Кассиопея
Пусть это не будет твоим приключением.
Но дай мне почувствовать легкость падения.
Он совсем недавно вернулся из магазина и, звеня кружками чая, вошел в комнату. Она только проснулась, через панорамные окна смотрела, как по кровеносной системе города плыли маленькие люди и автомобили. Увидев его, зазевала и мило улыбнулась сюрпризу.
– Я все утро смотрю на этот одичалый город, – снова отворачиваясь к окну, произнесла она. – С высоты все кажется таким мелким и незначительным, их жизнь – автоматика и алгоритмы. Сложно представить, что у этих людей есть чувства.
– Между прочим, сейчас я автоматически шел к тебе, вон там, – он показал пальцем на улочку, которая с высоты казалась маленькой. – И у меня есть чувства. Любовь, например.
Он поцеловал ее и дал кружку. Она снова улыбнулась.
–А давай улетим, – неожиданно сказала она. – Я ужасно устала.
Парень странно посмотрел на нее, но уже через мгновение грустно улыбнулся.
– Почему бы и нет? Куда ты хочешь?
– Когда я училась в школе, люди могли преодолевать межгалактические расстояния за несколько минут, а я дальше Млечного Пути не бывала… – вздыхая, с обидой, произнесла девушка.
Он снова странно посмотрел на нее, не зная, что ответить.
– Чем тебя Солнечная система не устраивает? Вам, девушкам, постоянно чего-то не хватает, – оживился он. – Помнишь, мой дед рассказывал, как с помощью букета полевых ромашек мгновенно покорил сердце бабушки, а вам теперь галактики подавай.
Девушка засмеялась и дотронулась до его плеча:
– Может ты не помнишь, но ты покорил мое сердце во время нашей первой прогулки. А полет – это просто желание увидеть с тобой прекрасное.
Из-за ужасно быстрого ритма жизни и постоянной работы им редко удавалось побыть рядом. Но в эти минуты близости он всей душей впитывал ее пространство от запахов до телодвижений, слушал ее голос и часто задумчиво смотрел в никуда. Он мысленно перезагружался и сбрасывал с себя груз, состоящий из накопившихся злости, усталости и грусти.
– А точнее Кассиопею, – резко сказала она, напугав задумавшегося парня.
– Ладно, хорошо, почему же Кассиопея? На небосводе достаточно галактик, названных в честь других мифических созданий, – ставя кружку на прикроватный столик, сказал он.
Девушка снова отвернула голову к окну и направила взгляд вверх. То, что раньше называли небом, теперь стало огромной серой массой выхлопных газов и пыли. Только ночью удавалось различить отблески звезд и луны.
– Еще совсем маленькой я смотрела в папин телескоп и увидела очень яркое скопление звезд. Отец сказал, что это Рукбах, Нави, Каф и Шедар – ярчайшие звезды этой галактики. Шли годы, и Мир открывался для меня снова и снова, я узнала о белых карликах, гравитации, черной материи, большом взрыве, мельчайших частицах, туманностях и многом другом. Мир бесконечного космоса стал для меня еще ближе.
Закончив, она посмотрела на парня, но увидела в его глазах слезы.
– Что случилось, дорогой? – испуганно сказала девушка.
– Нет, нет, все хорошо, – вытирая слезы, улыбался он, – продолжай.
– Странный ты, всегда меня удивляешь, – спокойно ответила она. – Знаешь, когда я в первый раз, не спросив отца, улетала за пределы мезосферы, то совсем не пожалела о последующих взбучке и наказании. Ничто не сравнится с первым полетом в космос. Все тело пребывает в неописуемом восторге. Я медленно двигалась параллельно радиусу земли и ни о чем не думала, а только, открыв рот, смотрела на проплывающие материки и облака.
– Сейчас несколько раз в год выпускают фильмы про космос: от фантастических блокбастеров до чудесных фэнтези. Так что некоторые твои ощущения мне понятны, – засмеялся парень.
– Не смей даже сравнивать эти вещи! – нежно ругая его, сказала девушка. – То, что открывается там, здесь, на земле, совершенно, не имеет значения. Чье-то мнение? Нет! Оно становится размером с ион. Прическа, макияж, выбор одежды, планы на вечер – все эти ежедневные мирские заботы вызывают смех и презрение, когда перед твоими глазами открывается бесконечность.
Еще долго она рассказывала о своем первом путешествии за пределы Земли, и как это повлияло на ее мировоззрение. Строгое наказание в виде месячного запрета на развлечения носило формальный характер. Отец на каждом углу рассказывал, что его умница дочка в двенадцать лет из-под его носа угнала целый космический корабль.
Парню было приятно видеть, как она улыбается и шутит. Ее звали Алина. Голубые глаза и русые волосы превращали девушку в настоящую русскую красавицу.
Последнее время Алина ощущала скуку и одиночество. Чтение, встречи с друзьями не приносили ей радости.
– Так, собирайся, ты обязан это увидеть. Нам обоим нужно развеяться. Поверь, нет лучшего антидепрессанта и психолога, чем космос.
– Эм, но что мне надеть и когда вылетаем? – с волнением спросил парень, – Я ничего в этом не смыслю.
– Сегодня ночью вылетим, а знаешь почему? Потому что ночь дает возможность видеть цель полета, не отрываясь от Земли. Весь небосвод, как наглядная карта звездного неба открыта перед тобой. Романтика.
Все оставшиеся утро и день девушка подготавливала своего возлюбленного к взлету. Он делал дыхательную и физическую гимнастику по ее командам, читал научные статьи про космос и полеты, смотрел документальные фильмы и проверял свое здоровье.
Вечером, когда солнце село и в окнах появились первые звезды, Алина медленно и размеренно начала собираться, брала только самое необходимое.
Парень снова со слезами на глазах наблюдал за ее действиями, невозможно было понять рад он или опечален. Он был другой: его черные волосы и грустные карие глаза напоминали восточный типаж, а неизменное спокойствие придавало мудрости. Звали его – Дмитрий.
Им было хорошо вместе, и все остальное их не волновало.
– И надолго мы? – спросил он. – Я немного боюсь, это же такая опасность.
Алина захохотала.
– Ты как маленький. Я позвонила отцу. Он приготовил первоклассный звездолет, надеюсь, к Земному утру мы будем дома, и ты успеешь на работу.
Всю дорогу до взлетной площадки, несмотря на свое вечное спокойствие, он сильно волновался и тер об штаны мокрые от волнения руки.
– Хватит, дорогой, – успокаивала она его. – Только представь, наше появление в Кассиопеи лучом света упадет на землю через миллионы лет. Разве это не чудо?
На площадке их ожидал отец девушки, в прошлом астрофизик и конструктор корабля. Он с радостью отвел возлюбленных в кабину и объяснил, как работает звездолет. Алина с восторгом прикасалась к аппаратуре и с восхищением показывала ее Диме.
– Ну что, полетели? – радостно сказала она. – Спасибо, папа, после полета расскажу тебе все в мельчайших подробностях. Пока!
Было слышно, как за спиной массивные двери мягко прижались к корпусу корабля. Дима уставился на звездное небо, через большие окна кабины и что-то упорно выискивал.
– Полетели! – сказал Дима и сглотнул слюну.
Она нажала кнопку «Старт», и все кнопочные и сенсорные панели засияли разными цветами. Система корабля приятным женским голосом поприветствовала незнакомый экипаж и заверила в полной готовности к взлету.
Снизу вверх началась тихая вибрация, которая через несколько минут превратилась в оглушительный рев. Все четыре двигателя медленно отрывали корабль от Земли. Волнение парня мгновенно прекращалось, когда он смотрел на ее счастливое лицо, – все будет хорошо.
– Ну вот, мы уже преодолели Линию Кармана, дальше только космос, – сказала она, посмотрев на приборы.
– Еще бы знать, что это, – улыбаясь, сказал он.
– Это граница между атмосферой и космосом. Это примерно сто километров от Земли.
– Мне кажется, что интереснее покидать Землю днем и наблюдать, как голубая пелена неба медленно становится темнее, превращаясь в огромное черное полотно, на которое будто равномерно рассыпали стиральный порошок, – наблюдая за ее реакцией, сказал Дима.
Она смотрела вперед и улыбалась.
– Сначала с фильмом сравнил, теперь со стиральным порошком на черной тряпке. Ничего не понимаешь.
Неожиданно все звуки прекратились, и наступила полная тишина, только панели приборов периодически издавали писки.
– Как тихо, – шепотом произнесла Алина, – остается только звон в ушах, слышишь какой громкий, это звук тишины.
Корабль, попав в открытый космос, продолжал отдаляться от Земли. Двигатели были выключены. Она расстегнула ремни и под действием невесомости оторвалась от кресла. Ее хохот нарушал космическое безмолвие. Дмитрий тоже нашел ремень и выбрался из его оков, ощупывая стенки, он парил по фюзеляжу и искал Алену. Неожиданно громкий звук джаза шестидесятых готов двадцатого века оглушил его, из-за поворота выплыла девушка и крепко обняла его.
– Знаешь, что связывает эту музыку и космос? – спросила она.
– Понятия не имею.
– Армстронги! – радостно крикнула девушка. – Луи и Нил, мои кумиры.
Они оба засмеялись и попытались танцевать. Со стороны неуклюжий звездолет с огромными двигателями и маленькими крыльями казался планктоном, внутри которого теплилась огромная любовь. Они боялись только огромного космического кита, которого выдумали сами, потому что космос – океан, а звездолет – мелкий организм. Влюбленные медленно плыли.
Звук таймера помешал их развлечению.
– Пора делать межгалактический прыжок, ты, наверное, совсем забыл про Кассиопею, – целуя его, произнесла она.
Парень кивнул, и они оба сели за панель управления. Проверили готовность корабля и направили его на нужное скопление звезд.
– Неужели сегодня я буду там, – тихо произнесла девушка и запустила двигатели.
Снова наступила тишина. Только на этот раз тишину нарушил металлический скрежет, пронесшийся по всему кораблю. Были слышны вспрыски жидкостей и постукивание механизмов. «Приготовится к запуску двигателей, – начала говорить система корабля, – плотно прижаться к спинкам кресла и затянуть ремни. Если ваше состояние вызывает подозрение, и вы не можете совершить межгалактический прыжок, то советую перенести полет или воспользоваться снокамерой. Приятного полета». Начался отсчет.
– Разве это небезопасно? – спросил Дима.
– Честно – да, но уже поздно, – улыбнулась она, – вовремя таких прыжков корабль сначала ужасно плющит, а потом растягивает в тончайшую нить. Естественно, это может сказаться на организме, но если говорить о случаях смерти, то…
Огромная сила прижала их тела к креслам. Неожиданно яркий белый свет заполнил все пространство, никаких эмоций и физических ощущений они не испытывали, а только безболезненно распадались на атомы. Чтобы понять их ощущения, нужно знать, где они были до рождения, и что будет после их смерти. Постепенно в непроглядной белой пелене начали появляться силуэты животных, людей, предметов быта. Отголоски непонятных фраз и звуков. Все вокруг смешалось и двигалось с невероятной скоростью, когда казалось, что они стоят на месте. Возлюбленные прибывали в совместном сне космического путешествия. И вот образы начинали тускнеть, белая пелена сменялась темной материей, на которой появлялись растянутые вдоль корабля звезды.
– ...я еще ни об одном не слышала, – как ни в чем не бывало, закончила Алина.
Ощущений того, что они переместились на огромное расстояние, совсем не было. Вокруг было все так же, как в Солнечной системе: те же звезды, бесконечная темнота и писк панели управления за исключением одного...
Перед их глазами воспаряла прекрасная туманность, ее красота завораживала. Казалось, что их корабль – этот огромный живой организм –медленно пульсировал и летел в неизвестном направлении. Появлялись и исчезали отблески звезд и планет. Влюбленные были в восторге от увиденного. Земное человеческое искусство меркло перед тем, что творила Вселенная в своих мастерских. Алина взяла его за руку и еще долго они смотрели на то, что с трудом могли объяснить.
– Знаешь, что еще прекрасное есть во всем этом? – Алина окинула взглядом все, что вмещали в себя окна корабля.
– Разве что-то еще может быть прекраснее? ¬– с удивлением спросил Дима.
– Да, история и мифы. Я не про те новые далекие галактики, которым присваивают бездушные числа и буквы вроде NGS2770 или M82, а те, которые были открыты древними греками и арабами, вложившими душу и сказку в то, что мы сейчас видим.
– И что ты скажешь о ней? – указал он на Кассиопею.
– Интерпретация и переводы мифов настолько разные, что ты вправе выбрать из всех вариантов или сделать свой, – засмеялась она, – но мне нравится этот…
Алина поправила волосы и села поудобнее. Ее бледные щеки пылали красным, Диме она казалась самым красивым существом во Вселенной. – Кассиопея была женой царя Кефея: очень красивая, но высокомерная, гордая, не видевшая ничего кроме своего высокого положения. В общем, ужасная дрянная женщина. Однажды на торжестве она так заговорилась, что сравнила себя и свою дочь, Андромеду, с нереидами – морскими божествами, напоминающими наших русалок. Морские нимфы были возмущены таким поступком человека, и через некоторое время об этом говорили все глубины. Естественно, это узнал Посейдон. Он приказал приковать Андромеду к скале и натравить на нее китообразного дракона, уничтожающего все вокруг. Однако, Андромеду спас Персей, а китообразный дракон был превращен в каменную статую(спасибо отрезанной голове Горгоны), – улыбнулась Алина. – После этого жизнь вернулась в свое русло: Кефей правил, Андромеда вышла замуж за Персея и, кстати, Кассиопея была против этого союза. Хуже обиды Посейдона была только ярость Зевса, который все-таки увековечил Кассиопею на звездном небе, по ошибке, усадив ее на трон вверх ногами. И теперь уже тысячи лет она мучается от мигреней и видит все в перевернутом виде. Разве не красиво, Дим?
Он отвлекся от ее маленькой истории и почесал голову.
– Вечно эти боги воздают нам не по заслугам, – ответил он. – Но история красивая. Греки были умны и сообразительны, многое, придуманное ими, актуально и сегодня.
Влюбленные о чем-то задумались и гладили ладони друг друга.
– Ты не проголодался? – спросила Алина. – Я сделала бутерброды и горячий чай в термосе, посмотри в сумке.
Дима знал, что если она начинала говорить о еде, то в первую очередь хочет кушать сама. Он молча принес сумку и стал кормить возлюбленную.
– Ты не хочешь? – с полным ртом произнесла она и протянула ему откусанный кусок хлеба с колбасой и сыром.
Он замотал головой, отказываясь от еды. Сидя, закинул руки за голову и снова уставился на Кассиопею.
– О чем думаешь? – спросила она, пытаясь вытянуть из него хоть одно слово.
Дима посмотрел на нее и снова отвернул голову на созвездие.
– Как жить дальше? – грустно ответил он и снова пустил слезу. – Что делать-то, Алиночка? Что меня ждет, ответь?
Его взгляд затуманился. Где-то в душе взрывались бомбы, умирали люди и кричали дети. Ей хотелось помочь ему, но она не понимала, что его беспокоит. Он не двигался и только изредка сжимал глаза, чтобы упали накопившиеся слезы.
– Ну что же ты, дорогой? Я люблю тебя, мы вместе, что еще тебя волнует, не понимаю? – с недоумением говорила она. – У тебя есть работа, увлечения, семья и друзья, разве ты несчастлив?
Дима опять успокоился, вытер слезы и погладил ее щеку.
– Прости и не обращай внимания на мои странности, мы близкие друг другу люди, и мне не стыдно перед тобой плакать, – улыбнулся он, – это от счастья.
Писк панели приборов звучал реже. Но никто не обратил на это внимания. Влюбленные летали по кораблю и играли с чаем, который парил рядом с их ртами. Алина рассказала про звезды, рассказала историю других галактик, говорила о возможности жизни на других планетах, объясняла, почему так важно с малых лет изучать историю Вселенной.
По земным меркам они третий час находились в другой галактике и наблюдали красную туманность, переливающуюся в отблеске звезд. Медленно приближался момент, когда они покинут это место и еще не скоро попадут обратно. Он снова исчезнет из ее жизни, растворяясь в работе и делах, и иногда с пакетом вкусностей будет навещать ее по утрам. Она с нетерпением будет ждать его, погружаясь в изучение космоса, отгоняя мысли о том, что она вряд ли когда-нибудь станет мамой. Но сегодня был тот день, когда счастье переполняло их души и хотелось жить дальше, воплощая мечты в реальность.
– Ну что, полетели обратно? – застегиваясь в кресле, спросил Дима.
– Да, я тоже об этом подумала. Со временем даже самое завораживающее тускнеет в привычке, – уставившись в окно словно в последний раз, сказала Алина.
– Хочется уже спать. У нас три часа ночи.
Она потерла глаза и нажала на панель, чтобы задать координаты возвращения.
Снова скрежет и гул металла пронесся по фюзеляжу. Корабль медленно разворачивался, двигатели начинали свою работу, постепенно набирая мощь. «Приготовиться к запуску двигателей, – снова раздался голос системы корабля, – прошу плотно прижаться к спинкам кресла и затянуть ремни. Если ваше состояние вызывает подозрение, и вы не можете совершить межгалактический прыжок, то советую перенести полет или воспользоваться снокамерой. Приятного полета». Они закрыли глаза и взялись за руки. Писк панелей стал еще реже и тише: пик..пик…пик….пик.....пик……пиииииии. Он вернулся на Землю.
Дима открыл глаза. Перед ним была та же комната, чай уже давно остыл. За окном звездное небо снова начинало пропадать под пеленой выхлопных газов. Солнце медленно поднималось, машины на улицах выстраивались в утренние пробки. Было пять утра. Он сделал глоток, холодная жидкость взбодрила его тело. Уши привыкли к нескончаемому писку.
Человек, сидевший в углу комнаты, встал и выдернул провод из розетки. Неожиданная тишина так сильно отозвалась в их телах, что казалось, они лишились чего-то привычного и родного. Дима посмотрел на мужчину в белом халате и перевел взгляд на Алину, слезы текли по его щекам, и он сполз со стула и, стоя на коленях, облокотился на ее кровать, закрыв глаза руками. «Как жить дальше? – мысленно повторял он в голове. – Как жить дальше, Алиночка?»
Доктор положил руку на его плечо:
– Вы самый сильный человек, которого я видел в этой больнице за десять лет работы. Каждый раз, когда Вы начинали лить слезы, я плакал вместе с Вами, Дмитрий, Вы слышите?
Дима слышал и понимал все, он готовил себя к этому год, но так и не смог вынести ее смерти. В своей душе он медленно смирялся с болью и потерей.
– Вы сделали ее счастливой, она видела мечту своего детства рядом со своей любовью. Алина умерла с улыбкой, – пытался успокоить его доктор.
Санитары вынесли тело Алины, доктор вышел из палаты, а Дима, потерявший сегодня свой единственный смысл существования, лег на койку, где когда-то лежала она. Подушка и одеяло еще пахли ее телом и волосами…
Дионис
– Ну что ты начинаешь, господи? – риторически спросил Олег. – Вы опять переругаетесь, и год не будете разговаривать. А все из-за пустяка.
Но предостережения Олега не были услышаны. Двое его друзей уже начинали бессмысленный диалог, который по традиции перетекал в спор.
– Ты говоришь, что надо писать добрую и высокую литературу, но ради чего? – надевая пальто,сказал Вова. – Зачем писать сказки, фанфики и прочую рефлексию?
– Ты злой человек, Владимир Петрович, – отвечал ему Семен. – И произведения у тебя темные. Тьфу.
Семен начинал переходить на имя-отчество, когда чувствовал возрастающую неприязнь к человеку. Он был среднестатистическим преподавателем педагогического вуза. Пялился на худенькие бедра студенток, научные изыскания его не особо привлекали.
– Семен, голубчик, посмотри же правде в лицо. Мы вместе выросли в одном дворе, на одних и тех же сказках и ремнях, которые учили нас честности, справедливости и прочей добродетели. Но самое счастливое лицо, море эмоций у тебя было, когда мы воровали хлеб и пугали спящих бомжей.
Все трое вышли на улицу и вдохнули вечерний зимний воздух. Сзади, толкаясь, выходили люди и недовольно протискивались между ними.
– Что за привычка напиваться в антрактах? – произнес Олег, самый трезвый из них. – Пойдемте, прогуляемся.
Олег говорил строго, но это лишь для вида. В глубине души он одобрял все происходящие, а может и мечтал о чем-то авантюрном. Среди друзей он был особо ценен за ум, логику и здравомыслящие советы.
Олег, Семен и Вова свернули направо и медленно пошли по улице Мира. Огни и возгласы восторженных зрителей театра имени Пушкина становились дальше и тише. Все трое чего-то ждали – вся ночь впереди.
Было восемь часов вечера и двадцать пять градусов мороза. В это время зимний Красноярск был особенно суетлив: навстречу постоянно попадались люди, спешившие после работы домой, некоторые толпились у остановок и пешеходных переходов. И все, защищаясь от пронизывающего холода, укутались с головой так, что вряд ли узнаешь знакомого. Только наши герои вальяжно с расстегнутыми верхними пуговицами и красными щеками шли по ровно выложенной плитке. Над проезжей частью парил туман от выхлопных газов машин, стоявших в пробке.
– Я бы с превеликим удовольствием хотел вырасти на сказках Пушкина, баснях Крылова и романах Гюго, – произнес Вова, вспомнив пару прочитанных произведений молодости, – но моя любовь к литературе началась с рассказов и повестей Чехова, Довлатова, иногда романов Прилепина и Пелевина, реже Буковски и Сартра.
Вова наобум выдавал разных авторов, которые отпечатались в его сознании. Поток мыслей не прекращался и он продолжал:
– Не знаю, что они там пишут, но алкоголизм, доступные женщины, безденежные мужчины, несбывшиеся мечты и прочий бытовой негативизм –основные темы их произведений. Но все это контркультурное разнообразие полно смысла, юмора и надежды. Читая их, я вижу себя, родственников и близких, свое детство и юность.
– Во-во, вместо того, чтобы окружать себя прекрасным он предпочитает обогащать свой внутренний мир, разглядывая сортирную дырку деревенского туалета, – подметил Семен, обращаясь к Олегу. – Тьфу.
– Я не узнаю ничего нового или гениально, – продолжал Вова, не услышав Семена, – а лишь еще раз убеждаюсь, что все, что меня окружает – сущая правда. А иногда просто забавно оправдывать свою никчемность перед женой цитатами Чехова, – улыбкой закончил он.
– Псевдоинтеллигентен ты, Владимир Петрович, – подвел итоги полемики Семен. – И чему ты только в школе своей детей учишь?
– Уж точно не тому, как намекнуть преподавателю вуза и восполнить отсутствие знаний на экзамене парой тысячных купюр, – ответил Вова на дерзость Семена.
В свое время Вова был честен перед собой и выбрал профессию по способностям – учитель русского языка и литературы. Он не стремился занять высокого положения в обществе, а ценил свой комфорт и внутренний мир. Недавно он занялся писательством, эта идея была критично воспринята Семеном.
Олег шел между ними и не поддерживал ни одной точки зрения, а только улыбался и предостерегал их, чтоб конфликт не усугубился. Не так давно он защитил диссертацию и до сих пор не понимал зачем. Он не стал богаче и уважаемей, не стало меньше криков жены, многочисленных «хочу детей». Ему казалось, что он обманул сам себя, но понял это слишком поздно – на пороге тридцать пять лет.
– Тридцать пять лет прожил вот так, как сейчас иду между вами: ни своего мнения, ни достижений, ни пользы. Балансирую над пропастью: и назад не вернуться и впереди конца не видно, – на удивление друзей, произнес Олег.
Он не ждал поддержки и одобрения. Олег прекрасно знал, что сказал за всех троих. Друзья молча остановились на пересечении улицы Мира и Сурикова. Пока ждали зеленого сигнала светофора, посмотрели на покрытый снегом Питерский мостик. В сознании пробежали грустные воспоминания молодости: как двадцать лет назад на тех лавочках под журчание фонтана они ворковали с одноклассницами.
– Помните Юлю Каплину, пацаны? – спросил довольный преподаватель Семен.
Олег и Вова заметно оживились. Их лица вытянулись в улыбке.
– Эх, горячая была, сейчас бы я согрелся с ней! – продолжал он. – А как мы боролись за нее, чуть ли не до драк. Я красивее девушки так и не встретил. Что с ней, кстати?
– Как обычно: разведенка, двое детей, вся красота в жировых прослойках и целлюлите, – грустно сказал Олег. – Знаете, я даже рад, что никому она не досталась. Сберегла нашу дружбу.
Они редко собирались все вместе, но когда это случалось, то им не удавалось говорить о чем-то, не наделенным пессимизмом. Наверное, это из-за постоянного искусственного позитива в семье и на работе. При встрече они всегда возвращались в реальность и от этого много грустили и чаще пили.
Снова на их пути встала тишина. Иллюминация города через каждые десять метров повторялась и, если не обращать внимания на улицу, то казалось, идешь по бесконечному коридору, в котором светящиеся деды морозы, елочные игрушки и еловые ветки поощряют твое безумие.
Неожиданно Семен подошел к железной урне для мусора и со всей силы пнул ее ногой. Ее содержимое полетело во все стороны, но конструкция лишь совершила оборот вокруг себя и стояла, как ни в чем не бывало. Это привело его в ярость. Хоть ему и было больно после удара, он поднял урну над головой и, что-то выкрикивая, изо всей силы бросил ее на брусчатку. Части урны разлетелись по всему тротуару. Вова и Олег молча смотрели на довольного друга. Он отряхнул руки и пошел дальше.
– Последнее время так все тело коробит, – сказал Семен, – хочется что-то разрушить, забыться, поддаться животным чувствам и воле. Вот сидишь на зачете, слушаешь тупого студента, а руки так и зудят, сжимаешь их туда-сюда, смотришь на стол и мысленно его переворачиваешь. Идешь по коридору и все эти стенды видишь, а в голове срываешь фотографии с улыбающимися лицами и плюешь в них. Неконтролируемое желание насилия над бытом и людьми, хочется закричать
– Да отдохнуть тебе надо, дома побыть или за городом, и все наладится, – прокомментировал Вова, – драматизируешь опять. Все хочешь, чтобы тебя пожалели.
– Вова, сейчас я отдыхаю, – ответил улыбающийся Семен и посмотрел на свою больную ногу.
Друзья проходили мимо закрытого ларька с мороженым, Олег прибывал в эстетическом удовольствии от перфоманса Семена больше, чем от увиденного спектакля. Впервые в жизни он почувствовал сильнейший эмоциональный подъем. Что-то неизвестное влекло его залезть на эту бело-голубую металлическую коробку, исписанную похабными фразами и рисунками. Вова помог ему забраться, а Семен одобрительно наблюдал и корректировал действия. Забравшись на крышу ларька, Олег расправил пальто, выпрямился и громко на всю улицу продекларировал:
Искать выход нет причины,
Пусть потешается судьба.
Я ей назло скажу:
«Спасибо».
И процитирую слова:
«И нет могущественнее силы,
Чем тишина родной могилы!»
Семен и Вова удивленно смотрели на Олега, который с огнем в глазах читал стихотворение, махал руками и притопывал ногой. Их души звучали в едином потоке восторга, казалось, что через вандализм они боролись с накопившейся грязью внутри себя. Укутанные шарфами прохожие поднимали головы, открывая свои лица, кто-то снимал происходящее на камеру телефона. У Олега была публика.
– Браво, Олежечка! – кричал Вова. – Спасибо тебе, Дионис!
Семен улыбался и хлопал в ладоши.
– При чем тут Дионис? – спросил он и странно посмотрел на Вову.
– А при том, что, если бы неугомонный развратник Зевс чаще метал молнии, а не божественные сперматозоиды, – объяснял Вова, – то не произошла бы та роковая измена с Семелой, – объяснял Вова, – где был зачат Дионис, которому сегодня мы так благодарны за праздник души. Потом Гера узнала об измене и убила Семелу. Зевс в тайне спас ребенка и донашивал его в своем бедре.
– И представь, что этим богам поклонялись и строили храмы, – засмеялся Семен.
Тем временем Олег, переполненный восторгом, слез с ларька и подошел к своим друзьям. Они пошли дальше в направлении набережной Енисея, где стоял музей-пароход «Святитель Николай».
К их несчастью за спиной послышался скрежет тормозов и хлопанье дверьми автомобиля. Друзья обернулись. Это был УАЗ-452.
– Ну что, побежали? – тихо произнес Вова. – Хотя нет, вы уже сегодня начудили, теперь моя очередь…
Олег и Семен не успели ничего ответить, как учитель уже бежал в неизвестном направлении и выкрикивал матерные оскорбления в адрес полицейских. Его довольная пьяная голова периодически поворачивалась и смотрела на друзей, преследующие Вову сотрудники полиции волновали его меньше всего. Его так же не волновали ни удары палками, ни то, как пачкалась его одежда, когда его волокли к машине. Друзья уже сидели внутри и, смотря в окно, хохотали над Вовой, который смеялся не меньше их.
Их выпустили через пару часов без составления протоколов, чтобы не создавать шумихи. «Все-таки, местная интеллигенция, люди публичные», – подумал старший наряда и махнул рукой.
Друзья вышли из участка очень уставшие, но довольные собой, попрощались и разошлись по домам. «В следующий раз пойдем в музей», – подумал Олег.
Латона
Юля стояла около плиты и нервно готовила ужин. Кушать ей не хотелось, готовка – способ отвлечься от мыслей. Зимний воздух паром проникал через открытую форточку кухни, вытесняя запах жареного. Суета за окном отвлекла ее от переворачивания котлет: двое полицейских силой тащили смеющегося пьяного мужика в УАЗик. Она брезгливо посмотрела на это безобразие в центре города, закрыла форточку и снова встала за рабочее место.
Котлеты шипели, разбавляя тишину, девушка бросила лопатку в сковородку и закрыла лицо жирными от мяса руками. Появившиеся слезы бежали по щекам, пахло луком и перцем.
Второй день она ждала брата, который так и не вернулся с работы. После этого она вспомнила про свое одиночество, двух пятилетних детей, которые были на зимних каникулах у бабушки, про жизнь на грани бедности, про лишний вес и отсутствие мужского тепла третий год подряд.
Когда-то Юля считалась самой красивой и желанной девушкой школы, а потом и института. Знания о мире она предпочитала черпать в ночных клубах и околопохабных диалогах с мужчинами постарше. Молодая женщина считала себя довольно интересной и умной, но не понимала, что все мужское внимание к ней имело плотские начала. После рождения ребенка Юля оказалась брошена, ей осталась квартира, в которой она жила со своими детьми и родным младшим братом, который выполнял отцовские и финансовые функции. Если бы сейчас ее спросили, что она хотела бы изменить в своей жизни, то через десять минут раздумий, мечтательных улыбок и хлопанья глазами, она бы спокойно ответила: «Ничего». И в этом вся ее бессмысленная жизнь.
Немного успокоившись, девушка выключила плиту, выложила горячие котлеты на гору уже остывающих. Взяла самую большую котлету и жадно укусила ее. На часах было половина двенадцатого ночи.
– Завтра пойду в полицию, – жуя, произнесла она. – Случилось что-то плохое. Он всегда предупреждает о своей занятости.
Девушка прошла в зал, где спала она и ее дети (у брата была отдельная комната). Присев на край своего дивана, и поправив халат, продолжила думать вслух:
– Говорила же ему не устраиваться на работу. Учеба сейчас важнее, тем более только второй курс, – взволнованно говорила она. – Родители помогают, пособие и алементы есть, на кой черт сдались ему эти карманные расходы и гулянки? Еще и девушка его эта… эх.
Юля окинула взглядом свое жилище. Огромный шкаф на всю стену с местом под телевизор, два дивана (ее и детский), маленький прикроватный столик, старый бабушкин ковер, на котором стояла коробка с детскими игрушками, разрисованные детьми обои и пластмассовые настенные часы – мещанским постсоветским модерном иногда называл брат ее комнату, когда она была идеально убрана.
Кто-то вставил ключ в замочную скважину, скрежет нарушил тишину. Сердце девушки бешено заколотилось от волнения, было сложно поверить, что ее переживаниям придет конец. Вошел брат. Она бросилась ему на шею, преисполненная счастья. По-матерински целовала его щеки, ощупывала и осматривала одежду, забыв обо всех обидах.
Квартира преобразилась и наполнилась смыслом. Своим присутствием он освящал темные углы комнат, олицетворял мужество и безопасность.
– Димочка, я так рада, я ужасно волновалась, я… – как заведенная крутилась она вокруг него. – Ты голоден, выглядишь уставшим. Покушай и быстро в ванную. Гелиос ты мой, вернулся!
Дима молча прошел на кухню, он любил, когда сестра называла его так. Что-то таинственное и воодушевляющие было в этом мифическом имени. Брат впервые после недолгой разлуки почувствовал себя спокойно и безопасно в руках хозяйки-сестры. Юля села перед ним и подвинула тарелку с котлетами поближе, чтобы Диме было удобно кушать. Она, смотря самыми преданными глазами, начала разговор:
– Я звонила тебе на работу, там сказали, что тебя вчера не было. Где ты пропадал?
– Прости, я был в больнице с Алиной. Больше я к ней не приду.
Грустно сказал он, но понял, что сейчас будет много нежелательных вопросов и опередил ее наступление:
– Где Сережа и Алина? Я по ним очень соскучился.
– Позавчера их забрала бабушка, мне совсем одиноко, еще и ты пропал.
– Еще раз прости, сестренка, – он положил свои руки на ее. – Я покушаю, помоюсь и лягу спать, не сиди со мной, а лучше хорошенько выспись и отдохни. Завтра пойду на учебу.
Он с улыбкой по-доброму посмотрел на сестру. Что-то мощное и сильное было в его взгляде, что заставляло Юлю моментально подчиняться и успокаиваться. Возможно, его слова не воспринимались девушкой всерьез, но эта игра в мужчину и женщину завораживала. Ей думалось, что в настоящих браках все так и есть: жена воспитывает детей, наводит порядок и суетится у плиты, муж, преисполненный чувства любви к жене и детям, работает на их общее благо, а выходные проводит с семьей. Но разве справедливо в современной России, живущей наполовину в нищете, навязывать несбыточные семейные идеалы, мечтая о которых среднестатистическая женщина не может обрести счастье? Она, одобрительно кивая Диме, спокойно пошла спать.
Девушка проснулась от мужских приятных голосов, но не открыла глаз. Двое мужчин рассуждали о чем-то важном для них. Неподалеку было слышно журчание фонтана и пение южных птиц. Наслаждение этими звуками и теплом отозвалось внизу живота девушки и вызвало улыбку на ее лице.
– Не знаю, мне не хочется доверять тебе, мой друг. Твои учения о добродетели и справедливости слишком разнятся с твоими поступками. Это выглядит, по меньшей мере, как неуважение к своим ученикам. Не могу представить, как ты себя оправдаешь за это, Сократ, – сказал один из мужчин.
– Мой вечно сомневающийся Пиррон, пройдет много лет, и люди сами оправдают меня за все поступки, а мои учения будут разобраны на цитаты. Моя жизнь – счастливая случайность. Чтобы остаться в памяти поколений, быть мерой равенства и предметом изучения. Что мне до земной никчемной жизни, когда впереди бессмертие? А пока я живу по своим силам и возможностям, – отвечал своему собеседнику Сократ.
Неожиданно мужчины прервали свой диалог. Юля слышала, как зашуршали их туники, ей показалось, что они подошли ближе.
– Посмотри на эту женщину, Сократ, она так несчастна, но так сладко спит, – произнес Пиррон.
– Сейчас только во сне она может быть счастливой, – сказал Сократ. – Какой же у нее огромный живот, наверное, будет двойня.
– Поговаривают, что отец детей сам Зевс, – шепотом произнес Пиррон.
– Не собирай сплетни, она же некрасива. Пойдем, пусть отдыхает.
Мужчины удалились, но в душе Юли запала обида на Сократа, улыбка сошла с ее лица.
«Да, я сейчас несчастна, но когда он был рядом, то великая сила пленила мое тело и разум. Тогда было невозможно представить и описать состояние моей души: с ним я ощутила всю сладость божественных комедий и любовных драм. Пусть гневается Гера, в конечном счете, она его простит… но простит ли меня?», – рассуждала девушка.
После того, как об измене Зевса и о беременности Юли узнала Гера, весь мир для девушки превратился в тяжелые муки. Где бы она не находила пристанища для спокойных и тихих родов, везде ее прогоняли, нападали разбойники, происходили катаклизмы и катастрофы. Днем она скиталась по миру, а ночью во снах воплощала все свои мечты и была по-настоящему счастливой.
Девушка открыла глаза и с трудом под тяжестью беременности поднялась с лавочки, на которой вчера уснула. Был яркий солнечный день, ей хотелось прогуляться среди оливковых деревьев. Где-то сильные и мускулистые греки сцеплялись в борьбе так, что было слышно их тяжелое дыхание. Дети с глиняными дощечками заходили в храм, вдалеке, размахивая руками, шел Сократ со своим другом Пирроном. Юля посмотрела на свой живот и мило улыбнулась. Что-то внутри теплилось и медленно шевелилось, роды должны вот-вот начаться, и нужно было срочно искать место, где ее не найдут.
Она поднялась с лавочки и посмотрела на дорогу, ведущую за город, вздохнула и медленно пошла по ней. Через несколько часов девушка бродила вдоль отвесных скал в надеже найти вход в пещеру или огромный камень, где бы она могла укрыться от взора Геры. Но вдалеке послышался странный звук, который наводил на нее страх. Неожиданно небо покрылось черными бурлящими тучами, а звук стал еще громче – это были гарпии, которые своим мерзким криком сводили с ума. Летая в гуще облаков, они спускались на землю, и рыскали там, куда не мог проникнуть взор ревнивой богини.
Страх за своих детей переполнял девушку, взмолившись, она мечтала сохранить жизнь своих неродившихся детей. Собрав последние силы, она побежала, чтобы сберечь себя. Ненависть к Гере и бессилие перед могущественной армией заставляли ее лить слезы страха, и одновременно давали надежду, что это все не закончится плохо. Она бежала и ни на секунду не пожалела о том, что решила сохранить детей против воли Зевса, за что теперь и страдает.
Девушка подбежала к краю скалы, оглянулась и увидела настигающих ее гарпий, закрыла глаза и бросилась вниз в бушующий океан. Четыре часа захлебываясь и изнемогая от усталости, она плыла по воде и неожиданно для себя выплыла к озеру с пресной водой. В этом озере был маленький остров. Она завывала от счастья: она нашла то самое идеальное место. Юля посмотрелась в озеро: она и правда была безобразна. Беременность и гонения испортили ее красоту, которая привлекала даже богов Олимпа, а титаническое здоровье отдано детям. У Юли на душе впервые за долгое время стало тихо и спокойно. Расположившись на берегу озера, она разделась догола, постелила на землю тунику. Аккуратно, но с тревогой легла и раздвинула ноги.
Ужасная боль пронзила все тело девушки, ей казалось, что ее выворачивает наизнанку. Она кричала так громко, что многие боги слетелись на берег озера, чтобы посмотреть на это великое страдание, чтобы сожалеть, будучи не в силах помочь. Она пыталась не потерять сознание, роды предвещали быть долгими. Пот и слезы текли по ее телу, туника испачкалась в крови. Вцепившись пальцами в траву, Юля тужилась, но отдача от тела была слабой. Только на девятый день она родила своих малышей, которых назвала Аленой и Сергеем. Но Гера пришла в ужасную ярость, когда узнала, что Юле все-таки удалось родить. В гневе она отправила молодую семью Каплиных в далекий сибирский город Красноярск, чтобы до конца своих дней она страдала от одиночества…
Юля проснулась и включила светильник. Странная горечь стояла в ее горле и слезы сами, словно по привычке, потекли из глаз. Вся ее жизнь представилась этим глупым сном, в котором все самое радостное и теплое закончилось пять лет назад с того дня, когда она узнала о беременности. Нет, она любила своих детей, ей нравилось быть матерью, но больше ничего кроме материнства не могло принести радости и смысла в ее жизнь. Воспоминания из детства и юности превратились в угрызение совести, выцветавшее на фотографиях в родительском альбоме, память о студенчестве и первых шагах взрослой жизни стала безжалостным стыдом за упущенные возможности и совершенные поступки. Она продолжала плакать, но не навзрыд: ее слезы, стекая, щекотали уши и мочили подушку, глаза серьезно что-то выискивали в потолке, рот был сжат так, что губы превратились в узкую полоску на лице. Слезы – это лишь компенсация за ее поздно приобретенную мудрость и позднее взросление. Только в минуты тихих истерик она осознавала себя и ценность прожитых дней. Юле хотелось оказаться рядом с детьми, чтобы подарить им свою любовь и будущее, но она врала: временное отсутствие детей и брата приводило ее к страшному анализу, мысленному суду и слезам, в то время как их присутствие удовлетворяло ее эгоизм и защищало ее от съедения бесами. Она рисовала себя девушкой, у которой жизнь только начинается, но нет: на диване лежала стареющая женщина, которая словно по заветам Геры, до конца своих дней будет в несчастье воспитывать свое потомство, умрет в одиночестве и не оставит после себя ничего светлого.
Бросив взгляд на прикроватный столик, Юля почесала сонное и заплаканное лицо. На столике лежала книга «Мифы и философы древней Греции», которую она позаимствовала у брата, пока его не было. Живот от ночных котлет надулся и бурчал, как будто она и правда была беременной. На часах было три часа ночи, девушка поднялась с дивана, чтобы отнести книгу обратно. Увидев спящего брата, мгновенно успокоилась и пришла в себя, поразмыслила о том, что плохие сны – следствие поздних ужинов, положила книгу к остальным учебникам и пошла спать дальше. Наутро сон она не вспомнит.
Фемида
– Приверженцы законов и правил – лживые и страшные создания. Найден новый Золотой Телец современности, панацея для больных душ глупого социума. На место единой религии приходят кружки по интересам: секты, ереси, частные семинары и вебинары. Традиции и ценности тонут в презрении кучи толерантных идей и деятельности правозащитников, а понятие нормы морали не скажет даже выпускник института. И единственной вещью, регулирующей эту околодурдомную вакханалию, становится закон.
Конечно, это можно оправдать естественным развитием права, следствием увеличения международных связей и смешением культур. Но если кому-нибудь взбредет в голову принять закон, в котором человек, убивший другого человека, освобождается от уплаты налогов и получает единовременную выплату в размере пяти годовых окладов, то страшно вообразить, какие будут реки крови убитых от рук некогда порядочных людей и примерных семьянинов. Достаточно вспомнить те многотысячные толпы приверженцев жестоких идей тиранов: они таинственным образом исчезали и снова появлялись после смерти, капитуляции или тюремного заключения некогда своих героев. Человеческое лицемерие, возведение закона в абсолют – это превращает нас в остолопов: сегодня мы убиваем за новую власть и доносим на родственников, а завтра целуем своих детей и плачем над грустным фильмом. Безумные законы и идеи, накрахмаленные красивыми речами и обещаниями их создателей, в бездумном обществе становятся оружием массового уничтожения или самопорабощения. Мне страшно жить в мире, где миллионными толпами людей управляет кипа постоянно изменяющихся бумаг и политика, где идейные противоречия порождают самые ужасные насилия, прикрывающиеся словами «во благо» и «за правду».
Семен громко захохотал на всю квартиру:
– Разве я могу это кому-нибудь сказать, не потеряв при этом своего лица, рабочего места, знакомых? Нет! Изо дня в день мне приходится обманывать себя и других, копить всю человеческую несправедливость и злость, учить студентов несбыточным идеалам, давать надежду на то, что они найдут себя и обретут свободу, преподносить им устаревший материал, тратить свое и чужое время. Я виню себя за слабость и стыд, за свою ничтожность и неспособность переломить себя, – он силой снял с себя шарф и кинул его под ноги. – Хотя, что меня сейчас останавливает? Эта сука – последняя тварь, весь мой мир, пристанище души и стимул для жизни – предала меня, променяв на этого судью, служителя закона, который загребает сотни тысяч, стуча молотком, сажая простолюдин и трахая чужих жен! А я – кусок дерьма, день и ночь пропадающий в изучении мира, бьющийся за процветание науки, стоящий за кафедрой перед кучей пустых голов, – заработал только на квартиру и скромную машину. Получил? Кому ты доказываешь свою мужскую состоятельность и способность принимать решения? Точнее откуда это все может взяться, когда я прожил тридцать пять лет, придерживаясь политики невмешательства, живя без своего мнения, без суверенитета? Все справедливо и честно, не противоречит закону. Ха-ха-ха. Даже не знаю, кого я ненавижу больше: ее, его или себя… нет, всех троих. Ха-ха-ха. Неверная жена, изменившая преподавателю института, кандидату наук и почетному гражданину города – какой же стыд, даже не расскажешь друзьям. Хочется сдохнуть…
Звук удара бутылки о стену с бежевыми обоями, когда-то наклеенными ими вместе, разбавил тишину и мысленные крики Семена. К счастью, сил в руках было так мало, что ничего не разбилось. У соседей гудела музыка, по лестничной площадке, громко смеясь, спускались молодые девушки, жена «задерживалась» на работе, а Семен выпивал очередную бутылку водки – был обычный субботний вечер. Уже как месяц, умирая от стыда, он боялся сказать ей, что знает правду. Но страх того, что она уйдет от него насовсем, откладывал этот роковой разговор, к тому же, винить он предпочитал только себя, оправдывая любые действия жены. Сидя в темноте своей прихожей, освещаемой зимней луной, он был пьян, но алкоголь совершенно не мешал его сумбурным философским рассуждениям. Снег на пальто и ботинках начинал таять, становилось противно сидеть на мокром и елозить ногами в водяной луже.
– Как меня угораздило идти по центру города? Эти витрины дорогих магазинов просто отвратительны: молодые с завистью смотрят на них и тычут пальцами, нищие со стыдом опускают голову и ускоряют шаг, а такие как я, выпив, с презрением разбивают эти витрины. Ха-ха-ха. Полицейские меня снова поймают и отвезут на суд. Судья даст мне пожизненный срок, и все будут счастливы: от студентов до жены, – он снова залился смехом.
Первая бутылка водки и вправду разбила витрину дорогого магазина, но виновник скрылся во дворах, добрался до дома, купил еще одну бутылку и смиренно ждал ее. Семен, придерживаясь за стену, медленно поднялся на ноги и дошел до кухни. За столом он открыл бутылку, наполнил стакан и посмотрел на свое отражение в окне. Бледное безжизненное лицо с широким лбом и редкими морщинами. Бывшая молодость была закуской на его скудном столе – он постарел.
– Посмотри на себя, в кого ты превратился? Улыбка исхудала и тянется вниз, местами появляется седина.
Семен с закрытыми глазами выпил стакан, на мгновение зажмурился, и продолжил говорить со своим отражением:
– Ты заслужил это все: вспомни, как напиваясь, ты просыпался с разными девушками и шел домой кушать суп, приготовленный ею, а как призирал романтику и совместный отдых, оставляя ее с детьми без капли денег, – он выпил еще, лицо в отражении стало мрачным. – Что ты смотришь, жалкое создание? Прислужник Диониса.
Семен вспомнил недавний спектакль в театре Пушкина.
– Какие же они оба мерзкие: тянут нашу дружбу на пустые разговоры и тоску. Для них я просто дополнительный кошелек. Наше общение посредственно и лишено смысла. Вонючие старые пердуны, чье понятие о Свободе настолько убого и мелочно, что я могу их вычеркнуть из своей жизни. Ха-ха-ха. Свобода. Разве вкус ее сладок? Он паршив, пахнет спиртом и блудом.
Он стал медленно опускать голову и мычать под нос:
– Как только мы пытаемся дать определение Свободе, то в этот момент она перестает быть таковой. Ограничивая это понятие рамками определений, мы нарушаем ее сущность и мирскую значимость. Определяя ее, мы лишь создаем еще одно ложное понимание Свободы, которое правильнее называть – Подсвободой, – он поднял голову и злыми глазами уставился на свое отражение. – Слова, слова, слова, зачем эти тонны книг и лекций? Чтобы пьяным утопать в собственном ничтожестве и трусости. Ха-ха-ха. А ты мне покажи не труса...
Семен встал и начал ходить по кухне. Приятный евроремонт и мягкая подсветка гарнитуры успокаивали его буйные порывы, разрушать собственный дом ему не хотелось.
– Мир просто кишит трусливыми людьми. Мы оправдываем свою трусость великой историей, мы смеемся над теми, кто не живет по нашему примеру, – его взгляд снова упал на отражение в окне. – Смешно тебе, тварь, думаешь, я не смогу? Думаешь, я слабый и подсвободный человек, который не достигнет Свободы? Ты ошибаешься, есть два способа освободится от рамок быта и общественно гнета. Ха-ха-ха. Впрочем, убивать себя я не намерен.
Он перевел взгляд на подставку для ножей, по телу прошла приятная дрожь, она усиливалась каждый раз, когда он представлял, что держит в руках один из этих ножей.
– Жизнь – огромная подсвобода, наполненная бессмыслицей, где летают в космос и умирают от голода, вершат правосудие и совершают преступления, а что же смерть? Именно, это истинная Свобода.
Пошатнувшись, он чуть не упал. Семен знал, что сегодняшний день будет самым важным в его жизни: в этот день он выбросит оковы социума и будет одним из немногих духовно освобожденных. Он с трудом вытащил самый большой нож и долго рассматривал свое отражение в нем. Немного помахав им, он стал бродить по комнатам и представлял, как кровь вытекает из ее тела густыми бурыми пятнами, и радовался как ребенок. Где-то послышалось захлопывание двери лифта, и сердце начало наполнятся кровью. Сегодня они вместе станут свободны и любовь вернется в их души. Кто-то дернул ручку входной двери и вошел. Семен притаился в зале и приятно улыбался, перебирая нож в правой руке. Он закрыл глаза и поддался теплу прихожей, казалось, что он слышал ее дыхание и безразличное сердцебиение, его рука наполнилась силой и крепко сжала рукоятку ножа. Он уже не мог остановится, каждый шаг очищал его мысли и придавал уверенности. «Вот она, Свобода – начинается», – подумал он и появился в коридоре.
– Сема, ты ****утый!? – крикнул знакомый до боли голос.
Он не успел открыть глаза, сильнейшая боль от удара чем-то тупым завершила его путь к очередной подсвободе – смерти.
– Попили, блять, водочки, – вздохнул Вова.
Друг сел рядом с Семеном. Крепко обхватил горлышко, принесенной им водки. Приятный скрежет колпачка – Вова открыл бутылку.
– Ты меня просил весы тебе отдать, а сам с ножом прыгаешь, – сказал Вова, сопящему другу, и пнул пакет, который тащил через весь город.
Тюхе
Дима проснулся на несколько минут раньше звонка будильника, но все равно ощущал сонливость. Утро так быстро входило в привычное русло, что он еще долго не вспоминал о последнем событии в своей скромной жизни. Создавалось ощущение, что всю оставшуюся жизнь он проведет вот так: не желая просыпаться и куда-то идти. Не спеша он привел себя и комнату в порядок. Парень был из тех людей, чье интеллектуальное развитие было достаточно высоким, чтобы понимать бессилие любых действий, направленных на собственное благо. Он пытался осмыслить себя как ячейку общества, личность, субъект, но осознавал свою ненужность: ни талантов, ни задатков, ни успехов. Потерять интерес и стимул к существованию в восемнадцать лет стало таким частым явлением, что страшно представить будущие этих людей – жить ради жизни. Это глубокое на первый взгляд выражение было так же философски значимо, как выражение «человек ради смерти». Чтобы не раствориться в ложных надеждах и в сорок лет не проклинать всех кроме себя за неудавшееся будущее, Дима предпочитал не мечтать.
Позавтракав холодными котлетами, он положил в портфель книгу, принесенную ночью Юлей, учебники, оделся и вышел на улицу. Сестра еще спала.
Восемь утра. Зима. Как можно просыпаться с улыбкой и радоваться новому дню, когда на улице темно как ночью, а мороз такой сильный, что хруст снега становится противнее звука от перетирания пенопласта. Количество слоев одежды в это время года лишь давало отсрочку холоду, но рано или поздно он настигал. Зимний Красноярск – привычное неудобство для местных и испытание для приезжих. Из года в год Дима ощущал себя гостем и ненавидел каждую снежинку под ногами. Запрыгнув в автобус, он сел у затянутого инеем окна и поехал на учебу.
Парень показал пропуск и прошел в холл института. Становилось тепло, а от люминесцентных ламп и ярких красок негативные мысли быстро улетучились. На занятиях последнее время изучали Древнюю Грецию, это очень нравилось Диме.
–Здравствуйте, Олег Владимирович, я не опоздал? – войдя в аудиторию, спросил Дима.
Олег всегда странно себя чувствовал, когда к нему обращались по имени-отчеству. Всю молодость он с нетерпением ждал этого жеста уважения и почета, но в действительности ощущал свою старость, особенно, когда приходилось обращаться на вы к молодым студентам.
– Дмитрий Каплин, очень Вам рад. Спасибо, что пришли сегодня к нам, присаживайтесь, – ехидно ответил преподаватель.
Под хихиканье собравшихся Дима сел за парту. Ему было совершено наплевать на своих однокурсников, вызвать его интерес могли только их знания.
– Древнегреческую культуру я считаю сладким моментом истории, и не смейте утверждать обратное на моих занятиях. Оставить такое огромное наследие, актуальное сквозь тысячи лет – просто немыслимо! Мне кажется, что древние греки самые что ни на есть прототипы современных людей, их культурные, политические и мирские взгляды на жизнь еще надолго останутся в основе наших представлений.
Вы никогда не думали, почему же так ценна Древняя Греция, хотя Древний Рим и Византия внесли не меньший вклад в развитее всего, что сейчас есть? Но это все лирика, сегодня мы должны затронуть мифы и их влияние на культуру полисов.
Но Олег снова ушел в лирику. Эта тема заставляла его душу петь, мечтательно прогуливаться по Афинам и лабиринтам острова Крит.
– Мгла и Хаос. Две бессмертные, не имеющие представления и формы существа или даже субстанции, чей брак породил Гею (Землю), Нюкту (Ночь), Тартару (Бездну), Эребу (Мрак), Эроса (Любовь), Урана (Небо) – богов, чье воплощение мы можем почувствовать и увидеть. Стремление греков объяснить все на свете привело к созданию огромного пантеона богов, развивающегося и увеличивающегося с каждым новым поколением философов и правителей полисов.
Лекция продолжалась еще около получаса. Олег без конца ходил по аудитории, рисовал схемы и махал руками.
– Что ты спрашиваешь? А-а-а, что мне не нравится в Древней Греции? Есть две вещи, да-а. Первая, несомненно, рабство. Хотя с одной стороны, не будь рабовладельческого строя, выполняющего сельскохозяйственные и прочие функции, греки бы меньше отдыхали и не занимались наукой, развлечениями и философией, – улыбался Олег. – Вторая – гонения и казни философов. Эти философы смотрели на многие годы вперед, ломали стереотипы и догмы, – он почесал затылок. – Давайте все-таки не будем забывать, что каждая история богата своими героями и предателями, главное, что, анализируя прошлое, мы с вами можем предвидеть будущее, и учиться на чужих ошибках.
Студенты были увлечены актерским преподаванием Олега, вкладывающего все свои знания в головы младшего поколения. Он чувствовал ответственность за каждое свое слово, в его представлении преподаватель был не просто человеком пересказывающий учебный материал, а наставником и проповедником. Но в умах студентов с трудом укладывался титанический литературный, архитектурный и скульптурный труд древних греков.
– Спасибо за занятие. Надеюсь, хоть что-нибудь вы запомнили. До скорого, всего доброго, – прибывал в хорошем настроении Олег. – Дмитрий, останьтесь и прикройте дверь. Присядьте, да.
Дима скромно сел и посмотрел на свои руки.
– Я не собираюсь Вас отчитывать за ваше отсутствие на занятиях. Вы знаете больше всех своих однокурсников, поэтому пропуски вам дозволены. Но я о другом: Вы очень уставший и опечалено выглядите, что у вас случилось? Как дела у сестры?
Дима знал, что Олег Владимирович в молодости ухаживал за его сестрой, но был грубо отшит ею. Сейчас он прекрасно знал, какой она стала, и его интерес был удовлетворением за ее упущенную возможность.
– Сестра отдыхает, решила отправить детей к бабушке на недельку, – смотря на свои ладони, отвечал Дима. – Сам я с работы уволился, теперь думаю больше взяться за учебу, – он посмотрел на Олега и улыбнулся.
– Это Вы молодец, Дмитрий. Собственно я и хотел поговорить о вашей дальнейшей учебе, но не здесь… – хитро улыбался Олег, и выжидал его реакцию.
Дима удивленно выкатил глаза. Больше всего он боялся быть исключенным из института. Год в армии мог ужасно сказаться на детях и сестре. Он был напуган.
– Как Вы смотрите на обучение за границей, по обмену?
Эта новость ему понравилась больше, но последствия его отсутствия были теми же.
– Спасибо, но я не могу, – грустно ответил Дима. – Семья, понимаете…
Олег о чем-то задумался. Он нервно стучал пальцами по столу, его взгляд был направлен на опустившего голову Диму.
Да что же это такое!? – поднялся он со стула. – Институт выделил квоту. Можно бесплатно поехать учиться. Это твой шанс стать перспективным специалистом, выучить язык и посмотреть на мир, перед тобой коридор возможностей. Дима, не глупи!
– Я знаю, но… – почти со слезами говорил Дима.
– Говори свой адрес!
– Зачем? – напугано спросил парень.
– Говори бегом, сказал!
– Мира двадцать шесть, одиннадцатая квартира.
Олег вспомнил, что нет так давно читал около этого дома стихотворение. Стало стыдно, но затем он усмехнулся и успокоился. Больше всего преподаватель не понимал, зачем он это все делал и чем обязан парню. Наверное, только так потерявший безвозвратно свою жизнь человек он может временно воскреснуть – подарить шанс другому.
– Сходи в кафе, покушай после занятий, – он выложил пару смятых купюр. – Я поговорю с сестрой. А пока иди, скоро звонок.
Дима послушался Олега и сразу пошел в кафе. Несмотря на зимнюю стужу, он, не одеваясь, перебежал через дорогу. Мысли заполняло возможное путешествие в другую страну, где о снеге и холоде ему бы напоминала ностальгия по Сибири. В голове крутились пейзажи из телевизионных программ о путешествиях, из фильмов, сюжеты богатой жизни в теплых странах на берегу океанов. Улыбка еще долго не сходила с его лица. Через панорамные окна кафе он брезгливо смотрел на скучные фасады города и серые лица проходящих людей. Еще утром Дима не хотел вставать с постели, но сейчас в его жизни появлялись смысл и мечта – подарить всей семье будущее и достаток. Через пару часов он вышел на улицу, чистое вечернее небо заполнялось звездами. Парень окрылился и посмотрел на небо. Ему казалось, что все мифические создания приветливо машут и благоволят ему, но для него не было ничего ближе и теплее улыбки Кассиопеи.
Муза
Субботним днем, услышав звонок с последнего урока, дети и учитель приятно выдохнули прошедшую неделю. Этот звонок на большую перемену длинной в воскресенье никого не оставлял равнодушным. Мысленно ученики пребывали у компьютеров и приставок, осваивая виртуальные миры и социальные сети, гуляли по улицам и дворам города, работали по дому и хорошенько высыпались, набираясь сил. Учитель тоже знал, что его ждет, и поторопился покинуть любимую работу.
Вова вышел из школы и с улыбкой вдохнул весенний воздух. Детвора, прощаясь, обегала стоящего учителя, который смотрел на растаявшее зимнее наследие в виде пластмассовых и полиэтиленовых гор мусора. Поворчав, он поднял голову и посмотрел на небо, которое заставляло его мечтать и день за днем браться за перо.
Редкий ребенок с удовольствием ждет уроков русского языка и литературы, поэтому невольно на каждого учителя ложится огромная ответственность за будущие знания ленивых детей. К счастью, Вову ученики любили. Он был ответственным учителем. Он поспевал за современными молодежными веяниями и с радостью втискивал их в школьную программу, в летние дни без стыда мог поиграть в футбол на школьном поле со своими учениками и поговорить о жизни, но стоило кому-нибудь нарушить правила субординации, как Вова моментально ставил нарушителя на место и вызывал чувство вины у невоспитанного ребенка, принявшего доброту и любовь учителя за слабость.
До мозга костей он был романтиком, но скрытым… правильнее сказать, бытовым романтиком. Бывало, он как обычно, закончив рабочий день, со сладкими мыслями покупал свой любимый литр (иногда и два) пива, которое нежно называл музой, говорил жене, что задерживается в школе, садился на старенький троллейбус и медленно утопая в своих мыслях и улыбаясь маленьким детям, ехал к Виноградовскому мосту, по которому позже так же размеренно шел на Татышев остров.
Найдя самое тихое место, Вова садился на прибрежные камни и со словами «тише, меленькая», открывал шипящую бутылку. И в эти моменты не было человека счастливее, его взгляд устремлялся далеко на вечерние огни правого берега, на проплывающие тягачи, сзади которых тащились груженые лесом баржи, на толстых уток, которые не решились улететь из-за щедрых на хлебные крошки жителей города.
Учитель любил свой край, где родился и вырос, вспоминал себя мальчишкой и не мог представить, что город станет таким большим и современным. Далее воспоминания сменялись записями. Взяв блокнот и ручку, под звуки темных волн Енисея, разбивающихся о камни, он начинал писать. Весь дневной сумбур становился понятен и структурирован, нужные идеи и слова сами находили свое отражение под шариком ручки, чистый лист бумаги заполнялся чувствами, знанием, опытом и фантазией.
Когда на улице темнело так, что он уже не мог различить, что пишет, Вова, насытившийся вдохновением, в хорошем настроении быстро шел домой, чтобы обнять свою взрослеющую дочь и стареющую жену.
– Снова был на острове, блудный муж? – по-доброму встречала его жена и звала к столу.
Ему нравилось, что она понимает его душевные порывы и принимает творческую составляющую его души. Она не мечтала о роскоши и достатке, отдыхе заграницей и лишнем платье. Вся семья любила тишину и покой, радуясь не накопленным суммам, а подснежникам и ясному небу. Редко в их квартире о ком-то плохо или грубо отзывались, с горячими спорами обсуждали политику, смотрели телевизор и приглашали гостей. Жена рисовала картины, муж рисовал романы, дочь училась рисовать музыку, все они вызывали к себе уважение у знакомых и друзей.
Вова подошел к жене, когда та стояла около плиты, обнял ее сзади и поцеловал в шею:
– Дорогая, ты меня простишь за то, что я опоздал?
– Садись скорей и рассказывай, как прошел твой день? – улыбаясь, говорила она. – И дочку позови, она без тебя не ужинает.
Когда семья собиралась за столом, им никогда не приходилось скучать. Каждый находил, чем поделиться и поднять настроение.
Позже учитель сидел за рабочим столом, готовился к урокам и переписывал островные записи. Со вздохом и жалостью он подумал о своих друзьях-стариках, любовь к которым год за годом только росла и крепла. Вова молча улыбался, вспоминая, как пятнадцать лет назад Олег носил серьгу и заправлял джинсы в берцы, постоянно получал от спортсменов, мечтал о своей музыкальной группе. Семен тогда еще мало представлял, чего хочет от жизни. Он по ночам пробирался в женские общежития и, запутавшись, в какой комнате оставил вещи, в пять утра полностью обессиленный шел по улице в одних трусах домой. Вспомнил, как дрались и любили, женились и крестили детей, хоронили умерших родителей. Товарищи, взрослея телом, в душе предпочитали быть пацанами.
«Привет, мой друг. С того момента, как ты нас покинул прошло два месяца и, знаешь, многое изменилось. Такое ощущение, что ты был частью чего-то нерушимого и ценного, но все в один момент пропало.
Последнее время я часто задумываюсь о том, что я сделал за свою короткую жизнь. И это не похоже на кризис среднего возраста – нет, я счастлив. Я не сделал мир лучше (разве что в умах учеников), не бросался в крайности, не побывал на других материках. Я просто человек, и живу, как научился.
И это так прекрасно: найти свой покой и счастье при жизни, не метаться из угла в угол, не заискивать и не быть двуликим. Конечно, мой случай частный, но я хочу, чтобы ты прислушался, мой друг.
Все наши пороки – от нескончаемых поисков счастья. В этих поисках мы, запутываясь, теряем свою сущность и предназначение. Ты сейчас бы спросил: “а какое оно – предназначение?” Я тебе отвечу: “найти то, ради чего ты будешь хотеть жить и радоваться каждому дню. Если тебе нравится отмечать Новый год и эта атмосфера волшебства – живи ради него и отрывай календарь; любишь жареные яйца с салом на ужин – живи ради него; любишь науку и философию – живи в поиске ответов. О детях и близких я не говорю, ты и сам знаешь”.
Не нужно изменять мир с помощью революций и войн, достаточно беречь свой внутренний мир и уважать чужой, постоянно обогащая себя добром и любовью ко всему окружающему. Жить и знать, что если ты завтра умрешь, то умрешь с осознанием того, что ты Хороший Человек, и о твоей смерти будут искренне сожалеть и лить слезы все, кто тебя знал.
Извини, я отвлекся. Я говорил о том, что многое изменилось, так вот: Олег завел любовницу и ты не представляешь кого – Каплину! Хохотал до слез, но тут скорее не любовь, а великое сострадание и доброта нашего друга. Он помогает ей по дому, пока ее брат Дима учится заграницей, в этом ему помог Олег. Прекрасный человек все-таки Олег! Мы иногда видимся с ним. С каждым проведенным рядом с ним днем она хорошеет и молодеет, а сам он стал чаще улыбаться и говорить веселые вещи. Такое ощущение, что она его хобби и отдушина. Вот, например, мое увлечение – писать, а его – строить чужую судьбу и жить чужой жизнью.
Все мы разные. Ты знаешь, что я стараюсь не осуждать людские поступки, а всегда пытаюсь понять, что же там, в закромах воли и желаниях человека.
Слышал, что твоя жена после всех этих событий чувствует себя ужасно виноватой перед тобой, постоянно сидит дома и ждет тебя. Почему же, теряя то, от чего устали и насытились, мы понимаем, что это было самое лучшее на нашем жизненном пути, и все люди вокруг меркнут перед величием и родством этого человека? Прости ее и не обвиняй во всем, она тебя любит, просто немного запуталась.
Кстати, о любви. Я люблю нашу дружбу, из всех компаний, где я был, Семен и Олег именно те, с кем разговоры о быте и погоде считаются дурным тоном, где массовые продукты культуры и искусства тонут в нашей критике и смехе. Мне хорошо, что я открываю свою душу тебе, и ты не будешь смеяться и презирать, не расскажешь другим и не махнешь рукой».
Вова отложил ручку и посмотрел на жену, которая что-то искала в ноутбуке. Тихо поднялся со стула и пошел к холодильнику, чтобы взять бутылку пива, которая всегда была в его доме прозапас.
– Объясни мне, пожалуйста, как можно столько пить и не спиваться? – спокойно спросила жена, не поднимая глаз от экрана ноутбука.
– Все мои проблемы решаются раньше, чем я достаю бутылку, поэтому алкоголь – лишь средство развлечения и расслабления, но никак не уход от переживаний и прочего негатива, – делая глоток, сказал Вова. – Чтобы спиться, нужно не много: отсутствие понимания, любви, потеря, несбывшаяся надежда и нерешаемые внутренние противоречия. Будешь?
Он протянул ей бутылку.
– Давай, философ.
Вова снова сел за стол и снова взялся за письмо.
«Я верю во вселенский баланс и всерьез меняю свое поведение и отношение к миру. Баланс – это установление чего-то среднего для возможности существования. Если ты сегодня смеешься и получаешь удовольствие, то вероятность того, что где-то есть человеке, который грустит и страдает – стопроцентная. Невозможно создать идеальный мир – это утопия. На каждого прогрессора найдется трусливый консерватор. На каждого сытого найдется голодный. И нельзя опускать руки от этого знания, это бесконечное противостояние заставляет баланс работать и дарит возможность жить. Пока ты взаперти, кто-то впервые почувствовал свободу. Помни об этом, мой друг.
Ты человек умный, а умного нельзя считать плохим. Умный совершающий плохие поступки – заблудившийся человек, который затерялся в собственных идеях, мировоззрении и догмах. То, что ты разбил витрину дорогого магазина – это твоя вина. Презренное отношение к роскоши как к средству деградации общества, которые наносят ущерб развитию науки и социума, – вполне справедливая и обоснованная точка зрения, которая и делает тебя невиновным, но никак не дает права бросать камни. Но вот зачем ты напал на полицейского и умолчал об этом – мне не понять. Надеюсь, через года три, а может и меньше, мы увидимся и снова все станет на свои места.
Обязательно ответь мне по каждому пункту, который здесь был затронут. И прошу тебя, ни в коем случае не падай духом и не отчаивайся, выдержи это испытание как аскет. Найди себя и, пожалуйста, не забывай о науке. На суд придем и поддержим тебя, нынче СИЗО пригодны для жизни. Держись, друг».
На Вову напала тоска и скука по Семену. Запечатав конверт, он оделся и вышел на улицу, чтобы остудить мысли прохладным ночным апрельским воздухом. Идя по центру города, Вова радовался воцарившейся тишине и спокойствию. Редкие машины и люди нарушали его покой, каждый перекресток зеленым светом встречал знакомого человека, который тридцать пятый год топтал эти улицы. Размышляя обо всем, он подошел к главпочтамту и бросил письмо в ящик.
Неподалеку находился рекламный баннер с фотографией моста. Вова застыл на месте, вглядываясь в тяжелый труд рабочих. Разглядывал перила, темно-синюю гладь воды и представлял, как летит между – между природой и всем человеческим. Становилось противно думать обо всем этом, и легкая дрожь вернула его в реальность.
На часах было ровно двенадцать ночи. «Тридцать шесть», – подумал Вова, улыбнулся и пошел обратно домой.