14.
После разговора с матерью, воображаемого и действительного, Кадна так обессилела, что легла спать среди бела дня. Она вдруг поняла, что устала стеречься, устала бояться, устала искать и не находить информацию, да просто устала вообще. Она с размаху плюхнулась в широкую, мягкую, тёплую постель, не раздеваясь, даже не сняв рюкзак с плеч, и тут же отрубилась. Как будто её выключили.
И приснился ей эротический сон.
Она снова смотрела в прекрасные, светлые, почти серебряные глаза. Сильные, нежные руки ласково скользили по её обнажённой коже, сверху вниз, с головы до ног. Он двигался над ней, и это было похоже на танец, медленный, томительный, великолепный. Голова кружилась, тело словно бы наполнялось немыслимо сладостным сиропом из сахара и лепестков роз, а душа – ошеломительно-яркой радостью. Ощущения нарастали, захлёстывали, будто океанской волной, вот-вот что-то должно было произойти, невероятное, доселе неиспытанное, пугающее и восхитительное. И тут…
Она проснулась.
В забытых наушниках рядом, на подушке, пел тягучий, медовый, солнечный голос.
Кадна заплакала от избытка чувств, от внезапной оборванности, от иллюзорности того прекрасного, что переживала только что.
Поднялась, чувствуя себя разбитой, и побрела в зал с портретами. Тупые взгляды автоматических надзирателей сопровождали её на протяжении всего пути, она не обращала на них внимания.
В зале девушка остановилась перед портретом, готовая упасть на колени и поклоняться, словно неведомому божеству.
За спиной загорелся большой настенный экран.
Кадна вздрогнула и развернулась всем телом.
С экрана смотрел Мендоса. Он улыбался. Девушке внезапно показалось, что она стоит голая под этим снисходительным и отчего-то сожалеющим взглядом.
-Любуешься? Видео нашла?
Кадна похолодела. Ей подумалось, что старый экзо-археолог знает про неё нечто постыдное. Она очнулась в сбитой постели, наверное, извивалась во сне от страсти. А ведь в её комнате, скорей всего, тоже есть видео-камеры. Мендоса подглядывал? Сейчас будет насмехаться?
Да не страшно. Теперь ей ничто не страшно. Диана Павловна поможет, мать не станет препятствовать, и всё будет хорошо.
Девушка выпрямилась, гордо и спокойно.
-А хочешь посмотреть ещё кое на что?
Он преподнесёт собранный компромат? Такие люди, как Мендоса, постоянно выискивают сплетни обо всех окружающих. Только он просчитался. Она, Кадна, не поверит никакой, даже самой убедительной лжи.
-Иди за путеводным знаком. Это хранится в подвале, там у меня тоже есть материалы.
На полу засветился треугольник с чёрточкой. Кадна по-взрослому усмехнулась и сделала шаг. Сияющая стрелка заскользила по мраморным плитам, указывая дорогу. Девушка быстро вышла из зала.
Стрелка неслась понизу, голографический живой портрет, нависая над головой, следовал по пятам.
Лестница. Холл первого этажа. Спуск в подвал. Неизменные камеры с бледными, потусторонними глазами – по всем углам. Тяжёлая дверь распахнулась сама собой. Никаких стеллажей и шкафов, пустая комната, ни компьютера, ни унибука. У дальней стены стол или комод.
Кадна подошла вплотную. Подвальный мрак рассеивала только голограмма да слабые узкие лучи от видео-камер. Стол оказался саркофагом. Девушка остановилась, сердце пропустило удар.
-Ну-у? Что же ты застыла? Загляни, крышка прозрачная.
В саркофаге лежала мумия. Черты мёртвого лица были вполне узнаваемы. Ветхая одежда еле прикрывала почерневшее сморщенное тело, прекрасные светлые волосы сохранились лучше всего.
Со стены звучал спокойно-издевательский голос:
-Человек, который тебе так понравился, далеко не молод. Он умер несколько тысяч лет назад, за несколько тысяч парсеков отсюда. А портрет и видео – это реконструкция по останкам, по методу профессора Герасимова, усовершенствованному при помощи современной техники.
Кадна стояла перед каменным гробом, тупо молчала и смотрела на иссохшие останки, которыми обернулась её мечта. Не было мыслей, не было слов, не было слёз.
Потом она попятилась и, как в тумане, пошла обратно.
-Ты куда? В парк, поплакать наедине с собой? Правильно, никто не должен видеть твоё горе. Люди не умеют сочувствовать, только посмеются.
Точно, в парк, надо идти в парк.
-Будешь возвращаться, прихвати цветочки. На могилу полагается приносить цветочки.
Она больше не слушала, шла, словно сомнамбула. Забрела в гущу зарослей, рухнула на землю и завыла, как смертельно раненный зверь, раздирая криком горло. Она корчилась и каталась по земле, царапала её ногтями, выдирала пучки травы, разбивала кулаки в кровь о камни и сучья, и кричала, кричала, кричала… Пока не затихла в изнеможении.
Ей хотелось умереть. Исчезнуть из мира прямо сейчас. Она здесь одна, её никто не видит, можно спокойно покончить с собой и с этой убийственной, режущей болью в груди. Никто не помешает. Никто не будет по ней страдать.
А как же мама? Её суровая, авторитарная, вроде бы сильная мама. Она не перенесёт.
Говорят, что надо жить, несмотря ни на что. Но зачем? Где найти причину, опору, надежду? Жить просто так, из упрямства? Кто подскажет?
В отчаянных ситуациях ты рискуешь остаться одна, поэтому сначала спаси себя сама. И тогда потом тебя спасут другие. Может быть. Но она же, непонятно зачем, убежала ото всех. Даже к матери не поехала.
Надо подумать. Надо вернуться куда-нибудь.
Она поднялась и пошла назад, сама не понимая, что и зачем теперь делает.
Возле аллеи пошатнулась, оступилась, чуть не упала на клумбу.
Цветы?
Да, на могилу полагается приносить цветы.
Она наклонилась, деревянным движением, словно старинная заводная кукла. Оглядела приземистый вазон, судорожно вырвала пучок стеблей вместе с корнями, прижала к груди. И пошла дальше, спотыкаясь.
За её спиной приземлился аэробус.