Снегопад белыми прерывистыми нитями, играя, как ребёнок, расчерчивал улицы города. Порывы ветра, изгибая, разрывая их, бросали снежную россыпь на остановки, дома и людей. Гудели водосточные трубы, и в них пробивалась гнетущая музыка бесновавшейся вьюги.
Наваливаясь грудью на встречный ветер и преодолевая его настуженную упругость, утопая в снегу, Он спешил. Снежинки настырно залетали за ворот куртки, заставляя Его передёргиваться от озноба и ёжиться. И всё же, несмотря на холод и бьющий в лицо снег, Его глаза светились радостью. А снег всё валил и валил, мешая идти, останавливая машины, притормаживая трамваи, и у светящихся окон мельтешил ожившими беспокойными мотыльками. Дети, припадая к плотно прихваченным поздними сумерками стёклам окон расплющенными носами, пытались различить сквозь белую снежную пелену блестящие искорки танцующих снежинок. А те плясали в неистовом танце, кружась и в свете окон, и в свете уличных фонарей, и у светящихся витрин магазинов.
На остановках замёрзшие люди, занесённые снегом, стояли в безнадёжном ожидании транспорта. Но многие не выдерживали пытку долгим ожиданием и шли, лишь бы не стоять на месте и окончательно не замёрзнуть. И Он шёл, пересекая полосы света от фонарей и пронзая темноту арок, мимо занесённых снегом дворов и полупустующих остановок. Шёл сквозь город к своей единственной.
Неожиданно где-то рядом с Ним послышался девичий смех, и молодой мужской голос громко прокричал сквозь снежную круговерть:
– Татьяна! Я тебя люблю!
И в ответ – лёгкий смех:
– Глупый! Люди же вокруг.
И снова мужской голос и раскатистый смех:
– Люди! Вы слышите? Я её люблю! Люблю Татьяну в Татьянин день, – и басовито прозвучало: – И на веки вечные!
Вслед за мужским заливисто зазвенел счастливый девичий смех. И что-то светлое проникло в Его душу и всколыхнуло, согрело всё внутри теплом чужой любви. Он белой тенью промелькнул мимо счастливой пары и растворился в мутной пелене, унося знакомое ощущение счастья. Возле скрипучего старого тополя остановился и, спрятавшись за ствол от ветра, заглянул за отворот куртки. Лицо просветлело: живая!
Из-за отворота выглянула в неприветливый холодный мир ярко-красная роза. Он всю дорогу согревал её своим теплом. Это драгоценное сокровище Ему было сейчас дороже всего на свете. Чувства переполняли, и Он готов был одарить ими всех людей. О, если б она была рядом, здесь! Он готов был выкрикнуть на весь мир, как тот мужчина: «Татьяна, я люблю тебя!» Но её здесь нет, и задерживаться Ему некогда: надо спешить на встречу со своей любовью, своей Татьяной.
И Он снова пустился в путь. А ветер усиливался. От колеблющегося фонаря его тень скользнула по дому, легла под ноги и исчезла в сумерках. Порывы ветра стали более хлёсткими; казалось, вот-вот собьют Его с ног. И Он, наклонившись, пробивая этот белый жёсткий ветер, упорно шёл навстречу той, которая Его ждала. Кто-то из-за киоска «Газеты–журналы», увидев его угловатую, залепленную снегом фигуру, с трудом пробивающуюся сквозь непогоду, крикнул:
– Иди сюда! Пережди. Здесь ветер потише.
Он же в ответ выкрикнул:
– Спасибо! Очень спешу! – Но Его голос потонул в снежном буйстве.
И вдруг Он поскользнулся на льду, скрытом под снегом, и, потеряв равновесие, неловко завалился, упав в сугроб. Ветер, словно почувствовав в Нём слабину, наскочил, как коршун, закрутил позёмкой, не давая Ему подняться. Но не тут-то было!
Придерживая самое драгоценное, ярко-красную розу, чтобы она не выпала и не замёрзла, Он с неимоверными усилиями поднялся и, согнувшись под острым углом, пронзая туловищем напор ветра, двинулся наперекор стихии. Он должен донести любимой в целости и сохранности эту розу. Она ведь, словно по какому-то свыше наитию, досталась Ему таким неожиданным и таинственным образом... И всё как будто произошло не какой-то час назад, а целая вечность прошла с того момента, как он взял в руки это ярко-красное чудо.
Его однокурсник и друг Вячеслав, узнав, что Ему необходима для дорогого любимого человека красивейшая в мире роза, и срочно, без лишних слов сказал:
– Идём. Я тебя познакомлю с чудесными, необыкновенными людьми. И ты обязательно найдёшь у них то, что ищешь.
И они пошли какими-то узкими выстуженными улочками, сбегающими к замёрзшей, кутающейся в снега реке. Снег тогда ещё не валил сплошной пеленой, но чем ближе к реке они спускались, тем холоднее становилось, и упругий колкий ветер с пустующего речного простора всё напористей хлестал по окнам домов. Сумерки, подбелённые снегом, уже медленно захватывали в свой плен город и его улицы.
Наконец ветер, дуя неистово им в спину, прижал их к обшарпанному старому дому со стекающей с больших окон в сумрак желтизной света. Вячеслав, нажал кнопку звонка. За дверью возник дребезжащий звук. Лицо Вячеслава напряглось. Открывать не торопились, и он позвонил снова.
Послышались шаркающие шаги, и из-за двери раздался еле слышный старческий голос:
– Кто там?
Вячеслав посветлел лицом, и ответил, как старым знакомым, узнающим его по голосу:
– Это я.
– Ах, это ты, Слава! – ответили из-за двери, и она приоткрылась. Звякнула цепочка.
– Элеонора, – прошептал Вячеслав и, загадочно улыбнулся.
Они вошли в длинный коридор.
Вячеслав долго не задержался. Объяснив суть дела Элеоноре, попрощался с Ним и пропал в снежных сумерках.
В коридоре стояла статная, старуха в накинутой на плечи чёрной шали, с длинной папироской в руке. Несмотря на возраст, с довольно привлекательными чертами лица. Она с интересом рассматривала, незнакомца своими синими глазами, будто мерцающими в полумраке. От этой загадочной странности его будто пробило ознобом. Потом она кивнула головой, как бы приглашая идти за собой, и вдруг исчезла в полумраке длинного тёмного коридора, ведущего к тусклому пятну света, льющемуся из комнаты.
Потеряв из виду странную старуху, Он не знал, как поступить дальше. Потоптался на месте и, решившись, осторожно направился на тусклый свет по узкому коридору. Высокие серые стены словно сдавливали Его в своих объятьях. Он находился в непривычном для себя положении, когда в незнакомой обстановке не чувствуешь себя, словно теряешь ощущение времени и пространства. А потом, привыкнув к полумраку, пришло к нему какое-то облегчение, освободившее Его от внутреннего напряжения. Он двинулся, не ощущая себя, словно бестелесное привидение.
В блёклом жёлтом проёме двери комнаты неожиданно обозначился силуэт высокого старика. Куда исчезла старуха с папироской, Он не мог понять, и только лёгкий приятный запах папироски, щекочущий ноздри, напоминал о её таинственном присутствии.
Он вошёл в комнату и словно переступил какую-то грань между явью и сном. В бронзовом подсвечнике горели свечи, окрашивая всё едкой желтизной, которой, казалось, пропитались громоздкий комод, и старинный кожаный диван, и сам старик.
И вот осанистый старик, наклонившись с высоты своего роста, взглянул в Его глаза потускневшим взглядом, неожиданно блеснувшим затаённой искоркой при вопросе:
– Вы, молодой человек, желаете иметь красивейшую в мире розу? Если не секрет, для кого? А впрочем, не отвечайте. Я догадываюсь. – И, слабо взмахнув рукой, пригласил:
– Пойдёмте.
Дверь из комнаты опять перешла в узкий коридорчик. Старик шёл медленно, словно плыл в полутьме, изредка покашливая. И вот они остановились у двери. Старик откашлялся, содрогаясь всем телом, и потянул дверь за ручку.
Вдруг перед ними открылся яркий, полный волшебства мир. И старик войдя, неожиданно преобразился, словно став ещё выше и прямее. Вошёл в этот мир уверенно и царственно.
А Он, войдя вслед за стариком, внезапно ослеплённый светом, остановился и зажмурился. Когда открыл глаза, удивился, увидав, что находится в уютной домашней оранжерее с большими окнами во двор. После желтизны комнаты и полутьмы коридора поразился пространству, заполненному иллюминацией ламп дневного света.
И ещё Его поразили цветы. Их было так много, и такое их разнообразие сияло вокруг разными оттенками лепестков, от ярких до нежнейших красок... Здесь цвели и распространяли аромат фиалки, пионы и розы. Розы – одна лучше другой. И всё это блистало, купалось в потоках света.
Необыкновенное, сказочное царство цветов среди зимы, в существование которого не хотелось и верить. Казалось, и время свои мгновения отсчитывало здесь совсем по-другому. Оно текло, переливаясь плавно и задумчиво из света в цвет, рождая таинство красоты. Он неожиданно услышал, даже вернее почувствовал всем своим существом, еле уловимое звучание. Или это только в Его сознании звучала музыка? Он силился припомнить такие Ему знакомые звуки. И внезапно Его осенило: – Это же вальс Свиридова к пушкинской «Метели»! И от цветов повеяло тёплым чистым светом. Он вздохнул: «Как не хватает здесь Татьяны».
Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой…
Ах, как легко Ему здесь дышалось.
И старик словно помолодел и глубоко задышал. Кашель его больше не тревожил. Глаза, казавшиеся такими блёклыми в комнате, блеснули снова искоркой, мимолётно проскочившей ещё там, в полумраке, когда он спрашивал, – для кого нужна роза?
Старик подвёл Его к столу, на котором в изящной рифлёной вазе стояла изумительной красоты ярко-красная роза. И Он, увидев её, потянулся к ней, поражённый. Она словно только что была поставлена в вазу и ждала именно Его. И вдруг возникло странное ощущение присутствия рядом кого-то, наблюдавшего за Ним, за выражением Его лица, сменой настроения. А по Его лицу и правда прошла волна изменений – от восхищения до благоговения. И на мгновение Ему показалось, что Он снова уловил еле ощутимый и уже знакомый приятный запах папиросного дыма.
Он осмотрелся, но, кроме цветов и помолодевшего старика, никого не было. Всё происходящее было будто нереальным: и то, ощущение, что Его здесь словно заранее ждали, и то, что Он так явно чувствовал незримое присутствие кого-то, будоражило, волновало его чувства. И от этого необъяснимого неземного волшебства, присутствующего в этом пространстве, не было ни страха, ни смятения; напротив, Им овладело умиротворяющее, возвышенное чувство причастности к чему-то тайному и светлому. И опять послышалась лёгкая изящная музыка вальса.
У вазы стояла выцветшая фотография в рамочке. Еле различимые черты красивого женского лица с откинутой вуалью. Он пригляделся, и это лицо вдруг показалось Ему знакомым. Фотография потускнела от времени, но глаза женщины на ней были выразительны и что-то Ему напоминали. В лице её заметно чувствовалась грусть, и в то же время в нём была величественность и ещё что-то неуловимое, что Он никак не мог понять.
Поймав Его взгляд, старик произнёс с теплотой в голосе:
– Это, молодой человек, моя Элеонора! Недавно вы имели честь с нею познакомиться.
Так это она! Эта шаркающая больными ногами старуха, внезапно исчезнувшая, оказалась в прошлом такой красавицей. Он ещё раз вгляделся в её портрет. Её красота была не как дурманящий первый глоток вина. Она заключалась не в красивых губах или тонких трепетных бровях, как взмах крыла взлетающих над взором, полным загадочности, – это была тихая, чуткая красота, с её печалью и туманами, непостижимой притягательностью и обаянием, навевающая строки из блоковской «Незнакомки»:
...И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
Но откуда ощущение чего-то знакомого и близкого Ему в этом взгляде?
Старик осторожно и трепетно вынул из вазы ярко-красную розу и протянул Ему. Он бережно взял её, укололся, но не подал вида, и пролепетал:
– Спасибо, – и начал судорожно рыться в карманах в поисках денег.
Но старик, тронув его за руку, покачал головой:
– Не утруждайте себя, молодой человек. Это наш с Элеонорой подарок.
И Он, переполненный ещё не осознанными ощущениями, снова шёл тем же полуосвещённым жёлтым коридором, в котором, как Ему вдруг показалось, мелькнула тень юной Элеоноры, и проскользнувший в потёмках её синий взгляд вдруг напомнил ему ясно и чётко глаза Татьяны. Как же он сразу не догадался? Они так похожи!
По телу пробежала дрожь. Что за колдовство?
Старик вывел Его в разыгравшуюся к этому времени снежную бурю. Оглушённый всем, что произошло, Он не успел даже сказать «до свидания», как за Ним закрылась дверь. Он стоял, не понимая: разве с ним всё это произошло? Или с кем-то другим, только в его присутствии? Это было какое-то невероятное наваждение...
Но ярко-красная роза, укоризненно взглянувшая на Него, заставила поспешить спрятать её от мороза за отворот куртки, напомнив, что всё это произошло с Ним и только с Ним. И Он, словно очнувшись, раздвинул белую стену снегопада и быстро пошёл навстречу своей судьбе.
Вот наконец появилась заводская стена, вдоль которой Он раньше не раз пробегал, торопясь на свидание с Татьяной, и не замечал её длины. Теперь она казалась бесконечной. Он мог бы пойти и другим путём, но этот был короче.
Занесённая снегом дорога и тоскливый пустырь погрузились уже в темень и своей пустотой давили Его. Усиливающийся ветер всё норовил сбить Его с ног, и Он, прижимаясь к стене, двигался вперёд медленно и неуверенно, иногда скользя по льду, припорошенному снегом. Идти было трудно. Вдруг будто сквозь пелену всплыло перед глазами насмешливое лицо Веры и запомнившиеся Ему надолго слова: «Танька ещё та штучка! С кем она только не встречалась... Чистоплюйка! Все парни ей не такие. Подавай ей что-то стерильное, чистое. Может, ей Пушкина подать? Ей бы надо было родиться на целый век раньше, а не сейчас. Попомни мои слова – она тебе ещё сюрпризы преподнесёт!»
Он понимал, что после расставания с Верой, которая уж точно не была «чистоплюйкой», а как раз наоборот, малоразборчивой в знакомствах, у той взыграла обида и ущемлённое женское самолюбие. И она могла запросто наговорить лишнего. Но отмахнуться совсем от этих слов Он не мог. Татьяна и правда была не похожа на других девушек. Она была молчалива, и в глазах её таилась непреходящая печаль. Может, оттого, что она недавно похоронила маму? Но порой в ней проявлялось что-то настороженное, словно кто-то её когда-то обидел и у неё внутри, словно прижился комочек льда, который надо было кому-то растопить. И хотя время показало, что их отношения с Татьяной не совпадали с Веркиными прогнозами насчёт сюрпризов, но всё же она заронила сомнение.
Две жёлтые колеблющиеся полосы пробили пелену снега и, скользнув по стене, смутно осветили Его фигуру. Свет подвигался всё ближе, всё цепче хватался за кирпичную стену, всё четче высвечивая Его силуэт. Тяжело урча, пробивался по занесённой снегом дороге легковой автомобиль. Вот он поравнялся с Ним, и начал было обгонять Его. И тут автомобиль занесло на обочину, закрутило на месте, и он остановился.
Выглянувший из автомобиля мужчина умоляюще прокричал сквозь пелену снежной замети:
– Браток, толкни! Опаздываю. День рождения у жены, а я тут застрял.
«Его ведь тоже ждут», – мелькнуло у Него, и решение помочь было принято мгновенно.
Он положил розу на заднее сиденье в машине, а мужчина в восторге воскликнул:
– Какая красавица! Счастливая твоя девушка. А я вот, так жалко, не смог по такой погоде достать цветов. Как хоть зовут твою девушку?
– Татьяна! – крикнул Он, уже толкая сзади машину.
Машина поддавалась тяжело. То елозила задними колёсами по снегу, юлила, словно норовя ускользнуть от Его усилий, а то упиралась, не желая двигаться, и из-под колёс летели иголки снега, больно ударяя по рукам, по лицу: видно, под снегом была ледовая ловушка. И всё-таки Он её вытолкал.
Водитель на малом ходу, чтоб совсем не потерять скорость и снова не застрять, предложил:
– Садись, подвезу.
Но Он, отказался:
– Мне уже рядом. Здесь, за углом. Дойду. Счастливо отпраздновать тебе день рождения жены!
И в ответ услышал:
– Передай мои поздравления Татьяне. Скажи, что у неё парень что надо! – И машина поползла дальше по дороге.
Она осторожно, словно ощупывая землю, уезжала, набирая скорость.
Вдруг Он встрепенулся, рванулся с криком:– Роза. Моя роза…
Но поскользнулся на ледяной корке, спрятавшейся под снегом, и упал, а крик его утонул в снежной круговерти.
И сразу стало Ему холодно, будто без неё, без розы, выветрилось всё из него тепло.
Погас огонёк задних фар машины. Ветер ударил в лицо, и Он ощутил, как замёрз. Он поднялся, подошёл к стене. Прислонился спиной к ней и обессилено присев, прикрыл глаза.
И внезапно, словно перелетел через снежное пространство, оказавшись перед дверьми Татьяны.
Сейчас Он позвонит и свершится чудо их встречи. Сердце учащённо забилось. Он звонит, так настойчиво звонит, а в ответ – тишина. О боги! Неужели никого нет? И его не ждут? Вот тебе и сюрприз!
Сердце прерывисто застучало: не дождалась...
И, словно в забытьи Ему вдруг привиделось, что Он уже вошёл в квартиру к Татьяне, а в вазе там стоит, почти такая же, какая стояла у старика на столе, ярко-красная роза... И неожиданно выходит к Нему из комнаты молодая женщина. Это же Элеонора! Он узнал её по фотографии. А она, приоткрыв вуаль, блеснув красивыми синими глазами, так похожими на Татьянины, тихо промолвила: «Где же ты пропадал? Я так тебя ждала!»
И в этот момент Он вдруг ощутил, что кто-то его тормошит.
– Да ты парень, замерзаешь. А ещё не хотел со мной ехать. Давай поднимайся и скоренько садись ко мне в машину …
Он открыл глаза, приподнялся. Перед ним стоял водитель. И из-под его куртки выглядывала его красная роза.
– Слышишь меня – появились требовательные нотки в голосе водителя – Теперь я тебя не брошу. Садись быстро… а то совсем замёрзнешь…
Но Он, молча, протянул руку к розе.
– Ах да – смущённо проговорил водитель – Я чуть твоё сокровище не увёз.
И Он бережно взял розу из его рук, и положил её себе под самое сердце, прикрыв отворотом куртки. Внезапно, почувствовал всем телом розу; от её присутствия, от её ярко-красного тепла словно запылал огонь в груди. Он ещё плотнее запахнул куртку, чтобы не растерять этого огня любви, и холод как будто отступил.
– Теперь я тебя не оставлю – настаивал водитель и внезапно замолчал.
К ним двигалась медленно стройная фигурка залепленная снегом.
Она шла, как привидение, и казалось, вот-вот растворится и исчезнет.
Он узнал и бросился ей навстречу: – Татьяна!
Приобнял её, заглянул в тревожную тёплую синеву глаз, и вдруг отстранился:
– Осторожно, милая! – и показал, приоткрыв отворот куртки, ярко-красную розу.
А она была такая свежая, яркая, будто её только что вынули из вазы в том странном волшебном доме. Роза словно вспыхнув, осветила их пылающие лица, и снежинки, ставшие сказочными, закружились. И снова Ему послышался вальс! И будто Татьяна услышала мелодию. Засветились, заискрились, полные счастьем её синие глаза. И ушла печаль. Искорки глаз рассыпались, осыпали розу и уронили нежность в её оттаявшее сердце.
Прижавшись к Нему, не чувствуя уколов от шипов розы, Татьяна горячо зашептала:
– Я так тебя ждала...– И, гладя его лицо, всё шептала: – Я так давно тебя жду... Целую вечность. Всё жду и жду. А ты, ты... – Слова потонули в порыве ветра и в поцелуе, среди танцующих снежинок. Вальс продолжал звучать.
Только колючая, но чудесная, волшебная роза была свидетельницей их счастья.
И медленно уезжала машина, обволакиваемая пеленой снега…