С «Четвертым листом пергамента» у меня сложились довольно странные отношения. Когда я писала об одной из функций Теневой Самости – консолидации тени [46] - мне приходили в голову персонажи, действующие очень грубо и рискованно – Волдеморт, Саурон с Саруманом. Те, кто воплощает грубейшим образом поврежденную Самость, способную не залечить, но запустить или затянуть процесс травмирования психики. Почему-то куда более деликатный епископ Сванг вовсе не приходил мне в голову. Но почему?
Вспомнился он мне недавно и «совершенно случайно»: из-за надгробия епископа фон Шеренберга, и то далеко не сразу. Потом возникло две ассоциации – и оказалось, что к повести они не имеют никакого отношения. Сначала я «вспомнила», что бык, бывшая статуя, с рогами, увитыми плющом, поднял и обрушил одну из стен собора – источник этой ассоциации я не могу найти до сих пор. Может быть, это «Принц Каспиан», часть знаменитых «Хроник Нарнии», тот эпизод (глава «Как все были очень заняты»), где Вакх с благословения Аслана увлекает за собою в пляску?
«Они (враги нарнийцев) достигли реки, но моста не было. Все изменилось со вчерашнего дня. Паника и ужас овладели ими, и они сдались в плен.
Что же произошло с мостом?
Ранним утром, после нескольких часов сна девочки увидели, что над ними стоит Аслан и говорит: "Сегодня у нас будут каникулы". Они протерли глаза и огляделись вокруг. Деревья ушли, но их еще можно было разглядеть, они двигались к кургану Аслана темной полосой. Вакх, менады (его неистовые, сумасбродные девушки) и Силен остались с ними. Люси вскочила, отдохнувшая и полная сил. Все проснулись, все смеялись и пели, свистели флейты, цимбалы звенели. Звери, не говорящие, собирались к ним со всех сторон.
- Что это, Аслан? - спросила Люси. Глаза ее сияли, а ноги просились танцевать.
- Пойдемте, дети, - сказал он. - Садитесь сегодня ко мне на спину.
- Чудесно! - закричала Люси, и обе девочки вскарабкались на его теплую золотистую спину, как они делали давным-давно. Затем вся компания двинулась - Аслан во главе, Вакх и его менады - прыгая, бегая, кувыркаясь, звери - резвясь вокруг них, Силен позади - с ревущим осликом.
Они свернули немного вправо, спустились с крутого холма и увидели, что перед ними длинный мост у Беруны. Однако раньше, чем они вступили на него, из воды показалась огромная, мокрая, бородатая голова, размером больше человеческой, увенчанная камышом. Голова поглядела на Аслана и заговорила низким голосом:
- Привет тебе, господин. Освободи меня от цепей.
- Кто же это? - прошептала Сьюзен.
- Я думаю, речной бог. Тише, - сказала Люси.
- Вакх, - приказал Аслан, - освободи его от цепей.
"Наверно, он имеет в виду мост", - подумала Люси. Так и было. Вакх и его приближенные бултыхнулись в мелкую воду, и тут произошла странная вещь. Огромные сильные побеги плюща обвились вокруг опор моста, разрастаясь так же быстро, как разгорается костер, опутывая камни, раскалывая, разбивая, разделяя их. Перила моста за минуту обратились в изгородь из боярышника, и все обрушилось стремительным грохочущим обвалом в водоворот. Плескаясь, вскрикивая, смеясь, веселящиеся побрели, поплыли, протанцевали через брод ("Уррра! Теперь это снова брод у Беруны!" - кричали девочки), поднимаясь на другой берег к городу.
На улице все разбегались перед ними. Первый дом, к которому они подошли, была школа: школа для девочек, где множество нарнийских девочек с туго стянутыми волосами, безобразными тесными воротничками вокруг шей и толстыми кусачими чулками на ногах сидели на уроке истории. Та "история", которой учили в Нарнии во времена правления Мираза, была скучнее самого правдивого рассказа и фантастичней самой захватывающей приключенческой книжки.
- Если ты не будешь внимательна, Гвендолен, - сказала учительница, - и не перестанешь смотреть в окно, я поставлю тебе плохую отметку по поведению.
- Но, простите, мисс Призл... - начала Гвендолен.
- Ты слышала, что я сказала, Гвендолен? - спросила мисс Призл.
- Но простите, мисс Призл. - повторила Гвендолен, здесь ЛЕВ!
- Получишь две плохие отметки по поведению за то, что болтаешь чепуху, - ответила мисс Призл, - а теперь... - Ее прервало рычание. В окна классной комнаты, извиваясь, вполз плющ. Стены превратились в массу колышущейся зелени, над головами, там, где был потолок, изогнулись покрытые листвой ветви. Мисс Призл обнаружила, что стоит в траве на лесной полянке. Чтобы удержаться, она схватилась за письменный стол, но тот стал розовым кустом. Вокруг нее столпились неистовые люди, которых она раньше даже представить не могла. Затем она увидела льва, закричала и побежала, и вместе с ней побежал ее класс, состоявший, в основном, из коренастых аккуратных девочек с толстыми ногами. Гвендолен размышляла.
- Ты останешься с нами, моя радость? - спросил Аслан.
- А можно? Спасибо тебе, спасибо, - воскликнула Гвендолен. Внезапно она протянула руки двум менадам, которые закрутили ее в веселом танце и помогли снять лишнюю и неудобную одежду.
Куда бы они ни приходили в маленьком городе Беруна, повторялось то же самое. Большинство людей спасалось бегством, некоторые присоединялись к ним. Когда они покинули город, их компания стала еще больше и веселей.
Они неслись вдоль плоских полей на северном, или левом, берегу реки. Все животные с ферм бежали, чтобы присоединиться к ним. Грустные старые ослы, никогда не знавшие радости, снова становились молодыми; цепные псы разрывали цепи; лошади разбивали свои телеги и рысью - цок-цок - бежали за ними, разбрызгивая грязь копытами, и радостно ржали.
У колодца во дворе они встретили человека, который бил мальчика. Палка в его руке превратилась в цветок. Он попытался отбросить его, но тот прилип к ладони. Рука стала веткой, тело - стволом дерева, ноги - корнями. Мальчик, который за минуту до этого плакал, рассмеялся и присоединился к ним.
В маленьком городке у слияния двух рек, на полпути к Бобровой запруде, они пришли в другую школу. Там усталая девушка учила арифметике ватагу похожих на свиней мальчишек. Она глянула в окно и увидела чудесных путников, распевающих на улице, и радостная боль пронзила ее сердце. Аслан остановился прямо под окном и поглядел на нее.
- О, нет, нет, - сказала она. - Мне так хочется. Но я не могу. Я должна работать. И дети испугаются, если увидят тебя - Испугаются? - спросил мальчишка, больше всех походивший на поросенка. - С кем это она разговаривает через окно? Надо сказать инспектору, что она разговаривает с людьми через окно, вместо того, чтобы учить нас.
- Пойдем и посмотрим, кто это, - отозвался другой, и все они толпой двинулись к окну. Но как только показались их подлые маленькие лица, Вакх громко закричал: "Эван, эвоэ-э-э-э".
Мальчики взвыли в испуге, покатились друг через друга к дверям, выпрыгивали в окна. И говорили (правда это или нет), что никто больше не видел этих маленьких мальчиков; зато там обнаружили стадо отличных маленьких поросят, которых не было раньше.
- Ну, мое сердечко, - сказал Аслан учительнице, и она выпрыгнула из окна и присоединилась к ним.
У Бобровой запруды они пересекли реку и пошли на восток по южному берегу, и подошли к маленькому домику, где у дверей стояла плачущая девочка. "Почему ты плачешь, любовь моя?" - спросил Аслан. Ребенок, никогда не видевший львов даже на картинке, не испугался. "Тетушка очень больна, - ответила девочка, - она умирает". Тогда Аслан попытался войти в дверь домика, но она оказалась слишком мала. Поэтому, просунув голову в дверь, он толкнул плечом (Люси и Сьюзен слезли, когда он это делал), приподнял весь дом и все попадало в разные стороны. А там, в своей кровати - кровать оказалась теперь на открытом воздухе - лежала маленькая старушка. Было видно, что в ней есть кровь гномов. Она была на пороге смерти, но открыла глаза и увидела веселую гривастую голову Льва, смотревшего ей в лицо. Она не вскрикнула и не упала в обморок. Она произнесла: "Аслан! Я знала, что это правда. Я ждала тебя всю жизнь. Ты пришел, чтобы забрать меня?" - Да, дорогая моя, - ответил Аслан, - но еще не в дальнее путешествие. - И как только он сказал это, краски, как румянец, покрывающий облако на рассвете, вернулись на ее бледное лицо, глаза засверкали ярче, она села и сказала: "Я заявляю, что чувствую себя куда лучше. Мне кажется, я смогла бы съесть этим утром небольшой завтрак".
- Пожалуйста, матушка, - сказал Вакх, окуная кувшин в колодец и протягивая ей. Теперь в кувшине была не вода, а роскошное вино, красное, как желе из смородины, густое, как масло, укрепляющее, как мясо, согревающее, как чай, и прохладное, как роса.
- Что ты сделал с нашим колодцем? - спросила старушка.
- Это чудесно. - И она выпрыгнула из постели.
- Садись на меня, - сказал Аслан и добавил, обращаясь к Сьюзен и Люси.
- Две королевы могут теперь и побежать.
- Это тоже прекрасно, - согласилась Сьюзен, и они снова отправились в путь».
[37]
Вторая ассоциация выглядела куда непригляднее – что сгорбленный Сванг куда-то уходит, лишившись своего скелета-собора. Но и этого в книге нет – скорее, это вариация на тему «Противостояния» (в другом переводе – «Армагеддон») С. Кинга, когда злодей Флегг уходит вредить дальше.
Может быть, обе ассоциации важны как полярные представления о травме – о том, как она освобождает, и о том, как снова и снова разрушает, повторяя одно и то же.
Но даже после того, как этих эпизодов в повести не оказалось, ощущение чего-то странного меня не покинуло. Кроме того: «Да как можно забыть столь очевидный пример?!» было еще что-то – то ли обида за Сванга и за собор, то ли прячущийся куда-то стыд за Евгения Богата и его Митю Пенкина. Что-то в этой повести показалось не так – и необходимо стало с этим разобраться (как Шарику с чучелом совы?)
Остается вспомнить, когда и как эта повесть впервые попалась мне. Было это в ноябре то ли 1989, то ли 1988 года – тогда, когда можно было ходить или не ходить на демонстрацию 7 Ноября добровольно. Я, само собой, осталась дома и начала записывать это знаменательное событие, этот еще один проблеск политической свободы в свой только что начатый дневник. Но что-то было не так – серовато, пустовато… Отказ от участия в демонстрации ничего нового в мою жизнь не привнес.
Мне казалось, туда больше не пойдет никто – в этом нет смысла, а побыть дома во время отвратительно липкого дождя со снегом очень даже соблазнительно. Но люди, редкие мужики и группки женщин, уже возвращались: черные пальто, красные флаги и лозунги, как всегда. И довольно глубокий снег, почти студень из серой воды, в колеях. Люди на демонстрации были – как всегда. Если бы я знала о Босхе, то из окна они показались бы мне именно его персонажами – людьми без явных лиц. Но мне был знаком Мужицкий Брейгель, и тетки в черных пальто напомнили мне его охотников – тем более, что за некоторыми плелись промокшие дворняги.
А книга с таинственным названием смотрелась красиво – синяя с золотым заглавием. И упоминание о пергаменте отсылало к Средневековью, к картинам Брейгеля, а не к демонстрации, которой, по-моему, не должно было быть ни сегодня, ни в будущем. На самом деле это сборник эссе, в основном об искусстве, очень хорошо начатый, повестью-предупреждением – но о чем все-таки предупреждает эта повесть, первая в сборнике?
Получилось интригующе – девочка, средних лет подросток (чья жизнь в этом возрасте – кризис по определению) читает во время разгара Перестройки книгу, написанную за двадцать лет до того – тоже в подвижном, интереснейшем, обещавшем что-то небывалое времени кризиса.
Сейчас я возьму пример с Мити Пенкина и с Евгения Богата – пусть эта девочка станет моим альтер-эго и помогает мне осмыслить то, что происходило в повести тогда – и как это можно прочитать сейчас.