Пустышка
Живу я теперь тихонько. Немножко читаю – много не могу. Раньше глотал книгу запоем, запивая её чаем, закуривая сигаретой, влёт проживал жизнь литературного героя. Торопил события, не вдавался в детали, ради сюжета пролистывал, не глядя десятки страниц. И, наверное, зря. В деталях, мелочах, диалогах – вся суть. А махание саблями – это быстро. И не очень интересно.
Не выходил из дома, не вставал со старого зелёного кресла под торшером, – а любил в лесу Северной Америки юную скво, так сладко и нежно, что мысли путались в голове, а потом приходил её краснокожий брат и мы вместе шли на рыбалку, ловить форель на удочку. Или дрался за обладание роскошной шлюхой с артиллерийским офицером-англичанином возле маленького кабачка в бархатной темноте парижской ночи.
Плыл на красном галеоне навстречу солнцу и пиратским приключениям и, конечно же, любви и победе. И кираса моя была прорублена абордажным топором, и пышные манжеты изысканного испанского кафтана заливала своя и чужая кровь, и, стирая пороховую копоть, катились по лицу слёзы.
Я вылетал на разведку навстречу танковым колоннам, мотопехоте и беспощадным истребителям с аэродрома обречённой, проданной, родной моей страны. Моя работа была бесполезной, враг оказался слишком силён. Но я совершал вылет за вылетом, играл с костлявой в прятки за облаками, уходил на солнце и исполнял свой долг.
Я стоял на пустынном пляже далёкой ласковой планеты и смотрел, как со стороны моря накатывается чёрная волна антиматерии, смертельная расплата за человеческую любознательность. Рядом со мной стояли мои друзья. Мы сами сотворили всё это. Камилл предупреждал, но кто же его слушал… Заветная нуль-транспортировка казалась такой достижимой… И Камилл тоже был с нами. Он неживой, он переживёт. И сделает то, что не успели мы. Нуль-Т состоится всё равно, женщины и дети эвакуированы.
Наверное, вот за всё за это мне и прилетело…
Маленькая пенсия не позволяет особенно шиковать. Основная еда – лапша быстрого приготовления, хлеб, когда и с маслом, и дешёвый чёрный чай. Иногда позволяю себе бутылочку пива типа наждак с сахаром. Дёшево и сердито. Основной досуг – старый телевизор. По телевизору страна выглядит могучей, справедливой и сильной. У меня ещё компьютер старенький есть, и я отрываю от сердца и желудка большие деньги, чтобы на нём был интернет. Из интернета узнаю, что страна уже почти продана и совсем разворована. И надежды нет совсем. Правда, видимо, как обычно, где-то посередине. Вообще, правда у каждого, – своя. А истина в этом и состоит. У медали – три стороны, аверс, реверс и ребро. А на улице…
На улице зима, весна, лето, осень… Живые лица. Очень много человечьих, живых лиц. Парочки, занятые собой, молодые мамаши с колясками, основательные, деловитые пацаны, которые знают что-то, чего не знаю я. Ну, я и не стремлюсь этого узнать. Мне хватает своего. Много стало красивых магазинов, кафешек, иномарок, клубов.
Дымят прямо в небо курильщики-заводы. Горит свет. По трубам качаются на запад газ и нефть. Говорят, их осталось лет на десять. Я не знаю. Строятся новые дома и коттеджи. Приятно посмотреть. Со стороны. Без денег туда лучше не соваться. Что это, – видимость или суть обновлённого мира? Я не знаю. Толстосумы и топ-менеджеры не выглядят счастливыми, официантки и бармены, рабочие и комплектовщики – угнетёнными. Всё как-то успокоилось. Никто особенно никому не мешает. Хотя по-прежнему убивают, грабят и насилуют. И пьют. И колются. И курят. И играют в компьютерные игрушки до упаду. И я тоже курю. И играю. Надолго ли это всё… Говорят, рушится деревня, на заводах ломаются от старости станки… Говорят, правительство даёт подъёмные фермерам, открываются новенькие, с иголочки, заводы западного образца. Строятся дороги. Кое-что я видел. Но полной информации у меня нет. А верить я уже не могу.
Разучился верить.
Я – обломок, щепка, которая оказалась в тихой заводи. А рядом бурлит река… Мне, в общем, незачем всё это. Так, вдруг, добавят пенсию и смогу себе раз в неделю покупать килограмм пельменей. Это мечта. Есть пельмени со сметаной, запивая их крепким сладким чёрным чаем и водкой. Хотя водку мне совсем нельзя. Но я её пью.
Начинаю читать Библию….евангелие… Потом бросаю. Очень тяжёлая, трудная книга. Древний, мудрый народ. Всё-таки прочитаю её до конца. Эта книга – из первых, из главных. На ней строились цивилизации. Иногда захожу в церковь. Я православный, меня крестили в возрасте 20-и лет в маленьком храме одного маленького городка, где стоял тогда без дела огромный завод. И мальчишки и девчонки вместо работы на заводе ездили в областной центр и занимались там всякими нехорошими штуками. Некоторые не возвращались. Ну а я сейчас в этом самом областном центре иногда ставлю перед образами дешёвые свечки. Но редко. Крещусь перед входом в храм, снимаю кепку, прохожу вовнутрь. Старушки. Служки. Иногда застаю священника, на службы почти не хожу. Пробовал исповедоваться два раза, но рассказать всё так и не смог. Один раз было страшно тяжело после этого, второй раз, – полегчало. И сильно. Оказывается, есть специальные пособия – как правильно готовиться к исповеди. Смотрю, пристально смотрю на иконы святых. Они отвечают мне испытующими взглядами. Грешен? Кайся. И больше не греши. У меня не получается. Задираю голову в потолок, гляжу прямо в купол. И какая-то таинственная, могучая и очень, очень чистая сила тянет меня вверх, поток подхватывает, почти уносит с собой… Почти. Тёмная пелена доползает до колен и вязнешь в ней, крепко прижатый подошвами ботинок и 15-ю кубометрами воздушного столба к полу. Я опускаю голову. Я крещусь перед выходом и ухожу.
Иду купить картошки, или проведать друга, который помогает мне настраивать старенький мой комп. Правда, ему это уже надоело, толку в общении со мной он больше не видит. Программист, профи, за плечами университет. Жена, машина. Квартира. Маленькая. Пока. Иногда я занимаю у него деньги. Отдаю вовремя, но осадок остаётся. И у меня и у него. Это нас уводит всё дальше друг от друга.
Деньги, деньги… Сейчас не просто некрасиво быть нищим – это сейчас стыдно. Это значит, что ты – ноль. Ничего не умеешь, ничего не хочешь. Я - не лентяй. Но я болею. И ещё пишу стихи. Слабые, больные, пустые стихи, такие, как я сам. Ни один журнал не принял их пока. Я не читаю книжки по теории литературы, не покупаю книги знаменитых поэтов. Не думаю над строкой, не ищу хорошую рифму, перебирая по 20-30 вариантов. Пишу, как слышу, как пишется. Сами понимаете, какая от всего этого польза. Стихи исключительно внутреннего употребления, которые интересно читать только мне…
Да, я болею. Болезнь моя не совсем обычна, заключается она в том, что периодически я становлюсь совсем-совсем другими людьми. Живу их жизнью, побеждаю, проигрываю, умираю, выживаю. Люблю их женщин, дружу с их друзьями. Воюю. Работаю. Есть ли они на самом деле? Не знаю. И не хочу знать. Да и не могу. Может, я их выдумал?
Тело моё во время приступа обычно валяется там, где меня накрыло в очередной раз. Это как молния. Вспышка перед глазами – и сознания нет. Рраз, – и ты вышвырнут, перевёрнут, разворот на все триста шестьдесят… Поэтому мне нельзя далеко уходить от моего дома. Я и не ухожу. Я, в сущности, пуст. Я – оболочка. Сдувшийся воздушный шарик, который время от времени наполняют из баллона доверху непонятным газом. Шарик вырывается из рук и начинает вертеть в воздухе петли, пока не выходит весь газ. И я открываю глаза и чаще всего вижу себя лежащего в смешной позе посреди своей небольшой комнаты. Врачи в психиатрической лечебнице только качают головами. Они перебрали уже все свои умные слова и модные иностранные (проверенные ли?) лекарства. Старые надёжные препараты советского образца, впрочем, они тоже пробовали. Разве что не было ещё введения в инсулиновую кому… Они не знают, что делать. Болезнь не проходит. Наоборот – усиливается. Если раньше меня накрывало примерно раз в полгода, теперь чужие жизни и смерти бьют в меня не реже одного раза в месяц. А я не могу ничего поделать. Я принимаю их в себя. Я – просто оболочка. Я пуст. А ещё бывает, что во время приступа я смотрю фильм. Или читаю книгу. Потом пытаюсь найти их среди тех, что есть в интернете, в библиотеках – но не могу. Таких фильмов и книжек нет. Это – компенсация за внутреннюю пустоту. Подарок бездны, который уже год пристально глядящей мне в глаза. И ждущей. Но я держусь. И пока я жив – я ей не сдамся. Я буду гулять. Есть. Спать. Писать стихи. Принимать лекарства. И думать. А ещё постараюсь поменьше грешить. Самое ловкое ухищрение дьявола – заставить людей поверить в то, что его нет.
Наверное, меньше надо было читать книжек. Смотреть фильмов. А может быть, больше. А может быть, не тех. А может быть, стоило жить попроще…
Не знаю.