Иван родился в огромном колхозе, больше напоминающем посёлок, в нём даже была пара пятиэтажных домов, в квартире одного из которых и жила его семья. Мать с отцом в перестройку начали пить, да так и пили каждый день, сколько Иван их помнил. Сам же он тогда ходил в школу, в четвёртый класс, на другой конец посёлка. Однажды его остановили по пути старшаки, которых он знал в лицо, а по именам не знал, и потребовали денег – Иван послал их матом подальше, благо матерились в колхозе все с детства. За это его избили сильнейшим образом, выбив один из зубов, и с тех пор каждый день то подлавливали по пути, то поджидали возле дома или школы. Родители ничего не замечали, потому что всегда были пьяны, так, что пожаловаться ему было совершенно некому – да и не дело это, жаловаться. Пару раз Иван пытался сам, защищаясь, броситься на старшаков с кулаками – но бесполезно, они были внушительней, старше на много лет, и закалённые в уличных драках. Мучительно думая о причинах подобной ежедневной пытки, Иван строил предположения, почему именно ему, ничем, по сути, не отличавшемуся от сверстников, выпала подобная участь. Возможно, потому, что он отвечал старшакам дерзко, метко, и назло – но слова от обиды каждый день сами неслись за ними вдогонку. Впрочем, ничего сделать было уже нельзя – Иван понимал, что его ежедневная экзекуция вошла у них в привычку, и стала чем-то вроде ритуала. Старшаки же называли Ивана жидом, и уже не только били каждый день, но, избив так, что он не мог встать, валяли его в грязевых лужах, или мочились на него сверху. Так прошло детство…
Закончив школу, Иван тут же уехал в город, поступать в институт. Пьяные родители сказали, что гордятся им, и отпустили с миром. Первый день знакомства с институтской группой произошел в колхозе, куда их всех отправили на неделю убирать картошку – однокурсники были приветливыми людьми, рассказывали свои истории, и Иван впервые с радостным удивлением обнаружил, что сегодня его, кажется, впервые за долгие годы, бить никто не будет. Впрочем, как именно нужно жить новой жизнью, и быть среди людей – Иван совершенно не представлял. В школе одноклассники знали, что старшаки имеют на него зуб, и поэтому всячески избегали общения. Здесь же всё получалось само собой, так, что даже по возврате с картошки в город три однокурсника, снимавших вместе квартиру, подселили его к себе. Денег у Ивана совершенно не было, его пустили жить бесплатно – за что он испытывал постоянный стыд, и пытался компенсировать работой по дому, и другими мелкими услугами, например, походами в магазин. При этом его, кажется, считали интересным человеком – что неудивительно, ведь отсутствие общения в школе он восполнял множеством книг, и прочёл их столько, сколько никто в его возрасте, и институтской группе.
Прошло время, Иван начал осваиваться в жизни, и на третьем курсе влюбился без ума в одногруппницу. Любовь заключалась в том, что он каждый день провожал её из института, и они гуляли до самой ночи по городу, то по лужам, то по снегу, в зависимости от времени года. Они играли в снежки, смеясь, качались на качелях в парке, или просто шли молча по багровым осенним листьям. Иногда она звала Ивана к себе домой, и поила чаем – одногруппница тоже снимала квартиру, и жила с подругой, которая часто уезжала на выходные. Иван тогда пытался осторожно обнять её, и поцеловать нежно в губы – но одногруппница отводила лицо, он же и сам убирал руки, боясь сделать ей больно. Продлилось это два года, после же, не найдя в один из дней её в институте, Иван, мучаясь от беспокойства и страха за свою любовь, пошёл к ней домой после занятий. Дверь открыл мужчина в возрасте – как оказалось, родственник, вся квартира была полна родственниками, Иван видел в проём приоткрытой двери, как они ходят туда и сюда по коридору. Последние два года одногруппница ждала жениха из армии, и дождалась сегодня – по этому поводу они и собрались. Узнав, что Иван учится вместе с его племянницей, открывший дверь пригласил его внутрь – он вежливо отказался, и, повернувшись, ушёл.
После окончания института прошёл год, Иван уже работал, правда, зарплату ему не платили – денег тогда не платили почти никому. Он снимал комнату у бабки, та не очень переживала из-за задержки оплаты – каждый день, когда Иван приходил домой, и садился ужинать, она подсаживалась к нему, наливала себе полстакана водки, и так и пила водку по полстакана, пока не напивалась совершенно. После до глубокой ночи рассказывала скрипучим голосом о сыне-наркомане, сидящем на киче в другом конце страны, плача, признавалась, что Иван в точности, как её сын, и лезла с поцелуями. Ивану было невыносимо, но он не мог ничего бабке возразить – ведь сам постоянно был должен ей за комнату. Именно тогда и появилась опять одногруппница – она позвонила ему на рабочий телефон, который как-то нашла, и изъявила желание увидеться. Долго, наверное, месяца три они встречались после работ в условленном месте пару раз в неделю, и ходили по осеннему парку, смеясь, и вспоминая ранние годы. Женщина говорила Ивану, что она не так равнодушна, как кажется – а в один из дней пришла на свидание не одна, а с женихом – оказалось, что уже месяц как она собирается замуж. Будучи не в силах возражать её решению относительно своей судьбы, Иван повернулся, и ушёл.
После она появилась ещё раз через два года – с новым мужем прожили недолго, постоянно ругались, и вскоре развелись. «Давай общаться», – предложила она Ивану, и говорила о том, как он ей дорог. После пропала надолго, и Иван встретил её через год на улице беременной.
Проходили годы, Иван жил, ходя на работу, проводя вечера дома, почти не имея друзей, и не желая никого видеть. Больше рассказать нечего… Лишь, наверное, то, что однажды Иван, думая о сорока годах своей жизни, вдруг понял, что ни дня из тысяч прошедших дней не был полностью счастлив. Удивительно, и не всякий в это поверит – но он был несчастен каждый день своей жизни, то от побоев, то от голода и безденежья, то от несчастной любви. Между тем жизнь перевалила экватор, и начинала катиться к закату – уже заболело странно где-то в боку, и болело, не прекращая, всё больше, мешая спать.
В поликлинике врач, долго ощупывая ему бок, послав на рентген, и приняв заново тут же, после рентгена – высказал подозрение на последнюю, четвёртую стадию рака.
Затаив дыхание от того, что его жизнь наконец изменилась, и изменилась серьёзно, Иван пошёл сдавать анализ биопсии. Во время забора ткани он отпускал медсестре шутки, а после по пути на радостях взял себе бутылку дорогого итальянского вина. Результат анализа будет готов только через неделю, но Иван, решив не думать о плохих вариантах, поднял бокал торжественно, и улыбнулся сам себе в висящее на стене, засиженное мухами зеркало. Жизнь определённо налаживалась. Допив бутылку, Иван даже захотел сбегать ещё за одной – не пропадать же хорошему настроению, но, подумав, смекнул, что полезнее и лучше будет затеять уборку в квартире. Уходить следует торжественно, в комнате, сверкающей чистотой, в прозрачные раскрытые окна которой влетает птичьими голосами весна. Драгоценный подарок выдаёт ему жизнь, дотоле не баловавшая ничем особенным – ещё вчера вечером, сидя за кухонным столом, и подперев кулаком щёку, он грыз семечки одну за одной, и думал о том, что сидит вот так уже давно каждый вечер, и будет сидеть всегда. Ничего не будет меняться – он был уверен в этом, даже знал точно. Ещё он думал о себе, и в этом не было ничего удивительного – все люди думают о себе. Ещё о другом человеке, которого давно не видел – мысли абсолютно бесплодные, человек этот где-то жил, и совершенно о нём не помнил, но Иван думал о человеке каждый вечер в последние десять лет, не думать не мог, и точно знал, что будет думать вечно. Иногда он размышлял о политике – вроде низкая тема, никчёмная, и ничего мы изменить не в силах, но она лучше всего раскрывает то, почему жизнь такая, какая есть, и насколько в ней всё сверху донизу пропитано ложью. Изредка Иван поднимал голову, и смотрел в чёрное ночное окно. Ему представлялось, как за рядами домов на далёком горизонте вдруг раскидывается тёмно-красное зарево в ширину на многие километры – это в степь за городом отвесно врезался небесный метеор, или неизвестная ядерная ракета, знаменуя скорое начало конца. Ждать осталось совсем чуть-чуть – скоро всё провалится под землю, и вся ложь мира будет сметена подчистую ударной волной. Но, посмотрев минуту в ночь, Иван понимал, что всё, что он так хотел видеть, ему мерещится – поэтому он брал аккуратно новую семечку, и разгрызал её передними зубами. «Так и будет всегда, каждый вечер», – знал Иван, – «Только зубы передние когда-нибудь выпадут, и придётся обходиться без семечек». А пока нужно было лишь пополнять каждый день из оставшихся нескольких тысяч дней их запасы, а также сигарет, чая, и других необходимых для ежевечернего коротания времени вещей. И сегодня вдруг – такой неожиданный поворот и подарок судьбы. Нужно обязательно помыть окна и зеркало – кажется, Иван никогда не мыл окна, отчего стёкла стали серыми. Когда он уйдёт, пусть в раскрытые чистые окна заглядывает весна. Нужно отдраить всю квартиру до блеска. Раньше Иван убирался только по поверхности, отчего углы и потайные места поросли въевшейся грязью – зачем было убирать, и для кого, если сегодняшний вечер в точности повторял вчерашний, а завтрашний будет повторять сегодняшний. Но сейчас всё в его жизни изменилось – нужно навести идеальную чистоту, потому что вскоре он, возможно, сляжет уже навсегда, и не сможет подняться с кровати.
В отдалённом конце комнаты пикнул динамиком включенный компьютер – кто-то написал ему сообщение. Иван подошёл, и прочёл. «Как дела?», – спрашивал один из знакомых. Этот дурацкий вопрос, как правило, задавали все знакомые. «Пойдёт», – неизменно отвечал на него Иван, и диалог на этом заканчивался. Ну какая им, право, разница, как у него дела? Или они могут сделать так, чтобы его дела шли по-другому? Нет, не могут… Может, они хотят развеселить его, поднять настроение – зачем? Нормальное у него настроение, какое всегда, Иван привык к своему настроению, и ни на что менять его не хочет. Да и чем люди могут его развеселить – ну не анекдотом же, и не картинкой. Не бывает таких анекдотов, которыми можно развеселить человека, не пережившего за всю жизнь ни одного счастливого дня. Да и ценность любой шутки в том, что её можно показать дальше – а Иван каждый вечер проводил один, за семечками, и никого не хотел видеть, тем более, ни с кем говорить. Поэтому на вопрос, – «Как дела?», – он отвечал всегда формально и уклончиво, – «Пойдёт». Но сейчас, будучи не в силах сдерживать радость от случившихся изменений в жизни, он, внутренне смеясь, ответил уже тремя словами, – «Пойдёт, приболел немного».
– Что случилось?», – выскочили буквы.
– Рак в четвёртой стадии, – гордо ответил Иван, – Неоперабельный. Кажется, нашли.
И закрыл диалог, чтобы не мешал радости – всё равно на том конце ничего не поймут.
Утром солнце заглянуло в окно лучами, Иван проснулся, и от счастья чуть не замурлыкал. Боль в боку казалась уже не тягучей, а нежной и родной, как пригревшийся на груди котёнок. Включив горячую воду сразу в уборной и на кухне, он носился радостно по квартире с тазом, половой тряпкой, веником – уборка шла полным ходом. К обеду зазвонил телефон, Иван поднял трубку, и услышал похоронный голос, – «Мы сейчас зайдём». На пороге стояли четверо знакомых квадратом, как комиссары, или легионеры. Трагично опустив головы, они прошли в коридор.
– Какие прогнозы?, – тихим и глухим голосом, не поднимая глаз, спросил один.
– Что врачи говорят? Биопсию делали?, – заискивающим голосом поинтересовался другой.
– Делали!, – радостно вскрикнул Иван, хлопнул ближайшего знакомого по плечу, отчего тот пошатнулся, – Через неделю результат будет! Ждём!
– Пацаны!, – заговорщически сказал он, – Есть что с собой?, – и оглядел их в поисках сумки, или пакета.
После чего достал из кармана крупную купюру, и сунул ближайшему в ладонь.
– Может, пока за водкой сбегаете?, – предложил он, – Я дома побуду, у меня тут уборка. Берите хорошую, ноль-семь, ну и что-нибудь ещё, на что глаз упадёт.
Сам же, когда они ушли, подбежал к холодильнику, достал оттуда палку сырокопчёной колбасы, быстро и тонко порезав её ножом, разложил фигурной спиралью на большом блюде. Взял с внутренней полки прохладный лимонад собственного производства, и перелил в хрустальный графин. Накрыв стол цветастой скатертью, расставил на нём закуски, рюмки, стаканы, и встал в прихожей, ожидая гостей.
Пили по-походному, стоя, за неимением в квартире нужного количества стульев – но нам ли привыкать. Иван сыпал шутками и тостами, вспомнив их, кажется, все, что когда-либо слышал в жизни. Его ладони, летая над столом, то собственноручно делали гостям бутерброды, то наливали водку, то лимонад из графина. Иван расхваливал всё на свете – стол, чудесный весенний день, гостей, которые вот так вот запросто взяли, и пришли, и смеялся во весь голос, отчего вскоре стали беспрерывно смеяться и его знакомые тоже. «Зря гитару не взяли!», – укорил их Иван, но не расстроился, а улыбнулся. Провожая, он долго тряс руку каждому, и обещал громким радостным голосом вечную дружбу.
В пятницу он выходил из кабинета врача, пряча в нагрудный карман результаты анализов, и обводя победно скорбную очередь взглядом влюблённого шпиона.
Прошёл месяц. Иван лежал на кровати, и почти уже не вставал – рак был скоротечным. Лишь иногда, превозмогая боль, он приподнимался, чтобы помочиться в судно, и осторожно ложился обратно. Пища не лезла уже больше недели – впрочем, и есть не хотелось, и до холодильника он добраться уже не мог. Воду же Иван предусмотрительно поставил на табуретку рядом с кроватью. Он лежал, успокоившись, и вслушиваясь в свой организм – если паниковать, и бояться, боль чувствуется остро, и раздирает на части. Если же прислушаться, можно понять, что жар – это всего лишь тепло, которое растеклось приятно по телу. Боль внутри тела тоже, если думать о ней нежно, становится всего лишь чем-то копошащимся, живущим, и нисколько не неприятным – терпимым, как и всё в его жизни. Пульсируя, и покачиваясь, как на море, уплывало сознание – и провалилось куда-то… Бесконечная и безлюдная палуба стального корабля, качающаяся в такт его тихой боли по океанским волнам – плывёт по ночной качке крейсер системы «Aegis». «Пи-пи-пи», – раздаётся в воздухе тихий сигнал, от которого просыпается массивная труба пусковой установки. Зажужжали электрические механизмы, металл лязгнул о металл – в трубу вывалилась ракета, прокатившись по рельсам. Невидимая, но прочная, как нить, радиоволна, уходила в ночное небо за тысячи километров – туда, где над страной, в которой люди всегда врут, скользил в вышине небесный сателлит, выискивая цель для атаки. Хвост газа, дыма, и огня вырвался из трубы за палубу – ракета выползла наружу, и ушла медленно по воздуху в ночное небо. Иван проснулся, и почувствовал с удивлением, что боли больше нет. «Скоро», – подумал он, – «Ждать осталось совсем чуть-чуть», – и увидел, как в тёмном окне, над крышами домов, растянулся во всю ширину горизонта красный огонь всходящего солнца.
Через неделю соседка вызвала полицию, почувствовав трупный запах из-за двери. Квартиру взломали, врачи вынесли Ивана в закрытом мешке, и положили в машину. Про родственников в городе никто не знал, поэтому похоронили его за государственный счёт на отдалённом загородном кладбище.