Платформа была пуста. Пронизывающий колющий ветер проникал сквозь потертую осеннюю куртку, бросался мелкой снежной крупой, подметал ею искрящийся под светом фонарей черный асфальт.
По нему, осторожно переставляя ноги, немного враскорячку, дабы не подскользнуться, шли Юра, по прозвищу “Гармонист” и Витек, его товарищ и соработник. Юра нес довольно большой похожий на чемодан футляр, в котором лежал аккордеон. Под его аккомпанемент он пел по электричкам разные в основном патриотические песни типа “Крейсер “Варяг,” “Раскинулось море широко” и всякое такое из старенького советского репертуара. Витек ему подпевал и подбрякивал на расстроенной шестиструнной гитаре.
Был уже седьмой час, оба хотели есть и явно подустали, особенно от мерзкой погоды.
- Юр, на какую сейчас сядем? – спросил Витек, поеживаясь.
- Сейчас по расписанию – новоиерусалимская.
- А следующая? Волоколамская? Точно? Может тогда на первую – ехать ближе. А так ночью возвращаться, совсем поздно будет. Да и холод такой, тудыть его, – проговорил Витек уставшим и охрипшим то ли от простуды, то ли от сигарет голосом и добавил: – Эх, сейчас бы наркомовскую норму – и согреться, и подлечиться.
- Норму бы хорошо, – согласился Юра, зябко уткнув нос в воротник заношенного старенького пальто. – Вот только Валька наверняка сядет в новоиерусалимскую, и нам тогда весь концерт испортит.
Валька, их хорошая знакомая, также зарабатывала пением в электричках, при этом если они встречались с ней, она тут же начинала громко, не стесняясь в выражениях поносить конкурентов. Они не оставались в долгу, правда, не ругались, а говорили что-нибудь обидное по поводу ее заезженного репертуара, состоявшего из нескольких сентиментально-дворовых песен про маму, несчастное детство и разбитую любовь. Ее песни и высокий визгливый голос были источником постоянной иронии и сарказма приятелей. Впрочем, это не меняло главного – Валька была беспринципной конкуренткой и здоровой бабой, с которой совсем не хотелось пересекаться.
- А ты с ней тогда так и не договорился? Ведь вроде бы же хотели согласовать расписание, чтоб накладок не было. – Витька явно заволновался, услыхав, что Валька может оказаться с ними в одной электричке. – Она опять нам все испортит. Главное, сборов никаких не будет.
- Не будет, – согласился Юра. – Она ведь как заголосит “Мама, милая мама,” так всю электричку перекроет, а народ, конечно, на маму начнет подавать, особенно в новоиерусалимской.
Витька тяжело вздохнул – или два часа до Волоколамска, или почти наверняка встреча с дородной и наглой бабой, конкуренцию с которой они с Витьком выдерживали плохо – ни по задушевности, что особенно любит народ, ни по формам они ее превзойти не могли.
- Разве с этой женщиной из русских селений договоришься, – грустно продолжил Юра. – Я ей: “Валь, давай хотя бы через электричку садиться или на встречных работать,” а она мне: “Сам садись на встречную, там одни студенты едут, они ничего не дадут.” Я ей: “Так им в самый раз про твою мамочку послушать.” А она: “Моя мамочка уже в земле лежит. А им свои мамочки надоели.” “Ну, – говорю, – давай тогда мы на встречных, но только не нарушай.” А она: “А если я домой возвращаюсь, мне что – молчать? А если на хлеб не насобираю?”
- На хлеб? – Витек мотнул головой. – Она уже на иномарку напела, с утра до вечера в электричках торчит, всем уже души повытягивала. Вот ведь…
Витек уже хотел было крепко выругнуться, но не стал – как человек с высшим образованием и интеллигент по жизни, как он говорил о себе, Юра не любил, когда при нем выражались.
“Эх, надо было мне пойти с этой мадам договариваться,” – только и подумал Витек, но, понимая, что сейчас не до сожаления о несостоявшейся конвенции, побормотал:
- Может все-таки сядим на новоиерусалимскую? Бог не выдаст.
- Не выдаст, – повторил грустно Юра. – Но кто знает, что она выдаст, эта мамочкина дочка – ведь за словом в карман не полезет.
Он вздохнул и хотел уже было вынести окончательное решение, но, поглядев на сильно согнувшуюся в тонкой куртке фигуру Витька, нехотя согласился:
- Ладно, давай попробуем сесть на новоиерусалимскую, но если там будет эта оперная дива, то пересядем на волоколамскую. Иначе у нас сегодня будет совсем негусто.
Витек кивнул, лязгнув зубами, и стал с нетерпением всматриваться в темный путейный горизонт, из-за которого с минуты на минуту должна была вынырнуть, обливая ярким светом прожектора, тепла электричка. Господи, где она? И холодно, и денег нет. Сегодня утро мать называла его тунеядцем и бомжом. Тяжело. Впрочем, у Юры ситуация еще хуже – отец-инвалид скандалит и требует денег, в основном, конечно, на выпивку и опохмелку.
От мыслей о деньгах стало еще холоднее.
- Чего это ее все нету?
Витек беспомощно посмотрел на друга, тот пожал уже застывшими плечами и просипел:
- Может отменили. В последнее время все расписание переделали. Пойдем к кассе, спросим?
Повернув головы вбок, прячась от налетающего режущего ветра, они медленно двинулись вдоль платформы. Идти было неудобно – мешали инструменты, особенно нелегкий аккордеон в футляре. Перехватив его пару раз, Юра поставил деревянный ящик на платформу и попросил:
- Вить сгоняй, а то я чего-то притомился.
Взглянув на согнувшегося товарища, Витька молча передал ему гитару и, хлопнув себя по бокам как с трудом взлетавшая на морозе птица, побежал в сторону кассы. Когда до нее оставалось с десяток шагов, заливая ярко-желтым светом пространство, затянутое как марлей летящей снежной крупой, из-за поворота появилась электричка. Гудя, скрепя и скобля колесами рельсы, она начала резко сбавлять скорость. Витек развернулся и, взмахнув руками, помчался назад...
Они едва успели вскочить в вагон – двери захлопнулись и поезд с еще большим скрежетом двинулся в непроглядную тьму. Передохнув и слегка согревшись, они начали расчехлять инструменты. Пока Витек пытался хоть немного поднастроить свою гитару, а Юра, склонив голову к аккордеону, перебирал клавиши, электричка пробежала пару перегонов и вскоре почти все места на скамейках оказались заняты. Сделав для пробы несколько аккордов, Витек огляделся и шепнул:
- Давай начинать.
Он свернул чехол, сунул его себе по куртку, Юра перебросил ремень через плечо и поднялся.
- Граждане, доброго вам вечера и счастливого пути. Мы хотим вам представить сегодня, пока вы едите домой после тяжелого рабочего дня, песню, которая всегда будет популярна в нашем народе, ибо она рассказывает о подвиге героических моряков с доблестного крейсера “Варяг,” навсегда вошедшем в историю нашего Отечества,– пафосно и немного заученно проговорил Юра и лихо взял первый аккорд, растягивая инструмент чуть ли не до плеча.
Витек вслед торопливо и несколько фальшиво ударил по струнам, но звуки гитары утонули в гудении аккордеона. Тем не менее он старался добросовестно зарабатывать свой хлеб, подтягивая изо всех сил своим хриплым голосом и поглядывая на товарища в надежде увидеть на его лице отражение того, что тот называл драйвом. Без него все предприятие – просто дешевая самодеятельность как у Вальки. Потому Витек старается изо всех сил, а Юра, склонив голову к инструменту, уходит в себя и, закрыв глаза, представляет бурлящее море, вьющийся андреевский флаг на флагштоке, заряжающих и стреляющих из пушек матросов, окутанных пороховым дымом. От разрывов снарядов в небо поднимаются черные клубы дыма, застилая его, так что кажется наступает ночь, сродни мелькающей за окном электрички. И в этой тьме душа человеческая бурлит и бьется волнами о борт, а голос становился все уверенней, громче и даже гул и вой бурного моря не может заглушить его. Казалось, что еще немного и неприятельский флот будет разбит, а сама война закончится закономерной победой русского народа. Но, увы, и парад, и бой были последними...
Энергично сдвинув руки, схлопнув половинки аккордеона, Юра застыл, глядя на белый в круглых плафонах потолок, напоминавший чем-то больницу, может даже военный госпиталь. Витек, слегка прижав деку к щеке, также стоял неподвижно. Они оба несколько секунд почти не дышали, потом слегка поклонились и выпрямились, глядя вперед, словно в морской стальной горизонт.
Конечно, никаких аплодисментов не последовало, но по застывшей в вагоне тишине можно было понять, что исполнение удалось, драйв присутствовал, и песня коснулась душ. Юра подхватил футляр от аккордеона, кивнул товарищу, и они не спеша, немного вразвалочку двинулись мимо лавок. Подавали почти все, были только бумажки, что, конечно, радовало.
Во втором и последующих вагонах снова бурлили волны, гремели выстрелы, стихал и взрывался аккордеон, звенела и гремела гитара, и в этом гуле битвы были слышны стоны раненых, крики еще сражающихся матросов, громкие приказы командиров и все перекрывающее уханье корабельных пушек, изображаемое громкими ударами по гитаре. Как и в первый раз звенящая тишина повисла в вагоне, явно чувствовалось, что народ был благодарен за исполнение...
Минут через сорок, достигнув середины поезда, они, изрядно уставшие и вспотевшие, вышли в тамбур. Юра достал из кармана курточки помятую и почти пустую пачку сигарет, вынул пару и протянул одну Витьку. Музыканты жадно и торопливо затянулись и несколько минут молча глядели на проплывающую мимо платформу вместе со спешащими и кутающимися под порывами ледяной поземки многочисленными пассажирами, а потом и в вязкую черную пустоту за окном – электричка была уже за городом.
- Рано в этом году зима.
- Да, начало ноября, а уже мороз, – поддакнул Витек и тут же пошутил: – Вот только немцев еще в такую погоду под Москвой не хватает!
Юра тихо засмеялся и тут же, закашлявшись сухим дробным кашлем, прислонился к стенке вагона. Витек посмотрел на усталое худое лицо товарища, затушил сигарету и сказал:
- Пойдем, а то здесь дует сильно, того и смотри простынем.
Но едва они вошли в вагон как противоположная дверь открылась и в широком проеме нарисовалась высокая и дородная женская фигура. Неподписантка конвенции, завидев конкурентов, тут же расставила как боцман на палубе ноги и так заголосила во всю луженую глотку и мощь русской груди: “Мама, милая мама!”, что у присутствующих заложило уши.
Приятели на секунду замешкались, но тут же ускорили шаг в надежде проскочить мимо конкурентки. На что Валька, не прекращая голосить, ловко изогнулась и отвесила увесистый подзатыльник Витьку. Тот качнулся, но равновесие не потерял, и в ответ тыркнул ее в бок. Хотя ответ был не адекватен оплеухе, Валька, видимо не ожидавшая такой прыти от противника, замолчала и схватилась за ручку на скамье. Приятели, воспользовавшись замешательством противницы, выскочили в тамбур и плотно, как смогли, прижали друг к другу половинки двери. Конкурентка показала им увесистый кулак, отвернулась и как ни в чем не бывало снова заголосила: “Я приеду к тебе, моя милая мама!”
Дабы не испытывать судьбу, Юра и Витек проскочили пару вагонов и, уже сильно запыхавшиеся и уставшие, повалились на сиденья прямо возле входа.
- Зараза, – сказал Витек, – весь вечер нам теперь испортила. Так отлично шло. Что теперь будем делать, Юр? После нее как после ядерной войны.
- Ну, скорее, как после немца под Москвой, – тяжело дыша и стирая пот со лба ответил Юра.
Но Витьку явно было не до шуток:
- Так что теперь? Поедем назад или еще попоем?
Бледный и вспотевший Юра покачал головой:
- Думаю, что пора заканчивать. Давай лучше сейчас в Дедовске сойдем, прикупим чекун, закуски и домой.
Он достал замусоленное расписание и начал листать его. Перевернув несколько страниц, он вдруг поежился и сказал:
- Скорее бы весна наступила. Помнишь, как в мае хорошо работалось – и пели мы почти как соловьи, и тепло было...
- Весной, Юр, всегда хорошо – весело, дачники, лето приближается. Да вот заканчивается все слишком быстро.
- Все заканчивается быстро, Вить, только зима и болезни тянутся долго. Ну, что выходим, а то еще проскочим? – закончил Юра и поднялся.
Он поставил на сиденье футляр, аккуратно вложил в него тихо пискнувший аккордеон и поднял воротник куртки. Впереди открыли дверь в тамбур, из которого потянуло сыростью, холодом и табачным дымом...
Они расположились на лавочке в углу вокзального павильончика и оглянулись – людей не было. Потерев как бы согревая руки, а может быть и предвкушая предстоящее нехитрое, но важное дело – подведения финансового итога дня, – Витек поглядел на Юру и спросил:
- Юр, может я за чекунчиком сейчас сбегаю, чтоб время не терять, а ты пока бабки подобьешь? Что еще – хлебушка, селедочки-колбаски?
Юра кивнул и отсчитал товарищу деньги. Тот подобравшись, подпрыгнул, словно не было утомительного дня за спиной и поспешил к выходу. Дверь захлопнулась, а Юра принялся считать деньги. Процесс он этот не любил, но принимал его как неизбежность, к тому же он не страдал ханжеством и не рассматривал деньги как некую низкую материю. В сумке оставалось всего несколько купюр, как входная дверь с визгом открылась и в нее вбежал Витька с пластиковым пакетом в руке, с горящим от любопытства взглядом:
- Ну, сколько?
- Почти четыре тысячи, плюс утренний сбор, да вот еще несколько бумажек и горсть монет, – ответил Юра и начал быстро раскладывать деньги на две стопки.
Через минуту, когда деньги были разделены и бумажки с шелестом исчезли в карманах, послышался гудок приближающийся электрички.
- Вот, даже собаки попрятались, – выскочив на пустой перрон и подставляя спину ветру произнес Юра.
- Главное, что Вальки не видно, а то ведь и атаковать может, – сказал Витек и с опаской посмотрел по сторонам – не появится ли из-за какого угла в последний момент мощная фигура конкурентки.
Но только несколько запоздалых пассажиров, согнувшись и не оглядываясь на подходящий поезд, стояли у фонарных столбов сами на них похожие…
В вагоне приятели по привычке сели на сиденье возле входа и быстро покончили с финансовыми делами, досчитав последние десятки и мелочь. Витек, потирая руки, довольный, отогреваюшийся, поглядел на товарища:
- Ну что Юр, может выпьем, согреемся, закусим?
Юра молча кивнул, и пока Витек раскладывал на лавке еду, откупоривал бутылку и разливал по пластиковым стаканчикам водку, он, достав перочинный нож, разрезал колбасу и хлеб и открыл упаковку с селедкой. Осторожно приняв протянутый прозрачный стаканчик, Юра поглядел на товарища, на нехитрую снедь и, чуть выдохнув, вдруг заявил:
- Витек, за тебя, за меня, за нашу победу.
- Какую победу, Юр? Сейчас же ноябрь. Может над Валькой? – недоуменно проговорил Витек.
- Причем здесь баба? Мы же с женщинами не воюем. А вот четвертого ноября разве не прогнали шляхту и предателей из Кремля? – ответил Юра, глядя сквозь плещущуюся жидкость.
- Ну, Юр, ты еще Куликовскую битву вспомни. Ладно, прогнали, так прогнали, как скажешь. Можно и за взятие Парижа выпить.
- Можно. Тем более, что и французы в Кремле сидели. Впрочем, кто там не сидел и кого мы не прогоняли?
Они сдвинули стаканчики, опрокинули их, выдохнув предварительно воздух, и начали закусывать. Несколько минут они неторопливо и молча ели, утоляя голод и прислушиваясь, как тепло разливается по стенкам желудка, проникает в клетки тела, в кровеносные сосуды, согревает и расслабляет мышцы, как отрешенность начинает воцаряться в душе, сердце и уме.
Открыв пачку сока, Юра налил себе и приятелю, сделал пару глотков и задумчиво посмотрел на пустые ряды лавок и на согревшегося приятеля, что расстегнул курточку и неторопливо пил сок мелкими глотками. Витек, опустошив стаканчик, поглядел на Юру и и сказал:
- Знаешь, Юр, мне кажется, что войны уже не будет. Все-таки учит чему-то других наша история или нет?
- Учит, Витек, да вот только они ей не очень интересуются и считают все свои поражения цепью случайностей и ошибок.
- Значит, опять полезут?
- Полезут. У них соблазн такой. Вот приезжают, смотрят, ничего не изменилось – вонь, грязь, вчерашний век в технике, города – неудобные, деревни – нищие. Ну, думают, в этот раз точно получится. Ну, и опять все повторяется.
- Так что ж делать, Юр? Может, все-таки попытаться объяснить, что к нам не надо лезть? Они ведь не дураки, у них там университеты всякие...
- Бесполезно, ибо ум надмевает, и опять соблазн получается.
- Понятно, – мотнул Витек головой и спросил, – может еще по граммульке?
- Давай перекурим, а потом можно и добавить.
Они вышли в тесный тамбур и закурили.
- Вот смотри, – вдруг проговорил Юра, – мы с тобой курим, хотя знаем, что вредно, ну мне так точно. Вот у них даже школьники не курят – им объяснили, что вредно, они и не курят. Им даже надписи на пачках не нужны. А нам хоть скелет нарисуй, хоть гнилое легкое, мы все равно курим и будем курить. Это для них неправильно. Им это не понятно. И нам им не объяснить, почему мы курим, если знаем, что вредно. Поэтому они и думают, что раз у нас вот даже в таких мелочах все неправильно, то и в остальном также. Вот они и могут полезть.
- Ну, а если все-таки наших туда заслать, чтоб они значит им по-ихнему все объяснили, то может все на этот раз и удастся без войны?
- Не уверен. Почему-то наши там становятся ихними. А потому объяснить получается и некому. Так что врагу не сдается наш гордый...
Закашлявшись, Юра бросил недокуренную сигарету на грязный пол и вошел в вагон. Разлив остатки, Витек молча подал стаканчик приятелю и взял себе. Они выпили, Витек поморщился, припал к рукаву и громко засопел.
- Вот смотри, Вить. Ты выпил и занюхал, а им это непонятно.
- Что, Юр, непонятно, ведь все выпивают, и немцы-французы, теж американцы, а про англичан вообще еще Лермонтову было известно, что они отъявленные пьяницы?
- Все так. Но вот так, как мы, не пьет никто.
- Юр, это только так по ящику говорят, а я вот читал, что финны пьют больше.
- Может, и больше. Но вот по качеству процесса, с занюхиванием, да чтоб хлеб и селедка на закуску – никто.
- Юр, ну вот колбаска еще.
- Пойми, дело не в колбаске, а в процессе. Вот чтоб так, в грязной вонючей электричке, немытыми руками... Никто!
Чуть захмелевший Юра даже поднял палец как бы для пущего впечатления, но тут же, взглянув, на понуренную голову Витька, опустил его и сказал:
- Ты не огорчайся, ведь именно поэтому мы и непобедимы!
- За это надо выпить. И им надо обязательно обьяснить, а то ведь вдруг попрут! – резюмировал Витек посмотрел на товарища и полез в куртку за второй чекушкой.
Но рука его так и застыла в кармане – дверь на том конце вагона резво скользнула в сторону и в проеме, почти задевая притолку, показалась Валька. Она именно показалась – как-то обрисовалась на пороге и не спеша, немного неловко, вошла в вагон и встала, неподвижно глядя на замерших и онемевших приятелей. Уставившись на высокую фигуру в грязновато-сером расстегнутом пальто, на одутловатое лицо конкурентки, те молчали. Несколько томительных секунд им показались, если не вечностью, то целым добрым часом, наполненным смятением и даже страхом.
- Юр, что делать? – наконец тихо как бы про себя прошептал Витек, отодвигаясь в угол скамейки. – Может, деру дадим?
- Это – не война. Бежать бесполезно. Пригласить, – прошептал Юра, не разжимая зубов и, глухо кехекнув, как-то бочком приподнялся и неуверенно махнул: – Валь, давай к нам.
Услыхав приглашение, Валя, покачиваясь и хватаясь за спинки лавок, двинулась вдоль дрожащего и подпрыгивающего вагона. Она шла неуверенно, недавняя конкурентка и недруг, и ее походка и усталый вид тронули приятелей. Жалость жалость и горячее сочувствие к уставшей и замотавшейся поднялась, нахлынула и накрыла души приятелей как волна гибнущий в бурных водах крейсер. Витька даже привстал и распрямился как будто моряк у фрагштока. Юра покосился на него:
- Ты чего, Витек? Пригласи лучше женщину в нашу каюту, а не честь ей отдавай.
- Валентина, извинт-те, не знаю вашего отчества-а, прошу к столу, на огонек, – как можно дурашливей проговорил все еще напрягающийся и также вслед за другом хмелеющий Витек.
Тут же наклонившись к лавке, он сдвинул ближе к проходу пластиковый пакет с разложенной на нем едой, чекушку и стаканчики, смахнул крошки и сказал:
- Прошу, мадам!
Валька взглянула с благодарностью на Витька, по ее серому лицу промелькнула легкая улыбка. Она слегка склонила голову в сторону Юры и, усаживаясь возле окна, сказала:
- Спасибочки, ребятки, за приглашеньице
Приятели, не сговариваясь, потянулись к чекушке. Юра взял ее первый и налил водки в уже протянутый Витьком пластиковый стаканчик, который в ту же секунду оказался в руках женщины.
- Валь, давай за дружбу! Бери, Витек, бокал, – проговорил Юра и налил водку во второй стаканчик.
- А ты, Юр?
- Да, я вот после тебя. Валь, за твое здоровье.
Они чокнулись, Витька опрокинул стаканчик и подал его приятелю. Юра плеснул в него остатки водки, также быстро выпил и сказал:
- Валентина, не стесняйся, ешь.
Валька не ответила, а поглядела виновато на Витьку:
- Прости, Витек, что давеча шлепнула тебя.
- Ничего, Валь. Я ведь тоже тебя того, двинул. Ты и меня прости.
С облегчением вздохнув, она взяла небольшой кусок колбасы, положила его на хлеб и стала неторопливо есть, поглядывая то на приятелей, то на разложенную еду, то на темное окно.
- Валь, – вдруг сказал Витек, – вот мы с Юрой только что разговаривали, как ты думаешь – война будет? Типа попрет кто-то на нас, ну пусть не сейчас, а хоть когда-нибудь?
Валька внимательно поглядела на него и, казалось, не удивилась вопросу:
- Когда-нибудь попрут, чего им не попереть, а вдруг что и обломится. Все халяву любят, ты же знаешь.
При этом она извиняюще улыбнулась, а приятели в знак согласия дружно кивнули.
- Вот и Юра говорит, что могут, а мне не верится. Все-таки чему-то они научились за тысячу лет, – задумчиво подвел итог Витька.
Валька пожала плечами:
- Не знаю. Я телевизор не смотрю – чего они там думают и чему учатся. Молчавший Юра взял пачку с соком и разлил по стаканчикам.
- Давайте, ребята, – проговорил он, – лучше за нашу дружбу и мирное сосуществование. Наше и всех народов. Хотя наш бронепоезд врагу не сдается. Выпьем за ноябрь. Ура!
Они выпили, молча доели остатки нехитрой снеди, поглядывая друг на друга, перебрасываясь шуточками, вспоминая смешные случаи из своей поездной жизни. Гвалт продолжался недолго. Вскоре они замолчали, окончательно согревшиеся и в меру сытые, и начали потягиваться.
- Вздремнуть бы, Юр, хоть пяток минут, – пробормотал Витек и закрыл глаза.
Валька кивнула, положила руку на спинку сиденья и тут же опустила на нее свою голову в старом шерстяном платке. Юра же прислонился к подрагивавшей стене вагона и, глядя свkозь окно с уже намерзающем в уголках льдом, на проплывающие пригородные селения, как бы заштрихованные черными деревьями, подумал, что завтра праздник, хорошо, что набрали сегодня немного денег и значит день-другой не надо ходить по электричкам. Можно немного выспаться и отдохнуть.