Василий Степанович аккуратно отломил кусочек булки, положил в рот и начал сосать. Жевать он не мог – вставные зубы лежали в чашечке на другом конце стола, и дотянуться до них было тяжеловато. Нет, если бы сильно нужно было, конечно, нашёл бы в себе силы встать. Но сосать булку ему даже нравилось – это продляло удовольствие. Ел он не потому, что мучало чувство голода, а потому, что так надо, да и жена и дочка заставляли.
Василий Степанович сосал хлебный мякиш и вспоминал прошлое. В памяти упорно всплывали давно позабытые эпизоды жизни, и все они были связаны с хлебом.
Вспомнилось, как мальчишкой уронил кусок хлеба на пол. Стал прикидывать – что проще: поднять кусок с пола или взять другой со стола. Сосчитал, что проще взять другой кусок – просто руку протянуть. А чтобы достать тот, который свалился на пол, надо было слезать с лавки. Потянулся было к другому куску, но мамка, следившая за ним, пребольно ударила по руке.
- Подбери хлеб с пола. Хлебный кусок бросишь – кто-то голодным останется!- И объяснила, что бог хлеба ровно на всех людей даёт. Если кус хлеба бросить – кому-то этого куса не хватит. Или если лишний кус съешь. С тех пор и примерялся Васька к хлебу таким образом, чтобы середину соблюсти: и брюхо насытить и чтоб другим осталось.
Хлебный мякиш растаял во рту, и Василий Степанович отломил себе ещё кусочек булки, принесенной внучкой. Других удовольствий ему жизнь уже почти не доставляла.
Он снова погрузился в воспоминания. В 19 году его мобилизовали в Красную Армию. Посадили в вагон и повезли. А хлеба на дорогу не дали. Почти сутки ехал голодным. Народ в вагоне ропщет, и от разговоров о еде стало совсем тоскливо. Василий Степанович забился в угол и там потихонечку достал припрятанный сухарь, да и ссосал его. И надо же! Еще не ушло хлебное послевкусие, как поезд остановился у большой станции. А там обед подоспел. Кашей живот набил, а хлеба краюху на потом припрятал – кто знает, когда в другой раз такая удача будет. Так всю войну было – разом пусто, разом густо. Пайку малую выдадут – плетётся рота, как свора собак бездомных, пайку обильную выдадут – орлами идут. Есть еда – получались обеды, не хуже трактирных. Нет еды – ворон подбивали и ели. Только голодных дней больше было.
Голодные дни вспоминались проще и чаще.
Воспоминания перенесли Василия Степановича в 32 год. Уже женат, и детишек двое. Год выдался неурожайным, а начальство требовало: сдавайте положенное. Слухи самые страшные по деревне ходить стали. Дескать – забирают в город и там бьют нещадно, допытываются – не по злому ли умыслу урожай скудный случился. И вновь едут в деревню и последнее отбирают.
Как тут прожить? На собственный прокорм ничего не оставляют, денег же, чтобы в городе хоть что-то прикупить, нет. Времена были сложные – деревенские паспортов не имели, даже на заработки в город податься не могли.
Брат Пётр выручил. Узнал от добрых людей, что на шахты Донбасса без паспорта берут. Собрались они вдвоём и в начале октября уехали в Горловку. Жёны как могли скрывали, куда мужья подевались. И не проговорились, хоть и бабы.
Василий Степанович с братом устроились в Горловке, по комнате сняли. А как месяц проработали – выдали им паспорта, хоть и временные, и справки, что трудятся на шахте. С этими бумагами и поехали назад, в деревню.
Быстренько собрались и ночью ушли из деревни. Днём нельзя было – председатель сельсовета или секретарь парт ячейки узнали бы, никакие бумаги не спасли бы. А участковый уполномоченный, который часто в деревню заходил проконтролировать, чтобы жители не разбежались – было такое указание начальства, мог и арестовать.
Шли ночью через лес, в темноте. Благо, каждая тропинка с детства знакома. Василий Степанович огромный узел с пожитками тащил, старшая дочка, пятилетняя Анна сама свои пожитки несла, а младшая у жены на руках спала. И хотя ближе идти было до станции в Коровино - по дороге, пошли в Шумаково. Боялись на станции кого-нибудь из деревенских встретить. На войне так не волновался Василий Степанович, как когда увидел станцию. И только когда сели в вагон, засунули пожитки под лавки, успокоился. По вагонам нередко железнодорожная милиция ходила, но для них справка с печатью из Горловки – законный документ.
Василий Степанович отщипнул ещё маленький мякиш.
Так и обосновались в Горловке.
Через год поехал Василий Степанович навестить родную деревню. От Коровино на подводе ехал – оказия подвернулась.
Деревня выглядела чудно и непривычно. Часть домов брошенными стояли. Народу мало, да и те, кто попадался по дороге, – совсем незнакомые. На него смотрели с любопытством: кто такой? Ноги сами к родному дому привели. Остановился у калитки. Не пустовал дом. На крылечке незнакомая баба в корыте бельё стирала. Рядом двое малышей копошились. «Это же мой дом!» - хотел крикнуть Василий Степанович, глянул по сторонам и крик в горле застрял. Женщина перестала стирать и удивлённо посмотрела на него:
-Вам кого, гражданин хороший?
Ахнул Василий Степанович. Всплыло в памяти услышанное несколько часов назад в поезде слово «переселенцы». Два мужика, сидевших напротив, по виду колхозники, обсуждали вполголоса каких-то переселенцев. Василий Степанович к разговору не прислушивался – у каждого свои проблемы.
Бросил испуганный взгляд на бывший свою двор, словно перестал узнавать его, и рванул в сторону станции. Без передыха вёрст шесть или семь бежал. Казалось, ещё чуть-чуть и сердце из груди выскочит. Только на станции отдышался.
Увидел маленький буфет. Подошёл, попросил стакан водки. Буфетчица с сомнением посмотрела на него и, поколебавшись, вытащила из-под стойки гранёный стакан.
Василий Степанович выпил залпом и с удивлением посмотрел на буфетчицу. Хотел было возмутиться: «Ты что, мне вместо водки воды налила?», да вовремя остановился. Запах был настоящий, водочный. Вот такая шутка.
Буфетчица с жалостью посмотрела на Василия Степановича и протянула краюху хлеба. Посмотрел на краюху Василий Степанович, зачем-то сжал её в руке, но надкусывать не стал. Так и приехал домой с этой краюхой. Дома девочки её в один миг умяли.
От булочки, принесённой внучкой, осталось немного.
«Вот уж судьба, – с обидой подумал Василий Степанович - не дал бог ни сыновей, ни внуков. Одни девки. Три дочки. Три внучки. Младшая дочка в войну умерла. Съела что-то такое, что жуткие боли у неё в животе начались. Сначала думали, что пройдёт, дело молодое. Но на третий день собрали корзинку с продуктами – в оплату – и повели к доктору. Полдня в очереди стояли. Посмотрел старый доктор, головой покачал и порошков дал. Только порошки эти не помогли, померла. Чего девчонка с голодухи съела – бог знает. Спрашивать не с кого – только с себя. Что не смог семью вдоволь хлебушком обеспечить. Немцы за работу копейки платили. В те поры ладно жили только те, которые к немцам на службу подались. И самое обидное было, что перед ними заискивать приходилось. Еду надо было прятать, как будто её наличие в доме о чем-то подозрительном говорила. Полицаи заходили временами проверить –вдруг кто-то ещё, кроме заявленных членов семьи, в доме кормится.
На войну Василия Степановича не взяли. Сказали, что хромым в армию дороги нет. Прихрамывал он после одной аварии в шахте. Получалось чудно: в армию здоровьем не вышел, а под землёй работать – пожалуйста.
Брат Пётр Степанович на войну ушёл. Там и сгинул. И никто не знает, в какой земле его косточки покоятся. А сыновья Петра, слава богу, все при деле, у всех семьи.
До 51 года Василий Степанович на шахте работал. Больше не смог – правая рука трястись стала. Ложку с супом до рта донести не мог – расплёскивалась. Кое-как выучился левой рукой есть. Когда особо крутило, жена кормила как маленького. Его пенсии и зарплаты жены на жизнь хватало. И когда на две пенсии перешли – тоже. Жизнь другой стала. Казалось бы, вот только сейчас и жить. А вот как вышло.
Василий Степанович напрягся и сел на кровати. Теперь можно было дотянуться до чашечки, в которой лежал протез верхних зубов. Что раньше – вставить их или доесть булочку? Решил – булочка прежде.
В бога он давно не верил. А вот выученную в детстве молитву «Отче наш» до сих пор помнил.
Хлеб наш насущный дай нам!