3 октября 2017 года в возрасте 97 лет ушла из жизни вдова писателя Фёдора Абрамова. За 32 года, что довелось прожить без мужа, она выпустила десятки книг о нём и о совместной жизни, а также подготовила к печати его рукописи.
В своё время мне посчастливилось общаться с этой великой женщиной.
Об этом - мои давние заметки и в конце - часть нашей переписки.
ЖИВИ ЗА ДВОИХ
(Газета «Русский Север» (Вологда) за 13 марта 1998 года)
Тяжка женская доля на этой земле, и немало о том писано. Но едва ли не самая трудная должность – доживать свой век вдовой. Особенно – если ты любила и тебя любили. Особенно – если супруг твой оставил дела свои незавершёнными.
ПОДКАБЛУЧНИК
Пятнадцатый год живёт вдовою Людмила Владимировна Крутикова-Абрамова, вдова Фёдора Абрамова, известного не только на Руси писателя. Сегодня ей идёт семьдесят восьмой год, но едва ли встречала я в её возрасте человека с более ясным и целеустремлённым умом, человека более зрелого духом.
Передо мной в одной из книг её недавний портрет: неспрятанная седина над открытым лбом, мягкие, всё видящие насквозь глаза и едва заметная улыбка в уголках рта. Я долго сживалась с этим обликом, готовясь к встрече. Он разрушал тот, который сложился у меня после первого чтения её книжки «Дом в Верколе» (о последнем десятилетии Абрамова, когда он особенно часто бывал у себя на родине в Архангельской области). Из неё Людмила Владимировна представала строгой, щепетильной к бытовым неудобствам деревенской жизни и слишком взыскательной к землякам мужа, не упускавшим случая «расслабиться».
« – Плохо спал, все три дня разговоры, застолья… Вот, – сказал он, – как тяжело добываются впечатления.
– Но можно бы и не пить, – заметила я.
– Ничего-то ты не понимаешь. Не будешь пить – и разговаривать не будут, ничего не узнаешь».
Так и хотелось мне неумно вступиться за «непонятого» писателя: чего мешать человеку? Сам не маленький!
Ах, как порой поспешны и несправедливы мы в заочной оценке тех, кто рядом с великими! Богом посланные им в помощь, они все свои душевные силы кладут на то, чтобы оказаться нужными и полезными мужьям, и до последней минуты самоотрешённо разделяют не только их достоинства, но и заблуждения.
«Сейчас я дивлюсь нашей наивности, – перечитываю я вновь воспоминания Л.Крутиковой-Абрамовой. – Откуда было взять время и силы? Дом, быт, усадьба, клумбы, грядки – всё требовало энергии… А условия бытовые трудные – … свет горел в те годы нерегулярно… воду надо было таскать из колодца чуть ли не полкилометра… здесь всё требовало невероятных усилий – и постирать, и обед сготовить, и грядки полить… И я пыталась в Верколе выдержать экзамен на деревенскую бабу… Но потом мы оба спохватывались: дом, усадьба, физическая работа – всё это хорошо, но не это главное… слишком много требовал от себя Фёдор Абрамов, слишком много было замыслов, многое хотел сделать и постоянно жалел об упущенном времени».
Разве эти строки – не свидетельство глубинного понимания своего спутника жизни и заботы о том, чтобы он успел реализовать свои замыслы? Да и сам Абрамов осознавал и ценил это. Вот что произнёс он в день своего шестидесятилетия:
«Я не могу не сказать… самых добрых слов о моей жене, которая тоже сыграла очень большую роль в моей писательской судьбе.
… Я учился в то время, когда, так сказать, нашим Евангелием был «Краткий курс». Я его конспектировал, вернее, переписывал раза три в своей жизни. Но с этим «евангелием», к сожалению, далеко в литературе не уйдёшь. И мне попалась жена, у которой был с ранних лет, с юных лет обострённый вкус к вопросам нравственным, духовным. И наш семейный брак – это и брак социологии и нравственности. Я, конечно, был отчаянный социолог… Я не могу не сказать о ней добрых слов, потому что она – мой соратник. Она – человек, без которого я вообще-то ничего не делаю ни в жизни, ни в литературе. Я не скрываю: я подкаблучник. Но, я думаю, каждый нормальный мужчина – подкаблучник»
ЛЮНЯ
Она открыла мне дверь, опираясь на железное сооружение, название которого я не удосужилась записать, – думала, запомню. С ним она передвигалась по квартире, оберегая случившийся в декабре и заживающий теперь вывих шейки бедра. Для человека в возрасте происшествие это серьёзное, особенно если учесть, что родных и близких в большом городе можно пересчитать по пальцам. Это раньше («при большевиках», выражалась она) вдова известного человека не была бы забыта, и уж всяко кого-нибудь приставили бы к ней для ухода. Теперь же помогала иногда соседка, иногда – приезжающая с другого конца Санкт-Петербурга племянница Фёдора Александровича, сама уже немолодая.
– А из больничного кошмара домой меня забрали додинские ребята, на руках на третий этаж подняли, – сказала Людмила Владимировна. – Они единственные остались, кто мне не изменил, не забывает… Мои братья и сёстры…
В огромной квартире на Петроградской стороне, где самому Абрамову довелось пожить всего полгода, повсюду развешены афиши спектаклей по его произведениям – «Деревянные кони», шедшие в своё время на Таганке, и «Братья и сёстры», до сих пор не снятые с репертуара в Ленинградском Малом драматическом театре. Для самого Льва Додина, главного режиссёра, не без абрамовских постановок приобрётшего мировую известность, это остаётся загадкой. Хотя разве загадка, разве тайна, а не норма то, что зрители, несмотря ни на что, ещё стремятся к свету и чистоте и хотят видеть перед собой, хотя бы на сцене, истинно русских, ясных духом людей?
Нет, они не только в деревне и не только в прошлом, не будем заблуждаться. 11 февраля целых четыре часа я провела рядом с человеком, такой свет и чистоту излучающим. Люня – так по-домашнему называл свою супругу Фёдор Александрович… Имя это и теперь удивительно подходило к ней, маленькой, тёплой, благожелательной, одетой в светлую ситцевую кофточку. В глазах её, несмотря на возраст и опыт, светились доверие к жизни и готовность тотчас же пойти – если бы не нога! – навстречу новым испытаниям.
С такой вот юношеской наивностью после смерти мужа взялась Людмила Владимировна за возрождение Веркольского монастыря, хотя все смотрели на неё, как на блаженную. И добилась ведь своего! В глухой глуши вновь действует святая обитель, появились насельники, и землякам Фёдора Александровича тоже есть где молитвенно склонить голову.
А в сорок первом, будучи двадцатилетней и беременной от первого мужа, она с той же неоглядностью отважилась среди всеобщей суматохи переселения отправиться к его родителям – почти без денег, без билетов, с немыслимыми пересадками… Добралась. Ребёнок, родившись, не дожил до двух лет, с мужем разошлась, а в биографию навеки осталось вписанным пребывание в Славянске на оккупированной территории. И этого ей не могли простить в Ленинградском университете, где после войны она пыталась защитить диссертацию.
Да и Фёдор Александрович, честно сказать, тоже побаивался этой страницы её судьбы.
– У него в голове один роман был! А тут я – под подозрением, да ещё и диссертация – о Бунине, эмигранте!
– Обошлось?
– Обошлось. Только научную работу пришлось оставить: я поняла, что не смогу разрываться между нею и помощью Фёдору Александровичу.
– Он прислушивался к вашему мнению?
– Да, хотя не всегда сразу. Он по характеру взрывной был, неуправляемый. Но этим очень похожий на мою мать, так что я его не боялась, понимала и прощала. Знала, что потом он обязательно согласится и исправит что-то по моему совету. А иногда приходилось и приказывать – полушутя-полусерьёзно: сядь и напиши правильно, я же доцент! – Она улыбнулась и спохватилась. – Вы не подумайте, я не честолюбива, просто что было, то было. Да и то на первых порах. Но я не раз замечала, как многие мои мысли и убеждения постепенно завладевали им и становились его собственными.
Она перелистнула передо мной хорошо известные мне страницы опубликованных дневников писателя и для убедительности показала: «Вот… Вот…»
«Подкаблучник»? Да. И ещё одно прекрасное доказательство того, что любого Мужчину делает Женщина, и нет в том ничего ни позорного, ни удивительного, просто – закон природы.
Замечено кем-то: русскому писателю должно повезти не столько с женою, сколько со вдовою, которая его издаст. Читателям Фёдора Абрамова повезло: во времена, когда вообще сложно напечатать что-либо серьёзное, благодаря усилиям Людмилы Владимировны вышло шеститомное собрание его сочинений.
– С тремя министрами разговаривала (друг за другом менялись!), пока деньги на последние два тома выбивала!.. А теперь у меня осталось последнее – главное дело…
«ЧИСТАЯ КНИГА»
Это дело считал для себя главным и Абрамов. «Чистая книга, Чистая книга… Во имя её прошу жизни!» – взывал он и за полгода до смерти записывал:
«Господи, задыхаюсь от счастья: завтра окунусь в бумаги «Чистой книги». Только бы не утонуть. 83-й год может стать годом великой радости… Всё, всё – «Чистая книга».
Не одно десятилетие вынашивал Абрамов замысел главного своего романа, и рассказать о нём в двух словах тут немыслимо. Да и не знает его никто в деталях, кроме Людмилы Владимировны. В огромном кабинете Фёдора Александровича весь письменный стол сейчас занят многочисленными папками с материалами к этому роману. А на стене, где под стёклами полок – книги, собранные для работы над ним, фотография. Я даже замерла.
– Махонька?!
– Она…
Крошечная старушка со сморщенным хитроватым лицом и весёлыми глазами – из тех, что ходили по Руси, сказывая людям сказки, причитая над умершими, напевая колыбельные над малышами и тем зарабатывая себе пропитание.
«Поразительно: у Махоньки, неграмотной Махоньки свой широкий и самый правильный взгляд на мир, на жизнь, на человека… она… наиболее полно несёт в себе исторический опыт всей нации».
Всё, что на сегодняшний день опубликовано из набросков к этому образу, я прочитала, но никак не становилась для меня живою главная героиня «Чистой книги». Да, гражданская война, да, Махонька хочет примирить враждующие стороны. «Кто воюет? Да ребята, которым сказки сказывала». Конечно, они её послушают! Но перед решительным шагом хочет она спросить совета… у тех, кто жил прежде нас.
«Пошла к бывалошным славным людям России – уж они-то вразумят! А слава России что делает? Пьёт, пьянствует!
Пир у князя Владимира, а под стольным градом татарва кровожадная, а надежда и опора государства – Илья Муромец – в темнице.
Пошла к Ивану Грозному. Тоже пьянство, да ещё казни…»
Этот сюжетный ход – путешествие в прошлое – никак не убеждал меня, казался надуманным. Пока Людмила Владимировна, в материалы романа погружённая, не обронила:
– Она носила в себе все времена. Вот её потчуют в одном доме, а она и отвечает: спасибо, сыта, только что на пиру у князя Владимира отобедала. И начинает перечислять, что ела, все блюда тогдашней кухни…
Я хотела начать публикацию с готовых кусков романа. Вы знаете, есть удивительно злободневные споры пинежских ссыльных о том, какими путями идти России. Но потом поняла, что это не даст полного представления о замысле, только запутает. Теперь знаю: нужно вычленить судьбы всех героев, проследить эволюцию каждого характера, кто к чему и через что пришёл, а написанные страницы отнести в приложение…
Не один год готовила себя Людмила Владимировна к этой работе: всё не смела взяться.
– А тут, видно, время пришло – не зря же я с ногой в больницу попала. Вот лежу среди чужих страданий и думаю: надо терпеть, раз послал Господь такое испытание. Пока буду привязана к дому, нужно садиться за «Чистую книгу». Страшно не успеть… Фёдор Александрович, когда что-то новое понимал в образе Махоньки, ночью меня будил, чтобы поделиться, – так это было для него важно… А когда он умер, первое, что у меня вырвалось в больнице: «Господи, почему у России отняли «Чистую книгу»?!
Она подавила в себе глубинный ком.
– Он был единственный человек в творческой среде, который мог бы объединить здоровые, не разрозненные склоками силы нации. За ним бы пошли, хоть он и был одинок. Потому и пошли бы, что он не принадлежал ни к какому лагерю. А теперь… Случись что со мной – страшно за архив, – она обвела глазами кабинет мужа. – Те же большевики, при всех их минусах, сделали бы из этой квартиры музей писателя, а нынче… Конечно, рукописи пойдут в Пушкинский дом, но кто и когда возьмётся за «Чистую книгу»? А она так нужна людям, особенно сейчас…
До дверей Людмила Владимировна проводила меня, опираясь на ту же подружку-железку, и ободряюще улыбнулась: ничего, дескать, не переживайте, выдюжим! И подарила мне, кроме прочих, свою книгу «Дом в Верколе».
Лишь перечитав её после личной встречи, я поняла, что стоит за одним из первых её абзацев:
«…должна написать о Верколе, ибо эту важнейшую грань его жизни ещё никто не знает по-настоящему… О начале пути Фёдора Абрамова будут ещё писать… Мне же должно рассказать о том, чему была свидетелем и соучастником, что видела, знала, в чём помогала, как могла. Так начну исполнять его завещание, последний завет. Перед роковой операцией он сказал мне 10 мая 1983 года:
«Думаю, всё будет хорошо, а если катастрофа – живи за двоих и заверши мои писательские дела».
Она живёт. За двоих.
***
11.6.98.
Дорогая Нина! Давно получила Ваше милое письмо и две публикации. Но отвечаю почти через месяц.
Ваши слова меня очень тронули. Я тоже нелегко схожусь с людьми, но в Вас я почувствовала родную душу. И письмо, и публикации это лишний раз подтверждают.
Я с 6 июня нахожусь в санатории «Дюны» под Петербургом. И давно, очень давно я не отдыхала с таким комфортом. Вообще я не помню, когда в последний раз отдыхала, – лет 7 или 8 назад, не считая, конечно, жизни в Верколе. Но там всё-таки приходилось работать и по дому, и за столом. А сюда я впервые за много лет не взяла никаких рукописей, никакой работы, ибо решила учиться ходить, чтобы ехать в Верколу уверенно.
Здесь пробуду до 17 июня, всего 11 дней, но для меня вполне достаточно. А 29 июня мы с Галей уезжаем в Верколу.
Лида Боброва собирается в Верколу в августе. Но Вы, вероятно, всё уже знаете…
Ф.А. всегда восхищался русской женщиной. И да поможет нам Господь, трём женщинам, создать достойный документальный фильм.
Я, кажется, Вам уже писала, что закончила работу над «Чистой книгой», отдала её в «Неву». Б.Н.Никольский прочитал и предлагает сделать журнальный вариант, хочет сократить много, но буду ещё с ним встречаться и обговаривать сокращения. Об отдельном издании думаю, но надо опять искать экономической помощи.
Теперь о Ваших публикациях. «Тоска по дому» хорошо и по тону, и по содержанию. У меня только одно маленькое замечание. «Чем живём-кормимся» – не очерк, а повесть. Очерком назвали в «Неве» и поместили в отдел публицистики, боясь цензуры. А Ф.А. представлял как повесть и затем во всех переизданиях печатал как повесть.
«Живи за двоих» тоже хорошо написано, живо и проникновенно. Но здесь есть неточности.
1. У меня был не вывих бедра (избави Боже от такого страха), а перелом шейки бедра.
2. Диссертацию я защищала не по Бунину, а о ранних рассказах М.Горького. А Буниным я уже занималась позднее в ЛГУ и Ф.А. «боялся»: была в оккупации и занимаешься
эмигрантом. Боялся, что опять уволят с работы.
3. И совсем не в моём духе «приказывать»… И никогда я не говорила «сядь и напиши правильно, я же доцент». Нет, нет и нет. Он ведь тоже был доцент. Это у Вас произошло невольное смещение фактов из моих рассказов. Это Ф.А., обижаясь на мои замечания, говорил: «Тогда садись и пиши сама».
Но ничего – это газетные публикации. А пишу Вам для будущей Вашей работы. Может быть, Вы когда-нибудь и напишете о Ф.А.
Надеюсь на встречу в Верколе. Не робейте в разговорах с Лидой. Во мне найдёте союзника.
Всего Вам доброго. Ваша Л.В.
8.12.98.
Дорогая Нина!
Простите меня грешную, что так долго не отвечала на Ваше доброе и подробное письмо. Спасибо. Я тоже не раз обращалась к Вам устно, а за письмо взяться не могла. Живу в страшной депрессии, ничего не радует, ничего не хочу делать, руки опускаются. Конечно, во всём виноват обвал в стране. Но надо как-то держаться. А я упала духом. Давно, давно такого не было. Вот и ждала, когда выйду из кризиса, чтобы написать Вам. Но время идёт, а настроение не улучшается. Поэтому ещё раз прошу простить меня, что вместо духоподъёмного письма получается такое тоскливое.
Летом я была на подъёме, была рада, что удалось приехать в Верколу, хоть ехала с костылями. И в монастырь ходила с ручным костылём. И не падала духом.
Я в Верколе подготовила журнальный вариант «Чистой книги» для «Невы». Надо было сократить листов 5. Это, как Вы понимаете, нелёгкий труд.
Осенью сдала в «Неву». Читала уже корректуру. В №11 должна появиться «Чистая книга». Но пока номер задерживается. Надо бы радоваться, а я унываю – мне кажется, что в наши дни всеобщего кризиса никто и не заметит и не оценит этой важнейшей работы Ф.А. и моей. Надо бы доставать деньги для издания отдельной книгой. А я не могу. Бог с ними. Может быть, переживём и когда-нибудь издадут…
Страшусь и за Веркольский музей. Но пока начальство обещало им даже помочь к 80-летию Ф.А.
Теперь о самом важном для Вас – о сценарии.
Да, честно говоря, я не одобрила сценария. Мне показался он очень растянутым, где больше разных «массовых» сцен, чем самого Ф.А. Это, может быть, было бы хорошо для серийного фильма, а для краткого – слишком раздроблено.
Может быть, я и ошибаюсь.
Честно говоря, я не верю, что сейчас удастся создать фильм о Ф.А. Но, повторяю, я вообще сейчас ни в чём не нахожу смысла. Только посещаю храм и молюсь Богу, чтобы он помог нашей многострадальной стране и мне грешной. В Верколе живут плохо, даже на хлеб денег нет…
Ещё раз простите меня, может быть, лучше было не писать вообще, чем такое грустное письмо. Но долг повелевал всё-таки ответить Вам.
Желаю Вам всего доброго, чтобы не покидало Вас вдохновение.
Ваша Л.В.