АКТ II сцены 7-9, стр. 12-16.
Сцена 7.
(Частный дом тёти Софы, небольшой сад. Лето.
Главным героям: Артёму, Марине по 17 лет. Гриша, Максим - старше их на два года. Лена ещё старше).
…Водитель автобуса очень недоволен, когда кто-то из ребят кричит кондуктору: «По требованию” остановите!» Они вываливаются из салона, гружёные вином, снедью и идут к тёте Софе. Гришка включает магнитофон “Айдас”, работающий на круглых батарейках, из него несётся:
“И не церковь, не кабак,
Ничего не свято…”
Собака Софы, Рекс издалека узнаёт их, начинает радостно лаять.
ТЁТЯ СОФА: Опять? – ворчанием встречает компанию, и Рекс в поддержку хозяйки переходит на короткие, низкие звуки. Но так, для порядка.
Голос Артёма за сценой. Он приотстал немного, что-то записывает в записную книжку. (И в дальнейшем, когда Голос Артёма за сценой он может конспектировать свои мысли для будущих рассказов) Тётя Софа влачит одинокую жизнь старой девы. Всю свою молодость она поручила революциям, творившимся у неё буквально за окнами, да войнам. Ни мужа, ни детей у неё никогда не имелось. Она и отдаёт теперь всю любовь племяннику Грише, в котором души не чает, а потому старается его воспитывать.
ГРИША: Да ладно тебе, тёть, чего всё бурчишь? – Подходит к ней, обнимает маленькую, сгорбившуюся уже женщину, успокаивает. – Сессия в университете… Сдал, имею право расслабиться. А это, - он принимает позу памятника Ленину, стоящему неподалёку, - Марина, сестра её Лена, Артём – друг наш. Максима не представляю, знаешь. Мы посидим тут?
Максим тоже по-свойски обнимает хозяйку:
МАКСИМ: Здравствуйте, тётя Софа.
ТЁТЯ СОФА: Чего не заходишь? В детстве, помню, по-соседски частенько забегал.
МАКСИМ: Всё некогда. Экзамены в институт сдавал.
ТЁТЯ СОФА: Проблондичал прошлый год… вот, Гришка поступил во время.
ГРИША: Ну, ладушки, - прерывает её нравоучения.
Голос Артёма за сценой. Я и Марина – были девственно чисты ещё. Осенью в десятый класс только. Какие к нам претензии?
Тётя Софа настороженно, искоса осматривает Лену, старшую в компании.
ГРИША (предвосхищает вопросы): Лена консерваторию закончила, Та делает книксон. В шутку, конечно, но тёте Софе явно нравится. Ну, вспомнила церковно-приходскую школу? Пианино-то не рассохлось ещё? Мы помузицируем?
ТЁТЯ СОФА: Вы уж, Лена, присмотрите тут за этими охломонами, а я в город к подруге съезжу.
Голос Артёма за сценой. (и в записную книжку) “Съездить в город” – означало в верхнюю его часть. Хотя район, где жили они, тоже считался городом. Тётя Софа предпочитала трамвай №14, кольцо которого располагалось неподалёку. Час поездки, и другая, цивилизованная жизнь. В основном, все её соплеменники, а тем паче с революционным прошлым, там и жили. В респектабельных домах, даже с лифтами на пятый этаж, а не ютились в частных домишках, как тётя Софа. Но она не завидовала. Как и в Гришиной семье. Его родители искренне считали, что государство, как только окрепнет и встанет на ноги, никого не забудет, отдав по заслугам каждому. Оно не Господь Бог, конечно, но помнит всех, помогавших ему в трудную годину.
За хозяйкой захлопывается калитка, все радостно переглядываются. Молча подпрыгивают.
ГРИША: (командует Артёму) Тащи! - Артём бежит в кусты перед домом, где они запрятали сумку с вином и съестным. Сидеть! – командует он Рексу, когда тот дёргается за Артёмом вслед, Привык пускать при Софе всех, а выпускает с разрешения и одобрения хозяйки.
Пёс смотрит неодобрительно, но хвост поджимает, видит в Грише единственного наследника.
Артём приносит. Начинают разливать.
АРТЁМ: “Семильон”, “Варна”… мы предпочитаем такие напитки, не водку.
ЛЕНА: Дом не будут сносить?
ГРИША: Зачем? – удивляется и двигается ближе к Марине.
ЛЕНА: Прописался бы. Двухкомнатную получите.
ГРИША: Нам хватает.
Лена многозначительно переглядывается с сестрой Мариной.
Голос Артёма за сценой. Я знал её с детства, но в этой компании сошлись случайно, хотя и учились в параллельных классах.
А с Гришей и Максимом мы подружились на “пятаке” – месте, где собиралась молодёжь и кучковалась по интересам. “Тусовались”, как сейчас говорят. Они оказались постарше, но он пришёлся ко двору. Одни фильмы нравились, книги… Общая предубеждённость к танцам в парке, куда больше ходили ПТУ-шники. Умел слушать, но и своё мнение имел на жизнь. В той же школе учился, которую закончили Гриша с Максимом. А туда брали отнюдь не каждого.
Артём помалкивает, потягивает “Варну” из гранёного, нагретого жарким солнцем стакана, оглядывает сад, опоясывающий дом. Наблюдает, как откровенно Лена флиртует с Максимом.
Голос Артёма за сценой. Тому в руки плыло, и он не возражал. Всё в их молодой жизни: и парней, и девушек складывалось, как нельзя лучше, - они и не комплексовали. Деньжат иногда не хватало, так родители подбрасывали. От старших товарищей веяло свободой, уверенностью, импозантностью.
АРТЁМ: (вбрасывает тему). Как вам “Рублёв”? После “Гамлета” со Смоктуновским в главной роли, фильм Тарковского по-моему второе событие. Но, почему-то, в отличие от первого, на “Рублёва” классом не водят. Он идёт- то в одном кинотеатре, ненавязчиво. А какие съёмки, изображение! Это фильм из будущего.
ГРИША: Прижмут его.
ЛЕНА: Кого?
ГРИША: Тарковского. Хотя… после того, как Хрущёва сняли, поменяется, может, что-то.
ЛЕНА: А зачем его прижимать? Я, правда, не смотрела.
ГРИША: Чтоб другим не повадно было.
ЛЕНА: Кому? – она лениво отпивает “Семильон”, расстегивает пуговку на груди. – Жара какая стоит.
ГРИША: У его фамилии окончание неправильное.
ЛЕНА: Так и у тебя, и у нас с Маринкой.
МАКСИМ: А у меня – нет, - смеётся. – У Гришки вообще обкусанная. Но это же мне не мешало с Гришкой дружить с детства. А ты, Артём, что скажешь?
АРТЁМ: Я два раза ходил смотреть. Первый раз не осознал до конца, а во второй…
ГРИША: Девчонки, ещё сбегать за одной? – Гриша чувствует себя взрослым, свободным человеком. – Тут недалеко.
МАКСИМ: Беги скорее, пока открыта “Бакалея”, - он косит за пазуху Лене и не скрывает этого.
МАРИНА: До одиннадцати вечера работает, успеете ещё, - она надела на себя облик учительницы.
ГРИША: Артём, сходи, - многозначительно подмигивает. – Хотя, тебе могут и не дать. Молодой пока. Кстати, у тебя какие планы на следующий год? Куда поступать будешь? Могу посодействовать.
АРТЁМ: В армию пойду.
Марина воззрилась на него, как на ненормального.
МАРИНА: Зачем?! Во Вьетнаме война, китайцы одурели совсем. Теперь слово “военный” таит угрозу.
АРТЁМ: Хочется. Тем более конкурс в институты на следующий год бешеный: в один выпуск из-за реформ будут заканчивать одиннадцатые и десятые классы.
ЛЕНА: Мой ушёл… и не вернулся, - задумалась, плеснула в стакан. – Глупо и погиб. На каких-то учениях.
АРТЁМ: Рекс, в магазине оказался обеденный перерыв. Минут на пять опоздал.
Рекс сидит около порога и никого не пускает внутрь. В саду пусто. Артём садится за стол под яблоней, откупоривает бутылку. Наливает. Выпивает без особого желания. За окном дома слышит голос Марины: «Гриша, до свадьбы даже и не думай об этом».
Но чердак ходит ходуном. Там, между Леной и Максимом происходит всё то, что разве угадывалось в фильмах “Брак, - и, - Развод по-итальянски ”.
Резонирует струнами пианино.
Сцена 8.
(дом тёти Софы, время - 1905 год).
Голос Артёма за сценой. Он, наследственный инструмент, очевидец и участник ещё дореволюционных сходок, помнил столько, что если бы мог изъясняться словами – на роман хватило. А так – прелюдии, фуги, романсы. Правда, домашнее музицирование, а не концертная, публичная сценарная жизнь. Не пижонистый рояль. Зато, чему только не был свидетелем за сто тридцать лет существования. Хотя всего-навсего: “стоячий высокий ящик с вертикально натянутыми струнами”. Большая часть жизни прошла в родном доме Софы. Сейчас особенно вспоминалась молодость. Какие интересные события творились вокруг на исходе XIX- начале XX века! (кадры хроники тех времён, на экране телевизора в гостиной квартиры Марины, эпизоды, где пианино – главный действующий персонаж).
Отец Софы, следовательно, и дед Гриши, был из пришлых неблагонадёжных элементов, не имевших прочных корней в местной жизни. Одним из многих бродячих народников интеллигентов, высланных “под надзор полиции” подальше от столиц и университетских городов после того, как за гибель государя Александра II казнили вождей их революционного движения: Желябова, Перовскую, Кибальчича… Дед женился, взяв в жёны мещанку Риву. И если поначалу в семье витал дух политического радикализма, а вместо нот на пианино зачастую лежали нелегальные народнические издания “Вперёдъ!”, “Набатъ”, то с тех пор, как начали рождаться один за другим дети: Софочка, Яшенька, Зиновий, - постепенно всё встало на запасные, либеральные рельсы.
(возможна подача материала через кадры эпизодов по телевизору).
На домашних встречах друзей, уже остерегавшихся прямой политической борьбы, оно – пианино – стало главным действующим лицом. Вызывало удивление то, как зажигательные речи-импровизации в виде музыкальных прелюдий, постепенно заменяли фуги, с чёткой, подчинённой строгим законам, организацией взглядов. Не даром же, в переводе с латинского, фуга – “бегство”. От террористических методов, от жёсткого противостояния государевой власти. (сцены диалогов) Собирались, разговаривали, ждали, что кто-то изменит жизнь. Читали Тургенева, Льва Толстого, иногда Некрасова. Исполняли романсы Глинки. Из прежних убеждений, не приемлющих компромисса с властью, из кризиса народничества – переходили на позиции марксизма, не требующего немедленных поступков. Тем более, вполне легально в России вышел 1-й том “Капитала”. Он и лежал теперь на полированной крышке инструмента, весь в закладках, торчащих наружу, как иголки настороженного ёжика.
Незаметно как подросла Софочка. Она мучила инструмент примитивными гаммами, и приходилось терпеть. Он относился к этим занятиям, как, наверное, человек к физзарядке: не хочется, а говорят, полезно. Но ни теперь, ни потом в будущем, они так и не подружатся друг с другом.
Постепенно и ограничились в своей жизни мещанским оппортунизмом, сторонясь всякой политической борьбы. Играли пьесы “Времена года” Чайковского, предпочитая конкретным действиям - словоблудие.
Сцена 9.
(дом тёти Софы. Апрель 1905 года).
Неожиданно выпал снег, убаюканные им, стоят деревья. В доме звучит лёгкая музыка Огиньского – единственное, что в свои 18 лет Софочка выучила наизусть.
Жандарм, стараясь быть вежливым, просит её прекратить, усаживается на крутящийся стул, закрывает крышку на клавиатуре и начинает составлять протокол.
ЖАНДАРМ: «… в доме мещанки Ривы Евич около 9 часов вечера собрались неизвестные лица, которые тотчас были задержаны подготовленным ранее нарядом полиции… Обыском помещения, занятого сходкой, обнаружено:
1.печатная брошюра “Итоги Лондонского съезда РСДРП”;
2.писанный чернилами проект “Организационного устава окружной организации”, со сделанными исправлениями, добавлениями карандашом и распределением организации на два района, разделённые Большой Молитовской улицы;
3.разорванный листок бумаги, озаглавленный “порядок для конференции”, с перечнем подлежащих обсуждению вопросов;
4.несколько разорванных клочков бумаги, представляющих собою, очевидно, доклад о партийной социал-демократической работе в губернии;
5.в кухне, в умывальном тазу, найдена квитанционная книжка с печатью окружной организации РСДРП и записями поступивших взносов (при зачтении жандармом пунктов протокола, камера показывает улики).
Все перечисленные выше лица, застигнутые на сходке, были арестованы и привлечены к дознанию по 102 статье Уголовного уложения, за исключением Погосс и Аврушкиной, которые, по недостаточности улик, к дознанию не привлечены».1
Голос Артёма за сценой. А уже к лету, началу июля, пианино покрылось пылью. Надвигалась полугодовщина “Кровавого воскресенья”. Митинги, забастовки и слухи о готовящихся властью погромах. (кадры хроники или реконструкции событий).
Поднялись всей семьёй и с сотнями других двинулись из города (кадры).
Пианино стояло в оставленном доме и дрожало всеми фибрами своей музыкальной души. Гармонь, балалайка – эти инструменты не вызывали ни у кого ненависти. Но пианино – символ принадлежности к иному классу. Интеллигенции – странной, мятущейся от партии к партии, которые возникали одна из другой подобно русским матрёшкам, и отличались лишь размером. Либералы, социал-демократы, конституционные демократы…
Два дня по всем дорогам из города тянулись беженцы. Ушли почти все евреи…2 А город был охвачен всеобщей забастовкой, митингами и демонстрациями. Полиция и казаки ждали только повода, чтобы выказать силу. И на одном из митингов началось. Чёрная сотня избивали всякого, имевшего вид интеллигента, врывались во дворы и дома, ломали и крушили всё, что попадало под руку. Родительский дом Софочки беда минула стороной, если не считать пули со зла, сквозь окно, и застрявшей в теле пианино. В городе погромами руководил сам губернатор; он лично указывал чёрной сотне на отдельных лиц из задержанных полицией, и на его глазах озверевшие черносотенцы истязали и избивали несчастных.3 (кадры хроники или реконструкция).
Когда всё поутихло, семья Софы вернулась. Но в этих событиях она потеряла жениха. Даже на его похороны не успела попасть.