Полыхаловы.
- Папа, ты берешь в жены заведомую хищницу!
Уже не в первый раз Антон начинал с этой фразы разговор с отцом. Но пятидесятивосьмилетний вдовец не сдавался.
- Сын, скажи честно, почему ты так противишься моему браку? Может быть, в глубине души ты боишься, что останешься без наследства, что Галочка тебя по миру пустит? Так не переживай, я позаботился о том, чтобы у тебя были средства на безбедную жизнь.
- Галочка? Ты еще скажи Галчонок! – взъерепенился Антон. – На твоей Галочке Порхаевой клейма негде ставить! Твою Галочку знает весь Хординск! Прыгает из постели в постель эта дрянь, больного ребенка матери подкинула. Теперь вот до тебя добралась. Ты, папа, думаешь, что очень нужен ей? Ей нужны твои деньги, ей нужны тряпки и косметика, чтобы за твоей спиной заводить шашни с молодыми мужиками! А мама? Ты столько лет был предан ее памяти, а теперь, на старости лет тебя вдруг понесло?
-Антоша, я очень любил твою маму. Мы с Цилей прожили славную жизнь, такая женщина встречается на пути один раз, и я благодарен судьбе за это. Твоя мама была мне надежным тылом, но Цили нет уже восемь лет, а я есть, и в моем возрасте и положении можно себе позволить соединиться с красивой молодой женщиной.
- Но ты же не любишь ее! Как вообще можно полюбить такую вампиршу? Ладно бы ты женился на тете Софе, маминой подруге. И ухожен бы был, и сыт. Опять бы кушал свой любимый форшмак, нахваливал бы чолнт или наслаждался цимесом. А эта? Наверняка не знает, как к плите подойти.
- Понимаешь, Антон, Софочка – прекрасная женщина, но не вызывает у меня никаких чувств, кроме дружеских. А Галя – это огонь, это страсть, если хочешь. Она нуждается в моих деньгах, я это понимаю, а я нуждаюсь в ее красивом теле, в ее ласках, в конце концов. Почему бы мне на склоне лет не пожить так, как вздумается? Или ты боишься, что сам в нее влюбишься?
Так парировал сыновьи удары немолодой седовласый мужчина средней полноты. Его благородные черты производили приятное впечатление. Особенно выделялись серые глаза, немного холодные, но еще не потерявшие своего блеска. Борис Иванович Полыхалов всегда был в центре внимания. Будучи молодым, влюбился в милую девушку, Цецилию Мединскую , дочь известного хординского гинеколога, которого боготворили все женщины. Сначала Борис подвизался на комсомольской и партийной работе, был членом городского совета, а во время перестройки не растерялся, вложил свои средства в компьютерный бизнес и не прогадал. Торговля компьютерами давала хороший доход, он выстроил себе небольшой двухэтажный дом, не такой вычурный, как у новых русских, но вполне приличный. Имел дачу еще с советских времен, ее он тоже превратил в терем, подвел все коммуникации, пристроил баню и часто отдыхал на природе с друзьями или нужными людьми.
Сына Антона он очень любил. Не отказывал ему ни в чем, но, как ни странно, Антоша и не просил ничего особенного, как это бывает у сынков богатых родителей. Выучился на программиста, ездил на работу, вечерами сидел за компьютером, только иногда отлучался на встречи с друзьями. Чем старше становился Антон, тем реже он впускал отца в свою жизнь.
Антоша был необыкновенно красив. Смешавшаяся однажды русская и еврейская кровь выдала миру высокого стройного юношу с черными волнистыми волосами до плеч, с карими, вбирающими свет, глазами, пухлыми вишневыми губами. Все в нем говорило о гармонии. Девушки охотно принимали ухаживания Антона, но приводить невесту в дом тридцатипятилетний отпрыск не спешил.
Борис Иванович не совсем понимал своего сына. Сам он, что называется, «непосильным трудом» создавал для семьи хорошие условия жизни, в нем подсознательно жил страх потерять обретенное. Антона как будто бы это не касалось. Выросший в относительном благополучии, он не волновался о завтрашнем дне, не было в нем ни капли изворотливости. Больше всего отец боялся, что сын окажется слабым, неудачником. Для него неудачник – это тот, кого будут использовать более удачливые собратья в своих целях. «Вся жизнь человеческая, –думал Борис Иванович, - это борьба за существование. Люди – это стая. Волчья стая. Они учатся, работают только для того, чтобы выжить, и не просто выжить, а поудачнее пристроиться. А ведь мозги у Антона – ого-го! Знает три языка, в своей профессии не последний. Но он не волчонок, а это, по нынешним временам, плохо.»
- Знаешь, сын, - продолжил Борис Иванович, - я понимаю Галину. Ей хочется урвать свой сладкий кусок пирога. И она этого не скрывает. А я могу дать ей этот кусок.
Порхаевы.
Производить фуррор Гале Порхаевой было пока негде, поэтому она отправилась в квартирку на окраине Хординска, где выросла под присмотром матери и бабушки. Стала в эффектную позу и нажала на кнопку звонка. Дверь открыла мама, Инна Никитична. Дочка переступила порог и застыла в ожидании восхищения. А похвастаться было чем. На Гале красовалась дорогая норковая шубка, в ушах блестели серьги с бриллиантиками, новенькие замшевые сапожки сидели, как влитые.
- Доченька! – ахнула мама. - Какая же ты у меня красавица!
- Красавица-то красавица, только Бог ума не дал , - проскрипел из комнаты старушечий голос.
- Бабушка, опять ты за свое! – нахмурилась Галина, снимая сапоги.
- Лучше бы о сыне подумала! Парню двенадцать уже, а он мать видит раз в году.
- Хватит пререкаться, садитесь за стол, чаю попьем, - пресекла привычную стычку Инна Никитична.
- Нет, ну скажи, Иннуся, в кого она у нас уродилась? Когда мы ее упустили? Ведь жили же не хуже других, и я работала, и ты, вроде всего хватало, а вырастили эгоистку до мозга костей.
- Ну что вы там получали, а? Копейки. Что можно купить на зарплату медсестры? Полсапога? – не выдержала внучка.
- Ты хотя бы Павликом поинтересовалась, все ж ты мать, а хуже мачехи, - продолжала упрекать Нина Тимофеевна.
- Павлик! – позвала Галя. – Иди сюда скорее! Смотри, что я тебе принесла!
Сын Павел, больной ДЦП, приковылял в зал. Гале всегда больно было на него смотреть: на дергающуюся шею, на ходящие ходуном руки, на искаженные черты лица. Чтоб он пропал, этот Сашка Колесников, заделавший ей ребенка чуть ли не сразу после выпускного вечера. Глупость сделала, оставила ребенка. Если бы не маман с бабулей, плохо бы ей, Галке, пришлось. Они с пеленок выходили мальчика, лечили его, обучали, теперь он в специализированной школе учится, даже неплохо, говорят.
-Что ты мне принесла, мама? – заплетающимся языком выговорил сын.
- Мобильник вот тебе купила. Правда, недорогой, на кнопочки научишься нажимать.
- Спасибо. Но мне некому звонить.
- Как это некому? А бабушке, а друзьям? У тебя же есть друзья? – бодро спросила Галина.
- Я бы так не сказал.
- Ну еще будут, - неуверенно бросила Галина.
Она неловко сунула в руки мальчика коробку с телефоном и поспешила к столу. Нина Тимофеевна, опираясь на костыль, тоже примостилась на стуле. Присел и Павлик. Инна Никитична принесла чашки, чайник, нехитрое угощение: варенье, сгущенку, белый батон.
- Ууу, как вкусно! – закатила глаза Галя, стараясь не смотреть в сторону Павлика. Пересилить себя она не могла. Сама красавица, она считала его досадной помехой на пути в поисках обогащения. Эту цель она поставила перед собой со школьной скамьи. Завязывала знакомства с более-менее значимыми людьми Хординска, искала начальников, больших и малых. Они охотно пользовались услугами красавицы, но ни один не предложил ей руку и сердце. А тут вдруг подвернулся Борис Иванович и пожелал соединиться с ней узами брака, чем она и воспользовалась. Да, староват, но грешно упускать такой денежный мешок.
- Ну как тебе живется с Борисом Ивановичем? Чего ж на свадьбу не пригласила? Стесняешься нас? – с горечью расспрашивала Инна Никитична.
- Мама, там были приличные люди, городские чиновники, партнеры мужа по бизнесу. Был тихий вечер в ресторане, без всякой помпы, – бросила Галина.
- Да уж куда нам, грешным, в ресторан, - буркнула бабушка. – Ты вон, как елка, обряжена. А мне, помню, отец из Германии привез в сорок пятом отрез материи, из которой наперники делают, выбирал, видно, покрепче. Мать пошила нам с сестрой платья из этого наперника, так они три года носились, мы уж не знали, как от них избавиться.
- Слыхала я про твои наперники! – взорвалась Галя. – Может, мне тоже прикажешь в отрепье одеваться? Нет уж! Дудки! Ты еще напомни, что вы лопухом подтирались, а не туалетной бумагой! Вы привыкли к тому, чтобы все было по правилам, вы всю жизнь стояли в очередях, поэтому вам трудно понять меня. Я никогда не стояла в очереди! И не буду стоять!
- Галочка, ты вот и не выучилась ни на кого, - примирительно сказала Инна Никитична.- В школе учителей винила, что плохо объясняют, теперь вот без образования куда? А если что случится с твоим Борисом Ивановичем? Что ни говори, не мальчик уже, старше меня.
- Мам, ну не каркай! Ничего, я тогда к сынку его прилеплюсь, к Антоше. Сладкий такой парняга. Где наша не пропадала!
- Ты бы хоть ребенка постеснялась, оторва! – прошипела Нина Тимофеевна. - Хорошо, что твой отец давно на том свете. Он бы поседел от такой доченьки. Ты ж прямо какая-то хищница. Да, хищница! Вот тебе уже тридцать, а любила ль ты хоть кого-нибудь?
- Любила и люблю. Только себя, - холодно ответила Галина. – Спасибо за чай.
- Это прямо нарциссизм какой-то! - вздохнула Инна Никитична, когда дочка ушла, хлопнув дверью на прощанье.
- Разбаловали мы девку, все боялись, чтобы она не была хуже других. По-моему, она все равно стала хуже других. Ты так не считаешь, дочка? – задала на всякий случай вопрос старушка, хотя ответа ей не требовалось.
Борис Иванович.
Казалось, в Бориса Полыхалова кто-то вдохнул новую жизнь. На свадьбе все выражали восхищение по поводу красоты и безупречного вкуса его молодой супруги. Антон сидел с мрачным видом, но он был корректен, а больше от него ничего и не требовалось. Тетя Софа, сидевшая рядом с Антоном, только вздыхала и тихонько повторяла: «Бедная Циля, наверное, в гробу переворачивается…»
Бориса Ивановича не возмущало, что Галочка совсем не умеет готовить, кроме, пожалуй, омлета. Чай, кофе с бутербродами были каждое утро на столе в течение первых двух месяцев после возвращения их из свадебного путешествия. Потом Галочка пожаловалась на то, что не привыкла так рано вставать, что у нее начинает болеть голова. «Ну, Борюсик, солнышко, приготовь себе кофе сам», - и он не стал возражать. Жаркие ночи компенсировали Борису Ивановичу серые будни. Он возил Галчонка по дорогим курортам, водил в хорошие рестораны, скупил ей чуть ли не все наряды и драгоценности.
Однако вскоре Борис Иванович заметил, что казна его стала истощаться. Галочка требовала все больше и больше денег то на парикмахеров, то на маникюр-педикюр, и никакие уверения, что она и так прекрасна, не помогали. А потом она запросила автомобиль. Супруг напрягся и купил ей «Тойоту», предварительно оплатив водительские курсы. Глядя на счастливую жену, Борис Иванович и сам улыбался. Теперь застать дома жену было нелегко. Впрочем, Галочка не ограничивала его свободы. Если нужно было Полыхалову поехать с друзьями на рыбалку или надолго отлучиться по работе, она не возражала. «Я буду тебя ждать, Борюсик», - сюсюкала она, целуя его в дряблую щеку. И мир ему казался прекрасным.
Но однажды Антон пропал. По возвращении домой Борис Иванович нашел плачущую жену с поцарапанными руками и сломанными ногтями, которая уверяла мужа, что Антон к ней приставал, а она еле отбилась. В бешенстве отец ворвался в комнату сына, но его там не обнаружил. На тумбочке лежала записка: «Папа, я ухожу. Не ищи меня. Антон.»
- Я прокляну этого мерзавца! – в гневе кричал Борис Иванович, но Галочка его успокоила, сказала, что так, наверное, лучше для всех, и постепенно Борис Иванович пришел в себя, только твердил: «Как он мог? Как он мог?»
Борис Иванович пытался отыскать сына, но ему это не удалось. Поступок Антона и его побег из дома не прошли бесследно для отца. Он на глазах старел, силы покидали его и даже наличие Галчонка-красотули уже не вдохновляло. Прошел год, за ним второй. Однажды жена сообщила ему, что беременна. Может быть, раньше это известие и обрадовало бы его, но теперь мысль, что он станет отцом, только угнетала. «Я стар и больше не хочу детей. Делай аборт!» - безапелляционно заявил он. Никакие уговоры не помогали. А расчет Галочки был прост: нужно родить наследника. Однако она просчиталась: не так глуп оказался ее муж и вообще не лопух, как ей думалось. После аборта Галочка долго дулась на него, тогда он пригласил нотариуса Абениамина и, чтобы как-то вернуть жене и себе душевное равновесие, подписал ей дачу. Галочка была не совсем довольна и решила «дожать» супруга, чтобы он отписал ей дом.
И все бы получилось по ее задумке, да судьба сыграла злую шутку. Однажды прямо в офис Борису Ивановичу доставили плотный конверт. Открыв его, он увидел фотоснимки, на которых его жена кувыркается с другими самцами. Да не с одним! Что произошло в душе супруга-рогоносца, сказать трудно. Он нашел в себе силы позвонить нотариусу и попросил его приехать, посулив возместить неудобства. Только срочно! Через десять минут нотариус сидел в его кабинете и строчил завещание, в котором все движимое и недвижимое имущество отходило сыну, Антону Полыхалову. «А дача тоже?» - поинтересовался нотариус. «Пусть она подавится!- заплетающимся языком прошелестел Борис Иванович. – Видно, Антошу-то она со свету сжила…А я – старый дурак! Прошу тебя, Абениамин, найди сына! Заклинаю!» Он потянулся к ящику стола, неуверенно выдвинул его и трясущейся рукой положил перед нотариусом пачку банкнот: «Это тебе на расходы». Поставив на документе подписи, Борис Иванович вдруг откинулся на спинку кресла, уголки его губ опустились, он как-то странно замер.
Скорая приехала быстро. Примчалась в больницу и Галина. Всучив «кому надо» деньги, она беспрепятственно добралась до отделения реанимации. Борис Иванович внимательно всмотрелся в прекрасные, наполненные крокодиловыми слезами глаза женушки и с трудом выдавил последние в своей жизни слова: «Тебя… надолго…хватит…»
«Геморрагический инсульт» - так было написано в свидетельстве о смерти.
- «Тебя надолго хватит…» Что бы значили его последние слова? – раздумывала Галина. - Скорее всего, муж хотел сказать: «Тебе надолго хватит. Денег.»
На похороны Галина не поскупилась. Борис Иванович был уважаемым человеком, поэтому провожать его пришли почти все сливки Хординска. Они тоже не жалели денег на помощь вдове. Набралась приличная сумма, можно было поставить хороший памятник на могиле мужа.
Было много венков и речей. Поминки проходили в том же ресторане, где пять лет назад они играли свадьбу. Эта клуша Софочка положила цветы на свежий холмик, протерла носовым платком памятник его первой жены, Цецилии, и сразу уехала домой. Ну и пусть. Теперь она, Галя, полноправная хозяйка всего имущества мужа. Она всем рассказывала на поминках о прожитых душа в душу пяти годах и о последних словах супруга. Нотариус, присутствовавший тут же, молчал и ел за двоих. Все потом. Все потом.
Уборщица, обнаружившая компрометирующие снимки в мусорной корзине, показала их заму Бориса Ивановича. Тот отобрал их и приказал молчать. Но шила в мешке не утаишь, и пошла гулять молва, что своими изменами Галочка угробила супруга. Когда она проходила мимо гостей в черном облегающем платье, которое необыкновенно шло ей, то отчетливо услышала: «Хищница!»
Галина.
- Эти дуры называют меня хищницей? Ну и пусть!- рассуждала вслух на следующий день Галина, оставшись одна в большом доме. - Ну о чем с ними говорить? Только и болтают о музеях и выставках, корчат из себя театралок. А я теперь свободна и богата!
Ее короткий монолог прервал звонок. В прихожую вошел нотариус, Галина, в предвкушении оглашения завещания, проводила его в просторный зал, усадила в кресло, предложила кофе. Нотариус от кофе отказался, раскрыл свой портфель и вынул тонкую папку. Когда он огласил завещание, у новоиспеченной вдовы подкосились ноги. Все досталось Антону! А ей только дача! Какая несправедливость! Сволочи оба, и отец, и сын! Узнав, что вступить в наследство можно только через полгода, Галина через силу улыбнулась.
-А, может быть, Антона уже нет в живых? – с надеждой предположила она.
- Тем хуже для Вас. Думаю, мы найдем его, - спокойно произнес нотариус.- А дом нам придется опечатать до выяснения обстоятельств.
Когда за служителем Фемиды закрылась дверь, Галина в сердцах рявкнула:
- Хоть бы Антошка сдох!
Потом, шагая из угла в угол, Галина вспомнила, что виновником ее теперешних бед является покойный муж и что она намеревалась установить на его могиле приличный памятник.
- Хрен ему, а не памятник, старому хрычу!
На следующий день Галина собрала все свои вещи, сложила в шкатулку драгоценные украшения, доставшиеся ей от мужа, прихватила все более- менее ценное, как то: наличку, сертификаты на предъявителя, плазменный телевизор, два ноутбука, пару мобильников, фарфор, хрусталь, старинные статуэтки и на своей «Тойоте» перевезла в терем. Драгоценности поместила в банковскую ячейку (пусть хранятся на черный день), оставив себе пару колец и сережки с крошечными сапфирами.
Через полгода, вступив в наследство, прописалась на даче. Узнав, что сыну и матери достались большие деньги от отыскавшегося «пасынка», стала обрабатывать родных, чтобы с ней поделились. Но сын был уже совершеннолетним, поступил в университет на заочное отделение философского факультета. «Мама, я болен физически, но не дебил, - ответил Павлик на ее притязания. – Мне неоткуда ждать помощи, потому я, как можно экономнее, буду тратить деньги, которые выделил мне дядя Антон.» Инна Никитична поддержала внука. «В кои – то веки мы с бабушкой можем пожить по-человечески. Посмотри, как мы обносились, сколько всего нужно, в квартире ремонт да еще на лекарства, а остальное перейдет к Павлику. Он у нас один на свете.» - «А как же я?» - возмутилась Галина. – «Если до сих пор не пропала, то и дальше не пропадешь!» - ставила свои пять копеек Нина Тимофеевна. – «Ну вы и жмоты! Видеть вас не хочу!» - Галина, скрипя зубами, выбежала из подъезда.
Шло время. Деньги таяли на глазах. Автомобиль, единственное стоящее сокровище, Галина продавать не захотела. Но «Тойота» требовала бензина, а иногда ремонта. На призывные взгляды теперь реагировали редкие мужчины, хотя в свои тридцать семь женщина все еще была хороша. «Тебя надолго хватит…» - вот что имел в виду покойный супруг, теперь Галина это ясно поняла. И попадались все не те, либо безденежные алкаши, либо желающие гульнуть от супруги. Еще и этих приходилось кормить-поить за свои денежки.
Галина решила поискать работу. Работать для нее было занятием унизительным, ее удивило, что не так-то легко получить хоть какую-нибудь должность, а поскольку у нее не было образования, то и работу ей предлагали самую низкооплачиваемую: консьержкой, продавцом, уборщицей. Делать нечего, решила Галина попробовать себя в торговле. Умыкнуть с работы было ничего нельзя, везде видеокамеры, поэтому она довольствовалась мизерной зарплатой. Пришлось и ногти сделать покороче, и косметику купить подешевле, и прическу соорудить попроще, в общем, работа мало кого красит, а работа по двенадцать часов - тем более. Несколько раз ее чуть было не уволили за хамское обращение с покупателями, и Галина умерила свой пыл.
Однажды, когда она плакала в подсобке,поцапавшись с заведующей, к ней подошла старенькая уборщица, тетя Клава, чтобы утешить. Галина, ощутив чужое сочувствие, зарыдала еще сильнее. И тогда тетя Клава посоветовала ей съездить в Москву, поклониться мощам Святой Матронушки, дескать, она всем страждущим помогает. «Да я лба не умею перекрестить, тетя Клава!» - «Ничего, дочка, это несложно. Научишься. Жизнь, она всему научит…»
И Галина решилась, не узнавая сама себя. Купила билет до Москвы, оделась попроще да и отправилась в Покровский монастырь за благословением Матроны. Отстояв, может быть, в первый раз, длинную очередь, она припала к серебряной раке с мощами и попросила Святую указать ей правильный путь. Выходя за ворота обители, она обратила внимание на маленькую сгорбленную старушку с чистыми, как байкальская вода, глазами. «О тебе кто-то молится, дочка», - ласково пропела старая. – «Некому обо мне молиться, мать. Я бы и сама за себя не стала молиться.» - «Не переживай, все образуется», - кротко сказала бабуля и, крестясь, вошла во двор монастыря.
Однажды ранней осенью в дверь ее теремка постучали. На пороге стоял бомжеватого вида мужичок, у его ног смирно сидела дворняга с вислыми ушами.
- Хозяйка, нет ли у Вас какой-нибудь работы? Пропадаю совсем.
Галина презрительно посмотрела на заросшего щетиной хмыря. Хотела прогнать, но вспомнила, что мужских рук, действительно, не хватает: участок требует заботы, возиться на нем некогда да и не хочется, забор подправить не мешало бы, розетку починить.
- Ладно, работа есть. А вот платить тебе нечем.
- Да я бы и за еду согласился.
- А жить-то тебе есть где? – поинтересовалась Галина.
- Если честно, то нет. Ходим вот с Барсиком, нанимаемся.
- Имя у пса какое-то кошачье, - улыбнулась Галина. -Что ж так-то? Жена что ли поперла из дома?
- Сам ушел.
- Пьешь что ль?
- Нет, я малопьющий. У нас идейные разногласия.
- А документы у тебя есть?
Мужичок протянул паспорт. Галина прочитала: «Голиков Виктор Андреевич». Заглянула на страницу «Семейное положение». Действительно, в разводе.
-Ну так что, хозяйка, берешь нас?
-Беру. Жить будете позади дома, в предбаннике.
- Спасибо.
- Паспорт пока у себя оставлю. Не обессудь.
Виктор замялся.
- Хозяйка, а нельзя ли нам с Барсиком чуток поесть? Жрать уж больно хочется.
- Ладно. Принесу вам. Только бутерброды у меня. Да полкурицы копченой. Галиной меня зовут.
- Годится, хозяйка.
Галина наблюдала, как жадно Виктор ест, как делится с псом колбасой и курицей, и впервые почувствовала острую жалость к этим бездомным мужчине и собаке.
- Помойся, Виктор. Там белье увидишь чистое. И принадлежности для бритья. От мужа остались.
Так началась новая жизнь, в которой Галина почувствовала, что она вроде как не одна. Помывшись в бане и побрившись, мужчина преобразился. Виктор был деликатен, лишний раз на глаза не попадался. За неделю участок был приведен в идеальный порядок. Однажды Виктор раненько поднялся и пошел в лес. Принес два ведра грибов. Галина в них совершенно не разбиралась.
- Хозяйка, грибочков вот принес, - с подходцем начал Виктор. - Тут белые и подберезовики. На жаренку хватит или супчику сварить.
Галина покраснела:
- Не умею я готовить.
- Так позвольте мне, Галина! Сейчас все в лучшем виде изобразим. Лук-то есть? А картошка?
Галина кивнула. Проходи, мол, на кухню.
Часом позже Виктор попросил какую-нибудь посудину.
- Зачем тебе? – поинтересовалась Галина.
- Да вот, хотел отлить себе супчику грибного и жареных грибов в чашку отложить.
- Чего уж там… Садись за стол. Места хватит.
Вкушая пищу, приготовленную Виктором, Галина радовалась, что с едой вопрос решен. Иногда она наблюдала, как ее помощник варит яйца, как чистит картошку, режет овощи для салата. В один из дней, когда Виктор занялся забором, она решила приготовить сама. Сварила суп на окорочке, потушила картошку. Забор был починен, и женщина позвала Виктора обедать. Он не поверил своим глазам. Хозяйка достала из шкафа четвертинку водки, разлила по стопкам. «Это компенсация, вдруг невкусно получилось», - засмущалась Галина. Но обед прошел на ура. Виктор захмелел и осмелел. А дальше случилось то, что случилось. Изголодавшаяся по мужской ласке женщина была страстной, как никогда прежде. «Ну ты и хищница!» - восхищенно сказал Виктор, когда они лежали, расслабленные, на разложенном диване. «Хищница… - размышляла Галина. -Это слово преследует меня. Впервые оно прозвучало как-то по-другому, ласково что ли…» Она даже не заметила, что Виктор перешел на «ты».
Когда Виктор уснул, она внимательно разглядела каждую черточку его лица, каждую морщинку возле глаз. Ему было немногим за сорок, этому бывшему тренеру по боксу. Небольшие залысины не портили мужчину, перебитый нос компенсировал волевой подбородок. Виктор сладко похрапывал, а Галина решила про себя: «Уйдет, так уйдет, останется, так останется, а удерживать его не буду». Как ни странно, Виктор остался. Его не тяготила никакая физическая работа. Однажды, починив крышу, он стал спускаться с лестницы, наступил на подгнившую перекладину и упал. Галина вызвала скорую, и Виктора увезли в больницу. Он отделалася переломом руки и сотрясением мозга. После работы женщина мчалась в палату к мужчине, который ей стал небезразличен.
- Галя, думал, больше никогда не женюсь, но вот прошу тебя: выходи за меня замуж, - прикрыв ладонью здоровой руки ее кисть, сказал Виктор, лежа на койке.
- Да ты же, Витя, ничего обо мне не знаешь, даже десятой доли, - ответила Галина.
- Все, что мне нужно, я уже увидел. Но если что-то угнетает тебя, ты об этом расскажешь, верно?
- Наверное, никогда не расскажу. Ты выздоравливай, Витя.
Она пошла к двери.
- Когда я с тобой, у меня мир в душе, -сказал он ей вдогонку.
Галина, обернувшись, грустно улыбнулась:
- Похоже, и у меня тоже.
Она ехала домой и ловила себя на мысли, что первый раз в жизни искренне заботится не о себе, а о человеке, который стал ей очень дорог. Ее обдавало то жаром стыда, то томлением в ожидании чего-то нового, хорошего. А по краям дороги полыхала осень, щедро отдавая людям свои дары и яркие краски.
Отец Иннокентий
Поздним вечером в келье Свято-Успенского Мужского Монастыря стоял у небольшого окошка иеромонах Иннокентий. Окошко выходило на монастырскую стену. По периметру белой мантией лежал снег. Снегом укутались кусты сирени и жасмина, снежинки летали в воздухе и плавно опускались на землю. Одиночество было ему по нраву. Восемь лет, проведенных в монастыре, пролетели как один миг. Вечернее богослужение закончилось, отправлено келейное правило. Можно было отходить ко сну, но сегодня, почему-то не спалось.
Уже год прошел с тех пор, как инок Антон отрекся от всего мирского и дал обет нестяжания, безбрачия и послушания. Теперь его называли отцом Иннокентием. В свои сорок два он был по-прежнему красив. Волнистая грива сливалась с длинной курчавой бородой. Он стал совершенно другим человеком, очистившимся от корысти, страстей и себялюбия
Почему-то вспомнились покойные родители. Мама Циля, преподаватель в музыкальной школе, хлопотливая хозяйка и заботливая квочка. Когда маме диагностировали рак, она приняла православие. Да и что в ней оставалось еврейского? Жила при атеизме, «религии» советских людей. Единственное, чем искусно владела мама, это приготовлением традиционных национальных блюд. Да еще ее отличала особая жертвенность, какая-то самозабвенная преданность семье. Не было дня, чтобы сын или отец дважды подряд надевали одну и ту же рубашку. Каждое утро чистые рубашки висели на плечиках, отутюженные брюки радовали своими стрелками. Никто не интересовался, почему туфли и ботинки сияли по утрам. Все для любимых мужчин. И когда мамочка успевала? Царствие ей Небесное…
Должно быть, папу крестили в младенчестве. Сам бы он ни-ни. Отец Иннокентий вспомнил свою православную бабушку, мать отца. Он редко встречался с ней, поскольку партработник Борис Иванович не афишировал взгляды своей матери, но сына иногда к ней отправлял. Некогда Капитолина Лаврентьевна, а на старости лет – баба Капа - заронила в душе внука искорку веры. Жила она в деревне Хлябино, работала учительницей начальных классов и была до конца своих дней уважаема односельчанами. В темном закуточке у бабы Капы был целый иконостас. Она терпеливо объясняла внуку, кто такой Спаситель, рассказывала о Божьей Матери, о Святых угодниках. На полочке лежала Библия, иногда баба Капа читала из нее отрывки и, как умела, объясняла Антоше смысл притч. Бабушка знала много молитв. Она тайком отвела внука в соседнее село, где стоял полуразрушенный, но действующий храм, и местный батюшка окрестил Антона. Тонкие длинные пальцы сложились в щепоть. «Помяни, Господи, раба Божиего Бориса и рабу Божию Капитолину в Царствии твоем…»
Вспомнился и тот страшный день, который круто изменил его судьбу. Когда отца не было дома, молодая мачеха зашла в его комнату. Она смотрела на Антона своими черными глазами, не мигая. А потом резким движением сбросила халат и осталась только в черных лакированных туфельках. Застыла, словно статуя, стройная, грациозная. Черные волосы струились по ее плечам. От пухлой груди было не отвести глаз. Антон тогда оторопел, лежа на своей тахте, не в силах сдвинуться с места. И лишь когда Галина начала приближаться к нему, вытянув вперед свои руки с наманикюренными длинными ногтями, когда раздвинула в улыбке красные напомаженные губы, обнажив мелкие белые зубки, что сделало ее похожей на хищного зверька, тогда только он, вспомнив, что это жена его отца, собрался с силой и швырнул в мачеху подушкой. «Ведьма!» - закричал он. Обнаженная женщина взвыла от боли и негодования. Она поймала подушку, но, видимо, сломала ногти, отчего завертелась на месте, тряся руками и дуя на пальцы. Потом она пнула подушку ногой, подняла с пола халат, накинула себе на плечи и прошипела: «Скотина! Ты еще пожалеешь!»
В тот же вечер Антон собрал вещи в рюкзак и покинул дом, ставший чужим. Ночь провел у друга, а рано утром отправился на службу в храм. "Господи, - беззвучно шептали его губы, - я не хочу жить в мире, где ради денег люди превращаются в хищных животных, где изощряются в поедании ближнего." И именно среди таких близких ему ликов святых, среди горящих лампад и зажженных свечей к нему пришло озарение. На автостанции Антон взял билет в один конец. Его путь лежал в монастырь. Пока он ехал, все прикидывал, правильно ли поступает, но потом решил, что судьба сама подскажет верный путь.
Антон вспомнил, как явился к благочинному и попросил приютить его в монастыре. Он думал, что благочинный выгонит его сей же час из святой обители, но тот предложил пожить с паломниками, попробовать монастырскую жизнь. Поначалу было трудно выстаивать службы, скромно питаться, выполнять послушания. Но Антон ушел в себя и многое делал на автомате. Постепенно молодой человек стал привыкать к общинному житию, к короткому сну, к жизни без компьютеров, к тому, что монашеская доля состоит из молитвы и труда. Так потихоньку Антон стал трудником. Особенно ему нравилось работать в свечном цехе. Братия, которая сначала относилась к нему настороженно, со временем признала Антона за своего. Он всегда старался помочь немощному, усердно трудился.
Тяжелее всего давались вопросы веры, ведь Антон не был воцерковленным. Видя, что исполнительному и скромному парню некуда податься, благочинный отнесся с пониманием к его затруднениям. Посоветовал Антону по вопросам веры обратиться к игумену Никодиму. Постепенно игумен стал его духовником, вел с Антоном долгие беседы. Теперь, отправляя келейную молитву, Антон внимательно вчитывался в текст Святого Писания. На четвертом году пребывания в монастыре Антона из трудников благословили в послушники, и он надел подрясник и скуфейку.
О том, что отец умер, он узнал от его поверенного, долго искавшего наследника и, к своему великому удивлению, нашедшего его в таком необычном месте. Изрядно подивившись на подобную метаморфозу, нотариус Абениамин получил от Антона доверенность на оформление наследства. Продав дом, автомобиль, долю в бизнесе Бориса Ивановича, нотариус приехал за дальнейшими распоряжениями. Антон попросил открыть сберкнижки на мать и сына Галины и положить на их счет немалые суммы, а остальные деньги перечислил монастырю, который стал для него домом, а братия – семьей. Узнав, что могила отца запущена, он распорядился поставить крест, но, подумав, что отец был светским человеком, выделил средства на изготовление в мастерской памятника из мраморной крошки. Щедро вознаградив Абениамина, он был уверен, что тот исполнит его волю в точности, так как репутацией своей нотариус дорожил, за что и жалуем был отцами города.
Полгода спустя Антон стал иноком, то есть рясофорным монахом. Как-то так получилось само собой, что руководителем его духовной жизни стал старец Паисий. Ему-то и поведал однажды Антон об истории с мачехой и о том, что она ускорила конец отца.
- Если бы ты увидел свою мачеху, то что бы ей сказал? – поинтересовался мудрый старец.
- Я бы сказал ей: «Перестань быть хищницей. Ужаснись самой себе! Очистись!»
- Нет, сын мой, ты еще не готов надеть монашеский клобук.
Через полгода она задал тот же вопрос.
- Я бы посоветовал ей съездить ко святым мощам Матроны Московской, помолиться и испросить у нее совета, как жить дальше.
- Уже лучше, но и этого недостаточно.
А некоторое время спустя отец Паисий опять поинтересовался:
- А что бы ты сказал сейчас своей мачехе?
- Сказал бы: «Я буду молиться о спасении твоей души.»
Старец улыбнулся, в глазах его стояли слезы.
- Вот теперь, Антоша, ты можешь принять постриг. Ты готов!
- Отче, мне открылось, что в каждом из нас присутствует личность, заложенная Богом, только закрываем мы ее другой личиной, и докопаться до истинности человеку бывает нелегко.
- Отбрось, сын мой, всяческую гордыню, отринь обиды и молись, молись за искупление грехов, своих и чужих, за свое Отечество, за свой народ.
«Как странно, - думал иеромонах Иннокентий.- Если бы не похотливое приставание молодой мачехи, я бы не оказался здесь, на своем месте, и не пошел бы по единственно правильному для меня пути. Как же ты велик, Господи! Благослови рабу Божию Галину, прости ей грехи, вольные и невольные…»
Ноябрь 2017