ЕСЛИ НЕТУ ВОКРУГ ОПОРЫ,
ТО ОПОРА У НАС ВНУТРИ
(Заметки о жизни и творчестве Юрия Казакова)
11.
Вы уже знакомы с небольшим отрывком из рассказа Казакова «Нестор и Кир», где говорится о восьмидесятилетней Пелагее Тимофеевне, упорно предсказывающей скорый конец света. Рассмотрим эту вещь целиком, она многозначна, глубока, во многом по-библейски пророческая. А начинается любимым приёмом писателя:
«Пять дней уже бушует море. Пять дней каждое утро я слышу его рёв, смотрю в окно и вижу всё одно и то же: свинцовое небо, белые гребни волн до самого горизонта, пустынный берег и серые избы.
Скучно! Скучно ждать, ни к чему не лежит душа, хочется дальше, но яростная неукротимая сила не пускает меня. Сила эта — ветер и волны, которые захлёстывают узкое пространство берега возле гор...»
По этому пространству автору идти километров с полста, до деревни Кега, где расположен был в то время заполярный колхоз. Председатель определили гостя в лучший дом деревушки, сказал: «Дом чистый, вам там покойно будет. Только хозяин там такой... Из кулаков. Жила! Да вам ведь не век с ним вековать, зато чисто!»
И вот опять рассказчик на новом месте, среди незнакомых пока людей. Так он описывает обиталище и жителей его: «Вот бревенчатая комната, стол, окно на море — сейчас чёрное, керосиновая лампа на столе, койка с грубым одеялом. За стеной слышны голоса — там новые хозяева: кудрявый седоватый мужик лет шестидесяти, с твёрдой негнущейся поясницей и громадными сизыми руками; сын его, молодой парень, красавец, так же кудряв, как и отец, только золотоволос, румян, широк в плечах, белозуб и синеглаз — но дурачок, картавый... И жена — маленькая, сухая, темноликая, раньше времени состарившаяся».
Знакомство с хозяином («что-то есть в этом мужике звероватое, мощное, сразу бьёт в глаза цепкость какая-то, жилистость, но ещё и другое — какая-то затаённая скорбь, надломленность»), так вот, знакомство началось с основательного рассказа колхозника со странным имеем Нестор о себе — где он и сколько работал, время пенсию получать, а её не дают. Колхозникам, говорят, не положено. В конце знакомства гость спросил: как, мол, живёте и получил прямой, тяжёлый, как морской камень, ответ: «Скучно живём! Только и веселья, что на своих именинах...»
Пока тянулась непогодина, гость сходил на рыбалку, за окраину деревни, потом записал в тетрадку: «Места здесь дикие, холодные, нет нашего обжитого пейзажа, нет полей, лугов, задумчивых полевых дорог. Сенокос поздний — теперь сентябрь, а ещё косят, пожни маленькие, стожки тоже маленькие, с нашу хорошую копну, только не круглые. Косят одни женщины, мужики не косят, вообще мужиков на сельхозработах нет совсем — все рыбачат».
А море всё бушевало и бушевало — рыбалка срывалась. Но Нестор и его сын (тоже со странным имеем — Кир) не лентяйничали. Уже давненько нашёл Нестор местечко с «печурой», плитами спресованного песчаника, никого к нему не подпускает, сам разрабатывает, привозит по ночам домой, выделывает из них вместе с сыном удивительно круглые точила и жернова, удачно продаёт их какой-то конторе в Архангельске, имеет кроме скупых колхозных трудодней весьма хороший заработок, нужды не знает, а пенсию всё же получить хочет.
«Колхоз с ним ничего поделатьне может, потому что как колхозник он тоже работает по несколько месяцев в году — сидит, как и все, на тоне с сыном, ловит и сдаёт сёмгу — и там его не обманешь, не обвесишь. И там прекрасно разбирается он в планах, наценках и сортах».
И всё-таки настал хороший солнечный день, удалось хозяевам и гостю вырваться на «тоню», удачно порыбачить, вдоволь похлебать ни с чем не сравнимой северной ухи, покурить и блаженно завалиться на нары, на телогрейки, одеяла и рукавицы. Чуть раньше спросил московский гость у Кира, что он читает. Тот сказал: «Не... ситать не мею... Засем?» Тогда он о другом спросил: что, мол, тебе для души надо. «Для дуси?.. а-а, тевку надо! Тевка мякка, хорсё!»
И вот лежат усталые рыбаки на жёстких нарах, молчат, кто спит, кто думает. Москвичу вспоминаются, как он потом напишет: «столичные споры о поэзии, о направленности творчества, о том, что кого-то ругают, а кого-то не печатают — всё это под коньяк и всё с людьми знаменитыми, и там кажется, что от того, согласишься ты с кем-то или не согласишься, зависит духовная жизнь страны, народа, как у нас любят говорить. Но тут...
Тут вот со мной рядом лежат рыбаки, и все разговоры их вертятся вокруг того, запала вода или нет, пошли дожжа или не пошли, побережник ветер или шелоник, опал взводень или нет. Свободное от ловли рыбы время проводится в приготовлении ухи, плетения сетей, в шитье бродней, в разных хозяйственных поделках и во сне с храпом.
То, что важно для меня, для них не важно. Из выпущенных у нас полутора миллионов книг они не прочитали ни одной. Получается, что самые жгучие проблемы современности существуют только для меня, а эти вот два рыбака всё ещё находятся в первобытной стадии добывания хлеба насущного в поте лица своего и вовсе чужды какой бы то ни было культуры?
Но может быть, жизнь этих людей как раз и есть наиболее здоровая общественно полезная жизнь? Они встают чуть свет, зарывают тайники, приезжают промокшие и озябшие назад, пьют чай и ложатся спасть. Затем в течение дня они много раз осмотрят тайники, сделают кое-что по хозяйству, вечером выроют тайники и лягут спать с ощущением правильно, хорошо прожитого дня. И результат этого дня, неоспоримый вещественный результат — сёмга. Зачем же им книги? Зачем им какая-то культура и прочее вот здесь, на берегу моря? Они — и море, больше никого, все остальные где-то там, за их спиной и вовсе им не интересны и не нужны».
Ничто так не сближает людей, как совместная работа, совместно преодолённая опасность, совместно проведённые вечера у костра или у печки в избушке. Казалось, совершенно не походящие друг для друга люди, думают по-разному и живут совсем не сходными интересами, а нет же — после вместе проведённых часов и дней — начинают открывать такие глубины своих душ, о которых и догадаться со стороны невозможно.
Вот и у героев рассказа настала такая пора. Нестора задела за живое реплика гостя, что рыбаки, мол, славно на Севере живут. Так ответил ему Нестор:
«Ты вот сказал, товаришш, славно живёте — какой там! Я в этом колхозе и не работал никогда, как поглядел, как батю моего брали, да потом горлопаны эти шуметь стали — то им ловить, то не ловить, а собрались-то самая шваль полоротая, я и подался по экспедициям... Вот так и жил, смотреть не мог, что с деревней сделали!.. Справных поморов извели, и уж прошшай всё, не вернётся!»
В следующий раз разговор еще более заострился.
« — Вот ты хотел знать про меня, вот я тебе скажу. — Так начал Нестор, отклдывая перемёт. — Ты думаешь — кулак, и всё тут! Кулак — как бы не так! Нас вот с батей разорили, всё побрали — ладно, хорошо... Теперь гляди с другой стороны что получается. Деньги, какие у нас были, имушшество, они что ж — с неба нам упали? Али подарил кто? Аль эти твои бедняки поднесли нам? Погоди, не нукай! Помолчи давай.
Мы раньше тут знаешь как жили! Мы со всем светом торговлю вели. У нас тут всяких ваших министров не было, а было так: захотел в Норвегию — дуй в Норвегию, захотел в Англию — дуй в Англию. Ты думаешь, я уж тёмный такой, да? А я, сказать тебе, в Норвегии два года жил до революции, делу обучался, так? Я всё произошёл, шхуны строил!.. Сами себе с усами были...
А колхозы эти пустое дело, как они не пошли спервоначала, так и не пойдут никогда. Потому что никому не интересно, каждый под чужой рукой ходит и на дядю работает. Вот и бегут из этих ваших колхозов все к чертям собачьим. Моя бы власть, я бы эти ваши колхозы пораспускал да каждому хозяину земли выделил, трудись! Налогом бы их обложил крепким в пользу государства, а всё, что сверх того, — это всё твоё. Вот он тогда и работал бы, он бы не спал! А не хотел бы работать, гнать его с земли совсем. И каждый бы тогда свою выгоду соблюдал, каждый себе не враг. Сеял бы то чего лучше произрастает, чего лучше доход даёт.
— Значит, назад, к частной собственности? — спросил московский гость.
— Не назад, тебе сказать, товаришш, а вперёд. Потому что это всё у нас в крови, и каждый свой интерес имеет, и ты его ничем не сковырнёшь, хоть тышшу лет пиши ему своё. Ты ему покажи выгоду, а выгода самая настоящая при собственном хозяйстве и нигде больше не бывает...»
Рассказ этот написан был в 1965 году, когда колхозный строй еще не думал разваливаться, но корешки будущего краха его уже крепли год от года, и потому я причислил это произведение Казакова, а в начале заметок и стихотворение Евтушенко «Чертовое болото», — к разряду особому, провидческому, пророческому. И колхозная утопия, и утопия советская потому и приказали долго жить, что основаны были на рабском труде, который перечеркнул частную собственность, а с нею и «свой интерес» каждого труженика, будь то в селе, или в городе. И рассказ, и стихотворение вскрывали гибельную суть социалистического болота, и потому стали такими неугодными защитникам «народовластия», при котором народ от власти был отстранён уже в первые же годы «Красного колеса» (термин Александра Солженицына).
Но не этим выводом завершим мы очередную главу, а последними строчками рассказа: «...когда, пройдя километров десять, присел (я) на берегу шумящего ручья и решил закусить и полез в рюкзак, — рука моя нащупала большой свёрток. В старой газете завёрнута была половина сёмги, малосольной прекрасной сёмги — это Нестор сунул мне на дорогу...»
Председатель назвал его «жилой». Вот тебе и «жила»!
(Продолжение следует)