О поэзии Виталия Крекова

Владимир Ширяев
                ШИРЯЕВ О КРЕКОВЕ

          Четыре года с 1973 по 1977 Ширяев был руководителем литературного объединения  при Горкоме комсомола. Литературное объединение посещали много талантливых молодых людей в их числе Виталий Креков. Познакомились и так до конца жизни он опекал Виталия, помогал. Ширяев отправлял стихи Крекова иминитым поэтам, в разные издательства. По современным меркам он так рекламировал крековские стихи. После смерти Володи я получила письмо от писателя Виктора Лихачева из Дубны. Вот что он пишет: «15 минут продолжалась наша встреча. Больше , увы встретиться не удалось. Зато началась переписка. И с каждым новым письмом, или каждой очередной подаренной книжкой – своей или своих друзей  - передо мной открывался удивительный русский человек.  Владимир рассказывал о друзях-поэтах. Рассказывал о них, не скупился на эпитеты: незаурядный, талантливый, яркий. Своего друга Виталия Крекова иначе как гениальным не называл».
          После смерти Владимира я обнаружила вот эту статью. Написано от руки и я до конца не смогла разобрать. Но главное, что он хотел сказать – прочитала.
               
               
          Виталий Креков – поэт небывалый. В чем же заключатся его «небывалость»? В русской литературе  впервые появился по-настоящему христианский поэт. Да, беру на себя смелость утверждать, что начиная с Ломоносова, русская поэзия была богопишута. Ранние бесы лишь завершили процесс, начавшийся давным давно.
     Стихи Пушкина – гениальны, но они далеки от христианства. Он – то веселый язычник, то пылкий любовник, то – чрезвычайно умный и чуткий, добрый, то – глубоко светский человек. «читаю мщение опервейшей христианской добродетелью»  - пишет он Вяземскому перед одной из своих многочисленных                из своих дуэлей. Он, конечно, тут порядком ерничает, но и ерничество – это вряд ли христианская черта.   
     И, как апофеоз богопишутости – Пушкинский плач: внутренний плач:
                Дар напрасный, дар случайный,
                Жизнь, зачем ты нам дана?
                Иль зачем судьбою тайной
                Ты на казнь  осуждена.
                Кто меня враждебной властью
                Из ничтожества воззвал?
                Душу мне наполнил страстью,
                Ум сомненьем взволновал?
                Цели нет передо мною,
                Сердце пусто,  празден ум.
                И томит меня тоскою
                Однозвучный жизни шум.
     Недаром современник Пушкина, митрополит Филарет, прочитав это стихотворение, послал Пушкину письмо, где утверждал, что «не напрасно, не случайно – жизнь от Бога нам дана». Мысли вполне христианские, но были они выражены не очень уклюже. Все-таки поэтического таланта у Пушкина было побольше, чем у митрополита. И «Дар напрасный…» стал классикой, его читали и заучивали наизусть тысячи и тысячи людей, и оно производило в их умах и душах свою разрушительную работу.
     Но ведь писали же о Боге русские поэты!  - такое возражение предвижу я. Писали. Охотно соглашусь: писали. Взять хотя бы замечательную оду «Бог» Г. Державина. Но вчитайтесь – разве это христианское – это чисто философское произведение. И речь идет там в лучшем случае  о Боге творце, а не  о Боге Нового завета – Ветхого завета и «Бога глас» из Пушкинского «Пророка». (Это стихотворение кстати является поэтическим приложением Исайи. Замечательно стихотворение Лермонтова «Молитва», но о чем молится поэт - нам не сообщает. Дух отрицанья, дух сомненья овладел этим гением еще большей степени, чем Пушкиным.
     Но хорошее ведь стихотворение у Тютчева, скажете вы: «О русской России:               
                Всю тебя, земля родная
                В рабском виде царь небесный
                Исходил, благословляя.    
     Хорошее. Но здесь о Боге, как о чем-то внешнем, предметном, оно не вдохновлено Богом изнутри. Но и такие стихи в русской поэзии девятнадцатого века – большая редкость.
     Зато очень модной тема Бога стала в начале двадцатого века, очень модным стал Бог в русской поэзии двадцатого века. Большей частью писали о нем те, кто, по выражению Достоевского, « идеал мадонны хотел смешать с идеалом содомским. Нет, декадене отнюдь не выдумка советских литературоведов. Каким-то образом проблемы христианства переплелись в их стихах с самым обыкновенным блудом.
     Едва забрезжили у молодого Есенина проблески христианского сознания, как тут же потухли: грянула революция и вот он же декларирует: «Я – большевик».
     Чудовищен грех Блока, слившего Христа впереди красноармейцев. Недаром , заметил Флоренский с одним и.Мну, а Маяковский – тот прямо начал с богоборчества. И заодно с
Богохульства. А заодно решил «поставить точку пули на своем конце – то есть, кончить жизнь -  совершить самоубийство, являющееся для христианина страшнейшим грехом.
     На рукаве своем повешусь – плакал  Есенин, вдоволь насытившись прелестями большевизма.
     Об остальных советских поэтах и говорить нечего. Графоманы ли, середнячки. талантливые ли они были ребята – Христос в их стихах и не ночевал.
     Сейчас, правда, стало опять модно писать о нем, но  как-то  о чем-то внешнем, потусторонним,  поистине – транцепдетальном.
     Но вот лет пятнадцать на городское кемеровское литобъединение пришел рабочего вида юноша и прочитал:
                Наша бедность граничила с Богом…
                Память детства всегда дорога.
                За сухим ископыченным логом
                На закате темнели стога.
                Вот и сумерки встали стеною:   
                Резкий блеск одиноких огней,
                И пастух одинокий в ночное
                Гонит за день уставших коней.
                Наша бедность… В бурьяне избушка
                Да ведро над печною трубой,
                Много неба и хлеба горбушка
                В летний день с родниковой водой.
                Одуванчиков желтых обнова,
                На прополке картофеля мать…
                Неустанно, как доброе слово,
                Хорошо это все вспоминать.
И –
                В лесах просторнее, звончей…
                Спасибо! Остаемся живы.
                Вот бронхи черные ветвей
                Холодным ветром просквозило.
                Но  упоительно бродить
                По листьям скрюченным, оглохшим,
                Себя щепотью осенить,
                Вздыхая, вспомнить род усопших.
                И то, что к тридцати годам
                Июньских рощ аплодисменты
                Уже напоминают нам
                О сверхгигантском континенте.
                И встречный человек не раз
                Так всколыхнет своей судьбою,
                Что в состраданье щуришь глаз,
                Заплывший братскою слезою.
                И думаешь: о, если б здесь
                Отдать последнее богатство!
                И с чуждой высоты небес
                Прольется наших чувств пространство.
     Мироощущение атеиста пессимистично. Пусть он храбрится и приплясывает, но в глубине сердца он ощущает ледяной ужас небытия. Вынырнуть из небытия на краткий миг, чтобы снова погрузиться в его бездну. Зачем? И мир видится атеисту бессмысленным и абсурдным.
                Нам ли, брошенным в пространстве,
                Обреченным умереть,
                О прекрасном постоянстве
                И о верности жалеть!
- пишет Осип Мандельштам.
     Для верующего мир полон смысла либо он сотворен высшим Разумом. «Гипотеза о разумном божестве дает более приемлемое объяснение вселенной, чем любая другая гипотеза» - пишет физик А. Колтун, лауреат Нобелевской премии. Другой крупный физик говорит, что самопроизвольное зарождение жизни можно уподобить урагану, пронесшемуся мимо кучи металлолома и собравшего из этого  металлолома новенький «Боинг». Шансы, надо признать нулевые.
     Для атеиста любой предмет равен самому себе. Для верующего – все в мире – это свидетельствует о его Творце, а жизнь человеческая – бесценный дар, полученный им свыше:
                Вскину руки, твой услышав зов,
                Очеловечу небо голубое.
                И буду плакать. И не хватит слов
                Воспеть величие земное.
- пишет Креков.
     Уже этим признанием разумного начала в мире – все религия безмерно выше атеизма. Но для христианина признание Творца – лишь первая, начальная это еще далеко не все.
     Бесконечно благодарный Творцу, что он подарил ему жизнь, христианин тем не менее, понимает полноту, ущербность земной жизни. Она порядком подпорчена первородным грехом. Князь мира сего ежесекундно тянет к человеку свои когтистые лапы, искушая его,  чтобы погубить его бессмертную душу:
                Здесь, между альфой и омегой,
                Жизнь обоюдным острием
                Щекой и своей ногой
                И перепончатым крылом.
     Замете: и Креков  воспевает «величие земное» не само по себе, а «Твое величие земное» то есть Творца, сотворившего человека и – давшего ему, говоря современным языком, шанс.
     Казалось бы, представить себе Творца. А что он представляет из себя всемогущий Творец? Казалось бы, все слова должны быть бессильны. Как могут судить действующие лица пьесы об авторе, создавшем это произведение? Ведь он находится в другом измерении. Они могут, конечно сказать: он есть, он велик, коли мы  существуем, и все же: чего он хочет?
     Но тем и отличается христианство от других великих религий, что оно утверждает: автор все же однажды явился в созданную им пьесу в образе своего сына возлюбленного сына Иисуса Христа.

 ... .... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...               
.
            (ЕСТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ, НО Я НЕ СМОГЛА РАЗОБРАТЬ К СОЖАЛЕНИЮ...) Раиса
               
                ,