Ночью и утром снова прошёл сильный дождь. И ещё в послеобеденное время оставалось пасмурно и безветренно. Казалось, что эта тихая прохладная погода предвещала новые дожди.
Неожиданно, наконец-то, именно сегодня, в день нашего отъезда из Сочи, после засилья воды и ветра – несколько часов тишины! Ожили и пришли в движение улицы, базары и мелкие торговые ряды. На привокзальной площади прибавилось машин, автобусов и людей. Пассажиры готовились к отъезду, делая последние покупки и вынося из здания реставрируемого и потому неуютного вокзала свой багаж на перрон.
До отъезда оставалось не меньше часа, и мы, выбрав сухое место у самой стены вокзала, недалеко от его главного выхода на перрон, поставили свои сумки и с удовольствием решили подождать на воздухе. Сейчас, по состоянию южной погоды, для нас заканчивался, несмотря на январь, не зимний сезон, а скорее – начало дальневосточной осени.
Вокруг зеленели пальмы и трава, а рослые кустарники с жёсткими узкими листьями цвели белыми цветами, собранными в соцветия, были похожи на требовательный к теплу олеандр. Красиво, но без аромата. Всё это великолепие радовало глаз, и не верилось, что очень скоро эта необычная погода закончится, и нас будут окружать другие, по-настоящему зимние, морозные пейзажи.
В это время вокзальное радио объявило о скором прибытии поезда «Адлер-Владикавказ», и на перроне стали происходить довольно неожиданные изменения.
Быстро и как-то незаметно вокзал был оцеплен отрядом милиции, перекрыт главный его выход, и движение пассажиров на примыкающем к нему участке перрона остановилось. Кто-то из пассажиров, упрямо доказывая, пытался пройти это заграждение, но их попытки пресекались спокойными запретами.
Наконец, всякое движение прекратилось. На перроне остались только мы – человек пять – у стены, которые, похоже, никому не мешали, да ещё небольшая, сбившаяся в тесную кучку, группа людей вдалеке, около железнодорожного полотна, за оцеплением.
Послышался звук приближающегося поезда. И вскоре на первой платформе остановился пассажирский состав, занимая двумя последними вагонами, как видно, для них освобождённый от пассажиров участок перрона.
Эти два вагона сразу привлекли наше внимание необычностью своего вида. Странные вагоны, не отличаясь по цвету от других, имели зарешеченные окна небольших размеров, редко размещённых только на одной половине вагонов. В голове возникло старинное название: «Столыпинский?», вагон для перевозки заключенных.
Около них было тихо, двери в вагоны закрыты.
Милиция спокойно оставалась на своих местах. Все как будто чего-то ждали.
Вокруг освобождённой части платформы кипела привокзальная жизнь: шли пассажиры с багажом, продавали живые цветы и саженцы пальм, ходили бомжи, сновали собаки.
Но вот на дороге, справа от вокзала, показалась грузовая машина. Она медленно и тяжело шла на подъём, беря крутой поворот. Её высокий коробчатый кузов внешне не вызывал интереса, она была безлика. За ней шла ещё одна, точно такая же. Вскоре и вторая, повторив поворот, тяжело выползла на перрон. Войдя в круг оцепления, машины с небольшим интервалом между собой остановились вдоль двух необычных вагонов. Кто-то в нашей группе сказал: «Автозаки…».
Из кабин машин вышли офицеры с папками в руках, двери вагонов открылись и показались солдаты внутренних войск. Теперь стало ясно, что будет перегрузка осужденных для отправки этапом к месту заключения.
Оцепление сузило круг пространства для машин, все были спокойны, но чувствовалось, что для военных шла напряжённая, хоть и рабочая ситуация. Живой груз в машинах…
В это время тихо, почти незаметно, группка, стоявшая в глубине перрона, приблизилась к оцеплению. От неё отделились две женщины. Одна из них, черноволосая и сухощавая средних лет, одетая в чёрное, быстро вошла в узкое пространство между вагоном и последней машиной, но скоро она была замечена милиционером, резко остановлена и повернула назад. Другая же, очень молодая, юная, тоже черноволосая, в белом спортивном костюме с годовалым ребёнком на руках, пыталась обойти машину со стороны вокзала. Она сумела дойти до первой машины, вплотную приблизилась к её коробке и тихо постучала по ней рукой. Затем медленно двинулась вдоль неё, что-то негромко говоря. Ребёнок сидел у неё сбоку, на бедре, обхватив её ножками, молчал.
Скоро она также была остановлена, но попыток приблизиться к машине не оставляла, хотя они все резко пресекались. Вскоре в её поведении стало просматриваться что-то истерическое, тупое, казалось, она задалась целью достичь этой машины любой ценой. И чем резче её попытки останавливались, тем чаще она их делала…
Объявили посадку на наш поезд, и мы двинулись по дощатому переходу, огибая злополучный состав, на вторую платформу. Нам ещё некоторое время пришлось ждать. И в просветах между вагонами можно было наблюдать за происходящим на перроне.
Спецмашины поочередно подъезжали к дверям последнего вагона, в который затем быстро переходили из них мужчины. Потом было слышно, как двери в вагон захлопнулись.
Машины ушли, оцепление сняли.
И тут мы снова увидели молодую женщину в белом спортивном костюме. Она была без ребёнка. На этот раз она бежала вдоль последнего вагона того состава с нашей стороны. Не замедляя шага и глядя себе под ноги, она продолжала свое движение вдоль совершенно глухой стены вагона, в котором находились заключённые. До нас донеслось, как она негромко позвала кого-то почти детским голосом: «Мужу… Мужу… Мужу…», делая ударение на последнем слоге.
Не знаю, было ли это имя, а может быть так она звала мужа… Надеялась ли она получить ответ, знала ли чего ждала? В интонации её голоса звучала безысходность. Трудно было даже предположить, что она может быть услышана в вагоне.
Но её услышали. И ответ ей пришёл!
Из вагона, сквозь толщину его стены, вдруг раздался коротко и гортанно один, на непонятном для нас языке, резкий мужской голос…
И всё.
Это был рык мощного, раздражённого и не усмирённого неволей, исторгающего ярость, человекоподобного существа.
На неё он подействовал как неожиданный удар плетью по спине, как пуля, внезапно настигшая жертву. Она замолчала и, резко выпрямившись, остановилась чуть ли не на одной ноге, прервав бег и глядя перед собой невидящими расширенными глазами. Было заметно, что женщина вначале не осознала значения услышанного, но, потом, поняв его, не смогла сразу сдвинуться с места. Дикий голос парализовал её.
Простояв в таком положении некоторое время, женщина начала приходить в себя: голова её опустилась, вся она съёжилась, как бы внезапно озябнув, стала меньше ростом и, повернув назад, побрела в хвост состава.
Внезапно пошёл дождь, и через несколько секунд он перерос в тропический ливень. Вокруг потемнело настолько, что день превратился в серые сумерки.
Нам скрыться было негде, мы остались на платформе и только раскрытые зонты кое-как спасали от потоков обрушивавшейся сверху воды.
И вдруг загрохотало с высот – началась гроза.
Кривые разряды молний, резавшие дальнее небо над городом, с каждым мгновением становились всё ярче и ближе. Уже полыхнуло над вокзалом и разверзлось над нашими головами, озаряя вагоны и людей. Страх и скорость происходящего сбили нас на платформе в плотную группу. Пришла молитва на память… Подвижное и густое пространство окружило нас.
Последовал короткий разряд молнии рядом, внезапно озаривший белую фигуру. Это была та самая молодая женщина в спортивном костюме. Она ярким пятном выделялась на фоне тёмного состава. От неё невозможно было оторвать взгляд.
Плотно прижавшись спиной к выступу последнего злополучного вагона ещё не ушедшего поезда, она, кажется, мерцала своим обликом в окружении бури. Здесь её, наверное, и настигла гроза, вымочив своими потоками с головы до ног. Но, похоже, она не чувствовала ни холода, ни опасности. Мокрый костюм облепил её фигуру, волосы длинными прядями свисали по плечам, лицо искажала гримаса страдания. Она не только была во власти стихии, но, открытая дождю и небесному огню, казалось, была внутри её – её ядром.
На каждый всполох молнии она отвечала криком в небеса, и звук её рыданий заглушала гроза. Они были слиты воедино и каждый из них нуждался в другом, дополняя и выливая свои накопления влаги и страсти. Женщина не видела ничего вокруг и, кажется, не желала осознавать происходящее. Сейчас она, видимо, могла существовать только так – изливая своё горе и нерастраченность чувств грозе, породнив себя с ней. И такое взаимодействие отвечало потребностям души несчастной и, возможно, этим спасало её.
На это трудно было смотреть. Такая сцена не рассчитывала на зрителей. Она было очень интимна – это буйство двух стихий, человеческих и природных.
Но постепенно гроза сдвигалась, уходила, унося возникшие в ней звуки и запах озона. Вскоре дождь совсем стих. Прояснилось.
Около необычного состава уже никого не было. Он вскоре тронулся и ушёл, как будто ждал окончания грозы.
Перед нами открылся вокзал и перрон с группкой людей, в основном, женщин, что-то тихо обсуждающих. Недалеко от них одиноко стояла молодая женщина в белом спортивном костюме.
Её облик настолько изменился, что в ней трудно было узнать ту, бежавшую вдоль вагона. Сейчас чёрные волосы были аккуратно уложены и заколоты, гордо поставленная голова повёрнута в сторону уходящего поезда. Выражения её глаз не было видно, но на лице не осталось и следов слёз. Это был облик зрелой женщины, которая пережила большую душевную бурю, боль, несоразмерную с её возрастом. И, похоже, постижение новых чувств раскрыли перед ней жизнь неожиданной суровой бытностью, предоставив ей другие возможности и даже цели.
Она казалась непоколебимой в каком-то, принятом за пять-десять минут грозы, решении и, видимо, сейчас прощалась с поездом, с человеком, удаляющимся в нём, недавно близким, навсегда.
А вокзальная жизнь продолжалась. Перрон стал наполняться пассажирами, и маленькая группка людей затерялась среди них.
Наконец, приближался наш поезд…