Савоненков Владимир Григорьевич
Кое-что о моей работе и наставниках
(Зкстремальная кристаллизация,сокращенный вариант)
«22 апреля 1966 года в Советском Союзе в низовьях Волги был проведен подземный ядерный взрыв малой мощности. Так начинались работы на новой площадке «Галит», созданной для отработки технологии промышленных ядерных взрывов в массиве каменной соли. Место проведения экспериментов - крупная соляно-купольная структура Большой Азгир в Гурьевской области, в 250 км от Астрахани. В течение 1966-1979гг. на площадке проведено 9 первичных подземных взрывов в каменной соли. Реализовалась обширная Государственная программа по мирному использованию ядерных взрывов, включающая создание емкостей-хранилищ для нефтепродуктов».
Автор, Савоненков В.Г., присутствовал при этом. Он в 1954г. окончил геологический факультет ЛГУ и как раз кафедру Геохимия-2, т.е. с уклоном на уран. Распределен был в Радиевый институт. В данной ситуации его интересовали новые трансплутониевые минералы, возникшие после ядерного взрыва.
До этого он проводил исследования в урановых шахтах северного Казахстана и на Семипалатинском испытательном полигоне, где в 1964г. впервые проводилось вскрытие штольнями центра подземного ядерного взрыва. «Неуемная ретивость и неспособность «нюхом» чувствовать радиационные уровни – вспоминает автор – привели меня в палату Военно-Медицинской Академии. От последствий астено-вегетативного синдрома (по простонародному «падучей») меня за 42 дня избавили в санатории Адлера.
Подправив здоровье, я полностью погрузился в пучину проблем и вопросов современной алхимии получения ТПЭ, следуя за ненасытным любопытством , присущим всему роду человеческому при встрече с ранее неизвестным и загадочным, несущим как открытия, так и разочарования».
На Азгире в Гурьевской области дело было так, вспоминает автор:
«…Пять, четыре, три, два… - монотонно бубнила громкая связь. Резкий удар снизу по ногам, и волны сейсмического события резво понеслись по земной коре. Сейсмотолчок прекратил предстартовый мандраж радиационных дозоров и мы, щелкая тумблерами радиометров и газоанализаторов, дружно седлаем стоящие в шеренгу автомобили и двигаемся по заранее расписанным маршрутам для близкого знакомства с последствиями нами же сотворенного землетрясения в 6-7 баллов.
Ночью шел мелкий дождь, машина скользит по расхлюстанному колесами суглинку, который почему-то называют дорогой. Низкие облака над серой степью, которая еще недавно была до горизонта морем тюльпанов, маленьких и легкомысленных, как-то нарушающих серьезность происходящих событий. И только запах полыни возвращал трезвость сознания и направлял мысли в нужном научно-исследовательском русле. А еще был ветер. Постоянный и унылый, как зубная боль. На вторые сутки степного поддува ломило виски, и напрочь вылетали из головы даже самые тривиальные и ординарные мысли. Приносимая ветром пыль очерчивала грязно-черными мазками губы и ноздри, забивалась под защитные очки, придавала лицам мрачно-злодейскую пепельную окраску. Воздушный напор приводил в движение барханы на подъезде в Азгир от ст. Харабади. Каждый день приходилось выкручивать новую дорогу, в обход кочующих отрядов Рын-песков».
«Летом 1968г. на площадке взрыва А-1 начались работы по сооружению геотехнологической установки.
Количество выделенного изотопа тщательно измерялось, в институт посылалась зашифрованная телеграмма о трудовых победах, для участников научно-производственной операции устраивался банкет, на котором обсуждались варианты сумм грядущей премии.
Сейчас трудно судить о тогдашней роли патриотизма и заказного энтузиазма. Все происходило буднично просто. Собирали в кучу сотрудников и, глядя на покрытые щетиной подбородки и выглядывающие из рукавов разномастных одежд не очень чистые руки, с металлом в голосе обращались: - «Мужики!». Если коллектив был разнополым, то добавляли: - «И прекрасные дамы!». Далее произносилась речь, в которой связующим и руководящим словом было слово «надо». Например, надо через неделю закончить измерения проб, а поскольку после +40 градусов в тени у анализаторов «вышибает память», то работать по ночам после снижения температуры до +36 градусов.
Со словом «надо» эффективно сочетались различные посулы, произносимые с подмигиванием в нужных местах прельщающего воззвания. Например: «Если возьмемся до 7 ноября пустить эрлифт, то к праздникам все поедут домой. Положительное решение вводит с настоящего времени регулярную выдачу в санпропускнике наркомовских 100 граммов (аплодисменты собравшихся). Однако, поскольку вчера по неизвестным причинам разорвался большой эрлифтный шланг, и рабочая площадка в течение 10 минут интенсивно и равномерно смывалась радиоактивным рассолом из полости, все сотрудники, в первую очередь имеюшие ученые степени, становятся квалифицированными дезактиваторами. Мы все уже были строителями, монтажниками. Электриками и пр., и новая профессия только украсит биографии ученых Радиевого института. В связи с аварийной ситуацией будет дополнительно выдаваться жидкость для внутренней дезактивации строго по показаниям индивидуальных дозиметров, но в объемах здравого смысла.
И вот это «надо» снимало все вопросы и возражения. Ведь многим просто хотелось побыстрее закончить этот этап, что-то завершить и полюбоваться со стороны на результаты своих трудов. Мне тоже было невтерпеж, с музыкой и флагами, запустить опытный геотехнологический процесс по разработке искусственного месторождения , созданного ПЯВ. Посмотреть на прыгающие стрелки приборов, прикрученных твоими покрасневшими грязными руками к свекающей нержавейки труб, послушать шелестящий шум эрлифта и грохот падения в накопитель кусков соли, готовить контейнеры для упаковки проб, прокручивая постоянно в голове: - «Это сделали мы!».
Но конечно все проходит и забывается. Но иногда новые неожиданные повороты научной стези возвращали меня к первому взрыву в солях, эксплозивному оливину, вырастающему из конденсационных капель, к осуществленной возможности управлять взрывным процессом, по крайне мере, направить кристаллизацию минералов и распределение радионуклидов в нужном направлении.
Резкий поворот событий был связан с аварией на 4-ом блоке Чернобыльской АЭС. Радиевый институт, и в первую очередь наш «взрывной» отдел, не могла обойти эта радиационная катастрофа, последствия которой выходили далеко за рамки стандартных аварийных ситуаций при подземных ядерных взрывах. Наше преимущество и меньшая уязвимость, как контактеров с достаточно высокими уровнями ионизирующих излучений, определялись просто – мы были профессионалами, на своей шкуре испытавшими жестокие оплеухи малейшего невнимания и пренебрежения к радионуклидам и радиоактивности вообще.
В начале мая 1986г. началось изучение газоаэрозольного выброса из аварийного блока с отбором проб с вертолета. Сотрудники нашего отдела 4 мая с приборами, амуницией и автомобилями приземлились в аэропорту Горисполь, и радиационная автомобильная колонна взяла курс на Чернобыль. В сентябре, в пределах 30-км зоны были выбраны, топографически оформлены, и включены в комплексные исследования института 6-ть ландшафтно-геохимических полигонов (да будет благословенна топографическая практика в Саблино: оказывается, я не забыл, как пользоваться теодолитом, и могу «посадить» на местность площадку в 1 кв.км, а потом ее разделить на 100 очень даже одинаковых кусков).
Осенью 1986г. на одном из полигонов (где средняя мощность экспозиционной дозы была 0,1 г/ч, а загрязнение изотопами плутония более 8 ки/кв.км) мы наблюдали и слушали научный диспут пятерых, по-видимому, крупных ученых в области растениеводства. В области радиационной безопасности эти дяди поражали беспробудным незнанием и широтой человеческого невежества. Новыми лопатами они сооружали аккуратные грядки точно по установленной нами оси западного следа выпадений диспергированного облученного топлива.Вся защитная амуниция была представлена брезентовыми рукавицами. Форма одежды – повседневная: пиджачки, брючки, береточки и даже галстучки. Не занятые вскапыванием курили (!) и с азартом обсуждали, какие и сколько открытий и диссертаций они вырастят на этих делянках. Казалось, что эти балбесы с высшим образованием не замечали стоящих рядом домиков брошенной впопыхах детской дачи, лежащие на дорожках игрушки и маленькие полотенца, что их вообще не интересует какая-то авария и, тем более, ее ликвидация.
Накостылять по шеям этим жукам-навозникам, раздеть по причине несоблюдения всех правил и норм загрязнения одежды, и под конвоем до ближайшего санпропускника – первое и единодушное решение. Но мы официально входим в службу дозиметрии. Приходится включить на прослушку все радиометры, подтянуть комбинезоны, поправить респираторы и защитные очки, подойцти к нарушителям всех правил нахождения в 30-км зоне и, предъявив свои полномочия, вежливо попросить документы и поинтересоваться, кто их в таком виде сюда пустил?
Киевские ученые сельскохозяйственного направления с прагматическим уклоном после подушной переписи укатили на своей машине сочинять на нас, тупых неучей, срывающих великие открытия, всевозможные докладные и жалобы.
О Чернобыле написано множество статей, книг, сняты фильмы, поставлены спектакли. Весьма прискорбно, что в этих произведениях, наряду с объективностью широким потоком разлилась заведомая ложь.
В мою память навсегда врезалась картина покинутого города Припять. Брошенные дома, замершие в какой-то нереальной неподвижности и звенящей тишине. И вдруг… прерывающийся стук в стекло ближайшего дома. Какая-то крупная птица бьется в верхнее окно лестничного пролета. Хватаю в машине полотенце и бегу через распахнутый подъезд на пятый этаж. Крупный подорлик вцепляется в обмотанную полотенцем руку и норовит клюнуть в глаз. Придавливаю его к груди и чувствую частые удары птичьего сердца. Вся наша группа любуется гордой осанкой и загнутым клювом вырученного из беды пернатого и провожает его медленный взлет в свою родную стихию…
Как мне тогда хотелось улететь от этого оглушающего сознания кошмара, сотворенного глупостью человека, слишком рано возомнившего себя «человеком разумным». Подальше от современных Помпей времен научно-технического прогресса и всеобщей компьютеризации, от города, припорошенного облученным ядерным топливом реактора РБМК-1000.
Но вместо полета меня ожидали бесконечные маршруты по погибшему от радиационного поражения сосновому «рыжему» лесу и всяческие ухищрения при изготовлении шлифов из излишне, даже по нашим меркам, активных образцов застывшей «лавы», в которую превратилось содержимое реактора.
Одни воспоминания тянут за собой другие, те – следующие, и пошло, поехало. Как говорят на востоке – «Нанизывай на жизненную нить и перлы, и печаль воспоминаний». А вспомнить за 50 лет трудов по нашей кочевой специальности можно много и даже очень много. Вот и получается, что наша жизненная нить – это в основном наша работа, работа в разных местах страны и планеты, совершенно разная не только по разделам наук о Земле, но и по своей сути, но… всегда одинаково интересная и затягивающая как зыбучие пески.
И если что-то получилось, а многие из нас достигали многого и даже что-то открывали – это не только наше достижение. Пять лет в сенах Университета шла кристаллизация из средне-школьного сырья специалистов геологической ориентации. Кристаллизация не в экстремальных условиях ядерного взрыва или аварии на ЧАЭС, а постепенное и последовательное построение в нас кристаллической основы с узлами памяти пройденного, с университетской многогранностью и заостренными гранями ненасытного любопытства.
Строители нашего интеллекта стряхивали с нас пыль легкомыслия и лени, учили самостоятельно искать горные породы для сооружения нашего интеллектуального бунгало молодого специалиста. Это наши замечательные учителя подталкивали, подсаживали нас на первую вершину успеха. Это они всегда незримо присутствовали на наших взлетах и падениях, победах и поражениях, в шахтах и на горных перевалах, в туманах булькающих болот и одуряющем мареве осыпающихся барханов.
Очень важно, что нас учили не только глубоко задумываться, Но и широко размышлять. Наука о Земле – это наука о всем, что нас окружает. И это окружение надо понимать, каким бы разнообразным оно не было.
Сегодня, на расстоянии в 50 лет от получения диплома можно уверенно заявлять, что учили, обтесывали и придавали нам наукообразное очертание очень даже не плохо. Стоит только посмотреть на ответы поголовного опроса к юбилейной встрече в Университете 22 мая 2004г. Чтобы рассказать обо всем и обо всех, Ляле Никитиной пришлось бы сотворить многосерийный доклад и перед каждой новой серией проводить опрос на усвояемость предыдущего материала, как это делал Лев Борисович Рухин.
Умственные вложения, поступившие за пять лет обучения на Геологическом факультете, не были растрачены впустую. Мы все по-разному, но всегда уверенно пользовались извилинами правильно настроенного инструмента познания истины, с аппетитом вкушали и даже развивали любимую геологическую науку. Учителя и наставники могут гордиться выпуском молодых естествоиспытателей 1954 г., которые сумели получить вместе с геологическим дипломом дополнительную художественно-поэтическую специализацию. Как пела Люда Козубова, а как рисовал Сан Маслов?! Потери не забываются, но и гордость за сокурсников будет постоянной.
Наши встречи и наши телефонные разговоры достаточно убедительно подтверждают, что дополнительное эстетическое воспитание, своеобразный критический романтизм навсегда поселился в нас и стал образом жизни ветеранов геологического сыска, авторов и ценителей хороших стихов и больших любителей «поорать» (попеть) даже в пенсионном возрасте.
Мы все прошли долгое и трудное путешествие по просторам нашей профессии и бездорожью нашей жизни. С радостями в захлеб, с потерями до темноты в глазах. Мы уставали до костей, но ни за что на свете не отказались бы все повторить.
Я смотрю на моих постаревших, но до чертиков славных улыбающихся однокурсников, вернувших мне бесценное время молодости, и все трудности, весь окружающий нас оголтелый балаган уходят, покрываются осадками пестрых воспоминаний, закрываются миражами былого и несбывшегося.
А вспоминать надо. И не потому, что все прошло, а потому, что еще не вечер, мои дорогие однокурсники. А-ы-а!»
2005г.