убегаем отсюда!
- Да, ты правильно говоришь, женщина: нельзя тратить больше драгоценного времени, надо что-то предпринимать, - быстро проговорил Гахари, отступив, на шаг, от дрожащей рыдающей в истерике женщины. - Поэтому я предлагаю идти вместе вдоль речки, против течения, вплоть до утёса, который возле водоворота, а там уже разделимся: кто захочет со мной, пойдет в горы, а остальные пусть разойдутся по соседним посёлкам.
Спустя некоторое время быстрой ходьбы, напуганные беженцы, добрались к утёсу. Это был большой обломок скалы, что врезался далеко в речку и на несколько метров гордо возвышался над водою. Верхняя часть его была ровная, как стол и образовывала собой небольшую площадку. А внизу речка налетала на него, с шипением и плеском разбивались волны об твердый гранитный бок. И немножко замедлив свой бег вода, бурля и пенясь, обтекала его, а на противоположной стороне утёса образовывался большой водоворот. Который втягивал в себя всё без разбора: ветви, траву, листву с деревьев, даже каноэ, вообще всё то, что приносили ему быстрое течение речки.
Дойдя к утесу люди останавливались, выбирая удобное место, чтобы присесть и хоть немного отдохнуть.
- Не останавливайтесь! Не останавливайтесь! - перепугано взвизгнула та самая нервная женщина. - Убегаем! Бежим! Здесь опасно!!! Я чувствую её... Убегаем! Смерть!.. Смерть нависла над нами!... Вот она! Вот!... Кругом она! Сме-ерть пришла-а-а.., - истерически кричала она, дрожа всем телом, и порывисто озиралась на все стороны, полными ужаса обезумевшими глазами, вроде и в самом деле воочию видела смерть и вдруг, с пронзительным воплем сорвавшись с места, бросилась бежать к лесу.
- С ума сошла бедолашная, - с сожалением выдохнула какая-то молодица, вытирая рукой крупные слезы.
Вдруг, за их спинами послышался недалёкий, нарастающий лай озлобленных собак. Все индейцы вмиг повернули головы в ту сторону и обомлели от страха увидев, как с десяток здоровенных собак вытянувшись в длинную цепочку, мчались во весь дух по их следу, прижав к головам острые уши и высунув набок, из зубатых пастей, красные языки. А за собаками со свистом и гиком мчался небольшой отряд закованных в броню всадников. Одни конкистадоры, увидев беглецов, выставили впереди коня острые копья, а другие, выхватили мечи из ножен и угрожающе размахивали ими над головами.
От такой картины ужас властной холодной хваткой сжал души бедных, вконец перепуганных индейцев. Стон и истерический вопль смертельно перепуганных женщин и детей, как бритвой разрезал воздух. Окончательно растерявшиеся туземцы, в беспорядке засуетились, сталкивались между собой, спотыкались и не знали что предпринять, как действовать дальше. У всех в голове возникла лишь одна мысль – это спастись. Спастись, во что бы то ни стало от этих жестоких, кровожадных захватчиков. От этих безжалостных хищных зверей в человеческом образе.
- Скорее! Скорее к деревьям! - с риском сорвать голос, что было сил заорал Гахари, силясь перекричать взметнувшиеся в небо истерические вопли женщин. - Скорее к лесу, а там пересечём его, и все уйдём в горы! Помните: горы - это наше спасение! Все в горы, к повстанцам!
До леса было недалеко, но бежать босыми ногами по острым осколкам камня было неудобно и больно. Не успели передние из беглецов добежать к первым деревьям рощи, а на задних, а это преимущественно пожилые люди и слабые женщины с детьми, налетели собаки. Они умело сбивали с ног испуганных туземцев и со злобным рычанием кусали их за голые ноги, ягодицы, руки. Немилосердно вгоняли свои большие клыки в тела индейцев, заворачивали их, как скот, назад к конкистадорам.
Бледный, дрожащий всем телом Гуакан, прежде чем нырнуть в рощу, под широкие кроны деревьев, оглянулся и увидел, как здоровенный чёрный как сажа, пёс догнал молоденькую, хорошенькую, словно весенний цветочек, девушку, лет пятнадцати, в которой он вдруг с ужасом узнал свою племянницу. Большой кобель подпрыгнул и с силой ударил в спину передними лапами. Девушка, падая развернулась, упала спиной на острый камень. Она молча, с полным невыразимого ужаса глазками, смотрела на пса, несмело выставив впереди себя слабые сильно дрожащие руки. Инстинктивно пытаясь защититься. Озлобленный кобель со злым рычанием молниеносно бросился на неё. Схватил большими острыми зубами за нежную левую девичью грудь и вмиг вырвал кусок её, вместе с соском, и сразу же, на глазах заглотнул, ещё живу плоть, почти не разжёвывая. Завопила юная индианка от невыносимой боли, схватившись руками за страшную рваную рану, стараясь закрыть, так и хлынувшую кровь. Вскочив на ноги, бросилась куда-то в сторону, но не сделала и трех прыжков, как тот самый чёрный пёс с окровавленной мордой, снова сбил её с ног, и вогнал свои белые клыки ей в руку немного ниже локтя. Девушка, как-то вывернувшись снова вскочила на ноги, но подскочило ещё две рыжие собаки и горчащий, пронзительно вопящий клубок, покатился по острым сколкам камня. Через несколько секунд послышалось предсмертное хрипение, что вырвалось из перегрызенного горла девушки. Наблюдая за этой сценой, не спеша, подъехал один из всадников, голосом и кнутом отогнал взбешенных от запаха крови голодных псов. Собаки огрызаясь, нехотя отбежали, оставив после себя, неподвижный окровавленный шмат рваного, с висящими клочьями на костях мяса. Они недовольно косились злыми глазами на испанца, что громко и грязно матерился на них, угрожая кнутом, а сам совершенно спокойно, с холодным безразличием рассматривал обезображенный труп юной девушки.
- Смотри, Торес, - обратился испанец к заросшему звероподобному толстяку, что как раз подъехал на плохонькой лошадке, и противно засмеявшись, указал рукой на окровавленный растерзанный собачьими клыками труп девушки. – Ты видишь? Тот чёрный чёрт, жрёт краснокожих с большей охотой чем свиней, да ещё и других своим примером увлекает.
- Пусть себе жрут, раз мясо этих обезьян им по вкусу, - засмеялся Торес и серьёзно прибавил: - Этих дикарей и так до чёрта вокруг. Хватит и нам и собакам.
Гуакан, ужасно поражённый до самой глубины души этим страшным зрелищем, застыл на месте, казалось, превратился в само только зрение. Смотрел непомерно вытаращенными глазами на всё то, что происходило вокруг. А в ушах его невыносимо громко звучали полные отчаяния предсмертные вопли, пронзительный визг и булькающее хрипение, его племянницы, которую злобные собаки раздирали живьём, на куски, и резали ему сердце, ввергая в невыносимую пытку его душу.
- Давай!.. Давай вперёд! Бежим брат Гуакан! Скорее вперёд и не засматривайся! Мы должны спастись! Понимаешь? Спа-асти-ись! Спастись, чтобы отомстить! Отомстить за всё и за всех! За всех!!! - раздражённо кричал Гахари, крепко ухватив Гуакана за руку и силком потянул за собой, между деревьев, по едва заметной извилистой тропинке.
Гуакан снова получил невыразимо большой нервный стресс от увиденного и, казалось, был снова немного не в себе, будто не при здравом рассудке. Смотрел какими-то затравленными, безумными глазами по сторонам, и вынужденно, какими-то неуверенными шагами, тащился за братом, нетвердо переставляя бессильные, будто ватные ноги. Едва лишь Гахари успел затянуть его в лес, как подлетели всадники на взмыленных конях и отрезали остатки индейцев от деревьев. И с помощью копий, кнутов и собак сбили пленных в плотную толпу и потихоньку оттеснили к самому берегу речки. Здесь конкистадоры оставили с десяток своих для охраны, а остальные снова натравили собак, пошли по следам индейцев, которые всё-таки успели вбежать в лес.
6
Тропа пошла в гору и Гахари тяжело дыша и обливаясь обильным потом не выпускал, с силой тянул за собой беспомощного Гуакана, а второй рукой придерживал меч, чтобы не очень раскачивался на поясе и не бил по голым ногам. Гахари всё время напряжённо прислушивался к лаю собак, что слышался, казалось, со всех сторон. К грозным выкрикам и грубому матерному слову конкистадоров. К громко звучавшим в лесу, отчаянным воплям беззащитных индейцев, которых отыскали вражеские собаки. Вдруг Гахари резко остановился, несколько секунд застыв на месте, прислушался. И очевидно услышал то, чего боялся услышать, быстро засуетился, подталкивая равнодушного Гуакана к большому разлогому с густой кроной дереву.
- Лезь!.. Лезь скорее! Нельзя тратить ни секунды - за нами идут собаки! - обеспокоено заговорил Гахари, подсаживая ослабевшего брата на нижнюю ветвь.
Гуакан машинально перелез с одной на другую повыше, как-то небрежно стал и снова, как в сон, углубился в свои чёрные страшные мысли. Гахари ловко взобрался на дерево, удобно примостился над головой брата и сквозь густую листву увидел, как из-за поворота тропы выскочил индеец. Он во весь дух промчал под деревом, и исчез за зеленью густых кустов. И только он пробежал, как на дорожке появилось два здоровенных пса. Они опустив морды к земле громко лая мчались следом за туземцем. Не успели ещё собаки исчезнуть из виду, как послышался топот копыт и на тропу выехал Альварес. Он, прислушиваясь к лаю псов, ехал за ними, а сам чему-то улыбался.
Блуждающий взгляд Гуакана случайно остановился на всаднике, а увидев его, такое знакомое, красивое улыбающееся лицо так и прикипел к нему глазами. Моментально в мозге индейца восстали ужасные по-садистки жестокие картины убийства его дорогих маленьких ни в чём неповинных деточек и своей единственной, пылко любимой жены. Ноздри его нервно задрожали, губы растянулись в страшной улыбке, и всё лицо исказилось, отображая всю ту страшную безграничную ненависть, которую он моментально ощутил к этому молодому, чему-то радующемуся мужчине. Гуакан сейчас люто ненавидел его каждой клеточкой своего тела, каждой фиброй своей души и ощутил, как неведомый им до сих пор, страшный яростный гнев стремительной волной полностью заполонил его душу, зажёг мозг неудержимой жаждой мести. Глаза его вспыхнули зловещим блеском и Гуакан ни мгновения не раздумывая с громким звериным рыком бросился с ветки прямо на голову проезжающему под деревом конкистадора. Конь испанца с перепугу шарахнулся в сторону, но Гуакан уже крепко обхватил голову Альвареса защищённую стальным шлемом и повалились они вместе на землю. И как раз в тот самый миг, когда они падали с коня, Гуакан вдруг понял, что голыми руками он ничего не сможет сделать, что он не сможет причинить вреда этому закованному в железный панцирь врагу. И вдруг краешком глаза заметил старенькую, но крепкую на вид палицу, которая лежала на краю тропы под кустом. Очевидно выброшенную или оброненную в спешке кем-то из индейцев. Гуакан тут же выпустил испанца, а ударившись о землю, мигом перекувыркнулся через голову, схватив в руки палицу и мгновенно вскочил на ноги. Альварес также срываясь с земли на ноги, попытался выхватить меч, но ощутив резкую острую боль в ноге, громко ойкнул и как подкошенный повалился на бок. Именно в тот самый миг, когда Гуакан с невероятной силой, неизвестно откуда взявшейся и моментально налившей его мышцы, обрушил мощнейший удар палицей по шлему конкистадора и тем самым ускорил его падение.
- Это тебе за дочь! А это тебе за жену! А это тебе за сыночка головорез несчастный! Проклятая тварюка! - приговаривал Гуакан и что было сил лупил по голове ничком упавшего врага.
Гуакан обезумел от ярости. Пылал сейчас только одним желаниям – это убить, раздавить, растоптать, стереть в порошок, в конце концов, этого жестокого, ненавистного врага, который причинил ему такое страшное горе и адские мученья. Но как на беду: толи палица была из мягкой породы дерева, толи сталь была очень крепкая, но как бы то там ни было, а на шлёме от этих страшных ударов оставались только небольшие вмятины. Гуакан видя это, чуть не заплакал от своих тщетных попыток убить ненавистного врага. Бросив палку, он ухватился руками за шлём, чтобы сорвать его, и разбить незащищенную голову лежащему в беспамятстве конкистадору. Два раза с силой дёрнул его на себя, но эти усилия были напрасные - шлём был застегнут кожаным ремешком под подбородком. Немного не воя от такой тщетности своих усилий, индеец быстро охватил руками открытую шею Альвареса, сильно сжал руки, желая удушить ненавистного врага. Но желанию Гуакана не должно было сбыться, так как в этот самый момент на тропе появился на плюгавой шкапчёнке Торес и увидев индейца быстро выстрелил из мушкета. Пуля навылет пробила плечо Гуакана не зацепив кости. Он правой рукой резко ухватился за жгучую рану и только лишь сейчас в шаге от лежащего Альвареса заметил его меч, который тот падая выпустил. С воплем полным злобы и отчаяния повернулся он к Торесу, помешавшему ему осуществить свой план мести. Толстяк не спеша осторожно приближался, быстро ворочая головой осматривался вокруг, опасаясь того, что могли быть ещё где-то запрятавшиеся в кустах индейцы. Вдруг затрещали ветви и с дерева слетел Гахари. Торес с силой натянул поводья, что аж конячка высоко задрав голову сделала два шага назад, в момент выхватил меч и быстро испугано вертел головой озираясь вокруг ожидая нападения из кустов, плотно растущих по краям тропинки.
- Убегаем! - крикнул Гахари и, крепко, схватив брата за здоровую руку, с силой потянул его за собой в кусты.
Торес, опасаясь засады, не погнался за индейцами, а неторопливо подъехал к распластанному на земле конкистадору. Спешившись с коня, внимательно взглянул ему в лицо, тот стал приходить в себя и открыл глаза.
- О-о-о! Альварес, какая приятная встреча! - с напускной манерностью заговорил Торес и даже слегка поклонился. - А я то думаю, кого это здесь краснокожие с такой охотой принялись убивать.
- Да, спасибо тебе большое, Торес, я всегда буду помнить, что ты мне жизнь спас, - с торжественными нотками в голосе проговорил Альварес, и благодарно улыбнулся. - А я вот, неудачно упал с коня и, вроде как, ногу поломал. Болит так, что нельзя даже пошевелить. Ещё раз благодарю тебя, Торес, за то, что выручил меня с такого переплета.
- О-о, не стоит это никакой благодарности, сеньор, - быстро и с какими-то неприятными нотками в голосе заговорил Торес. - Если бы я только знал, что это именно вы изволили здесь растянуться на травке, то тогда бы я не спешил, и не помешал бы этим краснокожим обезьянам. Будьте уверены, я дал бы им возможность, к полному их удовлетворению, ухайдокать славнейшего сеньора. Да, жаль, что всё так вышло, но незачем понапрасну сокрушаться, так как это дело вполне поправимое. Ведь, правда, Альварес - это всё можно легко поправить. Так сказать, исправить ошибку, - хотя и улыбаясь, но с холодным злорадством в голосе говорил Торес, поднимая с земли обронённый Альваресом меч.
- Ты что это, Торес, слегка мозгами повредился? Или утреннее солнышко тебе уже головушку напекло? А может ты из глубокого похмелья своих от краснокожих отличить не можешь? Во всяком случае, если это у тебя такие шутки, то они неудачные и неуместные! - с показной беззаботностью проговорил Альварес, а сам уже чётко понимал, что конкистадор говорит всё это на полном серьёзе.
- Та, какие здесь могут быть шутки, сеньор? Как вы, глубокоуважаемый, уже сами, только что, могли убедиться, что сам!.. Сам Господь Бог желал, чтобы вы уже сегодня предстали пред его ясными очами. А меня так некстати дьявол принёс, и всё испортилось, пошло не по плану. Я даже не сомневаюсь в том, что и вы, сеньор, конечно же, тоже, хотели бы поговорить с самим Господом Богом. Правда? Ведьчесть-то какая! А тут, как на беду, я припёрся. Смиренно прошу меня извинить, - при этих словах Торес криво усмехнулся каким-то своим мыслям и дальше продолжил говорить, но уже простым таким тёплым приятельским тоном, как будто речь шла о чём-то очень незначительном: - Да не сокрушайся так сильно, Альварес, не грусти - я только на минутку оттянул твоё путешествие на небеса. Прости, буквально через несколько мгновений я всё исправлю. Всё сейчас устрою по Божьей воле. Так как больше всего на свете боюсь идти против воли нашего Господа Бога. А ты не переживай, я всё проделаю в лучшем виде. В этом ты можешь полностью на меня положиться. В одном даже могу тебя твёрдо уверить: мучиться, по крайней мере, долго не будешь. Хотя и говорят, что мучения очищают душу, но прости, у меня катастрофически не хватает времени, сделать тебе такое удовольствие. Так что - извини, придётся тебе удовлетвориться быстрой и на жаль малоболезненной смертью, - с явным пренебрежением в голосе закончил Торес, неторопливо подступая к лежащему на земле Альваресу.
- Ты что, Торес?... Не проспался ещё после вчерашнего? Да понимаешь ли ты, грязный каторжанин, что тебя ожидает, за убийство испанского дворянина?! - напористо заговорил Альварес, грозно сверля его глазами, а сам почувствовал, как неприятный легкий холодок шевельнулся в груди.
- Та начхал я, чтобы не сказать откровеннее, на твоё бедное… нищее дворянство, которое привело тебя сюда, в эту глушь, на самый край света, в надежде разбогатеть. Ты вчера, Альварес, имел такую неосмотрительность и с дерзким неуважением говорил со мной при свидетелях. Неужели ты, молокосос слабоумный, думал что меня: Тореса из Сарагоса, пусть даже и пьяного, можно без последствий для себя в шуты пошить? Неужели ты, молодой самовлюблённый козлик, даже на мгновение смог себе вообразить, что меня можно выставлять посмешищем перед всеми товарищами? И это меня - Тореса из Сарагоса, грозу воров и мошенников! Которого трижды... только представь себе - трижды осуждали на смертную казнь и все три раза я её удачно избегал. Разве можно из меня делать посмешищем?! Неужели ты, придурок, мог даже на мгновение допустить себе мысли, что я прощу тебе такую наглость, такое дерзкое неуважение? Ты обречён, мальчик! Молись! если можешь! - твёрдо закончил Торес, и резко взмахнул мечом.
Альварес быстрым движением откатился немного в сторону и в тот самый миг меч с силой вонзился в землю на том месте, где только что он лежал. Но Торес мгновенно среагировал на это: быстро ступил шаг вперёд, схватив рукоять меча двумя руками, так что остриё меча было направленно перпендикулярно к земле и, с сверху вниз, ударил Альвареса в грудь. Удар был большой силы, острие пробило панцирь и вогналось в тело. Молодой конкистадор вскрикнул от боли, откинулся и снова потерял сознание.
- А теперь направляйся, остолоп, прямиком в ад. Ты никогда, дурак, не понимал, что к воловьей силе, нужно ещё хоть немного ума и хитрости иметь, - говоря это, Торес потянул меч к себе, но он не поддался, вроде как заклинился в панцире.
- Ну, что же, раз не хочешь его отдавать, то пусть он так в тебе и остаётся, - пробормотал Торес, и испуганно стал озираясь на все стороны, так как послышалось ему, что будто кто-то приближается по тропинке.
Не заметив ничего подозрительного, он быстро вскочил на конячку, снова пристально осмотрелся, и не спеша поехал куда-то по тропинке, в высшей мере довольный проделанной работой.
А тем временем Гахари с Гуаканом во весь дух бежали по тропике на гору и уже, казалось, были недалеко до того места где, по мнению индейцев, они могли бы почувствовать себя в полной безопасности, и считать себя спасенными. Как вдруг, недалеко позади, они услышали грозный лай злобных собак. Оглянувшись, увидели двух огромных псов, которые, легко перепрыгивая через камни, стремительно неслись прямо за ними. Гуакан сразу же узнал тех самых двоих из трёх псов, которые некоторое время назад, на его глазах разодрали его молоденькую племянницу и почувствовал, как в груди всё похолодело, а ноги почему-то моментально вроде как затёрпли, сделались совершенно бессильными.
- Быстрее, быстрее, Гуакан, не останавливайся! Нам бы на тот выступ скалы успеть выбежать, на неё ведёт только одна тропинка, - быстро говорил Гахари, снова крепко ухватив брата за руку и, что было силы тянул, за собой.
Гуакан, как только услышал уже почти за самой спиной грозное рычание и клацанья зубов собак, то сразу же остановился. Вмиг развернулся и увидел, как взметнулся в воздух, в мощном прыжке, большой черный пес. Гуакан как-то машинально, даже неожиданно для себя, успел схватить его на лету руками за шею. Собака с силой ударила передними лапами ему в грудь и они упали на твердую дорожку, сцепились в отчаянном поединке, зверь и человек. Гуакан видел перед собой свирепые, налитые кровью глаза собаки, открытую рычащую пасть с большими острыми клыками, которые звонко щелкали, почти перед самым его носом. Ощущал на своём лице его теплые неприятные выдохи. Гуакан в горячке сразу даже не почувствовал боли в раненном плече, крепко держал пса за шею и что было силы душил его. Пес сатанел от злости, рвал большими когтями своих сильных лап, голую грудь туземцу, и всё старался дотянуться и вцепиться ему в горло. Гуакан с неприятным холодом в душе понял, что недолго сможет удержать, эту большую сильную собаку - раненная рука уже очень болела и только страх, что через мгновение, большие клыки людоеда вопьются ему в горло, придавал ему силу.
Увидев это Гахари не растерялся, вмиг выхватил меч из ножен и улучшив момент, когда чёрный пес был уже сверху брата и зубами хватал за крепко державшие его руки, с силой ударил острым мечом по спине. Немного не перерубив на две половинки и моментально развернувшись на месте, рубанул по голове второго пса, который как раз подскочил к нему. Громко пронзительно-жалобно заскулил раненный пёс, упав на тропинку и попытался было встать, но не смог – рана была глубока и смертельна.
- Я убил их! Я поубивал их! - гордо задрав голову к небу, во весь голос заорал Гахари, и с радость стал бить себя кулаком в выпяченную колесом грудь. - Смотри, брат Гуакан, они умирают! Один уже мёртвый. Я поубивал их!
Лишь только Гуакан встал, как на тропе появилось двое конкистадоров, что верхом ехали за собаками. Они пришпорили коней, спешили к месту схватки индейцев с псами. Гуакан и Гахари сбежали с тропинки и бросились просто по крутому склону на гору. Что было сил спасались братья, сердца их немного не разрываясь, бешено колотились, а испанцы их довольно быстро настигали.
- Быстрее, брат, быстрее! Ещё немного! – во весь голос кричал, задыхаясь Гахари и рванулся из последних сил к недалекому, густому кустарнику, отчётливо слыша уже почти за самой своей спиной лошадиное фырканье и со злым отчаянием подумал: - „Мы уже не успеем добежать к кустам. Это уже конец! Конец!!! Неужели нет от этих жестоких людей спасения для индейцев? Неужели нет?”.
Лихорадочно торопясь как-то неосторожно зацепился Гахари за камень, с разгона полетел на землю, и потянул за собою Гуакана. - „Это конец! Конец! Конец!” - с тяжёлым отчаянием, что рвало его душу, подумал Гахари, увидев краешком глаза, в пяти - шести метрах от себя конкистадора, который ехидно улыбаясь, направляя на них лошадь, поднял меч для удара. Сорвавшись с места индеец, из последних сил бросился к кустам.
- Конец, - прошептал Гуакан и как-то вдруг душа его преисполнилась сплошным равнодушием, будто бы не он должен был вот прямо сейчас умереть, а кто-то другой, чужой, далёкий да и не интересный ему человек.
И в эту самую секунду, вдруг, из кустарника высунулось до двадцати воинов индейцев, вооруженных луками и копьями и сразу же выпустили в конкистадоров десятка полтора стрел. Одна, из них попала переднему испанцу прямо в горло он, обронив меч, высоко задрал подбородок кверху, схватился двумя руками за стрелу и, качнувшись в седле, упал с лошади на землю. Второй, увидев это, второпях развернул коня и, вогнав животному в бока шпоры, быстро удалялся. Индейцы посылали ему вдогонку стрелы, но уже было слишком далеко. Радостные лица были у туземцев, они громко смеялись, обнимались, подпрыгивали, хлопая в ладоши, вообще вели себя как дети. Искренне радовались своей победе, хотя бы и над двумя испанцами, ведь до этого времени их считали совсем непобедимыми.
- Спаслись! Спаслись! Спаслись, - как сумасшедший шептал Гуакан и вдруг горькие слёзы, крупные как горох, потекли с его глаз. Он уткнулся лбом в землю и, горько рыдая, негромко шептал: - Спасся! Спасся – а зачем? Зачем спасся - когда вся семья моя погибла? Зачем? Зачем мне эта ненужная жизнь? Чтобы только ужасные воспоминания о жестокой смерти родненьких деток и любимой жены всё время терзали мне сердце? Чтобы эти воспоминания острыми железными зубами рвала мою душу? Или для того, чтобы я возненавидел себя за то, что в тот момент ничего не смог сделать? Не смог защитить их. Зачем мне эта жизнь?!
- Успокойся, Гуакан. Мы остались жить, чтобы отомстить за безвинно убитых наших родных! Мы остались жить, чтобы уничтожить этих захватчиков! Мы должны выгнать этих поработителей с нашей земли. С НАШЕЙ земли! Мы должны это сделать ради детей наших, и ради будущих поколений. Иначе ни нам не будет счастья в родном крае, ни нашим потомкам.
7
Небольшой отряд воинов касика Хакана, спокойно спускался по горной тропинке к речке, чтобы наловить рыбы для жителей своего селения, как неожиданно услышали страшные, казалось, нечеловеческие вопли, что доносил из-за находившейся ниже их по склону рощи. Индейцы остановились, напряжённо вслушиваясь в лай собак и в душераздирающий крик женщин и детей.
- Это испанцы! - с волнением в голосе воскликнул Чусик, худой, остроносый воин. - Надо немедленно возвращаться назад в горы, пока они на нас не натолкнулись.
- Да, это бородатые хозяйничают, - подтвердил Хариг, напряжённо прислушиваясь к воплям и злобному лаю собак.
Этот коренастый, широкоплечий воин был из другого, прежде подчинённого конкистадорами племени, но как-то сумел убежать из плена и, блуждая горами, случайно вышел к селению Хакана и уже месяца три, как жил у них.
- Быстро уходим! Немедленно возвращаемся, - скороговоркой заговорил Чусик, обведя всех испуганным взглядом и тронулся было уже прочь, желая и других увлечь своим примером.
- Нет, стойте! Не нужно возвращаться, - заговорил Хариг, изумлённо глядя на всех. – Зачем уходить? Зачем возвращаться? Надо немного переждать. Испанцы, вероятно, напали на какую-то группку индейцев. Может быть, догнали каких-то беглецов. Они сейчас их завернут да и уберутся отсюда.
- А если не уберутся?.. Да ещё натолкнутся на нас, - с заметным в глазах страхом говорил Чусик, и нервно, покусывая себе губы, продолжил: - Идём! Идёмте – нельзя медлить. Если они нас заметят, то и нас поубивают. Подумают, что и мы из тех индейцев, которых они ловят. Уходим! Уходим! С этим нельзя шутить. Пошли, не будем испытывать судьбу!
- Подождите. Тихо, тихо. Вот прислушайтесь, - убедительно заговорил Хариг. – Слышите? Крики доносятся из-за рощи, наверное, от самой речки. Так что мы здесь в полнейшей безопасности. Ну, давайте пока присядем за этими густыми кустами, переждём и немного отдохнём. Если кто-то из испанцев и выйдет из рощи на эту сторону, то сквозь эти густющие кусты всё равно нас не увидит. А как только они уберутся, то мы продолжим свой путь. А то как-то нехорошо, да и стыдно будет, без особой причины, вернуться в посёлок с пустыми руками.
Воинам тоже не очень хотелось возвращаться назад с полдороги и без улова. Они полностью согласились с Харигом, убеждённые правильностью и разумностью его соображений. Один Чусик вконец был недовольный таким решением, но не посмел дальше настаивать на своём, так как видел, что его не только не поддержат, а ещё, чего доброго, начнут над ним открыто подсмеиваться, из-за его трусливости.
Индейцы пытались завести негромкую беседу между собой. Пытались поговорить о чём-то обыденном, и внешне старались казаться совершенно спокойными, но напряжение явно чувствовалось и беседа никак не вязалась. Несколько раз затевали разговор, но почти сразу же он обрывался, и воцарялось гнетущее молчание. Время от времени воины обеспокоенно посматривали в сторону рощи, и этим выдавали своё сильное душевное волнение. Они скрыто переживали, так как, по правде говоря, им совсем не безразлична была судьба тех индейцев. По сути их братьев, одни из которых принимали смерть, а другие терпели издевательства от закованных в броню наглых, бездушных пришельцев. Которые так неожиданно появились на острове и, почти сразу, весь залили кровью их родителей, братьев и сестер. Головы воинов непроизвольно поворачивались на шум, уши невольно ловили душераздирающие вопли, преисполненные боли и отчаяния, которые доносились уже из самой рощи и каждый этот истерический крик, словно раскалённое железо, пёк им сердца и их наивные бесхитростные души.
- Собаки, собаки! – внезапно сильно побледнев, воскликнул Чусик, так как первым услышал приближение злобных людоедов.
Воины крадучись выглянули из-за кустов и увидели братьев, Гуакана и Гахари, что изо всех сил убегали от огромных собак. А несколькими секундами спустя, увидели далеко позади и двух закованных в панцири всадников, что рысью выехали из рощи.
- Белые! Белые! – чуть-ли не закричал от неожиданности Чусик, увидев конкистадоров. - Надо убегать! Немедленно убегать, иначе они и нас увидят! Уходим! Уходим!
- Сидите тихо и не выглядывайте, потому что и вправду заметят, - негромко, но твёрдо заговорил Хариг, осматривая свой лук и накладывая на тетиву стрелу. - Не паникуйте братья - их только двое. Лучше поспешите приготовить луки и пока сидим тихо.
- Нужно убегать! Немедленно убегать! - испугано торопил всех Чусик и вдруг вызверился на Харига: - И не вздумай стрелять, так как своими глупыми действиями накличешь беду и на нас. Немедленно уходим!
- Онемел бы ты уже, трус несчастный, - в сердцах выругался Хариг - Кто боится - пусть сейчас же убегает с этим Чу-уси-иком, - имя остроносого выговорил с большим презрением протянул его и твёрдо с металлом в голосе обратился ко всем:
- И пусть ваши имена покроются позором и ляжет на вас клеймо предателей, которые не помогли, не протянули руку помощи, таким же индейцам, как и сами, когда могли это сделать, но не сделали, из-за своей позорной трусости и слабодушия.
Эти непривычные гордые слова, будто кнутом стеганули воинов, и зажгли сердца отвагой. Они будто в миг переродились им стыдно стало выказывать свою робость и никто из них ничем не выдал своё желание уйти, даже и виду не подал. Всем в той или иной мере было страшно, но они старательно подавляли это чувство. Индейцы, храбрясь друг перед другом, немного успокоились и уже пристально с каким-то восторженным азартом наблюдали за тем, как беглецы умело и быстро расправились с огромными злобными собаками. Эта картина чужого мужества наполняла их души отвагой. Они уже и сами не хотели стоять в стороне от этих событий.
- Это большие воины, - с лёгкой улыбкой и восторженно горящими глазами говорил Хариг, - особенно вон тот, что имеет острое оружие белых бородачей. Мы сможем им помочь, конкистадоров только двое. Не дадим погибнуть героям, наложите стрелы на луки, но без команды из кустов не высовываться и не стрелять. Пусть мы будем большой неожиданностью для белых, - твёрдо командовал Хариг, а сам не сводил недоброго взгляда с испанцев, которые быстро настигали братьев.
Хариг недавно сам был в их положении, и затравленным зверем уходил от погони. Все те разнообразные переживания и непреодолимое стремление к воле, ещё ярко жили в его сердце, и он не мог не помочь этим мужественным воинам, что не склонили головы, не стали на колени, а бросили вызов жестоким поработителям. Даже если бы все индейцы послушали Чусика и убежали, он всё равно остался и попробовал бы помочь, потому что не смог бы поступить иначе.
- Стреляй! - скомандовал Хариг, высунувшись из кустов и выпустил первую стрелу, которая со свистом разрезая воздух, впилась в открытое горло переднего конкистадора, который уже занёс меч для смертельного удара над головою Гахари.
Второй конкистадор, который ехал немного позади первого, вдруг заметил высунувшихся из кустов индейцев. Видел, как они, натянув луки, выпустили в них стрелы. Увидел смерть товарища, схватившегося руками за стрелу, пробившую ему горло и повалившегося, на землю, под копыта свой лошади. Он не раздумывая ни секунды, быстро повернул коня и что было духу, помчал назад к роще, спасаясь от десятка стрел, которые уже неслись за ним вдогонку.
Хариг быстро подбежал в направлении упавшего и качающегося по земле умирающего конкистадора, но не посмотрел даже на него, а быстро подобрал его меч и, высоко подняв бесценный трофей над головою, издал боевой клич своего племени.
Через полчаса с десяток испанских всадников, пустились по горной тропе в погоню за индейцами, которые отбили Гахари и Гуакана. Но вскоре тропа разделилась на три направления и конкистадоры покрутили коней на россыпи мелкого камня, стараясь разыскать следы убежавших, но всё было напрасно. Разделиться им на три группы было очень опасно и испанцы, матерясь, на чем только свет стоит, повернули коней назад к речке. А индейцы уже через два часа пешего хода горными тропами вышли в живописную долину стиснутую горами, где находилось селение касика Хакана.
Всю дорогу к посёлку Гуакан шёл чернее чёрной тучи. Не отвечал на вопросы, и всё время спотыкался, немного не падал, но не обращал на это никакого внимания, будто во сне, шёл себе дальше со всеми. А как вошёл в селение и увидел женщин, детей, младенцев, то опустился на большой камень, неподалеку от хижины касика, охватил голову руками и горькие слёзы, обильно залили ему лицо.
Гахари подошёл к касику Хакану, что как раз вышел из хижины навстречу прибывшим. Поприветствовал его и кратко рассказал, что с ними произошло и как они оказались в его селении. Касик молча выслушал Гахари, ни раза не перебил индейца. Только глубокая морщина задумчивости легла между его густыми чёрными бровями. Прошло несколько минут тягостного молчаливого раздумья.
- Так ты говоришь, что конкистадоры внезапно и без наименьших на то причин, напали на ваше селение? - сурово спросил касик, прищурив правый глаз, пытливо глянул на воина.
- Именно так! Без всяких на то причин. Неожиданно ворвались в посёлок, убивали и пленили наших людей.
- Может, ты просто не знаешь, или не хочешь говорить, что именно толкнуло конкистадоров на такой жестокий шаг. Мне как-то говорили, что индейцы иных племён, не слушаются, крадут у белых разные вещи, а они сердятся и наказывают воров, учат, чтобы такого больше не повторялось, - говорил касик, всё посматривая на меч, что висел на боку, на кожаном ремне у Гахари.
- Наши люди не причинили никакой обиды испанцам! - твёрдо, даже с негодованием в голосе сказал Гахари. - И не воровали у них ничего!
- А где ты взял вот это острое железное оружие белых? - внезапно, с недоверием в голосе спросил касик, ткнувши в меч указательным пальцем.
- Я его добыл в бою! Честно добыл! Я убил его хозяина! – с большой гордостью произнёс Гахари, выпрямившись во весь свой рост.
- Наверное, именно за убийство конкистадора вас и было наказано, - снова прищурив глаз, с явным подозрением глядя на воина, холодно выговорил касик Хакан.
- Нет, я убил испанца уже после их нападения на наше селение, а не до этого, - оскорблённый недоверием воскликнул Гахари.
- Подари его мне, - вдруг предложил касик, ясно улыбнувшись, и протянул руку к оружию. – Зачем он тебе? Ты простой воин, а я вождь!
- Извини, великий касик, но его я не могу тебе подарить. Я его добыл в честном бою и он мне очень нужен, - отступив на шаг назад, горделиво проговорил Гахари, положив левую руку на рукоять меча, будто старался прикрыть его от алчного взгляда вождя.
- Скажи, что хочешь за него? Я тебе всё дам, - ясно улыбаясь, настаивал на своём Хакан. - Я дам тебе хорошую хижину, выбери себе самую красивую девушку из моего племени. Возьми её в жёны и стань одним из нас. Ты будешь другом вождя. Человеком, уважаемым в моём племени. Отдай меч, так как это оружие больше мне подходит - большому касику, а не тебе - простому воину. Ну, если хочешь, то возьми ещё каких-то подарков из моей хижины в придачу.
- Не сердись, великий касик, но я не могу его тебе подарить. Потому что хочу, и буду бить этих приблуд. А убивать их надо их же оружием. Так как наше не очень пригодное, чтобы противостоять этим бородачам, которые трусливо прячут свои изнеженные тела под железными панцирями. Я буду мстить за наших людей! За наше племя! За всех обиженных и невинно убитых индейцев. Поэтому извини меня, я не могу ни подарить, ни променять его тебе.
- Ну, хорошо, смелый воин, - улыбнулся снисходительно Хакан, пряча обиду и нехороший взгляд острых глаз, и вдруг сурово спросил, кивнув головой на неподвижно сидящего Гахари: - Почему твой брат не подошёл? Не поприветствовал меня?
- Извини его - он сильно болен, - с тяжёлым вздохом промолвил Гахари.
- Ну и что, что приболел? Разве это причина, чтобы не поздороваться со мною и лично самому попросить защиты и приюта в моём селении. Или он очень гордый, чтобы так поступить? - сердито спросил Хакан и уже не простое осуждение, а явная неприязнь засветилась в его взгляде, направленном на Гахари. - А может я, из-за его дерзости и открытого пренебрежения ко мне, откажу вам в приюте. Он, наверное, не подумал об этом, через своё чрезмерное высокомерие.
- Не сердись, великий касик, мой брат очень много пережил за последнее время. Он в одну минуту потерял всю свою семью и от такого большого горя, он будто не при своём уме сейчас. Он ничего не понимает. Вон сидит и плачет, как дитя, - оправдывался Гахари.
- Ну, хорошо, поживите пару дней у нас, а там видно будет, что с вами делать, - с тенью неудовольствия заключил касик.
Сиана, родная сестра Гуакана и Гахари, красивая двадцатилетняя молодица, шла к утёсу, вместе со всеми соплеменниками что спаслись, а услышав и увидев мчавшихся по их следу собак, немедля бросилась к деревьям. И ей повезло - она одна из первых вбежала в рощу. Но в сильном испуге, из-за того, что очень торопилась убежать, не выискивала глазами тропинку, а бросилась напрямую, прямо в густые кусты. Пробиваться через них было чрезвычайно трудно. Тонкие, переплетённые ветви преграждали дорогу, задерживали, больно хлестали по нежному женскому телу, оставляя припухшие красные полосы, и даже царапали до крови. Ноги Сианы запутывались в густой растительности, она спотыкалась и нередко падала. Поэтому не так далеко, как хотелось бы ей, успела забежать от края рощи, когда услышала громкий визг, неимоверный крик, истерический вопль девушки, на которую напали озлобленные собаки и живьём её разрывали. В груди индианки всё похолодело, и она почувствовала, как волосы на голове начали шевелиться, поднимаясь от охватившего её несказанного ужаса.
- Что делать? Что делать? Где искать спасения? Как спастись? О, Боги!!! Наши дорогие индейские Боги! Помогите мне! Добрые духи и тени предков не оставьте меня на муки и глумление этим жестоким захватчикам! Помогите! Спасите своего ребёнка! Спасите свою дочь! - в глубоком отчаянии шептала она, и чёрные миндалевидные глаза её наполнились горькими крупными слезами.
Изо всех сил настойчиво рвалась она вперёд, через чащу и время от времени спотыкалась, падала и сразу же подхватывалась на ноги и из-за того, что очень торопилась, не могла сделать больше четырех-пяти шагов, как снова падала сдирая кожу до крови. А злобный лай собак и вопли индейцев, казалось, слышны были уже за самими её плечами. Сиана чётко понимала, что при таком темпе продвижения ей не удастся спастись, и что не пройдет много времени, как её найдут.
- „Пропала! Пропала! Пропала!” - в чёрном отчаянии стучала в висках страшная мысль. – О! Боги! О, наши добрые Боги! Заступитесь! Спасите свою дочурку! Спасите! - громко взмолилась Сиана и её, наполненный ужасом блуждающий взгляд, вдруг остановился на старом огромном дереве с густой роскошной кроной.
- „На дерево! - мелькнула в голове обнадёживающая мысль. - Надо влезть на дерево! Нужно залезть как можно выше и спрятаться там, среди густой листвы. Спрятаться и переждать!”
Сиана с удвоенной энергией бросилась пробиваться к дереву. С одной стороны подгонял её сильный животный ужас, а с другой неодолимое желание спастись от жестоких поработителей. С горем пополам, добралась она таки к дереву и с удивительной быстротой, ловкостью и цепкостью кошки выцарапалась к первым толстым ветвям, которые были довольно таки высоко расположены над землёй. А там ей было уже, безусловно, легко перелазить с ветки на ветку. Поднималась она всё выше и выше, стремясь вылезти на самый верх, и надежно спрятаться в гуще кроны, чтобы никто не смог увидеть её снизу. Вылезла, чуть ли не на самую верхушку. Сиана присела там, крепко охватив руками толстую ветку, непрерывно дрожала всем телом, прислушиваясь к лаю собак, носившихся по всей роще, и к отчаянным воплям индейцев, которых находили эти кровожадные псы. Затем услышала она леденящий душу вопль женщины, который донёсся от берега речки, и звонким эхом прокатился по всей роще. И сразу же за этим дружный грубый хохот конкистадоров. Будто мурашки побежали у Сианы по спине от того страшного вопля. Она, быстро сменив место, перелезла на другую ветку, крепко вцепилась в неё руками и, невзирая на реальную опасаясь сорваться, всем телом подалась вперед, вытянула шею. И сквозь просвет в густой листве увидела, как кучка скучающих конкистадоров, которых оставили на берегу охранять пленных, собралась на площадке утёса. Сюда же привели они из гурьбы пленных трех молоденьких мам с малышами на руках. Силой вырывали малышей из их рук и привязывали деток спинами к спинам рыдающих матерей и поочередно сталкивали молодиц с утёса в речку. Быстрое течение подхватывало женщин и несло к большому водовороту, который сражу же цепко хватал свою жертву, начинал носить её по кругу, неумолимо приближая к середине и в какой-то момент втягивал её под воду. Громко истерически кричали объятые ужасом молодицы, жалобно молили испанцев о пощаде, но всё было напрасно. А затем изо всех сил старались вырваться из цепких лап водоворота, чтобы спасти себя и детей своих от такой нежданной смерти. Но все их усилия были напрасны, водоворот закручивал их всё быстрее и быстрее, равнодушно и методично поглощая одну жертву за другой. А конкистадоры от удовольствия, аж руками били себя по ляжкам, в невыразимом восторге, радостно смеялись, громко кричали к тем двум охранникам, что остались возле пленников на берегу:
- Ой, смотрите! Га-га-га... Вы только посмотрите, как нехристи пузыри пускают! Га-га-га... А вон та... Га-га-га... А та, смотрите, какая у неё морда с перепугу стала! Га-га-га... А глазищи-то как вытаращила – ещё немного и повылазят. Ой, не могу... Га-га-га... Вот это так зрелище! Так и умереть со смеху можно. Га-га-га... И чего ты зенки свои вытаращила? Будто в первые… га-га-га... ... увидела... – беззаботно, весело хохотали и грубо матерились конкистадоры, одним словом - хорошо развлекались.
Сиана глядя на это страшное зрелище, всем телом дрожала нервной дрожью. С болью в груди смотрела на этих молоденьких женщин, которых знала с самого детства, с которыми дружила, вместе играла и выросла. Сердце её то безумно колотилось, а то замирало и так болело, будто кто в руках его крепко сдавливал, а по щекам, беспрерывно текли крупные, горькие слёзы. Всеми силами сдерживала себя Сиана, чтобы не разрыдаться в полный голос, не завопить от горя на всю округу и не выдать себя этим. Долго она ещё сидела на дереве, внимательно смотрела за тем, что происходило на берегу и, чутко, прислушивалась к шуму в роще, который уже потихоньку стихал. С болью наблюдала, как пригоняли окровавленных, с ранами от собачьих клыков и истязаний испанцев, пойманных, затравленных её родичей, и присоединяли к остальным на берегу. Затем увидела, как прискакал на взмыленном коне один конкистадор, он что-то быстро говорил, возбуждённо жестикулировал руками. Другие его о чём-то переспрашивали. Затем небольшой отряд помчал за прибывшим. Он повёл их куда-то за собой в рощу, показывая дорогу. Спустя некоторое время конкистадоры возвратились назад. Поперёк одного коня лежал убитый испанец. Воины громко и недовольно о чём-то переговаривались, нервно жестикулируя руками. Затем немного успокоившись, окружили пленных индейцев и быстро погнали их тем же путём вдоль речки, которым они сюда пришли. Беспощадно били плетьми подгоняя отстающих. Когда все, скрылись за деревьями и поворотом извилистой речки, то Сиана даже не пошевелилась, она ещё долго сидела на дереве, боясь спуститься на землю. Потому что ей навязчиво казалось, что как только она слезет, то испанцы тут же вернутся и схватят её. И никак не могла поверить в то, что ей всё же удалось спастись.
В конце концов собравшись с духом, не спеша, потихоньку слезла Сиана с дерева, и стараясь, по возможности, как можно меньше шуметь пробиралась наугад, через густые кусты, в противоположную сторону от ушедших испанцев. И в скором времени вышла на какую-то узенькую, едва заметную тропинку. Ни секунды не раздумывая пошла ею, размышляя, что куда-то она её непременно выведет. Лишь бы уйти, как можно подальше, от этих жестоких конкистадоров. Молодица шла, а в ушах... а в ушах её время от времени звучали истерические леденящие кровь вопли жестоко истязаемых, а перед глазами восставали, одна страшнее другой картины из всего того ужаса, виданного ею за последние сутки. Долго она шла, блуждая тропинкой между деревьев. И, в конце концов, вышла на более широкую, хорошо утоптанную тропу и ускорив шаг пошла ею. Как вдруг какой-то звук вмиг заставил её остановиться и, затаивши дыхание, прислушаться.
- „Это же стон! Да, именно человеческий стон!” - с ужасом поняла она и уже готова была убежать, как можно подальше от этого места, но вдруг другая мысль удержала её: - „А собственно чего это мне нужно убегать? Ведь это, вероятно, стонал один из наших раненых, которого оставили, эти белые демоны, умирать или посчитали, что он уже мёртвый. Надо быстрее, быстрее идти к нему, может ещё можно чем-то помочь!” - подумала Сиана и чуть-ли не побежала по тропе в ту сторону, откуда донёсся стон. Повернула за крутой поворот тропинки, она приостановилась и пошла потихоньку, напряжённо прислушиваясь, не прозвучит ли снова тот призыв о помощи, чтобы знать, куда именно дальше направляться. И вдруг негромкий болезненный стон прозвучал почти рядом с ней. Молодица глянула немного в сторону от тропинки ища глазами и моментально обомлела, увидев лежащего под кустом, раскинув большие руки, здоровенного испанца. Сиана аж присела от такой неожиданности, в груди её всё похолодело, и снова задрожала всем телом, словно в лихорадке. И уже через мгновение она сорвалась с места и помчала, куда глаза глядят, подальше от этого места, от этого ненавистного белокожего. Подгонял её неодолимый ужас, который так внезапно охватил душу молодицы. Пробежав метров шестьдесят, она как-то сразу опомнилась, остановилась, так как сообразила, что он, этот приблуда, сейчас не страшный для неё, так как в его груди торчит меч, он сильно раненый и, скорее всего, умирает. Следовательно, не стоит его бояться и совершенно нет причины убегать. Постояла немного, в нерешительности раздумывая, не зная как поступить, но женское любопытство взяло верх, повернувшись, направилась она назад к раненному Альваресу.
- „Лежит там беспомощный, раненный с пронзённой грудью. И вероятно убил его её брат - смелый Гахари. Ведь только он смог добыть себе меч. Это острое и страшное оружие белых людей. Благодаря которому они становятся непобедимыми,” - думала Сиана и гордость за брата наполнила её грудь. Радовалась она, возвращаясь и в то самое время, чем ближе подходила, то легкий страх всё крепчал, понемногу холодил её душу.
- „Он ранен, возможно, смертельно. Лежит без сознания, беспомощный. Абсолютно нечего бояться. Он для меня совершенно неопасный, так что пойду, хорошо рассмотрю этого злодея. Посмотрю, как этот зверь умирает”, - мысленно успокаивала себя молодица, но душа была в смятении и руки дрожали мелкой дрожью.
- Вот, лежит, умирает, демон кровожадный. Стонет он, видите ли, больно ему! А скольких наших он жизни лишил, людорез проклятый?! Скольких женщин и деток замордовал зверь кровожадный?! - с искренним негодованием шептала Сиана, увидев распластанного на траве Альвареса.
И вдруг с удивлением почувствовала, как душу её наполняет какая-то страшная ещё неведомая никогда ею ненависть, и злость ко всем этим жестоким белокожим приблудам и в частности к этому раненому. Перед её глазами восстали невероятно ужасные картины из вчерашних и сегодняшних событий. В ушах прогремел тот громкий грубый хохот, с которым конкистадоры топили в водовороте молоденьких мам с их грудными детьми.
- Ох, была бы моя сила, то я бы сама их всех тут в рядочек положила, - уже с злостью шептала Сиана. - Своими руками всех, людорезов проклятых, подушила б! На кусочки разрезала б! Потому что это же не люди! Не люди! Нелюди! Это демоны жестокие! Безжалостные звери, порождённые страшными злыми духами тьмы. Созданные для уничтожения всего народа индейского! Нет, они недолжны жить! Не-дол-жны! Так как, они несут с собою горе, мучения и смерть! Страшные мучения и смерть всем без исключения индейцам. Их надо уничтожать! Уничтожать! Уничтожить всех до последнего. В противном случае они всех нас истребят. Истребят, вместе с грудными детьми и при этом будут радостно смеяться.
Неожиданно взгляд Сианы остановился на палице брошенной Гуаканом, она несколько секунд с удивлением смотрела на неё и вдруг стремглав бросилась к дубинке. Молодица вмиг схватила её крепко в руки, в которых моментально, как по волшебству ощутила большую силу. И прямо прикипела чёрными, полными ненависти глазами к бледному заросшему лицу Альвареса.
- Убивать! Убивать! Убивать всех! Бить по голове, по этому ненавистному усатому лицу! Убивать всех до последнего! - громко кричала молодица, ощущая, что закипает от злости и невыразимой ненависти, к этим палачам убившим всех её родных. И собрав все силы, порывисто размахнувшись, с яростью опускала палицу, сверху вниз, на голову испанца, но в самый последний миг как-то невольно для себя, немного отклонила траекторию полета дубинки и со злой силой ударила ею по земле, рядом с головой Альвареса. Сиана не смогла переступить через ту невидимую черту, которую провела природа, или сам Бог - она не смогла отобрать жизни у человека. И снова в отчаянии широко размахнувшись, индианка с тяжёлым стоном зашвырнула дубинку куда-то далеко в кусты, а сама как подкошенная повалилась на землю и горько зарыдала. Очень сильно досадуя и ненавидя себя за слабоволие и беспомощность.
- Если бы он нападал... или хотя бы приближался ко мне, тогда бы я ударила. Ударила бы! А так... А так я не могу... Он лежит без сознания, совсем беспомощный. Я не могу!... Не могу убить человека да ещё раненного! - горько плакала она, и в слух оправдывалась самая перед собой, часто всхлипывала и растирала руками по лицу крупные слезы.
Выплакавшись вволю, Сиана потихоньку поднялась с земли и только сейчас почувствовала, какая она уставшая, обессиленная и совершенно разбитая и так, не выпрямившись, как следует, не расправив плеч, двинулась как-то боком, слегка прихрамывая, тропинкой, какими-то бессильными, будто ватными, ногами, подальше от этого раненого чужеземца.
Громко застонал Альварес, Сиана непроизвольно оглянулась на него потухшим, равнодушным взглядом. И вдруг глаза её остановилась, на торчащем из груди мече. Она встряхнула головой, взгляд немного прояснился, глазами изучающее уставилась на это оружие.
- „Нет, это меч не Гахари! У него и рукоять совсем другая и по цвету, и по виду... И тот вроде был немного уже и длиннее... А кто же тогда убивал этого приблуду, если не Гахари? Ведь больше ни у кого из наших не было такого оружия?” – возник в уме нелёгкий вопрос и крайне её озадачил.
Она почти вплотную подошла к раненому и пристально, неотрывно всматривалась в его красивое, но сильно побледневшее лицо. Будто бы на нём старалась отыскать разгадку этого загадочного, непостижимого для неё случая. Альварес пришёл в себя, раскрыл веки и посмотрел своими карими глазами на молодицу, склонившуюся над ним.
И сколько в том взгляде было страдания, тоски, призыва о помощи и горечи обречённого, что сердце Сианы зашлось от жалости, совсем неожиданной для неё самой. Альварес крепко схватился руками за острое лезвие меча. Напряглись руки, напряглось лицо и он резко дёрнул из последних сил и громко вскрикнув от боли – снова потерял сознание, раскинув в стороны большие сильные руки. Из порезанных пальцев и ладоней потекла алая кровь, а меч, как был, так и остался неподвижно торчать в груди.
- Нет, это свои его убивали. Потому что наши ни за что бы не оставили меч в теле. Ненаши! Выходит, что его убивали свои?.. - неподвижно застыла Сиана, ошеломлённая такой догадкой, и во все глаза смотрела на раненного. - Да, именно свои его убивали, так как больше не было кому! А за что же они его? - терялась в догадках молодая женщина, и вдруг ей будто прояснилось: - За что? За что? Да он же живой человек! ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК! Я же только что сама это, по его глазам, видела, что он человек с живой душой. Он так тяжело страдает. Видимо он, наверное, не выдержал смотреть на эти бессмысленные жестокости, не сдержался и возмутившись стал на защиту индейцев, вот за это они его и убивали. Так-так, - мелькнула догадка, - это вероятно тогда случилось, когда она сидела на дереве и видела, как один всадник вынырнул из рощи, о чём-то возбуждённо говорил, а затем во главе небольшого отряда снова исчез в роще. Вот тогда, наверное, они его и убивали. Вот звери: ни чужих, ни своих не жалеют. - И такая жалость охватила её сердце, что она аж всплеснула руками, засуетилась возле него, не зная, как ему помочь, и чем помочь.
- „Во-первых, нужно выдернуть меч из его груди”, - размышляла она и дрожащими руками взялась за рукоять оружия и что было силы дернула его вверх. Раненный всколыхнулся, громко вскрикнул, а меч так и остался торчать в нём. Он почему-то крепко застрял в груди пробив выпуклый железный панцирь.
Вскрик Альвареса будто по сердцу полоснул её, она болезненно поморщилась, будто самая почувствовала ту самую острую боль, которую нанесла этим движением раненому. В висках её громко пульсировала кровь, и в лад ей стучал вопрос: - „Что же делать? Что же делать?”. Сиана, став на колени, внимательно осмотрела раненого и увидела ремешки и застежки на его боках, которые стягивали заднюю половинку панциря с передней. Хотя и дрожали у неё руки, но она ловко расстегнула ремешки. Ещё раз тщательно осмотрела его бока, и лишний раз убедилась, что всё, что нужно - расстёгнуто. Осторожно подсунула пальцы под край панциря на поясе Альвареса и почувствовала, что под ним ещё меленькая стальная кольчуга. Сиана несказанно волнуясь, собралась с духом и, что было силы, дёрнула нагрудник кверху. Неожиданно для неё самой, броня очень легко поднялась, прямо взлетела вместе с застрявшим в ней мечом. Молодица быстро стянула с него и кольчугу и с искренним неожиданным удивлением увидела, что кольчуга цела. Меч пробил панцирь, но не смог пробить и кольчугу, а только с силой, разорвав тело, вдавил её, на несколько сантиметров, между рёбер. Отвернулась она от Альвареса и бегающим взглядом стала, что-то выискивать среди трав. Отойдя метров на двадцать индианка, в конце концов, нашла какое-то растение с толстыми мясистыми листочками. Сорвала его и пошла среди кустов, углубляясь всё дальше от тропы и неожиданно натолкнулась на небольшой овраг, пышно заросший высокой шелковистой травой, вперемешку с разноцветными цветами. Остановив свой внимательный взгляд на какой-то траве, лицо её немного прояснилось. Молодица быстро сбежала вниз, с ходу сорвала и это растение, совершенно отличное от первого. С едва заметной улыбкой поднималась Сиана по склону из оврага, возвращаясь к раненному, как в глаза ей бросилась, какая-то пещера, что чернела невысоким входом по правую сторону от неё, под корнем, когда-то могучего, а теперь сухого и несколько отрухлявевшего дерева. Оно, как скелет стояло на краю обрыва, поднимая к верху свои толстые сухие обломанные ветви. Не обратила молодица на пещеру большого внимания, так как торопилась поскорее возвратиться к раненному.
Став на коленки, над лежащим в беспамятстве Альваресом, Сиана резким движением выдернула из раны, пропитанную уже запёкшейся кровью рубашку. Из открывшейся раны потекла алой струйкой кровь, но молодица немедля ни секунды уже быстро мяла мясистые, сочные листья первого растения и сильно сжав их в кулаке, с трудом выжала прямо на рану с десяток капель желто-зелёного сока. Затем что-то тихо зашептала и стала водить пальцами второй руки, вокруг раны над опухшим, воспалённым местом. Кровь моментально прекратила вытекать из раны, прямо на глазах быстро свернулась и запеклась. Индианка теперь уже не торопясь разорвала на ленты рубашку Альвареса и пожевав листочки второго растения, осторожно наложила кашицу на рану и стараясь не причинить лишней боли раненному, осторожно перевязала его.
8
Три дня отдыхал Гахари в селении, часто заводил разговоры с воинами касика Хакана и с болью видел, что они не хотят воевать с конкистадорами, так как очень боятся их. А те беглые, что в разное время прибились к племени, большей частью были крайне запуганы и не могли сейчас отважиться на сопротивление. Горел огнём мести только Хариг, с которым он быстро сдружился, но это только один человек. Гахари стремился действовать, что-то делать, немедленно выступить в поход против испанцев. Но с кем? Когда никто этого не хочет, когда все запуганы и деморализованы. Да и никого из воинов он и взять с собой не может без разрешения касика. Здесь, как ни крути, а надо идти к Хакану, ведь он тоже индеец и не может, вот так просто забившись в горы, стоять в стороне, когда гибнут целые племена его братьев и сестёр. А если он сам не хочет идти в поход, пусть тогда даст ему своих воинов. Хотя бы мужчин с пятьдесят. Он не испугается - сам поведёт их в бой. И утвердившись в такой мысли, Гахари решительно направился к хижине касика.
- Приветствую тебя великий касик! – с почтением произнёс Гахари вышедшему к нему вождю.
- Рад видеть тебя, смелый воин, - приветствовал его Хакан в ответ. - Что на этот раз привело тебя ко мне?
- Посоветоваться хочу с тобой, великий касик, - мрачно начал Гахари. - Ты же знаешь, что испанцы захватили уже больше половины нашего острова. Спокон веку принадлежавшие нам земли. Они немилосердно издеваются над нашими сестрами и братьями, родителями и детьми. Они ежедневно проливают кровь наших людей, а мы всё время сидим здесь тихонько, ничего не делаем и никак не противодействуем им.
- А что мы должны делать? - сухо спросил Хакан, и с открытой неприязнью посмотрел на Гахари.
- Как это - что? – аж развёл руками от удивления мужественный воин, и, распалившись, возбуждённо вёл дальше: - Они же проливают кровь наших людей, а ты, молча, смотришь на эти преступления и делаешь вид, что вроде ничего не происходит. Или что это совсем тебя не касается! Ты должен собрать своих воинов, решительной речью зажечь отвагой их сердца, против этих приблуд. И немедленно начать войну с конкистадорами. К тебе тогда присоединятся и другие племена индейцев. Воинам твоим не будет счёта. Ты разобьёшь испанцев и станешь самым великим касиком на нашем острове. Да и не только на нашем.
- Я лишь одного не понял: почему это я должен начинать с ними войну? – с явным недовольством спросил Хакан. - Я не хочу идти в поход! Я не могу повести своих людей на верную смерть! В конце концов, ни я, ни мои люди не хотят воевать с испанцами. А если ты так неудержимо горяч и воинственен, то сам и бросайся в драку, а ко мне не цепляйся больше со своими бредовыми идеями.
- О, Великий касик, дай мне хоть бы небольшую часть своих воинов! - запальчиво воскликнул Гахари. – Я, собственно, именно за этим к тебе и пришёл. Я поведу их. Я сам поведу их в бой! Ты же сам видишь, как зверствуют испанцы: каждый день убивают наших людей, насилуют наших женщин и девушек. Издеваются над всеми индейцами. Они...
- Они не трогают моих людей, - властно перебил его касик, сердито сверкнув глазами. - Они не зарятся на землю моего племени. Они не посягают на жизнь моих людей. И я первым не буду их задевать.
- Пока что не посягают на жизнь твоих людей! Пока что не зарятся на вашу землю! - уверенно говорил Гахари. - Мой касик тоже желал мирно жить с конкистадорами. Часто помогал им. А они, поработив окружающие племена, собрались с силами, и, выбрав момент, по предательски напали на наш посёлок. Убивали, грабили, жгли хижины, а всех тех, кого оставили в живых, угнали в рабство. Вот чего мы дождались! Если будешь тихо сидеть и медлить, то этого самого и ты дождёшься. То же самое произойдёт и с твоими людьми и с твоими селениями!
- И что ты хочешь этим сказать, смелый Гахари? Ты видно пытаешься меня уверить в том, что испанцы так, от нечего делать, без всякого на то повода, напали на вас? - с непомерно преувеличенным удивлением, чтобы быть искренним, спросил Хакан.
- Именно так! Без наименьшего повода с нашей стороны!
- Ты что, Гахари, за дурака меня принимаешь? Разве может такое быть? – с откровенной насмешкой в голосе произнёс касик, недоверчиво глядя на индейца.
- А вот и случилось! - убедительно сказал он, твёрдо и открыто посмотрел касику прямо в глаза.
- Не нужно мне врать! Я всё знаю! - сурово заговорил Хакан и быстро отвёл свой недовольный взгляд в сторону. - Вчера приходили ко мне два посланца от дон Хуана. Я с ними встречался у реки и они мне всё объяснили. Теперь я точно знаю, что наказаны вы были по заслугам. Так как вы сами, по-тихому, готовили мятеж. Коварно готовились предать смерти всех конкистадоров, которые вас, продолжительное время, считали своими друзьями. Но ваш план неожиданно провалился, так как им повезло: они случайно узнали о вашем заговоре. И испанцы опередили вас всего на всего на один день. Вот поэтому их нападение, было для вас таким неожиданным.
- Это враньё! Это всё ложь! Ложь! - прямо взорвался от негодования Гахари. - Белые бессовестно врут! Правда, здесь лишь только в том, что мы действительно длительное время были их союзниками. Мы всегда помогали им! Были их верными друзьями! А это они тебе свою старую песенку запели. Так же как и нас они всегда дурили. Как только нападут на какое-то племя, всегда говорили, что те индейцы будто бы, что-то украли у них, и не хотят возвращать. То другие индейцы будто бы на их людей где-то напали и ранили кого-то, то ещё что-то выдумают… Они всё время нашей дружбы, точно так же нам врали. А дон Хуан первейший и наибольший лжец. Наш касик однажды спас ему жизнь. При этом, очень рискуя своей головой, отбил его тяжело раненного у врагов. Вылечил, выходил в своей хижине. Считал его своим верным другом и даже братом. А дон Хуан, знаешь? как отблагодарил его за это? Он не оставил выбора жене касика и этим толкнул её на смерть! А его самого подверг нечеловеческим пыткам, от которых наш вождь и умер. Этому лживому, жестокому конкистадору, никогда нельзя верить. Это такой бесстыжий кровожадный проходимец, которого ещё наша земля никогда не видела.
- Довольно! Не смей больше так говорить о дон Хуане. Он великий воин. Он никогда мне не врал и ни разу ещё не причинил моим людям никакой несправедливости. Он через своих посланцев уверил меня в своей искренней дружбе и пожизненном мире. И я не буду нарушать мир и воевать с ним, - громко и властно говорил Хакан. - Я не хочу подвергать своих людей опасности. Я желаю жить с конкистадорами в мире, дружбе и согласии. А если ты такой непримиримый и воинственный, то поищи охочих воевать с белыми, но только не в моём племени. И воюй, пока тебе кишки не выпустят. А это, учитывая, воинское мастерство и непобедимость конкистадоров, произойдёт вскоре после того, как ты станешь на тропу войны.
Воцарилась гнетущее молчание, Гахари готов был взорваться неудержимым гневом, но силой воли едва сдержал себя, чётко сознавая, что касика нужно во чтобы то не стало убедить. Так как без его воинов очень сложно будет собрать людей для восстания. Ему даже не на кого сейчас опереться в планируемой войне с испанцами.
- Великий касик, не верь бородатым. Послушай меня. Ведь никто не может сказать, что я, хотя раз в жизни, хоть кому-то одному когда-то солгал. Поверь мне - конкистадоры врут! Они самые коварные и лживые люди на свете. Они бессовестно оговорили нас, как и многих других. А ты им поверил. Мы тоже всё время им доверяли, были просто ослеплены их обманом. Да и касик наш на многое глаза закрывал, потому что так же, как и ты, не хотел проливать кровь своих соплеменников. Желал вечного мира и согласия между нашими людьми. Но жизнь показала, что мира между индейцами и белыми быть не может! И другого пути у нас, к сожалению, нет! Пойми: нет у нас другого пути! Только вооружённой рукой мы можем дать решительный отпор этим жестоким приблудам и прекратить их зверства над нашими людьми. Это уже все поняли. Ещё раз повторяю, что мирным путём прийти к согласию мы не сможем. В этом уже все наши братья убедились на своём горьком опыте.
- Я не знаю, что и думать, - задумчиво выговорил Хакан, и с лёгкой досадой в голосе продолжил. - Может ты и прав. Но лучше, чтобы это было сплошное твоё вранье. Пойми, я не могу им не доверять, так как они меня ещё ни разу не обманывали. Я верю дон Хуану, так как он великий воин, а великие воины не могут быть лжецами.
- Не верь им! Не дай же им возможности себя обмануть! Не дай им обвести себя вокруг пальца, так как потом поздно будет что-то изменить. А когда они ворвутся в твои селения и начнут резню, кого тогда ты будешь винить за свою нерешительность?
- Успокойся, Гахари, не паникуй. Я не вижу той опасности, о которой ты мне всё время твердишь. Повторяю тебе ещё раз, что дон Хуан хочет с нами иметь пожизненный мир. Даже людей своих ко мне присылал. И Чусик встречался с ними. Долго разговаривали.
- В общем, выходит так, что нам, своим братьям, ты не веришь, а веришь каким-то жестоким головорезам, - с досадой в голосе проговорил Гуакан и стараясь быть как можно более красноречивым снова с жаром начал убеждать: - Ты что, не понимаешь? что не мы к ним, а они к нам пришли? Сначала скромно поселились на берегу моря. Немного обжились и стали убивать наших братьев. Ты что не видишь, как они постепенно уничтожают племена индейцев, и присваивают себе их земли. Ты разве не видишь, что они кровью наших людей залили уже почти весь остров? И ты ещё их защищаешь? Оправдываешь их преступления. И почему-то не хочешь понимать, что только вооруженной рукой мы сможем защитить себя и всех индейцев от окончательного уничтожения. А для этого нам всем нужно объединиться в один мощный кулак, чтобы одним махом вымести их с нашей земли.
- Может и есть правда в твоих словах, но у меня сейчас нет никаких оснований не доверять дон Хуану. Тем более - начинать с испанцами войну. Я лишь хочу добра и мира своим людям. Пойми: я не хочу, чтобы лилась кровь моих воинов, моих родных. Я не хочу войны с испанцами!
- Ты боишься конкистадоров! Ты боишься войны, но она будет. Непременно будет! Ты не хочешь идти воевать, тогда война сама к тебе придёт, дай только срок. Разве ты не видишь, что бородатые подошли уже к самым границам твоей земли. Дай ты им только время, пусть они разграбят всё там, в низу, кого ещё не успели ограбить. А уже потом придут и к тебе в горы и сожгут твои селения. Убьют твоих самых храбрых воинов, а остальных, тех, кто останется в живых, погонят в рабство кого на промывку золота, а кого на другие работы. И всё это произойдёт, из-за твоей нерешительности! - сердито выпалил Гахари, и стремительно вышел из хижины.
Гахари был крайне раздражён и очень недовольный ни собой, ни Хаканом. На себя сердился за то, что не смог убедить касика. Не смог зажечь его сердце отвагой и склонить к вооружённой борьбе. На него сердился за его нерешительность и близорукость. А ещё больше всего злился на вечно перепуганного Чусика, так как это именно он, всё время трётся возле Хакана, постоянно запугивает местью испанцев и отговаривает от решительных действий вождя. Постоянно советует сидеть на своей земле тихонько и не вмешиваться в дела конкистадоров с другими племенами, так как это точно добром не закончится. Из-за трусливого желания, во что бы то ни стало, отсидеться в горах, за спинами других племён. В то время когда индейцы, обливаясь кровью, сотнями гибнут из-за своей раздробленности, неорганизованности и от острого оружия конкистадоров.
Гахари не боялся конкистадоров, не боялся смерти. Он стал бы хоть сейчас в поединок с любым из них, но чтобы победить их всех, сломать их силу, то нужно собрать шестьсо или восемьсот, а ещё лучше тысячу воинов. Вот тогда бы он вышел в поле с такой ратью. Даже не считаясь с их громовыми мушкетами, одолел бы, разгромил бы конкистадоров, а остатки загнал бы в море и потопил, как щенков. Он бы прямо вымел их со всего острова, как ливень смывает грязь. Сжег бы форт и всё бы сравнял с землей, чтобы никакого и напоминания об этих приблудах не осталось. Но где же взять столько воинов? А с горсткой храбрецов, что он сможет сделать? Ведь их сразу же перебьют, как только они выйдут в поле.
Ещё полдня в тяжелых своих думах проходил Гахари по горам, вблизи посёлка, но так и не смог что-то разумное придумать. Ни как не мог найти хоть какой-то выход, хоть какой-то путь для решения этой проблемы. Солнце начало клониться к горизонту, а Гахари охватив колени руками, сидел на отвесной скале в тяжёлой тоске, граничащей с отчаянием, смотрел на леса и долины, которые развернулись перед ним далеко в низу. Смотрел на свою землю, на землю своего племени, а теперь уже... чужую. Перед его взором вставали лица родных и друзей погибших от рук подлых захватчиков. Почему-то было такое чувство, что они столпились невдалеке и смотрели на него с упрёком и возмущением. Ему стыдно было за свою беспомощность и душа, от этого чувства, наполнилась отчаянием и невыносимой болью.
- Хуг, на конец-то я тебя нашёл, - громко выдохнув, промолвил Гуакан, подходя со спины к брату.
Гахари порывисто повернулся, вскочил на ноги и пристально уставился удивлённым взглядом на индейца, который будто с неба свалился. Гуакан был нахмуренный, взгляд суровый, но от той заторможенности, и того сумасшествия, что в последнее время присутствовали в его глазах не осталось и следа. Он казался ещё очень встревоженным и грустным, но взгляд его стал чистым, умным.
- Что произошло, брат? Зачем ты меня искал?
- Хариг сказал, чтобы я тебя как можно быстрее разыскал. Приказал: не медля ни минуты незаметно уходить из селения. Просил: когда мы начнём спускаться в долину, то чтобы повернули на тропинку, которая ведёт к речке и подождали его там. Он тоже скоро придёт туда.
- А что собственно случилось? - изумлённо спросил Гахари, предчувствуя что-то неладное.
- Не могу сказать, но вид его был очень суровый. Не до разговоров ему было, - хмурясь, ответил Гуакан.
- Ну что же? Раз так, то пошли!
Братья сделали большой крюк, обошли селение и быстрым шагом пошли по тропинке, что извивалась над кручами. Обойдя, гору вдруг увидели недалеко перед собой индейца, который шёл в том же направлении с луком и сагайдаком полным стрел, и нёс на плече два копья. Братья замедлили шаг. Осторожно ступали, стараясь не шуметь, чтобы не выдать своего присутствия, а сами тем временем, в неясном свете луны, настойчиво пытались рассмотреть воина.
- Так, это же Хариг! Пошли быстрей, - с явными нотками радости в голосе проговорил Гуакан, узнав индейца и братья ускорив шаг быстро догнали его.
- Что произошло, брат? – стараясь не выказывать беспокойства, спросил Гахари.
- Держи - это тебе! - сказал Хариг, протянув Гуакану одно копье, и повернув лицо к Гахари, отдал другое и начал рассказывать: - Совсем неприятные события. Одна женщина, не буду говорить кто именно, по большому секрету мне сказала, чтобы я немедленно уходил из селения. Она случайно подслушала разговор Хакана с Чусиком, и пересказала мне, а я уже, в свою очередь, поспешил предупредить вас.
- А что собственно произошло? Что же это там такое она услышала? Что же она рассказала? - нетерпеливо допытывался Гахари.
- Дело в том, что Чусик, сегодня с утра, снова встречался с людьми дон Хуана. После обеда вернулся в селение и рассказал касику, что предводитель конкистадоров очень сердится на Хакана, за то, что касик принимает у себя беглых преступников, мятежников и убийц. Которые убегают от них, чтобы избежать справедливого наказания. Требовал, чтобы Хакан не принимал больше в свои селения беглецов. И чтобы не нарушал установленного между ними пожизненного мира, а для того чтобы убедиться в добром и честном отношении его к испанцам, пусть по доброй своей воле выдаст всех тех индейцев, что прибились за последние полгода к его племени, и перепрятываются в его селениях.
- И что касик согласился? - спросил Гуакан, неприятно поражённый таким известием.
- Касик сначала молчал, - рассказывал Хариг, - а Чусик всё ныл, что надо немедленно отдать нас, так как мы чужие для них люди и неразумно ведь из-за чужаков подставлять себя и своих людей под удар. Чусик сам весь дрожит, да и касика, своими страхами, мужества лишает.
- Нет, Хакан не сделает этого. Он не выдаст нас, своих братьев на верную смерь, жестоким конкистадорам, - немного успокоившись, убеждёно произнёс Гахари.
- Да, вождь поначалу молчал, сразу не хотел. А когда Чусик сказал, что дон Хуан подождёт два дня, и если за это время Хакан не выдаст беглецов, то будет считать, что они находятся в состоянии войны. Тогда возьмёт своих людей, придёт и сожжёт селение. Касик очень испугался этого известия и приказал Чусику, чтобы подготовил надёжных людей для того чтобы те ночью, когда мы крепко уснём, быстро связали нас.
- Не может этого быть! - не на шутку возмутившись, воскликнул Гахари.
- Абсолютная правда, - с досадой в голосе подтвердил Хариг. - Ещё приказал Чусику, твой меч к нему принести и мой тоже.
- Стойте! - остановил их голосом Гуакан. – Смотрите, вон идут какие-то люди.
Поднимаясь по тропинке в горы, навстречу им шло девять воинов, с копьями и палицами в руках. Подпустив их поближе к себе, братья больше по голосам, чем визуально в неясном свете луны узнали своих соплеменников.
- Куда это вы направляетесь, братья? - спросил их Гахари, выйдя, немного вперёд и перегородил им тропинку, когда те подошли почти вплотную.
- Мы идём в селение к касику Хакану. Думаем у него найти приюта и защиты, - ответил один из них, грустно глядя себе под ноги, и негромко с печалью в голосе начал рассказывать: - Кругом по острову разбрелись конкистадоры. Хозяйничают по селениям, как сами хотят. Грабят, насилуют, берут всё, что понравится, а кто из индейцев осмелится спорить - того просто сразу убивают. Страшные времена настали. Мы уже как звери прячемся по лесам от испанцев. Очень опасно там внизу. А вы откуда идёте? Куда направляетесь, братья?
- А мы вот, уходим из посёлка Хакана. И вам советую к нему не ходить, так как не найдёте вы у этого касика ни приюта ни защиты - он предатель, - твёрдо сказал Гахари и всём рассказал, что услышал от Харига.
- Что же нам делать? Может, поищем в горах беглецов? Говорят, много их там в пещерах собралось, - предложил второй индеец.
- От воинов Хакана, я узнал, что беглецы по двое, по трое разбрелись по всем горам. Они очень запуганы и прячутся от всех людей, как ящерицы под камнями, - сказал Хариг.
- А куда вы собрались идти?
- Хотим в одно селение пробраться, к нашему дяде, - ответил Гахари. - Он у нас очень мудрый, может что-то посоветует.
- Тогда и мы с вами, братья, пойдём. Возьмёте нас с собою?
- Пошли, - согласился Гахари.
- А вообще мы собрались мстить испанцам за всех убитых и обиженных. За наших отцов и матерей, братьев и сестёр! – с воодушевлением заговорил Хариг и вдруг предложил: - А это значит, что и вы можете пристать к нам в отряд. Пристаёте к нам? Будем вместе сражаться!
- Может и пристанем, - мрачно и неуверенно произнёс один из индейцев, а другие только молча, опустили головы.
9
Как только солнышко начало клониться к горизонту. Индейцы, после тяжёлого дня пути наконец-то добрались до небольшого посёлка, где планировали переночевать. Уже из-за поворота широкой тропы показался угол первой хижины, как вдруг тишину разорвал пронзительный истерический женский крик. Воины обеспокоенно и даже немного растерянно переглянулись. Гахари моментально свернул с утоптанной тропы и повёл всех лесом. Через пару минут тихонько и незаметно подошли они почти к самым хижинам. Осторожно всматривались через кусты и вскоре увидели несколько испанцев, которые выискивая жемчуг и золото, тщательно рыскали в хижинах бедных индейцев. Конкистадоры гадко матерились, выбрасывали хозяев с их жилищ и безжалостно стегали их плетьми по голым спинах и по чему придётся. От этих ударов сразу вздувались красные вспухшие полосы по телу. Раздавали сильные удары кулаками и ногами направо и налево, без разбора, всем кто в данную секунду подвернулся под ногу или руку. Громко кричали женщины, закрывая своими телами испуганных, верещавших от боли и ужаса детей. Все старались убежать подальше, спасаясь от, будто лишившихся разума, бородатых приблуд, очень щедрых на удары и смерть.
Вдруг особенно звонко взвизгнул молодой девичий голос и в этот момент с одной хижины выбежала молоденькая девушка, почти совсем ребёнок, и что было сил припустилась в направлении леса. Надеясь в зарослях кустов найти себе спасение. Вслед за ней выскочил рыжий, здоровенный конкистадор. Он бежал немного быстрее, чем она и грязно матерясь, потихоньку настигал юную красавицу.
Гуакан увидев такое, вдруг вздрогнул всем телом, глаза загорелись непримиримой яростью, лицо приобрело каменно-жестокое выражение. Он весь напрягся и поудобнее перехватил в руке копьё, решительно тронулся навстречу конкистадору, стремясь помочь спасающейся от грубого насильника девушке. Гахари бросился за ним, крепко ухватил за плечо индейца и едва остановил.
- Стой! Не лети! Иди за мной, - прошептал он в ухо брату и потянул его за собой.
Братья оглянулись на воинов, которые пришли с ними. Индейцы испуганно перешептывались. Гахари поманил их рукой за собой, но сделал знак, чтобы ступали тихо и осторожно, они с явным нежеланием послушались. Братья практически бесшумно и быстро изменили своё местоположения, и стали так, что девушка, с полными ужаса глазами, должна была пробежать прямо межу ними, если только не шарахнется куда-то в сторону. Гахари снова оглянулся на индейцев, которые остановились в нескольких метрах за их спинами, нервно переминались на месте с ноги на ногу.
- Тихо там! Замрите! - со злостью в голосе прошептал он, сделав страшные глаза и погрозил им большим кулаком.
Хариг внешне, казалось, был совсем спокойный, выглянув из-за дерева, не спеша растягивал лук, выбирал момент, чтобы пустить стрелу в преследователя.
- Хариг! - негромко позвал Гахари, увидев его приготовления и энергично замахал кистью руки с поднятым к верху указательным пальцем, показывая чтобы тот не стрелял. Воин кивнул головой, давая этим знать, что всё понял и немного опустил оружие.
Задыхаясь от быстрого бега и большого волнения, девушка из последних сил старалась увеличить скорость движения, но как ни старалась, не могла оторваться от рыжего преследователя. Оглянувшись, с ужасом увидела его почти за самыми плечами, он с ехидной улыбкой протягивал уже свою руку, с широко расставленными пальцами, стараясь ухватить её за длинные волосы, которые чёрными прядями развивались за её спиной. Индианка, увидев это, вскрикнула в отчаянии и высоко подпрыгнув, полетела прямо на кусты. Братья на миг развели острые наконечники копий и девушка, с шуршанием раздвигая тонкие ветви, пролетела между ними. И вдруг увидела индейцев, которые прятались за кустами, негромко ойкнула от неожиданности и сделав ещё по инерции три больших шага попала прямо в объятия одному из воинов, что столпились и напряжённо со страхом в глазах смотрели на всё то, что происходило перед ними. Остановившись, девушка сразу же сделала резкое движение и освободилась из рук воина, но убегать не стала.
Почти сразу же за ней прыгнул через кусты и конкистадор, братья успели сблизить наконечники копий и он со всего разгона нанизался на два острия копий. И громко взревел бугаём от боли. Братья не сговариваясь, немного подняли его на копьях и, используя большую силу инерции его тела, перекинули испанца через себя. Рыжий быстро пролетел над столпившимися индейцами и со всего маху врезался головой в толстое вековое дерево. Что-то у него громко хрястнуло, упав на землю, он только несколько раз дёрнулся и ушла его душа к предкам.
Индианка с воинами быстро развернулись и непомерно вытаращив глаза, оторопело смотрели на прилетевшее и упавшее возле них мёртвое тело конкистадора, что лежало ничком на животе, уткнувшись лицом в мягкую изумрудную траву.
- Много их там? - тихо спросил Гахари, обратившись к девушке.
Но она, с испугом в глазах, неотрывно смотрела на мёртвого конкистадора, очевидно не в состоянии всё сразу осознать, из-за столь стремительного поворота событий.
- Сколько испанцев в посёлке? – негромко переспросил Гахари.
Но девушка была явно в невообразимом шоке и замерев, прижав маленькие ладони к полудетской груди стояла не шелохнувшись с большим страхом в глазах смотрела на убитого рыжего преследователя, не в силах оторвать от него своего взгляда. Гахари понял, что так привлечь её внимание к себе не удастся, быстро шагнул к девушке, крепко взял за плечи, резко развернул лицом к себе и слегка потрусил. Молоденькая индианка подняла на него недоумевающий затравленный взгляд.
- Я спрашиваю: белых много пришло? – снова полушепотом повторил индеец свой вопрос, внимательно глядя в чёрные испуганные глаза.
Девушка вышла из оцепенения и, спохватившись, быстро ответила:
- Пришло пять, - и подняла перед собой правую руку с широко расставленными пальцами, повторила: - Пятеро пришло.
- Ясно. Значит, осталось четыре приблуды, - негромко выговорил Гуакан, и с улыбкой посмотрел на растерянных не менее чем девушка индейцев, ободряя их прибавил: - А нас двенадцать! Не бойтесь братья. Мы победим.
- Они внезапно ворвались... - быстро защебетала девушка.
- Ш-ш-ш, - прошипел Гахари, прикрыв её рот своей большой ладонью, а указательный палец левой руки приложил к своим губам и едва слышно произнёс: - Тихо. Помолчи.
А сам быстро вернулся на своё место и глазами уже прикипел ко второму конкистадору, который вышел было из другой хижины и, скаля зубы, успел заметить как рыжий высоко подпрыгнув, влетел в кусты вслед за девушкой. Услышал вопль рыжего, когда того подняли на копья. Это показалось ему слегка подозрительным.
- « А что могла сделать эта худенькая девчонка здоровому сильному мужчине?» – подумал он и решил, что, скорее всего, товарищ его попал в какие-то колючки и больно покололся.
Испанец, с минуту внимательно вглядывался в густую зелень высоких кустов, но так ничего не увидел и не услышал и осторожно зашагал к лесу. Чем ближе подходил, тем более замедлял шаг. В двух метрах перед кустами остановился, предельно напрягая слух.
- Ей, Хосе, где ты там? - громко позвал конкистадор и замер, наставляя одно ухо, прислушиваясь.
- Ей, Хосе, отзовись! Ты что там сильно ударился? Или в колючки угодил? – громко спрашивал испанец, не отрывая пристального взгляда от густой зелени кустов и водил медленно глазами, головой со стороны в сторону и потихоньку приседал, тщательно выискивая какой-либо просвет, хоть небольшую шелку между веточками, чтобы заглянуть за куст.
Братья застыли, даже не шевельнутся, даже дыхание затаили, чтобы ненароком не выдать себя.
- Хосе, у тебя всё нормально? Или что-то случилось? Скажи что-нибудь! Хосе, ты в порядке? – с явным беспокойством в голосе, снова громко спросил конкистадор и растерянно несколько раз оглянулся к хижинам.
Верно, хотел ещё кого-то позвать, но никого из испанцев нигде не было видно. Они тщательно перерывали все вещи в хижинах, выискивая хоть что-то представляющее собою какую либо ценность. Конкистадор заметно занервничал, уже явно что-то заподозрил, вытащил из-за пояса пистоль, направил его дуло прямо перед собою в кусты, внимательно следил за каждым движением листвы и качанием ветвей. Положение становилось угрожающим, их присутствие вот-вот могло быть обнаружено. Братья понимали, что больше затягивать нельзя, потому что бородатый обязательно позовёт испанцев и это может произойти в любую секунду. Понимали, что его насторожило то, что рыжий перепрыгнув куст, почему-то заорал и после этого больше не отзывается. А выбежать и постараться убить конкистадора мечом или копьем тоже нереально, так как не успеют они ещё полностью выскочить из кустов, как испанец увидит, что это индейцы, непременно выстрелит в ближайшего и наделает шума.
У конкистадора начали сдавать нервы, он непрерывно шарил обеспокоенными глазами по кустам. Затем снова оглянулся в посёлок к хижинам и только лишь приоткрыл рот, чтобы позвать товарищей, как в этот момент. Звонко зазвенела тетива, тонко запела стрела, разрезая воздух и, через мгновение, острый её наконечник глубоко вонзился ему в горло. Испанец высоко задрав подбородок, с хрипением повалился на землю. Обеими руками схватился за стрелу, стараясь её вытянуть из раны. И так качался по земле, хрипел и захлёбывался своей собственной кровью.
- А теперь вперёд. Бейте их, как только будут выходить из хижин. Не бойтесь - их трое, а нас двенадцать. За мной! – негромко проговорил Гахари, подбодряя воинов и первый быстро преодолевая кусты, двинулся в селение.
Выходя из лесу, он на миг оглянулся. Индейцы уже сами немного ободрились, от увиденного, как их товарищи слаженно и тихо расправились с двумя конкистадорами. Гуакан первый с громким боевым кличем бросился к хижинам, за ним побежали воодушевлённые краснокожие воины. Гахари вдруг с досадой на брата подумал, что надо было бы тихо напасть. Не выдавать себя раньше времени. Пусть их присутствие оставалось бы нераскрытым, насколько это было только возможно, но ничего уже нельзя исправить. Они о себе очень громко заявили, предупредив, таким образом, бородатых.
С одной из хижин выбежал конкистадор и полоснул по глазам плетью ближнего к нему индейца. Тот выпустил копьё, схватился руками за окровавленное лицо. Испанец бросил плеть, схватился за меч, но не успел его вытянуть и до половины, как упал под ударами крепких палиц. Второй конкистадор выбежал из другой хижины, увидел группу бегущих вооружённых индейцев, спешно выстрелил в них из пистоля, но промахнулся, и не раздумывая ни секунды стремглав бросился в лес. Третий воин полоснул ближнего к себе индейца мечом, но тот немного уклонился, удар прошёл вскользь по бедру, неглубоко разрезав мышцы. Сбил второго туземца ударом кулака в лицо и бросился за хижины к лесу. Гахари погнался за ним и через десяток шагов догнал и, размахнувшись, с ходу направил меч на простоволосую голову конкистадора. Испанец, убегая, часто оглядывался. Увидев, что индеец размахнулся для нанесения смертельного удара, резко остановился, ловко отбил сильный удар. Однако с инерцией тела не справился. Пошатнулся и, стараясь удержать равновесие,
попробовал отступить назад, но зацепился каблуком за камень, опрокинулся на спину. Гахари снова широко размахнувшись, и напрягши все мышцы, направил удар в грудь упавшему противнику, но бледнокожий вмиг откатился в сторону и меч с силой вошёл в то место, где секунду назад он лежал. Гахари быстро сделал шаг к испанцу, снова ударил, но конкистадор уже сидя, легко отбил удар и непонятным образом сразу же оказался на ноги, держа острый клинок своего меча перед собой. Индеец смело бросился на бородача, тот поразительно легко отбил два его сильнейших удара. Гахари приходил в ярость, от ловкости и самодовольно-насмешливой улыбки конкистадора, который шёл задом наперёд, быстро отступая, но ни на секунду не спускал с индейца острого взгляда и уже выходил из селения в лес. Гахари не давал передохнуть бородатому воину ни секунды, снова и снова бросался на него, и со всей силы рубил мечом целясь в голову, но ловкий конкистадор, живо уклонялся, парировал или поразительно легко отбивал удары индейца. И очевидно несколько разозлился на настойчивого краснокожего воина, что
прицепился, как репьях и не давал возможности уйти в лес. Испанец резко отбил удар его меча в сторону да так, что Гахари раскрылся и в эту самую секунду стремительно сделал шаг вперёд и с силой ударил его кулаком левой руки прямо в зубы, зацепив и нос. Лицо индейца резко запрокинулось и он упал на спину. Гахари моментально вскочил на ноги, сделал шаг назад, из разбитых губ и носа потекла горячая кровь, заливая подбородок. Левой рукой быстро вытер лицо. Увидел что вся ладонь его в крови и горящими ненавистью глазами уставился в насмешливые, полные высокомерного пренебрежения глаза конкистадора, который, казалось, был целиком уверен в своей силе, умении сражаться, да и вообще в своей непобедимости. Гахари, пылая яростью, смотрел глаза в глаза неприятелю и снова стремительно бросился на испанца, но тот теперь даже и на полшага не отступил. Принял удар на свой меч, потом как-то быстро крутанул им и как будто какая-то непостижимая сила, внезапно вырвала из рук Гахари его оружие. Меч индейца перевернувшись, несколько раз в воздухе и полетел далеко в кусты. Краснокожий воин недоуменно смотрел, то на место падения меча, то на свою, невероятным образом, обезоруженную руку, не в состоянии постичь такое диво. Гахари абсолютно не понимал, как это конкистадор умудрился так легко вырвать из его крепкой руки оружие. А испанец не спеша пошёл на краснокожего воина, упиваясь своим, как ему казалось, величием. Гахари непроизвольно попятился перед нацеленным на него остриём меча, пока не упёрся спиной в толстый ствол дерева. Конкистадор как-то
криво, злорадно улыбнулся и коротким, сильным движением направил меч в живот туземца. Гахари едва успел упасть на землю, под ноги нападавшему. Меч с силой вонзился в ствол дерева. Индеец ударил обеими ногами в живот конкистадора, тот выпустив рукоять меча, застрявшего в стволе, отлетел на несколько шагов назад, упал спиной на густые кусты. Они спружинив, оттолкнули его назад. Испанец удержался на ногах. Быстро сделал шаг вперёд и, улыбаясь кривой жестокой улыбкой, вытащил из-за пояса пистоль. Индеец сел, понял, что ещё миг и свинцовая пуля, пробьёт ему голову и отберёт жизнь. Гахари это ясно осознавал, но почему-то не мог даже пошевелиться, чтобы хоть попытаться спастись. И в тот самый миг, когда ствол пистоля поднялся на уровень лба индейца, вдруг запела стрела и впилась в правую руку конкистадора. Он только охнул и со стоном стал перелаживать пистоль в левую руку, но в этот момент, как ураган, подбежало к нему четверо индейцев и в мгновенье ока забили тяжёлыми палицами конкистадора. Хакан опустив лук, подошёл к Гахари и, подав руку, поднял его на ноги.
- Спасибо тебе, брат, ты пришёл очень-очень своевременно и своей стрелой спас мне жизнь. И вам большое спасибо, братья, так как вы все, только что, буквально, вырвали меня из рук смерти, - с благодарностью в голосе промолвил индеец и слегка склонил голову перед ними.
А туземцы радовались, как дети, они были преисполнены гордостью, так как это была первая победа в стычке с белыми, которых почти все считали непобедимыми. Радовались воины, радовались жители этого посёлка и устроили в честь такого события праздник и не скупились в угощении прибывших великих воинов, сумевших победить конкистадоров.
Гахари быстро и плотно поел и незаметно ушёл от всех. Сел возле толстого дерева, у которого, несколькими часами ранее, чуть было не принял смерть. Опёрся спиной о его толстый ствол, и всецело погрузился в свои мысли.
- А-а-а, вот где ты запрятался, - громко и радостно воскликнул Хариг, подойдя к нему. - А я уже заморился тебя искать. Думаю: куда это ты так внезапно пропал? Все радуются, а ты почему-то нет. Почему, брат, не весел? Что заботит?
- Рановато нам ещё радоваться и веселиться, - задумчиво произнёс Гахари.
- Рано или не рано не будем спорить. А вообще надо с надеждой смотреть в грядущее, а другие, глядя на тебя, и сами укрепляются духом. К тому же для нашей радости повод есть - победа! И ещё есть у меня хорошая новость.
Гахари вопросительно уставился на улыбающегося Харига. Тот, выдержав паузу, внимательно наблюдая за выражением лица индейца, медленно произнёс:
- К нам решили присоединиться все воины этого посёлка. Они хотят просить тебя, чтобы ты принял их в отряд.
- А почему именно меня просить? – искренне удивился Гахари и заулыбался на весь рот, так как новость для него была очень радостной.
- Я думаю, что они сразу приняли тебя за предводителя, потому что только у тебя одного был меч. Грозное оружие конкистадоров. И вдобавок, ты там в кустах, что-то был очень уж раскомандовался. Всем приказывал, страшные глаза делал, кулаком грозился. Значит, пусть так и будет - предводительствуй, - промолвил Хариг с дружеской улыбкой.
Гахари не стал отказываться, ничего не ответил на это предложение и, опустив взгляд в землю, снова погрузился в свою задумчивость.
- Что с тобой? - спустя некоторое время спросил Хариг, нарушив молчание. - К нам пристают воины, отряд растёт, а ты вроде совершенно не рад этому.
- Мне раньше... Даже ещё и вчера днём, нет… Вот даже несколько часов назад казалось, что стоит только собрать побольше воинов. Побольше иметь железного оружия и вывести их в чистое поле к форту бородатых и одним махом разбить конкистадоров. Но после этой стычки, я понял, что это совсем не то... Здесь что-то надо совершенно другое придумать.
- А что сегодня такого произошло, что ты расхотел воевать с конкистадорами? – весь напрягшись, спросил Хариг, сверля пытливым взглядом товарища.
- Нет, я не передумал воевать с этими приблудами. Ни в коем случае, - решительно сказал Гахари, поднявшись на полный рост. - Просто сегодня, когда я вот здесь дрался на мечах с тем испанцем... Ты же его видел.
- Не только видел, - в восторге выговорил Хариг, блеснув глазами. - Я же его и подстрелил.
Гахари одобрительно улыбнулся, соглашаясь кивнул головой и продолжил:
- Ты же видел, что он на целую голову был ниже меня ростом и явно слабее. Чтобы драться мне пришлось с ним голыми руками, я бы его сбил на землю с первого удара. Я бы в три счёта задушил, раздавил бы его в своих объятьях. Но произошло что-то непонятное…. Когда я на него напал, то случилось что-то странное: мои сильные удары он не только с невиданной лёгкостью отбивал. Он ещё изловчился и сумел ударить меня кулаком в зубы. Затем произошло совершенно необъяснимое: он каким-то непостижимым образом выбил…. Нет, не выбил, а скорее выдернул меч, у меня из руки, своим мечом. Ты это понимаешь? Как это он сделал?
- Что значит «выдернул»? Ты наверно слабо держал меч и он просто сильным ударом выбил, - убеждённо сказал Хариг и снисходительно улыбнулся.
- Нет, я очень крепко держал оружие, - уверено говорил Гахари. - А тут он отбил удар и как-то закрутил своим мечом мой меч и будто какая-то неведомая могучая сила, вдруг легко выхватила у меня его из рук, и отбросила на метров десять, аж в кусты. Я до сих пор не могу понять, как только могло это случиться? Каким образом он смог это проделать? Никак не могу сообразить, что за фокус он проделал. У меня это просто в голове не вмещается. Прямо колдовство какое. А ты что думаешь по этому поводу?
Хариг в недоумении только пожал плечами.
- Вот и я просто неспособен это объяснить, - с глубоким вздохом сказал Гахари и продолжил: - А вывод из этого можно сделать такой, что не только нужно иметь их оружие. Нужно ещё уметь хорошо владеть им. Надо знать его возможные секреты. Понимаешь ты это? Он был намного слабее меня, а если бы ты не подоспел с воинами, он бы довольно легко меня убил. Значит дело здесь не столько в силе, сколько в умении владеть мечом. Может, мы палицами лучше их орудуем, а вот мечами - нет! Нужно научиться, узнать секреты меча, а как? Кто научит?
Снова воцарилась молчание.
- Никто не может научить, только белые, - в раздумье произнёс Хариг.
- Да, но они нас учить не станут, - уверенно сказал Гахари и в сердцах махнул рукой как на совершенно безнадёжную затею.
- Конечно, не будут учить, - согласился Хариг и вдруг расплывшись в улыбке добавил: - Добровольно не станут. Разве что попробовать заставить.
- Как можно их заставить? – спросил Гахари, сведя в раздумье брови на переносице, но не спускал с его лица взгляда, надеясь получить совет от товарища.
Хариг только плечами пожал. Но через минутку глаза Гахари засветились радостью и он, улыбаясь, заговорил:
- Да просто-напросто нужно кого-то из них взять в плен! И пусть он обучает наших воинов, иначе смерть.
Хариг со всей серьёзностью обдумывал услышанное, но уже через пару минут, очевидно, устав от такого занятия, махнул рукой и вдруг оживился и с воодушевлением заговорил:
- Ай, не беда, если даже и не станут учить. Всё не так уже и плохо, как ты себе думаешь. Потому, что через месяц у нас может быть даже и тысяча воинов. Мы тогда просто раздавим эту горстку приблуд. Мы разорвём их на части и выбросим в море.
- И второе, что я понял, - снова задумчиво заговорив Гахари, не поддавшись беззаботному настроению Харига, - сколько бы нас не собралось, всё одно не надо выходить нам в чистое поле на бой с конкистадорами. У испанцев громовые палки, что называются мушкетами, они несут невидимую смерть на большое расстояние. У них мечи, которыми они намного лучше нас владеют. У них большие кони, которые своими твердыми копытами топчут наших воинов. У них даже здоровенные злобные собаки, которые легко рвут наше тело своими большими клыками. А их тела закрывают железные доспехи, которые делают испанцев почти неуязвимыми для наших копий и стрел. В чистом поле они нас, безусловно, победят. Даже если нас будет вдвое, втрое или даже вчетверо больше чем их. Это уже я точно знаю. Нам не надо сейчас собираться в очень большой, многочисленный отряд. Нам, а это я уже хорошо понимаю, надо небольшими отрядами воинов в пятьдесят - сто, нападать на отдельные малочисленные группы конкистадоров. Подбираться тихо, нападать неожиданно. Действовать быстро и решительно. Уничтожать поголовно всех, и не успокаиваться, пока хоть один из них останется живым на нашей земле.
- Может ты и прав в этом, - сказал Хариг и серьёзно подумав с минуту, вдруг весело и беззаботно заговорил: - Да не суши себе голову! Жизнь сама покажет, как нужно будет себя вести.
- Так, безусловно, жизнь покажет, - согласился Гахари, и задумчиво прибавил: - Но нам нужно быть готовыми ко всяким неожиданностям. А утром всем жителям из этого поселка нужно покинуть свои хижины и переселиться на новое место. Куда-нибудь подальше отсюда.
- Ты думаешь…?
- Да. Именно так и будет. Один из конкистадоров убежал и теперь обязательно приведёт сюда отряд испанцев. Даже если, они найдут здесь только одних женщин и детей, то, можешь не сомневаться - их всех безжалостно перережут. Отомстят за своих грабителей. Я это точно знаю! Это безжалостные кровожадные звери. Они без всякого повода нападали на другие селения, а теперь, когда у них, в конце концов, есть повод, то они не упустят такой возможности. Увидишь, через два - три или четыре дня, появятся они здесь, как кровожадные духи, а нам до этого времени нужно людей подальше отвести. И оставить в надёжном месте, чтобы конкистадоры, хотя бы не сразу смогли бы узнать, куда они подевались.
С этой стычки, фактически началась на острове партизанская война. Индейцы несмелые, боязливые в начале, так как ещё сидел в их душах большой страх перед белыми, жестокими, бородатыми людьми. Которые говорили, что сошли с неба и были детьми Бога Великого. Но природная нерешительность и тот панических ужас, которые сразу же вселили им испанцы, своими жестокими нечеловеческими зверствами, потихоньку прошёл. По мере того, как увеличивались их победы над конкистадорами. Благодаря активности и решительности действий братьев и Харига, индейцы воочию увидели, что белые также смертны и что загнанные в угол и не имея возможности спастись, тоже боятся смерти, и были такие, что на коленях и даже слёзно молили о пощаде.
Отряд быстро разрастался, и был, уже сравнительно, хорошо вооружён. Да и индейцы были уже не те, что сначала. Воины морально окрепли, стали горделивые. Почувствовали уверенность в себе, в своих силах и возможность не только противостоять, а и побеждать закованных в железо приблуд. И это всё удавалось благодаря внезапности нападения, бесстрашной смелости предводителей и разнообразным военным хитростям. С помощью всего этого индейцы добивались побед, и слава о них птицей летела от одного края острова к другому, вселяя надежду в души людей. Непрерывно возрастала любовь и популярность Гахари среди местного населения, которое их безоговорочно поддерживало и с готовностью сообщало о передвижении, местонахождении и количестве испанцев. Воины под предводительством Гахари, словно призраки, нападали неожиданно и стремительно в любое время суток. Появлялись внезапно, будто из-под земли, в самых разных уголках большого
острова, истребляли небольшие банды конкистадоров, что в множестве разошлись по всему острову, грабя и сжигая селения запуганных туземцев. Краснокожие мстители благодаря стекающейся информации от местного населения, и тому, что очень хорошо знали самые короткие, потаённые тропинки, неожиданно появлялись, в самых разных концах острова, несли смерть испанцам и также моментально исчезали. Отряды конкистадоров, брошенные за ними в погоню не находили не то, чтобы самих индейцев на месте событий, а даже их следов, чтобы понять в каком направлении они ушли. Впечатление было такое, будто они то ли в воду канули, или в воздухе растворились. А после того, как разросшийся отряд Гахари напал на шахту, где добывали серебро, перебили охрану, надзирателей и освободили от рабского труда не одну сотню индейцев. То у дерзких конкистадоров гонора поубавилось и появился страх, перед восставшими туземцами, который быстро согнал все разрозненные группки испанцев со всего острова в форт, из которого они уже боялись и носа высунуть. Не отваживались больше выходить за его стены по пять – десять человек. А для того, чтобы пополнить запасы продовольствия, выезжали большими отрядами и нещадно грабили близлежащие поселения индейцев.
10
Альварес пришёл в себя и почувствовал, что его кто-то дёргает и каждое движение отдавалось в ране сильной болью. Он осторожно приоткрыл глаза и с недоумением увидел, что какая-то красивая индейская молодица, что-то тихо шепча, забинтовывает его грудь. Он крепко закрыл глаза, напряжённо вспоминал и ни как не мог, ни вспомнить, ни понять: где это он? У своих или может в плену у индейцев? Ужасно болела грудь, невыносимо болела нога, в голове туман и гудело прямо, как в улье. Вообще он чувствовал себя настолько плохо, что казалось, будто не было на его теле и кусочка здорового места, чтобы не ныло. Он чувствовал, что нога лежит как-то неудобно и от этого боль в ней только усиливается, а попробовав пошевелить ею, причинил себе ещё большую острую боль. И с легким едва слышным стоном крепко стиснул зубы.
Сиана заметила то слабое движение и вдруг увидела, что правая нога его ужасно напухла. Так сильно распухла, что здоровенный сапог чуть ли не трещал по швам. А резная рукоять кинжала, который был за голенищем, аж вдавилась в мягкое очень вспухшее тело. Осторожно взялась за рукоять кинжала молодица, с силой потянула его на себя. Альварес непроизвольно поморщился и громко заскрипел зубами. Сиана быстро глянула на него и неожиданно для себя увидела, что он приподнял голову, смотрит на неё твёрдым настороженным взглядом. От неожиданности ёкнуло сердце молодицы, и она моментально напрягшись, застыла с крепко зажатым в руке кинжалом. Индианка вся съёжилась и была готова в случае необходимости защищаться им. Страх холодной змеёй заполз и шевельнулся в её груди, быстро заполонил душу.
- „Ударю в горло! Нет, лучше в открытую грудь!” – мгновенно подумала Сиана, преисполнившись твёрдой решимостью, лихорадочно намечала место для удара. - „Именно в грудь... Здесь я не промахнусь - попаду в самое сердце! Пусть только попробует схватить меня. Пусть только двинется, чтобы напасть на меня - сразу ударю. Ударю! Точно ударю!”
Альварес уставился в её глаза напряженным взглядом и в то же самое время, боковым зрением ни на секунду не выпускал из вида её руку вооружённую острым длинным кинжалом. Прикипев глазами к глазам, они в большом напряжении с минуту внимательно стерегли наименьшее движение один у другого. От большого напряжения, густой крупными каплями пот, покрыл лоб и лицо Альвареса, рана на груди невыносимо разболелась, силы его быстро покидали и вдруг, с убийственной остротой, он понял, что всё это напрасно. Ведь руки его стали слабые и вялые, он не сможет, просто не успеет отбить удар, когда эта индианка бросится на него. И несказанно досадуя, только криво улыбнулся, и в следующий момент с равнодушием обречённого откинулся на траву.
- Ну что же, режь! Давай режь! Давай смелее! - с явным презрением сказал он. - Ты можешь без всяких препятствий перерезать мне глотку, но... - вдруг Альварес запнулся и через мгновение в недоумении прибавил: - Женщины такие не предсказуемые. Зачем нужно было так старательно перевязывать рану, чтобы, через пять минут, после этого перерезать мне горлянку?
В голове непрестанно гудело, как в большом колоколе, в висках безумно громко пульсировала кровь, Альварес закрыл глаза и сразу же какая-то поволока плотным туманом окутала мозг, унося его в непостижимую даль, прочь от действительности и он не сообразил, как заснул неспокойным сном, тяжело больного человека.
Сиана увидела, что бледнокожий совсем обессилил и ничего больше ей не угрожает, расслабилась, опустила оружие и немного посидев, совсем успокоилась.
- „Какой красавец, - непроизвольно подумала она, вглядываясь в его красивое мужественное лицо. - И зачем, спрашивается, мне его убивать? Ведь он, кажется, не такой, как те... Ой, да что же это я сижу?.. - спохватилась она и принялась, как только можно осторожнее, разрезать острым кинжалом голенище сапога Альвареса.
Спустя несколько минут, Сиана осторожно стащила сапог. Разрезала штанину и, оголив ужасно распухшую ногу, начала не спеша ощупывать её своими ловкими пальцами. Буквально через минуту на её встревоженном, изнурённом лице, появилось выражение недовольства. Молодица быстро встала на ноги и отошла к кустам, начала срезать ветки нужной толщины, пристально и придирчиво рассматривая каждую в отдельности. Затем обрезала всё лишнее и оказалось у неё необходимое количество прутьев определённой длины и одинаковой толщины. Крепко зажав их в руках, быстро возвратилась к Альваресу. Снова ощупала пальцами опухшую ногу раненого и задумчиво взялась за его большую голую ступню. Собравшись с духом и силами, вдруг резко и сильно дернула ногу на себя, крутанув при этом её в сторону.
- А-а-а! - с воплем проснулся, вернее, вышел из этого своего болезненного забытья Альварес, и широко вытаращил непонимающие, растерянные глаза на молодицу.
Но Сиана не обращала теперь на него ни малейшего внимания - вся целиком была сосредоточена на своих пальцах, которые глубоко вдавила в опухшее тело, и быстро перебирая ими, что-то нащупывала. И поняв, что-то снова резко дёрнула и ещё сильнее крутанула в сторону ступню.
- А-а-а! - скорее взвыл, чем вскрикнул Альварес, да сразу же лишился чувств от невыносимо острой боли.
Снова ощупала ногу Сиана и осталась довольной, так как на лице её заиграла, едва заметная, улыбка. Обложив голень вырезанными палочками, она крепко забинтовала её, окончательно дорвав на полосы рубашку Альвареса. Управившись и с этой процедурой, индианка опустила утомлённые руки на колени, и с измождённым, беспредельно печальным взглядом уставилась в бледное лицо испанца.
- „Такой молодой, добрый, а его уже дважды за сегодня старались убить. Сначала те головорезы, а потом я, с перепугу та сдуру, немного не лишила его жизни,” - с какой-то неожиданной и непонятной ей самой жалостью подумала молодица.
Вдруг припустился густой, тёплый дождик. Сиана, казалось, сразу его и не заметила, так как была вся поглощена своими мыслями, но в скором времени, дождик усилился и стал гуще. Молодица вздрогнула и словно проснувшись быстро осмотрелась по сторонам. Подняла глаза к небу, которое не было видно через густой зелёный шатёр деревьев. Затем взгляд её остановился на лежавшем без сознания Альваресе. Он был уже весь мокрый, сильно дрожал всем телом в лихорадке, и забота о том, где найти укрытие от этого неприятного дождя, свела её хорошенькие бровки на переносице. Как молнией мелькнула мысль в голове и, недолго раздумывая, подхватила молодица конкистадора под подмышки, и с явно большими усилиями потащила между кустов его большое тяжёлое тело к оврагу. Намереваясь укрыться в пещере, под корнями высохшего и отрухлявевшего дерева. С частыми, но не продолжительными передышками она, с большим трудом, запыхавшаяся и крайне обессиленная, втянула, в конце концов, его в найденное укрытие. Это была довольно большая естественная пещерка: метров три длины, и до двух в ширину, с толстой подстилкой сухого мягонького сена, под одной стеной, которое, вероятно, служило какому-то туземцу мягким ложем в часы его отдыха. Сиана положила на эту „перину” раненого и присыпала сверху душистым сеном вместо одеяла.
Уже давно как стемнело, дождь так и не утихал. Альварес очень дрожал всем телом и что-то то едва слышно бормотал, то вдруг громко выкрикивал в бреду, неразборчиво и непонятные для Сиани слова, так как она не знала испанского языка. Только под утро, незаметно для себя, задремала молодица, но вскоре проснулась. Проснулась от тишины, раненый перестал бредить и лежал тихо, едва слышно дыша. Молодица заботливо поправила на нём сено и вдруг с испугом ощутила, что он стал холодным.
- „Ой, что же делать! Что же делать!.. Он много крови потерял. Он очень слабый. У него нет сил, бороться с болезнью. Он умирает! Он просто захолонет...», - с непритворной жалостью подумала она.
Сиана быстро отвязала от пояса маленькую торбочку, насыпала из неё себе в рот какую-то сухую смесь ароматных трав и тщательно начала разжевывать. Хорошо разжевав и размочив слюной, припала молодица к его приоткрытому рту своими губами, и быстро выгорнула языком эту кашицу. Но Альварес не глотал, и уже слабо, едва заметно дышал. Сиана сжала пальцами нос испанца и больно несколько раз ударила ладонью по щекам. Раненный слабо тряхнул головой и, сделав слабые жевательные движения челюстью, с трудом проглотил.
- Если и это тебе не поможет, то тогда вообще уже ничего не поможет, - грустно и негромко проговорила она.
Индианка быстро сорвала с него остатки рубашки, энергично и тесно стала массажировать его застывающее тело, стараясь поддержать ту маленькую ещё не угасшую искорку жизни, которая едва теплилась в нём.
Двое суток спал Альварес, так что Сиана уже не на шутку начала беспокоиться, что он так и умрет, не придя в сознание. Всё думала и не могла ни как понять, почему он не просыпается, ведь рана на груди не смертельная, и хорошо заживает, она это явно видит, каждый раз, как разбинтовывает, чтобы заменить подсохшие листочки на свежие. Ведь благодаря тому, что рана была неглубокая, то и все жизненно-важные органы должны быть неповреждёнными. Опухоль на ноге, тоже понемногу уменьшалась, да она и не могла давать таких досадных последствий. И кризис прошёл той первой ночью, когда она, растирая, согревала его застывающее тело. По её соображениям он должен был жить, но то, что Альварес не просыпаясь, крепко спит уже вторые сутки, очень беспокоило. И вот в конце второго дня, когда она в очередной раз закапывала в приоткрытый рот раненному целебный сок лекарственного растения, он вдруг открыл глаза. Хотя Сиана каждую секунду и с нетерпением ждала этого момента, но пробуждение произошло, как-то, совершено неожиданно. Крайне растерялась молодица, руки сами собой опустились на колени и, смущённо моргая, смотрела в его прояснившиеся глаза. Взгляд его стал напряжённо-вопросительным. Не ускользнуло от неё это напряжение и некоторое время, они просто смотрели друг другу в глаза сосредоточенным и пытливым взглядом. Каждый хотел прочитать в глазах мысли другого, увидеть хоть слабый намёк на то, какое развитие событий ждёт их через несколько мгновений.
Через минутку молодица поняла, что не будет от раненого конкистадора неприятных сюрпризов и, спохватившись, снова наставила руку над его немного приоткрытым ртом, чтобы ещё выдавить несколько капель сока из листочков. Но Альварес накрыл своей большой ладонью рот вместе с нижней половинкой небритого лица. Сиана вздрогнула всем телом, глядя на эти глаза, нос, лоб, такие знакомые, до боли родные, что показалось ей на минутку, что это смотрит на неё её муж. Который погиб год назад в стычке с карибами. У Сианы от неожиданности, аж мороз прошёл по коже, ёкнуло сердце, острая боль пронзила его, ей стало дурно. Молодица сильно побледнела, слабость моментально заполонила всё тело, а в глазах пошли разноцветные круги. Она покачнулась, и чтобы не упасть машинально опёрлась рукой о стену пещеры, и сразу же спохватившись, быстро овладела собой. Боль в сердце потихоньку проходила, в глазах прояснилось. Сиана прямо прикипела пристальным взглядом к верхней половинке лица испанца.
- „Да-да, те же глаза, тот нос, те же брови, только немного светлей, тот же высокий лоб. Лицо несколько бледное, а не смуглое, да и волосы мягкие и волнистые, а у покойного были жёсткие, ровные и чёрные, как смоль,” – думала молодица подробно рассматривая черты лица испанца.
Как очарованная, с душевной болью и нежностью смотрела она на Альвареса, углубляясь взглядом в его карие глаза. И с новой силой показалось молодице, что это совсем не приблуда какой-то, а её муж, которого она безгранично любила, да и сейчас ещё очень любит, смотрит на неё страдающим и в тот же самый миг напряжённым, настороженным взглядом. Смотрит так, как будто не узнаёт её.
- Не волнуйся, дорогой, успокойся, - кротко, с проникновенной нежностью в голосе проворковала Сиана на индейским языке и легонько провела рукой по его волнистым мягким волосам.
Альварес не понял слов, тем не менее, сам тёплый, ласковый тон голоса успокоил его. Сиана взяла большую руку испанца, которой он заслонил рот, своей маленькой мягонькой и с лёгким нежным насилием отвела в сторону, положив её вдоль его пораненного тела. Но как только она убрала руку, то и очарование её вмиг исчезло. Губы были совсем не похожи, не той формы, подбородок не брит уже, наверное, с неделю, не меньше и зарос густой чёрной щетиной, которая у индейцев не росла. Нет, теперь это уже был не её муж, а совсем другой, чужой человек и сразу как-то досадно и до боли одиноко на душе её стало, на глазах заблестели слёзы. Вмиг Сиана порывисто вскочила на ноги и быстро-быстро, чуть ли не выбежала из пещеры.
Альварес внимательно смотрел в лицо молодицы и чётко заметил резкую, внезапную перемену в её настроении. Секунду назад ему приятно было видеть устремлённый на него нежный лучащийся любовью взгляд бархатно-чёрных миндалевидных чарующих глаз. Он прямо физически его ощущал и нежился душой. Такое приятное состояние он испытывал только в детстве, когда сильно болел, а мама, напоив его какими-то настойками, садилась рядом на кровать и нежно гладила его тёплой рукой по густым курчавым волосам. Что-то тихо и ласково приговаривала, смотрела в глаза бесконечно добрым взглядом и иногда целовала в щёчку. Ему тогда было также очень хорошо и спокойно. Но вдруг, ни с того ни с сего, в глазах индианки мелькнула растерянность и сразу же взгляд её стал суров. С большим удивлением успел Альварес заметить внезапно появившиеся слёзы, прежде чем она сорвалась с места и почти выбежала из пещеры. Он напряжённо думал, но никак не мог понять: что же произошло? Ведь он, не сопротивляясь, позволил ей убрать свою руку с лица и даже не дотронулся до её тела. Что спровоцировало такую резкую перемену в её настроении? Что стало этому причиной? Ломал он себе голову и не находил ответа. Прошло около часа, но молодица не возвращалась. Ему стало очень одиноко, он почувствовал себя брошенным и беззащитным сиротой. И неожиданно испытав это чувство, он только грустно улыбнулся.
– «Что за чушь лезет в голову, - через минуту подумал он. – Я здоровенный мужчина и вдруг «брошенная сирота». Бред какой-то».
Прошло ещё с полчаса. Сиана вволю выплакалась, ещё недолго посидела, немного успокоилась. Затем насухо вытерла лицо руками, выгребла веточкой с остывающих углей костра печеную картошку и возвратилась назад в пещеру к раненому. Альварес с трудом съел половину небольшого клубня и с откровенной благодарностью посмотрел на молодицу. И снова какая-то поволока окутала мозг, надвинулась на глаза и он сразу же, незаметно для себя, заснул спокойным мирным сном.
Сиана, пользуясь тем, что раненый крепко уснул, накрыла нижнюю половинку лица Альвареса кусочком ткани и долго любовалась на эти дорогие сердцу черты лица. Всё хотелось думать ей, что это лежит её муж, что боги увидели её искреннее, неподдельное горе и смиловались над ней и отпустили его назад на землю. Эта мысль приятно ласкала и наполняла душу наивной молодицы тихой беспредельно-сладкой радостью. Сиана пылко обращалась к нему мысленно, разговаривала с ним, пересказывала боль души своей. Всё своё горе. Как ей было плохо без него. Как она страдала всё это время. Как она его крепко любит и не может больше жить без него. Но спустя некоторое время, мысленно наговорившись со своим мужем, немного успокоилась. Очарование потихоньку прошло и с рвущей душу болью приходило понимание, что такого не может быть. И что это совсем чужой, раненный человек, которого, неизвестно почему, она пожалела. Может быть, в тот самый миг, как-то подсознательно уловила частичное сходство испанца с её покойным мужем и потому не смогла его тогда добить дубинкой? Кто сможет ответить на этот вопрос? Или кто может знать это точно, если это и для неё самой загадка.
Долгими часами сидела индианка возле Альвареса, смотрела в его бледное лицо и сколько не раздумывала, а всё приходила к той мысли, что его именно свои хотели убить, что именно конкистадоры старались лишить его жизни. Эти раздумья успокаивали её душу, делали и без того добрую Сиану ещё добрей и располагали к этому раненому и, безусловно хорошему, доброму чужеземцу. Иначе за что же тогда его нужно было убивать этим извергам.
Часов через пять Альварес снова проснулся, немного поел, попил, внимательно с благодарностью ловил взгляд черных глаз молодицы, но через некоторое временя снова ощутил тяжесть в голове. Снова его мозг стала окутывать какая-то пелена и он незаметно уснул.
Сиана внимательно наблюдала за всеми изменениями здоровья испанца, и заметила, что когда его глаза внезапно становятся мутными, то он сразу же отключается и засыпает. И в её голове, вроде как молнией осветило. Она моментально вспомнила, что когда была маленькой девочкой, то в одной стычке её дядю, храброго воина, несколько раз ударили палицей по голове. Сначала думали, что он мёртвый, но через какое-то время он очнулся и также с небольшими перерывами проспал недели три-четыре, и так же взгляд его временами становился туманным, пока он не выздоровел и глаза его не стали всегда ясными. Случайно вспомнив это, Сиана окончательно успокоилась, теперь она была целиком и полностью уверенная, что этот человек непременно выздоровеет.
Прошло две недели. Только опустило утреннее солнце на землю свои первые лучи, как проснулся Альварес. И сразу же с приятным удивлением заметил, что та слабая ноющая боль, тот шум в голове и туман, который окутывал его мозг со времени ранения, в те непродолжительные минуты, когда он просыпался, то ли выныривал из забвения, бесследно исчезли. Голова была приятно ясной, мысль работала чётко и вообще, он чувствовал себя удивительно хорошо. Неглубокая рана на его груди, благодаря целебным травам, заботливой Сиани, уже хорошо затянулась. Опухоль на ноге почти совсем прошла, но стать на неё твёрдо он ещё не мог, из-за сильной боли. Значит, в месте перелома, ещё не зажило полностью.
- «Надо подыскать, и выломать подходящую палку, чтоб служила мне костылем,» - подумал Альварес, и стал на руки и на здоровое колено, потихоньку полез на карачках из пещеры, осторожно подтягивая больную ногу, и внимательно следя за тем, чтобы каким-то неосторожным движением не нанести себе жгучей боли.
Потихоньку Альварес вылез наружу, умостился поудобнее под кустом на мякенькой зелёной муравке, и с легкой кроткой улыбкой посмотрел на быструю в движениях, бойкую молодицу, что хлопотала возле небольшого костра, готовя какое-то кушанье. Увидев его, Сиана удивилась, но через секунду приветливо улыбнулась и снова углубилась в свою работу. Недолго смотрел испанец на молодую индианку и неожиданно откровенно залюбовался её красотой, её гибкой фигурой, её красивым смуглым лицом и вдруг, будто бы и не его, пришла жестокая мысль полная горделивого презрения и пренебрежения:
- „Боже мой, какой бедный и слабый народ! Какая убогая духом женщина, напрочь лишённая самолюбия, гордости и достоинства. Она, наверное, же знает, что я убивал её соплеменников, родственников, возможно и самых ей близких людей, и несмотря на всё это, она заботится, обо мне. Беспокоится о своём хозяине. Она сама по своей воле выбрала меня своим хозяином и добровольно стала служить. Настоящая рабыня! Правду говорят, что они все родились для рабства, чтобы служить нам - горделивым испанцам. Да, они родились для покорности и работы”.
С несказанной заносчивостью думал Альварес, а сам тем временем напряжённо и неотрывно следил за каждым её движением, за мимикой хорошенького лица, за наименьшим движением её соблазнительного, почти совершенно обнажённого, тела. А так как силы его за последние дни хорошенько восстановились, то и естественно, что вдруг возникло бурное желание овладеть ею, этой красивой молодицей. Овладеть и познать её сейчас же и немедленно.
Сиана глянула на него и Альварес моментально воспользовался этим. Перехватил её взгляд и особенно ярко улыбаясь быстренько показал, что хочет пить. Что-то не понравилось молодицы в его глазах, в слащавом выражении лица, в этих быстрых порывистых движениях. И это „что-то” сразу же вызвало непонятное смятение в её душе. Сиана замерла на минутку, пристально вглядываясь в сияющее явно преувеличенной радостью лицо испанца, но так и не поняла, что же такое внезапно напрягло и взволновало её душу. Взяла стоящий под деревом шлём, наполненный чистой, прохладной водой и поднесла ему. Левой рукой Альварес крепко взял её за руку, правой - шлём и сразу же откинул его подальше от себя. Краем глаза наблюдая, как шлём ударился о землю и вода фонтаном разлетелась в разные стороны. У индианки обеспокоено ёкнуло сердце, она в испуге потянула руку к себе, напряженно уставилась в полные желания и презрения карие, холодные глаза конкистадора. Ноздри его хищно раздувались, а лицо имело выражение безграничного самодовольства и невообразимой заносчивости. Альварес с минуту крепко держал Сиану за руку, явно наслаждаясь её испугом и красотой, и вдруг с силой дёрнул молодицу на себя. Рывок был настолько неожиданным и мощным, что Сиана не сообразила, как упала рядом с конкистадором, больно ударившись боком об вылезший из земли узловатый корень. От этого резкого, сильного движения, разболелась у испанца рана на груди, но он обуреваемый желанием старался не обращать на это внимания, быстро прижал к себе молодицу, пытаясь без лишних промедлений подмять её под себя. Изо всех сил сопротивлялась Сиана, но навалившийся на неё Альварес был сильный, большой и тяжёлый. Она видела его холодные насмешливые глаза, хищную, жестокую улыбку, что приближалась к её лицу, и вмиг он стал ей таким противным и ненавистным, что всё её естество восстало против него и этого грубого насилия. Понимая, что нельзя медлить ни секунды, Сиана собралась с мужеством и резким движением головы, ударила лбом в лицо конкистадора, что уже приближалось для поцелуя. Альварес охнув, отшатнулся от неё, возвысился над молодицей на высоту своих длинных рук. Глаза его наполнились слезами, а из разбитого носа потекла тоненькая струйка горячей крови, прямо на лицо и шею молодицы. Упираясь в землю вытянутою левою рукою, конкистадор быстро утёрся правой. Увидев всю свою ладонь в крови, глаза Альвареса вспыхнули холодным жестоким огнём, губы презрительно искривились и он начал медленно поднимать свой здоровенный кулак над головою испуганной женщины. Сиана глядя на кулачище, вдруг поняла, что это уже верно смерть пришла за ней, так как нет ей спасения от этого сильного и жестокого конкистадора. Но вдруг, даже неожиданно для самой себя, она, что было силы, ударила кулаком испанца, прямо в затянувшуюся рану на груди. У Альвареса аж искры посыпались из глаз. Он резко откатился от неё, больно стукнулся головой о корень и, по неосторожности, из-за резкого движения с разгону ударился раненной ногой об ствол цветущего дерева и громко, зверем заревел от невыносимо-жгучей боли пронизавшей его тело. Воспользовавшись этим, Сиана мигом сорвалась на ноги и отбежала на метров шесть-семь и резко остановившись, повернулась к нему.
- Ну и подыхай себе сам! Зверьё неблагодарное, - сердито проговорила молодица на индейском языке, и с досадою махнув на него рукой, стремительно вышла по откосу из оврага и сразу же исчезла за ближайшими кустами.
- О-о-о-о, су-у-ука, у-у-убью-у-у! - простонал Альварес, провожая Сиану полным злобы взглядом.
Очень разболелась голова, в глазах испанца вдруг всё поплыло, мозг окутал плотный туман, и он моментально заснул, будто в чёрную яму провалился.
11
Проходил день за днём, незаметно сплыл месяц и в форте, из-за большого сосредоточение народа, начались болезни. Ощутимо уже испытывался недостаток в продовольствии. Конкистадоры от безделья и вынужденного сидения за стенами в ограниченном пространстве, очень томились от скуки. В скором времени стали вспыхивать жаркие ссоры между ними часто заканчивающиеся жестокими потасовками. Временами в драках принимал участие не один десяток мужчин, а в разгар зубодробильного мордобоя, нередко в ход шло и холодное оружие. Из-за чего заканчивались эти потасовки смертью одного или двух конкистадоров. Комендант решительно запрещал эти вопиющие нарушения дисциплины, грозился виселицей непослушным, но ничего не смог сделать, для их прекращения. В воздухе носилась угроза бунта конкистадоров, так как уже начали открыто сетовать на бездеятельность и нерешительность начальства, которое не может, чуть ли не способно укротить этих обнаглевших индейцев.
А этим временем комендант форта тщательно собирал сведения об отрядах восставших. Их было уже три больших, которыми командовали Гахари, Гуакан и Хариг. И ещё с десяток малочисленных, что хозяйничали сами по себе и ночами несколько раз подбирались к самому форту, пытаясь его поджечь, но испанцы, заметив их старания, открывали стрельбу из мушкетов и отгоняли индейцев от своих стен.
Лазутчики только что донесли, что Гахари повёл свой отряд в горное селение на отдых, а отряды Харига и Гуакана стали лагерем в густом лесу где-то за пять-шесть километров от форта. Силы индейцев на время раскололись, а такой возможности нельзя было упускать. Комендант немедленно созвал на совещание командиров. Посоветовавшись, постановили, что на следующее утро, после совещания, отряд пехотинцев в двести воинов, под руководством опытного командира дон Хуана, отправится в лес. Подойдёт поближе к отрядам Харита и Гуакана, выберет там удобное место и станет лагерем. Быстро окопается, хорошо укрепится и небольшими вылазками и незначительными стычками раздразнит индейцев. А через два-три дня, когда краснокожие уверятся в том, что конкистадоры боятся выходить из своего лагеря и не хотят вступать в открытый бой, то осмелеют, воспрянут духом. И пользуясь преимуществом, что их в два с половиной или в три раза больше по количеству, чем испанцев возьмут в осаду лагерь дон Хуана. Вот тогда из форта выйдет добрая сотня всадников, под руководством Пэдро Ариаса, и быстро направится в горы, сходу разобьёт отряд Гахари и сразу же, повернув коней и возвратившись, ударит в спину Гуакану и Харигу. И в это же время ещё один отряд выйдет с форта и сходу атакует индейцев. Оказавшись между трёх огней, туземцы не выдержат натиска и в панике разбегутся по острову, а тогда уже не составит никакого труда выловить их группами и истребить.
Утвердив план действий, испанцы немедля бросились их выполнять. Дон Хуан собрал две сотни пехотинцев, хорошо вооружил, нагрузил телеги продовольствием, и инструментом необходимым для строительства и укрепление лагеря и через три часа выступил из форта. Пэдро Ариас нашёл индейцев, которые знали где именно находится в горах селение, куда направился Гахари и с помощью нечеловеческих пыток заставил-таки одного туземца показать туда дорогу.
Через двенадцать часов, после совещания командиров, в горный посёлок к Гахари прибежал лазутчик, и передал новые сведения из форта, о военном совете и плане испанцев. Загрустил индеец, услышав это, так как к открытому бою, не смотря даже на то, что воинов у них было в раз пять больше чем конкистадоров, туземцы ещё не были готовы. Через час, не зная верно он поступает или нет, но послал Гахари в лес гонца с приказом для Харига: немедленно идти к нему, а Гуакану стере;ь пехотинцев и не в каком случае не ввязываться в серьёзный бой с испанцами. Он не мог допустить, чтобы в горы ворвались испанцы и сожгли селение, а всёх жителей истребили. Но как выстоять и защитить его от закованных в сталь конных рыцарей, которые неудержимой лавиной пробьют и тридцать рядов голых индейских воинов и порубят мечами не одну сотню. Что ему делать? Как сдержать испанцев он не знал и очень мучился от этого. А делать что-то было нужно и немедленно. А что?
На третий день после совещания, только лишь начало рассветать, как разведчики принесли весть, что индейцы поверили в нерешительность и слабость испанцев и окружили лагерь конкистадоров. И через час, после этого известия, большие ворота форта распахнулись и около сотни всадников выехали и пустили коней рысью в направлении гор. Почти до обеда ехали конкистадоры без единой остановки, тропа очень сузилась и пошла петлять между двумя стенами непролазной чащи. Через которую очень трудно было, не то чтобы проехать всадникам, даже пешком пройти, и то если пробивать себе дорогу мечом. Поэтому с большим нетерпением все уже ждали, когда, в конце концов, эта тропинка выведет их из чащи. Чтобы можно было сделать привал, отдохнуть, самим поесть и накормить коней.
- Стойте! - скомандовал Пэдро увидев, как один из разведчиков, что шли на приличном расстоянии впереди отряда, гнал коня им навстречу и делал знаки руками показывая остановиться.
- Что произошло, Диего? - спросил Ариас, когда тот резко осадил коня прямо перед ним.
- Впереди, там за поворотом, тропа перекрыта поваленными деревьями, - ответил тот.
- Неужели дикари думают, что этим препятствием они нас остановят? - улыбнулся Пэдро и спросил: - А так, всё тихо?
- Будто бы тихо, - пожал плечами Диего, и прибавил: - Только двое краснокожих сидят сверху на куче поваленных деревьев. Дозорные. Видно что о чём-то разговаривают между собой.
- Хорошо, возвращайся назад, - сказал Пэдро, и слегка задумавшись, не спеша доехал до поворота дороги.
Слез с коня, подошёл к разведчикам, которые сквозь густые ветви кустов наблюдали за индейцами. Пэдро стал рядом, слегка и осторожно раздвинул рукой ветви, и увидел наваленную кучу деревьев, что перегораживала узкую тропинку. А сверху на груде стволов, сидело два краснокожих воина и, живо жестикулируя, о чём-то между собой разговаривали.
- Ага, дозорных выставили, - медленно проговорил Пэдро и с насмешливой улыбкой прибавил: - Видишь и они уже чему-то научились.
- Может даже и пронюхали голопузые, что мы из форта вышли и к ним в гости направляемся? - допустил такое предположение разведчик, и внимательно посмотрел в лицо Педро.
- Нет, не может быть, - после короткого раздумья убеждённо произнёс Ариас. - Ни кто не мог нас конных сегодня обогнать и предупредить Гахари. А если даже и предположить, что кто-то из краснокожих видел, как мы выехали из форта и направились в сторону гор. Всё же смог нас каким-то абсолютно фантастическим способом обогнать и предупредить, то у дикарей не было времени, чтобы повалить столько деревьев и напрочь перегородить ими тропу. Они просто очень боятся нас, вот поэтому заранее завалили тропинку и выставил дозорных, чтобы те их сразу оповестили, когда мы появимся. Тем не менее, что бы там не говорили некоторые слюнтяи в их защиту, а всё же тупой, даже придурковатый этот народ. Глупый до невозможности! Вот тебе живой пример. Смотри, вон уселись безголовые среди дороги, на самом верху кучи, на самом видном месте. Вместо того чтобы спрятаться где-то в стороне и тихонько наблюдать за тропинкой, оставаясь в то же самое время незаметными для противника, - насмехался над тупостью индейцев Пэдро, но вдруг резко прекратил смеяться.
Быстрым шагом вернулся Ариас к конкистадорам, которые остановились недалеко от поворота. Взял под уздцы своего коня и стал спешно приказывать:
- Коней с места в галоп, на полном ходу вылетайте из-за поворота и на них. Не дайте краснорожим времени опомниться, надо этих дозорных или поймать, или убить, но ни в каком случае не дать им убежать и предупредить о нашем появлении Гахари. Всем поняло? Вперёд!
Тропа здесь настолько сузилась, что больше чем по трое всадников вряд нельзя было стать. Конкистадоры вогнали шпоры в бока коням и вихрем понеслись на индейцев, которые настолько увлеклись беседой, что и не сразу заметили появление испанцев. Уже почти половину дороги к завалу преодолели конкистадоры и только тогда краснокожие воины услышали топот копыт. Вмиг подхватились на ноги, и изумленно вытаращили удивлённые глаза на неизвестно откуда взявшихся бородатых. Но уже через несколько секунд, туземцы повернулись спиной к конкистадорам и бросились со всех ног наутёк, порывисто размахивая руками и громко что-то кричали.
- Не дать им убежать! Поймать! Поймать или убить! – во всю мощь своих лёгких проорал Пэдро, обращаясь к передним всадникам, и радуясь, забубнил себе под нос: - Что, зазевались? дьявольское семя. Заболтались оболтусы безголовые? Будете теперь знать, как на посту лясы точить!
Далеко опередив всех, словно на крыльях летел, на добром рыжем жеребце, широкоплечий, мощный на вид конкистадор. Уже не молодой годами и почти по самые глаза заросший поседевшей, кудрявой бородой, которая густой щеткой торчала во все стороны. Он всё подгонял коня не сводя с индейцев горящих, полных азарта глаз охотника. Который не просто мчится за добычей, а уже вот-вот настигнет её. Наверное, он намеревался с ходу перемахнуть конем через стволы деревьев, которыми перегородили дорогу. Очевидно, был целиком уверен в своём коне, полностью отпустил поводья, и так на всём скаку перед самым завалом конь сильно оттолкнулся задними ногами от земли и взвился в воздух. Где-то выше середины завала, конь ещё раз оттолкнулся от бревна и легко перемахнул через это препятствие.
И в этот момент произошло что-то невероятное. Лишь только всадник оказался по ту сторону завала, как из-за стволов поднялось с полсотни индейских воинов. И сразу же со свистом взвилась тучка стрел навстречу мчавшимся на полном скаку конкистадорам, некоторые впились в незащищенные панцирем и шлемом части тела людей и коней. Передние конкистадоры от неожиданности быстро натянули поводья. Задние налетали на них, теснили, опрокидывали лошадей вместе с всадниками на землю. Произошла страшная теснота и давка. Стрелы летели непрерывно. Падали раненные и убитые воины, ржали и в страхе метались со стороны в сторону перепуганные и раненные кони. Теснота и свалка образовалась невероятная. Кони храпели от запаха крови, громко ржали, становились на дыбы, топтали копытами тех, что упали на землю. Вопли от боли, грубый мат, проклятия, сплошным гамом взлетели в небо.
А седобородый конкистадор, на высоком добром жеребце, который перескочил через стволы, вдруг оказался в самой гуще краснокожих воинов. Он натянул поводя, остановил коня, выхватил меч, и крутанув им над головой, готовясь рубить врагов. Но индейцы, что толпились позади лучников, за завалом не испугались, как это было раньше, а быстро образовали большой круг, и со всех сторон начали колоть длинными копьями жеребца и закованного в панцирь конкистадора. Конь от боли перестал слушаться бородача. Юлой крутился на месте, громко храпел, бил задними ногами, становился на дыбы, косил злыми, налитыми кровью глазами и всё искал хоть небольшую щель, чтобы вырваться из плотного окружения, но все время натыкался на острые наконечники копий индейцев.
Седобородый конкистадор никак не мог справиться с конём. Да и мечом не мог достать никого. Очень занервничал от этого и изо всех сил старался удержаться на обезумевшем жеребце, чтобы не дай бог не упасть с него к ногам краснокожих воинов. Гуакан внимательно следил за всадником, выбрал благоприятный момент и быстро выскочил в круг. Высоко подпрыгнул и крепко схватил за вооружённую мечом руку конкистадора, вмиг стащил его с коня на землю. Индейцы на секунду расступились и напуганный легко раненный жеребец, наконец, вырвался из окружения и, вытянув вперёд шею, с громким ржанием быстро помчался прямо по тропинке, куда глаза глядят. Индейцы, как муравьи, со всех сторон набросились на конкистадора. И не успел ещё конь исчезнуть за поворотом тропинки, как его хозяин весь окровавленный, раскинув большие сильные руки и ноги, валялся бездыханным в пыли на тропе.
Первые минуты общей паники, которую вызвала, неожиданность внезапной атаки индейцев прошли. Одни вытянули пистоли и мушкеты начали стрелять. Другие спешились и полезли на завал, прикрываясь щитами от стрел и держа мечи наготове. Третьи врубались в чащу с боку дороги, быстро обходили преграду лесом, чтобы зайти индейцам в тыл и ударить с заду.
- Назад! Назад! Быстро уходим! Уходим! – громко прокричал Гуакан, когда первые испанцы с боем преодолели завал, и сцепились уже в рукопашной с краснокожими воинами.
Только лишь прозвучала команда Гахари, как индейцев всех сразу в момент, будто ураганом понесло по тропе. Конкистадоры, закованные в панцири с железным оружием, и в тяжёлых сапогах не могли соревноваться в быстроте и скорости с голыми туземцами и только выстрелили несколько раз им в спину. Пригрозив кулаками в след, принялись с помощью канатов и лошадей растягивать стволы, очищая проезд. И пока одни расчищали дорогу, другие принялись копать могилу погибшим товарищам в этой стычке.
- Догнать! Быстрее за ними! Порубить всех! Никого не оставлять в живых! – брызжа слюною скомандовал Пэдро Ариас, злясь за такую досадную неожиданность, которую нежданно негаданно преподнесли ему проклятые краснокожие, убив около десятка конкистадоров.
Испанцы вскочили в сёдла и подгоняя лошадей шпорами, быстро понеслись вдогонку за убежавшими. И вскоре увидели далеко впереди толпу индейцев, которые неспешно бежали тропой, и всё время оглядывались. Когда испанцы довольно близко приблизились и вытянули мечи из ножен, приготовились рубить головы краснокожим. Туземцы вдруг повернули в лес. Здесь уже деревья росли реже, а за ними открывалось довольно просторное пастбище, поросшее высокой сочной травой. Конкистадоры придержали немного коней и повернули вслед за беглецами. Испанцы снова их догоняли, уже почти были за плечами, как индейцы вдруг разбежались на две стороны. Конкистадоры резко натянули поводья, в первую секунду растерявшись, так как перед их поражённым взглядом, вроде как из земли выросли, поднявшись с высокой травы рядов восемь краснокожих воинов, которые быстро подняли луки для выстрела и замерли с в ожидании команды.
- Вперёд! С ходу разобьём этих недоумков! Всем смерть! Смерть! Никого не оставлять в живых! – в азарте скомандовал Пэдро, решив сейчас и немедленно покончить с этими жалкими дикарями осмелившимися устроить ему засаду и убить с десяток его людей.
Испанцы пришпорив коней стеной понеслись в атаку. Индейцы выпустили с сотню стрел, но испанцы низко склонились к гривам лошадей, прикрылись небольшими щитами и были, почти, неуязвимы для стрел индейцев.
- По коням стреляйте! По коням! - громко командовал Гахари, находясь уже в самом центре рядов лучников.
Непрестанно летели стрелы, падали раненные кони, спотыкались через них и падали другие, топтали и давили одни других. Но неудержимо несущуюся стену закованных всадников уже, казалось, ничего не могло остановить. Они стремительно приближались к краснокожим воинам, ещё немного и сомнут их ряды, сметут и разбросают, порубят полуголых воинов, потопчут копытами коней. Оставалось уже метров десять до строя индейцев, как вдруг затрещало что-то под копытами и первые кони вместе с всадниками проваливались в длинную глубокую траншею, замаскированную поверх жердей травой, и нанизывались на копья, что были вкопаны на дне рва остриями к верху. Задние, ещё не успели, то ли не смогли своевременно остановить лошадей, и с разгона падали на передних. Топтали их копытами коней, да и сами валились под копыта. Вопли, стон, проклятия, бранные слова и громкое ржание раненных коней, всё это сплелось в неимоверный шум и далеко разнёслось по округе, многократно отозвавшись эхом, потихоньку затихало где-то там, в глубине острова. Пэдро Ариас не сразу понял, что это такое вдруг произошло. Тем не менее, успел остановить коня перед самой широкой траншеей и приказал тем, у кого были мушкеты спешиться и стрелять по индейцам, а остальных повёл в обход длинной траншеи, но уже было слишком поздно. После раската первых выстрелов Гахари приказал немедленно отходить и краснокожие воины, со всех ног, бросились в лес. И буквально через минуту скрылись за густыми кустами и деревьями, быстрой трусцой уходили в сторону гор.
Пэдро Ариас не на шутку рассвирепел от второй своей неудачи и это всё на протяжении одного часа времени. Только лишь выбрался из одной ловушки, как почти сразу же попался в другую. Совершенно неожиданно для себя просто вляпался в такой переплёт. Вляпался как ребёнок, из-за своей горячности и врождённой поспешности граничащей с безрассудством. Он остановил своих людей, перед зарослями, не стал лесом преследовать воинов Гахари, так как у пеших индейцев в этих условиях было явное преимущество перед всадниками. Принял решение разостлать разведчиков, чтобы разузнали обстановку в округе. Подумав, что довольно с него неприятных неожиданностей на сегодня, и всё из-за какой-то глупой мальчишеской неосмотрительности.
Конкистадоры принялись вынимать из глубокой ямы раненых и мёртвых испанцев и коней. Потери на сегодня были существенные шестнадцать убитых, двадцать восемь раненных, трое тяжело и не могли уже продолжать операцию. Пэдро бесился от ярости, так как такого ещё не бывало: индейцы не только противостояли крупному отряду всадников, а ещё сумели обвести его!.. Опытного воина! вокруг пальца и практически без потерь со своей стороны. Это был позор! Он не мог этого стерпеть, тем не менее, не стал торопиться, а сделав над собой волевое усилие, постепенно успокоился. Он понял, что их кто-то предал, кто-то предупредил Гахари о походе на селение, и весть эта довольно быстро дошла к индейцам. Может даже сразу после совещания или вскоре после него, так как у краснокожих было время всё тщательно обдумать и очень хорошо приготовиться. Ариас наглядно видел, что Гахари тщательно выбирал и удачно выбрал это место. Аккуратно вырыли широкую траншею, вынесли куда-то в лес всю землю, чтобы и наименьшего следа не осталось, и где-то старательно её замаскировали. А саму траншею, густо прикрыли длинными жердями, старательно присыпали всё свежей травой, и кое-где вставили, прикрепив к жердям, свежесрубленные зелёные кустики. Всё настолько было хорошо и аккуратно сделано, что никто из конкистадоров даже и не заметил ничего подозрительного.
После этих двух стычек и успешно проведённых индейцами военных хитростей, уже стало целиком понятно, что краснокожие управляемые способным к военному делу предводителем, начали по-настоящему воевать. Прошло часа полтора, люди и кони поели, немного отдохнули. Уже похоронили в траншее мертвых. Насыпали холм и поставили сверху, наспех сколоченный, большой крест. Оказали первую помощь раненным, и лишь только тогда возвратился один из разведчиков. Остановил он на лужайке коня, ловко спрыгнул с седла и бросил повод на руки одному из стоящих рядом молодых конкистадоров, стремительно подошёл к притихшему и задумчивому командиру.
- Что скажешь, Диего? - обеспокоенно спросил Пэдро, шагнув ему на встречу.
- Дорога до самых гор вся свободная, - сказал конкистадор, вытирая рукавом густые капли пота со лба. – Тихо и пусто вокруг, нигде невидно, ни одного краснокожего. Все побежали в горы. Я оставил ребят наблюдать, а сам вернулся доложить обстановку.
- Из этого всего напрашивается вывод, что Гахари решил оборонять посёлок, - в раздумье сказал Пэдро и стал вслух размышлять дальше: - Что он может ещё выкинуть? Разве что планирует хорошо укрепиться в селении. Ну, ничего, пусть. Вот там я его и разотру в порошок. А ну, парень, давай бегом приведи ко мне проводника, - приказал он, глянув на одного молодого испанца, который неотступно всегда находился при нём и чуть ли не ходил по пятам.
Через несколько минут, в сопровождении охранника, подошёл к нему весь в синяках, кровоподтёках, опухший от побоев индеец. Он, упрямо не поднимая глаз, смотрел в землю. Правой здоровой рукой осторожно поддерживал, согнутую в локте очень опухшую культю со свежей раной, которая была вдобавок припечена огнём и едва начала затягиваться. Чуть выше рубанного рука была туго перевязана верёвкой, так остановили кровь, чтобы не шла из раны. Три раза рубили ему руку по кусочку, начиная с пальцев, пока индеец не выдержав издевательств согласился показать дорогу к селению восставших в горах.
- А ну скажи краснорожий, далеко ещё идти к гнезду Гахари? - спросил Пэдро у проводника.
- Недалеко, - буркнул он, не поднимая глаз.
- Недалеко, - сердито передразнил индейца за отвратительное произношение испанского конкистадор, и сурово продолжил: - Мне нужно знать, на сколько «недалеко» это селение? Сколько времени нам нужно, чтобы добраться до него?
- Часа два - два с половиной, если идти очень быстро - после небольшого раздумья медленно отвечал индеец, с трудом подбирая испанские слова, а сам не отрывал взгляда от своей искалеченной руки.
- Это пешком, - произнёс негромко Пэдро, размышляя. - А если двигаться верхом на лошадях, то за сколько времени там будем?
- За два часа, - уверенно ответил индеец, не поднимая глаз.
- Вот дурак! Что пешком, что на лошадях для него одинаково, - возмутился Ариас и продолжил, стараясь объяснить индейцу: - На лошадях мы движемся быстрее чем идём пешком. Понял?
Туземец махнул головой в знак понимания.
- Так двигаясь на лошадях, за сколько мы там будем? – спросил Пэдро и внимательно уставился на индейца ожидая ответа.
- За два часа, - уверенно произнёс индеец.
- Ну, что за дурак пустоголовый, - вспылил конкистадор. – Ему объясняешь, что на лошадях быстрее, чем пешком, а он…. Ну, дурак дураком! Ни дать – ни взять. Одно слово – дурак!
- Сам дурак! – не отрывая от земли взгляда, довольно громко и с явно звучащей злобой в голосе произнёс индеец.
Воцарилось гробовое молчание. Ариаса вроде как по голове огрели чем-то тяжёленьким, выражение лица вмиг приобрело явную печать придурковатости. Он быстрыми порывистыми движениями головы перебегал с лица на лицо стоящих рядом конкистадоров, на секунду задерживаясь на каждом и с каким-то непонимающим взглядом явного идиота, выискивал сказавшего. Ему никак не могло вместиться в голове то, что это сказал пленник. И если б не сильный акцент, с которым были произнесены эти слова, то он бы так и не поверил в возможность такого поступка от краснокожего. Он, наконец, уставился на индейца с налившимися кровью глазами и в бешенстве закричал, схватившись за меч:
- Что ты сказал? Да я тебя, обезьяну бесхвостую, сейчас на куски порубаю и выброшу собакам на съедение! Ух, тварь такая!
Диего быстро сделал шаг, стал перед Ариасом, схватил его за руку не давая вытянуть из ножен меч и громко закричал:
- Успокойся, Пэдро! Нельзя его убивать! Да успокойся! Мы же без него не найдём дороги к селению Гахари! Понимаешь?! Не найдём дорогу!
Ариас хоть и был в ярости, но всё понял, отпустил рукоять меча, отвернулся от индейца и громко сопя, старался взять себя в руки. Через минуту он всё ещё с сильным возмущением в голосе снова обратился к пленнику:
- Я понимаю, что пешком мы придём туда за два часа. А я у тебя, дурака, спрашиваю: за сколько времени мы приедем к селению на лошадях?
- За два часа, - невозмутимо стоял на своём индеец.
Ответ туземца взорвал нервы у конкистадора. Пэдро в момент так взбесился, что аж закрутился на месте размахивая кулаками и злобно закричал:
- Издеваешься? Тупая скотина! Ничего пусть я только разделаюсь с Гахари, тогда примусь за тебя. Я с тебя, дурака, шкуру с живого спущу! Ты у меня ещё попляшешь обезьяна бесхвостая. Я тебя… Я тебя…
- Я не издеваюсь. Часа два ходу, а то и больше, - мрачно заговорил индеец, выслушав столь страшную перспективу в отношении себя. – Сейчас пойдём в гору. Тропинка очень плохая, крутая, там не поскачешь. Пешком будем идти.
Ариас слушая пленника заметно успокаивался, помолчал ещё некоторое время, не то что-то обдумывая, не то окончательно успокаиваясь. Затем уже совершенно спокойно скомандовал:
- Хорошо, иди - показывай дорогу.
Отпустил индейца Пэдро, а охраннику-конвоиру указал рукой следовать за ним.
Конкистадоры спокойно отдыхали, ожидая приказа и, в то же самое время, с нескрываемым интересом наблюдали за внезапно разыгравшейся, столь бурной, сценой. С большим нетерпением ждали развязки.
- Довольно сидеть, бездельники. Пора выступать и жестоко отомстить краснокожим за эти два боя, и за пролитую кровь наших людей, – говоря это Ариас почему-то разнервничался и начал пощипывать свои коротко подстриженные усы. - Надо сегодня же, ещё до захода солнца, разгромить их селение, а завтра победителями возвратимся в форт. Гей по коням! – скомандовал он.
Конкистадоры оставили раненных на пастбище, сели в сёдла и отряд тронулся по направлению гор. Пэдро очень нервничал, из-за своих столь неожиданных неудач и лихорадочно спешил всё исправить, так как не безосновательно предчувствовал, что у него могут быть большие неприятности с комендантом, от такого поворота событий.
Целый час они уже шли горами, путь стал очень сложный: с одной стороны зияла глубокая пропасть, а с другой над ними нависала отвесная каменная стена. В скором времени дорожка настолько сузилась, что кони отказались идти дальше. В глазах в них появился страх, они храпели, прижимали уши к голове и упираясь всеми четырьмя ногами отступали назад, ни за что не желая ступать на очень сузившуюся тропинку, чтобы продолжать путь. Конкистадоры ничего не могли с ними поделать, пришлось лошадей оставить. Испанцы шли по краю пропасти, почти черкая плечом каменную стену, стоило только хоть немного оступиться или споткнуться и судьба человека мгновенно была бы решена окончательно и бесповоротно. Все это прекрасно понимали и не торопясь, не делая резких движений, осторожно ступали, внимательно глядя себе под ноги. Ариасу не понравилось это место, эта узенькая тропинка по краю глубокого обрыва, почему-то он забеспокоился, появилось вдруг чувство опасности. Ему стало казаться, что проводник предатель, и нарочно заводит их в какое-то очень опасное место. Он внимательно осматривался вокруг. Осторожно заглядывал в глубокую пропасть. Запрокидывал голову, пытался увидеть, что находится над ними в горах, но ничего подозрительного не находил. Кругом всё было тихо и спокойно, но необъяснимое чувство опасности с каждым шагом только возрастало.
- Эй, ты! Краснокожая собака! - сердитым громким голосом окрикнул Пэдро проводника. - Я тебя, дурака, спрашиваю: идти долго ещё?.. – громко спросил Ариас, с ненавистью глядя на голую, всю в кровоподтёках и неглубоких ранах спину проводника, свободно, без страха, идущего на несколько человек впереди него.
- Ещё немного, - мрачно ответил индеец на калеченном испанском, даже не оглянувшись.
- Почему такая узкая тропинка? - сверлил его затылок злым и недоверчивым взглядом командир конкистадоров. - Ты случайно не заблудился?
- Ещё совсем немного нужно пройти и тропинка станет более широкая, - не озираясь на испанца, отвечал проводник, шагая себе дальше.
И в самом деле, дорожка стала быстро расширяться. Скала вдруг отступила на метров двадцать от пропасти. Образовалось такое просторное свободное место. Конкистадоры подходили и с облегчением вздохнув, садились на камни немного отдохнуть. Метров за шестьдесят впереди их, скала снова подходила почти к самой пропасти. Индеец остановился возле этого места и быстро осмотрелся вокруг. Затем стал внимательно наблюдать, как хвост живой цепи конкистадоров, втягивался на это ровное пространство. Испанцы входили на широкую площадку и сразу же искали удобное место и садиться на отдых.
- Чего остановился? - вызверился Педро Ариас, подойдя к проводнику, после того как сам хорошо осмотрелся вокруг.
- Уже всё, - негромко, будто для себя самого промолвил индеец и, задрав подбородок, внимательно смотрел на верхушки скал, что высоко поднимались в небо над ними.
- Что всё? - недоумённо спросил Педро, сверля туземца глазами и предчувствуя уж что-то очень нехорошее.
- Уже пришли! - твёрдо выговорил индеец и смело с неприкрытой ненавистью во взгляде уставился прямо в глаза испанца.
- Что ты мелишь, краснорожий? Что значит это «всё»? Куда «пришли»? - свирепствовал Ариас и широко размахнувшись с силой ударил плетью индейца по спине. Через всю спину вздулся красный рубец от удара.
В эту момент что-то загрохотало позади, все оглянулись и увидели, как две большие глыбы котились по скату горы, увлекая за собою тоны небольших камней. Котились вниз, быстро набирая скорость и полетели с обрыва, и вмиг смели трех последних конкистадоров в пропасть. Дорогу назад полностью завалило камнями. Конкистадоры, поражённые этим обстоятельством, все разом замолчали, не в силах отвести глаз от заваленной тропы.
- Что это такое? - Закричал Педро и снова с силой ударил плетью по голым плечам индейца и протянул её.
От сильного удара кожа лопнула, пошла кровь, но туземец даже не вздрогнул от боли, а твёрдо, полными ненависти глазами, посмотрел в глаза взбесившегося командира конкистадоров. Ариас быстро сделал несколько шагов вперёд и только теперь увидел, что тропинка подходит к самой скале заворачивает за неё и сразу же обрывается в пропасть. Никакой возможности продолжать путь не было. Это была ловушка и она захлопнулась.
- Ты куда нас привёл? Что это такое спрашиваю я тебя? – во всю мощь своей глотки гаркнул Пэдро и бегом вернулся назад и снова с злостью хлестнул индейца плетью. – Что это?
- Что? Что? Разве не понимаешь белая собака? Это смерть твоя пришла! - смело выкрикнул проводник, и неожиданно толкнул плечом одного конкистадора, который стоял возле него с краю у пропасти.
Второй испанец выхватывая меч с ножен и бросился на туземца, но тот не растерялся, а ловко прыгнул навстречу конкистадору, и резким движением здоровой руки быстро вложив пальцы за его нагрудный панцирь возле шеи и с громким военным кличем, что было сил дёрнул испанца на себя и используя инерцию его тела легко протащил несколько метров за собой. Конкистадор схватил индейца левой рукой за горло, правой уже вытащил меч, но было уже слишком поздно. Проводник потянул конкистадора за собой ещё на шаг и они крепко сцепившись, в последней схватке, вместе полетели в пропасть.
Не успел ещё резкий гортанный клич проводника замереть в горах, как вдруг этот боевой возглас подхватило множество краснокожих воинов, которые неожиданно появились на скалах, над конкистадорами скучившихся на площадке отрезанные завалом от возможности отступить. Вдруг всё разом стихло, на одной из скал появился Гахари, посмотрел на растерянных конкистадоров. Поднял вверх руку, призывая воинов к вниманию, и резко опустил её книзу. Указывая на конкистадоров, громко выкрикнул на гортанном индейском языке:
- Смерть испанцам! Смерть врагам нашим!
- Смерть! Смерть испанцам! Смерть испанцам! Смерть! Смерть! Смерть! - подхватило несколько сот голосов.
Туземцы сразу же принялись бросать и скатывать со скал большие камни на головы растерявшихся конкистадоров. Испанцы все разом вышли из оцепенения, бестолково засуетились, забегали по площадке уворачиваясь от градом летящих камней и вдруг все вместе, как по команде, бросились пробираться, через заваленный выход тропинки, назад, откуда пришли. В узком месте, на выходе с этой площадки произошла страшная давка, толкотня, испанцы толкали друг друга в пропасть, прокладывая себе дорогу. Немилостиво затаптывали тяжёлыми кованными сапогами тех кто упал. У первых что выскочило на завал уходил из под ног щебень, камни, и уносили за собой конкистадоров, которые с криком, грязным матом и со страшными проклятиями на устах, цеплялись за рядом бегущим и летели в глубокую пропасть, на острые скалы, увлекая за собою товарищей. А со скал густо летели камни. Испанцы спасаясь, все разом рвались к заваленному выходу. В один момент поднялась страшная паника, из-за которой погибло намного больше испанцев, чем от попадающих в них камней брошенных краснокожими воинами. Буквально по трупам своих товарищей выбралась горстка конкистадоров из этой ловушки. Что-то около тридцати воинам посчастливилось спастись, но снова ожидала их большая неприятность, так как индейцы убили двоих охранников и угнали всех лошадей. И испанцы хмурые, несказанно злые, в окровавленной подранной одежде, как какая-то банда оборванцев в лунном свете, одни прихрамывая, другие быстрым шагом обгоняя раненных вырывались вперёд, желая побыстрей вернуться в форт. Они нервничали, часто оглядывались, так как не на шутку боялись погони и нападения коварных, обнаглевших индейцев.
Пэдру Ариасу тоже посчастливилось остаться в живых. Он был чернее чёрной тучи, шёл самый последний. Всё думал, как он появится в форте, что скажет? Как сможет оправдаться? Чем сможет объяснить такое страшное поражение! Да ещё от кого? От голых дикарей! От тупых краснокожих! От этих недочеловеков! И если комендант не велит ему тут же отрубить голову, то до конца всей своей жизни он будут посмешищем для всех конкистадоров.
- „И это же надо такому случиться? – несказанно сокрушаясь, думал он. - За один день в три таких переплёта угодить. Чёрный день для меня. Будто как наказание Божье и всё на мою бедную голову”.
Об ударе в спину индейцам, окруживших лагерь дон Хуана не было даже мысли. Воинов он почти всех погубил, а жалкие остатки были очень деморализованы. И настолько злы на него, что потребовал бы он хоть что-то от них. Даже просто возвысил бы голос на любого, то его тут же, без промедления, зарезали б. Так что была одна дорога вернуться в форт и осторожно, чтобы не нарваться на какой-либо сильный отряд индейцев.
Возвратившись, в форт Пэдро Ариас предстал перед грозными очами, метавшими молнии комендантом. Низко опустив голову, и тупо рассматривая запыленные носки своих здоровенных сапог, терпеливо выслушивал яростный крик коменданта и когда тот, распалившись на столько, что, казалось, готовый был пустить в ход кулаки, дверь с громким стуком резко распахнулась. И в комнату вбежал запыхавшийся гонец от дон Хуана. Хватая ртом воздух старался быстро доложить, что перед самым утром, индейцы напали на лагерь пехотинцев. Дозорные, наверное, уснули, так как их тихо сняли и краснокожие воины, как тени проникли в лагерь и тихо стали убивать спящих конкистадоров. Человек сорок они зарезали, пока кто-то не поднял тревогу. Конкистадоры спросонья быстро схватились за мечи, нескольких краснокожих убили, но индейцы не приняли бой, а быстро побежали из лагеря и исчезли в лесу.
Комендант с открытым ртом и непомерно вытаращенными глазами застыл на месте. Мозг его отказывался верить услышанному от вестового. Лицо его сильно побледнело, глаза непомерно вытаращились, пот крупными каплями усеял лоб, он только хватал широко открытым ртом воздух не в силах, что-либо сказать. Только минут через пятнадцать-двадцать комендант немножко пришёл в себя, заметался по просторной комнате и послал людей, чтобы передали приказ дон Хуану немедленно возвращаться в форт.
12
Только глубокой ночью проснулся Альварес и сразу же ощутил себя крайне больным и разбитым. В голове снова аж гудело от боли, рана на груди докучливо ныла, нога, от сильного удара о дерево снова, распухла и от каждого, даже наименьшего движения, отдавала острой болью. Вдобавок ко всему ещё и пить хотелось ужасно. Он без конца облизывал пересохшие, опаленные температурой губы, стараясь хоть немного увлажнить их. Медленно поворачивал голову со стороны в сторону, внимательно осматривался, выискивая взглядом Сиану, чтобы попросить у неё воды, но всё напрасно, индианки, почему-то, нигде поблизости не было.
- Эй! – воскликнул он, зовя молодицу и толи от громкого звука голоса, толи от напряжения в голове отдалось резкой болью. Он схватился своими большими ладонями за голову и простонал.
И вдруг припомнилось то, что произошло утром. Альварес с горечью понял, что теперь уже нет Сианы, и помочь ему больше некому, обессилено закрыл глаза, а на душе стало очень тоскливо и как-то пусто.
- «Воды! Воды! Воды!» - стучала в голове настойчиво-требовательная мысль.
И вспомнилось раненному, как утром он отшвырнул от себя шлем, наполненный прохладной водой. И перед глазами его ярко предстало то зрелище, как от удара об землю шлема, вода фонтаном поднялась вверх и через миг, разлетевшись, опала тяжёлыми каплями на землю. С десяток раз прокручивалась эта картина с начала и до конца в его невыносимо болевшей голове. Он уже будто реально видел, как вода крупными поблёскивающими каплями замедленно опадает на землю. Альварес вынырнул из этого полузабытья, раскрыл глаза, и посмотрел в ту сторону, куда утром отшвырнул шлем. Надо доползти до него крутобокого, может в нём осталось хоть немного воды. Вот он здесь, совсем недалеко, но тело его было неимоверно тяжёлое и так сильно болело и такое бессилие ощущалось во всех членах, что раненому не только не хотелось, но и не моглось пошевелиться. Так он пролежал с час, другой, время от времени мозг его окутывался каким-то туманом и он проваливался в полузабытье, бредил. И возникающие в его воспаленном мозгу картины были настолько яркие, живые и реальные, что, казалось, он их действительно наблюдал.
А тем временем, жажда настолько стала невыносимой, что он, в очередной раз вынырнув из своих видений, начал собирать все силы, которые ещё остались в его вымученном, ослабевшем теле.
- «Ну, чего ты уже так, в конец раскис? Прямо как слабая разбалованная сеньорита», - мысленно ободрял себя Альварес. – «Ну, давай, давай, не лежи бревном, переворачивайся на живот. Надо доползти к шлему. Надо! Здесь совсем недалеко. Ну, давай, давай... Пошёл!».
Одним лишь усилием твёрдой воли Альварес собрал все силы и принудил себя перевернуться на живот и сразу же застонал от резкой острой боли в ноге и груди. В затуманенной его голове будто бы кто двумя железными молоточками стал бить прямо по самому мозгу. Пролежал недолго неподвижно, пока острая боль немного прошла, раненный стиснув зубы ели-ели сдвинулся с места, пополз к шлему, очень осторожно и медленно подтягивая переломанную ногу, так как она при малейшем движении задавала невыносимой боли. С невероятными усилиями, буквально по тридцать сантиметров преодолевал он расстояние и останавливался, замирал, упёршись лбом в мягкую траву, чтобы отдышаться и собраться с новыми силами. И вот Альварес видит, как его шлем снова летит, бьётся о землю, чистая вода большим фонтаном поднимается вверх, разлетается во все стороны и крупными каплями потихоньку, замедленно опадает. Вода такая блестящая, прозрачно-голубоватая, вероятно холодная и вот-вот она, совсем рядом. Он быстро подставляет голову под замедленно опадающий фонтан, широко раскрывает рот и ощущает её живительную прохладу на лице, губах, во рту и быстро глотает, глотает, глотает и никак не может напиться... И выныривая из забытья, ощутил, как судорожно и больно сжимается пересохшее горло. Облизывал сухим языком потрескавшиеся губы, собрал последние силы, снова пополз, не обращая на то, что каждое движение причиняло ему невероятно большие страдания, но он упрямо полз дальше и дальше и за два часа преодолел-таки те четыре-пять метров, которые отделяли его от цели. Обессиленной дрожащей рукой взял он шлем, поднёс к пересохшим потресканным губам и наклонил. Вода была тёплая и с насекомыми, которые за это время налезли и утонули в ней. Но он жадно глотал и с водой заглатывал, их ощущая на языке, в горле, но от этого вода не становилась для него менее вкусной и желанной. Он бы ещё пил и пил, но только три глотка успел сделать Альварес, так как из-за сильного дрожания ослабевшей руки, наклонил шлем сильнее и те немногие остатки воды, что ещё оставались в нём, потекли по бороде и шеи на грудь. Вывалился пустой шлем из рук и он, крайне измученный и обессиленный, провалился в тяжёлое забытье.
Уже давно конкистадор потерял счёт времени. По крайней мере, он не имел, и наименьшего представления, сколько прошло с тех пор, как его покинула оскорблённая, возмущённая его поведением индианка. Может, прошли сутки, может трое, а может уже и целая неделя. Много раз он просыпался, или верней выходил, выныривал из своего забытья, или небытия. Сознание на какое-то непродолжительное время освещало ум и он мучимый ужасной жаждой, вяло осматривался блуждающим взглядом, вокруг и всякий раз твёрдо упирался глазами в покатый бок своего шлема. Раз двадцать уже брал его в руки, и каждый раз с тайной трепетной надеждой заглядывал жадным взглядом в середину, надеясь найти хоть несколько капелек водички. Всякий раз с минуту внимательно рассматривал и не увидев даже мокрого места, выпускал его из рук. Недовольство на себя, за свои действия по отношению к индианке, с каждым пробуждением всё усиливалось. Теперь он чётко понимал, что кроме Сианы ему больше некому помочь и с несказанной досадой и душевной болью осознавал, что она больше не вернётся. Да и чего ей возвращаться к нему? Почему его судьба должна волновать её? Почему она должна ухаживать за ним? С какой стати она будет беспокоиться о нём? Кто он ей такой? Задавал себе без конца вопросы Альварес и не находил на них ответы. И испанец, окутанный тяжёлой чёрной безнадёгой, снова отключался, проваливаясь, как в яму, в забытье.
Лил густой дождь. Проснулся Альварес весь мокрый, застывший, его бил сильный озноб, дрожал всем телом от холода. Его всего ломило, всё тело болело, а зубы громко стучали и ничего он с этим не мог поделать. Он силился, как можно шире раскрывать рот, желая как можно больше поймать капель, чтобы хоть немного утолить мучительную жажду. Нижняя челюсть, от неудержимого дрожания, всё время хотела соединиться с верхней, а он делал невероятные усилия, старался подольше удержать рот широко разинутым.
Дождь ещё усилился, громко громыхал гром и раз за разом вспыхивали ослепительные молнии, ярко освещая окружающие кусты, деревья, что возвышались над ним. Вдруг деревья взялись ветвями-руками между собой и начали, сначала очень медленно, а потом всё быстрее и быстрее кружить вокруг него в каком-то странном пугающем его танце. Альварес крепко закрыл глаза, тряхнул головой желая отогнать от себя это наваждение, этот явный бред. Но когда открыл, снова увидел, что деревья ещё быстрее закружились вокруг него. И к тому же, послышался едва слышный смех. Который с каждой секундой становился всё громче и громче, пока не превратился в невыносимо громкий хохот, временами переходивший в истерический. А из крон деревьев, то там, то сям начали выглядеть страшные безобразные морды, с выпученными глазами и большими острыми зубами. Они кривлялись, показывая ему длинные красные потресканные или раздвоенные языки. Некоторые бесстыже выкрикивали матерные, насмешливые слова в его адрес, и снова взрывался громкий сплошной хохот, который аж стучал в ушах по барабанным перепонкам. Круг образованный этими уродами всё уменьшался и вот они уже почти нависли над ним, протягивая к нему корявые, мохнатые руки со скрюченными пальцами, которые заканчивались большими острыми когтями. Альварес понял, что ещё мгновение и они схватят его.
- Не-е-ет! Не-е-е-ет! - что было силы заорал он, заслонившись руками и дернулся от них назад, желая пусть даже провалиться куда-то под землю, лишь бы только не даться этим страшным уродам в лапы.
Вдруг эти исчадия ада все разом забеспокоились, стали озираться на все стороны. В следующий момент испуганно сорвались с места и с громким визгом быстро попрятались за ближайшими кустами и деревьями. Широко раскрыв глаза Альварес, быстро осмотрелся вокруг, лихорадочно искал спасения. Вдруг всё в один миг стихло, и эта внезапная тишина была для него не менее пугающая и он, как-то интуитивно, понял, что скоро должен наступить рассвет. Дождь совсем прекратился, деревья неподвижно стояли, роняя с широкой листвы крупные капли воды. Ещё стояли у него перед глазами те страшные уроды, ещё звучал в ушах их жуткий хохот и пронзительный визг. Он искоса с боязнью посмотрел в ту сторону, где они исчезли, а на душе было невыразимо больно и тоскливо.
- „Неужели это я умираю?” - мелькнула мысль, и он прислушался к своему организму, к своему самочувствию. - „Да, это моя смерть!” - ясно понял он, но совсем не испугался этого. - „Выходит, что те бесы по мою душу приходили,” - подумал он и лишь теперь, большой настоящий животный ужас сжал сердце Альвареса. - „Почему это я должен идти в ад? Я же не грешил!” - с безграничным негодованием, что было сил заорал он молча, и будто бы ища спасения глянул в ту сторону, куда смотрела убегая та нечисть и увидел между деревьями белую тучку, которая медленно спускалась к земле. Легкая дымка быстро сгущалась, и вдруг появился седовласый старец. Он был весь в белом, с белой бородой и длинными волосами, которые свободно и живописно спадали ему на плечи.
- „Вот это уже за мной! Этот святой человек проведет меня в царство небесное!” - в восторге подумал конкистадор, и преисполнился весь светлой радостью.
Старец в белом бросил взгляд в сторону Альвареса, и, наверное, не заметил его, отвернулся. Конкистадор видел, как души истерзанных, замученных индейцев, индианок, детей, в виде туманно-прозрачных тел, слетались со всех сторон к нему, толпились вокруг. Он им кротко успокоительно улыбался и потихоньку со всеми вместе начал отдаляться. Несказанно испугался Альварес, что этот святой человек не увидит и так и уйдет без него, а его беспомощную душу поволокут в ад те уроды, которые, уже немного осмелев, в нетерпении стали выглядывать из-за кустов и деревьев.
- Я здесь!.. Я вот! Куда вы? - во всё горло завопил Альварес в великом отчаянии. – Не оставляй меня! Я здесь! Святой человек, я здесь! Не уходи!
Седовласый старец в белом оглянулся, осмотрелся ещё раз, и на конкистадора глянули два умных проникновенно-лучистых глаза, от которых даже глубоко в душе и при большом желании ничего невозможно было скрыть.
- Вот я! Берите меня с собой! Я не грешил! – молча орал Альварес и вдруг замолк, так как взгляд святого моментально отвердел и сделался очень суровым.
В памяти его промелькнуло безгрешное, шаловливое детство. Невинная и озорная юность. Всё было очень хорошо, но затем, спасаясь от бедности, он прибыл сюда, заманенный яркими рассказами о быстром обогащении. И тут пошли такие ужасные картины, полные издевательств и пыток, которым подвергали голых миролюбивых туземцев грубые конкистадоры, чтобы узнать, где находится золото и серебро. Конечно же и он не раз принимал в этом участие.
- Но они же не люди! Не Божьи создания! - завопил Альварес в своё оправдание.
Святой муж ещё строже, с явным осуждением, посмотрел, и ему вмиг стало невыразимо стыдно за свои слова, за свои поступки и за свою жизнь в последнее время. Старец отвернулся от него и решительно пошёл прочь. Альварес понял, что всё хорошее, светлое оставляет его, что покидает его и ангел хранитель, оставляя грешную душу бесам. И он, что было сил завопил в рвущем душу отчаянии:
- Я искуплю грехи!!! Я вымолю прощение!!! Я не хочу так умирать! Я искуплю вину! Клянусь, что я заслужу прощение за все грехи! Клянусь, что с радостью искуплю все свои грехи!!! Клянусь! Клянусь! Клянусь!
И сколько было в этом вопле отчаяния и мольбы, что старец в белом с секунду поколебавшись, остановился. С заметной нерешительностью стал возвращаться к нему. Очень грустно и даже недоверчиво улыбнувшись, взглянул испанцу прямо в глаза, и два ярких луча, казалось, проникли в его самую душу и осветили её. И вдруг превратившись в белое облачко, стал подниматься к небу и быстро растаял прямо перед глазами испанца. Но на душе Альвареса после этого взгляда, сразу же стало намного спокойней и легче. Он понял, что добрые силы пока ещё от него не отступились. И с той же секунды, физическая боль, которую он уже совершенно не чувствовал, вдруг стала жгуче-острой. Раненый закрыл глаза, в груди невыразимо пекло, будто кто в рану плеснул расплавлённого железа. Горло, рот пересохли, язык от жажды потрескался и болел, а перед глазами снова возник и зашумел фонтан, переливаясь ясной радугой на солнце. С таким громким плеском опадала вода, что у раненого аж в ушах заложило. Альварес встрепенулся и несмотря на сильную боль, что было силы подался вперед, желая подставить голову под опадающую воду, широко раскрывая полопанные губы жаждущего рта и жадно хватая воду все пил, пил, пил, и не мог напиться. Он теперь, в самом деле, ощущает, что холодная вода наполняет рот, проходит через горло, бежит по пустым кишкам, неся прохладу и ощутимое облегчение. Вдруг он поперхнулся, начал сильно кашлять, и это причиняло ему ещё большую боль. Откашлявшись, и открыв глаза, Альварес увидел Сиану, что сидела возле него на корточках, держа в руках деревянный сосуд с остатками прохладной воды. Он сначала глазам своим не поверил, и взял своей непослушной, обессиленной, холодной рукой её за руку и явно ощутил тепло обрадовался. Обрадовался так, как никогда в жизни ещё ни кому не радовался. Видимо от того, что чётко понимал, что Сиана это последняя его надежда на спасение. И эта внезапная радость будто выдернула его из цепких когтей смерти, добавила силы. Он светло и с приязнью улыбнулся молодице, а на глазах его появились слёзы.
- „Видишь, не бросила! Не бросила! Не смогла бросить меня умирать! Какая она добрая! Добрая! Добрая!” – в восторге шептал Альварес и немного не запел от переполнявшей его душу радости, но встретившись с ней глазами, ему вдруг стало невыразимо стыдно за себя, за свою бесчеловечную высокомерность и чёрную неблагодарность. Из глаз его непроизвольно потекли крупные слезы раскаяния. Прижав её руку к своим губам, он нежно, с безграничной признательностью, несколько раз поцеловал. Сиана неожиданно приятно-ошарашенная, с широко раскрытыми глазами, смотрела на него и не верила в реальность происходящего. А он, прислонив её мягонькую, тёпленькую, нежную ручку к своей небритой колючей щеке. Виновато и в то самое время с мольбой о прощении, смотрел в её чёрные несказанно удивлённые, но уже заискрившиеся несмелой радостью глазки.
- „Боже мой! Боже мой, какой я отвратительный и противный! Какая я неблагодарная высокомерная тварь! Как гадко!” - с жгучим стыдом подумал Альварес, погружаясь в свой тяжёлый сон.
Долго спал Альварес, а проснулся от сильного чувства голода и сразу начал осматриваться вокруг, настойчиво искал глазами Сиану, но нигде её не находил.
- „А может её и не было? Может она и не возвращалась? Может это всё мне приснилось?” - мелькнуло в голове испанца, и моментально холодный ужас заполонил его душу.
Альварес до сильной боли в голове напрягал мозг думая: действительно ли приходила Сиана, или это всё ему в бреду пригрезилось?.. Его оробелый, крайне растерянный взгляд, непрерывно блуждающих глаз случайно остановился на груди, на новой, туго забинтованной повязке и он облегчённо вздохнул, немного успокоился, поняв, что индианка действительно приходила.
- „Да где же она? Куда подевалась?” - заботливо с шевельнувшимся, но ещё целиком не понятным, беспокойством подумал Альварес. - „А вдруг она больше никогда не вернётся ко мне? - мелькнула безжалостная мысль, окатив его холодным потом. - „А собственно, почему она должна возвращаться ко мне? Ради чего она должна заботиться обо мне? Кто я ей такой?” - и вдруг в голове его будто огромный колокол ударил, прозвучал громоподобный голос, неумолимо бросая в сознание Альвареса обличительные слова истинной правды: - „Душегуб! Убийца! Палач её родных и близких!”
И душу его, в который уже раз охватил холодный животный ужас, из-за своего бессилия, из-за своей беспомощности, из-за невозможности обойтись без посторонней помощи.
- „Нет!!!” - в отчаянии завопил он, желая хоть как-то оправдаться, защитить себя, но сразу же осекся, замолк, прикусив губу, подавленный неумолимой правдой этих слов. Волна жгучего стыда за свои мерзкие поступки, перед всевидящим, милостивым Богом, который, несомненно, видел все те зверства, что они совершали в его честь, „во славу Христа”. Стыдно стало не то что перед Сианою, а прежде всего перед самим Богом и собой.
- О-о-о Боже! - простонал Альварес, - Какое кощунство! Какое святотатство! Какой цинизм!
В страшной досаде и полнейшей растерянности пролежал он минут с тридцать, что показались ему ужасно длинными неделями, И вдруг неожиданно, будто из-под земли вынырнув, появилась рядом с ним индианка. Откуда она взялась, как подошла, что он не увидел её, никак не мог понять. Но это уже было не важно, главное, что она есть, вот здесь рядом с ним, его спасительница. Его ангел хранитель. И радость, какая-то чистая детская радость, вмиг тёплой волной доверху заполнила его огорчённую озябшую душу и он со слезами на глазах, светло улыбнулся навстречу этой красивой, беспредельно доброй души молодицы. Но она уже опустила глаза и не видела его улыбки.
Сиана холодно и мельком глянула на него, ей непонятно было его настроение, поэтому она безразлично отвернувшись, направилась куда-то дальше, прочь от него в своих делах и заботах.
- Эй! Куда же ты? - жалобно позвал Альварес, больно уколотый в самое сердце, холодной иглой её сурового взгляда, и в отчаянии подумал, что она, наверное, ещё очень сердится на него.
- Куда же ты?.. Вернись! - снова позвал он и такой страх вперемешку с мольбой слышались в его голосе, что Сиана невольно оглянулась через плечо, и неожиданно для себя самой, ясно улыбнувшись, сделала успокоительный знак рукой, призывая немного подождать.
Возвратившись, Сиана присела возле Альвареса и подала ему хороший кусок мяса. Хоть какой страшный голод не чувствовал он, но не схватил с жадностью этот румяно-зажаренный кусок мяса, от аппетитного запаха которого, только усилились мучительные судороги в желудке, а легонько взял её за руку и посмотрел прямо в глаза долгим взглядом безграничной признательности. Индианка почему-то смутилась, даже застеснялась, густо покраснела и стыдливо отвела глаза. Легонько высвободила свою руку из его, и, поднявшись, поспешно отошла в сторону, чтобы спрятаться от этого непривычно кроткого, нежного взгляда, который почему-то её так взволновал.
После возвращения Сиани, Альварес быстро пошёл на поправку и неожиданно резко изменился его характер. Стал совсем иным, будто бы его подменили. Куда подевалось его напыщенное высокомерие, и жёстокое пренебрежение, которое в последнее время было его второй натурой. Он стал задумчивым, кротким и даже немного заискивающим. Уже помаленьку ковылял опираясь на палку, а при случае старался помочь, если мог что-то за неё сделать. Сначала Сиана терялась, это её очень удивляло и смущало, но та мягкость, с которой он отбирал у неё работу, кроткий и в то самое время виноватый взгляд льстили ей, и будили в души приятные тёплые чувства. Ощущала она ещё к нему не то какую-то жалость, не то что-то совсем другое, нежное, тёплое и пока ещё не понятное даже ей самой.
Они, уже общаясь, разговаривали, густо перемешивая испанские слова с индейскими, и активно помогали себе жестами и на удивление быстро научились хорошо понимать друг друга. Но Альварес большей частью молчал. Часто замрёт, глядя отсутствующим взглядом в какую-то несуществующую точку, да и часами сидит, задумавшись над чем-то. Вот так и сейчас застыл в раздумье, смотря незрячим взглядом перед собой.
- „Но почему они не люди?” - размышлял он, глянув на свою красивую спасительницу. - „Почему негр, китаец - люди, а это такое волшебное создание не человек? Не Божье создание, а творение дьявола? Ведь они больше подобны нам, чем те же негры. Почему поговаривают миссионеры, что они дьявольское семя? Ведь по характеру они тихие, несмелые, мягкие, гостеприимные, жизнерадостные. Нет, дьявольские дети - это злые уроды”, - и аж мороз прошёл у него по коже, как вдруг вспомнились те морды, которые кружили над ним, то ли в бреду, то ли на самом деле. - „А эти доброжелательные, незлопамятные люди. До нас они жили тихо-мирно в согласии между собой и природой. Но ведь они стали браться за оружие и уже наши гибнут? Не такие уже они...” - и в этот момент снова в нём отозвался твёрдый, безжалостный в своей правоте голос: - „А что бы сделал я и мой народ, если бы в нашу страну ворвались такие люди, как, например, мы, и начали бы убивать, грабить, насиловать? Разве мы бы повели себя иначе? Нет, это естественная реакция. Они и так оказались на чудо терпеливыми. Вот я, для неё, для её народа - враг, убийца, душегуб. А она, несмотря на это, не добила меня, а наоборот выходила. Кормит, заботится, своим лекарством, дважды вытянула меня из могилы. Вот это и есть поступки настоящего христианина. А не наши…” - И здесь он с отвращением припомнил один из лозунгов конкистадоров: „За каждого нашего убитого - сто жизней туземцев!”.
- „Нет, они не от дьявола. Они и есть Божьи дети! И я видел, как святой забирал их души с собой на небо! Да они Божьи дети. А кто же тогда мы?...” – вмиг растерялся Альварес, сбитый с толка неожиданным вопросом. - „А может мы попали в Рай?.. И начали такое творить... Может то не святого я видел, а самого Бога?!” - ужас сковал его душу и он долго сидел глубоко поражённый такими мыслями.
- „Нет-нет она... они люди! - через некоторое время продолжил размышлять испанец. - „Настоящие люди! Всё-то ложь! Бесстыдное, бессовестное враньё святых отцов. Ложь, выдуманная лишь для того, чтобы можно было бы без зазрения совести грабить, наказывать, эксплуатировать слабых туземцев. Именно так! Именно так!” - немного не воскликнул Альварес, ошеломлённый новой мыслю. - „Ведь библия не только осуждает, а и сурово запрещает всякие половые отношения с животными! А если туземцы животные, то почему тогда наши святые отцы миссионеры не реагируют на то, что все конкистадоры живут с индианками? И мало того, что не осуждают, они и сами, втайне охотно забавляются с молоденькими красавицами.
- Враньё! Всё враньё! - с большим негодованием воскликнул Альварес, и вздрогнул от звука своего собственного голоса, быстро глянул на Сиану.
Молодица вопросительно посмотрела на него, ожидая объяснений, так как не поняла, что он сказал.
- Та, нет, ничего, ничего, - смущённо пробормотал он и помахал перед собой рукой, как бы говоря, что ничего важного, не стоит внимания.
Сиана в недоумении сдвинула плечами и продолжила готовить ужин.
- „Ну, разве она не человек? - С негодованием думал Альварес и сам себе твёрдо ответил: - Человек. Конечно человек. Умный человек. Она всё понимает, всякое человеческое чувство тоже чувствует. Она человек с большой доброй душой! Может ещё и в тысячу крат лучше нас христиан”.
Как-то вечером, доев последние кусочки простенького, но сытного ужина, они тихо сидели возле небольшого догорающего костра. Задумчиво смотрели на хаотично танцующие язычки пламени. Тихая непонятная печаль лёгкой пеленой окутывала их души, что-то будила, о чём-то напоминал, куда-то манила. Потихоньку, но настойчиво заполняла лёгкая грусть душу и печально им было сидеть рядышком в молчании и как-то сладко от этого.
Минут с двадцать тихонько сидели они, заворожено смотрели на пламя. Наконец Сиана громко вздохнула. Энергично тряхнула головой, будто хотела снять эту завороженность непонятной печали, и придвинулась ближе к Альваресу, стала осторожно снимать повязку с его груди. При мерцающем свете костра внимательно осмотрела рану, которая почти зажила. Осторожно едва касаясь, потрогала сам рубец нежным пальчиком. И радостно глянула ему в глаза, ясно улыбнулась, будто поздравляя с выздоровлением. От её нежного прикосновенья, от этой волшебной улыбки, которая сделала и без того красивое лицо индианки, в освещении костра, не поземному прекрасным. Он вдруг вздрогнул, горячая волна вмиг прокатилась по его телу, ударила в голову и, как-то, неожиданно остро ощутил, насколько близкая, даже родная его сердцу эта молодица, что он пылко любит её и только её, и так крепко, как никогда, ни кого ещё не любил. Какой-то невыразимо большой, нежной, неведомой ещё до сих пор ему любовью.
- Зажила, зажила. Спасибо тебе. Спасибо моя спасительница, - не отрывая от неё восторженных глаз, с теплотой и глубокой благодарностью в голосе сказал Альварес, нежно беря её пальчики в свою широкую ладонь.
- Вот и хорошо, - тихо промолвила Сиана, почему-то смущаясь под его страстным масленым взглядом и чтобы скрыть это, быстро отвернувшись, бросила повязку в огонь. И с преувеличенным любопытством, стала наблюдать, как она сгорает.
Альварес нежно поцеловал руку Сианы. Она, ещё больше взволновавшись, попробовала высвободить её, но испанец мягким усилием удерживал и не отпускал. Их глаза встретились и её бархатно-чёрные пламенеющие очи, будто заглянули в саму его душу, вмиг перевернули там всё и вызвали неистовую бурю нежности. Он отдался чувству и ласкал, голубил её, и с такой кроткой нежностью, что потом и сам даже удивлялся этому. Сиана закрыв нижнюю половину его лица, жадно вглядывалась в любимые черты, ей снова показалось, что Боги таки смиловались над ней, и возвратили ей назад мужа. И так млея в сладких чувствах, утопая в его ласках, она отдалась пылко и страстно, как любимая и любящая женщина.
13
Потянулись месяцы партизанской войны на острове. Форт испанцев был, в незримой, но плотной осаде. Поначалу небольшие группы конкистадоров-храбрецов всё же осмеливались выходить за его стены и пропадали бесследно. Тогда испанцы стали выдвигаться только большим отрядом и грабили селения туземцев, пополняя, таким образом, запасы продовольствия. Индейцы замечали появившийся страх у бородатых и постепенно становились всё более дерзкими и воинствующими. Без конца устраивали ловушки, засады, придумывали какие-то военные хитрости. И не было такой вылазки, чтобы конкистадоры не теряли своих людей. Силы испанцев постепенно таяли и встала уже угроза, что месяца через три-четыре они не будут иметь достаточно солдат, чтобы даже выйти за стены форта и пополнить запасы продовольствия. Срочно надо было искать какой-то выход, так как перспектива постепенного физического уничтожения их всех становилась с каждым днём всё боле реальной. Потому что эта, навязанная индейцами, тактика ведения партизанской войны, была губительной для конкистадоров. Не теряя больше времени нужно было что-то срочно предпринимать. И испанцы стали посылать гонцов к Гахари, чтобы он пришёл в форт на переговоры. Три раза отвечал индеец, что ему не о чём с врагами разговаривать. И пока конкистадоры на острове, до тех пор его воины не выпустят из своих рук оружие. Тем не менее, через некоторое время, как-то подозрительно срочно пригласил его к себе в гости касик Хакан. Гахари пришёл к нему и неожиданно встретился там с дон Хуаном.
Конкистадор непривычно вежливо поздоровался с молодым храбрым вождём и взяв слово, долго говорил о преимуществах мирной жизни, о восстановлении дружбы и согласия между индейцами и испанцами. О своём личном добром отношении к туземцам, и об искренней симпатии и любви к их народу.
- Не надо об этом так много рассказывать, - сурово сказал Гахари и неприязненно глянул на испанца. - Я сам имел такое несчастье, на собственные глаза видеть твою „братскую любовь” к нашему народу. Когда ты со своими головорезами ворвался в наше селение.
Будто обожгли правдивые слова конкистадора, он весь аж передернулся, глянул на дерзкого индейца сердитыми глазами, но через миг стал мягче, отвел глаза и казалось несколько неловко себя почувствовав, сказал с кривенькой улыбочкой:
- С вами, может быть, и вышло недоразумение… Я не знаю. Возможно, ваши враги вас и оговорили, в желании поквитаться с вами за что-то. За какие-то там произошедшие в прошлом несправедливости по отношению к ним. Хотя я не вполне уверен, что вы и в правду не готовились к мятежу. Тем не менее, как бы там не было на самом деле, но поверь мне, Гахари, что мне тоже очень досадно, что всё так произошло. Давай забудем о том, что было. Безусловно, где-то мы были неправы, где-то вы, но давай простим, друг другу всё и начнем снова дружить, как сначала было. Давай не будем больше проливать кровь наших людей. А лучше постараемся мирно решить все существующие на сегодня проблемы к полнейшему нашему обоюдному удовлетворению.
- Нас вполне устроит, - сурово заговорил Гахари, - если в ближайшее время, вы снова залезете на свои корабли, и уплывёте прочь от наших берегов. Уплывёте все, до последнего человека. И навсегда покинете нашу землю.
- Я понял твою мысль, Гахари, - после непродолжительного молчания заговорил дон Хуан. - Я прекрасно понимаю твои чувства, поэтому не обижаюсь на эти резкие недружеские слова. Ты смотришь только со своей точки зрения, поэтому это тебе, кажется, очень просто сделать. Давай реально смотреть на все вещи. Во-первых: у нас в данный момент не имеется достаточно кораблей, чтобы мы все могли разместиться и отплыть к себе, в родные края, к своим домам. Во-вторых: ты думаешь, что нам хочется жить здесь на этом острове, в такой дали от своей родины? Ты очень ошибаешься, мы все уже давно стосковались по семьям своим, по родным и близким нам людям. Мы все, без исключения, очень хотим домой, но не можем этого сделать до тех пор, пока не придут за нами корабли, посланные нашим королём.
- А когда они должны прийти? - серьёзно спросил Гахари, смело и твёрдо глядя прямо в глаза конкистадора.
- Месяцев через четыре – пять. Ну, максимум через пол года, - сказал дон Хуан и перевёл глаза на Хакана, что всё время стоял молча, и быстро продолжил: - Поймите - нам незачем больше воевать! Через какое-то время мы навсегда покинем ваш остров. И это непродолжительное время, пока мы находимся здесь, мы бы хотели прожить в мире и согласии с вами. Зачем нам и вам глупо проливать кровь? А для того, чтобы у нас никогда больше не возникало недоразумений, нам надо поделить остров пополам, четко наметить границы и если кто из ваших или наших людей пересечёт с оружием эту границу, нарушив покой, тот и будет виновный. Того надо будет нам вместе с вами и наказывать.
- Это не справедливо делить наши земли наполовину! Индейцев намного больше, чем вас. Довольно с вас будет и четвёртой или даже пятой части, - твёрдым голосом, который не допускал возражений, произнёс Гахари.
Хакан вытаращил испуганные глаза на гордого индейца и спешно прикрыл рукой рот, что сам собою открылся, от столь смелого и даже дерзкого поведения молодого вождя.
- Я не знаю, - замялся, было, дон Хуан и продолжил через минуту раздумий, - может комендант согласится и на четвёртую часть. Я ему перескажу твои слова. Я передам ему ваше предложение. Но надо будет нам всем непременно встретиться, и четко определить, какие именно земли и рощи отойдут к нам, а какие останутся у вас. Давайте на следующей неделе, от вас придут к нам в форт касики Хакан, ты Гахари, Гуакан, Хариг и еще два-три вождя, чьи земли граничат с нашими. Там мы посоветуемся все вместе и решим так, чтобы никому не было обидно. Тогда мы все чётко определимся с границами.
- Правда, давай соберём всех вождей придём к ним и чётко определим границы, - подхватил эту мысль Хакан, заискивающе улыбаясь дон Хуану и повёл свою мысль дальше: - Да и правда - зачем воевать, если через три - четыре месяца или даже пол года вы навсегда покинете наши земли. Зачем проливать кровь. Правда, Гахари, давай соберёмся и всё решим миром.
- Мы не придём в форт, - твёрдым голосом сказал Гахари, как только Хакан закончил говорить.
- Ты нам не доверяешь? - улыбнулся дон Хуан, и сразу же согласился: - Может быть, ты, наверное, и прав Гахари, что хочешь подстраховаться от всяких неожиданностей.
- Я думаю, что хорошо вас знаю, - смело глядя в глаза дон Хуану, произнёс храбрый вождь.
- Ну, раз так, то тогда давайте, чтобы не было никаких подозрений, встретимся через две недели в селении индейцев буру, которое стоит на полдороги от форта до этого посёлка Хакана. И чтобы не было никаких подозрений, давайте придём и вы, и мы без оружия. Ведь мы не воевать собираемся, а утвердить мирное соглашение. От вашей стороны будут вожди и сорок - пятьдесят воинов, которые будут сопровождать вас. От нас комендант, офицеры и также человек пятьдесят наших солдат. Но снова подчёркиваю, что приходим все безоружные.
На этом и порешили. Потом начался пир, который давал Хакан, по такому случаю, но Гахари посидел с ними полчаса и, сославшись на неотложные дела, ушёл со своими людьми из селения.
Ровно через две недели вожди индейцев со своей свитой утром вошли в селение индейцев буру, в котором было назначено провести переговоры. Сразу их встретили дон Хуан, Пэдро Ариас, и ещё несколько офицеров, которые вышли им на встречу. Испанцы радушно поздоровались и с ясной улыбкой предложили, чтобы индейцы оставили всё своё оружие в первой хищные и поставили возле неё своих охранников.
- Видите, в доказательство наших мирных намерений, мы все находимся без оружия, - с радушной улыбкой промолвил дон Хуан, и добавил: - По нашим законам, когда люди сходятся, чтобы подписать мирное соглашение, то они, если не имеют ничего дурного в мыслях, приходят без оружия. Это такой добрый старый обычай у нас и мы все его всегда придерживаемся.
- Что-то немного опаздывает комендант, - заговорил Педро Ариас, - но не будем его сурово судить, ведь у него множество очень важных дел. Тем не менее, он с минуты на минуту должен прибыть. А пока его нет, то чтобы не томиться от скуки в ожидании, приглашаю всех к столу. Мы так приятно скоротаем время. Прошу всех гостей к столу. По случаю принятия мирного договора, нам много вкусных кушаний приготовили наши повара.
Дон Хуан подвёл всех к высокому навесу, покрытого от жаркого солнца и возможного дождя, толстым слоем камыша. Под такой лёгкой крышей стоял длинный стол, густо заставленный разными мясными яствами и прохладными спиртными напитками,.
- Это для ваших воинов, - сказал дон Хуан, указав рукой на стол, и продолжил, обращаясь к индейцам: - Проходите, друзья, угощайтесь. Не стесняйтесь, для вас готовили, - вдруг он обратился к конкистадорам, которые толпились рядом: - Сеньоры, что вы стоите, как вкопанные? Приглашайте дорогих гостей к столу! Угощайте их, как следует добрым хозяевам. Пополней, наливайте гостям кубки. Вино у нас хорошее! Очень вкусное!
Конкистадоры подошли, смешались с индейцами и, знакомясь между собой, улыбаясь, подвели их к столу, весело разговаривая стали разливать вино по кубкам.
- А мы пройдем вон туда, - обратился дон Хуан ко всем вождям и повёл их к меньшему столу, который установлен был, также под навесом на некотором возвышении. - Нам оттуда хорошо будет виден рыцарский турнир.
Поднявшись на невысокий холм, испанцы сели под одну сторону стола, а индейцы под вторую. Педро Ариас приказал трём конкистадорам, чтобы те не давали пустовать кубкам у гостей, и начали угощать. Через некоторое время за столом, где были воины, зазвучал громкий разговор и весёлый хохот, который вёлся двумя смешанными в кучу языками: калеченным испанским и не менее изуродованным индейским. И от акцентов и смешного произношения слов было всем, разгорячённым вином пирующим, неудержимо смешно. И время от времени покрывая громкие голоса, взрывался гомерический хохот.
Где-то, через час, когда все индейцы насытились и были уже довольно сильно пьяны, начался рыцарский турнир. Туземцы сразу пришли в восхищение от такого никогда невиданного и необычайно интересного зрелища. Кони и люди были закованы в броню, которая отливала на солнце. Разогнавшись, они неслись галопом, навстречу друг другу, выставил впереди себя длинные бамбуковые палки вместо копий, в доказательство того, что все они пришли, как и договаривались, без оружия. Бамбук легко переламывался при ударе об панцири или щиты, и всадники разъезжались в разные стороны. Затем разворачивали коней и съехавшись бились на деревянных мечах. Зрелище было для туземцев новое и настолько увлекательно, что они не заметили, как откуда-то пришло много конкистадоров с накинутыми на плечи широкими черными плащами. Они незаметно окружали столы. Гуакан оторвавшись от такого захватывающего зрелища, вдруг увидел их и, присмотревшись, заподозрил, что под этими неуместным в такую жару плащами испанцы прячут оружие.
- Брат, нас предали, - прошептал на ухо Гахари Гуакан, показывая глазами на конкистадоров в плащах. - Они вооружены.
- Я вижу, - продолжая улыбаться, как ни в чём не бывало, ответил он и наклонившись к Хариту прошептал: - Приготовься, брат, нас предали!
Хариг приподнялся, взял в руки увесистый кувшин, будто хотел налить себе вина, и так и застыл, притворяясь, что в восторге засмотрелся на поединок рыцарей.
Дон Хуан заметил перешептывание, лицо его вмиг посуровело. Быстро осмотревшись вокруг, убеждаясь всё ли уже приготовлено, как следует, и торопясь поднял креста над главой, громко воскликнул:
- За Господа! За веру!
Это был условный знак. Конкистадоры, которые только что с ясными улыбками, угощали вином индейцев. Давали им в руки лучшие куски мяса, говорил хорошие слова о дружбе и братстве. И вдруг, ни с того ни с сего, выхватили из-под одежды скрываемые там ножи, кинжалы и началась резня. Индейские воины, непривычные к алкоголю, были сильно пьяны и от неожиданного коварного предательства просто остолбенели. Они не могли поверить в эту мгновенную перемену настроения конкистадоров, не верили собственным глазам, что это может происходить на самом деле. Они никак не могли прийти в себя и принять за реальность такую коварную подлость этих низких людей и не сразу начали обороняться.
Гахари был начеку и, как только дон Хуан поднял крест над головой, перекинул стол на испанцев, которые сидели напротив них. Хариг с силой ударил кувшином в лицо первому ближайшему из конкистадоров в плащах, что уже очутились за их спинами, тот резко остановился, зашатался и отступая на шаг назад вытащил из ножен меч. Гахари схватил его правую руку с мечом, быстрым движением вывернул её за спину, вырвал из ослабленных пальцев оружие и толкнул его коленом под зад на нападавших. В следующий миг Гахари уже рубанул одного конкистадора по руке, тот завыл от боли и отскочил в сторону. Второму испанцу пробил горло и тот с хрипением повалился под ноги. Гуакан вырвал меч из судорожно дрожащей руки умирающего, и стал рядом с братом отбивая натиск конкистадоров. Хариг подхватил небольшой, железный щит убитого и начал быстро бить им на все стороны по головам испанцев. Возле них сплотилось ещё пятеро индейцев и все вместе организовали круговую оборону, отбивались на все стороны, кто чем мог. Конкистадоры, столкнувшись с таким неожиданно-яростным сопротивлением, остановились, отбивая удары индейцев.
- Вперёд! Прорываемся! – громко скомандовал Гахари и рванулся в самую гущу врагов, за ним бросились краснокожие воины.
Молнией взлетали над головами мечи, рубя конкистадоров. Настолько была внезапной и стремительной атака восьми смельчаков, что испанцы стали пятиться от такого мощного натиска. Гуакан сделал широкий размах мечом и с большой силой опустил его на голову ближайшего испанца. Шлем раскололся, а меч по самые глаза вошёл в голову. Но при этом он неосмотрительно открыл весь корпус и моментально, два меча вошло ему в грудь.
- Живыми брать! Живыми! - громко закричал дон Хуан. - Вперёд на них! Чего стали?
Задние конкистадоры сильно напёрли на передних и воины сошлись вплотную, так что уже не только мечом, даже кулаками не было возможности хорошо поработать. Сжались пальцы индейцев на шеях конкистадоров, но уже через минуту краснокожие воины лежали в пылищи, туго связанные по рукам и ногам. Рядом с Гахари, корчился в луже крови Гуакан, зажимая руками раны на груди. В какой-то миг глаза их встретились, раненный грустно посмотрел на брата, и вдруг улыбнувшись печальной улыбкой, через силу, выговорил:
- Не надо было доверят этим нечестным людям, предателям. Прощай, я уже иду к нашим предкам. Прощай брат!
Гуакан закрыл глаза, вытянулся и предсмертные судороги прошли по его телу.
- „Так-так, ошибся я. Зря поверил! Проиграл войну, из-за своей доверчивости. Теперь уже точно, бородатые всех индейцев уничтожат. Не найдут больше наши братья в себе силы противостоять этим коварным, подлым приблудам. Всё проиграно! Проиграно!.. Это конец!..” - и горькое отчаяние и рвущие сердце думы пленили Гахари, наполнив душу страшной болью, что он даже не чувствовал, как его били конкистадоры ногами, почём придётся. Не слышал, что кричал ему с пеной на губах дон Хуан. Только когда подвесили его на дыбу, и вывернули руки в плечах из суставов, тогда он от острой невыносимой боли вернулся к реальности.
- Где ты запрятал золото? - кричал дон Хуан, брызжа слюной.
Индеец, пересиливая боль, поднял голову, что бессильно опускалась на грудь и с пренебрежением посмотрел на испанца.
- Куда подевал его? Говори! – чуть ли не визжал взбешённый дон Хуан.
- Подойди поближе, - превозмогая боль, слабым голосом произнёс Гахари.
- Говори краснокожий! – потребовал конкистадор, приблизившись к индейцу и внимательно глядя в лицо молодому вождю злыми глазами.
Гахари движением головы и глаз показал конкистадору, чтобы он придвинулся поближе. Испанец видел, что индеец сильно страдает, говорит напряжённым тихим голосом, подошёл ещё на шаг к подвешенному индейцу.
- Ближе. Подойди ко мне. Я только одному тебе скажу, чтобы никто больше не слышал, - слабым голосом произнёс Гахари и набрал полный рот слюны, постаравшись проделать это незаметно.
Дон Хуан улыбнулся, с превосходством глянув на подручных, и скомандовал:
- Опустите его немного.
Испанцы попустили верёвки, индеец опустился ниже и конкистадор придвинув лицо к голове Гахари поторопил:
- Ну, говори же.
Индеец поднял голову, глянул с яростной ненавистью в глаза конкистадору и плюнул ему прямо в лицо. Дон Хуан просто остолбенел на миг от такой неожиданной выходки Гахари, но в следующий миг, левой рукой утираясь, проорал к палачам:
- Натянуть верёвку!
Палачи налегли на верёвки и тело индейца натянули, как струну, до невыносимой боли в суставах.
Дон Хуан правой подхватил толстый железный прут и широко размахнувшись с силой ударил по привязанной вытянутой правой ноге. С громким хрустом перебил голень. Невыносимо жгучая боль стремительной волной прошла от ног до головы, заставив, судорожно дрожать всё подвешенное терзаемое тело и ударила в мозг, от чего в глазах пошли красные круги и через секунду потемнело.
- Скажешь?.. Скажешь?.. - шипел обезумевший конкистадор, и снова широко размахнувшись, ударил по левой ноге и вторая голень с таким же хрустом сломалась.
Страшный звериный рёв, от невыносимой боли, вырвался с горла Гахари, разорвав воздух, разнёсся далеко по округе. Смелый вождь весь очень сильно напрягся и сразу же потеряв сознание обмяк, повис на обессиленных руках на дыбе.
- Отлейте его! Отлейте! - свирепствовал дон Хуан.
Воды не оказалось. И один из палачей побежал к ручью по воду. Дон Хуан в бешенстве повёл обезумевшими глазами, натолкнулся взглядом на Харига и сатанинская улыбка, исказила его лицо.
- А ты, как мне говорили, очень меткий лучник? Это ты, вонючий дикарь, стольких лучших моих воинов отправил на тот свет! Ты думаешь, я тебе это прощу?! И ты, конечно же, тоже не знаешь где запрятано золото?
- Мы не собирали золото. Оно нам не нужно, - твёрдо ответил Хариг.
- Ну, конечно же, не знаешь, - вроде не слыша ответа, продолжал конкистадор. - Тогда придётся тебе, слегка напрячь память и припомнить то место. Я не буду тебя торопить. Но для того, чтобы память твоя побыстрее прояснилась, я по кусочку буду отрубывать тебе руку. Какой ты натягивал тетиву, стреляя в моих воинов.
Конкистадоры прикатили чурку от толстого ствола и установили возле связанного туземца.
- Какую руку будем…? – спросил исполняющий роль палача.
- Та всё равно. Давай любую, - безразлично произнёс конкистадор, криво улыбнувшись.
Быстро развязали правую руку Харига и положили её как на плаху. Дон Хуан дал знак добровольному палачу, тот взял в руки топор, попробовал пальцем на остроту лезвие, глуповато что-то себе улыбнулся и глянул на командира, ожидая приказа.
- Ну, что? вспомнил, где дели золото? – зловеще прошипел дон Хуан, сверля индейца безумными от нечеловеческой ярости глазами.
Хариг сидел на связанных ногах и смотрел спокойным взглядом куда-то вдаль, прекрасно понимая, что ничего уже не сможет изменить в своей судьбе. И ничем уже нельзя остановить разворачивающееся кровавое действие, потому что конкистадора сейчас не золото интересовало, а только лишь ненасытное желание больного разума, причинить наибольшую боль другому человеку, поиздеваться, насладиться чужими муками. Прекрасно понимая это, Хариг замкнулся, сделал вид, будто его совершено не касаются ни сам дон Хуан, ни его глупые вопросы.
- Ну что же, сейчас тебе язык развяжем, - сказал дон Хуан и приказал тому, что был с топором: - Отруби ему, для начала, пальцы.
Двое здоровенных конкистадоров навалились на Харига, тесно прижали руку его к плахе. Палач прицелился топором, затем размахнулся и послышался короткий глухой удар по дереву. Легкий вскрик индейца и пальцы отскочили в сторону, разлетелись веером, каждый сам по себе отдельно.
- Ну что, припомнил? в конце концов, - ехидно улыбаясь, спросил дон Хуан, и грубо взял за подбородок Харига, повернул лицо к себе, заглядывая в глаза, переполненные невыразимой мукой.
- Говори где золото, - скривив лицо в жёстокую гримасу, процедил он сквозь зубы.
Хариг крутнув главой, вырвал подбородок с его руки и с выражением гадливости отвернулся от испанца.
- Ну что же, хорошо, я немного подожду, пока ты станешь мягче и сам захочешь разговаривать со мной, - с ехидной улыбкой сказал дон Хуан, и придвинул своё лицо к лицу индейца, злобно зашипел: - У меня есть время, я подожду. Я велю рубить твою руку по четверти, и так до самого плеча, а если ты и тогда не скажешь, начну так же рубить по кусочку и левую.
Дон Хуан выпрямился на полный рост, махнул пальцем и конкистадор снова взмахнул топором. С силой оружие пошло к низу, глухой удар, острое лезвие вогналось в дерево и беспалая ладонь отскочила на землю. Кровь брызгала фонтаном, окропила запыленные сапоги дон Хуана, и он отошёл на шаг в сторону. Но склонив голову набок, с явным интересом наблюдал за мучениями индейца и улыбнувшись, махнул ещё раз и снова кровавый кусок руки отскочил на землю. Хариг стиснув зубы, сильно побледнел и потерял сознание.
Дон Хуан свирепствовал, он прямо кипел весь, так как надо было немедленно выступать и напасть на лагерь индейцев, пока они ещё не знают, что произошло с их вождями. Очень сердился на себя, что поспешил с допросом. Надо было отправить их в форт, а там уже не спеша подвергнуть их пыткам, тянуть из них жилы пока не сознаются, где запрятали золото. А сейчас уже нет времени для этого, а краснокожие, как назло, упёрлись и молчат. И в этот момент на глаза ему попал испуганный касик Хакан, что лежал связанный почему-то немного в стороне. Дон Хуан уставился на него хищным взглядом, полным злости и медленно зашагал к нему. Хакан, как кролик загипнотизированный удавом, не мог оторвать своего оробелого затравленного взгляда от жестоких глаз конкистадора и только от страха непроизвольно втягивал шею в плечи, весь горбился, сутулился, желая стать меньше, насколько только возможно. Всем своим естеством желая только одного, стать таким маленьким, чтобы сделаться совсем невидимым для этого зверя в человеческом обличье.
- Ну что, Хакан? Ты всё видел. Но ведь ты же намного умнее этих придурков. Правда? - говорил конкистадор, уставившись злыми глазами на находившегося в невыразимом ужасе индейца.
Касик невольно задрожал всем телом под холодным жестоким взглядом конкистадора и не мог бороться ни с охватившим его ужасом, ни с этой сильной предательской дрожью.
- Ты намного умнее их, касик. Поэтому не будешь скрывать, а сразу скажешь, где вы запрятали золото, жемчуг, серебро, - не громко говорил дон Хуан, склоняясь над лежащим вождем, и выдернув из ножен кинжал, крепко зажал его в кулаке лезвием к низу. Стал медленно опускать его и, красноречиво, демонстрируя безграничную свою волю, остановил его острый кончик в сантиметре от глаза, побледневшего индейца, и вкрадчиво заговорил:
- Ты сейчас правду скажешь и не заставишь меня выкалывать тебе глаза. Верно? Вот сам подумай: зачем принимать на себя лишние мучения и лишаться зрения, когда мы всё равно найдём это золото, даже если нам придётся перевернуть весь ваш остров и перерезать половину краснокожих обезьян. Ну, так говори.
Хакан прикипел глазами к острому кончику кинжала, сильно дрожал всем телом, зубы стучали, во рту его пересохло, и он не мог выговорить ни слова.
- Так, говори же уже... А ну давай, говори! Быстро говори! - требовал дон Хуан, отведя немного в сторону кинжал, чтобы слегка успокоить туземца.
У Хакана язык вроде как онемел, совсем не поворачивался, горло, будто кто передавил и он вытаращил полные ужаса глаза и не мог выдавить из себя ни одного звука. Всё старался набрать и глотнуть слюну, чтобы хоть немного смочить горло, а её почему-то не было совершенно.
- А-а... в-в.., - только и смог, в конце концов, выдавить из себя хоть какие-то звуки Хакан.
- Что ты говоришь? - напряжённо ловя каждый звук, спросил дон Хуан.
- Е-е... а-а-а… во-о-оди, - наконец после больших усилий, из-за трясущейся челюсти и сильного заикания, с трудом смог выговорить он.
Конкистадор быстро вытянул свою флягу с вином и приставил к жаждущим губам индейца, наклонил. Когда тот сделал три-четыре глотка, дон Хуан резко оторвал флягу и с нетерпением спросил:
- Где оно?..
- Моё золото и жемчужины находятся в моей хижине, а куда они своё подевали, я не знаю, - сказал Хакан, кивнув головой в сторону истерзанных молодых вождей.
- Глупый оболтус! - зло воскликнул дон Хуан и сильным ударом вогнал ему кинжал чётко в сердце, затем поднялся во весь рост и, заторопившись, скомандовал: - Немедленно выступаем! Коня мне! Немедленно выступаем в поход, нельзя уже дольше тянуть временя. Сходу нападём на лагерь индейцев. Разобьём, разгоним краснокожую сволочь. Затем пойдём громить все селения, что прячутся в горах. А ты Диего возьмёшь отряд воинов и вычистишь леса от тех дикарей, что будут пытаться в них спрятаться.**** Всё вперёд!
- А что делать с этими? - спросил палач у командира, показывая рукой на истерзанных молодых вождей.
Дон Хуан глянул на Гахари, тот уже пришёл в чувство, смотрел потухшим взглядом на Харига, который корчился от невыносимой боли, истекая кровью.
- Пусть подыхают. Они всё равно уже ничего не скажут. А если вдруг кто-то не околеет к моему возвращению, то я им снова займусь, - распорядился дон Хуан вскочив в седло и стегнув коня повёл конкистадоров на лагерь индейцев.
_____
**** Уже в 1520 году на всех островах Багамского архипелага не осталось ни одного коренного жителя.
14
Не в грубой силе, а в нежности познал Альварес, казалось, неземное наслаждение в любви. Вследствие многочасовых раздумий, размышлений, анализа событий, в нём что-то произошло, он стал нежен, ему не хотелось брать жёстко, грубо, как раньше, а отдавать, нести любимой радость и утешаться её счастьем. Жить ради неё, опекать её, защищать, беречь и лелеять. Жить её радостями, её дыханием. Альварес прекрасно видел, что чем лучше, нежнее он относится к Сиане, тем крепче она любит его. Старается во всем угодить,заботится о нём, смотрит, как за малым дитём. Казалось, боится, чтобы лишний раз и ветерок на него не подул. Она постепенно стала для него и матерью, и женой, и сестрой, и дочерью. Он прямо души в ней не чаял, и это для него было что-то совсем новое, неведомое. Альварес и сам несказанно был удивлён, что сколько любви и нежности заложено в их душах. Какое богатство роскошных, нежных чувств может познать пылко любящий и любимый человек, с помощью доброты и ласки. И это кружило ему голову, поднимало на какие-то новые неведомые высоты чувств, прямо забивало дыхание и приятно ласкало душу.
Время незаметно шло, они уже построили себе небольшую хижину, в густой роще, неподалеку от речки. Сиана принесла кое-какую нехитрую посуду из разорённого конкистадорами селения, чтобы было в чём готовить пищу. Каждый день работала в небольшом огороде, который устроили они себе сразу возле жилья, на поляне. Альварес сделал хороший тугой лук, охотился на птиц, а то ловил рыбу в речке. Словом тихо и хорошо жили в согласии и в большой любви. Сиана уже давно была беременна и в скором времени должна была родить.
- „Боже мой, - не раз думал Альварес, с трепетной радостью глядя на Сину, - за что ты дал мне познать такое счастье, такую любовь? Благодарю тебя за всё, Господи!”.
И вдруг, ни с того ни с сего, появилось какое-то нехорошее чувство. Он не находил ему объяснения, ни причины из-за чего оно возникло, но оно его тревожило. Это чувство не покидало его уже несколько дней и ему стало очень страшно, что что-то вдруг может случиться и потеряет он всё. Вдруг всё изменится, уйдёт, исчезнет, развеется туманом. Упал он на колени, между деревьев, воздел руки к небу и стал пылко просить Бога:
- Боже, милостивый, будь и в дальнейшем ко мне так добр! Сохрани меня и её и нашего, ещё не рождённого, ребёнка от всякого несчастья, и дурных людей! Будь и в дальнейшем к нам милостивым! Господи, прошу тебя, не оставь нас без своей заботы и ласки!
После незатейливой, идущей от души, молитвы ему стало намного легче, он положился на Бога и успокоился. В приятной задумчивости шёл Альварес по роще, крепко сжимая лук в руке, и задрав голову, выискивал в кронах деревьев подходящую птицу, чтобы убить на ужин. Мир и счастье снова царило у него в душе, он чуть ли не пел, как вдруг, недалеко впереди него, едва слышно хрустнула ветка, Альварес быстро глянул на звук. Заметил крепкую фигуру мужчины, порывисто поднявшуюся невдалеке за кустом и копье, что стремительно взлетело в воздух. Едва успел он присесть, как острый наконечник копья прошёл над самой его головой, слегка черкнув по давно нестриженный волосам. В следующий миг испанец бросился за толстый ствол дерева. Одним быстрым движением положил стрелу на тетиву и осторожно выглянул, готовый выстрелить в противника, но только мельком увидел широкую спину индейца, что быстро исчезла между кустов и деревьев. Альварес опасаясь того, что туземец мог быть не один, не бросился за ним в погоню, а, затаив дыхание, замер и так простоял несколько минут, напряжённо прислушиваясь к каждому наименьшему шороху, готовый в любую секунду отразить нападение. Но, ничего угрожающего так и не услышав, немного успокоился. Подошёл к копью, что торчало в стволе дерева за несколько метров от него. С усилием выдернул его из дерева, отметив при этом, что очень сильная рука послала в него это оружие, и вдруг с ужасом понял, что промедли он хоть мгновение, то, безусловно, лежал бы теперь пронзенный насквозь этим самым копьём. Его аж в пот бросило от такой мысли, руки мелко задрожали и с огромным удивлением, Альварес отметил это свое состояние. Ведь много раз смерть заглядывала ему в глаза, и всегда он был относительно спокойным, даже зачастую подсмеивался над опасностями и страхами товарищей. А что произошло сейчас? Неужели он изменился? Неужели стал трусом? Задавал себе вопросы молодой конкистадор, рассматривая острый стальной наконечник копья, безусловно, раньше принадлежавшего кому-то из конкистадоров.
Альварес внезапно разволновался, сильно засомневался в том, что Сиана находится в безопасности. Захотелось немедленно её увидеть, чтобы воочию убедиться, что всё хорошо, спокойно и ничего ей не угрожает. Он бросился бежать к их хижине. Бежал всё быстрее и быстрее, чтобы поспеть, так как ему казалось, что с ней может что-то нехорошее случиться, или это что-то очень страшное уже сейчас в эту минуту происходит. Какие-то ужасы лезли в голову. Уже страшные, кровавые картины представали перед его глазами. Он ещё быстрее побежал и наконец-то между деревьев показался их огород, на котором мирно, спокойно полола сорняки Сиана. Альварес сразу же остановился, облегченно вздохнул, от вида этой мирной картины, а на глаза неожиданно навернулись слезы умиления, поспешно вытирая их рукой, прислонился спиной к толстому стволу дерева, тяжело переводил дух. Только теперь он понял, что не за свою жизнь боится, а страх потерять свою любимую женщину и эту тихую хоть и полную лишений, но очень счастливую жизнь. Словом, всё то хорошее, что так неожиданно вошло в его жизнь и стало самым дорогим для него на свете.
Покрутив копьё в руке, он запрятал его за ствол дерева, чтобы не волновать Сиану. Очень захотелось подойти к ней, обнять, прижать к своей груди, поцеловать в нежные губки, но вдруг передумал и обходя стороной огород, быстро направился к хижине. Достал свой меч, присел в густую тень под развесистой кроной старого дерева, и начал чистить от ржавчины и острить. Тяжелая мысль, что ночью могут напасть на них индейцы, не давала ему покоя. Он не хотел их убивать, не хотел враждовать с ними, но в случае нападения, хочешь или не хочешь, а нужно будет защищаться. Раз уже выследили они его, то непременно снова придут, чтобы убить, так как он белый, конкистадор, а значит - враг! Всё очень просто, все предельно ясно. Но он больше боялся за Сиану, чтобы из-за него не причинили бы ей какого-то вреда, и его ребенку, который вот-вот уже с дня на день должен родиться.
- «Ах, как было всё хорошо все эти месяцы», - с горечью подумал Альварес.
Приблизительно через полчаса пришла Сиана, принесла корзинку с только что сорванными овощами. А увидев его за такой работой, вмиг остановилась, застыла на месте, долго и внимательно смотрела крайне растерянным взглядом на происходящее, ясно понимая, что что-то нехорошее произошло. Альварес как-то смутился, под прицелом этого взгляда, замялся.
- Да это я, чтобы дрова.... Затупился…. Ну-у-у…. дрова буду рубить, - нетвердо замямлил он, пряча глаза от её всё понимающего взгляда.
Тень задумчивости легла на её лицо, она ничего больше не сказала, молча пошла готовить пищу, но складочка глубокого раздумья, что пролегла между бровями, так до вечера и не разгладилась. Поужинали молча, впервые, за много месяцев проведённых вместе, появилась и явно ощущалась напряженность, что возникла между ними от неискренности Альвареса. Без слов легли спать. Альварес почти не спал, всё напряженно прислушивался к ночным шорохам, что доносили снаружи в хижину, и несколько раз за ночь, крепко сжимал рукоять меча, который незаметно положил, ещё с вечера возле себя под циновку, но ночь прошла спокойно. День начался, как и всегда, всё шло своим чередом и после обеда, когда солнце уже стало клониться к горизонту, решил Альварес половить рыбу. Сказал об этом Сиане да и пошёл к речке.
За полтора часа наловил он достаточно для них рыбы, и за этим занятием совсем успокоился, решил, что индеец его видел довольно далеко от их хижины, а её не так просто найти в густой роще. За несколько дней он постарается найти новое укромное место. Смастерят там новую хижину и перейдут жить туда. На душе снова стало светло, легко и радостно. Он уже собрался возвращаться, как вдруг, далекий злобный лай собак конкистадоров, уловило его ухо. Будто кнутом полоснул по его душе этот звук. Ему вдруг стало холодно, а в следующий момент жар стремительной волной разлился по всему его телу. Альварес остолбенел на месте, жадно прислушиваясь к грозному лаю озлобленных собак, пытаясь определить по звуку, на каком они находились расстоянии и направление их продвижения. И вдруг остро до невыносимой боли в душе понял, что не хочет встречаться со своими знакомыми. Не хочет никого из них видеть. Не хочет возвращаться в форт к той жизни, которой жил раньше, с тех пор как прибыл сюда на остров. Он с досадой, ясно осознал, что эта страшная, жестокая действительность всё ещё ходит неподалеку от них и рано или поздно они обязательно с ней встретятся, и никуда от этого не деться.
Едва лишь солнце хотело спрятаться за небосклон, как встревоженная Сиана в конце концов нашла Альвареса. Он сидел возле речки на большом камне, и печально смотрел в темнеющие воды. Увидев его здоровым и невредимым, Сиана заметно успокоилась, тихонько, как кошечка села рядом и легонько притулилась к его теплой обнажённой груди. Альварес посмотрел в её красивое лицо и добрая, полная нежной любви, улыбка заиграла на его устах, и мгновенно отразилась искорками радости в её чёрных влюблённых глазах.
- Не волнуйся, успокойся, милый! Не грусти дорогой! Я всё поняла... Я нашла копьё, но ты не переживай. Наши люди не причинят тебе вреда. Когда они придут, я выйду к ним и поговорю. Они не сделают нам зла - поверь! - тихо говорила Сиана и кротким взглядом, пыталась заглянуть в его глаза.
Воцарилось молчание, они долго с любовью смотрели друг другу в глаза, тонули в них, а на душе было так хорошо, спокойно и радостно. Вдруг, молодица нежно поцеловала его в губы и тихонько произнесла, вся засветившись от радости:
- Знаешь, я уже очень скоро... Я это чувствую... Может уже завтра у тебя будет сын!
- Это правда? Ты, в самом деле, это чувствуешь? Ты чувствуешь, что приближаются роды? - радостно оживился и в тот самое время, заметно забеспокоился Альварес, пытливо с настороженностью посмотрел в её чёрные, сияющие любовью глаза.
- Не волнуйся, всё будет хорошо, - успокаивающе прошептала молодица, положив своею смуглою ручкой, его загоревшую ручищу на свой большой тугой живот. – Всё будет хорошо и мы ещё лучше заживём. Он будет похож на тебя! Вырастет такой же большой и сильный, как его папа и будет любить тебя и меня. Он будет очень добрый и очень красивый, как зоренька ясная. Да, будет очень-очень добрый и очень-очень красивый, - мечтательно улыбаясь, проговорила индианка и замолчала.
- «Очень-очень добрым в этом мире не выжить», - подумал Альварес, но не стал говорить вслух, чтобы не возражать и не вносить негатив в её хорошее мечтательное настроение.
Альварес осторожно прижал жену к себе, нежно поцеловал и зашептал:
- Сиана, ты наилучшая женщина в мире! - и немного помолчав, почему-то, добавил: - Сиана, прости меня за всё... Прости меня, Сиана!
И неожиданно для неё расчувствовался и слезы сверкнули на его глазах.
- Что это ты, дорогой? Что с тобою такое случилось? - обеспокоено глянула на него индианка. - Тебе что-то не так? Тебе плохо? Ты случайно не заболел мой хороший?
- Ох, Сиана, я хочу, чтобы эта тихая спокойная наша жизнь с тобою никогда не заканчивалась.
Они, обнявшись, долго ещё сидели на камне в тихой, приятной задумчивости, слушая таинственный шепот волн. И только где-то около полночи, пришли в свою хижину и улеглись спать. Очень беспокойно было на душе Альвареса. Беспокоило его то, что выследили его индейцы и то, что неподалеку, что-то рыщут конкистадоры, и как с одними, так и с другими он не имел ни наименьшего желания встречаться. Жизнь его, как он считал, за эти десять или одиннадцать месяцев хорошо сложилось. Он чувствовал себя счастливым и любимым человеком и до боли не хотел, да и боялся, чтобы произошли хотя бы наименьшие изменения в его жизни, так как знал наверняка, что лучшего уже просто и быть не может. Сон бежал от его глаз. Он ворочался с боку на бок, внимательно прислушиваясь к каждому шороху. Ещё и Сиане стало нехорошо, наверное и в самом деле приближались роды, не находила себе места на циновке. Часто привставала на ноги, делала несколько шагов, что-то гнулась держась за живот, и снова ложилась. Ей было больно, и от этого мучился и он, так как очень переживал, за то, как пройдут роды, за не родившегося ещё ребенка. Ведь он совсем не понимал, как это будет происходить и что нужно будет ему делать? Чем он сможет ей помочь? Сиана успокаивала его, говорила, что всё, что нужно будет, сделает сама. И вот перед самым рассветом, она перестала крутиться, крепко уснула и только тихо посапывала.
- „Слава Богу, видно стало легче, наконец уснула,” - подумал с чувством облегчения Альварес и обхватив руками колени, сидел, сильно переживал думая, как пройдут роды.
Через минут двадцать, Сиана, казавшаяся крепко спящей вдруг тихо поднялась на ноги, стала у входа, который был завешан грубой циновкой, и затаив дыхание прислушалась. Албварес сразу понял, что Сиана что-то услышала и сам тихо поднялся, с твёрдой решительностью зажимая в руке рукоять меча, двинулся к входу. Сиана порывисто развернулась и шагнула прямо на него, оттесняя мужа к задней стене.
- Альварес, дорогой, не надо начинать резню! Не нужно больше крови! Не нужно больше смерти! - уговаривая зашептала Сиана, прямо ему в лицо и согнувшись подняла за нижний край циновку, которая висела на задней стене. За ней оказалась большая дыра.
- Лезь, лезь быстрее! – тихо но твёрдо приказала Сиана и видя, что он колеблется, не зная, что делать, быстро зашептала: - Успокойся, не переживай. Мне ничего не будет! Мне ничего не угрожает! Я поговорю с ними... Мне легче будет объясниться с ними без тебя. Они меня поймут... А потом я приду к тебе. Иди к пещере! Я туда приду, - сказала молодица и прямо нахально выпихивала его в дыру, так как возле самой хижины уже послышался какой-то легкий шорох. Альварес понимал, что Сиана правильно рассуждает, ведь если он убьёт нескольких туземцев, то это только усложнит их жизнь и перечеркнёт возможность мирных, дружеских отношений с индейцами. Сообразив это, Альварес больше не противился, вылез наружу и как можно тише крадучись прошёл между кустов, подальше от хижины. Не успел он отойти метров на сто, как взошло солнце, хорошо осветив всё вокруг. Альварес пошёл быстрее, почти побежал. Вдруг услышал возбужденные голоса индейцев, они вдруг что-то громко заорали.
- Ага, значит увидели, что меня нет, - с улыбкой прошептал Альварес и побежал напряженно вслушиваясь в шум и гам, который стоял возле их хижины, но уже через минуту голоса стали быстро приближаться к нему.
- Так, пошли по следу, - недовольно пробормотал он и что было духу стал нажимать на ноги не разбирая дороги и вдруг с досадой почувствовал, что сросшаяся нога его, не имеет былой силы и из-за такой резкой нагрузки сильно разболелась и с каждым преодолённым метром становилось всё больней. Альварес отчётливо стал понимать, что ему, как не старайся, а уйти от преследователей не получится. Минут с пять он убегал и уже сильно запыхался и оглянувшись, через плечо, увидел индейцев, что быстро его настигали.
- Стой! Стой! - кричал ближайший, из преследовавших его туземцев, на испанском языке.
- „Ну, что же? придётся биться,” - подумал Альварес, чувствуя сильную боль в ноге и ясно понимая, что не может уже больше бежать.
И в этот момент возле самого его уха пролетело копье, и вонзился перед ним в землю. Альварес с разгона налетел на него и упал между кустов, но вмиг вскочил на ноги, прислонился спиной к дереву и, выставив перед собой меч, готов был защищаться.
- „Остановить хотели или убить?” - мелькнул в голове вопрос, но не было времени размышлять, между ним и индейцами было уже метров с десять. Он весь напрягся.
Неожиданно с правой стороны, от речки послышался лай собак. Индейцы резко остановились, замерли напряжённо прислушиваясь. Лай быстро приближался. Туземцы переглянулись между собой и быстро заговорили, между собой, совещаясь, не обращая уже никакого внимания на Альвареса. В этот момент выскочили здоровенные псы конкистадоров и с рычанием бросились на краснокожих воинов. Индейцы вскрикнули от неожиданности, но уже не убегали так в беспорядке, как раньше, а ловко отбиваясь копьями от собак, быстро скрылись между деревьями, так как слышен уже был топот коней и голоса конкистадоров.
Альварес облегчённо выдохнул, но совершенно не обрадовался появлению испанцев, которые остановили коней, и изумленно смотрели на него.
- Альварес! Это ты чертяка? - изумлённо воскликнул один из них, не веря своим глазам, и громко засмеялся. - А мы думали, что ты уже давно в аду с чертями в карты играешь!
- Давай вперёд! Вперёд! А ну, не останавливаться! Вперёд, не дайте убежать тем обезьянам! - с раздражением в голосе закричал один из конкистадоров, который только что подъехал и остановил коня возле гурьбы воинов. - Вперёд! Вперёд дармоеды! Быстрее! Чего остановились? Чего рты пораскрывали? А ну вперёд! О! а это что за чучело ободранное? – изумлённо выпалил он, увидев сильно заросшего и невероятно оборванного Альвареса.
- Так это же наш…. – громко ответил командиру кто-то из конкистадоров.
- Так! Быстро в погоню. Все вперёд! Догнать и истребить краснокожих обезьян! – сердито скомандовал Диего и для ускорения выполнения своего приказа прибавил ещё несколько непечатных словечек.
Конкистадоры пришпорили коней, исчезли между деревьями, а командир их остался, пристально рассматривал нашего очень уж дикого вида героя. Вдруг брови его изумлённо поползли вверх.
- О! и вправду Альварес? Это ты чертяка? Откуда же ты здесь взялся? - с искренним удивлением спрашивал Диего и вдруг грубо засмеявшись предположил: - Тебя наверно само пекло отрыгнуло не в силах переварить такого злодея?
- Так, Диего, это я? - грустно улыбаясь, заговорил Альварес, пряча меч в ножны. – А в аду я ещё не был. Не довелось.
- А мы думали, что тебя тогда убили и сожрали вместе с костями и потрохами красномордые свиньи, - громко рассмеялся Диего и с недоумением спрашивал: - А и в самом деле, где ты был всё это время? Куда подевался? Куда запропастился? Где ты шлялся, как пёс бездомный всё это время? Рассказывай!
- Да что там рассказывать? Был ранен. А как упал с коня то и ногу сломал, - с неохотой отвечал Альварес. - И пока срослась...
- А, как же ж ты?...- не понимая развел руками Диего и сформулировав наконец мысль спросил: – Как же ты раненный, с поломанной ногой выжил?
- Меня Сиана вылечила, - быстро ответил Альварес.
Диего вопросительно смотрел на Альвареса, ожидая объяснений.
- Это одна индианка, - объяснил он.
- А-а, так бы и сказал. Наверное, ты ей тем и понравился, что охочий до баб и здоровенный, как жеребец, - сказав это Диего, неприятно засмеялся, но быстро оборвав смех, с нотой недоверия и подозрительности в голосе спросил: - А интересно: почему это тебя индейцы до сих пор не убили?
- Они именно сейчас и старались это сделать, но вы, к их сожалению, несвоевременно припёрлись, и помешали им довести это дело до конца. А до этого, мы только вдвоём жили и никто, до позавчера, не знал о нас. Мы здесь недалеко устроились. Приглашаю тебя в нашу хижину. Праздничного угощения предложить не могу. Но отдохнуть в прохладной тени и неплохо перекусить мы сможем, - предложил Альварес и указал рукой направление к хижине.
А сам не спеша, очень прихрамывая, из-за сильной боли в ноге, пошёл рядом с конём Диего, показывая дорогу и негромко рассказывал, заинтересованно слушающему конкистадору свои приключения.
Диего внимательно слушал Альвареса и в то же самое время лихорадочно соображал: - «Брешет! Всё брешет пёс бродячий. Он!.. Точно это он обучал индейцев на мечах биться. Он ведь сам отлично владеет этим оружием. Значит, это он учил Гахари военным хитростям. Значит, это из-за него погибло столько наших воинов. Это он виноват в тех наших поражениях. Если он не предатель, то почему не вернулся в форт когда выздоровел? Почему отсиживался в лесу? И самое главное: почему его до сих пор не убили индейцы? Ведь быть не может, чтобы почти за год с момента его исчезновения, индейцы с ним ни разу не столкнулись. Брешет! Всё брешет пёс смердючий. Как же о нём не знали индейцы если он живёт с индианкой? Его не убили только потому, что он тренировал этих обезьян. Обучал военному искусству. Подлый предатель!».
Придя к этим мыслям Диего задумался, потому что его нужно было его арестовать. Но это было невозможно, так как сам он с Альваресом явно не справится. Значит, сделает это несколько позже. Никуда он уже от них не денется. Вот вернутся конкистадоры, тогда он и арестует.
Индейцы быстро отступали, слаженно оборонялись и одного за другим перебили всех псов, а затем рассыпались по лесу. Испанцы потеряв собак, потеряли следы туземцев, и покружив понышпорив вокруг, вышли к хищные Альвареса и Сианы. Один из конкистадоров зашёл в середину и хохоча во всё горло вытянул за руку беременную индианку.
- Смотрите, сеньоры, какую я вам красавицу нашёл. Правда у неё небольшой дефект - пузатая очень, но это, наверное, потому, что арбуз целиком проглотила. Га-га-га!
Сиане стало жутко смотреть на эти грубые, оскаленные в наглых улыбках лица. Она, собравшись с силами, дёрнулась, вырвала руку, и бросилась бежать, но в этот момент Торес, который только что присоединился к этой компании, подставил ей ногу. Зацепившись за неё, индианка упала на твёрдую утоптанную землю и очень больно ударилась животом.
- Куда это ты убегаешь, красавица? Хотя ты и имеешь дефект, тем не менее, на какое-то развлечение ты ещё можешь сгодиться. Если кому захочется, - противно засмеялся Торес. - А может, мы лишим её этого дефекта? - с хохотом спросил он у товарищей, которые собрались у хижины, и с силой наступил своим здоровенным, грязным сапогом на выпяченный живот беременной молодицы.
Сиана застонала от внезапной острой боли и, выкрутившись из-под сапога, отползла немного в сторону. Она почувствовала, что прекратившиеся на какое-то время схватки, снова начались с новой силой. Она почувствовала, что ребенок пошёл, что сейчас начнутся роды. Острая боль будто полоснула её в середине, на лбу и висках выступили большие капли пота. Хватая широко раскрытым ртом воздух индианка, со стоном, схватилась обеими руками за живот.
- Да не иначе, как родить она собирается, - заметил один конкистадор, пристально присматриваясь к молодице.
- Может ей помочь? - спросил Торес, с гадким смехом вынув меч, снова шагнул к ней и немного склонился, чтобы вскрыть молодице живот.
- Не трогай, - твёрдо сказал один из конкистадоров, - увидим, как это в природе краснокожие обезьянки родятся.
Грубая, хохочущая, грязная, противная толпа собралась вокруг и скаля желтые зубы, во все глаза смотрела на происходящее, потому что это было для них очередным развлечением. Молодица хотела отползти к кустам, спрятаться где-то в тихом уголке, уединиться, но немного отползши, уперлась головой в большие, пыльные сапоги конкистадоров. Она была в плотном кругу испанских воинов.
- Ну, давай! Скорее, скорее! Вишь уже всё общество собралось, - хохотал Торес так, что аж слюна изо рта вылетала.
Сиана видела, столпившихся вокруг неё конкистадоров, образовавших плотное кольцо и жадными насмешливыми глазами, смотревших на неё, оскалив, нередко, щербатые рты в гадких улыбках. Её прямо жёг пекущий стыд, ведь этого, по закону её племени, не должен был видеть ни один мужчина. Тем не менее, невыносимо острая боль, немного затуманила ум, немного притупила сознание. И она почувствовала, что родит. И с этого момента она будто перестала слышать и видеть их, полностью сосредоточившись на своих ощущениях, и на ребёнке. Которого, они с Альваресом с таким нетерпением ждали. Которого уже несказанно любили и который уже тронулся и вот-вот должен появиться на этот белый, невероятно жестокий свет.
Только она родила, только вышел новорожденный, как Торес, вырвав у рядом стоящего конкистадора копьё, отрубив пуповину мечом, наколол ребенка на острый наконечник и поднял высоко над головой. Громкий, хрипловатый плач мальчика разнёсся лесом. Сиана услышав плач ребёнка, раскрыла глаза и в миг сорвалась на ноги, бросилась к палачу её сыну, но Торес не подпустил к себе молодицу, а с хищной, жестокой улыбкой с силой вонзил свой меч ей в живот.
Альварес был уже почти рядом, когда услышал гул мужских голосов, плач ребенка и страшный вопль Сиани. Сердце его от страшного предчувствия вдруг бешено заколотилось в груди. Он бросился просто через кусты и увидел, радующуюся чему-то толпу конкистадоров. В центре, которой стоял Торес, и высоко над головами держал нанизанного на копьё новорожденного ребёнка. Он ещё весь бился в предсмертных судорогах, из ротика шла кровь.
- Кланяйтесь мне, я ваш бог, который только что родился, - паясничая, хохотал Торес.
- А-а-а тварь - бешеным зверем заревел Альварес, и, выхватив меч, бросился на толпу. Конкистадоры быстро расступились перед разъяренным испанцем. Торес увидев Альвареса, которого считал давно убитым, неестественно выпучил глаза, и застыл на месте в невыразимом ужасе, что мгновенно охватил его с ног до головы.
- Берегись! - выкрикнул кто-то из толпы, но было уже поздно. - Альварес, как разъярённый бык, подскочил к Торесу и ударом невероятной силы вмиг разрубил толстяка от плеча до солнечного сплетения. Со всех сторон, как по команде бросились на него конкистадоры. Но Альварес юлой закрутился неся смерть на лезвии своего меча и таки с десяток конкистадоров упало убитыми и раненными. Конкистадоры волной откатились от него в суеверном ужасе, образовав большой круг, в центре которого был Альльварес. Он с невыразимым мучением уставился глазами на пронзённое тельце новорожденного ребёнка.
- Сын! Сынок мой! Сыночек мой дорогой, что эти звери с тобою сделали? - в страшном горе промолвил Альварес, и крупные слезы потекли по его лицу.
Осторожно, дрожащими руками снял мертвое тельце ребенка с острого наконечника копья и нежно взял на руки. В этот момент, почти одновременно, прозвучало два выстрела. Из широкой груди Альвареса потекли две струйки крови. Он поднялся на полный рост, левой рукой прижимая к груди мертвое тельце сына, а правой замахнулся мечом, конкистадоры отпрянули назад в ужасе, хотя и так были на безопасном расстоянии от него. Но Альварес не обращал больше на них внимания, а найдя глазами мертвую Сиану, пошёл к ней. Конкистадоры отступали назад и непрерывно стреляли в него из пистолей.
- Вот, теперь, мои родненькие, мы всегда будем вместе, - сказал Альварес, дойдя на слабеющих, уже дрожащих ногах к телу любимой женщины и прямо повалился рядышком с нею. – Господи, да как же это больно потерять вас. Родненькие мои, я не хочу и не могу расстаться с вами. Как невыразимо страдает душа. За что же они вас убили? За что?
С многих его ран, кровь быстро вытекала, смешиваясь с кровью Сианы и кровью их новорожденного сына.
- «Это искупление!» – подумал Альварес, когда перед его потухающим взором на мгновение возник и сразу же растаял строгий образ святого старца в белом и контуры прозрачных душ индейцев толпившихся вокруг него.
– «Неужели всем им так было больно? Неужели такое страшное горе и они прочувствовали?» - мелькнула мысль.
- Какое страшное искупление! – хотел выкрикнуть с болью и горечью в небо Альварес, но деревенеющий язык не слушался и несказанные слова, вылетели с последним вздохом.
КОНЕЦ.