Эта история случилась в стародавние времена, когда еще не было в Острове мостов, а ходил паром с берега до берега.
Рядом с паромом жил паромщик и была у него жена Глафира. Глафира была молода и красива, кровь с молоком, талия как осинка, кожа белая, волосы огненно-рыжие в мелкую кучеряшку и огромные голубые глаза. В общем, первая красавица в городе. Но поговаривали, что она была рождена от водяного. Как будто, мать ее, Агафья, ходила купаться в ночь на Ивана купала, да там и согрешила с водяным. Уважила. А пока тот отдыхал, быстренько домой убежала, чтоб с собой не утащил. А через девять месяцев, родила чудную девчушечку. Но Агафью никто замуж и не взял, но детей еще народила, да с родней воспитывала Глафиру с братьями и сестрами. Та выросла на зависть всем, красавицей и умницей. Все у нее спорилось, но никто ее замуж не звал, шла ведь молва, якобы она от водяного. Но влюбился в нее паромщик, парень молодой, но уже дюжий. Не верил, что такая краса может родиться от чешуйчатого. И она в него влюбилась, парень то был видный, хоть и не богатый. Зажили они счастливо, не богато, но в достатке. Детей народили мал-мала, четверо по лавкам. Жили лет семь, бед не знали. Но однажды под Рождество пошла Глафира по воду на прорубь, когда стемнело, да не вернулась. Думали в прорубь провалилась, да и унесло под лед. Искали с неделю, но тело так и не нашли. Долго горевал паромщик, пил с месяц, детей теща забрала, жил в плохо истопленной избе, ел что придется. Пока не пришел к теще навестить детей и те его не испугались. Стоял перед ними не папка, а существо грязное, заросшее, смердело за версту. Тут он и понял - хватит горевать, этим ее не спасешь и себя с детьми погубишь. Баньку истопил, паром и веником дурь из головы выгнал, сорочку чистую надел и новым человеком стал, звериное свое обличие за порогом бани оставил. за зимою весна пришла. Жизнь стала потихоньку в колею входить.
И вот шел он во хмелю от шурина, обмывали новую телегу, шурин купил, красивая, колеса на железных гвоздиках. Шел он к себе вдоль берега, тропинку новую вытаптывая, в старую не попасть было, да поскользнулся и упал лицом в реку. Захлебнулся бы на смерть, а так воды напился с пиявками - все не пустая, а с мясом, почти суп. Но вынесла его сила не ведомая и положила на бережок и камыша не забыла под него постелить чтоб не простыл. И чудилось ему, что говорил с ним кто-то, - Рано тебе Иван, с земли уходить. За детьми смотри, оберегай, не давай Коленьки одному на речку ходить, он еще маленький. И все это сквозь сон, а голос до боли знакомый, но уже забывать его стал. А когда вспомнил, что голос Глафире принадлежал, вскочил, да поздно, петухи уже пропели, пора и за работу браться. С той поры стал он после вечерке немного у реки прохаживаться. Чувство у него такое было, что любуется им кто из реки, и придумал он себе, что это Глафира его, и не умерла она, а водяной забрал к себе и неволит, не пускает дочку к мужу и деткам.
Половодье спало, стало время для парома. Людей надобно возить, скарб их, товары. Работы прибавилось. Из головы никак не выходило, что жена его в невольницах у водяного. Однажды перевозил военных на пароме с ящиками тяжелыми, поинтересовался у них, что везут, если не тайна? Какая ж тайна, тож динамит, поджигаешь фитилек и бросаешь подальше от себя, фитилек догорит и взрыв устроит.
- Продайте сие чудо.
- это казённое не продается, за пропажу и палкой можно получит от господ офицеров.
- а за литр, может потеряться пара кусочков?
- может и потеряться
- а за бочонок, может смыть волной пол ящика?
-может, ежели паромщик был пьян, а волна шла боком.
И как-то сразу нарисовался и бочонок, и пьяный паромщик, и волна пошла боком, штормило всех до утра. Только под утро город уснул, да и то после патруля на конях. Кони то не пьют, а если и пьют, то как лошади, а столько в бочонке не было.
В ночь на Ивана-Купалу, когда весь город пошел праздновать в поле на речку, Иван пошел к камышам и крикнул что есть мочи.
- Уплывай Глафира подальше, сейчас Водяного глушить буду.
Как будто показалось ему, что услышала она его, дала знать шорохом камышей в безветрие. Дал время жене уйти подальше, да и швырнул динамит в камыши. Взрыв был на славу, рыбы много повсплывало кверх брюхом. А водяного нет. Тогда он шарахнул еще одну динамитину. Водяного нет. Зато явился городовой с шашкой на голо.
- Кто ж этот поскудник тут войну устраивает?
- Так это ж, динамит взрывается, что вчера с борта смыло, вот стою людей не пускаю, чтобы никто не пострадал.
- Так нет же здесь людей, токмо ты
- Потому и нет, что хорошо отгоняю
А фитилек то уже горит, благо что подлинше поставил, но уже мало времени. Пришлось кинуть в кусты. Грязь, брызги, шуму столько, аж уши заложило. Городовой аж в штаны наложил от неожиданности. Думает Ванька кранты ему пришли. Зарубит его своей шашкой городовой. Но тут из-за кустов выплыл водяной. Мужик как мужик, борода до пояса, в плечах косая сажень, только хвост с чешуей вместо ног. Да как зарычит по-русски, да на знакомом наречии, и все складно получается, в три этажа да с мезонином резным, заслушаешься. Но на берегу люди и не такое слыхали, городовой и сам так изъясняться мастак был, а паромщик за время своей службы и не такое в свой адрес слыхивал. Первым проснулся городовой и шашечку к горлышку водяного приставил. У того тон сразу поутих, речи стали ласковее.
- Не гоже, -говорит водяной - шашечкой грозить коли у самого штаны в пареной репе. Тут и паромщик опомнился, одним рывком он водяного на берег выволок и бороду на кулак намотал.
- Вырву твою бороду, вместе с мордой твоей пакостной, если Глафиру тот час же не отдашь.
- Она дочь моя и должна быть при отце своем стареющим
- Она жена моя и должна быть при муже, при детях своих. Ох не по русски это жен из семей уводить, даже к батюшке. А не отдашь у меня еще пол ящика есть динамиту. Устрою тебе войнушку маленькую.
- Ну что ж. Ежели сама выйдет к тебе и ты не откажешься от нее, забирай. Глафира, подь сюды.
Камыши расступились, а в них Глафира, краше прежнего. Все при ней, даже с лишкой. Место ног тоже хвост, как у отца ейного.
- Видишь Ивашка, что со мной стало, не могу на землю родную ступить. Видать век теперь мне здесь по рекам плавать. Люблю я тебя и деток своих, все на вас из воды смотрю и любуюсь, но страшно мне что не признаете и испугаетесь, что нечестью хвостатой стала.
- Ни чего, рыба моя. Не этим супостатом нам счастье дано, не ему его и разрушать. Домой тебя взять, сама понимаешь не могу, поди засохнешь. А может согласишься в баньке пожить, авось, что и придумаем. Найдем средство верное, вернуть тебе ноги.
- Плохо, мне без вас, согласна и на такое.
Отпустил Иван бороду водяного. Взял русалку свою на руки и понес ее в баню к себе.
Хотел, было, под шумок и водяной уплыть, но тертым калачом был городовой и шашечку в ножны не складывал и от горла водяного не далеко убирал.
- Постой хвостатый. Есть у меня к тебе пара вопросов. Ты с какого это ляду за последнее время потопил люду всякого? И парней молодых и дев красных.
- Барин, тебе что до людишек? Ты же шишка большая, какой резон о обывателях беспокоишься? Чем меньше людей, тем меньше проблем. Что хорошего было в твоем уряднике, казнокрад и пропойца, жену лупил так что у той лоб трещал, а у меня он двор метет, и ты бы видел, как чисто. Работает так что залюбуешься. А Никитич, дед сквернослов, как я могу завернуть чего, складно сложить, так от того и у меня уши в трубочку сворачиваются, а у меня такие механизьмы собирает, аж диву даешься. Вспомни Кузминишну, ну и скверная баба была, никому спокойно жить не давала, дочь ее из петли доставали, чуть не задохлося, язык поганый-поганый, а у меня стрепню так делает, что и не оторваться от блюд и явств.
Да и нечего было им воду баламутить, через реку по ночам плавать, лед тонкий проверять. Мост тебе городовой надобно строить. И этого, что тебе реноме подпортил надо проучить. Будет мост, не будет парома. И ничего не смоет с него в реку, ни человека, не динамит.
- умный ты больно, как я посмотрю. Казна города пуста, а мошну купцов только царь может потормошить. Я хоть и городовой, но так глубоко, и я не могу к ним в кошелек забираться. Если есть золотишко, предоставь, а так нечего воздух зря сотрясать. А людишки они мои, а не твои. Не сметь из супротив воли к себе забирать.
- Я тебе мост и без золота построю. Да и ты не в накладе будешь. Отпусти и мост я тебе построю. Только уговоримся, что и ты паром уберешь и больше никакого динамиту в реку кидать не будут. А люди коли сами не попросятся ко мне, никого не заберу.
- Ишь шустрый какой. А коли обманешь?
Вырвал тогда водяной клок седых волос из своей бороды и прислонил к бороде городового.
- Вот тебе предохранение, не утопнишь никогда, а когда я тебе понадоблюсь, вырвешь из бороды, да пустишь по воде, я к тебе в приду. Но попусту не расходуй, этот волос не растет.
Решился все-таки городовой отпустить его. А что проку то с него? Разве что в Кунсткамеру сдать. Но какой с этого интерес? А так, мост будет, и царь его заметит, глядишь чего и выйдет.
- Плыви, но гляди у меня, динамиту много, да и еще чего посурьезнее.
- Не обману. Жди мост. Через год строить начнут.
На том и порешили. Отпустил и пошел портки стирать в реку. Не так позорно поскользнуться и упасть, как пугливым слыть. А паромщик никому не расскажет, у него в бане не такое храниться. За такое могут и сжечь. Народ то темный, хоть и век просвещенный.
С того самого времени городовой больше не боялся захлебнуться, пил аж в два горла. Время шло, и он уже забыл про мост и про водяного, жизнь шла размеренная и предсказуемо сытая. Так и прошел почти год. Наступила весна и спокойной жизни пришел конец. Едет царь. Царь едет. Шум, переполох, все должно быть готово к его приезду. Мостовые вымощены, дома покрашены, люд должен быть сыт и радостен. Можно и не сыт люд, но радостен и благостен. Царь должен быть доволен. Все должны суетиться и все крутиться. Все были напряжены, но одно расслабляло, царь будет проездом из Петербурга в Москву и дела ему нет до маленького уездного города. И вот приехал царь. Все как положено его встречали, с оркестром, цветами и встречей на полусогнутых, а также всю свиту чуть ли не облизывали.
Всё, все грузятся по очереди на паром, не большой, неказистый, но какой есть. И слава богу, что есть.
Городовой и так не часто вспоминал про водяного, а тут от такого события вообще память потерял. Только суета и маята.
Вот очередь дошла и до царевой кареты и сам своей персоной грузится с ближними. Все хорошо. Паром отчалил, часть свиты ждет на противоположном берегу, а часть ждет, когда уже придет их очередь переправляться.
Батюшки Светы, на среди реки паром накренился и ненадежно закреплённая карета покатилась в воду.
- Держите карету.
- Царя держите. - все закудахтали.
А карета свесила колесо в воду и никуда не собиралась больше ехать. Царь лично пошел посмотреть на это. А на оси колеса, что в воде висит сумочка княгини, почти макается в воду на волнах. Сам решил снять, показать свое джентльменство и благорасположение. Нагнулся только к воде за сумочкой, да как из воды рука его схватит за усы и ниже к воде тянет. Уже почти воду хлебает царь и крикнуть не может, ком в горле. А из воды рожа кажет, смотри и слушай. Царь рад бы кричать, а не может.
- Царь не кричи, захлебнёшься. Тут такое дело, я водяной и дело к тебе есть. Мост городу нужен, людей много топнет, а парок как видишь не надежен. Дай слово свое царское, что мост построишь. У города казна пуста, а тут траты такие, помоги будь добр. Как царь царя прошу. А то неровен час встретимся, и ты от радости еще захлебнешься. А слово царское крепче камня.
- Даю слово царское, не губи.
- В мыслях не было. Кто ж тогда мост построит? Ладно, прощай, еже дли слово держишь. - и ушел под воду на этих словах.
Царь еще какое-то время постоял на корточках, глазами полопал, опомнился и сумочку достал. Выпрямился во весь фронт, пожал плечами, - Пора завязывать с хересом. Окинул взором местность и подумалось, а все-таки нужен здесь мост, да и не какой ни будь, а наикрасивейший, город то вон какой красивый. Да и паром что-то не внушает доверие.
- Господа, знаете, вот что мне сейчас подумалось, а не построить ли на здесь мост. Даже два моста, до островка и с островка на другой берег.
- О ваше Величество, вы как всегда мудры.
- Ваше Величество, а это мысль.
- Решено, приедем в Москву, дам поручение.
Царь со всей своей свитой перебрался через реку и счастливо отбыл.
Мост уже через год начали строить. Сдержал, стало быть, царь свое слово, не просто видать дал его водяному, а высек из камня.
А что стало с Иваном и Глафирой? Так все хорошо. Он, когда ее в баню то унес, да так в ней они на неделю и заперлись. Очень сильно они соскучились друг по дружке. Многое хотелось рассказать и обсудить. Говорили, любили не могли налюбоваться, да так что у нее чешуя с хвоста вся слезла, а под нею ноги стройные и бедра круглые. К концу недели последние чешуйки опали. Зашли они тогда вместе в дом свой, детям и родственникам показаться. Счастья не было предела, все радовались и дети, и родители, и братья с сестрами и даже соседи... Гуляние устроили, да такое, что потом вповалку спали. Но о том где столько времени была никому не рассказывали. Сказали токмо, что муж спас и вызволил, а от куда и кого народ сам додумывал.