В школе я очень любила математику. Не меньше, чем книги, которыми зачитывалась взахлёб, не смотря на мамины запреты и гонения. Почти неграмотная, она сама любила читать и видимо в глубине души всё-таки понимала меня и даже порой шла навстречу, если я, придя домой с очередной книгой, объявляла, что мне её дали на три дня. С книгами, как впрочем и со многим другим, всегда была напряжёнка, а с хорошими книгами – особенно. Поэтому в эти три дня ко мне не приставали ни с какими просьбами и не мешали. Потом, правда, всё навёрстывалось, но это было потом.
По поводу учёбы ко мне особо не придирались: за тройки, правда, поругивали, но за редкие двойки жалели… С учебниками тоже было непросто, мы ведь жили в провинции. Но «Комсомольская правда» периодически устраивала нечто вроде олимпиад, и, решая предложенные задачи, я забывала обо всём на свете. Окружающее переставало для меня существовать.
Подружки бегали на свидания, влюблялись, задумывались о семье, детях… А для меня весь мир был сосредоточен лишь в математических задачах да в книгах.
О будущей профессии я как-то не задумывалась. Поэтому после окончания школы стала выбирать факультет, где надо было сдавать математику. Потому что в гуманитарных науках я была не слишком сильна, а физику и химию нам преподавали откровенно слабо. Я не знаю, что подвигло меня ехать поступать в Москву. Знания-то у меня были, а вот опыта никакого да и коленки очень сильно дрожали… Экзаменаторы были довольны моими ответами, но без всяких замечаний ставили стабильные четыре балла. В итоге студентами стали другие, а мне надо было возвращаться в родной город. Конечно, если бы я поехала в свой областной центр или хотя бы в соседний, ко мне отнеслись бы, наверное, более благосклонно. Но как уж получилось...
Я уже готовилась к отъезду, когда появился Он. Собственно, этот человек постоянно был рядом, на виду. Но что могло быть общего между наивной девочкой из маленького городка и взрослым мужчиной, ставшим студентом после армии? Однако прощались мы уже на перроне.
На работу по молодости лет меня никуда не брали, но по протекции дальней родственницы удалось устроиться в школу. Находилась она в лесопункте в соседнем районе в двух часах езды на поезде. Думала поработать с год, однако задержалась я там на целых три. Дали мне сначала немецкий язык и физкультуру, а после добавили ещё и математику. Это ведь после института выпускают узких специалистов, а нам, бывшим десятиклассникам, доверяли любой класс и любой предмет… Конечно же не от хорошей жизни вчерашними школьниками затыкали дырки в штатном расписании.
Он писал мне длинные письма, между строк в которых я видела заботу, тревогу за моё будущее и кое-что ещё, глубоко запрятанное, недосказанное…
Года через полтора, когда я уже училась на заочном физмате, мы встретились. Мне нужно было решить кое-какие дела в Ярославле, а потом заехать в Москву, где у родственников меня ждала мама. В гости пришли вдвоём. Конечно, с его внешностью и приятными манерами не понравиться он не мог. Со мной-то всё было ясно и понятно, но почему он проявляет интерес пусть к милому, но абсолютно бесполезному с практической точки зрения созданию, вызывало любопытство.
Его учёба на факультете «механизация учёта» подходила к концу. Он по-прежнему писал мне письма, полные нежности и заботы, делился планами на будущее. Только вот меня в этих планах почему-то не было. Зато много рассказывалось о дипломной работе, об интересных задумках, о проблемах с написанием того или иного раздела. Немудрено, что под этим влиянием и я «заболела» этой профессией.
Работа в школе казалась бегом на одном месте, а жизнь в лесопункте тусклой и безрадостной.
Иногда мы ссорились. Оказывается, это вполне реально даже в письмах. Однажды он даже с какой-то непонятной для меня злостью написал: «Выйдешь замуж за местного пьяницу, нарожаешь кучу дебилов и останешься прозябать в своём лесопункте до конца дней своих!» Можно представить, как глубоко задели меня эти слова! Наверное, ещё и потому, что они были недалеки от истины.
Ведь что такое лесопункт в то время? Тысячи полторы населения, основное занятие которого – заготовка леса, и работы, связанные с этим процессом. Это к его работникам можно отнести известные слова Николая Алексеевича Некрасова из знаменитой поэмы «Кому на Руси жить хорошо», что до смерти работают, до полусмерти пьют. Воспитанием детей за редким исключением никто не занимался. Помню, как приходилось оповещать родителей о собрании в школе. Записи в дневнике было мало, надо было ещё всех обойти и получить обещание заглянуть в школу.
Поодиночке мы не ходили, так как практически в каждой семье нас ожидало застолье. Самогон лился рекой. И едва мы открывали дверь, как навстречу бросалась радостная хозяйка с двумя-тремя гостями: «Девочки, дорогие! Снимайте пальто, садитесь за стол!» Какое собрание, лишь бы ноги унести! Иногда не удавалось. И тогда приходилось садиться возле гостей и осторожно заговаривать о детях. «Придём, придём!», но без стопки на дорожку уйти лучше и не думай…
Однажды заглянули к одной многодетной семье. Старшая 19-летняя девушка возилась с двухлетним сынишкой. Ещё одна закачивала 8-й класс, третья, которая, как выяснилось, была всего на полгода моложе меня, училась в седьмом классе, а предпоследний Вовочка был в моём пятом. Младшая девочка ходила в садик. Родителей дома не оказалось. Чувствовалось, что уборкой себя особо не утруждали. На полу лежал многодневный мусор. Не меньше, чем на автобусной остановке. Несколько коек с пыльными матрасами и без белья стояли вдоль стен. «Вова, а где твоё место?» Человек одиннадцати лет от роду смотрит непонимающими глазами. «Ну, которая твоя кровать?» Опять не понимает. «А где ты сегодня спал?» Показывает на одну кровать. «А где вчера?» Показывает на другую. Т.е. из пятерых детей ни у кого нет постоянного спального места.
Другого мальчика всем посёлком искали всю ночь. А он, оказывается, спал под крыльцом в ящике из-под водки, где он прятался от пьяного папаши. «Тебя часто бьют?» Кивает головой. «Больно?» «Не-а, я привык!»
А ещё в посёлке было много вербованных. Они приехали из безлесных областей, чтоб заработать древесину на постройку жилья. Эти пьют меньше, но развлекаются, кто как может.
В магазине кроме хлеба, водки, спирта и кабачковой икры ничего нет. Мы с подружкой ездили по очереди к родителям за продуктами. Что привезём, то и едим.
А ещё холод. Топим весь день, бегая по очереди подкинуть дров. У неё третий класс, у меня – три пятых. Классы рядом, удобно присматривать за детьми. Однажды проснулись среди ночи в дыму, потому что загорелись дрова, положенные в печку на просушку. Открыли трубу и топили всю ночь.
А ещё за мной ухаживал парень из местных, недавно вернувшийся из армии. Добрый, симпатичный, но абсолютно бесхарактерный. Восемь классов образования и никакого желания учиться. А ещё он выпивал. Он любил меня, но как-то странно. Ему даже в голову не приходило расколоть хотя бы чурку дров или принести из колодца ведро воды.
А тут это письмо… Получив его, я впервые посмотрела на своё бытиё чужими глазами. Мне стало страшно. И такая злость меня взяла, что впервые в жизни мне захотелось кому-то что-то доказать.
Так что, едва дождавшись конца учебного года, я вернулась в родительский дом. Поскольку заочный физмат к тому времени был благополучно заброшен, я отнесла документы в только что открывшийся техникум на отделение механизации учёта. Предварительно сдала экстерном кое-какие экзамены и зачёты за первый курс, и с помощью той же родственницы меня приняли сразу на второй.
А моему другу сразу после защиты диплома надо было улетать на Сахалин. Тамошнее предприятие платило ему стипендию все эти годы, и он обязан был отработать по договору положенный срок. Но заболел, и его положили в стационар. Это печальное событие по времени совпало со свадьбой моей московской двоюродной сестры. Уж не знаю, как ему удалось договориться, но в инфекционное отделение меня пропустили. И только тогда он признался, что собирается жениться. Будущая жена, его однокурсница, получила распределение в Томск. А это гораздо ближе, чем какой-то Холмск на далёком Сахалине. Всё встало на свои места.
А я через три года благополучно сдала государственные экзамены, благодаря красному диплому получила распределение на один из заводов Ленинграда, с ходу выскочила замуж за местного художника и стала просто жить.
Только мысли о прошлом не отпускали. Да и он продолжал следить за мной. И в каждый свой приезд в Москву обязательно звонил моим родственникам, интересовался моей жизнью. Последний его звонок пришёлся на мой декретный отпуск. Больше он о себе не напоминал.
А годы шли. Семья моя не сложилась. С мужем расстались по-тихому, без ссор и скандалов, ибо оба понимали, что чуда не будет. О прошлом я старалась не думать. Но однажды в переполненном вагоне метро кто-то осторожно взял меня за локоть. «Не ожидала?»,- засмеялся он. А я только смотрела и смотрела, не в силах осознать происходящее. «Да я это, я! Здравствуй!»,- легонько дотронулся он губами до моего лба. Было лето. Ребёнок, как обычно, гостил у моих родителей, и я пригласила его к себе. И пока готовила лёгкий ужин, он рассматривал мои книги. Среди них лежали несколько моих грамот за хорошую работу. Сквозь неплотно притворенную дверь я слышала, как он две или три минуты с какой-то недоумённой растерянностью повторял: «Маленькая серна инженер-программист! Надо же, инженер-программист!» И было непонятно, чего в его тихом голосе было больше: то ли гордости за меня, то ли сожаления, что наши жизненные реки так и не слились в одну… В эту же ночь он уехал в Москву, чтоб оттуда отправиться к себе в Томск. А спустя 10 лет наши общие знакомые сообщили, что его больше нет. И я до сих пор с тихой грустью и глубокой благодарностью вспоминаю о нём. Ведь не будь того сердитого письма, которое послужило для меня столь хорошим пинком, кто знает, где я была бы сейчас, с кем и чем бы занималась…