Я закрутил последнюю гайку в системнике компьютера и гордо доложил Клаве:
– Кран не течёт, дверь не скрипит, «винду» переставил, можешь задавать машине
свои вопросы.
– Золотые руки! – сказала Клава. – Не помнишь, как звали козочку Эсмеральды?
Клава любит разгадывать кроссворды и держит в памяти кучу ненужного
хлама – от имён римских императоров и египетских фараонов, до греческих
любовниц развратного Зевса. «Тот ещё был ходок! – укоризненно говорит
Клава. – То лебедем прикинется, то золотым дождём в койку…».
– Жизнелюб, – говорю.
– Как и все вы, – шутит Клава.
– Я могу ещё и руками…
– Лучше всего у тебя получается с деревом.
– Дай мне волшебную чурку и я выстрогаю тебе Буратино.
– Одного уже выстрогал!
Это милая корит меня за нашего малолетнего шалопая.
***
В пятом классе я ушёл из бокса и записался в столярный кружок.
В боксе мне свернули нос, в борьбе едва не сломали шею, в юношеской
гимнастике не было девочек, а легкая и тяжёлая атлетика быстро потеряли
ко мне интерес. Обе атлетики не видели во мне чемпиона.
Со спортом было покончено навсегда. Теперь я предпочитаю спринт до камбуза
и метание пончиков.
В пятом классе начались уроки труда в столярной мастерской. Мне нравился
запах сосновой стружки и лёгкий ход тяжёлого фуганка. Из мягкого кедра мы
строгали указки. Потом занялись изготовлением табуреток и точили
кухонные скалки на токарном станке.
– Не спеши, хлопец, – говорил трудовик, Василий Алексеевич, – стрыгай рысочку
аккуратно!
Василий Алексеевич был добрейший человек. Он даже не ругался, когда мы
высадили стекло в мастерской. Учитель показал нам, как резать стекло
алмазом, а затем закрепить его в раме тонким шпоном.
Когда я закончил изготовление первого (и последнего) в жизни табурета, Василий
Алексеевич сказал:
– Замахнулся бы ты, парень, на верстак.
Я замахнулся и верстак сделал. Кто понимает – настоящий столярный верстак,
это сложная штука с долбежом, крепежом и стальной струбциной. На это ушло
полгода внешкольного труда. После меня этого подвига уже никто не повторил.
Для струбцины нужно было изготовить толстый железный винт с ленточной
нарезкой. Этому меня научил преподаватель по слесарному делу, Иван
Михайлович Юдин. Через месяц я поднаторел в точильном деле и на станке
«ДИП-500» ( Догнать И Перегнать (Америку)) самостоятельно изготовил этот болт.
Украдкой точил себе детали для малокалиберного пистолета «Парабеллум»,
который сам же и изобрёл.
В седьмом классе Иван Михайлович переманил меня в слесарный кружок. У него
были грандиозные планы и идея фикс. Ветеран слесарного дела планировал
занять призовое место на выставке технического творчества. А фикс – это модель
настоящего электровоза в несколько уменьшенной версии.
Целый год я трудился, чтобы воплотить эту идею в жизнь. Корпус был изготовлен
из кровельного железа, колеса выточены из алюминиевых болванок, которые
плавили в муфельной печи. Рельсами служили медные полоски от сварочного
трансформатора. Наконец, вагон забили плоскими батарейками КБС и электровоз
поехал!
Иван Михайлович самолично выкрасил вагон синей эмалевой краской и поверх
красных отбойников нарисовал красивые буквы АСА.
– Это твои инициалы, – пояснил он.
Я покраснел от гордости.
Столяр, Василий Алексеевич, тоже оценил наши успехи. При этом выдал ещё
идею – изладить для дороги красивый пейзаж.
– Модель должна ходить, как в кино, – сказал он. – Скрозь туннели, станции и
переезды. Хорошо бы, со шлагбаумом…
Другую мысль высказал наш физик, чудак и непревзойдённый кудесник,
Пантелей Семёнович Глейзер. За глаза школьники его звали просто – Пантелей.
– Толково слепили, – похвалил конструкцию Пантелей. – Но, не достаёт одной изюминки...
– Что ещё можно добавить? – недоверчиво спросил я.
– Радиоуправление! – ответил физик. – В наш космический век, без телемеханики,
это просто лакированная игрушка.
Радиоуправление! Это в то время, когда Юрий Гагарин только что совершил свой
первый полёт! Об этом даже мечтать было страшно. Тем более, что в радио
я ничего не соображал и даже не догадывался, что радио станет моим главным
занятием на всю оставшуюся жизнь.
Физик принес в мастерскую школьный демонстрационный генератор – четыре
мощные лампы на толстой текстолитовой плите. После включения агрегата, в
руке физика начала мерцать оранжевая неоновая лампочка.
– Сто ватт на выходе, – сказал Пантелей.
Пантелей с Михалычем начали мудрить над приёмником для электровоза.
Я при этом был только зрителем. Детская память – цепкая штука, я и сейчас могу
нарисовать схему этого устройства, которое состояло из катушки, конденсатора,
диода и единственного транзистора. Ещё было поляризованное реле РП-5
и самодельное шаговое реле, изготовленное из старого будильника. Всё это
хозяйство с трудом разместили внутри вагона, заполненного батарейками.
Через месяц наш электровоз стал выполнять старт-стопные радиокоманды:
вперед, стоп, назад. На расстоянии не более шести метров от передатчика.
Большего и не требовалось.
К этому времени я сделал автоматический шлагбаум на железнодорожном
переезде и закончил изготовление малокалиберного пистолета. Однозарядный
«Парабеллум» получился надёжным, с оглушительным звуком и резкой отдачей
при выстреле. После испытаний мой авторитет стал непоколебимым среди
местной шпаны.
В мае мы привезли свое детище во Дворец пионеров. Сразу скажу, что
конкурентов у нас было не много. В актовом зале разместили десятки экспонатов:
самодельные тракторы, экскаваторы и танки, детекторные приёмники,
умещающиеся в спичечном коробке (таких было штук пять), бумажные модели
космических ракет и картины, вышитые болгарским крестом.
Наш железнодорожный пейзаж, размером три на четыре метра, располагался
в центре, под сияющей хрустальной люстрой. Блестящие медные рельсы плавно
изгибались и описывали круг по зеленой траве, устилающей толстую фанеру.
Здание вокзала было выкрашено в радостный голубой цвет. Кирпичная будка
стрелочника с полосатым шлагбаумом стояла в правом конце пейзажа,
а слева возвышалась гора с чёрным отверстием туннеля. Мне всегда казалось,
что в туннелях и глубоких пещерах прячется какая-то тайна.
Девятнадцатого мая, в День пионерии, началась демонстрация достижений юных
техников. Конкурсная комиссия состояла из пяти взрослых мужчин и одной
девушки. Перед этим состоялся короткий митинг, на котором их приняли
в почётные пионеры и повязали на шею красные галстуки.
Зал был наполнен галдящей публикой. Возле своих изделий с серьёзным видом
суетились юные Кулибины. Члены комиссии обошли весь зал, останавливались
перед экспонатами, коротко совещались, а девушка что-то записывала в толстую
тетрадь.
Наибольший интерес вызвала модель угольного комбайна Гуменника. Говорили,
что он очень похож на настоящий. Хотя, на самом деле, кто его видел? Комбайн
дребезжал шестерёнками и вращал угрожающий хищный бур. Только и всего.
Однако комбайн комиссии понравился. Высокий дядька из жюри даже пожал
юному мастеру руку. Тот ответил пионерским салютом.
– К нам идут, включай! – сказал мне Иван Михайлович.
Я щёлкнул тумблером. Лампы передатчика начали медленно раскаляться. Иван
Михайлович включил питание в схеме электровоза. Теперь всё было готово.
В моей руке запотела кнопка командного пульта – ей я буду управлять движением
поезда.
– Школа номер девять, – объявила девушка, заглянув в свой
блокнот, – представляет радиоуправляемую модель железной дороги!
– Машинист, поехали! – сказал Михалыч, повторив историческую фразу Юрия
Гагарина.
Я нажал кнопку пульта. На крыше электровоза вспыхнул прожектор и голубой
вагон плавно покатился к вокзалу. У переезда сработал электрический звонок,
спрятанный в будке стрелочника. Опустился автоматический шлагбаум,
притянутый соленоидом. В зале стало тихо, было слышно, как колеса стучат
на стыках рельсов. После короткой остановки у вокзала поезд миновал туннель
и покатил на второй круг. Я переживал за шаговое реле. Оно было ненадёжным и
могло подвести. Но всё обошлось.
Когда электровоз завершал третий круг и скрылся в туннеле, произошла
катастрофа.
Совершенно бесшумно с потолка сорвалась хрустальная люстра, рухнула на
сельский пейзаж и накрыла стоящего под ней машиниста.
Я не успел испугаться и не почувствовал боли. Просто как будто выключили свет.
В больнице меня навестили одноклассники, мама и Иван Михайлович.
– Ван ты наш Гог, – сказал Михалыч, глядя на мою забинтованную
голову, – Не переживай, Андрюха, до свадьбы заживёт!.
Рваную рану на левой щеке мне зашивали нитками.
– Хорошо, что ты не девочка, – сказала докторша.
– Этого ещё не хватало! – ответил я.
Позже я прикрыл шрам бородой, когда она начала у меня расти.
Но ужас этой истории в другом.
Когда меня увезла карета «скорой помощи» и пионеры собрали хрустальные
камушки упавшей люстры, выяснилось, что электровоз бесследно исчез.
Он благополучно въехал в туннель, но оттуда не вернулся.
Иван Михайлович ползал на корточках и заглядывал в тёмную пропасть картонной
горы. Туннель выглядел безнадёжно пустым. Долгие поиски успеха не принесли.
Таинственное исчезновение вагона не поддавалось разумному объяснению
и было занесено в разряд явлений мистических.
Несмотря на это, наша девятая школа получила первый приз!
В больницу мне принесли заслуженную награду – книгу, «Тайна двух океанов», в
тиснёном кожаном переплёте.
***
Сейчас я уверен, что внезапное падение люстры и таинственное исчезновение
модели связано с эффектом червоточины – воронки в другое, четвёртое
измерение. Наверное, обитатели параллельного мира здорово удивились, увидев
возникший из ниоткуда наш удивительный агрегат.
Свои догадки насчёт четвертого измерения я недавно высказал доценту МГУ
Арнольду Бацману. Арнольд Исаакович подозрительно посмотрел на меня и,
усмехнувшись, сказал:
– Однако, коллега, здорово тебя долбануло люстрой по голове!