Цыганка. Ольга Ланская

Ольга Юрьевна Ланская
Кончается сентябрь, и солнце баюкает на своих золотых лучах последние дни странного месяца. Странного, если полистать годы.

"Цыганка", толстая, с полуголым мертвенно-бледным, словно неживым, младенцем… на руках?

Я смотрела, и не могла понять, как он держится у ее пышной груди, потому что руки ее вдруг оказались свободны и потянулись ко мне так, словно заранее нетерпеливо поспешно ощупывая каждую складочку моего траурного платья.

А между делом нудно-заученно она клянчила что-то, и в глазах ее разгорался нехороший хищный огонёк.

Ребенок был совсем маленький. И белый-белый. И не шевелился.
Она не держала его. Может быть, он был примотан к ней?

Я не могла оторвать от него глаз. И белые сомкнутые веки, казалось, никогда не откроются. Да жив ли он?

А она тянула ко мне руки, словно хотела обыскать каждую складку черного моего платья, и шла на меня, всё быстрее и быстрее говоря:

– Отдай деньги! Деньги, отдай. Деньги! Горе твоё сниму.

И говоря всё это ничего не значащей скороговоркой, она оказалась вплотную ко мне, и ее руки уже потянулись к моей сумке с погребальными цветами и святой водой, которые несла я на вчера только закрытые могилы мужа и сына.

И услышав это слово – "горе", это дикое ее обещание, я будто бы очнулась, будто бы пришла в себя, хоть много позже я поняла, как долго еще не могла я очнуться от так внезапно раздавившей меня беды, стать самой собой.

– Горе?! – глухим шепотом спросила я, приближая глаза к ее глазам, входя в её глаза и идя дальше, сквозь них. – А моего горя зацепить не боишься? Да с собой уволочь кусочек, а?
 
Она отшатнулась. Что-то дрогнуло в её лице-маске. И исчезла, словно никогда ее и не было.

Через секунду, придя  себя, я огляделась.
Пуст был Невский проспект. Солнце заливало его от поворота у Лавры до самого горизонта на Севере. И тихо уходил по нему горящий червонным золотом глухой сентябрь.

Санкт-Петербург