ЕСЛИ НЕТУ ВОКРУГ ОПОРЫ,
ТО ОПОРА У НАС ВНУТРИ
(Заметки о жизни и творчестве Юрия Казакова)
14.
Говоря и в шутку и всерьё, и заметки наши стали в некоторой степени пророческими. В самом начале я предположил, что к стихотворению Евтушенко «Чёртовое болото», произведению в самом деле многое в российской жизни объясняющее, нам придётся прибегать не один раз. Так и вышло. И вот новое к нему обращение:
Засопела трясина, взбурлила,
Но меня отпустила, сопя,
А от имени русской лиры,
Прозу я потянул на себя.
Пусть проникла трясина в поры,
Юра-Юрочка, не хандри,
Если нету вокруг опоры,
То опора у нас внутри.
Опора у нас внутри. Но что же она такое, эта спасительная опора? Уж не очередной ли обман, не очередная ли утопия? Сколько у нас их было в непростой дороге... Однако наш сегодяшний анализ с очевидностью убеждает, что опора такая есть, и опора эта — вера в Христа, в Его вечную Истину, в Его заповеди, а точнее — единственно верные советы, как жить, чтобы жизнь не была напрасной.
Великое счастье Казакова (и наше тоже), что он это рано понял — до того, как стал на писательскую стезю. Понял, что без Бога не до порога — и не до серьёзного литературного труда. А пример был перед ним неотразимый. Когда почти вся Россия вприпрыжку бежала к революции, открестившись от своих многовековых традиций, Пушкин, наоборот, всё увереннее и убеждённее шёл к Христу, к Его законам, и всё гениальнее и православнее становились произведения его. Скажем, «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Маленькие трагедии», «Дубровский», «Капитанская дочка», «Пиковая дама», «Странник», «Памятник», «История Петра», «Путешествие в Арзрум». И здесь было над чем задуматься.
Слово — неоценимый подарок Божий человечеству. Слово, подобно созданной природе, — совершенно и бесконечно красиво. Совершенен и красив язык, которым должен пользоваться писатель. Причём, язык вполне достаточный и до бесконечности разнообразный, чтобы создавать высокохудожественные произведения, отличающиеся в силу непохожести писательских индивидуальностей друг на друга. И потому нет никакой надобности подновлять и обогащать Богом данную речь. От таких «обновлений» и «обогащений» язык портится до того, что вся красота не то чтобы улетучивается, а превращается в страшное уродство. Богом данный язык может обогащатся только за счёт Богом данной народной речи, местых диалектов (понятно, без нецензурных слов, подсунутых нам сатаной).
И как пользоватья языком — опять же Господь научил нас. Сколько поэзии, образности и простоты в библейских шедеврах — в «Бытии», «Псалтири», «Притчах» и «Песни песней» Соломоновой! А насколько чист и прост язык в Евангелиях и в Посланиях Апостолов! Богу не нужно было усложнять стилистику Ветхого и Нового Заветов, потому что чем яснее и внешне проще речь, тем доходчивее и понятнее смысл спасительного учения. Понятно, что и настоящая, серьёзная, глубинная проза должна строиться по этим Божественным признакам. И только таким мастерам слова, понимающим красоту и цель повествования, приходит помощь от Святого Духа в виде благодати, которую мы, земляне, называем вдохновением (то, что вдыхает, навевает в души Господь). Каждый читающий знает, какой сладкой, оживляющей силой охватывает нас по-настоящему художественное, поэтическое, лирическое, по выражению Казакова, произведение, в котором и цвет, и звук, и запах, и образ, и мысль облечены в небесную прозрачность — глубину и простоту.
Вот что в начале своего земного поприща, святого писательского служения Вечной Истине, усвоил Юрий Павлович Казаков. Не иначе как по воле Высших Сил он появился в отпавшей от Бога России, чтобы повторить подвиг Пушкина (пусть не смущает вас это высокое сопоставление!) — стать ненавязчивым, убедителным примером, как надо укрепляться в вере отцов, постигать смысл жизни, суть творчества, красоту и родниковую ясность слова, его неразрывную связь с Небесным Отцом, создателем всего и вся, как надо соединять теорию и практику в литературной работе.
Уже одного этого было бы достаточно, чтобы надолго остаться в памяти потомков совестливых, честных, неустанно ищущих истинную опору бития. Но Господь дал Своему избраннику еще несколько важных волевых качеств, чтобы сделать полным меру его таланта. Одно из них — выбор литературных учителей. Как нетрудно заметить, подбор этот шёл по православным критериям, причём Казаков перенимал лучшие из лучших качеств, преобладавших в художественных достижениях классиков. Что же он взял для себя и сделал индивидуально своим — стилем Юрия Казакова, который не хотел «быть вторым Буниным, а хотел быть первым Казаковым»?
Пушкин поделился с настойчивым учеником напевностью и динамичной сжатостью изложения. Гоголь — поэтичностью, лиричностью и живописностью слова. Лермонтов — самобытным соперничеством с предшественниками, позволившим всё сказать по-своему. Тургенев — умением талантливо показывать природу, дела охотничьи и вскрывать важнейшие проблемы современности. Чехов — умением интересно вести почти бессюжетные рассказы. Бунин — орлиным видением деталей и академическим знанием и употреблением русского языка. Пришвин — жаждой странствовать по Руси и обо всём увиденном блестяще рассказывать. Паустовский — самобытным повторением, совмещением в своей индивидульности отмеченных выше свойств и особой сердечной мягкостью. Хемингуэй — безукоризненным знанием темы, мастерским воспроизведением диалогов и размышлений героев, подробным повествованием о том, что видит персонаж в своих передвижениях. Евтушенко... Но об этом чуть позже...
Мы уже говорили о православном неприятии Казаковым всевозможных отклонений от народных традиций, разрушения и уничтожения их, навязывания народу утопических коммунистических обманок, презрения и унижения беззащитных и бесправных людей, по-библейски, «малых сих». Известно, что в те времена невозможно было не только писать об этом, но и говорить вслух. Сколько писателей и поэтов пострадало, поплатилось жизнью за верность правде и за смелость служить ей! Но ведь Казакову достаточно долго удалось побороться в «Чёртовом болоте». Сначала категорическим непризнанием соцреализма в уже окрепшей революционной лжекультуре. Отверг он её первыми серьёзными рассказами, написанными по правилу многовековой этики Христовой. О социализме там не было ни слова, а всё о людях самых простых, но зато как они были мастерски показаны! Даже умудрёные критики чуть не в голос бросились хвалить новоявленный талант, пока не обнаружили в следующих рассказах нечто такое, что крепко насторожило их. Пошла такая горькая правда о новом «народном» строе, что хранители большевистских завоеваний замолчали, а потом сменили милость на гнев и, наконец, признали антисоветчиком, пустили в ход фигуру умолчания. Кажется, от еще более страшных репрессий Казакова спасло еще одно православное правило — «Наставляй добродушно. Обличай спокойно и мирно» (Высказывание Соломона). Острая критика насквозь была пронизана болью и верой, что зло уйдёт с нашей дороги. Однако годы замаличвания дались Юрию Павловичу ужасно тяжело. И было бы, конечно, еще тяжелее, если бы не завязалась дружба с прозаика-классика и классиком-поэтом. Евтушенко подарил Казакову непреклонное мужество в служении Слову и Правде, а Казаков — непреклонное мужество в служении Богу и Православию. Так, вместе, они выбрались из болота соцреализма. Юрий Павлович не дожил до времён, когда его, забытого классика, вновь (и кажется, уже надолго) назвали классиком подлинным, то есть признали высказывание о нём Паустовского: «...я счастлив за нашу литературу, за наш народ, что есть люди, которые сохранят и умножат всё то прекрасное, что создано нашими предками, — от Пушкина до Бунина. Велик Бог земли Русской!»
Конечно, велик! Нам, заблудшим и до сих пор в массе своей не вышедшим на узкую, но единственно верную дорогу «страха Божия, чистоты душевной и любви нелицемерной», Он явил ярчайший пример, как надо верить в Господа и жить по Его заветам. А литераторам, тоже пока блуждающим по топям безнравственности и безбожия, пример, как отражать русскую жизнь языком «великим, могучим и свободным» (по высказыванию Тургенева).
И ещё — вот о чём. Читаешь рассказы и повести Юрия Казакова, находишь некоторые сходства с произведениями других замечательных писателей, и остро захочется вдруг прочитать то Бунина, то Аксакова, то Станюковича, то Хемингуэя. Перечитываешь и видишь — вещи схожи лишь в чём-то сюжетном; в остальном — различны, самобытны, индивидуальны. И получается, хотелось прочитать одного классика, а прочитываешь двух-трёх. Вот и ещё одна необъяснимая способность вернувшегося к нам Мастера Слова. Больше такого я ни у кого не встречал.
11.10.17 г.,
Собор преподобных отцов
Киево-Печерских,
в Ближних пещерах почивающих.