На даче в Малаховке

Как только я пошла в школу, сразу же «подхватила ветрянку», потом переболела корью. К концу учебного года, по словам бабушки, «совсем
позеленела», и меня решено было на лето увезти из Москвы для оздоровления, потому что «третий год без воздуха- ребёнок совсем зачахнет». Началось обсуждение главного вопроса- где проводить лето. Решили, что лучше всего в Малаховке, на даче у бабушкиной племянницы тёти Кати-всё-таки не так далеко от Москвы, как деревня, и по той же дороге, по Казанской -«сухой, потому что там почва песчаная» и «воздух там прекрасный, потому что леса сосновые». Поехать туда предложила тёти Катина дочка Лидушка, часто у нас гостившая.
-Крёстная, - обратилась она к бабушке:
-Мама будет вам рада, а то она всё одна и одна:
братья в армии, отец и я целый день на работе, а дачники-чужие люди, да и ход у них отдельный, мы им залу с террасой, что на Аптекарскую выходит, сдаём. Да там их всего двое, люди пожилые, а вы будете в мезонине жить, там, где у ребят комнаты были.
Голос у Лидушки звонкий, говорит она очень быстро, и бабушка, смеясь, называет её тараторкой, но Лидушка не сердится и продолжает уговаривать:
-Вспомните, какой у нас большой участок, настоящий сосновый лес. А теперь мы огород расширили-и картошку и огурцы свои едим. И подружки Лорусе найдутся. У Мани-молочницы дочка её ровесница.
-Так я маме скажу, что вы приедете, ладно?
Дедушка слушал Лидушку молча, а когда она ушла, заявил:
-Можете ехать в Малаховку, но моей ноги там не будет, и вы знаете, почему.
Бабушка проворчала:
-Тебе, папа, всегда все на голову садились, даже нянькин Михаил. Сам виноват. (Кем же дедушка приходится бабуле, если она зовёт его папой?-надо будет у него узнать.Спросила у дедушки, оказалось очень просто: «Как дети пошли, мы с твоей бабушкой стали звать друг друга мамой и папой». )
Через много лет мама рассказала мне, почему дедушка не ездил на дачу. Эта давняя история началась ещё до революции, когда тётю Катю взяли из деревни нянчить старших маминых братьев-погодков. Так она стала называться нянькой. Дедушка выдал её замуж за своего приказчика Михаила Федоровича Мосолова, который, работая у деда в его магазине, накопил денег и купил дачу в Малаховке. Сам дед сделать этого не мог и очень на Мосолова обиделся.
К счастью, бабушка не обиделась на няньку- тётю Катю и её мужа, и каждое лето мы с ней стали проводить в Малаховке.

1.
Я полюбила дачный участок, такой большой и прекрасный, что по нему грех было бегать в обуви. И целое лето я надевала сандалии только выходя за калитку.
За калитку мне даже не хотелось выходить: ни на пыльную дорогу, ведущую к станции, ни на безлюдную Аптекарскую улицу.
С утра я проведывала небольшую полянку меж сосен, поросшую длинным травянистым мхом- там зрели на солнышке ягодки земляники. Поспевшие ягоды и грибы, которые иногда попадались у самого забора, я приносила тёте Кате.
Потом надо было налить молока котёнку Мурзилке и побегать с добрым псом Пиратом-мне разрешали иногда спускать его с цепи.
А ещё -собрать шишек для самовара, сменить букет на террасе, отыскать на грядках созревающие огурчики, навестить заболевшую дачницу Нину Иосифовну, почитать, мерно покачиваясь в гамаке, и довязать, наконец, шарф кукле.
Иногда я играю с Зиной- дочкой тёти Мани-молочницы. Но чаще она  занята- помогает маме пасти корову Дуську или заготавливать той же Дуське сено на зиму.
Вечером мы с бабушкой ходим на станцию встречать московский поезд: приезжали с работы тётя Лида, хозяин дачи-Михаил Фёдорович Мосолов, иногда Катюша (моя молоденькая тётя) и мама.

Однажды мы встретили утренний поезд, идущий в Москву из Голутвина; «навестить» бабушку и тётю Катю приехала их очень старенькая родственница из деревни- низенькая, в платочке, с добрыми голубыми глазами на морщинистом лице.
Она привезла гостинцы: сушёную черёмуху –«чай заваривать», мешочек липового цвета-«от простуды» и вязочку белых грибов.
Пока тётя Катя ставила самовар, а бабушка готовила обед и собирала на стол, мы с бабой Феней (так звали гостью) гуляли по участку, поросшему высокими смолистыми соснами. Вдоль дома росли золотые шары и мыльный корень, а возле кадок с дождевой водой- влаголюбивые незабудки. Мы полюбовались клумбой с ирисами и лилиями, посидели в беседке под клёнами и подошли к огороду, примыкающему к Почтовому тупику. Там росла картошка, огурцы, лук и редиска. Вдруг баба Феня сказала:
-Поздно сегодня гулять итти, третий час, должно быть.
Я удивилась, откуда она знает, сколько времени-у неё часов нет.
-Картофель свои цветочки закрыл, вот откуда. А вот ноготки растут.   Понаблюдай за ними, через пару часиков и они засыпать станут. Цветы, они живые, им и спать и есть хочется, и пить.
Оказалось, баба Феня знает много удивительных вещей. Застывшую капельку пахучей смолы, которую я отколупнула от сосны, она назвала «живицей-очень она для людей полезна», а когда мы подошли к бузине, и я заметила, что её ягоды есть нельзя, баба Феня сказала, что это людям нельзя, а птицам можно:
-Смотри, какие кисти богатые, птицы зимой голодать не будут.
А мы с тобой, дочка, сорвём сейчас несколько гроздей бузины, да и почистим тёти Катин медный самовар. Увидишь, как заблестит.
У забора, рядом с малинником, сидел на цепи мой друг Пират. Я подошла погладить его и пообещать, что принесу что-нибудь вкусненькое после обеда. На бабу Феню Пират не стал лаять, видимо, признал её.
Перед обедом я помыла руки, намылив их цветками мыльного корня. Баба Феня похвалила:
-Знаешь, почему цветок «мыльным» зовут? Молодец.
На следующее утро бабушка, баба Феня и я отправились на прогулку.  Пройдя леском, мы вышли на луг. Вдруг бабушка заговорила:
-Колокольчики мои, цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
-Бабушка, а дальше?
Вот так всегда-начнёт говорить стихотворение, а что дальше- не помнит. Так я и не узнала про проделки собачки Бим, жившей у «бабушки-забавушки»; не узнала, что приключилось с малюткой, который шёл по улице, замерзший и уставший.
Бабушка оправдывалась:
-Знаешь, когда я эти стихи учила? Полсотни лет прошло.
По совету бабы Фени я разулась. Колко, но приятно итти босиком по скошеной траве. А чтобы она не очень кололась, я стараюсь её пригибать, иду, чуть подворачивая ступни, невысоко поднимая, «волоча» ноги. День погожий. Баба Феня угадала, что дождя не будет, «потому что с утра роса была обильная и стоял туман».
Идём вдоль поля. Баба Феня срывает колосок и спрашивает меня:
-Ну, а это? знаешь, что это?
Я не знаю, не могу отличить пшеницу от ржи, путаю с овсом. Первый раз я вижу поле. Зато цветы вокруг-ромашки и васильки-мне знакомы и любимы. Я отстаю от взрослых, срываю самые крупные ромашки, самые красивые васильки-какой букет! Еле удерживаю его двумя руками-будет тут и на венки и в вазы поставить.
На даче нас встретила Катюша:
-Ой, какая роскошь. И не жалко рвать?
Сама ведь говорила, что в поле ромашки и васильки-сорняки. А теперь  дурачится, дразнит меня и тут же отбирает часть цветов на букеты, а из остальных мы плетём с ней венки. Осталось несколько сломанных стеблей, и Катюша, ловко прикрепив их к шпильке, втыкает эту шпильку в бабушкину причёску.
Бабушка смеётся, отбивается:
-Да ну тебя, выдумала тоже,- но я скачу рядом:
-Бабушка, так красиво...,-
И правда, крупная ромашка и насколко нежных васильков замечательно выглядят на тёмных, без единой сединки бабушкиных волосах, и я отмечаю, какие большие, такого же, как у васильков, цвета, глаза у моей бабушки.

.Замечательно проходят на даче мои первые школьные каникулы.
1944 год, идет война, но до меня она доходит глухо, только через тревожное ожидание почты (от дяди Шуры последнее письмо с фронта получено два года назад, в мае 42-ого), обсуждения новостей за столом, да изредка яркими событиями, одно из которых случилось тем летом.
Ранним утром тётя Катя стала о чём-то шептаться с бабушкой, потом я услышала, что бабушка «непременно там будет, а как же...». Ещё не зная, о чём речь, я заявила, что и я там буду обязательно. На этот раз бабушка не засмеялась и не отшутилась(«наш пострел везде поспел»), но очень серьёзно ответила:
-Нет, нет, тебе рано. Я поеду без тебя.
А тётя Катя ласково, как всегда, обратилась ко мне:
-Пойдём с тобой на базар, а потом бабушку из Москвы встречать,-
и к бабушке:
-Крёстная, ты ведь трёхчасовым назад?
-Дак когда всех прогонят, кто знает. Говорят, их там тьма- тьмущая...
-Как всё закончится, так и приеду.
-Бабуль, кого прогонят? Кого тьма-тьмущая?
-Немцев пленных, вот кого. Их по Садовому кольцу гнать будут. Поеду посмотрю, кто же столько горя нам принёс.
Мои просьбы и уверения, что я буду очень послушна, ни на шаг не отойду, не потеряюсь-не помогли. Пока я застёгивала сандалии, всё-таки надеясь на поездку, бабушка уже хлопнула калиткой со стороны Почтового тупика, которым все ходили на станцию.
Пришлось мне итти с тётей Катей.
-Грибков купим на жарку, а огурчики у нас лучше, чем на базаре. Вкусный с тобой обед приготовим,-приговаривала она по дороге.
Мои же мысли заняты были пленными фашистами:
-Страшные, наверное, даже на картинках в газетах смотреть ужасно,
а тут живые и их «тьма-тьмущая». Нет, не хочу их видеть.
Когда мы вернулись с покупками, тётя Катя разрешила мне самой набрать с грядок зелёного лука и редиски для салата и даже сорвать несколько огурцов, только напомнила, чтобы я не рвала маленьких огурчиков, дала бы им подрасти. Потом я помогала чистить картошку, соскребая молодую кожицу тупым ножом, отмывая картофелины до белизны. Время бежало незаметно.
-Ну, что, готова бабушку встречать? Пора уже. Поспешим, чтобы поезд не пропустить.
 Мы как раз поднимались на досчатую платформу, когда подошёл московский поезд. А вот и моя бабуля, с сумками в обеих руках и совсем невесёлая, без обычной улыбки.
-Устала, крёстная?,-тётя Катя подхватила одну из сумок.
-Ба, видела фрицев? Какие они, бабушка, расскажи,-пристала я.
-Да видела, видела. Какие? Обыкновенные,- и, обращаясь к тёте Кате:
-Знаешь, за ними поливальные машины шли. А в первой колонне пожилых много. Командиры их, наверное, в очках многие. Я на уголку стояла, возле Каретной, хорошо видела. А наши молчали. Народу-то много скопилось, и все молча стоят. Плакали некоторые.
-Кто? Фашисты плакали?
-О, Господи, ну какие фашисты. Да нет, со мной рядом женщина и, знаешь, Лорунь, -Вовик Цодиков.
Конечно, я знала Вову. Он появился в нашем дворе этой весной. Говорили, что ему уже десять лет, но я не верила. Во-первых, он был даже ниже Иришки (моей двоюродной сестры), а ей только в сентябре восемь будет, а во-вторых, учился он в первом классе. Элка Цодикова рассказывала во дворе, что её брата (так она его называла, хотя они ну ни капельки не похожи) кто-то прятал больше двух лет (его фашисты за что-то убить хотели), а потом разыскал дядю Алика (Элкиного папу) в Москве и переправил к нему из-под Киева. Вова был тихий, светленький мальчик, я его не боялась, он никогда не задирался, не то, что Колька рыжий, по прозванью Ржавый гвоздь, который мне чуть руку не вывернул и дразнил Рыбой-кит.
-И Вовик плакал?
-Да, у него ведь все родные погибли, вот он их и вспомнил. Бедный ребёнок.
Потом бабушка стала рассказывать совсем неинтересные вещи: что она привезла, как удачно отоварилась и как дедушке дали, наконец, рабочую карточку.
А я всё думала о Вове и очень его жалела. Значит, дядя Алик не родной ему папа. И нет у него ни папы, ни мамы, одна Элка-хвастунишка, которая задаётся, что теперь у неё есть брат, как у Веры Сомовой.

2.
Через год я опять провожу лето в Малаховке. Из армии вернулись братья Мосоловы, и мы с бабушкой занимаем теперь не две комнаты в мезонине, а одну маленькую внизу, по-соседству с «залой», которую снимают Нина Иосифовна с мужем, но муж « из-за работы» на даче бывает редко.
Нина Иосифовна по-прежнему, как два года назад, почти не спускается в сад, проводит время, лёжа в шезлонге на открытой террасе, читая французские романы. По виду она тёти Катина ровесница, очень худенькая, темноглазая, с гладкими седыми волосами, собранными в пучок. Тётя Катя и бабушка приносят Нине Иосифовне ягоды с рынка и покупают для неё молоко у Зининой мамы.
Я часто разговариваю с Ниной Иосифовной, остонавливаясь на песчаной дорожке перед террасой. Она учит меня якобы французскому языку и «прононсу»:
-Мари лен тре,
-Жан теле пасе...
Как-то она сказала:
-Сейчас ты на всю жизнь запомнишь названия всех голландских городов. Слушай и запоминай:
-Амстердам, Харлем, Арнам, Гаага, Лейден, Роттердам.
Прошло столько времени, но я, хоть ночью меня разбуди, могу тут же их назвать.
Вскоре Нины Иосифовны не стало.У неё был туберкулёз, поэтому она меня близко к себе не подпускала.
А через неделю не стало члена Правительства Михаила Ивановича Калинина. Был летний дождь, я бегала босиком по быстро исчезающим с песчаных дорожек лужам мимо опустевшей террасы и недоумевала, отчего может «уйти» «вечный всенародный староста», неужели «они» тоже болеют? И тоже туберкулёзом? А что если Сам...и подумать страшно.Что же тогда будет?
Взрослым задавать вопросы не стала. Побоялась, что бабушка  опять скажет, что я ещё мала.
Недавно я получила записку от большого мальчика, жившего от нас через три дачи: «Девочка, давай дружить. Антон»,
и показала её бабушке, но бабушка велела ответить, что мне только десять лет и что мне рано дружить с мальчиками. 
Я взбунтовалась:
-Бабушка, я уже большая. Столько книг прочитала, сама к маме на работу ездила, в прошлом году в пионер-лагере была, наконец, письма за тебя пишу. И готовить чуть-чуть умею.
Бабушка рассмеялась:
-Вот ты большая, а рожи перед самоваром корчишь, даже не замечая, что делаешь. Мне в голову не приходит кривляться перед самоваром, поэтому- я большая, а у тебя пока нос не дорос, чтоб большой быть, ты ещё маленькая.
-И причём тут нос?

По выходным дням мы с утра ходим встречать московский поезд.
Приезжают гости: тёти Лидины подруги, друзья хозяйских сыновей Миши и Толи, демобилизованных после окончания войны. На даче становится людно и весело.
На террасе всё время идёт чаепитие-самовар не сходит со стола.(Моя задача- обеспечивать самовар шишками). В хорошую погоду застолье переносится в беседку под клёнами; к двум старым соснам, растущим неподалёку, подвешивается гамак, никогда не пустующий.
Я вместе с гостями играю в лото, помогаю собирать ягоды к столу, участвую в хоре (запевает всегда Лиля-обладательница красивого контральто) и, конечно, не пропускаю совместных походов в лес.
Один из постоянных гостей, приезжающих на дачу каждое воскресенье, стал ухаживать за моей Катюшей и только её
приглашал прогуляться в лес или на озеро, а когда я «увязывалась» за ними, меня урезонивали:
-Дай им вдвоём побыть, не приставай к людям, или:
-Оставь ты их в покое. Пусть вдвоём идут.
Я не понимала, как я могу им помешать, ведь втроём-то веселее.
В конце концов, собиралась другая группа желающих пройтись; со мной соглашались, что чем больше народу, тем веселее, и мы направлялись в сторону соснового леса.
В конце лета Катюша и дядя Саша поженились, и моя любимая тётя перестала быть только моей.


3.
Следующее лето 47 года я провожу на даче с бабушкой и Катюшей, ожидающей ребёнка в начале осени. Мы занимаем комнату рядом с «залой». «Зала» сдана семье с двумя девочками, с которыми я не сдружилась- одной было три года, другой уже пятнадцать.   

-Ах, вы, разбойники. Ну, ты смотри, что творят...
Услышав тёти Катины возгласы, я выбежала на крыльцо. Я так и думала: Абка и Нёмка-неразлучные близнецы, опять пролезли с соседнего участка через дырку в штакетнике, там, где не хватало одной или двух планок, и пробирались к грядке с огурцами, а они в этом году уродились как никогда.
-А, оторвалась Катюша от книги,
-Значит, Сарра вернулась, она ездила устраивать мальчишек в детский сад. Я к ней зайду, давно собиралась.
-Я с тобой.
-Как же без тебя, хвостик ты мой,-Катюша засмеялась, слегка дёрнув меня за косичку.
Мы отправились на соседнюю дачу в Почтовом тупике к Катюшиной подруге, которая мне очень нравилась, напоминая Кармен, как я её себе представляла по повести Проспера Мериме.
Я наизусть знала, какой должна быть женщина, чтобы испанцы посчитали её красавицей: «три вещи у неё должны быть чёрные: глаза, веки и брови; три –тонкие: пальцы, губы, волосы...».
Как и у Кармен, глаза у Сарры были огромные и чёрные, губы «красиво очерченные, а за ними виднелись зубы, белее очищенных миндалин...» (мне очень нравилось сравнение зубов с миндалинами, которых я никогда не видела). В отличие от героини Мериме, Сарра была высока ростом, зато её волосы, «чёрные, с  синим, как вороново крыло, отливом», доходившие до лопаток, полностью подходили под описание волос Кармен и дополняли сходство Катюшиной подруги с красавицей в испанском вкусе.
И пальцы у неё были длинные и тонкие (такие, как надо); их
я рассматривала, когда, забегая к Сарре по поручению тёти Кати (что-то передать или отнести блюдце с первой клубникой), заставала её и её тихого и незаметного мужа склоненными над горой фотографий, которые они ретушировали. Сарра и её муж были врачами, но вынуждены были подрабатывать; семья их росла год от года-дети появлялись один за другим, и было их уже четверо: кроме близнецов «разбойников», Ханночка и годовалая Лия. Теперь они ждали ещё одного ребёнка.
Сарра очень-очень горевала, когда узнала, что в Белоруссии, близ Кобрина погибли в гетто её родители и младшие братья и сёстры. Она рассказывала моей Катюше, какие замечательные и весёлые это были люди, какая дружная была у неё семья. Называла она своих детей именами погибших и говорила, что этих имён на всех её будущих детей хватит.

Катюша велела мне заняться близнецами, а сама пошла в дом к Сарре «пошушукаться кое о чём».
Я догадывалась, о чём они будут «шушукаться», но особых перемен в Катюше не замечала, занятая новыми знакомыми.
Впервые у меня появилась компания ребят, охотно принимавшая меня в свои мальчишеские игры. 
Бабушка не останавливала меня, когда услышав условный свист, я тотчас прекращала все дела ( чтение, вышивание, попытки подтягиваться на турнике...), на ходу надевала сандалии и выскакивала за калитку, бросив бабушке:
-Бабуль, я к ребятам. Меня зовут.
Я играла с ними в «чижика», в «ножички», в круговую лапту и даже в футбол.
Командовал ребятами тринадцатилетний Лёвка. Мне он велел:
-Постой в воротах,
и я, стоя на пыльной дороге нашего Почтового тупика, между двумя консервными банками, обозначавшими ворота, следила за мячом, чтобы во-время отбить его, в азарте игры не замечая царапин, ссадин и синяков на ногах.
-Ты молодец, выходи завтра играть,-
хвалил Лёвка.
Однажды, после одного особенно удачного футбольного матча, Лёвка провозгласил меня «сухим вратарём» и пояснил всем, что так называют вратаря, не пропустившего ни одного мяча в свои ворота.
У него был взрослый велосипед, на котором он стал учить меня кататься «без рук» или, сильно разогнавшись, ехать, подобрав ноги, не касаясь педалей. И опять хвалил меня:
-Хорошо у тебя получается. Молодец.
Неделю назад он пригласил меня покататься по Красковскому шоссе. Не раздумывая я уселась на подушку, заботливо привязанную им к раме велосипеда. Лёвка вскочил в седло и повиляв немного по мягкой от пыли дороге в Почтовом тупике, выехал на знакомую Аптекарскую улицу, а потом на асфальтированное шоссе. Мы катили, не обращая внимания на обгоняющие нас грузовики и легковые машины, и
громко пели:
-Звенят ручьи, бом, бом, бом, бом..., и
«даже пень в апрельский день...»,
А потом, проехав изрядно, свернули на тихую поселковую улицу и спешившись, возвращались домой, вдвоем ведя велосипед. Настроение у нас было замечательное, всё нас радовало: и пожухлая августовская зелень, начавшие желтеть листья на деревьях, душистые флоксы и георгины всех цветов, росшие около дач, и надо всем- ясное небо и неяркое солнце. 
Времени мы не замечали, шли не спеша, рассказывая друг другу смешные истории и договариваясь, как будем встречаться в Москве.
На улице, возле дачи меня ожидали бабушка и Катюша. Первой заговорила Катюша:
-Паршивый ты поросёнок. Эгоистичный. Хорошо, близнецы видели, что ты с Лёвой на велосипеде уехала. Почему нам ничего не сказала?
Бабушка продолжила:
-Ты знаешь, что уже шесть вечера? Нельзя же так голову терять. Ты о нас подумала? Мы от беспокойства с ума чуть не сошли. И где же вы катались? Неужели на шоссе?! Своей головы на плечах нет!
Впервые меня сурово наказали, запретив выходить за калитку без взрослых.
Целую неделю я не играла с ребятами и не видела Лёвку.


Набрав в панамку шишек, я подбежала к нашему общему забору и с тыла напала на Абку и Нёмку, уже хрустевших огурцами.
-Ага, попались-,
Я открыла бой, бросив в них по шишке.
-О, да у них тоже есть чем кидаться.
Они начали забрасывать меня огрызками недоеденных, видно горьких, огурцов.
-Нечестно, двое на одну-,
пыталась я угомонить мальчишек, но они не отставали, пока я не поклялась, что ничего не расскажу их маме ( папу они не боялись, а мама могла сильно отшлёпать за такие «подвиги»).
Помирившись, мы забрались в малинник у забора, через который была видна Лёвкина дача. Я опять, в который раз, стала высматривать долговязую фигуру голенастого, белобрысого, загоревшего до красноты, похожего на негатив Лёвки. Можно было узнать у Сарры, куда он подевался- его родные по-соседски к ней заходили, но спрашивать я стеснялась.
-Лорунчик, тебе привет, отгадай, от кого?
Катюша вышла на крыльцо, а вслед за ней появилась улыбающаяся Сарра. Я подумала, что не только внешностью, но и горделивой осанкой походит Сарра на свободолюбивую Кармен.
«Интересная женщина»-говорили о ней на нашей даче, а какой-то очередной воскресный гость скаламбурил: «Интересная женщина в интересном положении».
Сарра протянула мне открытку:
-Вот, возьми. Лёва просил тебе передать. Они съехали с дачи и заходили прощаться.
В руках у меня оказалась трофейная открытка (таких много тогда продавалось на Малаховском рынке). На плотной глянцевой бумаге был изображён смешной большеголовый человечек с тоненькими ручками и ножками. Скосив огромные круглые глаза, он обрывал лепестки ромашки и гадал по-английски:
-Does she love me оr not?
На обратной стороне открытки я прочитала:»на память другу», а по углам  меленькими буквами было выведено:Л-Ё-В-А.

Я не знала, что это моё последнее лето в Малаховке, что жизнь моя круто изменится после приезда папы, который ( по сочинённой для меня легенде) достроил, наконец, железную дорогу на Колыме и начнёт строить набережную в Костроме на Волге; не знала, что с будущего года на зимние и летние каникулы буду уезжать к родителям, живущим вместе после десятилетней разлуки, и что никогда я больше не увижу Лёвку.
И не знала, что каждый раз, сорвав ромашку, я буду испытывать мгновенный укол- чувство тоски по потерянному другу; вспоминать, как весела и беззаботна я была во время велосипедной прогулки с Лёвкой; вспоминать мою Кармен-красавицу Сарру, стоящую на высоком крыльце, и счастливое лето, проведённое на даче в Малаховке.