Бизнес

       На обочине московской трассы, рассекавшей клубящийся легким туманом сосновый лес, сидели двое. Один – прямо у кромки асфальта верхом на алюминиевой помятой канистре, другой – немного сзади на паре кирпичей, возле которых стояли три литровые банки с клюквой,
       - Коль, у тебя хоть что-то осталось? – спросил второй, глядевший не столько на дорогу, сколько на кучу окурков – его худое скуластое лицо выражало явное уныние, безнадегу и тоску сильно уставшего человека.
       - Да закончились уже давно, – отрывисто бросил первый – невысокий, плотно сбитый мужик по фамилии Терехин.
       Ему явно было не до курева – он не сводил глаз с широкой черной ленты дороги и время от времени нервно прикусывал верхнюю губу. Было с чего – клюкву надо было продать, а за два часа никто не притормозил, не поинтересовался.
       - Жаль, очень жаль, – вздохнул второй и высморкался в грязный платок. – Хоть как бы согреться.
       - Ты, Птаха, лучше пробегись до пригорка, посмотри, не едет ли кто, чем жалелку свою выказывать, заодно и согреешься, – недовольно проговорил Терехин и оглянулся на товарища.
       Невысокого роста, в серой нейлоновой куртке, из которой торчала тонкая и небритая шея, он вправду походил на птицу, одинокую, замерзшую и никому не интересную. Впрочем и фамилия у него была соответствующая – Птахин.
       - Так что, сбегаешь Федь? – смягчил тон Терехин, глядя на его слегка синюшное лицо.  Ему даже стало жалко его. “Совсем замерз, бедняга. И вpравду полдня проторчали, все сигареты выкурили, ничего не продали, денег ни копейки... Тьфу”.
        Впрочем, деньги нужны были не на покупку сигарет или даже водки, а солярки для старенького “Владимирца”, доставшегося приятелям при развале колхоза. На нем они пашут деревенские огороды, возят дрова или доски для построек, чем и живут. Коле на жизнь хватает с трудом – у него мать и жена, дети – взрослые, но у них –  уже свои дети.  Вдовцу Феде по скоромным потребностям денег много не надо, но зная, что другу не просто, он старается участвовать в его начинаниях или “делать бизнес” как говорит тот. Вот и сегодня торчат они на холоде, чтобы вспахать огород односельчанки Епистимьи Лазаревой, когда-то работавшей агроном местного колхоза, а сейчас пенсионерки и их постоянной клиентки.
      - Как думаешь, хоть до обеда продадим? – почти шепотом спрашивает Птахин и смотрит поверх вековых сосен – по их темным вершинам вдруг пробежали золотистые блики.
       Сквозь поредевшие облака мелькнули робкие солнечные лучи и Федя, покосившись на друга вздыхает: может повезет, не зря будет потрачено целое утро.
       Кутаясь в потертую ветровку, Коля также задрал голову и, задумчиво разглядывая облака, ответил:
       -  Хочется больно. Как ты, кстати, с Епитимьей как договорился?
       - Да никак, – вздыхает Федя. – Сам знаешь, как с ней дело иметь. Сказала как отрезала – покупайте саляру за свои деньги, как вспашите, так и рассчитаемся. Вот и все переговоры.
       Лазарева была женщиной прижимистой и неуступчивой, за что ее друзья и окрестили Епитимьей, и являлась предметом постоянного обсуждения и негодования друзей. Особенно, конечно, не любил ее Коля, торговался с ней за каждую сотню. Зная, что может вспыхнуть из-за ерунды, он всегда отправлял Федю к ней на деловые переговоры.
       Сплюнув на землю и все еще не отрывая взгляда от горбатого пригорка, из-за которого могла появиться машина счастья, Терехин и сейчас не преминул пнуть ее:
       - Недаром ее дед был первым кулаком у нас в деревне – копейку лишнюю не  выпросишь. За то, говорят, в Сибирь угодил. Так он и там выжил. Она вся, от пяток до головы, в него пошла... Значит,  не уломал ее на аванс?
       - Нет, – виновато отвечает Федя. – Обещал скидку ей сделать, а она знай одно талдычит –  бизнес есть бизнес.
       - Да такой с ней бизнес, что Лазаря запоешь. Ни в чем уступит, а у самой – денег куры не клюют.
       В голосе Коли послышались и зависть и злость одновременно.
       - А у нас на водку... – поддакнул было Федя и замолчал.
       Привстав и замерев на полусогнутых он, как сторожевая собака, чуть шевельнул своим слегла оттопыренными ушами – через несколько секунд из-за пригорка с гудением и свистом вынырнул огромный черный джип. Птахин задрал руки вверх, словно сдавался. Терехин, подхватив темно-красную банку, поднял ее высоко в воздух, который вздрогнул от свиста и шипения шин по асфальту. Запахло горелой резиной, и тяжелый крузер, клюнув тупой мордой, остановился напротив застывших от нечаянной радости приятелей. Когда тонированное стекло опустилось, из темной глубины кабины вынырнула аккуратно подстриженная шишковатая голова, крепко сидевшая на широких накаченных плечах:
      - Чем, мужички, приторговываем? Ягодкой?
      - Северным виноградом! И даже полезней, чем виноградом – все витамины, минералы и даже антибиотики в одной банке! Никаких таблеток, лекарств и прочей ерунды!  Ешьте клюкву – живите долго!
      Выдав слоган Федя замолчал, довольный собой.  Голова в окне хмыкнула и повернулась назад:
      - Наташ, слыхала? Обещает долгую жизнь. Купить?
      Что ответила Наташа, Федя не понял, так как с надеждой и даже волнением разглядывал крепкий гладкий затылок, равномерно двигающуюся тяжелую челесть возможного покупателя и его черный двубортный пиджак. Тот повернулся, смерил “мужичков” взглядом и спросил:
      - И сколько стоит твоя здоровая жизнь?
      - Недорого, по сто за банку, – торопливо ответил Коля, бросив взгляд на приятеля. – По нынешним ценам – даром.
      - Даром говоришь? Это как бесплатно? Да? – светло-серые, чуть навыкате глаза начали буравить приятелей.
      Коля чуть не поперхнулся от этого неприятного колкого взгляда, он даже на секунду потерял дар речи.
      - Ну, почти. По сто – недорого, – встрял Федя и тоже запнулся.
      - Ну так бы и сказали, что недорого, а то – даром! Сколько там у вас? Три банки? Давай.
      Рука из кабины протянула бело-зеленый пакет. Федя, подхватив банки, подбежал и осторожно одну за другой высыпал их внутрь холодно хрустнувшего пластика.
       - Вот, пожалуйста! – он чуть согнулся, показывая, что все готово и теперь можно расплатиться.
       Пакет исчез внутри машины, следом исчезла и голова. У Феди вдруг мелькнула мысль, что, вот сейчас окно закроется и через несколько секунд джип превратится в пятнышко на горизонте, потом – в точку, и исчезнет. От волнения он даже перестал дышать,  покосился на неподвижного как дорожный столб приятеля и, почувствовав флюиды внезапного страха, исходившие от него, испугался – а если и вправду, ку-ку Федя... Но в этот момент из кожаного нутра кабины появилась светлая стриженая голова, и улыбающаяся миловидная девушка, протягивая маленькую руку, произнесла:
       - Возьмите, ребята. Спасибо.
       Торопливо схватив деньги, Федя как-то боком согнулся в поклоне и пробормотал:
       - Это вам, того, спасибо.
       В то же мгновение джип по-бульдожьи рявкнул и сорвался с места. Не успели приятели вздохнуть, как машина и вправду превратилаясь в темное пятнышко. Федя все еще изумленно и неотрывно смотрел ей вслед, как Коля, смахнув со лба бисеринки неподдельного пота и приходя в себя, то ли спросил, то ли сказал:
       - Ну, что порядок?
       Приятель кивнул, мол, да, и разжал пальцы – на ладони лежала новая лиловая пятисотка.
       - Коль, смотри…
       В туже секунду купюра хрустнула в руках Коли, он задрал голову и начал рассматривать ее на свет. Чуть прищурив глаза, слегка склонив голову к плечу, он с явным наслаждением смотрел на водяные знаки, видимо, наслаждаясь их расплывчатыми завитушками, что в данный момент являлись самой большой и важной определенностью в мире и для него, и для Феди. Он даже цокнул от удовольствия, скомкал купюру пальцами, почему-то понюхал ее и сказал как бы в пространство:
       - Вот, Федя, никакой честный труд не бывает напрасным и всегда достойно вознаграждается.
       Так и не оторвавший взгляд от банкноты, приятель торопливо кивнул и поддакнул:
       - Точно, главное – честный.
       Коля же, закончив манипуляции и торопливо засунув деньги в карман, деловито продолжил:
       - Теперь можно вплотную заняться и нашим бизнесом...
       Солярку купили быстро. По дороге на остановку зашли в магазин за сигаретами и хлебом – в деревне свежий хлеб был не каждый день.
       - Коль, может, четвертинку, – спросил Федя заискивающе, – чтоб согреться, отдохнуть.
       - Тогда из еды только на хлеб хватит.
       - Ну и хорошо. Хлеб ведь всему голова, как говорится. Там еще картошки отварим. У Нюрки огурчиков солененьких сбегаю попрошу…
       - Ага, а она попросит ей налить. И не один раз, – хмыкнул Терехин и в согревающем отказал.
       Федина соседка через дорогу Нюрка была известная в округе любительница заложить. Три года назад после смерти жены Федя загоревал и впал в неизбежный как осенний дождь запой. Тут к нему и пристроилась Нюрка, и Птахин чуть было не перешел к ней жить. Но, как он говорил потом, – Бог уберег. Нюрка никакой меры в питье не знала, и через пару недель Федя, обнаружив, что все его небольшие сбережения уплыли в карманы местных самогонщиков, соседке немедленно дал от ворот поворот. Впрочем, время от времени он помогал ей, если требовалась мужские руки по хозяйству, но больше – ни шагу вперед.
       Трактор стоял на дворе Птахина, ему и занесли канистру, которую он поставил аккуратно в угол на веранде и прикрыл старой фуфайкой.  Федя предложил попить чайку с вареньем – больше у него ничего и не было. 
       - Федя, может, завтра по ягоду пойдем после Епитимьи? – проговорил Терехин, помешивая жидкий чай. –  Говорят, на дальних болотах ее еще больше, чем у нас. Ведрами несут. Сходим, наберем и опять – на дорогу. Бизнес можно неплохой развернуть. Подзаработать.
       Птахин покачал головой – опять таскаться под дождем полдня, а потом можете еще и столько же торчать на трассе, мерзнуть и смолить сигарету за сигаретой! И ради чего? Заработать лишнюю голубенькую! Не, идея ему не близкая.
       - Коль, сколько не трудись, а на джип не заработаешь, – усмехнулся он. – Вот завтра Епитимья заплатит, ну и хватит пока. А там уже и другие начнут распашку, так что с заработком будем.
       Философия Птахина – не париться, жить как живется, а там посмотрим – всегда была источником терок между приятелями.
       - Ну и чем тебе джип не нравится? – взвился Коля. –  Трудились бы больше и жили как люди!  Ездили бы на шикарных тачках, а не тряслись бы на колымагах по разбитым дорогам!
       - Мне его шикарная баба понравилась, – засмеялся Птахин.
       - Вот ты всегда так – вместо конструктива, начинаешь пургу гнать! Чтоб такую бабу иметь, надо знаешь сколько бабла?
       - Чтобы иметь бабу, нужно другое. Все остальное лишь атрибуты, начиная с денег.
       - Ну и дурак ты, Федя! – заключил Коля. – Так ты свою жизнь возле Нюрки и закончишь.
       - Ну ладно, – примирительно пробурчал Федя. – Нюрка, тоже ничего.
Отвернувшись, он начал рассматривать желтые потеки на обоях – крыша, кажется, прохудилась, и вправду деньги нужны. Да и Коляна можно понять – бъется мужик, внуки растут, надо и вправду потрудиться...
       Покончив с чаем и договорившись начать завтра вспашку пораньше, мужики разбежались…
       На следующее утро, что выдалось совсем солнечным и ясным, Коля уже в седьмом часу торопливо вбежал на подгнившее крыльцо птахинского дома и постучал в давно некрашеную дверь. Прошло с полминуты, но ни скрипа  половиц, ни шарканья ног, ни покашливания на веранде на раздалось. Через минуту пошли в ход не только кулаки, но и ноги, так что щеколда с той стороны заскрипела,  почти завизжала. Эффект однако был по-прежнему нулевым. В сердцах ругнувшись, Коля заглянул внутрь сквозь мутноватое окно – на металлической высокой кровати, стоявшей в дальнем углу горницы, лежало нечто кучкообразное, похожее на ватное одеяло, из под которого торчали ноги в дырявых носках.
       Коля вдруг почувствовал беспокойство. “Может, с сердцем что? И что сейчас делать? Дверь вышибать?” Терехин оглянулся – деревенская улица была по будням пустой и вымершей. “Вот незадача какая,” – крякнул он и, прижавшись лбом к холодному стеклу, опять стал с замиранием сердца рассматривать лежащее на кровати тело.
        “Может, все-таки живой?! Спасать надо!” – мелькнуло у Коле в голове.
Костяшки терехинских пальцев лихорадочно запрыгали по тонко зазвеневшему стеклу.  Тут левая нога вдруг шевельнулась и свесилась с края кровати. Через пару секунд приподнялась и застыла недозревшей тыквой рыжая копна Федькиной голова.  Она покачалась и слегка повернулась в сторону окна. Коля понял, что вчера приятель принял на грудь. “Хоть соляра-то цела?” – со страхом подумал он, оглядывая комнату...
       - Где соляра?! – во всю глотку заорал он, увидев на пороге сильно помятое лицо Птахина с фиолетовым фингалом под правым глазом. – Что делать сейчас будем?
       Ошарашенный криком друга, мотая гудящей с похмелья головой Федя виновато понурил голову и просипел:
       - Как что? Пахать.
       Коля, отпихнув приятеля, решительно прошел на веранду:
       - Где солярка?
       - Да вон стоит твоя солярка, – пробурчал Федя и, развернувшись, пошел в комнату.– Не пропил и не выпил.
       - Не хватало, чтобы ты еще ее выпил, –  проговорил, успокаиваясь, Коля. – Давай, собирайся.
       - Не гони, видишь, страдаю – голова болит, – ответил Птахин и осторожно  потрогал подбитый глаз. – Нюрка вчера поставила.
       - ?
       - Когда ты ушел, она стучится, мол, говорит, сегодня тоже банку клюквы продала, и прикупила вот бутылек. Ну, говорит, составь компанию…
       Уже окончательно пришедший в себя Коля понимающе кивнул:
       - Значит, поссорились…
       - Сам, Коль, знаешь, она, когда выпьет, начинает все приставать, мол переезжай ко мне жить, вдвоем, говорит, будет веселее. Я ей сказал, чтоб тему сменила, так она  сразу в морду. Ну, а я – ей.
       Федя извиняющеся посмотрел на приятеля, потом на спрятанную под фуфайкой канистру и закончил:
       - Может, с Епитимьей договоримся на после обеда? Голова так трещит…
       Коля недовольно мотнул головой:
       - Нет, Федь, давай уж напряжемся. Бизнес есть бизнес. Вот и за клюквой  надо сходить, а то видишь уже и конкуренты появились...
       Епитимья их уже поджидала – высокие ворота были открыты, собака посажена на цепь.
       - Так, Терехин, – громко проговорила она, спокойно перекрывая тарахтенье трактора, – ты, пожалуйста, смотри осторожней, не увязни – в Медведке воды по край. Я за лишние труды платить не собираюсь.
       Лазаревский огород граничил с ручьем, периодически весной и осенью становившимся небольшой речушкой. Каждый год Коля пытался уговорить Епистимью отступить от берега, опасаясь, что трактор застрянет в вязкой земле. Та однако настаивала, чтобы пахали как можно ближе к воде, дескать, картошка там растет особо крупная.  Споры с ней ни к чему и не приводили и друзьям приходилось смиряться...
       Работа пошла быстро. Начали пахать сверху и уже часа через два осталось только неширокая полоса вдоль берега. Докончив борозду, Коля  приглушил трактор, вышел из кабины и закурил. Глубоко затянувшись, он сочувственно поглядел на сгребавшего в кучи картофельную ботву помятого Федю.
       - Коль, может, ну ее сегодня клюкву? – спросил тот, вытирая потный лоб. – Чего-то я притомился.
       - Ну, да, –  усмехнулся приятель, – после литры на двоих, а то не устанешь. Столько раз стакан подымал?
       - Ладно тебе подкалывать – с кем не бывает,– примирительно ответил Птахин. – Ты лучше посгребай эту ботву, а я допашу остаток. А то совсем умаялся с этими граблями.
       - Хорошо, допахивай. Только поосторожнее, не рви, а то увязнешь, – сочувственно кивнул Терехин
       Через полчаса была проделана последняя борозда, Федя приглушил мотор и закурил, откинувшись на спинку сиденья, наслаждаясь окончанием работы и уже предвкушая заслуженный отдых и вознаграждение.
       - Ну, вот и закончили, – сказал Коля и сгреб в кучу последние ломкие стебли. – Так, я пошел к Епитимье за честно напаханными, а ты потихоньку выруливай к воротам.
       Докурив сигарету, Федя потянулся и, резко отпустив сцепление, газанул. Увы, трактор дернулся и заглох. “Так, приехали!”  Открыв дверку и наклонившись, он увидел, что левое колесо увязло во влажном грунте. Птахин попытался дать задний ход и с разгону рвануть вперед, но все были бесполезно – колесо уже село в грязь почти по ступицу.
       - Застрял, да?  – похрустывая новыми купюрами, подошедший Терехин недовольно посмотрел на Федю и сплюнул:  – Ну ты и мудё. Говорил же...
       - Ну, чего ты сразу... – буркнул тот в ответ.
       Он, конечно, мог сказать типа что “бывает,” но понимал, что можно и схлопотать в ухо – когда дело касалось денег Коля бывал резок. Птахин шмыгнул носом и отвернулся. Обойдя трактор, Коля еще раз и уже со злостью сплюнул, достал металлический ящик с инструментами и, сунув его приятелю, грубо скомандовал:
       - Ну, давай, отцепляй плуг!
       Перемазавшись вязкой слоистой грязью и кое-как справившись с плугом, Птахин обкопал колесо, и подсунул под него – спасибо ей! – выделенные Епитимьей старые доски и обломки кирпичей. Но едва Терехин попытался тронуться, как доски треснули, обломки ушли в грязь, а “Владимирец”, дернувшись, жалобно чихнул и заглох.
       - Вот, Коль доски гнилые, надо ж... – испуганно пробормотал Птахин и, отступив на всякий случай от трактора на пару шагов, спросил:– Что Коль? Еще раз попробуем?
       - Сам ты гнилой, – прошипел  Коля, стукнул кулаком по рулю и даже не посмотрел на скукожевшегося товарища.
       Томимый явным желанием отвесить ему оплеуху, Терехин дрожащими руками достал  пачку “Примы” и закурил. “Сейчас так ухайдокаешься, что и до дома не доползешь. Не до клюквы будет. Вот ведь свинью подложил,” – жадно затягиваясь, он покосился на приятеля. Тот, почувствовав, что теперь все наверняка закончится рукоприкладством, распрямился , поспешил обойти трактор с другой стороны. Через минуту голова Птахина показалась из-за кабинки:
       - Коль, а может того, поддомкратить, приподнять его чуток. Глядишь и пойдет, зараза.
       - Хрен твой... – не закончил Терехин и, швырнув окурок на землю, вылез из кабины. – Домкрать.
       Суетливо кивая приговаривая “щас-щас”, Федя достал из-под сиденья ржавый домкрат, выбрал и подсунул под него более-менее прочный кусок доски и начал потихоньку поднимать левое колесо. Доска потрескивала, железо поскрипывало, но шина в комках жирной речной грязи начала медленно вылезать из ямы. Терехин нагнулся и стал подсовывать кирпичи и доски. Впрочем, провозились они еще с полчаса и оба порядочно устали.
      Когда, наконец, яма под колесом была ликвидирована,  подошла Епитимья и предложила немного подтолкнуть.
      - Спасибо, Епистимьюшка, – обрадованно закивал Федя и с готовностью подвинулся.
      Терехин же, хмыкнув, покачал головой и завел мотор. Под пошептывание быстро перекрестившегося Птахина трактор осторожно тронулся с места и медленно выполз из хлюпающей водой ямы..
      С Епистимьей попрощались по-соседски, почти сердечно, правда, от предложения попить чайку отказались. Получив деньги, Федя пожал своей перепачканной ладонью такую же Колину и хотел было сказать, что сегодня после обеда готов сходить на болота. Но Терехин, спрятав свою долю в карман, пробурчал: “пока, увидимся” и, не оглядываясь, направился на нижний конец деревни, где, не доходя полусотни метров до трассы, стоял его почерневший от времени пятистенок.
      Проводив взглядом его согнутую спину, Птахин постоял, повздыхал и влез в кабинку трактора. “Ну и хрен с тобою и твоим бизнесом,– подумал он, отпуская сцепление. – Лучше пойду, прикуплю бутылек и навещу Нюрку. Мы и без вашего бизнеса проживем”.