Серебряная труба

               
 Рассказ
   
    Понедельник, двадцать шестое мая, начинался, как обычно. В шесть утра подъём, построение, проверка,  часовая зарядка на стадионе под руководством командира полка. Утренний туалет, снова построение для проверки внешнего вида и соблюдения формы одежды и, наконец, завтрак. После завтрака, эскадрилья строем,  возвратилась в казарменное помещение. Нам предстояло взять полётную документацию и перейти в учёбный корпус, находящийся в соседнем с казармой здании, на постановку задачи на полёты. Но от начальника штаба эскадрильи поступила команда на сбор коммунистов на партийное собрание.  Я проходил кандидатский стаж, поэтому, наскоро перекурив, вместе с другими коммунистами направился в ленинскую комнату.
     Кандидатом в члены КПСС меня приняли, как и большинство курсантов, ещё на четвёртом курсе училища, выполняя указания начальника политотдела. В начале апреля, окончив высшее лётное училище по первому разряду и, получив лейтенантское звание, я попал служить, к моей великой радости, в полк, знаменитый своими боевыми традициями. Командир полка, которому я доложил о прибытии, определил меня в качестве помощника в экипаж командира отряда майора Фисанко в третью эскадрилью. Фисанко, шустрый и словоохотливый украинец, за пять минут пути от штаба полка до штаба эскадрильи успел познакомить меня с автобиографией нашего командира эскадрильи, особенностями его характера, а также проинструктировал относительно поведения при представлении. Из его рассказа я понял, что попал служить в лучшую в полку эскадрилью. Эскадрильей командует фронтовик подполковник Обрядов, единственный из полковых фронтовиков, имеющий два ордена боевого Красного знамени.
   Обрядов с непроницаемым лицом внимательно разглядывал меня, пока я докладывал.
   - А спортом Вы занимаетесь? – вдруг спросил он.
    - Да. Государственный экзамен сдал на «отлично». Лыжи, батут, лопинг. Играл в футбол за сборную училища в нападении девятым номером.
- Хорошо. Фисанко, разместите лейтенанта в гостинице, составьте план ускоренного ввода в строй и подключите к тренировкам. Посмотрим, что он за лётчик и  за футболист.
     Две  недели, определённые мне для ввода в строй, промелькнули незаметно.                После прохождения медицинской комиссии и сдачи зачётов командир эскадрильи проверил мою технику пилотирования и допустил к самостоятельным полётам днём и ночью. Всё свободное время эскадрилья проводила на стадионе и спортивных площадках. Обрядов,  физически развитый от природы, ревностно следил за результатами соревнований в полку, стараясь добиться лидерства своей команды во всех видах спорта. Но  его главной  страстью являлся футбол, в котором он сиял звездой первой величины. Подначки со стороны своих товарищей, командиров первой и второй эскадрилий по поводу проигрышей нашей сборной в волейбол, он, внутренне переживая, внешне переносил стоически, заявляя,
           -   Воледбол, что это за игра такая?  Воледбол, в него даже женщины играют, - и усмехался, пренебрежительно покачивая головой.
     Сразу после майских праздников наш полк перелетел на весь летний период в лагеря.
      Экипажи взлетели со своего аэродрома, который закрывался на ремонт и реконструкцию,
а приземлились через полчаса на аэродроме Мосты, на котором располагался соседний  сто седьмой полк, входящий в состав дивизии. Процедура перебазирования была проведена чётко и организованно, благодаря сложившейся в боевой авиации практике вывода полков в лагеря. Лагерные сборы проводились дважды в год, один раз зимой и один раз летом с продолжительностью не менее месяца каждый, и предусматривали проживание в палатках и проведение  полётов с грунтовых полевых полос. Размещение же личного состава, а также самолётов, служб, техники обеспечения полётов и имущества в обустроенном гарнизоне значительно упрощали задачу организации боевой учёбы.
      Нам, офицерам третьей эскадрильи, выделили для проживания четвёртый этаж  казармы, которая содержалась строго по уставу. Ежедневно, кроме наших командиров, под предлогом оказания помощи,  все казарменные помещения придирчиво осматривал начальник штаба сто седьмого полка полковник Синицкий. Его обеспокоенность была связана с тем, что часть офицеров пренебрежительно относилась к правилам содержания выделенного фонда. Синицкий, занимая подполковничью должность, как Герой Советского Союза, получил полковника к  двадцатилетию  Великой Победы. Его волевое мужественное лицо было широко известно. В Домах офицеров, в музеях боевой славы, в ленинских комнатах каждого авиационного гарнизона висели портреты Синицкого с описанием, совершённого им беспримерного подвига.

       В марте 1945 года, лейтенантом, ведущим звена, он вёл в сомкнутом строю три пикировщика на бомбардировку порта Данциг. Полёт тяжело гружёных машин проходил в облаках в условиях сильного обледенения. Моторы ревели, работая на повышенных режимах, быстро расходуя топливо. Заход выполняли над боевыми порядками противника с южного направления, чтобы отвлечь внимание средств противовоздушной обороны на себя и дать возможность основной полковой группе с меньшими потерями прорваться к цели со стороны моря. Облачность, как ножом, обрезало за десять - двенадцать километров до порта, и экипажи увидели огромный Данцигский залив  и акваторию, на которой на рейде и у причалов стояли группами и одиночно боевые и вспомогательные суда различного класса. В ту же секунду земля и корабли засверкали вспышками выстрелов из зенитных орудий, пулемётов, стрелкового оружия. Шквал прицельно-заградительного огня, состоящий из разноцветья трассирующих пуль и  плотных рядов разрывающихся снарядов неотвратимо приближался к самолётам.
      - Бомболюк открыт! К работе по запасной цели готов! – доложил штурман. И добавил,              - Командир, дальше не пройдём.
    Они выполнили поставленную задачу, приковывая средства ПВО к себе, но цепкий взгляд Синицкого уже различил очертания танкеров, с которых шла перекачка топлива на основной объект удара - склады горюче-смазочных материалов. Это была удача. Он знал, что фашисты не только тщательно замаскировали склады, но даже перекачку топлива производят ночью, а днём, чтобы не демаскироваться, выводят танкеры на рейд. Ежедневно с этих складов и хранилищ бензин и солярка поступали в войска и, оказавшись в баках самолётов, танков, бронетехники, самоходных орудий, кораблей, подводных лодок, автомобилей, оживляли страшную военную машину, которая, изрыгая огонь, пожирала тысячи и тысячи человеческих жизней. В течение месяца, полк всем составом и по эскадрильно, применяя различные тактические приёмы и хитрости, участвовал в налётах на порт, но результат был отрицательным: хранилища работали, а потери  составили семь экипажей, в том числе и экипаж командира полка.
   - На боевом, по основной цели! – скомандовал Синицкий, исключая попытку штурмана отбомбиться не прицельно по занятой врагом территории. - Ты танкеры видишь?
-  Вижу. По основной, понял.
   В то же мгновение их ослепила яркая вспышка с левой стороны и бомбардировщик, как щепку в бушующем море, накренило и  подбросило вправо вверх. От прямого попадания зенитного снаряда  самолёт Стрыгина, левого ведомого, взорвался и его горящие обломки, с ещё не успевшими погибнуть членами экипажа, в последнем полёте понеслись к земле. Осколки снаряда изрешетили кабину, и ужасная боль пронзила разум Синицкого: он увидел свою, отрубленную ниже локтя, левую руку, которая, соскользнув со штурвала, упала под ноги.
- Командир, ты в порядке? Не уходи вправо, влево десять. Цель вижу. Угол прицеливания установил.
-   На боевом! Атака! Визуальный заход! Пикирую!
    Всё его существо было устремлено туда, откуда, им навстречу, неслись, впиваясь в тела бомбардировщиков, хорошо заметные в воздухе, свинцовые трассы. Краем глаза он отметил, как задымил мотор у второго ведомого и, как самолёт Скрипака, заваливаясь на крыло, со снижением отвалил в сторону. По ярко белой, неровно обрубленной кости, торчащей из оборванного рукава меховой куртки, сочилась кровь, пропитывая штанину брюк и затекая в сапог. Он понимал, что может потерять сознание, и, чтобы не рисковать, был готов пойти на таран, если бы не жизни  трёх членов экипажа, которые ему не принадлежали.
  -  Командир, к удару готов.
  -  На боевом! Залпом разрешаю!
   Штурман снял с правой руки лётную перчатку с раструбом, на доли секунды оторвал взгляд от оптического прицела, в котором, с угрожающей скоростью, приближалась земля, лизнул языком подушечку большого пальца и, с наслаждением, опустил её на чёрную кнопку сброса бомб. Четыре фугасные двухсотпятидесятки, раскручивая ветрянки взрывателей, устремились вниз, сопровождаемые злой усмешкой штурмана,
- И настигнет вас, сволочи, кара небесная. Командир, сброс произвёл, цель накрыли. Командир, вывод. Командир, ты что? Выводи! Выводи, командир! Выводи!! Выводи!!!
     Вывести самолёт из пикирования усилиями одной руки не удавалось. Синицкий обнял штурвал целой рукой, плотно вцепился пальцами за обрубок левой и, навалившись грудью на штурвал и упираясь ногами в педали, спиной сдвинул штурвальную колонку на себя. Пикировщик на выводе допустил  просадку и, едва не зацепившись за лес, с большой вертикальной скоростью устремился в набор. Пламя, полыхавшее на горящих складах, пробивалось сквозь толщу облаков, окрашивая их в багровый цвет. Синицкий оторвал прочный кожаный ремешок от планшета с полётными картами и, помогая зубами, перетянул им, выше локтя,  левую руку.

    Среди офицеров беспартийных не было, поэтому места занимались с соблюдением субординации: на первых рядах майоры,  на последних – младшие лейтенанты и лейтенанты, а между ними, вперемежку, капитаны и старшие лейтенанты. Собрание открыл секретарь парторганизации майор Жара, штурман эскадрильи.
    - Товарищи коммунисты, - начал он. Кто за то, чтобы открыть партийное собрание эскадрильи? Прошу голосовать.
    Мы дружно подняли руки, хотя  повестка  собрания большинству была неизвестна.
     - Для проведения собрания необходимо избрать президиум. Есть мнение президиум избрать из трёх человек. Другие мнения есть? Нет. Принимается. Прошу выдвигать кандидатуры персонально. Предлагаю избрать коммуниста Обрядова, командира эскадрильи, подполковника.
  Обрядов, в свою очередь, выдвинул кандидатуру Жары, а майор Фисанко, торопясь, предложил избрать коммуниста Васинкевича,  замкомэску.
     - Есть предложение подвести черту. Предлагаю проголосовать за кандидатуры списком. Возражений нет? Кто «за», прошу голосовать. Единогласно, - строчил, как из пулемёта, секретарь. -  Товарищ командир, и Вы, коммунист Васинкевич, прошу занять места в президиуме.
    - Товарищи коммунисты, продолжаем партийное собрание, - поднялся из-за стола президиума Васинкевич. – Для ведения партийного собрания необходимо выработать регламент. Какие будут мнения? – И, не обращая внимания на поднятые руки,                продолжил. - Доклад до пяти минут, в выступлениях до трёх минут, в повторных - до минуты, причём выступать только по существу. Закончить собрание без перерыва. Кто «за»? Голосуем. Принимается.  Слово для доклада предоставляется  коммунисту Обрядову,  командиру эскадрильи.
      - Товарищи коммунисты, - с металлом в голосе начал Обрядов. - Не буду       останавливаться на мировой политической обстановке. Она хорошо известна. Недавно окончилась война, но большинство настоящих мужчин в Советском Союзе продолжают служить в армии. Партия поставила перед нами задачу по защите мирного труда народа. А агрессивные силы, во главе с НАТО, не успокаиваются и готовы к реваншистским устремлениям. Куда мы не обратим свой взгляд, - Обрядов многозначительно повращал головой, - на север, юг, восток и, особенно, на запад, отовсюду пахнет
     «жареным», - громко ввернул в повествование командира старший лейтенант Курнейко, вызвав смех у части коммунистов. Выпад  Курнейко не смутил командира, и он ещё твёрже повторил,
    - отовсюду пахнет порохом. Именно поэтому укрепление боевой готовности является самой главной задачей коммунистов. Однако, ряд коммунистов эскадрильи, пользуясь тем, что мы находимся в лагерях и семейный контроль за ними отсутствует, пытаются стать на скользкий путь сомнительных удовольствий. Я отмечаю участившиеся случаи различного рода нарушений со стороны коммунистов Оглобли, Чугункова и Погребного. Особую тревогу вызывает поведение командира корабля капитана Оглобли, который, по имеющимся у меня данным, вчера, в воскресенье, после отбоя самовольно покинул казарменное размещение, бросив своих боевых товарищей, и до утра не обеспечивал боевую готовность своего экипажа, а, следовательно, коммунист Фисанко, и Вашего отряда и, в целом, нашей, коммунист Жара, эскадрильи. 
- А откуда Вы это узнали? – с вызовом спросил, не поднимаясь с места, капитан Чугунков, наказанный командиром несколько дней назад за плохое несение  службы в наряде. Казалось, что Обрядов ждал этот вопрос.
    -  А на лице коммуниста Оглобли всё написано, где он был и чем занимался. Предлагаю заслушать коммуниста Оглоблю и широко осудить партийной общественностью его поведение.      
   - Какие есть вопросы к докладчику? Вопросов нет. Есть предложение перейти к обсуждению доклада командира. Но, предлагаю, вначале заслушать коммуниста Оглоблю. – Чётко вёл руководство собранием председательствующий. - Выходите, Оглобля, и объясните своё поведение.
   Оглобля, невысокий,  ладный, в надраенных до блеска хромовых сапогах и отутюженных синих брюках-галифе, в свежей, тщательно выглаженной рубашке с капитанскими погонами, имел образцовый внешний вид, который, однако, портили, хорошо заметный синяк под левым глазом и ссадина на скуле.
   - Товарищи коммунисты, и Вы, товарищ коммунист Обрядов, - начал он, заметно волнуясь. -  В воскресенье, в шестнадцать часов, находясь на отдыхе, я получил разрешение у командира отряда майора Фисанко сбегать в аптеку, чтобы купить лекарство для жены, которая, как мне стало известно, заболела. Я предполагал передать лекарство с оказией. Пройдя по близлежащим аптекам, я нужного лекарства, - из нагрудного кармана рубашки он достал смятый листочек и прочитал по слогам, написанное на нём, название лекарства, - тро-ни-бо-ло-зо-нол, не нашёл и решил возвратиться в часть. Я шёл быстрым шагом по тротуару и увидел, что догоняю женщину, которая несла две тяжёлые авоськи. Одну с картошкой, а вторую – с луком и другими овощами. Естественно, как офицер, я предложил ей помощь, а она, узнав, что я ищу лекарство, предложила зайти к ней в квартиру и обзвонить аптеки по телефону. В городе, к сожалению, этого редкого лекарства – трониболозонола,  не оказалось. Я расстроился. Женщина, видя мои переживания, угостила меня чаем. Потом мы стали смотреть по телевизору фильм «Офицеры» и, конечно, уйти от неё, не досмотрев такой фильм, было бы неприлично. Фильм закончился в двенадцатом часу ночи. Я задремал на диване и проснулся под утро от звонка в дверь. Женщина распахнула окно и попросила меня в него выскочить, чтобы я не встретился с её мужем, неожиданно вернувшимся из командировки. Я, не мешкая, выскочил. Но, видимо, муж, увидев открытое окно, что-то заподозрил. Он подошёл к окну и, увидев мужчину в палисаднике, бросил в меня табуреткой, которая оцарапала мне лицо.
Товарищ командир, относительно Ваших претензий по поводу боевой готовности. Я всю ночь спал вполуха, не раздеваясь, и, если бы загудела сирена, первым бы, как всегда, прибыл на самолёт. Вместе с тем, товарищ командир, я прошу прощения у Вас за то, что нечаянно разбудил Вас  ночью и не дал хорошо отдохнуть, у Вас, товарищ Фисанко, что подвёл Вас, как командира отряда и у вас, товарищи коммунисты. Прошу мне поверить и дать возможность искупить вину.
   - Какие есть вопросы к коммунисту Оглобле? - повернувшись к Оглобле,  лицо, которого выражало раскаяние, спросил Васинкевич. –  Предлагаю задавать вопросы по ходу выступлений. Садитесь на своё место, Оглобля. Кто желает выступить? Слово предоставляется коммунисту Каплюшкину, члену партийного комитета полка, - выбрал он из числа десятка офицеров, поднявших руки, замполита эскадрильи.
   - Товарищи коммунисты! Краеугольным камнем политики КПСС является забота о Вооружённых Силах, - по стереотипу начал майор Каплюшкин. -  И наш ответ на заботу партии – это всемерное укрепление боевой готовности. На нашу партийную организацию легло пятно от проступка коммуниста Оглобли, которое нелегко будет смыть. Ведь он нарушил не только распорядок, утверждённый нашим уважаемым командиром эскадрильи подполковником Обрядовым Юрием Фёдоровичем, но ещё и Моральный кодекс строителя коммунизма. Многое в его рассказе неправдоподобно. Я думаю, что парторганизации следует провести партийное расследование данного проступка. А начать следует с женщины, с которой он прожигал время. Пусть она, эта дамочка, не думает, что ответственность за нарушение принципов морали, её не коснётся.
   -  Пусть муж её призывает к ответственности, - не удержался от реплики Курнейко, поддержанный ухмылками коммунистов.
   -  Какое у Вас предложение по наказанию Оглобли? - обратился к Каплюшкину Васинкевич.
    Каплюшкин, не зная решения Обрядова, заёрзал и, чтобы не рисковать, произнёс,
    -  Предложение по конкретной мере наказания выскажу позже.
-  Слово предоставляется коммунисту Жаре, секретарю партийного бюро.
         Жара, сидевший за столом президиума  вместе с Обрядовым и Васинкевичем, предложил объявить Оглобле  выговор с занесением в учётную карточку с формулировкой: «за нарушение партийной дисциплины».
     За Жарой выступил Фисанко,  который поддержал линию командования и заверил собрание в том, что положение с партийной дисциплиной в отряде будет исправлено.
     Затем выступил начальник группы авиационного оборудования коммунист Чугунков.
    - Товарищи коммунисты! Мы знаем коммуниста Оглоблю на протяжении пяти лет только с положительной стороны. Это первоклассный лётчик, отличный товарищ, командир и семьянин. То, что случилось с ним, его не украшает. Мы видим, что он переживает, и я предлагаю ограничиться товарищеской критикой на собрании и, в дальнейшем, к этому вопросу не возвращаться. На мой взгляд, авторитет Оглобли, как  единственного в нашей авиации лётчика, прошедшего отбор в Центре подготовки космонавтов, надо укреплять. А коммунисты Жара, Фисанко и примкнувшие к ним, хотят в партийной организации применить порочную практику незаконных наказаний, которой пользуется по командирской линии Юрий Фёдорович Обрядов. Приведу пример. В среду на прошлой неделе я заступил дежурным по части, помощником у меня был лейтенант Погребной. Строго по Инструкции в час ночи я лёг отдыхать на кушетку, находясь при оружии, лишь ослабив ремень и расстегнув две верхние пуговицы на гимнастёрке.
    - Одну минуту, - перебил его председательствующий. – Я попрошу не уводить партийное собрание от темы осуждения проступка Оглобли, и, по регламенту, Ваше время истекло. Прошу Вас садиться.
   -  Товарищи коммунисты, -  не сдавался  Чугунков, - прошу дополнительно минуту, чтобы закончить выступление.
-   Продолжайте, - махнул рукой Васинкевич, наблюдая реакцию собрания.
    -  А в пять утра меня Погребной не разбудил, - торопливо продолжил Чугунков. - В половине шестого пришёл комэска, разбудил меня и, спавшего, сидя за столом, Погребного. Я спрашиваю у Погребного: почему не разбудил? А он ссылается на дневального Сулейменова, который стоял на тумбочке перед часами и получил от него задачу, в случае чего, разбудить нас обоих в пять утра. Я к Сулейменову, а он только хлопает глазами и на все вопросы отвечает: Тэк тошно! Оказывается, он других слов          по-русски не знает. Обрядов снял меня с наряда и объявил мне первое, за двадцать лет безупречной службы, взыскание. Я прошу Вас, товарищи коммунисты, воздействовать на нашего командира, чтобы он отменил  взыскание, как наложенное ошибочно.
    - Есть мнение подвести черту под выступлениями, - внёс предложение Фисанко, поймавший красноречивый взгляд Васинкевича.
-  Другие мнения есть? – Васинкевич явно хотел закончить разгоравшуюся дискуссию.
    - Есть! Прошу разрешения, товарищи коммунисты, - поднялся со стула Курнейко к неудовольствию руководителей.
-   Только по существу, Богдан Степанович, - миролюбиво попросил его Васинкевич.
    -  По существу вопроса. - Начал Курнейко. – Мы, коммунисты, должны подавать пример соблюдения партийного и воинского устава. Всё лето мы будем жить в казарме в лагерях. Но, что происходит? Наш командир, коммунист Обрядов Юрий Фёдорович, после отбоя, закрывает на ключ запасной выход из казармы, а основной перегораживает своей кроватью, на которой спит, исключая возможность сходить в туалет или в курительную комнату. Я люблю ночью перекурить, но что мне делать? Под кроватью я не пролезу из-за живота, лезть через Обрядова опасно, курить в спальном помещении не позволяет совесть. А, если, конечно, не дай бог, возникнет пожар? Я прошу Вас, уважаемый Юрий Фёдорович, не нарушать устав, а спать там, где и все мы. Тогда у Вас не будет такого казуса, который произошёл сегодня ночью, - засмеялся Курнейко, -  когда на Вас, спящего, снопом свалился Оглобля. Меня бы, - под одобрительный смех офицеров продолжал Курнейко, - от испуга, точно, кондрашка хватила.
   Теперь про наряды. - Не торопясь, продолжал он, понимая, что полностью поддерживается общественностью. – Справедливости в этом вопросе нет, из-за того, что партбюро не уделяет ему  внимания. Пришёл лейтенант, холостяк, - Курнейко повернулся и пристально посмотрел на меня, - конечно, все воскресенья должен работать головой в наряде, а он гоняет мячик ногами, потому, что футболист и от нарядов освобождён. И таких спортсменов у нас половина эскадрильи. Я предлагаю на очередном партсобрании рассмотреть эту проблему.
   Теперь по Оглобле. Ограничиться критикой и попросить впредь среди ночи не падать на нашего командира, - закончил Курнейко, вызвав снова улыбки у коммунистов.
   Выдержав многозначительную паузу, Васинкевич подвёл черту под прениями и предоставил возможность выступить с заключительным словом Обрядову. Обрядов поблагодарил коммунистов за активную работу на собрании и за критику в его адрес. Председательствующий, последовательно,  поставил на голосование предложения по наказанию Оглобли. Подавляющее большинство проголосовало за достаточность партийной критики.
     - Какие будут замечания по порядку ведения партийного собрания, - спросил Васинкевич, - справки, объявления.
     -  Есть замечания, - неожиданно встал, сидевший рядом со мной, старшина роты Перейдиполе, единственный в эскадрилье коммунист- сверхсрочник. – Коммунист Жара, начиная собрание, не сообщил о присутствующих членах партии и кто и по какой причине отсутствует. -  Мы смотрели на вспотевшего старшину и понимали, что он, как и  другие критики, обижен на Обрядова, который его наказал из-за Сулейменова, не знающего русский язык, и, таким образом, выражает свою обиду.
    - Замечание будет учтено. Спасибо за активность, партсобрание закончено, - с облегчением выдохнул Васинкевич, - какие будут указания, товарищ подполковник? - обратился он к  Обрядову.
    -  Всё. Демократия закончена. Десять минут на перекур, после провожу здесь строевое собрание офицеров. Наведите порядок, - он кивнул на неровные ряды стульев.
-   Есть! Исполняю, - звонко щёлкнул каблуками хромовых сапог Васинкевич.

  Строевое собрание командир начал с краткого вступления.
    - Товарищи офицеры, я не могу оставить без внимания суровую критику коммунистов проступка капитана Оглобли и определяю меру командирского воздействия. – Он сделал паузу и строгим взглядом посмотрел на поднявшегося с места, при упоминании его фамилии, Николая Оглоблю. – Я   Вас, - медленно, тщательно подбирал слова, в мёртвой тишине подполковник,

    Какое будет взыскание? Неужели отстранит от полётов? Мы затаили дыхание, глядя на комэску. Во взысканиях для нас, военных, не было ничего противоестественного. В училище наши курсовые офицеры, справедливо понимая, что строгостью испортить невозможно, от самых распространённых взысканий, таких, как «за нарушение распорядка дня, за нарушение формы одежды, за попытку подрыва авторитета», переходили к другим, более изощрённым. И обвешивали нас взысканиями типа «за загорание через окно, за ношение носков в сапогах, за неприличное выражение лица, за хождение по тротуару вне строя» и  т. д. Причём, поиск новых формулировок взысканий носил соревновательный характер и доставлял им большое удовольствие. Особую гордость вызывало у них наказание «арест на трое суток с содержанием на гауптической вахте», объявляемое в двух случаях: за самовольную отлучку или за употребление спиртных напитков. Если же самовольная отлучка сопровождалась употреблением, то время содержания на гауптвахте значительно увеличивалось. И нам, молодым и абсолютно нормальным и здоровым парням, отгороженным от шумной жизни огромного города училищной оградой на целых четыре года, приходилось, по возможности, сдерживать свои желания. Но мы знали и другое,  что в авиации особенно, как ни в какой другой профессии, сильны небесные законы, отличные от общих земных. Эти неписаные законы не давали право командирам отстранять лётчиков от полётов  за дисциплинарные проступки, хотя возможность отстранения за плохие знания многотомных  Инструкций по лётной и технической эксплуатации всегда висела над головой.
             
-   вынужден привлечь к дисциплинарной ответственности, - продолжал чеканить командир,

      Оглобля с открытым русским лицом, выделяющийся среди других своими способностями, нравился ему. Обрядов, заботясь о кадрах, за два года продвинул с должности командира корабля до заместителя командира эскадрильи капитана Васинкевича, чрезвычайно толкового и энергичного офицера. Летом, по его протекции, Васинкевич  уедет на учёбу в  Военно - воздушную академию. На место Васинкевича он планировал Фисанко, а вместо Фисанко на должность командира отряда Оглоблю. Причём о предстоящих перемещениях он говорил открыто, не стесняясь критиковать, а, если нужно, то и наказывать выдвиженцев.

      Николай Оглобля прославился не только в полку, но и в нашей авиации, в целом, благодаря своей истории с поступлением в Центр подготовки космонавтов. Из сотен наилучших кандидатов, после прохождения собеседований, проверок теоретических знаний, тщательных медицинских и специальных обследований, изучения родственных связей до третьего колена, до мандатной комиссии дошли восемнадцать человек. По списку, определяющему очерёдность, кандидаты в космонавты проходили через двойные двери в зал заседаний. Председатель мандатной комиссии, начальник Центра подготовки, прославленный генерал- полковник, получивший Звезду Героя за спасение челюскинцев, сидел в середине стола, покрытого зелёным сукном. Слева и справа от него размещались члены комиссии, в том числе и известные всему миру советские космонавты. Секретарь мандатной комиссии, моложавый майор, по знаку председателя зачитал краткую справку, характеризующую Оглоблю и результаты проверок.
-  Вы, Николай Петрович, космонавтом хотите стать? – задал вопрос генерал.
-   Да, очень.
    -   А Вам известно, что учёба, до полёта в космос, занимает, как  минимум, пять лет? И то, что за эти годы может случиться всякое?
-  Так точно, известно.
    -  В целом, с задачей поступления Вы справились, но у меня, да, я думаю, и у других членов комиссии, есть к Вам, Николай, ряд вопросов.
    - Откуда он узнал? – похолодел Оглобля. За последние два месяца  он не притрагивался к спиртному, соблюдая сухой закон. Но, с неделю назад, отметил расставание с Васькой Серебряковым, с которым, во время поступления, жил в общежитии в одной комнате и очень сдружился. Василий завалил барокамеру, и был откомандирован к месту службы в Забайкалье, в Джиду, где летал командиром звена на Су-7б. Они закрылись вечером на ключ, включили телевизор несколько громче обычного и, никому не мешая, душевно поужинали, распив бутылку водки.
     -  Да, о Вашем случае употребления, - генерал поднял к глазам листочек бумаги, рапорт дежурной по этажу, которая подслеживала за проживающими и, тем самым, вносила собственный вклад в отбор космонавтов  - нам известно. И я Вас предупреждаю, что в дальнейшем подобные проступки не потерплю. Вы меня поняли? – грозно спросил начальник Центра.
  -  Так точно.
     - Но возникает и другой вопрос, более сложный. Николай, Вы понимаете, что мы готовим не просто космонавтов, а национальных героев. – И он указал на украшенных многочисленными наградами космонавтов. – У нашего национального героя должно быть не только всё красиво, но каждая чёрточка этого человека, его родители, семья, фигура, лицо, интеллект, имя, фамилия должны вызывать восхищение.
     Генерал- полковник углубился в изучение справки, услужливо поданную ему майором.
    -  Вы из беднейших крестьян, родители работают в колхозе. Хорошо. Брат – курсант четвёртого курса Омского танкового училища, сестра - учится в школе. Достойно. Жена, Валентина Ивановна, медсестра. Неплохо. Есть сын, пять лет, Миша. Замечательно. Вы окончили первый выпуск высшего лётного училища. Налёт на учебных и на боевых нормальный. К лицу и фигуре претензий нет, они стандартные. Коммунист, член партбюро. Но фамилия… Оглобля, вызывает определённые размышления. Да, конечно, стать  героем можно с любой фамилией. Но нам при подготовке национальных героев ни одна, даже самая мелкая деталь  в этих людях небезразлична. Я направлял директиву Командующим Воздушными армиями по данному вопросу, чтобы присылали только самых лучших из лучших.
      Генерал пробежал глазами длинный список с фамилиями, часть которых была подчёркнута красным карандашом.
          - Вот, например, Косоглазов, Кривоногов, Трясогузников, Дураков, Обормотов. Или, вот, целая гастрономия: Сало, Борщ, Кашица, Яичница, Курятина, Пампушко.  А вот ещё: Кобелидзе, Шизошьян, Гриппхерсон,  Кнюппель, Мартираллер, мотороллер какой-то! А таких,  как Голопупенко, Овечка, Чебан, Перекрестирот, Перекатиполе, Тятянянька, просто пруд пруди.
    Члены комиссии дружно кивали головами, поддерживая рассуждения начальника Центра.
   -  И, самое главное, все ребята, как на подбор. Претензий нет, но фамилии… - Лицо генерала стало суровым, - Пока я занимаю должность начальника Центра подготовки космонавтов, в космос мотороллеры, гастрономия и оглобли стоеросовые летать не будут. Гагарин, Титов, Терешкова, разве можно найти фамилии лучше? Оглобля, Вы нам подходите по всем параметрам, кроме фамилии. Одно из двух: либо Вы, Николай, меняете фамилию и зачисляетесь в Центр, либо Оглоблей уезжаете в часть. В смене фамилии я Вам помогу, причём Вы можете взять фамилию ближайших родственников. Кстати, у Вашей жены девичья  фамилия  какая?
    -  Гундосина. У нас половина деревни Оглобли, а другая Гундосины. Наши предки из ватаги Ермака. Сибирь завоевали, да там и осели. А деревня у нас Гундосино. Место замечательное.
    - Гундосин, - повторил, пробуя на слух, звучание фамилии начальник Центра. – Тоже не  очень. Говоришь из ватаги Ермака? Ермака Тимофеевича? Вот хорошие фамилии: Ермаков или Тимофеев. Как раз указывают на родственные связи с нашим великим национальным предком. Решай, Николай.
      -   Нет, товарищ генерал-полковник. Мне фамилию менять нельзя. Если я в деревне, на родине, появлюсь под другой фамилией, пусть даже космонавтом, мужики не простят измены, прибьют. У нас на деревне строгости большие, со времён Ермака Тимофеевича ничего не изменилось.
      Начальник Центра нахмурился. Он был упрям и не привык менять решений. Упрямство в достижении цели сослужило ему хорошую службу, когда он, командуя эскадрильей, спас челюскинцев от неминуемой гибели в ледовом плену. Нарушая законы и действуя, зачастую, вопреки здравому смыслу, он лично за девять выполненных рейсов вывез тридцать четыре полярника со льдины. С того памятного года в стиль его работы вошло незыблемое правило: не подвергать сомнению однажды принятое решение. И ему было жаль терять этого, похожего на него самого в молодости, капитана, к тому же по имени и отчеству они были полными тёзками.
      -  Товарищ генерал-полковник, - воспользовался паузой член комиссии, известный лётчик-космонавт, Герой Советского Союза, - я предлагаю написать письмо общественности в деревню Гундосино с разъяснением ситуации. Мы, космонавты, те, кто летал, подпишемся, - и он, горделиво   выпятил, сверкающий наградами, китель.
     -   Не нужно. Решение он должен принять самостоятельно. Сейчас решается его судьба.  Я предлагаю Вам, Оглобля, подумать, что лучше: быть Героем, которым будет восхищаться весь мир или остаться героем в масштабах своей деревни?  На раздумье даю Вам только два года. Больше нет времени, не пройдёте по возрасту. Вторично к нам не присылают. Надумаете, напишите мне личное письмо, я сам Вас вызову.

     Николай Оглобля эту историю рассказывал многократно с различными вариациями. Особенный интерес у слушателей вызывали фамилии кандидатов, которые по этому параметру не проходили в космонавты. Большинство фамилий Николай не придумывал, а черпал из жизни эскадрильи, полка и дивизии. Мы слушали рассказы Оглобли, раскрыв рот, и опасались, что следующей может быть произнесена и твоя собственная фамилия.

-   хотя Вы продолжаете являться кандидатом для поступления в Центр подготовки  космонавтов, - продолжал Обрядов.

          Обрядов со стопроцентной уверенностью знал, где и как провёл ночь Николай. Очевидно, после ужина он пошёл в женское общежитие к Верке-официантке из лётной столовой, легкомысленной особе, которая шустро и безотказно обслуживала лётчиков не только по положенным нормам довольствия. Безусловно, что Николаю пришлось отстаивать своё право на ночь, ведя кулачные бои с другими ухажёрами. А под утро, Верка отправила его в казарму, чтобы самой немного поспать до тяжёлой утренней смены.
   
    -  Я   Вам, капитан Оглобля, на строевом собрании офицеров объявляю выговор за нарушение распорядка дня.
    - Есть, выговор, - довольный развязкой, ответил капитан и сел на стул, щурясь затёкшим левым глазом.
    -  Теперь относительно нарядов. Старший наряда отвечает за его подготовку и несение службы, так написано в Уставе. Кто же будет отвечать за лейтенанта Погребного и рядового Сулейменова, как не Вы, товарищ капитан Чугунков? Кстати, насколько я понимаю, за двадцать лет службы это Ваш, Афанасий Гаврилович, единственный промах? Надеюсь, что в дальнейшем Вы, один из лучших офицеров эскадрильи, такие казусы не допустите. И, прошу Вас, товарищ капитан, - подчёркнуто доверительно обратился к Чугункову  подполковник, - усильте контроль за расходованием спиртосодержащей жидкости. Мне кажется, что  её запах проник в казарменное помещение.
      Командир шумно потянул  носом  солидного размера воздух, сморщился, как от кислого, помахал ладонью перед лицом,  якобы отгоняя от себя дурной запах.
    -  А Вы, товарищ капитан Рыбин, - поднял он со стула своего заместителя по инженерно-авиационной службе,  -  комиссионно проверьте законность расходования спирта. В комиссию моим приказом включите начальника штаба майора Сивоконя  и секретаря партбюро штурмана эскадрильи майора Жару.

    -   Лучше бы я молчал на партсобрании, - думал, понурившись Чугунков. От пяти литров спирта, полученных в четверг для протирки кислородных приборов и масок к сегодняшнему дню, осталось только три. Как обычно, литр он отлил себе и выпил его с дружками за субботу и воскресенье. Две полулитровые бутылки  передал Сивоконю, одну – для хозяйственных нужд эскадрильи, а вторую – для личных нужд командира эскадрильи. Он видел, что в воскресенье около восьми вечера подполковник уединился со своими заместителями в канцелярии на чаепитие. Выйдя из канцелярии, Обрядов и сопровождавшие его офицеры, попахивая спиртным, вошли  в ленинскую комнату и присоединились к личному составу для просмотра  фильма «Офицеры».  После фильма командир, продолжая переживать за судьбы героев, в виде исключения, разрешил не проводить вечернюю проверку. Чугунков, ответственный за расходование спирта, понимал, что опять придётся восполнять ёмкость до нужного объёма водкой, купленной в магазине.  И его огорчал тот факт, что спирт пили все вместе, а на четыре бутылки водки должен тратиться он один.

   -  Богдан Степанович, теперь относительно Вашего замечания по неправильному распределению нарядов, - обратился командир к Курнейко. Старший лейтенант поднялся и с достоинством выдержал взгляд командира. – Сидите, сидите, Богдан Степанович.
   -  Прошу  хорошо запомнить, товарищи офицеры, - продолжал Обрядов, - что мы являемся  лучшей эскадрильей и, пока мне доверено Вами командовать, мы останемся лучшими во всём: в лётной и в штурманской подготовке, в организации службы войск и в совершенствовании учебной базы, в спорте и в художественной самодеятельности. Я правильно воспринимаю Вашу критику, но прошу, чтобы и Вы меня понимали. У меня не было и не будет любимчиков. В своей работе я руководствуюсь социалистическими принципами социальной справедливости. Начальник штаба, в недельный срок подготовьте анализ очерёдности несения нарядов офицерами. Я лично проверю.
    -   Есть, - поднялся  майор Сивоконь.
    -  Майор Жара! Капитан Васинкевич! – Оба офицера, как на пружинах, подскочили вверх. – Спланируйте на полёты в четверг плановую контрольную проверку штурмана корабля старшего лейтенанта Курнейко. Я проверю Вас, Богдан Степанович, в ночном полёте на выполнение тактической задачи. Готовьтесь.
    -   Понял, - унылым голосом, в процессе неторопливого вставания, понимая, чем может для него закончиться проверка, произнёс старший лейтенант.

  Курнейко не имел военного образования. Он был «пиджаком», то есть офицером, закончившим  военную кафедру в ВУЗе. Призванный по окончанию Новочеркасского политехнического института в армию на два года, он, по окончанию этого периода, вдруг, ощутил в себе желание посвятить всю свою дальнейшую жизнь военной службе.
 Комэска терпеть не мог «пиджаков»: сутулые, неспортивного вида, как правило, с животами, небрежно относящиеся к ношению формы одежды, они по многим параметрам уступали кадровым офицерам. Но самое плохое заключалось в том, что, не имея прочной базы знаний, летали они неважно. Однако,  выбора не было: лётчиков и, особенно, штурманов, в частях не хватало.
   Курнейко любил побалагурить и пошутить, совершенно не думая о том, что его шутки могут носить довольно-таки обидный характер. Всё свободное время он проводил в курилке, где, не вынимая сигарету изо рта, и непрерывно смеясь, сыпал анекдотами, прибаутками, байками. Особый интерес у офицеров вызывали попытки старшего лейтенанта представить руководителей эскадрильи в юмористично - негативном виде. Сатирические выпады, естественно, становились известными командованию. Но Обрядов всячески пытался сдерживать неприязнь к Богдану Степановичу и относился к нему более мягко, чем к другим, имея на то серьёзные основания: Курнейко обладал значительным потенциалом влияния на все стороны полковой жизни, благодаря своей жене Варваре Григорьевне, врачу-гинекологу. На  Варвару Григорьевну, невысокую полненькую чернобровую казачку, непревзойдённому специалисту в своей профессии, молились все женщины гарнизона. Она же, не имея детей,  свою нерастраченную любовь и ласку обращала на  обожаемого  супруга.  Варвара Григорьевна, формально  не  входила в женский комитет полка, но фактически являлась его руководителем, и ссылка на её мнение, зачастую сформированное мужем, имела большое значение.

     -  Товарищи, прошу принять во внимание, - продолжал  командир эскадрильи, - что разобранные на строевом собрании нарушения, дают мне основания усилить контроль за личным составом, не полагаясь на вашу сознательность. У меня всё. Какие есть вопросы? Вопросов нет. Товарищи офицеры! – подал он команду. Мы поднялись и приняли положение «смирно».
-   Собрание закончил, пятнадцать минут перерыв. Лейтенант Кабаргин, - Я, - произнёс я чётко и отрывисто, - младшие лейтенанты Кугучкин и Чабан, - Я, - отозвался каждый из названных офицеров - двухгодичников.  - Наведите порядок в ленинской комнате, старший Кабаргин. Все свободны.

     С каждой минутой на аэродроме усиливался гул, поэтому Обрядов последние слова  произнёс, напрягая голос. Часть офицеров во главе с Курнейкой незамедлительно направилась в курительную комнату, а, оставшаяся, сгрудилась у открытых окон, чтобы посмотреть на начало полётов в сто седьмом полку. Лётное поле со взлётной полосой, командно- диспетчерским пунктом и работающими локаторами  были нам видны, как на ладони. Далеко в сосновом лесу, примыкающем к аэродрому, в замаскированных бетонных капонирах, невидимые для наших глаз, экипажи запускали двигатели. И вот, первый самолёт, возвышаясь килём над верхушками деревьев, медленно выплыл из сосняка на простор, развернулся на магистральную рулёжную дорожку и порулил по ней на исполнительный старт. Следом за ним, также тяжело покачивая крыльями, двигались другие самолёты, сохраняя заданные дистанции. Ведущий занял  взлётную полосу и, затормозив, плавно остановился. По мере увеличения режима работы двигателей, самолёт начал медленно опускать нос. Мы ожидали, что сейчас, в эту секунду, огромный накопленный энергетический потенциал заставит его резко ринуться вперёд. Так хищный зверь, напружинившись, всё ниже и ниже пригибает голову к земле, чтобы в одно мгновение, рывком, сократить расстояние до жертвы. С шестым сигналом, прозвучавшим по радио, крылатая машина дрогнула и, стремительно набирая скорость, понеслась навстречу к своей лётной жизни. Сотрясая округу грохотом реактивных турбин, экипаж легко поднял носовую стойку, зафиксировал угол тангажа и отошёл от бетонки, набирая высоту с одновременным разгоном скорости.
     -  Рюгер, - громко назвал фамилию командира ведущего экипажа Обрядов,  узнав по изяществу взлёта, манеру техники пилотирования командира сто седьмого полка. На ежегодных соревнованиях экипажей на лучшее качество техники пилотирования и боевого применения, проводимых по решению Командующего авиацией, полковник Рюгер занимал, как правило, первое место. На соревнования выделялось только по одному экипажу от каждого полка. Защита чести нашего полка на протяжении двух последних лет доверялась подполковнику  Обрядову. Из тридцати с лишним экипажей Обрядов занимал призовые места, удерживаясь в пятёрке победителей. Осенью командир снова надеялся выступить на состязаниях. Он знал, что обязательно выступит на них и Рюгер, так как в этом году завершает службу и увольняется в запас по возрасту. Рюгер и Обрядов были давнишними друзьями: под конец войны капитан Рюгер командовал эскадрильей «дугласов», в которой командиром экипажа летал лейтенант Обрядов.
      Один за другим, на минутном интервале, ведомые экипажи взлетали за командиром, повторяя его маневр. Группа из десяти самолётов взлетала на солнце. Светило находилось над  уровнем горизонта под углом, примерно соответствующим углу набора высоты. И, казалось, что эта десятка своими самолётами, размер каждого из которых соизмерим с  размерами футбольного поля, закроет солнечный свет, и мир погрузится во тьму, как во время солнечного затмения.

   -   Всего лишь один современный самолёт стратегического назначения, из числа тех, на которых вам предстоит летать после окончания училища, способен решающим образом повлиять на ход и исход войны в целом. - Любил подчёркивать значение стратегической авиации полковник  Шустиков, начальник кафедры тактики. -  И горе народу той страны, - с пафосом продолжал он, - которая не сможет жить с великим Советским Союзом в мире.

            Захватывающая картина взлёта, которую мы с удовольствием наблюдали, высунувшись из окон, не передавала нам состояние трудной, напряжённой и  опасной работы, которую буднично исполняли экипажи. Одетые в шевретовые куртки, с подтянутыми к носогубному треугольнику кислородными масками, обеспечивающими повышенную работоспособность, с защитными касками на шлемофонах и ларингами на голосовых связках они походили на членов экипажей межпланетных кораблей. Следуя друг за другом на предельно допустимых  близких расстояниях, самолёты подвергались мощному воздействию спутного следа, вихревого образования воздуха, сбрасываемого с поверхностей впереди летящих машин. Огромные самолёты швыряло в небе, но тяжёлые руки лётчиков, лежавшие на штурвалах, усмиряли эти строгие, не прощающие ошибок, своенравные существа. Последний самолёт в группе ещё продолжал разбег, а ведущий, заняв эшелон десять тысяч метров, прекратил дальнейший набор, перевёл воздушный корабль в горизонт и, разгоняя скорость и оставляя белый инверсионный след, приступил к выполнению правого разворота на исходный пункт маршрута. Через несколько часов изнурительного полёта, связанного с применением тактических приёмов, многократным изменением высоты от стратосферной до предельно малой, преодолением атмосферных фронтов, часовых поясов и нескольких  тысяч километров экипажи точно в заданное время выйдут в точку начала боевого пути заполярного полигона и прозвучит команда:     «На боевом!», которая разом изменит мир, сузив его до размеров цели. И цель будет уничтожена любой ценой, даже если за это придётся заплатить своими жизнями. По мере удаления группы, раскаты грома от двигателей, слышимые за сотни километров, стали затихать. И в этой ослабевающей симфонии огромного оркестра, которым дирижировали экипажи, Обрядов явственно услышал особый голос, голос серебряной командирской трубы, призывно звучащий в его душе. Он помнил, что впервые эта чистая и пронзившая всё его существо мелодия, проявила себя в нём ровно двадцать пять лет назад, когда, по личному приказу маршала Жукова капитан Рюгер и он, лейтенант Обрядов, на боевом самолёте доставили из поверженного Берлина в Москву Знамя Победы на Парад Победителей. Именно в тот день он, в общем-то, деревенский парень с четырьмя классами образования, вознесённый фронтовой судьбой в лейтенанта-лётчика, никогда ранее не помышлявший о карьере военного, понял, что его дальнейший жизненный путь будет навсегда связан с боевой авиацией.
           Интуитивно Обрядов чувствовал, что смысл жизни, заложенный природой в каждое живое существо и предполагающий обязательное продолжение рода, на этом не заканчивается. Он гордился своей семьёй, женой, работающей бухгалтером в финчасти и сыном, который, следуя по его стопам, учился на втором курсе лётного училища. Но серебряная труба влекла его ввысь и  не позволяла жалеть силы, нервы и время на совершенствование собственного лётного мастерства и на обучение эскадрильи. Сегодняшние партийное и строевое собрания не ухудшили его настроения: он поступил, как командир, решительно использующий все возможности для наведения порядка и отстаивания своего авторитета.
    -  Курнейко с его языком снова поставлю на место, - думал он, провожая взглядом самолёты. – Не сдаст проверку, заставлю его в курилке Инструкцию учить, а не пересмешничать. Конечно, - рассуждал комэска далее, - Богдан нажалуется на несправедливость Варваре Григорьевне, а та,  выскажет неудовольствие жене. А жена, как обычно, применит ко мне  свои рычаги воздействия. И круг замкнётся. Но, ничего, стерпим, переживём. Хуже может обернуться  дело с Чугунковой.

       Чугункова Клавдия  Максимовна, жена капитана Чугункова, работала директором гарнизонной вечерней школы, в которой в девятом классе учился Обрядов. Вспыльчивая и нетерпеливая, она, не обращая внимания на окружающих, несколько раз в грубой форме отчитывала  Юрия Фёдоровича за плохую посещаемость и низкую успеваемость, угрожая написать жалобу командиру полка. Обрядов униженно просил этого не делать и обещал исправиться, хотя и он сам, и Клавдия Максимовна понимали, что в его положении это невозможно. Аттестат зрелости подполковнику был необходим позарез, без него не могло быть и речи о поступлении в академию. А без академии, вполне понятно, он не мог рассчитывать на дальнейшее продвижение по службе. Теперь, после наказания капитана Чугункова, его школьное положение резко ухудшилось. Но он верил в справедливость своих действий и в то, что найдёт выход из сложившейся ситуации.

     -  Товарищи офицеры! – подал команду Обрядов, увидев входящего в ленинскую комнату полковника Синицкого.
     - Товарищи офицеры! Вольно! – поприветствовал нас, приложив руку к фуражке, Синицкий. – Юрий Фёдорович, к Вам по поручению командира. Узнать, может быть, помощь нужна?    
            Офицеры, чтобы не мешать, попросили разрешения у Синицкого и стали торопливо  выходить  в коридор. Гукучкин и Чабан, вместе со мной, приступили к выравниванию столов и стульев, наводя порядок в комнате и прислушиваясь  к  разговору  Синицкого с Обрядовым.
-  Спасибо, у нас всё нормально.
    - Да, командир Вас приглашает на девятнадцать тридцать отметить двадцатипятилетие. Мы к восемнадцати в полку закончим  летать.
-  Я тоже к этому времени освобожусь. Такое событие бывает раз в жизни. Обязательно буду.
      -  Ну, что, пойдём, перекурим? – спросил Синицкий, по - товарищески переходя на «ты». Он достал из галифе массивный серебряный портсигар, раскрыл его и, ловко придерживая затянутым в чёрную перчатку протезом левой руки,  протянул Обрядову.                -Угощайся. «Казбек», московский.
     Обрядов взял предложенную папиросу, и, улыбаясь, они вышли.

           Ровно через десять минут зычный голос командира эскадрильи провозгласил,
-  Эскадрилья!  Выходи строиться  к  переходу на постановку задачи на полёты!
 Мы, опрометью, побежали вниз на построение.