Три монолога о стихах и стихотворцах

 
Монолог первый

Мы любим свои стихи потому, что они рождены нами, любим – как детей. И мы знаем, что произвести на свет стих – это еще не всё. Надо его воспитать, чтобы не стыдно было при случае предъявить, чтобы можно было появиться с ним на людях, в приличном обществе. Воспитывая стих, мы учим его ритмике и вокалу, прививаем ему хорошие манеры, следим за тем, чтобы он выражался подобающим образом. Все это требует времени, упорства и терпения. Но иначе нельзя: по детям судят о родителях, по стихам судят о нас.  По этой причине наши стихи мы старательно облагораживаем и обычно выводим в свет тогда, когда мучительный процесс приближения к совершенству дает сколько-нибудь обнадеживающий результат.

Наши читатели (те, что не писатели) любят наши стихи потому, что восхищаются нашим  стихотворческим талантом, которого у них отродясь не было. Большинство из них отдают предпочтение глагольным рифмам типа «занемог – мог» или «гуляет – подгоняет», к которым они привыкли со школы. Они же обожают стихи про любовь, особенно безответную, про осень, непременно зарифмованную на «просинь», а также про флору и фауну. Но больше всего эти читатели ценят стихи, посвященные им самим, и при наличии таковых – боготворят автора и гордятся дружбой с ним.

Собратья по перу любят наши стихи именно потому, что понимают, чего стоит написать приличное стихотворение. Они знают не понаслышке, что такое муки творчества. Недаром великий англичанин сказал: «Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним». Или что-то в этом роде. Конечно, он имел в виду стихотворку и стихотворца. А переводчики потом что-то напутали. Да и как не полюбить чужой стишок, если он вышел таким милым, во всех отношениях удачным, отбивающим ритм, как часовой механизм,  да еще украшен букетиком  свежих образов. А если вышел он не таким совершенным, с кучей погрешностей, то тем более не полюбить его нельзя – из состраданья к ним. Опять же есть повод проявить по отношению к автору доброе участие, подсказать, подправить. И полюбить заодно и автора еще сильнее, ибо «мы любим людей за то добро, которое им сделали», как сказал наш  всемирно почитаемый классик.

Монолог второй

Нет, не любим мы стихов, особенно своих. Да и за что любить-то? Самое дорогое, интимное, сокровенное и тайное, что положено хранить и оберегать от чужого глаза, стихи наши беззастенчиво  разглашают. Просто стриптиз какой-то – мечется душа в чем мать родила в стеклянном зверинце и кричит на разные голоса: «Услышьте! Проявите участие! Спасите! Помогите!» Совсем забыли совет гениального поэта: «молчи, скрывайся и таи…» И далее подробно по всем пунктам утайки. Кстати, тоже в стихах. Но там хоть правильное наставление дается. Только кто это наставление помнит! Как нахлынет – спасу нет: или головой в омут, или стихи пиши…

Читатели в большинстве своем стихов терпеть не могут. А если терпят, то только в случае жестокой необходимости. На работе во многих учреждениях юбилейные поздравления в стихах составляют – это же намучаешься, пока напишешь. А прочтешь – сразу свет не мил, столько всякой белиберды наворочено! Открытку поздравительную покупаешь, а там уже стишок типографским способом пропечатан – содержания изумительной пошлости. Такую только заклятому врагу в порядке лингвистического терроризма послать можно.

 Реклама вся в стихах и песнях. Никуда не спрятаться, рифмы отовсюду так и лезут, из всех щелей. Ну можно ли после этого стихи в книжках читать? Только под дулом пистолета или под страхом лишения квартальной премии. У нас читатели вполне устойчивые склонности имеют, если что читают, так это газету «Метро», а еще журналы с цветными картинками и  подробным описанием интимной жизни звезд шоу-бизнеса. Надо же быть в курсе событий: как там Алла Борисовна на заслуженном отдыхе, что пьет, чем закусывает, кого прокляла, кого усыновила и прочее. Ясно как день: не нужны читателю стихи  – ни для какой надобности.

Стихотворцы чужих стихов не то что не любят – они их просто за стихи не считают. Один совершенно новый классик  ХХI века так и выразился: русская поэзия начинается с меня. То есть раньше была либо не русская, либо не поэзия. Очень определенно и даже удобно, особенно для изучающих отечественную поэзию: прочел обе его книги – и вся поэзия как на ладони. Молодец он – все по местам расставил, душой не покривил, так и решил: «лучше горькую, но правду, чем приятную, но лесть», как выразился один непризнанный поэт ХХ века.
Так что не обольщайтесь, господа, если кто ваш стих ненароком похвалит, не верьте! Все это ложь и коварство – просто ему  от вас чего-то получить надо. А по-другому, видно, не вышло…

Монолог третий

Чего хочет поэт? Если женщина – то его, своего героя. Не обязательно встретить, герои-то редко заходят туда, где бывают поэты, не обязательно присвоить, пусть остается свободным. В  крайнем случае, она желала бы видеть его изредка, а все остальное время – до и после  – предвкушать счастье и наслаждаться его послевкусием. Она  пишет ему письма, она сочиняет себе стихи, она создает  такой совершенный образ, который  мог пригрезиться только Петрарке, если бы он был женщиной.

Своему прекрасному творению она, не скупясь, отдает все драгоценные дары, которые способно создать ее пылкое воображение. Её поэтический талант  облагораживает хрусталь, заключает его в изящную оправу, заставляет светиться. Если женщина  поэт, ее герой – по меньшей мере! – гений. И, конечно, потом она найдет его, точнее – назначит своим героем какого-нибудь случайно встреченного, не обязательно привлекательного, но обязательно непохожего на многих, как бы это помягче сказать – странноватого и нездешнего.

И с этого момента начнется не слишком долгий, но упоительный отрывок ее жизни, наполненный самой настоящей, самой безумной влюбленностью. И, конечно, когда-нибудь этот головокружительный роман закончится, и опять хлынет поток стихов, в которых все случившееся с ней переместится в прошедшее время. Она будет страдать, переживая утрату, разочарование, безнадежность и даже ощутит горечь разлуки на губах.

 А призрак развенчанного героя еще некоторое время помаячит между строками, но вскоре соскользнет, как тоненький обмылок с мокрой ладони. Но при этом она даже не подумает что-нибудь сломать в своей жизни, кого-то бросить или поменять  одного на другого, потому что знает, что в сущности девять десятых мужчин одинаковы, а найти ту одну десятую практически невозможно. Даже если женщина поэт, она  безумна не до такой степени, чтобы не знать: если мужчина вообще  чего-нибудь хочет, то это выпить и получить женщину, но при этом никто не гарантирует, что он непременно окажется поэтом.