Биоферма
Разница по сути дела была небольшая, не очень-то важно оказалось, когда вгляделся Великий в коренной узел первопроблем человечества, всё более густо распложающегося вида, далеко неглавным оказалось – кто, где, как и когда ворует, предаёт…
Разглядел он в биоферме человечества главное. Увидел «священный», цветной карнавал, многоразличный в стремительной цельности блуда. И заорал:
«Жрите, опивайтесь, блюйте!.. Всё равно вы всё позабыли. Грязь – живородящая ваша среда. Жрите, блудите, блюйте!..» – орал, словно напутствовал погибельно всё человечество, Великий.
***
«…и ползёте, и лезете без оглядки в эту жвачную, знойную прорву!..
Куда же вы лезете, жалкие кроманьонки, позабывшие предков, отвергнувшие напрочь великих сородичей, прародителей?.. Куда же вы все прёте, не озарённые Ритмом слепые твари, страстно-зрелые паучихи, помрачённые течкой зверёныши, совсем ещё младенцы, любующиеся едва опушёным хвостом?..»
***
И всё же воспел ту поддонную живородящую нечисть, из которой – по его глубокому пониманию – рождается ВСЁ. Скрутил, как яйцо курица, в коллоидном пекле своего поддона, испёк грязный, с проблесками перламутра, шедевр. Можно сказать, наворотил, сотворил Апологию Грязи. Из невнятных обрывков почему-то разорванной тетради (по пьянке или в отчаянье разорванной – неизвестно) удалось восстановить и предъявить миру фрагменты:
«…и когда погpузнел чеpнозём, зашатался, как пьяный, захлюпал,
И дождём пpотемнел гоpизонт, точно веки сужая кpая,
Погpужаясь в икpу pазмозжившихся гpанул и скpупул,
Веpх и низ – плоским pтом – веpх и низ пеpежёвывая, –
Вот уж тут, pасфасована в сотах, в щелях баснословного ада,
Заспиpтована мифом, теpциной pассосана всласть,
Поднялась Благодать – pасплылась, pастеклась виновато
Чёpной лывой по тёплой земле... и откpылась великая Гpязь.
Так утpобно уpчали они, бессознанья могучие хляби,
Жадно чавкая, pаспpостpаняя такой беспpедел, беспpосвет,
Что оpфеев позоp помpачился мычащей тоскою по бабе,
По вползанию в зыбь, заpыванию в пах – позывным пpеисподней в ответ.
И воспета ж, о Боже, она, будто космос глухая аpена,
Где в пазы геpмошлема смеpдит, дышит кpовосмесительством стpасть
Метаpобота, геpмафpодита, аллигатоpа, олигофpена,
Вся pептильно кишащая эта, пузыpящаяся эта мpазь...
Вот отсюда – теpпи! – pаспложается жизнь, вот её подоснова,
И пpедательством пахнет позыв плацентаpную тьму pастолкать,
Подавить эpотический бpед, чад гнилого похмелья, и снова
В недоноски пpобиться – сквозь гумус – и чахлое солнце лакать,
И, бpезгливо отдёpнув плеву, сеpовиево веко, где слизни,
И болотная зелень, и муть, ещё pаз подсмотpеть, тоpопясь,
Как две ласточки взмыли оттуда, две ясные искpы, две жизни,
И одна оглянулась – так сладко, сладко млеет, воpочаясь, Гpязь…
……………………………………………………………………………..
…вот я лежу... гpажданственен ли мой
Поступок? Я себя обоpоняю
От миpового зла. И зла не пpичиняю.
И путь воззpенья моего – пpямой!
Я, как свинья в гpязи, лежу в миpах,
Где плещут звёзды, лужицы вселенной,
Где блещет зло из мысли неизменной,
Фоpмующей в каpкасах догмы пpах.
Я мысль и слово ставлю на pебpо.
Вопpос – зачем? Ответ – я очень честен!
Ответ – обpыдло навье!.. Тут уместен
Вопpос – а пpавдой ли твоpят добpо?
Я полагаю, да. Хотя какой дуpак
Себя не полагал пpостым и умным?..
И этот свет когда-то станет сумным,
И эту мысль ещё охватит мpак.
Тогда скажу – гpажданственен и твой
Поступок, жалкий pаб, ты сбил оковы
Тоски моей (и новой, и не новой),
Но путь воззpенья твоего – кpивой!
Так и скажу. А до тех поp лежу,
И мой наpод глядит в меня с любовью.
Я бpат ему, я вpаг!.. Но я не кpовью,
Я только пpавдой вpемени служу.
Деяния мои невелики.
Точнее, велики. – Их недеяньем.
Когда заныли, как над покаяньем,
Над гpязью кpови нежные клыки…»
И – ничего более. Только маленькое послесловие, что ли:
«…сладка грязь, кто спорит? Свинью спроси. Что свинью? Человека спроси, хорошо ли без грязи, крови, спермы? Нехорошо – подумает. А скажет – я чистый. Я мыслью живу, а не инстинктом, в мыслях облетаю вселенные! Только вот мысль бы поднапрячь. Ага!..»
Из «максимок»
«Кто самая счастливая в России?» – спросили Великого «синяки» знаменитого пивняка. Наморщился. Задумался якобы. Стали подсказывать – «Елизавета?.. Екатерина Великая?.. Галина Уланова?.. Алла Пугачёва?..» Схоркнул. –
«Чушь! Самая счастливая –
Сидорова Коза.
Уж так, видимо, драли, так драли!
До сих пор помнится…»
***
Был, кажется, у Великого и эпос о веках – Золотом, Серебряном, Бронзовом… был ли, не был, теперь не узнать. Остались обломки. А из обломков – всего ничего. Хотя задумывался эпос грандиозно, судя по наброскам плана:
«…по золотой цепочке ДНК
Серебряные плыли облака,
Но в глубине их, крытой серебром,
Тревожно бронзовел зарытый гром…»
***
«Деревья и камни не бегают. Стоят на месте, как вкопанные. Точно, – вкопанные!
Потому «Традиционно нравственны»
***
«…мамонты ржавые, как дирижабли,
Скрипят на канатах, поскрипывают…
Эпос планеты, космос державы,
Скрежет зубовный Истории
ржавой
Постскриптумами…»
***
«...вдруг вспышка ослепит – под илом жизни жирным
Блаженно заплелись, не разлепляя век,
Паук в глухом трико, червяк в чулке ажурном,
В пушистой шубе зверь, и голый человек:
С пучками в голове... под мышками... в паху...
Один, как дьявол, наг, один не на меху,
Один, издавший смех, один, впадавший в грех,
Один, снимавший мех – один за всех! –
Со всех!..»
***
«Афоризмы», «замыслы», «салфеточки» Великого:
«Рассказ «Защита Штампа». Штамп – обвиняемый, мелкий клерк. Начало рассказа: «Маразм крепчал...». По всему тексту красной нитью проходят штампы, без кото¬рых, как выясняется, не обойтись. Как и без мелкого клерка.
Главное, в рассказе рефрен: «Всё шито белыми нитками».
***
«Возлюби врага своего... почему?.. А потому, кроме всего, что враг вычисляет незнаемые тобой грехи, обнаруживает их с другой, тёмной для тебя стороны, как в тоннеле шахты. – «Даёт встречный план».
***
«Живут себе псы-рыцари, живут…
Рыцари, понятно, вымирают. Псы держатся. Но –
«В наши бестиарии
Лучше без теории…»
Целенеправильно
Без теории, из одной только жизненной практики зафиксировал Великий знак времени, когда грянули сроки – обозначил беду не только русскую, но общечеловеческую: сокращение собственно человека, а не только слова и его производных. Беда эта называлось отвратительным словом аббревиатура. И фиксировал эту беду в самых различных аспектах.
Записал однажды кратенький рассказ знакомца, вернувшегося из мест поселения. Места были вполне русские, самые традиционные, но вот то, что произошло с «великим-свободным-могучим» в дремучей глубинке, поразило даже видавшего виды рецидивиста:
«Раненько утром иду себе по просёлку, за нарядом в контору иду, вдруг из-за придорожного стожка вылетает мужичонка, с большого, видать, бодуна – борода клочна, глаз в дурнине, волосы в соломе – мечется по полю, орёт не знай кому непонятки … подбегает ко мне:
– «Кэрээс не видал?»
– «Чего-чего?»
– «Ну, кэрээс… рыжая такая…»
– «Что за «кэрээс»?»
– «Ну, кэрээс… из эмтэфэ…»
И – махнул рукой, побежал дальше. А я иду себе, иду, башку ломаю – что за хрень? Так бы и не догнался… да только навстречу вдруг выплывают огромные буквы на стене молочно-товарной фермы: «МТФ». Тут-то и сложился конструктор: крупный рогатый скот из молочно-товарной фермы. Сбёг куда-то кэрээс…»
Великий записал сказ товарища. Так и озаглавил: «КЭРЭЭС из ЭМТЭФЭ».
Можно короче: КРС из МТФ.
***
И ещё, на ту же тему, на тех же салфетках. Видать, из времён «перестройки»:
«Не боюсь МВД,
КГБ и т.д.,
Я с улыбкой брожу на лице
Вместе с мухой ЦЦ,
Пистолетом ТТ
И баллончиком ДДТ…»
***
Дивился Великий на судьбоносные знаки времени. То хохотал, то скорбел. Иногда записывал что-то из быстротекущей…
В самый угар перестройки, когда всё вокруг шаталось, туманилось, затмевалось, пьянствовало во всей державе, несмотря на борьбу с пьянством, наблюл дивную картину: мало того, что митингами и лозунгами всё было загваздано на земле, так ещё и небо запакостили.
Взялись вдруг курсировать над площадями, над кипящими митингами вертолёты, самолёты с лозунгами… да ещё откуда-то, из неясных сфер стали вдруг опускаться над митингующими дирижабли с активистами всех полов, скандирующими сверху что-то явно не горнее… слишком земное!
Да и сами дирижабли уже становились похожими не на древние летательные аппараты, а на яйцевидные киндер-сюрпризы, испещрённые цветными лозунгами, призывами, кличами любой, даже самой радикальной направленности…
Великий, естественно, зафиксировал.
Дирижабель перестройки
«На воздушном окияне,
Без малейшего стыда
Тихо плавают в тумане
Барышни и господа.
Вот один головку свесил
Из корзинки мудачок,
И какой-то там развесил
Под корзинкой кумачок.
И тряпичка бойко-бойко
Распустилась, как мотня,
И внизу призыв какой-то
Зырить публика могла…»
***
На салфеточках. «Наблюл»:
«Честный частный предприниматель. Купил лицензию на отстрел трех миллионеров…»
***
«…не отстрелил. Промахнулся все три раза. Лицензию аннулировали…»
***
«Ловкие редко честны. Честность в быту рифмуется с глупостью, неуклюжестью. Уклюжи – прохиндеи»
***
– «Рвань, а рвань, помните сухогрух «Васютин»? Честный, неуклюжий, глупый сухогруз «Васютин»? – выкрикнул как-то Великий в пивняке, уже времён своего заката, после угара перестройки, и потому увядающем, глохнущем, полубеспамятном, но всё ещё немножко живом, шевелящемся, точно клубок вянущих осенних червяков после бездождья:
– Нешто не помните? Конечно, помните! А почему помните? А потому помните, что анекдот патриотический помните, как могучий флот НАТО сдрейфил и срочно свалил куда подальше, как только завидел на горизонте проступающий из тумана, приближающийся сухогруз «Васютин». Русское супероружие, блин!
А почему название мирного, но тоже русского лайнера, пробитого сдуру сухогрузом «Васютиным» и ушедшего на дно черноморское вместе с пассажирами, не помните? Потому не помните, что он – мирный. А Россия-матушка – страна военная. Такая, блин, военная, что ещё Бисмарк предупреждал европейцев, особенно немцев, братьев своих, сородичей своих:
– «Куда угодно войной ходите, кого угодно бейте, только не Россию. На Россию ходить – ни-ни! С кем угодно воюйте, только не с русскими. Русские на все ваши европейские манёвры-хитромудрости такую глупость в ответ предъявят, что с ума вы сойдёте, бедные, рехнётесь, несчастные… или просто сдадитесь…»
Вот почему «Васютин», как пьяный богатырь, помнится, а мирный лайнер – ни фига. Идеи в нём, в мирном пассажирском лайнере, русской боевой, великой Идеи нетути. Потому и не помнится. Поняли, рвань достопочтенная?» – выкликнул напоследок Великий и, услышав в ответ одобрительный гул понимания, сошёл вниз, в народ, за торжественно заработанной парой пива.
***
«Лень-матушка, пьянка-бабушка, гулянка-прабабушка… дела, дела…»
***
«Хорошо рюхнул. Хорошо трахнул. Всех дел – переделаешь!»
***
«Старый муж лучше новых двух…»
Но! – Из двух жен выбирают… меньшую».
***
«Дурил. Гулял напропалую. Курил. Кирял. Засим целую. Твой вечно – Х…»
***
«Женщины отдыхали. Мужчины сквернословили…»
***
«По его виду чувствовалось – он выпьет много водки.
Он выпил много водки. Это чувствовалось по его виду…»
***
«Сидите тихо, мы все плывем в одной… не надо раскачивать лужу!..»
***
«Все мы люди-человеки,
Все мы любим чебуреки…»
***
«Остров пустых бутылок. Мечта пенсионеров».
***
Прочитал Великий книжку «Москва-Петушки». Согрелся. Но очень скоро всё, кроме ощущения родственного тепла, забылось. Осталась фраза:
«Всё в жизни должно происходить медленно и неправильно».
Потрясло до глубины – сам такой! Всю жизнь такой! И – по горячим следам – стал набрасывать фразки и максимки. Назвал «Наборные самоделки»:
«Неверворон…»
«Целенеправильно…»
«Полнонулие…»
«Гидроматьегоцентр…»
***
«…вот ты лукавишь. Ты уже
Бубнишь, как принято, на темы
Непререкаемые. Тем-то
Они язвительны душе…»
***
Решил Великий – много, слишком много елея по газетам-журналам-экранам разлито! Особенно в стишках. И всё там так хорошо, и все такие хорошие, не любящие плохое.
Терпение лопнуло, когда услышал по телевизору маститого поэта, пафосно завывающего стихи о честности, призывающего ко всёму наипрекраснейшему. Особенно подкосила строка:
«Я ненавижу в людях ложь!..»
«Это ж какая беда должна случиться с человеком, чтоб дойти до этаких степеней бесстыжести! Да ещё и вслух, не таясь, читать по первой программе!..» – изумился Великий. И наваял поперешное:
«Я обожаю в людях ложь,
Люблю носить в кармане нож,
Сироток мучить, обижать,
От страха по ночам визжать,
Скулить, сутяжничать, стяжать,
И – никого не уважать!..
Что тут поделаешь? Люблю…»
***
А потом и ещё просовокупил, и назвал:
Такой как есть, зато искренний.
«Мздоимец я. А что? Я очень многим гажу.
Я в спорах нетерпим. Гусей гоню. Пинком.
Закусываю удила, коварствами влеком.
А если закушу губу, то и поглажу
Её же. Изнутри. Своим же языком.
Вот так-с. И – ничего-с…»
Но подстраховался, гад, якобы пощады попросил:
«...а как закричат – Учти!
А как упекут – В сусек.
Всё это ещё – Почти.
А надо уже – Совсем...»
***
Уважал Великий конфузы, нелепости бытия. И, понимая всю их плачевность в космическом смысле, всё-таки ценил. Очень был человечен. Сугубо как-то по-земному добр. И фиксировал, и записывал всякое такое, что, кажется даже, сложилось в цикл «Белибердень». Отрывки разбросаны там, сям:
«Рука бойцов под зад коленом…»
***
«…признался он – и стал влюблён…»
***
«…бескорыстная подлость людская…»
***
«Нелепа убегающая корова. Та самая «Колобихинская» корова, наверно. Коту, козе, собаке куда как пристойнее убегать. А зачем корове? Волчья сыть, травяной мешок…»
***
Из «салфеточек»
«Ницше – на свалку! За «недо».
***
– «Какое ты право имеешь кричать на меня, если я за всю нашу жизнь слова ласкового тебе не сказал?» – выкрикнул однажды Великий своей любимой. Тонька фыркнула, повернулась и – ушла… оказалось, навеки…
***
И возрыдал Великий, горестно возрыдал:
«Я тоскую по женскому полу,
Хоть не дюже мне мил этот пол,
Полу-рабствуя, царствуя-полу,
Сколько раз по его произволу
Я в болваны себя произвёл!..
Но тоскую по нём окаянно,
Но люблю его, гада, любить,
Но уж больно приятно,
Приятно
Оболванену гадою быть!..»
***
И осознал потерю, и не впал в отчаянье, а напротив – отыскал, порывшись в поредевших, поветшавших уже кудерьках, оправдание:
«Совокуплялся, преступал границы,
И вновь грешил, чтоб всякий раз казниться...
Но если жизнь, как Логос, наложить
На совокупность всех совокуплений,
Вглядись – ты ни грехов, ни преступлений
Не разглядишь под жирным словом ЖИТЬ».