«МЫ МЕНЯЕМ ДУШИ, НЕ ТЕЛА»
Долгое время имя поэта Н. С. Гумилева вообще не упоминалось в нашей печати. А если упоминалось, то непременно сопровождалось бранными словами: аристократ, монархист, милитарист. Некий А. Волков даже написал книжку «Поэзия русского империализма», где главное место отведено, разумеется, Гумилеву. Это было в 30-е годы. Потом его предпочитали просто замалчивать, будто не существовало такого поэта. Литературовед В. Н. Орлов, один из немногих, кому в 70-е годы позволялось что-то писать о поэтах серебряного века, высказывался о нем весьма пренебрежительно: «Гумилев упрямо, с вызовом творил некий искусственный, бутафорский мир, населяя его бесплотными, фантастическими персонажами, и очень долго знать ничего не хотел о России, о русской жизни». В стихах молодого Гумилева действительно много декоративного, трескучего. Но нельзя не вспомнить утверждение М. А. Волошина, что, если поэт не перестает писать стихи, он хоронит в себе, по крайней мере, четырех разных поэтов. Меняется человек – и меняется его словарь, манера письма, система образов.
Каким он был на самом деле? В любом случае отвергнем то, что наговорили в прошлые годы о его «аристократизме» и «монархизме».
Н. С. Гумилев родился в Кронштадте, где отец его был военно-морским врачом, выслужившим за долгую службу потомственное дворянство. Предки поэта были скорей всего из духовного сословия. На это указывает и фамилия (он всегда называл себя «Гумилёвым», изменив ударение в фамилии, а отец, по свидетельству современников, произносил ее «Гумилев», от латинского «humilis». Мода на латинизированные фамилии была исключительно у священнослужителей). Какой уж тут аристократизм! Правда, молодой Гумилев любил говорить: «У нас в имении», но это как раз признак не аристократа, a parvenu, выскочки. В поэте всю жизнь было что-то детское; по его собственному слову, ему всегда было 14 лет, отсюда и инфантильное стремление чем-то поразить, выдвинуться.
Характерен эпизод, рассказанный им Ирине Одоевцевой. Однажды понравившаяся ему гимназистка предложила ответить на обычные для девичьих альбомов вопросы: ваш любимый цветок, дерево, блюдо, писатель. Другие писали что-то ординарное, но только не Гумилев. Он написал: цветок – орхидея, дерево – баобаб, блюдо – канандер, писатель – Д'Аннунцио (кстати, вряд ли он тогда видел орхидеи и баобабы, это ведь много позже он объездил всю Африку). Придя домой, будущий поэт радостно похвастался маме, Анне Ивановне, своей находчивостью. Та удивленно спросила: «Коленька, а что за блюдо – канандер? – Ну как же ты, мама, не знаешь, это такой вкусный сыр! – Так не канандер, Коленька, а камамбер». Коленька был готов провалиться сквозь землю, вся любовь к этой девушке моментально испарилась, хотя она вряд ли догадалась, что это за загадочное блюдо.
Таких «канандеров», увы, в поэзии раннего Гумилева можно при желании отыскать немало. Что же касается монархизма, то эта идея не была близка кругу поэтов серебряного века. На чем же основывались послереволюционные критики? На том, что в карточной игре называется передергиванием – приемом шулеров.
Цитируется четверостишие:
Манит прозрачность глубоких озер, –
Смотрит с укором заря.
Тягостен, тягостен этот позор –
Жить, потерявши царя!
И не принимается во внимание, что это стихи 1908 года и, следовательно, к убиенному царю не имеют ни малейшего отношения, а кроме того, они называются «Воин Агамемнона». Это греческий воин скорбит о своем полководце, вернувшемся домой и зарезанном собственной супругой. «Царем» греческого басилевса можно назвать лишь с большой долей условности.
Не берусь судить, что Гумилев думал о гибели царской семьи после 1918 года, потому что в стихах его это не отразилось.
Вот так создаются искаженные представления о творчестве и личности большого поэта, чья судьба стала легендой. Сейчас литературоведы разыскали первое опубликованное стихотворение Гумилева: «Я в лес бежал из городов» (газета «Тифлисский листок». 1902. 8 сентября). В сборники его поэт не включал. Гумилев оказался в Тифлисе вместе с родителями, потом они переехали в Царское Село. В Николаевской гимназии Царского Села, где Гумилев учился, директором и учителем был И. Ф. Анненский. Учитель и ученик оценили друг друга. Сборник Гумилева «Колчан» открывается стихотворением «Памяти Анненского».
К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз, пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространство безымянных
Мечтаний – слабого меня…
…
Первый сборник стихов Гумилев выпустил еще будучи гимназистом, в 1905 году. Сборник назывался пышно: «Путь конквистадоров». Потом поэт никогда не включал стихи из этой книги в другие свои издания, за исключением нескольких. Ядовитый Борис Садовской, вообще не жаловавший Гумилева, недоумевал: «Конквистадор в поэзии – это все равно что спортсмен в религии». И в следующем сборнике, в «Романтических цветах» (1908), слишком много декоративной мишуры, но эту книгу поэт все-таки считает своей первой.
После окончания гимназии в 1906 году родителям Николая Степановича удалось отправить сына в Париж изучать в Сорбонне старофранцузскую литературу. Ничего он там не изучил, зато выпустил тоненький журнал «Сириус». Вышло три номера, наполненные стихами самого Гумилева под разными псевдонимами. Это обстоятельство использовал в 1929 году, когда имя Гумилева было неупоминаемым в печати, поклонник и биограф поэта Павел Лукницкий. На титульном листе книги стихов Лукницкого стояло: «Светлой памяти Анатолия Гранта». Никто не знал, что Анатолий Грант – один их парижских псевдонимов Гумилева.
Гумилев посещает в Париже излюбленные места времяпрепровождения богемы, где знакомится с несколькими французами, предложившими ему посетить Африку. С ними он и поехал в Англо-Египетский Судан, как тогда называли эту страну. С тех пор Африка надолго поселилась в его стихах.
В это время он ощущает себя учеником Брюсова. Первое издание «Жемчугов» имело посвящение «Моему учителю Валерию Брюсову». Позже, когда он решил возглавить новое направление, поэт это посвящение снял. Но во многих стихах «Жемчугов» прослушиваются брюсовские интонации:
Твой лоб в кудрях отлива бронзы,
Как сталь, глаза твои остры,
Тебе задумчивые бонзы
В Тибете ставили костры.
Когда Тимур в унылой злобе
Народы бросил к их мете,
Тебя несли в пустынях Гоби
На боевом его щите.
И ты вступила в крепость Агры
Светла, как древняя Лилит,
Твои веселые онагры
Звенели золотом копыт.
Не правда ли, нечто вполне брюсовское: и его любовь к экзотическим названиям и диковинным словам, и многое другое; но со следующего четверостишия картина меняется:
Был вечер тих. Земля молчала,
Едва вздыхали цветники,
Да от зеленого канала,
Взлетая, реяли жуки.
Здесь уже проявляется стереоскопическое зрение поэта и, главное, легкое дыхание, которого у Валерия Яковлевича и раньше не было, а к 10-м годам не стало совсем. Ориентация на живопись уже предвещала, что скоро Гумилев возглавит свой акмеизм.
«Аполлон», в котором стал сотрудничать Гумилев, образовался как вполне символистский журнал. Поэт печатает там и стихи, и критические «Письма о русской поэзии». Он не прошел мимо почти ни одного сколько-нибудь заметного поэтического сборника и всем воздал по заслугам. О поэтах крупных он нашел очень точные слова, например о Цветаевой, тогда совсем еще юной: «Здесь инстинктивно угаданы важнейшие законы поэзии...» А вот о книге Николая Морозова «Звездные песни»: «...с горьким упреком хочется сказать этому герою наших дней, шлиссельбургскому узнику и врагу царей от лица оплеванной справа, попрекаемой слева, робко притаившейся современной русской поэзии:
"Зачем вы посетили нас
В глуши забытого селенья?.."»
В начале критической деятельности поэта не все воспринимали его манеру письма. Вячеслав Иванов считал его недостаточно образованным и удивлялся, как мог С. К. Маковский поручить ему вести критический отдел. С годами В. И. Иванов переменил свое отношение к Гумилеву и в 1935 году в предисловии к сборнику И. Голенищева-Кутузова назвал его «нашей погибшей великой надеждой». Постепенно журнал стал цитаделью акмеизма.
С «Аполлоном» связана и последняя в истории дуэль между поэтами. В Феодосии жила учительница Елизавета Ивановна Дмитриева. Она писала стихи, рассылала их в разные редакции, в том числе и в «Аполлон», но их нигде не печатали. Добрый М. А. Волошин, очень любивший всякие литературные розыгрыши и мистификации, придумал для нее экзотический псевдоним «Черубина де Габриак» и различные детали для писем: бумагу с золотым обрезом, засушенные цветы. В загадочную «Черубину» все заочно повлюблялись, но она только говорила с С. К. Маковским по телефону, а на глаза никому не показывалась. Успели напечатать немало ее стихов, но, в конце концов, мистификация была случайно разоблачена. Гумилев, знакомый с Е. И. Дмитриевой, всю эту историю знал. Он позволил себе резко отозваться о «Черубине», за что Волошин вызвал его на дуэль. Обстоятельства вызова были достаточно любопытны: художник А. Я. Головин, чья мастерская помещалась под самой крышей Мариинского театра в Петербурге, созвал всех литераторов круга «Аполлона», чтобы написать их групповой портрет. Именно там огромный Волошин подошел к щупловатому Гумилеву и дал ему пощечину. Послышался голос И. Ф. Анненского: «Достоевский прав – у пощечины мокрый звук». (Акустика в «барабане» Мариинского театра великолепна и по сей день). Гумилев, побледнев, сказал: «Я пришлю секундантов». Обязанности секундантов исполнили М. А. Кузмин и Е. А. Зноско-Боровский. Дуэль происходила на Черной речке, там, где стрелялся А. С. Пушкин. К счастью, на этот раз никто из участников не пострадал.
В 1910 году в жизни Н. С. Гумилева произошли два знаменательных события: во-первых, Анна Ахматова, к которой он безуспешно сватался несколько раз, наконец стала его женой; во-вторых, вскоре после этого он уехал в Африку, в Абиссинию (сейчас мы называем эту страну Эфиопией). От природы Гумилев не был крепкого телосложения, но он беспрерывно закалял себя и смело устремлялся навстречу любой опасности. Сохранилось одно из его африканских писем, адресованное М. А. Кузмину: «Вчера сделал 12 часов (70 км) на муле, сегодня мне предстоит ехать еще 8 часов (50 км), чтобы найти леопардов. Я в ужасном виде: платье мое изорвано колючками мимоз, кожа обгорела и медно-красного цвета, левый глаз воспален от солнца, нога болит, потому что упавший на перевале мул придавил ее своим телом. Но я махнул рукой на все. Мне кажется, что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом».
Стихи об Африке составили сборник «Шатер». Многие из них энергичны, например:
Здравствуй, Красное море, акулья уха,
Негритянская ванна, песчаный котел!
На утесах твоих, вместо влажного мха,
Известняк, словно каменный кактус, расцвел.
…
И ты помнишь, как, только одно из морей,
Ты исполнило некогда Божий закон –
Разорвало могучие сплавы зыбей,
Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.
Очень удались Гумилеву стилизации абиссинских песен, особенно «Пять быков». В 1913 году поэт еще раз побывал в Африке – в Сомали. Как только началась первая мировая война, он пошел добровольцем (по тогдашней терминологии, охотником) в лейб-гвардии уланский полк. По чину своему он был вольноопределяющимся, то есть солдатом с образовательным цензом, имеющим право на производство в офицеры. Очень быстро поэт заслужил два солдатских Георгия. Этот орден давали только за боевые заслуги.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.
Один из Георгиев Н. С. Гумилев получил за то, что вынес пулемет из-под огня противника, а другой – за глубокую разведку в тылу врага. В марте 1916 года его произвели в прапорщики (тогда младший офицерский чин), а в сентябре – в корнеты (установлено Р. Д. Тименчиком). В этом же году он был переведен из уланов в гусары и определен в 5-й Александрийский полк (так называемых «черных гусар»).
Полк направлялся к месту своего назначения в Виндаву (теперь – Вентспилс). Именно тогда и родилось у Гумилева стихотворение «Рабочий», которое потом, как всегда передергивая, недобросовестные критики пытались проецировать на его будущую судьбу.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Знал, мол, что погибнет от рабочей пули... Но, во-первых, он погиб не от рабочей пули, а, во-вторых, написанное в 1916 году стихотворение отражает чувства офицера, едущего на передовую, видящего готические строения Вентспилса, похожего на немецкие городки, и при этом воображающего себе немецкого рабочего, который отливает для него пулю. За всю войну ни одна пуля не задела его. Но поэты все-таки пророки. Ведь еще в «Романтических цветах», задолго до войны, среди стихов не самой высокой пробы попадается прекрасное стихотворение «Выбор», заканчивающееся словами:
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право –
Самому выбирать свою смерть.
Он мог погибнуть в Африке, мог на войне! Не погиб. Потом уже Она выбрала его. Сейчас трудно представить, что даже его храбрость на войне, его желание защищать Россию от её исконного врага бесстыдные люди смели ставить ему в вину, обзывая его «милитаристом» и «империалистом».
Военные стихи все в сборнике «Колчан». Не было бы их, не было бы военной поэзии и Н. Тихонова, и К. Симонова, и других поэтов. Кстати, Гумилев говорил: «Лет через двадцать немцы опять нападут на нас. И я опять пойду защищать Россию». Первое, увы, сбылось. Второе – не сбылось. Не по его вине. А из военных стихов потом произвольно вырывали кусок и на его основании делали предвзятый вывод.
И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны.
Но эти же стихи кончались так:
Но тому, о Господи, и силы,
И победы царский час даруй,
Кто поверженному скажет: «Милый,
Вот прими мой братский поцелуй!»
Так что напрасно В. Н. Орлов писал: «Воспевание империалистической бойни, развязанной международными толстосумами, является тяжким грехом Гумилева...»
Ничего он не воспевал, кроме защиты родины. И если его порой называли «русским Киплингом», то это лучше считать комплиментом. Сравнение с Киплингом никого не может унизить. Но, между прочим, наглядевшись вдоволь на эту самую войну, Гумилев уже по-другому писал о ней:
И год второй к концу склоняется,
Но так же реют знамена,
И так же буйно издевается
Над нашей мудростью война.
Вслед за ее крылатым гением,
Всегда играющим вничью,
С победной музыкой и пением
Войдут войска в столицу. Чью?
И сосчитают ли потопленных
Во время трудных переправ,
Забытых на полях потоптанных
И в громких летописях слав?
Когда война уже захлебывалась, когда разваливались и фронт, и тыл, Гумилев подал рапорт, чтобы его перевели в корпус генерала М. А. Занкевича, который должен был через Салоники ударить в тыл врага. Его ходатайство было удовлетворено. Поэт выехал в Париж, где формировался корпус, но в Салоники не попал, так и застрял в Париже. Там он общался с художественной богемой и, как полагается поэту, влюбился. Любовь была, увы, безответной, но ею продиктован целый сборник «К синей звезде».
О, как божественно соединенье
Извечно созданного друг для друга!
Но люди, созданные друг для друга,
Соединяются, увы, так редко.
Мы знаем о предмете его любви не слишком много. Ее звали Еленой. Гумилева она не любила и вскоре вышла замуж за американца, что отразилось в трехстишии:
Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца.
Зачем Колумб Америку открыл?
Считалось, что Гумилев не принял Октябрьской революции. Может быть. Но в 1918 году, находясь в Европе, он тем не менее устремился в Россию – через Англию, через минированное Северное море – и оказался наконец в Петрограде.
В это время М. Горький развернул бурную деятельность, пожелав чуть не всю европейскую литературу сызнова перевести на русский язык и издать. Кому переводить, проблемы не возникало: Петроград был переполнен квалифицированными переводчиками. Включился в эту работу и Гумилев. Кроме того, он носился по городу, читая всяческие лекции, вел студию молодых поэтов. Об этом периоде его жизни красочно рассказано в книге И. Одоевцевой «На берегах Невы». По ее словам, Гумилев не собирался разводиться с Ахматовой, оставлять жену и сына. Это она заявила ему, что намерена выйти за В. К. Шилейко (талантливый ассириолог, востоковед). Поэту ничего не оставалось, как сказать, что он тоже хочет жениться на другой. Этой другой была Анна Николаевна Энгельгардт, дочь профессора. От этого брака родилась дочь Леночка. Меня часто спрашивают на лекциях о судьбе дочери Гумилева: о сыне писали много, он известен сейчас всей России, а вот о дочери нигде никаких упоминаний не было. Сейчас точно известно: и Леночка, и ее мать погибли в 1942 году во время блокады Ленинграда.
А тогда, в 20-е годы, Гумилев переводит французских поэтов, создает и собственные стихи, вошедшие в сборник «Огненный столп». Переводчиком он был, честно говоря, средней руки, а вот стихи – великолепны. Исчезла претенциозная декоративность, в стихах появились сила и глубина. Кто знает, каких высот он достиг бы, не прервись его жизнь так трагично.
В «Огненном столпе» что ни стихотворение, то шедевр. Э. Ф. Голлербах в рецензии на эту книгу писал: «Настойчиво и неуклонно завоевывал он стих и, надо признать, завоевал». Думается, что, если бы Гумилев не написал ничего, кроме «Памяти», «Слова» и «Шестого чувства», он все равно остался бы в русской поэзии навеки.
Конечно, и в этом сборнике попадаются «канандеры», вроде «пэра... Круглого Стола» («Лес»), но в целом «Огненный столп», без сомнения, – высшее достижение Гумилева. И, как ни странно, в сборнике уже нет никакого акмеизма; можно сказать, что поэт вернулся в лоно символизма.
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что слово это – Бог.
Это была последняя книга Гумилева.
3 августа 1921 года В. Ф. Ходасевич навестил Гумилева в его комнате в «Доме искусств». Поэт был весел и все повторял, что ему суждено прожить до 90 лет. Этой же ночью его арестовали. Жить ему оставалось ровно три недели. Сейчас историки склонны считать, что пресловутого «Таганцевского заговора» не было вообще. Просто петроградская ЧК прохлопала настоящий мятеж – в Кронштадте и, чтобы как-то реабилитировать себя перед Ф. Дзержинским, создала дутое дело.
Исследователям, в частности С. П. Лукницкому, удалось получить «Дело Гумилева». В нем не оказалось ничего. Пустые страницы. Тем не менее 25 августа 1921 года на станции Бернгардовка расстреляли 60 человек, в том числе 12 женщин. В этой группе был и Н. С. Гумилев.
В августе 1996 года исполнилось 75 лет со дня его безвременной гибели. Долгое молчание (65 лет!) скрывало правду о жизни и судьбе Н. С. Гумилева. Сейчас опубликованы и проза его, и даже считавшиеся потерянными африканские дневники. Стало ясно, какого человека мы потеряли – путешественника, воина, поэта.
Литература
1. Берберова Н. Н. Курсив мой. – М.: Согласие, 1996.
2. Гумилев Н. С. Драматические произведения. Переводы. Статьи. – Л.: Искусство, 1990.
3. Гумилев Н. С. Стихотворения и поэмы. – Л.: Советский писатель, 1988.
4. Гумилев Н. С. Проза. – М.: Современник, 1990.
5. Евтушенко Е. А. Возвращение поэзии Гумилева // Литературная газета. 1986. № 20. 10 мая.
6. Карпов В. В. Поэт Николай Гумилев // Огонек. 1986. № 36.
7. Лукницкая В. К. Николай Гумилев. – Л.: Лениздат, 1990.
8. Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. – Спб.: Наука, 1994.
9. Николай Гумилев в воспоминаниях современников: Репринтн. изд. – М.: Вся Москва, 1990.
10. Николай Гумилев. Pro et contra. – Спб.: Изд-во Русского христианского гуманитарного ин-та, 1995.
11. Орлов В. Н. Перепутья. – М.: Художественная литература, 1976.
12. Павловский А. И. Николай Гумилев // Вопросы литературы. 1986. № 10.
13. Примеров Б. Вступит. статья к публикации стихов Н. С. Гумилева //Литературная Россия. 1986. № 15.
14. Терехов Г. А. Возвращаясь к делу Н. С. Гумилева // Новый мир. 1987. № 12.
15. Ходасевич В. Ф. Дом искусств // Книжное обозрение. 1988. № 30. 22 июля.