АКТ I сцены 1-6, стр. 2-12
Сцена 1
(Небогатый интерьер современной квартиры. Гостиная на авансцене. Поодаль, справа, дальняя нежилая комната, где стоит пианино. Из гостиной выход на лоджию. Время действия – начало 20-е годы ХХI века ).
Так совпало. Хотелось праздника. А тут – юбилей. С пианино, которое стоит в дальней нежилой комнате, стёрли пыль. Марина надела французское платье, это последняя роскошь, которую она может позволить себе в шестьдесят лет. Если его расстелить, то можно сыграть на нём в шахматы. Она подкрашена в блондинку и, плюс к этому, кудрявая. Ждёт и боится гостей, которые - с юности.
(входят Максим в белом пиджаке, и Артём, костюм в ‘полосочку’ ).
МАКСИМ: (вручает конверт с деньгами, дежурно целуется с Мариной) - Как договаривались.
АРТЁМ (хохмит): - В бархатных брюках мужчина, Женщина в жёсткой джинсе, - и, оценив прикид Вики, младшей дочери Марины, хлопает её по заду, В качестве подарка он принёс картину.
Марина разворачивает бумагу, смотрит с недоумением.
МАРИНА: Сам что ли нарисовал? Ну-у, спасибо.
АРТЁМ: Из домашней коллекции. Мы пришли. Уже пять. Марин, ты хозяйка. Кого ждём?
ГРИША: Ольгу.
АРТЁМ: Это кто?
ГРИША: Концертмейстер.
Марина дефилирует во французском платье, одёргивает его с волнением. Салаты, будто миниатюрные египетские пирамиды, водружаются на стол.
АРТЁМ: - Сыр изгибался в тарелках, колбаса потела, хлеб черствел, мертвели голландские ненастоящие яблоки с грушами. Вялые цветы грудились в горшках на подоконнике.
МАКСИМ: - Этот ядовитый, - показывает на пёстрые лопоухие листья, изящно откинув полу белого пиджака. – В древности его соком заливали глотку, она распухала, и человек погибал.
АРТЁМ: Ты зачем это сказал? – он вспомнил и повторил интонации детективного фильма
МАКСИМ: Что?
АРТЁМ: Про яд.
МАКСИМ: Чудной ты стал. Сколько не виделись? Год-два?
АРТЁМ: Больше.
МАКСИМ: Ты чего без жены?
АРТЁМ: Болеет.
МАКСИМ: И моя не ходячая. Вот дожили! Наконец, в одиночку гуляем!
Максим оглядывает стоящий в стороне от основного, столик из карельской берёзы, на котором бутылки разного цвета и калибра. Водочные – с дозатором, не палёные. Вино – сухое, красное: испанское, французское. Подмигивает Грише.
МАКСИМ: А говоришь – ***во живёте.
Он осекается и косится на Асю Петровну. Удобно устроившись на диванных подушках, она всё равно ничего не слышит. Радуется, что на девятом десятке жизни попала в гости, да ещё на юбилей Марины. Поправляет парик, брошь-камелию на платье, вежливо улыбается Максиму, заметив, что он на неё смотрит.
АСЯ ПЕТРОВНА: Что Вы сказали?
МАКСИМ: Здрасте! – он ещё и кланяется в пояс.
АСЯ ПЕТРОВНА: Какой галантный молодой человек!
АРТЁМ: Не боишься, что радикулит прошибёт? – шутливо придавил давнего друга, но тот умело вывернулся.
Ася Петровна так и сидит в позе “вся внимание”, но про неё уже забыли. Поулыбались вежливо и переключились на себя. Максим одобрительно хлопает Артёма по плечу.
МАКСИМ: Читал, читал.
АРТЁМ: Ты о чём?
МАКСИМ: Ладно тебе, “гвоздь номера…”
АРТЁМ (поправляет): “Гость”.
МАКСИМ: Нормальная статья, Сам писал?
АРТЁМ: Как же я о себе писать буду? Журналистка интервью брала.
МАКСИМ: Дети с внучками все газеты в киосках скупили?
АРТЁМ: У нас воскресенье сегодня, а статья в четверг вышла. Даже прочитать не удосужились. У тебя-то как?
Вика, которая периодически заходит в комнату, расставляет на столе закуски, задерживается, искоса поглядывая в сторону мужчин. Весь её облик: молодой, красивой, двадцатипятилетней; с плотной, выпирающей из платья грудью, игривым взглядом почти кукольных, но всё-таки живых глаз, - невольно возвращает мужчин к своей молодости.
АРТЁМ (переспрашивает): Сам как?
За него отвечает Вика.
ВИКА: (театрально): “У меня жена, двое девочек, - на этом слове Вика насмешливо хмыкает, - притом жена дома нездоровая, и так далее и так далее, ну а если бы начинать жизнь сначала, то я не женился бы… Нет, нет!” – её чуть хрипловатый голос вполне подходит под мужской монолог. Она вышла, не интересуясь реакцией на её спич.
МАКСИМ: Чегой-то она у тебя, Гриш?
ГРИША: В “театральный” поступала…
МАКСИМ: Это когда было?
ГРИША: … в прошлый год второй раз пробовала. До сих пор монологами из “Трёх сестёр” шпарит.
МАКСИМ: У вас это наследственное. Ты тоже театрал заядлый. Все буфеты в московских театрах посетил.
ГРИША: Да уж!.. – кажется, воодушевился, приосанился. – Меня покойный Самойлов, когда ещё в нашем театре работал, в студию приглашал заниматься. А я вот, - он развёл в недоумении руками, - физиком стал.
АРТЁМ: Был.
МАРИНА: Ты?! Телевизор прошу починить месяц уже, а он в ответ: “Я физик, а не телемастер”. Милый мой, каждый еврей должен уметь играть в шахматы, на музыкальном инструменте, хоть на балалайке, и уметь что-то чинить, сапоги, например. Хотя, какой ты еврей, если не обрезанный даже.
ГРИША: А ты откуда знаешь?
МАРИНА: Гриш, ты дурак, что ли? Постыдился бы, здесь женщины всё-таки, (выходит).
АРТЁМ: Ничего не меняется! Вечная тема еврейства. Гриш, чего за стенкой возня какая-то? Ремонт?
ГРИША: О! Кстати. Пойдём, поможем. Там Вася пианино двигает. Оно хоть и на колёсиках, но тяжёлое.
АРТЁМ: Вася – это кто?
ГРИША: Хрен его знает. Живут вместе.
АРТЁМ: С кем?
ГРИША: Хватит придуряться, Артём. С Викой, с кем ещё?
АРТЁМ: Это сейчас модно. Моя младшая – тоже. А у тебя, Максим?
Тот отмахивается.
МАКСИМ: У старших по-человечески, а у вторых всё через пень колоду. В перестройку попали. Как в другой стране выросли. “Дурдом-2” одним словом.
Сцена 2
(дальняя комната)
Пианино стоит в угловой, почти пустой комнате. Там же шкаф с книгами советских времён, большинство в мягких облезлых переплётах; да старинный буфет у противоположной стены, где два чайных сервиза вперемешку с фарфоровыми статуэтками. Ни присесть, ни прилечь негде, разве что на полу. Эта комната в квартире кажется лишней, никому ненужной.
МАКСИМ: А старшая твоя где?
ГРИША: В Москву уехала, в командировку. Обещала подъехать. Вообще, планирует туда перебраться, там бабки платят. Хотя и здесь… квартиру вот однокомнатную купила.
МАКСИМ: Замужем?
ГРИША: Нет. Ну, взяли?
Левая, минорная часть пианино, загорожена книжным шкафом, то есть инструмент задвинут в угол, хотя места в комнате хватает.
Хлипкий на вид Вася (сожитель Вики), стоит, чешет затылок и явно не понимает: что, а, главное – зачем это делать. Басовые октавы его, кажется, не интересуют.
АРТЁМ: “Я ему: куда ставить-то? А он мне: да погоди ты! ” – но Вася не помнит, а, может, и не знает цитаты из фильма молодости Артёма. Молчит вежливо.
МАКСИМ: А кому оно понадобится? – он и пиджака белого не снял, - Во! Чехов! – берёт из шкафа томик, измеряет расстояние от пианино до косяка двери. – Вход перегородит. Давай на середину выкатим. Вась, тут ещё Достоевский, Бунин, Шукшин… Знаешь, кто такие?
ВАСЯ: Революционеры какие-нибудь.
АРТЁМ: Не проще книжный шкаф к окну подвинуть? – Или так оставить? Кому эти басы нужны, не Поль Робсон в гости нагрянет. Половик есть? – поворачивается к Васе. – Знаешь, что это такое?
ВАСЯ: Не в хоромах рос, - буркнул и вышел.
Дореволюционный крепкий шкаф без скрипа встал на новое место.
ГРИША: Половик не вытаскивайте, назад ставить будем, - он не помогал, распоряжался.
ВАСЯ: Дурдом!
АРТЁМ (корячится рядом с Васей и, услышав его реплику, обращается к Грише): «Не простой бойфренд у Вики».
Гриша приносит табурет, садится за инструмент, открывает крышку, грустно смотрит на клавиатуру, осторожно опускает пальцы, но так и не придавливает клавиш.
ГРИША: Забыл уже всё, - сутулится, вздыхает. – Эх, молодость! Помните? – смотрит на Артёма и Максима. – У вас тоже пианино было, Артём. Где оно теперь?
АРТЁМ: Когда разошлись, первой дочери отдал.
ГРИША: Играет?
АРТЁМ: Продали, давно ещё.
ГРИША: Сейчас пианино никому и задарма не нужно. Спустить с восьмого этажа дороже встанет.
АРТЁМ: А когда-то мой отец в очереди два года стоял, чтобы сестре купить, - замолчал, - да сами знаете. И как его от меня запирали, а я отмычку сделал. Все из дома, а я – к инструменту. Отец говорил, что если я научусь играть хоть на чём-то – сопьюсь. Буду по свадьбам ходить или в кафе, в ансамбле. И сопьюсь. Так и не научился… Мы за стол сядем сегодня? Кого ждём?
ГРИША: Концертмейстера.
Голос Артёма за сценой (теряется в догадках) : «Кому ровесница? Какая? Вся из себя, подобная хозяйке вечера?»
Сцена 3
(комната с накрытым столом)
ЛЕНА: Маринка родилась белокурая, несмышлёная, прекрасная, как кукла. Я с неё пылинки сдувала. Редкостная, удачная находка художника!
Расселись наконец. Место рядом с Артёмом оказалось свободным.
АСЯ ПЕТРОВНА: Оля всё время опаздывает. Никогда во время не придёт, - извиняется перед всеми с таким видом, будто опоздала сама.
АРТЁМ: Дочь? – через стол спрашивает он.
АСЯ ПЕТРОВНА: Что, извините?
ЛЕНА: Внучка.
Артём переключается на Лену, сидящую по правую руку, накладывает ей закуски.
За ней – Максим.
В правом торце стола – Вика с Васей.
Гриша, вжавшийся в диван рядом с Асей Петровной. Кот между ними.
АРТЁМ: Гриш, сколько вашему коту лет? Он, наверное, ещё на руках у Якова Свердлова сидел.
ГРИША: А Яша тут при чём?
АРТЁМ: Так вы же семьями дружили.
Гости ждут в предвкушении.
Смотрят на Марину. Восхищаются её химической завивкой с эффектом мокрых волос. Она, заняв в одиночку ближний к двери торец стола, в волнении осматривает “поляну”.
МАРИНА: Так! Никого ждать не будем. Гриша, командуй!
Гриша ухватился за “кедровую”. Вика скатила на него выпуклые глаза, надела на лицо маску озабоченности.
ВИКА: “Маша (Чебутыкину строго) Только смотрите: ничего не пить сегодня. Слышите? Вам вредно пить”.
ГРИША: Начинается, - разливает соседям. – Угомонись.
ВИКА: Реплика неправильная. Ты должен был сказать: “Чебутыкин: Эва! У меня уж прошло. Два года, как запоя не было”.
Все сидят в застывших, неловких позах, как будто пошли в туалет, а неожиданный торнадо снёс ненадёжное сооружение в углу двора, застав врасплох.
Гриша гнёт свою линию, разливая всем водку. Но Вику обошёл.
Она берёт бутылку сухого испанского вина, красного. Набулькала себе полный фужер.
АСЯ ПЕТРОВНА: (спохватывается) И мне, мне! – она оказалась единственной с двумя, полными ёмкостями. Но её никто не осуждает.
МАРИНА: Я хочу… - встала, одёрнула платье, подняла рюмку. – Да, может, кто “шампанское” будет? Ладно, в холодильник положим пока. Вася, ты снимаешь? – тот ставит стопку, берёт видеокамеру. – Давайте вспоминать сегодня, - она волнуется, но это ей к лицу. Все знают её уверенной, строгой, в корсет затянутой. Главой семьи, где царит матриархат. – Артём, скажи что-нибудь.
Артём удивился, замешкался.
Вика отбирает у Васи камеру: «Дай-ка». Одной рукой держит фужер на отлёте, другой – камеру. Парит. Нацелилась на Артёма.
МАРИНА: (поясняет) Это наш писатель, - но все и так знают, а Ася Петровна не расслышала. Марина смотрит на неё, думает.
Ася Петровна, решив, что начинают с неё, ветерана, трудно встаёт с низкого дивана.
АСЯ ПЕТРОВНА: Мы с твоей мамой дальние родственницы. Сейчас твои дети с моей внучкой Ольгой дружат. Ты воспитала хороших дочерей. Одна – умная, другая – красивая, - она поворачивает голову к Вике. Все смеются. Но Ася Петровна не замечает двусмысленности слов.
Это единственное, что она и сказала интересного. Дальше уже никто не слушает. Вика выключает камеру. А старушка всё говорит и говорит…- Где же Оля? Вот так и дома… сижу целыми днями одна… поговорить не с кем.
МАКСИМ: (Марине) За тебя! – и чокается с юбиляршей.
Гости с удовольствием поддерживают почин. Раскрепостились. Нашлёпывают в тарелки салаты. Артём в пику всем берёт кусочек сыра, ломтик горбуши, пробует, смакует. Едят молча, сообща, как в армейской столовой.
ГРИША: Между первой и второй…
МАКСИМ: Перерывчик небольшой! Наливай.
ГРИША: С удовольствием.
ВИКА: Да уж ты, конечно, - она подтрунивает над отцом, а он не обращает внимания.
И вообще, никто друг друга не стесняется, не жеманничает, разве только Лена несколько выбивается из общего ряда. Даже рюмку держит чопорно, отставив в сторону мизинец. Молодится. Насильно уселась между Артёмом и Максимом, тому приходится за ней ухаживать. Лена берёт второй тост на себя.
ЛЕНА: Мариночка! Ты такая родилась! Красивенькая, беленькая, кудрявенькая – как кукла. Я всегда за тебя боялась: чтобы ты пальчик не обожгла или занозу не посадила. Ножку не порезала. А теперь вот ты мне помогаешь. Необходимо жить вместе… Много ли мне надо…
Марина тянется к сестре фужером. И все чокаются друг с другом, заглушая перезвоном тост Лены.
ЛЕНА: Петь хочу!
Опять берутся закусывать.
АСЯ ПЕТРОВНА: (в удивлении оглядывает стол) С советских времён, то с продуктами проблема, теперь с деньгами. А стол ломится. Это, Марина, что? “Под шубой”? Как же без него.
МАРИНА: А этот “с кальмарами”. Тот, зелёненький – капустка свежая, редька “дайкон”. А это кальмары с икрой минтая – прекрасная вещь!
АРТЁМ: Только салаты и позволяют на первой стадии застолья судить о способностях хозяйки в кулинарном деле. Разве рыба ещё, пожаренная.
АСЯ ПЕТРОВНА: (беспокоится) Куда столько наготовили? Ещё кто будет? С работы?
МАРИНА: С какой? С ними уже отпраздновали, кто остался. Подругу школьную ждала. Артём, Таню Барину помнишь? Не придёт. В больницу попала. Ольга опаздывает. Старшая звонила – в дороге ещё. Гололёд под Владимиром.
ГРИША: Могла бы и пораньше выехать.
МАРИНА: Знаешь что, милый мой! – лицо Марины мгновенно пошло красными пятнами. – Лучше бы пошёл и попробовал хоть что-то на пианино исполнить.
ГРИША: И сыграю!
МАРИНА: Когда!? – она театрально заламывает руки.
МАКСИМ: Тост хочу сказать!
Лена устремляет на него взгляд:
ЛЕНА: Какой ты сегодня! Весь в белом пиджаке, как тогда… Обувь сменную с собой принёс!
МАКСИМ: А хрен ли нам, незамужним. Так вот. Мы, три мальчика из голубой юности… - на него воззрился Вася в немом изумлении.
АРТЁМ: (встревает) - Ты людей хотя бы не пугал. Нет сейчас такого мечтательного цвета. Это стало ориентацией, а не спектром радуги.
ЛЕНА: Не замечала раньше за тобой этой склонности, - и кокетливо тычет в бок Максима. - Ну, говори, высказывай.
АСЯ ПЕТРОВНА: (вздыхает) Дожили… Всё испохабили. Pardon.
Вася бесстрастно фиксирует происходящее на камеру. На экране телевизора, который висит на стене, крупные планы лиц, глаз некоторых героев пьесы. Вика хохочет шансонным голосом.
ВИКА: “Маша. Выпью рюмочку винца! Эхма, жизнь малиновая, где наша не пропадала!” Вся жизнь – театр.
Марина смотрит на неё неодобрительно.
МАКСИМ: Я всё-таки продолжу, - вежливо ждёт, когда закончатся дебаты. – Гришку с детства знаю. Марину и Артёма – лет с пятнадцати. Хорошо, что ещё помним. Редко, но собираемся. За нас!
АРТЁМ: Трудящиеся встретили с большим воодушевлением!
МАКСИМ: Цитата?
АРТЁМ: Ну. А меня за Марину в пионерском лагере сватали. Фотографии есть. Такая активистка была, всегда председатель чего-нибудь – отряда, дружины… Кто ж знал, что Гриша на неё глаз положит. Он, кстати, где?
ВИКА: (ёрничает) Музицировать ушёл.
Из дальней комнаты слышатся осторожные аккорды. Знакомые Артёму и многим здесь с молодости. Но теперь в них нет смелой, уверенной удали. Потом стихает. Но через несколько минут взорвалось вдруг внезапным, неожиданным исполнением, в которое вовлекают и зрителя. Гости застывают с недожёванными салатами во ртах. Только Вася сидит, закусывает буднично, словно не верит в чудо и знает то, чего не ведают другие.
Марина поднимается, поправляет платье французское, вслушивается, гордо подняв голову. Мелодия, тем временем, превращается в затейливую вариацию. В неё с чувством добавляются виртуозные пассажи.
ЛЕНА: (делится своей музыкальной образованностью) Балакирев превосходно импровизировал в кругу друзей, У нас в филармонии…
ВАСЯ: (исподтишка подаёт реплику) “А у нас на Таити!..”
ЛЕНА: Ну, Гришка, проказник Это он к твоему юбилею, Маринк, разучил, - она переполнена гордого достоинства за родственников.
Вместо задумчиво-печального вступления началась непосредственная импровизация. Будто подражая разговорной речи, играли на фортепьяно.
АРТЁМ: (с искренней жалостью) Затуркали мужика, Разговора, общения ему не хватает здесь, - тут же и пожалел, что не сумел промолчать. На него накинулись, словно он не гость, а живёт в этой семье постоянно.
Вика встаёт в театральную позу, явно обращаясь к матери за поддержкой.
ВИКА: “Маша. Вот пришёл… Он заплатил за квартиру?”
Марина поняла её – не раз подыгрывала дочери в репетициях перед экзаменами.
МАРИНА: “Ирина (смеётся). Нет. За восемь месяцев ни копеечки. Очевидно, забыл”.
ВИКА: “Маша (смеётся). Как важно сидит! Все смеются. Пауза”.
Никто ничего не понимает. И, чтобы разобраться, ринулись, роняя фужеры, в дальнюю комнату. Врываются. Там никого нет. Лишь одиноко томится пианино. А музыка исходит из комнаты напротив, Гришиной.
Гриша стоит посреди комнаты, как нашкодившая собака. Ей предназначена посудина для отправления естественной нужды, а она взяла, и наблудила в гостиной.
Сцена 4.
(дальняя комната)
МАРИНА: Ты чего тут? Кто играл?
ГРИША: Денис… Мацуев… Вчера записал по пьянке. Интервью у него брали, а он им объяснял, что такое импровизация. Солировал.
И правда. Из музыкального центра слышится голос пианиста: “Эпоха романтизма была не мыслима без фортепьяно. Но она кончилась. Двадцатый, а уж тем более двадцать первый века призвали к жизни электро-музыкальные инструменты… Нет, не согласен с Вами. В обществе, в семье, как и в ансамбле. Даже если явно слышен солирующий голос, импровизировать могут одновременно несколько музыкантов… Возьмите народный ансамбль. Там все участники, сохраняя общность, остаются импровизаторами…”
МАРИНА: (взбешённо, Грише) Ну, ты и дурак, милый мой!
ГРИША: Говорила уже.
МАРИНА: Вы посмотрите на него! – она обращается к гостям, но они молча, каждый со своими мыслями, бредут в зал, где праздничный стол.
Сцена 5.
(Артём и Вика стоят вдвоём на лоджии, курят).
ВИКА: “У Вас были тогда только усы… О, как Вы постарели! Как Вы постарели…”, дядя Артём.
АРТЁМ: Всё играешь, Вика.
ВИКА: А что делать? - Иногда в темноте, далеко внизу, всхлипывают сигнализации оставленных машин. - Когда мне было десять лет, я влюбилась в Вас первый раз. В Абхазии. Вы так неожиданно появились. Как праздник. Родители уже устали - каждый от себя ненаглядного, и молчали последние дни. А ещё оставалось отдыхать целую неделю. А тут… Вы… Незагорелый, усатый, новый, радостный – не такой, как все. А как красиво тратили деньги.
АРТЁМ: Гонорар тогда получил за первую книгу. Кутил.
ВИКА: А сейчас?
Он не отвечает, просто нервно стряхивает пепел вниз.
АРТЁМ: Когда-то давно Новый Афон поразил меня. Возможностью жить праздной жизнью: есть шашлыки за 1 рубль 10 копеек в кафе на вершине монастырской горы (море внизу); пить хорошее вино, а не портвейн “777”; плавать утром и ночью; слушать абхазские песни; флиртовать, никому не оставаясь обязанным.
Теперь всё по-другому. Путёвок на 24 дня уже никогда не будет. Чего ты про любовь-то намекала?
ВИКА: Вы зачем усы сбрили?
АРТЁМ: Жена попросила. Мешают.
ВИКА: Всё ещё мешают?
АРТЁМ: А ты уже совсем взрослая. Не замёрзла?
ВИКА: Перетерплю. Гору помните?
АРТЁМ: Какую?
ВИКА: Куда мы забрались тогда. Лезли вверх, лезли… А потом не могли спуститься.
АРТЁМ: Тогда было страшно. Казалось – обратного пути нет. Гришка отрезвел сразу, махал снизу руками, указывал обратный путь.
Я тебя еле удерживал. Рвалась вниз, а я не видел дороги. Ватные ноги. Один раз и на всю жизнь. Испытал трусость. Куда вся бравада подевалась.
ВИКА: Мы потом читали книги, - она затягивается сигаретой, почти до фильтра, - зачем? Всё же оказалось неправдой. И Ваш Бунин, и Чехов.
АРТЁМ: А что - правда?
ВИКА: Канделаки, Собчак… Секс. - Она нервно передёргивает плечами. - Без усов Вы моложе. Кажется, Ольга пришла. Пойду, встречу.
Сцена 6.
(гостиная, входит Ольга)
В своём чёрном свитере тонкой вязки, Ольга напоминает скворца. И стройные ноги в чёрных, обтягивающих их, брюках. Каре тёмных волос падает на крупный лоб, чуть скрывая взгляд глаз, таких же тёмных, загадочных, как и сама.
АРТЁМ (подтрунивает?): Пианино – Ваш инструмент. Оно, начинённое ощущением предстоящей музыки, ждёт в одной из комнат. И все поджидают, желая петь не а капелла, как во времена Великого Возрождения, но под аккомпанемент, чтобы каждому выразительнее исполнить свою партию, а значит обозначить характер.
Среди праздничных, разноцветных одежд, Ольга выглядит настороженно. Но ей лет тридцать, с ней можно флиртовать. Максим раскидывает полы белого альбиносского пиджака.
АСЯ ПЕТРОВНА: Ты где была, Оля?
ОЛЯ: У арфистки юбилей. Задержалась.
ВИКА: Сцена из “Ревизора”. Не ждали! – подходит к Оле, обнимает, целует в щёку. – А подружка твоя ещё километров за двести. Обстоятельства. Выпьешь? – Ольга неопределённо пожимает плечами. – Выпьешь. И я с тобой.
АРТЁМ: Скажите, арфистки свои инструменты на грузовике домой возят?
ОЛЬГА: В филармонии оставляют. - одёргивает свитер, смотрит внимательно: где её место? Оно оказалось рядом с Артёмом.
Вася педантично фиксирует всё на камеру. Он вообще выглядит чужим в этой компании. Артём, почему-то, жалеет его. Вася годится ему в сыновья, но по возрасту, не по духу. Представить не может, что они сидят вдвоём и разговаривают душами нараспашку.
АРТЁМ: Как внучки? – отложив знакомство с Ольгой, как давний друг спрашивает он Максима.
МАКСИМ: Младшую в “музыкальную” водим. По классу саксофона.
АРТЁМ: Чего?
МАКСИМ: Такое время.
АРТЁМ: А у меня Дашка… Идём тут, она прижалась, шепчет мне: “Я тебя так люблю! Ты не умирай, дед, - а потом говорит. – Открой рот”. “Зачем?” – спрашиваю. “Я посмотрю, где у тебя душа”. Представляешь?
Гриша стоит рядом с ними молча. Ольга потупила взгляд.
ГРИША: А в нашем “театральном сообществе” нет внучек. У Васи, в его первой семье, существует дочь, но он даже в цирк её не сводил ни разу.
АРТЁМ: (в камеру Васи) «Увековечь. Сколько здесь одиноких женщин! И таких пол-России. Разве раньше так было?»
Он садится рядом с Ольгой. Она разминает пальцы. То, покручивая в них фужер, то рюмку, элегантно держа в правой руке вилку и цепляя на неё разные закуски.
АРТЁМ: Вы замужем?
Она не отвечает, будто не слышит.
Он, осознав нелепость и бестактность вопроса, с извинением смотрит на Асю Петровну.
Та, конечно, не расслышала, но словно поняла. Покрутила пальцем у виска, кивая взглядом на внучку. Он понимает - одинока.
АРТЁМ: Там Вас пианино ждёт, Оля.
ОЛЯ: Я знаю.
МАРИНА: Так, господа! – стучит вилкой по непочатой бутылке шампанского. Сама же, видимо привыкнув всё в этом доме делать самостоятельно, и распечатывает его. Ловко, по-мужски. – Шампанское! – она произносит это так, будто его на столе было с дюжину. А до этого момента никто не сидел за столом, не произносил тостов. - И петь, петь! – она пытается даже исполнить что-то экспромтом, но срывается на фальцет.
ВИКА: Диафрагму больше, чего ты на глотку давишь?
Лена вступается за сестру.
ЛЕНА: Фи, какой тон, Вика! Она не распелась ещё, - встаёт и сама исполняет фрагмент. Раскланивается, как со сцены, краснея от волнения.
Вася снимает крупный план, кадры съёмки на экране телевизора на стене. Каждый с интересом наблюдает себя.
Её (Лены) белые, дряблые пальцы с остатками былой семейной роскоши – золотыми кольцами и вычурными перстнями – мелко дрожат.
Постепенно каждый гость становится более открытым, чем пришёл сюда. То ли отогрелись потихоньку, или вино действует?
Который раз Лена пытается сказать что-то существенное, но её перебивают. Второстепенной фразой, звоном бокала, поспешным тостом.
Голос Артёма за сценой. Её возраст – между Асей Петровной и Мариной – позволяет относиться к ней, как к человеку поколения уходящего. А она возражает. Всем существом женщины, у которой не сложилась судьба. Оставила мужа дома. Он – футболист из команды, у которой и славы-то было года на два. А потом – лига первая, вторая… кто его помнил теперь… Обрюзг. Кулаки в ход. А она всю свою зрелую жизнь отдала филармонии. Теперь молодится. А тут ещё Максим в белом пиджаке – совсем рядом, как тогда, в доме бабы Софы, тётки Гриши. Не мудрствуя лукаво, она заставляет Максима ухаживать за ней. Сейчас уже хотя бы за столом. Не как раньше.
ЛЕНА: Господи, - она произносит, но так, всуе, - дом тёти Софы помните?
Почти все молчат. Это было прошлое… юность… Пианино в соседней комнате улыбается, обнажив пожелтевшие от времени зубы-клавиши, которые, если к ним не прикасаются человеческие руки, тускнеют – как жемчуг. (На экране телевизора Васины съёмки).