ЧАСТЬ1
Смерть да жена – Богом суждена.
Русская пословица
Как только садится за крыши солнца диск, звезды небо засыпают, склоняют няньки да бабки головы над колыбелью и начинают свой сказ. Льется их голос по миру, в сказках младенец растёт. С нетерпением ждёт ребёнок наступления ночи, дабы сказку дослушать. При тусклом свете лучины, видят рассказчики, округлённые от восторга детские глаза. Взращённые на сказках, с ранних лет жизни, мечтают девицы о жизни красочной... Няньки да бабки долг исполнили, о сказке поведали, да как той сказки в быль перейти?
Свершилось! В доме Пригожевых праздник. Не одна свеча Клавдии Васильевны Пригожевой сгорела, кажись не зря, не одна ночь в красном углу не прошла впустую, и её услышали! Колокольный звон, доносившийся поутру в дом Пригожевых, ни когда не казался таким сладким, звучным, то и радостным – как сегодня. Пришедшее утро было в радость, сегодня иной день. А как же Клавдия Васильевна его ждала! Долго ждала, уж грусть настигала, так было, и не надеялась да и тревожилась. Но материнское сердце уже спокойно, теперь всё иначе, радостно! Мысль о предстоящем событии окрыляла Клавдию Васильевну, а вот виновница торжества благостных чувств не испытывала. В красивом - дорогом белом платье, а коем мечтает каждая девушка, укатанная в старый выцветший платок, сидела старшая дочь Пригожевых Настасья. Её младое лицо не омрачила печаль. Слезы бы наполнили взор, да как папеньку ослушаться, ведь с вечера было велено:
- Не плакать! Виду не портить! – настаивал Василий Савельевич Пригожев.
Предстоящее торжество - свадьба Михаила Егерева с Настасьей – старшей дочерью Василия Савельича. Настасья отличалась от местных деревенских девиц, было в ней что – то эдакое… Пухлые губы, словно у насупившегося ребенка, придавали шарм её лицу, такому тоненькому, с ярко выраженными скулами. Не обладала Настасья большими голубыми глазами с пушистыми ресницами, в которых тонут облака, но эти глаза могли пленить, глаза земляного цвета, будто чернозем в которых не разглядишь покорства и легкомыслия. Настасья не была красива, но она завораживала.
Семья Пригожевых больша да бедна. Василий Савельич днями и ночами гнул горб, чтоб голодным не остаться, про продажи речи идти не могло, едва и самим на прокорм хватало. Над Василием Савельичем сам Бог подшутил, да так коварно и зло, что послал пять дочерей не единого сына. Гневался на жену мужик, за такое приношение ни годное, бил в ярости, чтоб знала окаянная, как девок в подоле таскать, так видимо дурь ту и не вышиб, рождалась за девочкой девочка. В помощь сему видел Василий Савельич женитьбу дочерей. Все как положено должно пройти, не следует младшим дорогу перебегать старшой сестре. Вот её - то сватать нынче и следует. Хоть за кого не готов отдать дочь Василий Савельевич, только при условии звона монет в кошельке. «Товар» должен соответствовать купцу! Много молодцев приходило свататься в дом Пригожевых, но что с голодрани взять, чуть решил отложить выдачу невесты, гляди и лучше вариант подвернется. Так оно и случилось, пришел свататься Михаил Егерев, хоть мильона не имел, но имел хозяйство не малое, да мельницу. Жил один, изба своя. Мужик рабочий, хаживал в холостяках уж как сорок годов. Тут Василий Савельич думать то не стал, сразу разговор о свадьбе завёл.
Ах, няньки, ах, бабки, вам ль не знать, как сказкам заканчиваться суждено? И на каком свете вы видывали, что чудеса вершатся от заветного слова; девица в голубку превращается; добрый молодец спешит спасать красно девицу от злого чудища. Время проходит, сказки уходят, на смену приходит святое слово. Губы молитву шепчут. И лишь надежда уходит последней.
ЧАСТЬ 2.
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей спутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
М.Ю. Лермонтов «Молитва» (февраль 1837)
В момент полного отчаяния, когда руки пали, и выход один, смериться, нет сердцу более желания, как сгинуть, растворить душу во мраке. Забитым голубем сидела Настасья, канули мечты в бездну, о рифы разбивались мечты. Всё за зря кажись мечтала, да и бабкины гадания на Святки, тоже всё обман. Продали! Стоит ли Богу молиться? Продали! Стоит ли папеньку слезно упрашивать? Продали! Стоит ли маменьки душу изливать? Продали! К чему все слова, решено. Продали!
Тихим шепотом, закрывая лицо руками, вся сгорбившаяся и сжатая Настасья молила:
- Умертви меня лучше, к себе забери, но не сверши отцовской воли. Не хочу не за любимого, космача лесного, медведя кудлатого.
В дверях показалась сухая старуха, лица на ней не было, кажись волновалась. Голова её была повязана на спех платком, но при этом очень туго, из платка не было возможности вырваться не одному волоску. Её скрюченные от каждодневной деревенской работы руки держали шкатулку.
- Солнце встало, таки и прислал, - начала робко старуха, - уж послали меня, передать.
Настасья не поднимала глаз.
«Окочурилась чтоль, Господи? - подумала старуха».
Бабка села на лавку, тихо вздыхая, начала теребить своей трясущейся сухой рукой платье близ груди, нащупывая вывернутыми пальцами деревянный крест. Бабка и сама видывала, как подкатила повозка жениха. Послал Михаил женихову шкатулку с венчальными принадлежностями и разного рода другими дарами. Бабка неподвижно сиживала на лавке, тянула песню. Родные замечали, когда худо старухе, тогда сидит она и поет.
- Ласточка моя, горюй горюшком, - глядя в начисто вымытый деревянный пол прошептала старуха, - али много плачешь на свадебке, бывать в замужестве тебе счастливою. Ты поплачь, поплачь, ясно солнышко.
Старуха пела песни, которые слыхивала, будучи ребенком от бабки своей. Настасья сидела тихо, смирилось сердце, успокаивалась душа. Словно в колыбели пребывая, она завораживалась бабкиными песнями. Тихий бабкин голосок уносил в далекое детство, в пору взросления и девичества. Бабка и тогда пела свои песни: о любви и предательстве; о неверном молодце и долгой солдатской службе; об измене и отцовской суровости. С течением времени сгорбилась бабка, при тусклом свете казалось, что живыми остаются только глаза. Иссушенные на воздухе губы, еле двигались, давая вырваться на волю песни. Бабкин голос, стал проникновеннее и милей. Настасья часто задавала старухе вопрос, почему раньше она пела и при радости и при грусти, а сейчас только при грусти? Бабка в ответ лишь трясла головой и затягивала свою песню.
Жениха долго ждать не пришлось. За окном послышался стук копыт, звон бубенцов. Прибыл он со своими спутниками за невестой, и вся свадебная процессия отправилась в церковь. Кажись, была на то Божья воля.
Церковь была выстроена недалече от реки на крутом спуске близь к берегу. Место святости и надежд, как не одно другое место хранило слезы грешных и скорбящих; витали в воздухе молитвы и прошения; раздавались стоны безнадёжно больных; сокрушались крики проклятий преданных и покинутых навсегда любимыми.
Возле церкви кругом на поляне в белых сарафанах кружатся березки. Стоят они девицы белокурые и радуются за невест нарядных в день их свадьбы. И шумят березки, успокаивая, и сердечно пекутся о благополучии девиц и несносно видеть девичьи слезы.
Стоя на отвесном берегу реки, видится, тонкая полоска горизонта… рукой б достал. В теплые июльские денечки на берегу реки поближе к заводи мечтала Настасья с девицами о дальних странах. Всё думали, лишь стоит достичь горизонта и вот оно в руке девичье счастье. Битые жизнью знали, там, где простирается горизонт, куда направленны мечты красивых и непорочных красавиц, царит тайга и топкие трясины болот, безжалостны летающие тучей голодные комары, а снег тает в середине лета.
После венчания спешили гости к столу. Надо успеть заесть и запить счастье молодых. Русский народ…много ль тебе надо для счастья? Вдоволь сытый лишь на праздник. Пусть течет рекой сегодня медовуха и вино. Пусть земля содрогнётся от плясок, песнь плавно течёт ручьём. Разогни спину пахарь, одень кафтан расшитый, мужики. Сегодня вы гуляете как того и надо. А завтра поутру работу никто не отменит.
ЧАСТЬ 3
Ой, вы кони-скакуны,
Вы красивы и стройны,
Но для сердца моего
Горбунок милей всего.
Ершов «Конёк - Горбунок»
Михаил Егерев – человек скала с медвежьей лапой. Человек, которому не ведомы мягкие перины, мамкина ласка и судьбы щедрая рука, не проживал в мечтах, окрыленный фантазией. Реальный взгляд на жизнь породил стойкую, твердую основу духа Михаила, зацементировал на долгую жизнь. Реальность сурова, строга и несговорчива, но жить в ней легче. Все долгие годы Михаил жил лишь тем, что работал. На чужое не зарился, да и своего не давал. Девки на него не заглядывали, им молодцев подавай; повидавшие жизнь бабы знали, за таким не пропадешь, брать надо. Да только Михаил как непокорный жеребец, в руки не давался.
Настасья для Михаила была единственным воздушным замком, который он в душе холил и лелеял. Долго не пытался он бросить взор в сторону, где стояла девушка, но как только услыхал, что в дом Пригожевых похаживать начали сваты, так в миг, сел на коня и сразу оказался на пороге их дома.
В первый год совместной жизни Настасья сторонилась мужа. Михаил, человек душой добрый не наседал на жену. «Пускай свыкнется» - думал он.
Женское сердце, сколько раз ты заблуждалось? Как часто приходилось тонуть в протоки реки, терять рассудок? Спустя год, на лице девушки появилась улыбка, щеки зарумянились прежним румянцем. Настасья почувствовала, она счастлива. Когда задерживался Михаил в поле, сидела Настасья около окна, выглядывала, не появился ли он вдалеке. Стоило Михаилу уехать в город по делам, сердцу женскому не находилось места, уж больно темно на улице, а его всё нет.
Жалел Михаил жену от ежедневной работы, руки на неё не распускал. Она ведь хрупкая и нежная, думал он, как роза, которой не место в поле и на лугу, ей иные условия создавать надобно. Так и протек год совместной жизни в тишине и безмолвии.
Наступила осень. Осень – словно новый виток жизни, красочный и драгоценный, осыпанный золоченой листвой. Ночью село набегами, словно татаро-монгольское иго, посетил первый морозец, умертвляя последние цветы в палисаде, налагая запрет на жизнь цветущую, насладитесь же Сибиряки красками осени, духом замирающею природы.
Начал Михаил собираться в лес по бруснику, уже пора красны бусины собирать с лесного ковра. Брусника с закалкой девица, не привередлива, как разнеженная барыня. Идти Михаил знал далече по заболоченным местам хвойного леса, да еще и первый утренний морозец, так бы дома и остался, а тут еще и Настасья, как назойливая муха, кружит над ухом, спасу нет:
- С тобой пойду, а то и без того всё слухи ходят, что руки белы, да и не пригодная я, - огорчалась девушка.
- Ну, коль со мной, так собирайся, - не стал спорить Михаил.
Долгий путь надобно проделать, чтоб наполнить корзину лесным – витаминным лакомством: пройти лесосеку, после по хвойному лесу, где жуткий бурелом, да еще болотина, такая, что наступая на траву, с земли влага так и сочится, как губку выжимаешь. Жутко становилось Настасьи в тиши елового леса. Существовавшая гармония этих мест предупреждала «Я хозяйка…Я» - обрывался шёпот с еловых лап. «Не возразишь, – думала Настасья, в спешки идущая за Михаилом».
Долгий путь обессилил Настасью, да еще промоченные насквозь ноги при осенней прохладе сказались на здоровье, к вечеру поднялся жар. Михаил гневался на себя, как так не уберег… Это же его «замок»!
«Что ж я слово молвить не сумел? - ругал он себя, - она «хочу» а я бы нет и всё тут! Дурень, она же лучик…солнечный… тоненький такой, а я её…»
Не было спокойствия Михаилу, он бы по избе метался, искал бы спокойствия, так Настасья только уснула. За ночь не сомкнул Михаил глаз, всё просиживал у кровати жены, а вдруг что понадобиться или бред начнётся, а он спит? За окном начали доноситься первые крики петухов, когда Настасья открыла глаза:
- Ты чего не спишь, - тихо прошептала девушка.
- Негоже мне спать, а вдруг тебе чего понадобится, - разгоняя сон ответил ей Михаил.
Настасья тихо притянула его руку к себе:
- А я и не верила, - тихо прошептала девушка, - что за колючим кустом, таким как крыжовник, может скрываться такое доброе сердце! И знаешь, все эти слёзы… даже стыдно! – улыбаясь, молвила она, - Ах, как бы знала ранее, что счастье, его ведь разглядеть надо! – на мгновение замолчав, тихо добавила, - я предана тебе!
- Колючки оно - то надо, чтоб мошкару, да комаров распугивать, больно назойливые, - улыбнулся неловко Михаил.
Он сидел склонив над её постелью голову, сон уходил вслед за ночью, в душе наступало чувство спокойствия и умиротворения. Она ему предана!