В тот год я, чтобы получить возможность отдохнуть от благ нашей цивилизации и спокойно поработать, и чтобы ничто, и никто меня не отвлекал, решил пожить на маленьком острове в Тихом океане, одним из многочисленных островов Микронезии. На этом острове, кроме меня, жило только несколько десятков человек, местных жителей, в своих маленьких деревнях. Я снял угол у деревенского жителя - небольшая комнатка, стол с портативной пишущей машинкой, запас бумаги для письма и для рисования, и рисовальные принадлежности, которые я всегда возил с собой в своих поездках, стул, кровать и простая пища - больше для работы мне ничего и не нужно было.
С утра, быстро позавтракав нехитрой пищей островитян - жареной рыбой, фруктами и кокосовым соком - ее мне, как договорились, приносил мой хозяин, я уходил на берег. Вскоре я облюбовал для своих свиданий с океаном, как я это тогда называл, небольшое местечко на берегу. Маленькая бухточка, такая маленькая, что я мог не опасаться, что в ней постоянно будут появляться лодки жителей деревни. Она была защищена от ветра, который нескончаемо дул на острове, и была открыта только океану. Но вблизи от берега было множество мелей и коралловых рифов, поэтому океан не мог бы проявить всю свою мощь и обрушить ее на это место. Там мне очень нравилось. На берегу хорошо думалось. Многие проблемы, которые нам кажутся очень серьезными и, даже, неразрешимыми, в этом унесенном за многие тысячи миль от цивилизованного мира месте, решались в моей голове сами собой, или просто казались не стоящими внимания. Приходили новые идеи, новые сюжеты, и я, вернувшись в свою лачугу, садился за машинку и записывал. Работалось очень легко. По вечерам я тоже приходил на берег и подолгу сидел, любуясь вечной игрой волн и берега, освещенных чистым и ясным светом луны.
Вот и в тот вечер, я сидел на берегу при свете луны, а передо мной расстилался океан. Все мои чувства в такой обстановке, полной тропической романтики, были обострены. Я впитывал в себя запахи буйной тропической растительности, к которым примешивался неповторимый, ни на что не похожий, запах соленого океана. Высоко вверху, в макушках пальм, я слышал шелест ветра. Периодически, через равные промежутки времени, шум бурунов заглушал все остальные звуки. Буруны высоко вздымались прямо передо мной, обрушивались огромными шапками пены на берег и, наконец, разбивались на искрящиеся и пенящиеся круги на прибрежной гальке. Еще некоторое время после этого был слышан рев и грохот среди бесчисленного множества камешков, ярко сверкавших в лучах светившей луны. Затем океан отступал, как бы собираясь с силами для нового натиска на берег, и наступала тишина. А потом повторялось все сначала, снова и снова, и сейчас, передо мной, и до меня, и многие годы и тысячелетия назад.
Я продолжал сидеть и любоваться нескончаемой игрой океана и берега. Океан, казалось, решил настойчиво внушить мне, что он нескончаемо катит свои волны с востока, с востока. Поверхность океана волновалась. Восточный ветер, пассат, поднимал валы и катил их вперед. Огромные гребни, увенчанные шапками пены, появлялись из за горизонта, разбивались о берег моего острова, и уходили дальше на запад к другим островам. Океан, вздымая и гоня свои волны, вдали от берега не встречал никаких преград, и только теперь, у самой береговой линии, словно сердясь за то, что на его нескончаемом пути появилось препятствие, с ревом, сердито, разбивал волны об прибрежные утесы и рифы. А извечный восточный пассат, не обращая внимания ни на какие преграды, просто поднимался над берегом, лесами и горами моего острова, и продолжал свой нескончаемый путь к западу, все дальше и дальше, в сторону заходящего солнца.
Дни слились для меня в одинаковый поток времени, монотонный и однообразный. Я и не возражал против такого однообразия.
В один из таких дней, я, как обычно, сидел на берегу. Со мной был большой блокнот для рисования и рисовальные принадлежности. Я делал зарисовки мыса, находящегося неподалеку. Дул легкий пассат. Было замечательно хорошо на берегу. Работа шла. У меня было прекрасное настроение. Я – один, и мне никто не нужен.
Я смотрел на океан, недалекий мыс и в свой рисовальный блокнот. Но вдруг я почувствовал, что не один на берегу. С легким чувством неудовольствия я повернул голову. Рядом со мной стояла женщина. Невысокого роста с красивыми каштановыми волосами и огромными серыми глазами, которые так и выделялись на ее некрупном и немного бледном лице. Все это я заметил еще и потому, что в отличие от местного обычая носить широкополую шляпу, защищающую от солнца, ее голова была не покрыта ничем, и подставлена лучам тропического солнца, которое в это время светило уже в полную силу. С виноватым видом она пыталась рассмотреть, что я рисую. Первым моим побуждением было сделать вид, что я не замечаю ее. Так мы и занимались некоторое время каждый своим делом. Я – рисовал в своем блокноте. Она, стараясь делать это, как ей, возможно, казалось, незаметно, наблюдала за моей работой.
Наконец она не выдержала. Да и стоять то ей было неудобно. «Вы здесь давно работаете? Вы – художник»? В двух словах, вежливо, я поведал ей о том, что, да, я – художник, приехал на этот остров поработать. Она уловила в моих словах оттенок неудовольствия тем, что мне помешали. И сказала неуверенным тоном:
- Извините, если я вам помешала, мне очень неловко. Если хотите, я сейчас же уйду. . .
Но, по той неуверенности в голосе, даже робости, с которой она проговорила эти слова, чувствовалось, что уходить ей совсем не хочется.
И весь ее облик свидетельствовал о какой-то неуверенности, растерянности. Кроме того, ощущалось, что ее все время что-то гнетет. Не дает ей спокойно разговаривать и жить. Меня, конечно, все это заинтриговало, хотя, из вежливости я не задавал ей никаких вопросов, не вынуждал на откровенность в разговоре со мной.
Время шло. Так мы с ней и работали. Я – над своим эскизом, стараясь точнее передать мое видение недалекого мыса. Она – внимательно следя за моей работой. Постепенно она даже перестала мешать мне своим присутствием. Мы с ней были как бы коллеги. И, поэтому, когда большая часть моей работы была уже почти закончена, и подошло время обеда, я, достал немного жареной рыбы и фруктов. И обратился к ней:
- Пора, подкрепиться, не правда ли? Вы не составите мне компанию?
- Если только я вас эти не стесню. Признаться, я давно ничего не ела.
И это, судя по ее усталому, даже изможденному виду, было правдой. Она взяла кусочки рыбы и банана, и, слегка отвернувшись от меня, стала есть. Я тоже не торопливо ел, в мыслях вернувшись к прерванной работе. Обдумывал, как я закончу свой эскиз. Одновременно я поймал себя на том, что мне не дает покоя тайна моей незнакомки. Так я ее назвал, ведь, в отличие от меня, она даже не представилась. Мне кажется, она даже не обратила внимания на правила приличия. Как ее зовут, я так пока и не знал. Конечно, была какая-то тайна, связанная с ней. И эта тайна, загадка не давала мне покоя. Но я считал неудобным обратиться к ней прямо за разъяснениями. Мне казалось, что ей нужно время, после которого ей самой захочется выговориться. И, как показали дальнейшие события, не ошибся.
Наконец, когда с едой было покончено, и я собирался вернуться к своему занятию, она вдруг заговорила, заговорила внешне спокойным, ровным, чуть хрипловатым голосом, в котором, однако, чувствовалось большое внутреннее напряжение:
- Я вам, наверное, кажусь странной?
Я не успел ответить, а она продолжала:
- Видите ли, в последнее время я многим, кто меня знает, кажусь странной. Особенно, самой себе. Я не всегда была такой. . . Меня зовут Кэтрин Карстнер. Мои друзья зовут меня просто Кэти. Мой бедный муж. . . Видите ли, он сейчас умер. На остров мы приехали три года назад. Мой муж, Дэвид Карстнер, был католическим священником и здесь, на острове, принял от своего предшественника небольшой приход. Ему достались кое-какие средства от его родителей, отец его тоже был священником. Мистер Карстнер – старший очень хотел, чтобы сын продолжал его дело. . . А Дэйв, так я называла своего мужа, считал, что бедные островитяне обязательно должны быть отвращены от своего язычества и обращены в христианскую веру. Мой муж родом из Дублина, хотя сама я не ирландка. Я родилась в Бирмингеме. Там я жила со своими родителями».
Она прервалась и с недоверием посмотрела на меня:
- Вам, наверное, все это неинтересно.
- Нет, что вы, продолжайте, пожалуйста.
- Да? Спасибо. А мне очень хочется с вами поговорить.
Я понимал, что ей хотелось сказать «выговориться», но ничего не сказал, а продолжал ее внимательно слушать.
- Так получилось, что я приезжала в Дублин посмотреть выставку ирландских современных пейзажистов. Я ведь сама немного рисую.
Последнюю фразу она произнесла, как бы немного извиняясь.
- Ну вот, а там как раз проходил съезд католических священников. Дэвид делал большой доклад. Священники после заседаний ходили обедать в кафе, расположенное неподалеку. Так получилось, что в один из дней, это была пятница, в этом кафе перекусывала и я. Вот там мы и познакомились. Знаете, Дэйв мне сразу понравился. Такой спокойный, обстоятельный. Наверное, это то, чего мне всегда в самой себе недоставало. После завершения работы съезда и выставки все их участники разъехались по домам. Мы с Дэйвом обменялись адресами. И после этого почти целый год переписывались. Я радовалась, что он и в письмах был таким же, каким я его впервые увидела. А вскоре после этого какие то дела привели Дэвида в Бирмингем. Мы с ним несколько раз встречались. И, наконец, Дэвид сделал мне предложение. Я дала ему свое согласие. Сначала возражали мои родители, особенно отец. А я бы никогда не решилась на такой шаг, не получив согласие отца. Ему не нравилось, что, выйдя замуж, его дочь, перейдет из англиканской в католическую веру. Но потом, познакомившись ближе с Дэвидом, он дал свое согласие. Нас обвенчали в католической церкви. И я стала миссис Карстнер. После этого мы уехали в Ирландию. А затем Дэвид получил место пастора в католическом приходе на этом острове. Его предшественник преподобный Эндрю МакТавиш был уже очень стар, и ему было трудно выполнять многочисленные обязанности. По его собственной просьбе он был отозван на родину. Вот так на острове появились мистер и миссис Карстнер.
- Поначалу все шло хорошо. Дэвид много работал в своем приходе. Он быстро научился говорить на местном наречии и сумел заинтересовать многих островитян, рассказывая в своих проповедях о боге, читая им истории из Библии, и объясняя их. Островитяне, эти дети природы, оказались наделенными очень пытливым умом, хотя и весьма примитивным. Многие из них довольно быстро согласились на воскресные посещения нашей маленькой церкви. Сначала приходили одни мужчины, но потом, на воскресных проповедях, стали появляться и женщины, правда, очень немного.
- Так прошло два года. Можно сказать, что за это небольшое время моим мужем был достигнуты значительные успехи в деле приобщения местных жителей к христианству. А я, в значительной мере, будучи предоставленной, самой себе, занималась тем, чем мне всегда нравилось и доставляло удовольствие – рисованием. Специально рисованию я никогда не училась. Меня можно назвать самоучкой. Если раньше, в Англии, живя с родителями, мое увлечение не встречало одобрения с их стороны, то здесь, на острове, мне никто не препятствовал заниматься любимым делом. Дэвид, быстро поняв. что у его жены нет сильного пристрастия к религии, не занимал меня множеством дел, которыми должна была бы заниматься жена пастыря. Собственно говоря, приход его был очень невелик, и со своими делами он прекрасно справлялся и сам. А я – рисовала. Исходила весь наш остров, завела знакомства с многими местными жителями, их семьями. Островитяне, как дети, занимаясь любимой игрой, охотно мне позировали. Скоро у меня накопился большой альбом зарисовок на местные темы – мужчины, женщины, их домашние животные, живописные уголки природы нашего острова. Муж просматривал мои рисунки и находил их очень интересными. Большей награды за свою работу я не могла бы себе представить.
- Однажды, во время одного такого своего похода, я познакомилась с местной семьей – мужем и женой. Сразу же они показались мне странными, не похожими на других островитян. Они жили не в деревне, как это принято здесь, а в отдельной довольно неплохой хижине. Мужчина, глава семьи, и это тоже мне сразу показалось странным, был мало похож на своих соплеменников. Как я позже выяснила, звали его странным именем Дон-О. Такого имени я не слышала ни у кого из других островитян. У него была кожа почти такая же белая, как у нас с вами. Он очень мало разговаривал, со своей женой, да и с другими островитянами объяснялся, главным образом, жестами. Эти жесты всегда носили угрожающий характер. Я сразу заметила, что и его жена, и другие жители острова, побаиваются его, да что там – побаиваются – просто боятся. От островитян я несколько раз слышала, что в глубине острова, в безлесной местности, есть котлован, мой муж говорил, что это, возможно, кратер потухшего вулкана – ведь наш остров, как и большинство здешних островов, вулканического происхождения. Так вот, в этом котловане, по ночам, иногда происходили странные вещи. Конечно, я этим заинтересовалась. По словам жителей острова – там было «место обитания духов». Сначала я не придала значения этим словам – островитяне, если принять во внимание уровень их развития, очень суеверны, верят во всяких «духов», они считают, что в образе этих духов к ним, иногда, приходят их предки, и с ними общаются.
- Конечно, вы понимаете, мы – современные люди и не можем во все это верить, во всяком случае, полностью.
Она так и сказала, а мне почудилась доля недоверия, ее собственного сомнения. Но она продолжала свой рассказ:
- Однажды я снова была в этой семье. Мне хотелось уговорить позировать для портрета женщину. Мне казалось, что она согласилась бы. Но ее странный муж ее отговаривает, более того, просто запрещает. Причины этого я, конечно не знала. Я считала, что все-таки смогу ее уговорить. Когда я пришла, дома был один хозяин. Увидев меня, он сразу сказал на своем ломаном английском, что его жена делает только то, что он ей приказывает. Затем тон его внезапно изменился. Стал каким-то вкрадчивым и мягким. «Мадам изучает наши обычаи. А хочет мадам посмотреть наши древние обряды?».
- Этот его переход в разговоре показался мне подозрительным. Но мне настолько было интересно все, связанное с нашим островом, его историей и обычаями островитян, что я, недолго думая, выразила свое согласие. Он предложил мне пойти с ним – «Если мадам интересно». При этом его лицо исказила ухмылка, но я все же согласилась. Он пригласил меня следовать за ним. «Здесь недалеко». Я шла за ним, а он даже не оглядывался, как будто не сомневался, что я пойду за ним куда угодно. Действительно, мы шли недолго. И, как-то не заметно, мы очутились на той самой поляне, кратере потухшего вулкана, о которой я столько слышала от местных жителей. Странное это было место. Только что шумел недалекий океан своим не на что не похожим шумом, ветер качал верхушки пальм. И вдруг – все смолкло. Нас окружала полная тишина. Растительности почти не было. Ни гордых высоких пальм, ни даже кустарников. Куда ни посмотри – везде мелкая, как бы примятая жесткая трава. В воздухе висело прямо-таки гнетущее безмолвие. Мой спутник, или, точнее, провожатый, этот странный человек со странной фамилией, вдруг остановился, подошел к середине поляны. Там виднелось подобие давно упавшего дерева. Остался только один пенек, очень удивительной формы. Форма эта напоминала небольшое кресло. Вокруг не было ни деревца. Поэтому это странное кресло так и приглашало усталого путника сесть в него. Дон-О сделал мне приглашающий жест. Я взглянула на него с удивлением. Он еще раз сделал движение рукой, как бы приглашая меня сесть в кресло, и отошел в сторону. Знаете, я в свое время много читала французского писателя Виктора Гюго. Мне нравились его романы. Так вот сейчас, на этом острове, в этом месте мне пришла в голову странная ассоциация. На Ламаншском Архипелаге, где происходит действие одной из моих самых любимых книг В. Гюго «Труженики моря», есть утес, по форме напоминающий кресло – каменное кресло, которое сделали в скале волны. Из этого, самой природой сделанного кресла, открывались замечательные виды на окрестности. Виды, настолько красивые, что многие люди, главным образом, из числа приезжих, и не знавших коварного свойства этого кресла, забирались в него. Под влиянием замечательного вида, легкого ветерка и чудесного морского воздуха, они легко засыпали. А когда просыпались – было уже слишком поздно, прилив поднимался, и лишь очень немногие, великолепные пловцы, возвращались живыми на берег. Остальные погибали. В этом и заключалось коварство. Вспомнив это, в голову мне закралась мысль – «а что, если я, вот так же сяду в это кресло, засну и уже не проснусь»? Я заколебалась, медлила подойти и сесть. Тогда Дон-О усмехнулся своей странной усмешкой, что-то невнятно пробормотал, и еще раз сделал приглашающий жест рукой – мол, не бойся, ничего с тобой не случится! Думаю, именно эта усмешка и вывела меня из оцепенения и нерешительности. Я сделала решительный шаг и села на этот природный стул.
И сразу все изменилось! Исчезла поляна, исчез Дон-О, исчезло все! Даже воздух изменился. Вместо жаркого тропического воздуха вдруг повеяло прохладой хвойных лесов. Я сразу вспомнила местность, в которой я жила. Вокруг меня поначалу ничего не было видно. Все скрывала какая-то неясная дымка. Постепенно, стали вырисовываться отдельные предметы. Вот появился край огромного хвойного леса. Даже стали видны отдельные сосны. Я уже говорила, что сначала появился четкий хвойный аромат, а уж затем сами деревья. Стало очень легко дышать. Сразу забылась удушливая атмосфера тропического острова. Да и сам остров исчез!
Здесь она прервалась и внимательно посмотрела на меня.
- Вы слушаете? Вам интересно?
- Да я слушаю, я внимательно слушаю – ответил я, и поймал себя на том, что, что-то в ее рассказе мне показалось знакомым. Что именно, я еще не понял, а потому продолжал слушать дальше.
- Я посмотрела вверх. Огромные кучевые облака ползли по небу. А вокруг меня, около моего «кресла» тянули к небу свои стволы огромные деревья. Я уже сказала, что дышать стало легко. Хотелось, чтобы это состояние длилось вечно. Но вот, прошло несколько минут, по крайней мере, мне так показалось. Атмосфера, обстановка стали меняться. Небо, еще несколько мгновений назад, такое ясное, с красивыми кучевыми облаками, заволокло тучами. Стало, прямо на глазах, темнеть. Еще несколько мгновений, и снова все изменилось. И все стало, как раньше – поляна, пень, в виде кресла, и я сижу в нем, Дон-О стоит неподалеку, смотрит на меня со своей обычной неприятной усмешкой. А я поймала себя на мысли, что жалею о том, что все кончилось, все стало по-прежнему. Это мое состояние, видимо, отразилось на моем лице. Дон-О мне сказал: «Пора идти» и еще «Не нужно, чтобы кто-нибудь еще знал о том, что вы увидели». Он внимательно посмотрел на меня, и если раньше такие его слова, слова туземца, показались бы странными по отношению к белой женщине, то сейчас, я восприняла их как должное. Я кивнула головой и встала со своего «кресла». Я пошла за ним, и через несколько минут мы были около его хижины. Внезапно я, может быть сама того не желая, сказала: «Мы еще придем туда»? Дон-О ответил: «Придем тогда, когда я сам этого захочу»! При этом он выразительно посмотрел на меня. И опять я не удивилась ни его взгляду, ни его словам. У меня тогда в голове была только одна мысль «Я хочу снова туда попасть»!
- Я не буду вас утомлять долгим рассказом. Со мной, после этого первого посещения поляны, что-то случилось. Мною все больше и больше овладевало желание вновь попасть на эту поляну. Я понимала, что мне не хочется иметь дело с Дон-О. Часто, во время своих прогулок по острову в поисках красивых мест для зарисовок, я, вспомнив все, что мне рассказывали местные жители об этой чудесной, волшебной поляне, путь, которым меня вел туда Дон-О, пыталась, много раз пыталась найти ее. Бывало так, что я, вспоминая дорогу, уже почти выходила на поляну. Казалось, стоит сделать последний шаг – и увижу это удивительное место с волшебным креслом посередине. Но, сделав этот шаг, я оказывалась совсем не там. И так случалось много раз, всегда. Я поняла, что без того, чтобы вновь обратиться к Дон-О, у меня ничего не получится. Видит Бог, как мне не хотелось этого делать! Но желание вновь ощутить то, что было со мной тогда, оказалось сильнее. И я опять пошла к дому Дон-О…
- Когда я пришла, он, казалось, совершенно не удивился моему приходу. Более того, он даже не поздоровался со мной. В другое время это показалось бы мне верхом непочтительности. Но тогда я, кажется, этого даже и не заметила. И, когда он, не пряча свою отвратительную усмешку, бросил мне коротко «Пойдемте», я восприняла это как должное, и покорно отправилась за ним. И снова повторилось то, что было и раньше – поляна, кресло, в которое без промедления я села. Снова исчезла окружающая обстановка… На этот раз чудесное видение продолжалось чуточку дольше, а, может, это мне так показалось.
- После этого я снова и снова ходила к Дон-О, безмолвно умоляя отвести меня на волшебную поляну. Это стало у меня навязчивой идеей. . . Я это понимала, но ничего не могла с собой поделать.
- Я долго ничего не говорила мужу. Я считала, что сама могу справиться с этой появившейся у меня внезапно манией. Смогу заставить себя не ходить на поляну. Я понемногу начинала уже ее бояться. Боялась – и хотела на ней бывать! Вот такое странное противоречие.
- Я говорила вам уже, что второе посещение, да и все последующие, становились чуть дольше. Усиливалось ощущение чудесного леса, его запаха. Вообще, как я обратила внимание, запахи на поляне, от сеанса к сеансу, как я это для себя самой называла, становились сильнее, гуще. Они все больше обволакивали меня, все больше усиливали желание того, чтобы этот «сеанс» подольше не заканчивался. Как видите, я все это понимала – но ничего не могла с собой поделать. И Дон-О, уже не скрываясь за прежней обычной почтительностью, давал мне понять, что я «в его власти», если можно так выразиться.
- Когда я уже более шести раз побывала на волшебной поляне, я, все-таки, решила рассказать мужу. Дэвид выслушал меня очень внимательно. Дэвид – очень тактичный и сдержанный человек. Он не стал меня бранить, а только сказал: «Тебе не следует больше там бывать, а с этим человеком я сам поговорю. Завтра с утра до вечера я уезжаю на остров К* (Это небольшой соседний с нашим островок, жители которого тоже входят в общину, возглавляемую моим мужем.). А когда вернусь, мы все решим. Ты не должна беспокоиться».
- Милый Дэвид! Мне стало так легко после его слов!
Она замолчала, а я сидел и думал над ее словами, все более, как мне казалось, понимая то, что произошло с ней. Но она, видимо справившись с охватившим ее волнением, продолжала.
- На следующий день с утра Дэвид уехал. Я оставалась дома. Мне хотелось привести в порядок многочисленные альбомы с зарисовками, которые я сделала. Работа шла, мои рисунки выстраивались в задуманных мною альбомах. Но, постепенно, я заметила, что мною все больше овладевает какое-то неосознанное волнение. Мне становилось все труднее сосредотачиваться на моих рисунках. И вдруг, на минуту прервав свою работу, я явственно увидела перед своими глазами знакомую поляну, и себя на ней, сидящей в знакомом «кресле». И, уже почти не сознавая, что я делаю, я сложила все свои рисунки. Я даже не обратила внимания на то, что большинство из них упали на пол, рядом с моим рабочим столом. Мне кажется, что я была уже в таком состоянии, что, даже заметив это, не стала бы поднимать. И я быстро вышла из нашего домика. Пошла, почти не разбирая дороги, к хижине Дон-О. К счастью, меня никто не видел. Это было не так уж близко, но я даже не заметила, как дошла. Дон-О сидел на своем обычном месте перед хижиной. Когда он меня увидел, он усмехнулся и сказал: «Не сомневался, что ты придешь сегодня». Я была в таком состоянии, что не обратила внимание на то, что он говорит «ты» белой женщине! А он продолжал: «Пойдем, сегодня тебя ждет удивительное приключение. Ты ощутишь то, чего никогда в жизни еще не ощущала»! Я почти не слышала его, я понимала только то, сейчас мы пойдем на удивительную, волшебную поляну!
- И мы пошли. Вскоре пришли на знакомое место. Я, по привычке, уже направилась к знакомому «креслу», но Дон-О остановил меня. Вот что он мне сказал, я помню слово в слово. «Наши Боги приготовили тебе великое испытание. Перед тем, как сесть в «Кресло великих духов», сбрось с себя свои тряпки. Боги хотят беседовать с обнаженной белой женщиной»! И вот, после этих слов, до меня стала доходить все нелепость моего положения, вся дикость его слов, с которыми он, дикарь, смог обратиться к белой женщине! И, в то же время, я ощущала – что-то мешает мне рассмеяться ему в лицо, в его наглую ухмылку, и уйти. А Дон-О, поняв мое состояние, схватил меня за руку и потащил меня к «креслу», которое мне вот сейчас стало казаться уже страшным, не волшебным! Мне хотелось закричать во весь голос, позвать на помощь. Но, что-то мешало мне говорить. Я смогла только выдавить из себя «Неееет»! А Дон-О продолжать тащить меня. . .
- И в это момент на краю поляны я увидела Дэвида. Моего Дэвида! Это было чудо! Он быстро к нам приближался, говоря Дон-О: «Немедленно оставьте в покое мою жену! И уходите отсюда». Говорил он это своим негромким, но очень отчетливым и веским голосом. Это всегда действовало на людей, слушавших его. Это понял и Дон-О и тут же отпустил меня. Дэвид обратился ко мне: «Ты сможешь сама дойти домой, дорогая»? А я, когда перестала ощущать на своей руке прикосновение липкой, неприятной руки Дон-О, почувствовала себе бодрее. И, что удивительно, но на меня почти совсем перестали действовать «чары» поляны»! Дэвид, с его чуткостью, сразу это понял. Я ему ответила: «Я смогу пойти домой». В этот момент я ощутила огромное желание скорее очутиться у себя дома, в окружении знакомых вещей, своих рисунков. Я посмотрела вдоль того края поляны, откуда вышел Дэвид, и увидела невдалеке крыши хижин. Это была знакомая мне деревня. Я с благодарностью посмотрела на моего мужа и медленно пошла туда. Пока я шла, меня не оставляло ощущение, что «чары» поляны оставляют меня. Я оглянулась. Дэвид что-то негромко, и, как всегда внушительно, говорил Дон-О. Тот, хотя и с видимой неохотой, выслушивал мужа. Я пошла быстрее и вскоре уже была дома.
- Я пыталась заниматься домашними делами, но не могла – я ждала, когда придет Дэвид. Мне так много ему хотелось рассказать!
- Время шло. Дэвид не приходил. Я начала беспокоиться. А когда наступил вечер, и Дэвида все не было, я уже себе места не находила. Вдруг небо помрачнело, покрылось черными тучами. Полил тропический ливень. Гремел гром, и сверкала молния. Хотя по натуре я не трусиха, мне стало очень страшно. Страшно и от жуткого сверкания молний, и от безысходности, и от одиночества. Он не пришел и ночью, и к утру. На меня навалилась жуткая депрессия, я ничего не могла делать, только сидела и смотрела в окно нашего дома. Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Мне все казалось, что он вот–вот появится. Но его не было. Меня охватило отчаяние. А утром пришел местный житель, я у них дома часто бывала, рисовала его жену, и сказал, что недалеко от деревни нашли моего мужа. Один островитянин, которому кое-чему научил в медицинском деле предшественник моего мужа, выполнял у нас на острове обязанности фельдшера. Он уже осмотрел Дэвида. Мой бедный муж был мертв. Я, как во сне, смогла только задать вопрос: «Кто его убил»? На это я получила странный ответ: «Его убили духи острова». Может быть, сказано было не совсем так, я сейчас уже плохо помню, но, наверное, смысл был в этом. «Убили духи острова»!
- Я осталась одна. С соседнего острова, он значительно больше нашего и на нем находится местная колониальная администрация, приезжали официальные лица. Было расследование, которое ничего не выяснило. Было принято решение о том, что с моим мужем произошел несчастный случай. А Дэвид был здоровым человеком, и он не мог вот так, внезапно, заболеть. И тело его не нашли, хотя мне сказали, что бы предприняты тщательные поиски, Дон-О куда-то исчез с острова. По крайней мере, ни его, ни его жену никто не видел. Мне кажется, что его исчезновение жители острова восприняли с удовольствием и облегчением. Да их никто и не спрашивал. . .
- Было принято решение, что общиной будет управлять, пока, по крайней мере, католический священник с соседнего острова. Меня спросили, не хочу ли я отсюда уехать? «Нет» - отвечала я, и это было правдой. Я еще это для себя самой не решила. Но я решила пока, на неопределенное время, оставить все, как есть. Слишком многое на нашем острове напоминало мне моего дорогого мужа, чтобы вот так, внезапно, все бросить. Я осталась. . .
- Я продолжала жить в нашем доме. Мне назначили небольшую пенсию. В Европе, в Англии она была бы, конечно, незначительной. Но здесь мне ее вполне хватало. Я снова бывала в знакомых семьях, рисовала, научилась помогать нашему местному «фельдшеру»…
- Так продолжалось два года. Два года относительного спокойствия. И вот, недавно, это спокойствие было нарушено. На острове появился Дон-О. Мне об этом рассказали знакомые островитяне. Он появился один, без жены, восстановил свою старую хижину, и продолжал в ней жить. Я это известие восприняла с большим волнением. Да что там – просто со страхом! Неужели повторится весь тот кошмар со страшной, теперь я по-другому не могла говорить, поляной, который так ужасно закончился?
- И вот позавчера я случайно встретила Дон-О. Я хотела пройти мимо, но он поклонился мне (куда исчезла его наглая самоуверенная ухмылка?), и попросил разрешения «Сказать мадам несколько слов. Ей будет очень интересно». Я не хотела даже разговаривать с ним, хотела уйти. Но он скороговоркой, но так же почтительно обращаясь ко мне, успел мне сказать и про поляну, и про то, какая она стала красивая после той грозы, и про то, что он, как прежде, может меня отвести туда – «когда только мадам пожелает». Я только вскрикнула: «Нет»! . Он быстро ушел, но я заметила, что прежняя наглая ухмылка опять появилась на его лице.
- Вы знаете, с этой встречи, уже второй день я ничего не могу делать, почти ничего не ем. Все время сижу дома, вот только сегодня решила немного прогуляться к берегу. Мне всегда бывало лучше на берегу.
- Поверьте, я вас встретила совершенно случайно. Но я очень рада этому. Мне нужно было кому-то рассказать. И я очень благодарна вам за то, что вы меня выслушали.
Она минутку помолчала и, затем, продолжала снова говорить. Но голос ее стал теперь робким и, даже, дрожащим.
- Вы знаете, я очень боюсь. Да, боюсь. Дэвида со мной нет, я совершенно одна.
Она улыбнулась мне какой-то жалкой, вымученной улыбкой.
Я молчал, ожидая, что она мне еще скажет. Но она молчала тоже, только также беззащитно улыбаясь. Тогда я сказал:
- М-с Карстнер! Я внимательно выслушал вас, и, мне кажется, знаю, чем вам помочь. Давайте сделаем так. Вы мне подробно объясните, как найти этого Дон-О. Я с ним поговорю. Я найду возможность поговорить с ним так, чтобы он вас навсегда оставил в покое. Я провожу сейчас вас домой, нужно же ведь мне знать, где вы живете – прибавил я с улыбкой, чтобы ее приободрить.
- Да, м-р Н*. Я вам верю, я вам очень верю – ответила она, и в ее голосе прозвучала надежда.
А я еще раз убедился в том, насколько плохо ей было, и как важно было ей помочь. Я понимал, что, перед встречей с Дон-О мне нужно все обдумать. Хотя я и понимал уже, что может представлять из себя от тип. У меня были некоторые соображения относительно того, как избавить м-с Карстнер от этого домогателя и проходимца. А в том, что он был таким, я уже не сомневался. Некоторые детали рассказа Кэтрин Карстнер позволили мне понять, что этот Дон-О был еще и грязным, в отношении женщин, типом. Впрочем, последнее ничего не добавляло к характеристике мерзавца. Ясно, что от него нужно было избавляться. Мне необходимо было все хорошенько обдумать.
И я добавил:
- Вы будете сегодня весь вечер и завтра дома. Я попрошу вас никуда не ходить ни сегодня, ни завтра. Думаю, что завтра до конца дня я сам приду к вам с хорошими известиями – прибавил я.
- Вы только верьте мне, верьте, что все будет хорошо. Что закончится этот кошмар для вас.
Она только кивнула с благодарностью во взгляде мне в ответ. Я понимал, что она мне всецело доверяет. Но я сознавал, какая большая ответственность на меня ложится.
Мы поднялись и пошли к ее дому. Вскоре мы пришли. Я убедился в том, что м-с Карстнер вошла в дом и закрыла за собой дверь. Тогда я, увидев ее взволнованное лицо в окне, ободряюще помахал ей рукой и пошел к себе. Мне, действительно, нужно было все продумать к завтрашней встрече.
Что то мне подсказывало, что это Дон-О не тот человек, за которого он себя выдает. Подозрение внушала его манера общения с другими островитянами, цвет его кожи. Явно, он был белым, вернее, метисом. Очевидно, на острове его заставили появиться обстоятельства его жизни. Он был по уровню своего развития выше местных жителей. Из этого он извлекал для себя выгоду – внушал доверчивым и недалеким островитянам, что, это, конечно, было только мое предположение, он послан на остров, так сказать, «свыше», для управления островом, его обитателями. Его боялись, ему несли еду, можно сказать, что он здесь прекрасно устроился. А что касается местной администрации, с соседнего острова, она старалась на него не обращать внимание. Возможно, не обошлось без взятки, на которую очень падки мелкие чиновники из колониальных администраций. В конце концов, его не стала устраивать местная женщина, которую он «взял» себе в жены. А тут как раз и появились Карстнеры. Дэвид Карстнер всегда был занят своими делами, возможно, он просто еще не успел обратить внимания на «местного руководителя». И Кэтрин Карстнер, видимо, за долгое время увиденная им белая красивая женщина. Впрочем, это были только мои предположения. Реальность они могли обрести лишь после встречи с этим Дон-О. К этому я и стремился.
К сожалению, ни с кем из своих друзей, ни здесь, на острове (здесь их просто не было), ни в Париже, я связаться не мог. Я просто сидел за своим столом и вспоминал. А вспомнил я вот что. Года три назад, на одном из островов, расположенном, кстати говоря, довольно далеко от нашего, в местной администрации произошло происшествие – в кассе, куда поступала зарплата для выдачи чиновникам, пропала очень крупная сумма денег. Кассиров было двое. И старший кассир был убит ножом, а младший исчез. Конечно, делалось разбирательство, но, как это часто бывает, ничего и никого не нашли. По описанию младший кассир, я вспомнил, его звали Доналд Хейзер, не настоящий белый, а полукровка, как рассказывали, его мать была туземкой, а отец – англичанином, спившимся моряком торгового судна, немного походил на «нашего» Дон-О. Но только походил и все.
Я по своему опыту знал, что люди такого склада, как Дон-О, храбры только с нижестоящими по отношению к ним. И их храбрость быстро переходит в трусость, когда их «припирают к стенке» конкретными обстоятельствами их жизни. Вот это я и хотел использовать. Мне почему то казалось, что пропавший Доналд Хейзер и Дон-О – один человек. Я мог и ошибаться, конечно. Но, как бы там ни было, эти разговором я заставлю Дон-О убраться, во всяком случае, с дороги м-с Карстнер. Машинально, размышляя об этом деле, я сунул руку в свой дорожный чемодан. Рука уперлась во что то твердое, стальное. Я знал, что это такое. Это был мой старый бельгийский браунинг. Я в свое время привез его в войны. И всегда возил его с собой, и коробку с патронами. Хотя мой приятель в Париже Джек Клейтон подсмеивался всегда надо мной. Он говорил: «Все, дружище, война давно закончилась, тебе не нужна эта игрушка». Конечно, он был прав, но, тем не менее, отправляясь в одну из своих многочисленных поездок, я брал пистолет с собой. И еще я подумал, что вот если бы здесь был Джек, то мы с ним в два счета выработали бы прекрасный план. Причем такой, в начале которого стоял бы я, в конце – Джек, а посередине – проходимец Дон-О. Но Джека нет и мне нужно сделать все самому. И вот сейчас я подумал о том, что не напрасно я наткнулся на свой старый пистолет, он мне может пригодиться, особенно при встрече с таким типом, как этот Дон-О.
А план я придумал такой. Я иду к Дон-О, представляюсь ему как художник, рисующий на тему интересных и таинственных явлений, которые могут происходить на этих островах. И скажу, что слышал от местных жителей о «поляне», и решил обратиться к нему, как к человеку, безусловно более умному, чем островитяне, а, кроме того, как к человеку, умеющему хранить секреты. Дело в том, скажу я ему, пока я не сделаю зарисовки этой таинственной «поляны», об этом никто не должен знать – у меня много конкурентов, которые были бы рады уцепиться за такой сюжет. Конечно, я ему скажу о том, что, если он мне поможет, его труды будут щедро вознаграждены. Скорее всего, он потребует задаток. Ну, что ж, я дам ему денег! А в том, что это алчная натура, я не сомневался. Если мой план начнет действовать, и мы придем на поляну, я постараюсь спровоцировать его, напомнив о Кэтрин Карстнер. А если его трусость будет иметь обратную, так сказать реакцию, вот тут и пригодится мой пистолет.
На этом подготовка закончилась. Я подумал о Кэтрин Карстнер. Ей очень тяжело, она потеряла любимого человека. А тут еще некий проходимец мешает ей жить! Я просто обязан ей помочь, и я сделаю это!
На следующее утро я взял некоторую сумму, положил пистолет в карман куртки, взял в руку рисовальный блокнот и отправился к дому Дон-О. К счастью, он оказался дома, это избавило меня от необходимости прибегать к его розыскам, пользуясь услугами местных жителей. А мне не хотелось их вовлекать в это дело.
Дон-О сидит на крыльце и, с удивлением смотрит на меня. Я, приближаясь к нему, внимательно наблюдаю. Мне нужно быстро составить представление о человеке, с которым предстоит серьезный разговор. В его маленьких глазках понемногу растет тревога, хотя я еще не произнес ни слова. Это подтверждает мое предварительное мнение о нем. Я обращаюсь к нему.
- Вас зовут Дон-О? - стараюсь быть безукоризненно вежливым, чтобы не возбудить подозрения у проходимца.
- Да, меня называют этим именем, - он говорит на ломаном английском языке, но довольно уверенно. Впрочем, в его английской речи слышится сильный акцент, но пока я не могу определить – какой.
- Видите ли, я художник. Делаю зарисовки на местные сюжеты Для моих зарисовок меня интересуют все интересные явления, связанные с местной жизнью. Мне рекомендовали вас, как знатока всех местных обычаев. Разумеется, все сведения будут вознаграждены. – при этих словах в маленьких глазках загорается алчный огонек.
И я ему рассказал о том, что меня особенно интересует таинственная поляна, о которой мне много рассказывали жители острова. Меня, как художника, очень привлекает идея оказаться на ней и сделать зарисовки. А помощь в этом может оказать только такой знаток острова, как он, Дон-О. И я добавил, что у меня уже готов альбом на тему таинственных явлений на острове. Замечательным завершением были бы рисунки с этой поляны. Я повторил, что в этом вопросе мне без его помощи не обойтись.
Дон-О, после небольшого раздумья, сказал:
- Да, такое место на острове, действительно, существует, и только я один –
Добавил он не без самодовольства – Знаю, где оно находится. Так вы говорите, что оплатите мне мои услуги?
- Да, конечно, если это будет в разумных пределах – ответил я, понимая, что сразу же нужно постараться ограничить алчные аппетиты этого проходимца.
- Я лишнего не возьму – важно сказал Дон-О.
И добавил:
– Если деньги при вас, я хоть сейчас могу отвести вас в это место.
Мы договорились о том, что сейчас я ему даю задаток, а, когда рисунки будут закончены, остальную сумму. Я вручил ему конверт с деньгами, и мы пошли. Впереди Дон-О, за ним – я, держа в руках рисовальный блокнот и коробку с карандашами. Во внутреннем кармане куртки у меня лежал, вместе с бумажником, еще и пистолет, о чем, я думаю, Дон-О и не догадывался. Он очень хотел получить все деньги, поэтому пристально ни меня, ни мою куртку и не разглядывал. Конечно, я не знал, какие мысли были у него в голове. Но я все время старался быть настороже.
Я внимательно следил за дорогой, которой мы шли. Наш путь совпадал, в общих чертах, с описанием, которое мне дала м-с Карстнер. Но дорога оказалось недолгой. Вскоре, миновав небольшую рощу, мы вышли на открытое место. Оно, действительно, походило на большую открытую поляну, вокруг которой стеной стояли заросли местного кустарника. Только в одном месте было нечто вроде входа, через который мы и вошли. Я осмотрелся. В центре поляны находилось несколько поваленных деревьев, похожих на сиденье или кресло. Я сообразил, что именно о нем мне рассказывала Кэтрин Карстнер.
Я обратился к Дон-О:
- Это и есть поляна, о которой мне рассказывали?
- Да, я привел вас точно на это место – и добавил:
- А посередине находится то, что местные жители называют «креслом духов» - духов острова, – на лице его появилась едва скрываемая усмешка:
- Говорят, что, если сесть в это кресло, то перед человеком открываются удивительные таинственные картины. Вы могли бы их нарисовать, если хотите. Но для этого нужно сесть в кресло. Я могу вам показать, как в него забраться. Эти ваши рисунки будем считать окончанием вашей работы. – добавил он, намекая на завершение наших расчетов.
Я выразил согласие сделать рисунки и окончательно с ним рассчитаться.
Тогда он меня повел к креслу. Он сказал:
- Здесь нужно идти осторожно – и попытался взять меня под руки, всем своим видом показывая, что хочет мне помочь. Я отстранился и сказал ему, что пойду сам.
На это он ответил:
- Как вам будет угодно – он уже не пытался прятать свою гадкую усмешку.
Когда мы подошли к креслу, Дон-О, якобы желая мне помочь усесться в него, взял меня под локоть. При этом его рука пыталась соскользнуть ко мне во внутренний карман куртки. Но я успел ее перехватить. Тогда второй рукой Дон-О охватил мне шею и стал душить. Все это он делал, не произнося не слова. Мне удалось высвободиться, но этот мерзавец ловким движением выхватил из кармана куртки мой пистолет, взвел его, что свидетельствовало о его опыте обращения с оружием, и направил его на меня. Что он собирается делать в дальнейшем, было ясно написано на его лице. Да он и не скрывал своих намерений. Отходя немного в сторону и направляя пистолет мне в голову, он прошипел:
- Вот тебе и конец пришел, подлая английская ящейка. Я не смог расправится с этой мессионершей. – и он добавил ругательство.
- Но теперь, покончив с тобой, я и до нее доберусь! – Тон его стал наглым, казалось по его голосу, что он нисколько не сомневается в том, что сделает именно то, что мне пообещал.
В этот момент я возненавидел его настолько сильно, насколько это было возможно, и решил, если только останусь в живых, разделаться с ним окончательно.
Он решил отступить еще немного, очевидно для того, чтобы стрелять наверняка. Но в этот момент под ногу ему попался сучок дерева. Он споткнулся, стал падать, и, чтобы сохранить равновесие, взмахнул рукой, в которой находился пистолет. Случайно рука оказалась на уровне его головы. Раздался выстрел. Все было кончено. Пуля, выпущенная из браунинга с близкого расстояния, снесла ему полголовы. Даже мне, который всякого повидал на войне, стало не по себе, когда я увидел, что с ним стало.
Так пришел конец Дон-О, человека, который держал в страхе весь остров, его местное население. И который запугивал белую женщину, в конце концов, очевидно, убив ее мужа.
Я, не трогая этого мерзкого человека, пошел в деревню, привел местного «фельдшера», который зафиксировал, со всей важностью сознания возложенных на него обязанностей, смерть Дон-О. Труп перенесли в закрытый сарай на окраине деревни. Его еще нужно было предъявить для производства так называемого следствия, которое, впрочем, в местных условиях никогда долго не длилось, представителям администрации, находящимся на соседнем острове.
А я пошел к Кэтрин Карстнер. Я обещал ей принести добрые вести. Они и действительно оказались для нее добрыми. Больше не было человека, который мог бы причинить ей зло. Она была дома и сразу посмотрела на меня своими огромными серыми глазами. В них видно было нетерпение и, одновременно, испуг. Я ей вкратце рассказал, как было дело, опуская, естественно, подробности, связанные с видом мертвого Дон-О. Выслушав меня, она испустила вздох облегчения.
Она только спросила:
- Вы думаете, что это он убил моего бедного мужа?
- Я не знаю, Кэтрин, да и сейчас мы об этот вред ли уже узнаем. Главное, что для вас кончился весь этот кошмар.
- Да, все это как дурной сон – и она вдруг заплакала.
Я усадил ее в кресло, принес ей очень разбавленного бренди и дал выпить. Отпив глоток, она, взяв себя в руки, сказала:
- Все это теперь кончилось. Я вам бесконечно благодарна.
Я сидел с ней еще долго, стараясь разговором отвлечь от тяжелых мыслей. Заставил показать мне ее рисунки – их оказалось очень много. А когда понял, что она стала успокаиваться, сказал:
- А теперь вам нужно отдохнуть. Все позади, нужно отдыхать, набираться сил – у вас впереди много работы – ваше любимое занятие, рисование.
- Да, я очень устала, я, пожалуй, лягу немного отдохнуть.
Я пожелал ей спокойной ночи и ушел. Уже спустился тропический вечер. Идя по тропинке от ее дома, я часто оглядывался. В ее окне не гас свет. Бедная Кэтрин! Ей еще предстоят долгие и нелегкие воспоминания.
На другой день приехали «местные власти». Дон-О не был белым, поэтому и так называемое следствие по делу о его смерти было недолгим. Наличие моего пистолета в его руке не повлияло на вывод следствия – было признано, что произошел несчастный случай. Было отмечено, как и раньше, некоторое внешнее сходство Дон-О с убитым в прошлом младшим кассиром. На этом все и кончилось.
Я думаю, что смерть Дон-О самое большое облегчение принесла местным жителям. Не было теперь человека, который приводил в трепет островитян.
А я, воспользовавшись тем, что местная администрация отправляла почту во Францию, написал в Париж Джеку Клейтону и попросил его помочь устроить судьбу Кэтрин Карстнер. Я написал ему, что она – очень талантливая художница, хотя и самоучка. Джек многих знал в художественных кругах Парижа. Этим я и хотел воспользоваться. Для меня было совершенно ясным, что, с одной стороны, м-с Карстнер нужно было уезжать, рано или поздно, с острова, а, с другой стороны, ей обязательно нужно было продолжать свою художническую деятельность. О том, что я написал в Париж, я рассказал м-с Карстнер. Она очень живо восприняла мой рассказ.
Ее огромные серые глаза загорелись внутренним светом и благодарностью. Я, уловив ее взгляд, сказал:
- Ну, пока рано благодарить. Вот подождем, пока придет ответ от моего друга. А сейчас нужно жить, как и прежде. Работать, рисовать.
- Да, да я понимаю, но ведь никто не может мне помешать думать о том, что все будет хорошо. Знаете, а я ведь никогда не бывала в Париже.
- Я уверен, вам там понравится. Там, конечно, чуть-чуть более шумно, чем на нашем острове – добавил я шутливо, - но город очень красивый. К Парижу нужно привыкнуть, и тогда вы будете думать, что лучше города нет на свете.
- О, я не сомневаюсь в этом, – с жаром ответила она.
После этого разговора мы расстались. Пошли обычные, как и в прошлом, дни жизни на острове. Я почти каждый день бывал в своей бухточке. Сидел, смотрел на океан, думал. Думал о недавних событиях, о Кэтрин Карстнер, о ее муже. Иногда мои мысли, но всегда с чувством глубокого омерзения, обращались к такой личности, как Дон-О, с его бесславным концом.
А иногда в «мою» бухточку приходила Кэтрин Карстнер. У нее всегда с собой был блокнот и карандаш. Она всегда появлялась со слегка виноватым видом. С написанным на лице вопросом – не помешает ли она мне своим присутствием. Не встретив неодобрения у меня свои появлением, она садилась со свои блокнотом обязательно так, чтобы мне не мешать. И рисовала что-то, показывая мне только тогда, если я сам обращался к ней. Да она мне и не мешала. Как выяснялось потом, она подсознательно выбирала сюжет для своего рисунка, отличный от того, который выбирал я. Иногда мы сидели почти целый день и рисовали. Потом я провожал ее до дома, по дороге она рассказывала мне о своих делах в деревне, о своей «фельдшерской» работе.
- Знаете, островитяне, они – как дети, - часто говорила она.
Говорила о своих планах, будущих сюжетах, замыслах будущих рисунков, о своем большом желании по настоящему, у настоящего мастера учиться рисованию. Я понимал, что это – главное дело в ее жизни.
А иногда она, извинившись, ссылаясь на неотложные дела, уходила до меня. И я оставался один на берегу, как и раньше. И думалось, что вот и не было этих недавних событий, Дон-О, таинственной поляны.
Так прошло два месяца. Наконец пришла почта. Мне тоже было письмо от Джека Клейтона. Он мне писал о том, что переговорил со своими друзьями. И есть возможность к осени (через два месяца) определить для Кэтрин Карстнер стипендию одного художественного фонда на Монмартре. Эта стипендия даст ей возможность начать обучение в мастерской известного метра М*.
Когда я рассказал об этом Кэтрин, она, сначала захлопала в ладоши, а, затем, не в силах сдержать своих чувств, порывисто поцеловала меня в щеку. Тут же смутилась и покраснела.
- Неужели через месяц я смогу поехать в Париж, жить там и учиться?
- Да, Кэтрин, фонд оплатит вам и дорогу.
- Знаете, м-р М*, я хочу сделать вам маленький подарок. Я давно его приготовила, - добавила она смущенно.
- Вы меня очень заинтриговали.
- Да? Тогда пойдемте, я его сейчас вам покажу.
Мы пошли к ней домой, и она мне подарила прелестный рисунок, выполненный пастельным карандашом. На рисунке была «моя» бухточка, и я сам, сидящий на берегу. В руках у меня карандаш и блокнот. Я рисую, а недалеко от моих ног волны океана накатываются на берег. Нарисовано было настолько реалистично, что не оставалось никакого сомнения в талантливости рисовавшего. Очевидно Кэтрин, в одно из наших совместных посещений, рисовала не ближайшие скалистые утесы и мысы, а решила нарисовать художника, который часто работает в этом месте. И, надо сказать, ей это очень удалось! Рисунок мне очень понравился. Я так ей об этом и сказал. И было очень приятно посмотреть, как от моих слов загорелись огнем тепла и благодарности ее замечательные огромные серые глаза.
А через несколько дней заканчивалось мое пребывание на острове. Я уезжал.
Уезжал, оставляя в памяти этот уютный «нецивилизованный» маленький остров, его природу, океан, его по детски доверчивых обитателей, и замечательную женщину с огромными глазами – художницу Кэтрин Карстнер. Кэтрин должна была подождать вызова из фонда, через месяц. Я дал ей свой парижский адрес, и взял у нее обещание, сразу же мне сообщить, как только она обоснуется в Париже.
- А я вам обещаю показать Париж. И повести вас в свои любимые кафе, - добавил я шутливо, чтобы ее немного развеселить, отвлечь от грустных мыслей – я заметил, что, чем ближе приближался мой отъезд, тем грустнее становился ее взгляд.
Я уехал, а потом мне стало известно, что с острова, навстречу своей новой жизни, уехала и Кэтрин.
Вот и конец моей истории.
А с Кэтрин в Париже мы увиделись. Я ее пригласил в кафе «Купол». Мы сидели и пили кофе с круассанами. А дух великого писателя витал в кафе над всеми его посетителями, и над нами. . .
Но это уже история совсем другая. . .