В этом году в Германии отмечался 500-летний юбилей Реформации, но и о Великой Октябрьской революции тоже вспомнили. На этой неделе и по радио и по телевидению были передачи, связанные с этим историческим событием. По программе "Культура", например, задали слушателям вопрос, что им запомнилось и полюбилось из русской литературы. Слушатели, правда, в основном женщины, откликнулись и вспомнили свои детские книги, такие как "Теремок" в хорошем переводе. Его и сегодня они читают уже своим внукам. Волкова "Волшебник изумрудного города", Гайдара "Тимур и его команда", Носова "Незнайка", Горького "Мать" и Островского "Как закалялась сталь". Из литературы для взрослых Айтматова, Пастернака, Булгакова, а модораторша добавила Цветаеву, Ахматову и Хармса. Единственный мужчина, прорвавшийся в эфир, нахваливал Акунина, хотя он несовсем по теме. Вчера вечером после 20 часов передавали музыкальные произведения, созданный Прокофьевым и Шостаковичем к 20-летию революции.
А по телевизионному каналу "Арте" в понедельник был показан фильм о Джоне Риде, который, как утверждалось, создал в США коммунистическую партию и во время революционных событий был в Петрограде. Фильм был длинным (185 минут), до конца его не досмотрела. Много времени и места в нём заняли непростые отношения Рида с его женой, тоже журналисткой, сопровождавшей его в Россию. В четверг по этому каналу показывали фильм "Поезд", о том, как вывозили В.И. Ленина и его товарищей из Швейцарии в Россию. Над фильмом работали (или его финансировали?) немцы, австрийцы, итальянцы и испанцы. Роль Ленина играл Вэн Кингслей. Он старался создать положительный образ, но русскому человеку трудно было смириться и с его внешностью и с тем, как он Ленина себе представлял. То же самое могу сказать о Крупской. Артистка старалась, но это была европейка, а не Крупская. И, конечно, авторы фильма сунули ей в руки самовар, когда они с мужем покидали Швейцарию. Такое клише о русских. Продолжительность фильма аж 190 минут. Больше 5 минут я не выдержала.
Как раз на днях я закончила читать "Упразднённый театр" Б. Окуджавы. Вот как там описываются события того времени:
Революция ворвалась в жизнь Степана и Марии Налбандян (бабушка и дед по-матери Б. Окуджавы) не внезапно. Она накапливалась исподволь. Сначала тянулась угрюмая война, и они благодарили Бога, что Рафик (их сын) ещё слишком мал. Потом они молили Бога, чтобы мужа Сильвии (их старшей дочери) на фронте не задела коварная пуля. Затем начались странные метамарфозы с Ашхен (будущей матерью Булата), и их взаимопонимание усугублялось.
...А в заштатном Кутаисе папин отец Степан Окуджава в те давние годы в утренние минуты трезвости и раскаяния начал осознавать, что мир рушится и его многочисленные дети причастны, оказывается, к этому разрушению, эти милые, сердечные, ясноглазые, улыбчивые молодые люди, пророчащие какие-то немыслимые блага и совершенства всем, всем, всем - и жителям этой улицы, и всего Кутаиса, и всей Грузии, и всей России, и Африки, и Америки. По кротости души Степан не спорил и не сопротивлялся. На губах его уже застыла вечная непоправимая улыбка, а в глазах - тоска. И, глядя на свою худенькую Лизу, склонившуюся над корытом, на свой шаткий домик, на дворик, завешанный чужим бельём, он пожимал плечами и произносил одно слово, как слово беспомощной молитвы:"Равкна..." (что поделать)
Так с этим словом на устах он и кинулся в 1916 году с моста в жёлтые воды Риона, то ли проклиная, то ли оплакивая, то ли жалея. ..А может быть, он, как всякий недоучка, не успевший застыть в плену роковых догм и академический знаний, оказался более прозорливым и разглядел сквозь облака пыли рухнувшей империи трагическое завтра своих отпрысков и неминуемую расплату за самонадеянную поспешность в сооружении земного рая. "Это Божье дело, - говорили в базарной харчевне друзья и собутыльники, - как может человек своими нечистыми руками выпонить то, что предназначено Богу?" Тогда, помнится, желая как-то оправдать любимых детей, он пробубнил, уткнувшись в свою тарелку, что это не по злу, а по доброте. "Нет, это не доброта, - возразили ему, - это болезнь." И были непреклонны, когда узнали, что дети не употребляют вина, не приемлют эту розовую, прозрачную, таинственную, терпкую кровь земли...
А мировая война тем временем подходила к концу, и её тоже никто не считал Божьим промыслом. Затем она бездарно завершилась. Лобио на базаре подорожало. Из Петрограда пришло известие, что царя больше нет, и две бабушки воскликнули одновременно - одна "Ваай!", другая "Вайме!" Ашхен нацепила красный бантик. Степан Налбандян вспыхивал и багровел, но не столько от предчувствия серьёзных катастроф, сколько от нарушения привычного распорядка. Затем поздней осенью пришло известие о большевистском перевороте там, в России. Лобио подорожало нестерпимо. По Тифлису бушевали митинги. Гоар (их дочь) с мужем перебрались в Эривань...
В Тифлисе правили меньшевики. Они восстановили частную торговлю, и лобио подешевело, но пришлось усилить контрразведку для противоборства с большевиками. Большевики затаились и уповали на Москву. В это время Ашхен вошла в подпольную ячейку.