Дант и его век
Исследование о Божественной Комедии,
Адъюнкт-Профессора С. Шевырева
ОТДЕЛЕHИE III
ДАНТ–ФИЛОСОФ
Учение Данта, извлеченное из Божественной Комедии
Descriver fondo a tutto I’universo,
Dell ’Inferno. Canto XXXII.
Изложив подробно Божественную Koмедию Данта, рассмотрим значение оной в трояком отношении: как полную систему мiроучения и наук XIII и XIVвека, как особый художественный тип в Истории Поэзии, и как решительное проявление языка Италиянского. Рассмотревши таким образом Поэму Данта, мы увидим в нем самом философа, художника и творца языка Италиянского.
*
Если мы вникнем в направление ума человеческого, каким оно было в тринадцатом веке, во всех стихиях нравственной жизни нашей: то увидим, что это направление было преимущественно Богословское. Зародыша ему должно искать в самых отдаленных веках средней эпохи человечества. Первый свет наук блеснул при Карле Великом, вызванный на время его державною властию; но деятельность Карла имела одностороннее направление. Школы учреждались для духовенства. Словесностью занимались только для разумения книг Церковных; Музыкою для Церковного пения. Неутомимо переписывались Библии, Евангелия, Служебники, Молитвословы. Первый ученый Карлова века, Алкуин, был Богослов. - Но и сей мгновенный свет угас. Девятый и десятый век дремали бездейственно. Какая мысль, в сем последнем веке, сковывала все нравственные силы Христианского человечества и держала их в праздном оцепенении? Ложно-понятое место из Апокалипсиса, из коего извлекали ученые оракулы века, что в полночь 31 Декабря 1000 года раздастся глас трубы суда Божия - и человечество кончит бытие свое. Сия мысль была общею всему Христианскому мipy. Мог ли человек дерзать умом своим вперед, когда вся жизнь его и его потомства ограничивалась несколькими годами, да и те он должен был употребить на спасение души своей; когда всякую минуту ждал он с неба голоса, который уничтожит его бытие? Вся нравственная потребность ума человеческого должна была ограничиваться тогда чтением книг Священного Писания. Можно сказать, что с первым днем XI столетия, с первою минутою после роковой полуночи, когда ею обличилось лжепророчество, когда возникла первая надежда на дальнейшую жизнь, - рассвел и первый луч просвещения. - Первые ученые XI века суть Ланфранк и Ансельм, Богословы. Особенно последний прославился тем, что применил к Феологии схоластическую Диалектику. Лейбниц утверждал, что Декарт от него заимствовал свое доказательство бытию Божию посредством идеи о бесконечном. Характер учености XII века есть тот же: Петр Ломбардец издал в сем веке полную систему схоластического Богословия. В сем же столетии, Св. Доминик, силою науки и ученой проповеди, и Св. Франциск, силою примера и жизнеотвержения, основалидва мощных Ордена для поддержания власти Папской, которую еще в прошлом веке утвердил Папа Григорий VII. Сии монашеские Ордена поглощали всю ученость века. В XIII столетии, наконец, о коем мы должны говорить преимущественно, Фома Аквинский, Доминиканец, и Бонавентура, Францисканец, преподававшие Богословие в Париже, были также первыми учителями своего века. Фому Аквинского Фонтенель именует Декартом XIII столетия.
Семью науками ограничивался тогда курс знаний человеческих. Сия седмерица разделялась на две части: Trivium и Quadrivium. Triviumзаключал Грамматику, Риторику и Диалектику. Сиитри науки вместе составляли курс Ифики Алкуиновой. Quadrivium, в котором находились четыре главные части Алкуиновой Физики, содержат Арифметику, Геометрию, Музыку и Астрономию, или правильнее Астрологию. Но все сиинауки были только приготовительным учением к науке высшей, к Богословию, которое след. почиталось главою всех знаний человеческих (1) . Весьма замечательно содержание Энциклопедической книги Брунетто Латини, учителя Данта, под заглавием: Сокровище. Первая часть объемлет пять книг: 1) Историю Ветхого и Нового Завета; 2) Историю Нового Завета до времен самого Автора, с описанием стихий и неба; 3) Географию; 4 и 5) о рыбах, змеях, птицах и животных вообще. Вторая часть объемлет в 6 книге Ифику Аристотеля и в 7-ой рассуждение о пороках и добродетелях. Это есть сокращение из Плиния и Аристотеля под фирмою Библии.
Рим,трон Папы, долго был средоточием духовного владычества мipa, к которому все прочие власти тяготели. Власть Императорская, в лице Карла Великого, сначала оперлась на духовную - и оне взаимно усиливали друг друга. Но скоро сии разнородные стихии должны были прийти в раздор, когда каждая из них захотела царствовать исключительно. Императорская порфира, в лице Генриха IV, лежала в прахе у Папского престола. Папы сами, злоупотреблением власти и личными пороками, сокрушали свои силы. Но идея единства духовного владычества, краеугольный камень Западной Церкви, была тверда. Современный политический вопрос о том - кому самодержавствовать: Папе ли, самодержцу духовной власти; Императору ли, самодержцу светской, - сей вопрос, выражавшийся в раздоре Гвельфов и Гибеллинов, был в начале своем, в главной мысли, неизбежно Богословским вопросом. Публицисты сего времени, писавшие о нем, должны были ссылаться на слова Священного Писания, прибегать к утонченностям Богословской Диалектики. Пример этому видим в политическом Рассуждении Данта о Монархии. Таким образом в политику сего времени непременно входило Богословие: не видим ли мы отселе, что оно не могло быть наукою сухою, исключительным предметом занятий ученых, когда от разрешения его вопросов зависело разрешение первого вопроса жизни? Всякой гражданин всем бытием своим участвовал в этом вопросе; всякому, имевшему мнение и желавшему действовать, должно было сделаться или Гвельфом или Гибеллином, так как Англичанину следует непременно быть или Вигом, или Тори. - Богословское значение сего спора выражается и в Поэме Данта: Фарината, вождь Гибеллинов, и Кавальканти, вождь Гвельфов, поставлены им в числе эресиархов (начальников сект религиозных).
Вся Италия была раздроблена на кучи мелких эгоизмов. Все кипело раздором: город с городом, семья с семьею,члены семьи между собой, человек с человеком враждовали. До сих пор во Флоренции дворцы, в роде замков, свидетельствуют о сих временах Италии. Ни одна страна в Европе не представляла такого раздробления, как Италия. Дант, в своей Поэме, превосходно изобразил ее состояние, ему современное, по случаю радостной встречи Виргилия с своим соотчичем, Сорделло, следующими словами: «О рабыня Италия! гостинница скорби, корабль без кормчего в великую бурю, не владычица областей, а место разврата! Сия благородная душа (2) , при одном сладком имени родной земли, бросилась праздновать пришествие своего соотчича. А ныне, в тебе, твои живые не могут жить без войны и один грызет другого, несмотря на то, что их разделяет одна стена или ров. Взгляни на свои пристани, взгляни в свое лоно: есть ли хотя одна часть в тебе, вкушающая мир?». - Дант видел раздробление Италии и полагал во власти Императорской исключительную возможность соединения оной. Но это единство было и всегда будет одною химерою, - и Италия до сих пор, в своей бездейственной немощи, в своем мертвом оцепенении, хранит следы раздора и стихии разногласия, всегда готовые прийти в брожение при первом явлении жизни. Но в сем веке раздора, кипевшего во всей его силе, в сем веке войн междоусобных и убийств, что соединяло иногда Италию одним чувством? Что водворяло мир, хотя и временный, между враждовавшими ее народами? Простая проповедь нищих монахов, которые бегали по всем городам Италии и словом своим, мирным и убедительным, тушили войны и междоусобия, улучшали учреждения, устраняли злоупотребления власти. - Такое чудо совершил простой монах, Иоанн из Виченцы. Он, в долине близь Вероны, накликал четыреста тысяч народа (3) из северных городов Ломбардии и, силою проповеди, водворил между ними мир, который тут же и был заключен. Сей же миротворец преобразовал статуты для севера Италии. Таких проповедников было много: Антоний Падованский такие же чудеса производил в Падове. Проповеди сего времени, по словам Тирабоски, не имеют ничего привлекательного в отношении к Красноречию и состоят, по большей части, в отрывках из Св. Писания и творений Св. Отцов, перемешанных с весьма простыми, обыкновенными размышлениями. Но где же заключается тайна их чудного действия на народы? Аббат Тирабоски полагает ее в благочестивых нравах проповедников; но скорее можно положить ее в религиозном направлении всего народа, в единстве чувства к Вере, которое было еще недоступно сомнению и которое имело такую силу, что поглощало все политические и семейные раздоры, в этом веке отсутствия законов и благих учреждений.
Мы видели, что центром всех политических распрей был вопрос, в начале своем Богословский. Мы видели, что на дне народной жизни, столь разногласной, сохранялось единое, общее чувство религиозное. Мы сказали также, что Богословие было средоточием всех наук. Рассмотрим теперь подробнее весь умственный мiр человека того времени, и как Богословие входило во все его стихии. Здесь материалом наших исследований будет преимущественно самая Божественная Комедия.
Религия Христианская, у первых Христиан и у Св. Отцов, была более чувством, чем мыслию - делом жизни, чем наукою. Ученые распри Соборов, прения Константинополя с Римом, введение Схоластики: все это способствовало к тому, чтобы Религию сделать наукою, - и таковою является она в ученом мiре XIII века. Одним словом, что в простом народе было чувством религиозным, приняло у ученых характер догмата, или мнения Богословского. Долго развивалась сия наука; но в это время представляет она уже полную систему Богословия, развитую во всех частях, и сею формою обязана она была Аристотелевой Философии. Скажу мимоходом, что, может быть, в сем излишнем подчинении Религии сухим формам науки, в сем смешении оной с стихиями разума, и заключался зародыш будущего ее потрясения на Западе.
Богословие было господствующею Христианскою стихиею сего времени; но была еще другая стихия, стихия богатая и с нею совершенно разнородная: это мiр древний, мiр языческий. Из примера Карлова века мы видели, что Европейское просвещение не могло идти вперед, пока направление его было исключительно духовное, пока оно не приняло в себя образованности древней, вполне развитой и оконченной. Корень или плодотворный сок человеческого образования был языческий - и молодое Христианское древо нуждалось в его прививках. Готовая система законодательства, языки, выразившие полную мысль народа, искусство во всем своем великолепии: все это потребовалось для ума, когда он почувствовал в этом нужду. Это возобновленное изучение древнего мipa началось еще в XI веке, развивалось в XII; а в XIII и в XIV принесло богатые плоды. Ломбардские законы заменяются Римскими; Дант берется за Виргилия, Петрарка за Цицерона; Пизанские художники, первые, свергают иго Византийского стиля; Чимабуэ и Джиотто, пленясь памятниками языческой древности, поступают еще решительнее. Везде полная, совершенная в своем роде, древняя жизнь знаменует свое превосходство и привлекает лучшие умы.
Но вникая в содержание Божественной Комедии, мы могли видеть, что Философия, Поэзия, История и Мифология древности в среднем веке, сочетавшись с его направлением, приняли совершенно иной характер, словом,что древний мiр разыграл не свою, а иную, совершенно особенную роль в среднем мipе.
Арабы, с роскошною, прихотливою фантазиею сочетавшие ум математический и формальный, через Испанию ввели в Европу Греческую Философию в лице Аристотеля. Фридрих I, из Сицилии и Неаполя распространявший просвещение по всей Италии, способствовал к размножению книг Аристотеля в переводе и комментариевна оные, которые, по его заказу, переводимы были на Латинский язык. Аверроэсов комментарий был ручною книгою ученых XIII века. Дант называет Аристотеля il maestro di color che sanno (учителем всех ученых) (4) . Аристотель стоял тогда выше Платона. Но чему служила схоластическая Философия Аристотелева? - Орудием Богословию. Еще в XI веке она получила это применение, а в XII, сочетавшись с Богословием, дала ему полную форму науки. Сей-то Философии западное католическое вероучение обязано своим догматическим характером. И так мы можем сказать, что Аристотель богословствовал в XIII веке.
Виргилий, выводимый Дантом в его аллегорической Поэме, есть ли тот Виргилий, Поэт времен Августовых, стихами которого мы просто наслаждаемся, не ища в них никакого таинственного, ни даже философского, не только уже Христианского значения? Нет; это Виргилий средних веков,облеченный в новое звание мистика; это Виргилий - маг, о котором сохранилось и теперь устное предание в простом народе Италии, а особливо в Неаполе, около его гробницы; это Виргилий заклинатель, который знается с подземным мiром, сходил в Ад еще до пришествия Спасителя и вызывал из него теней с волшебницею Эритоною (5) ; это Виргилий, коего четвертую Эклогу, Поллион, считали ученые мужи пророчеством о пришествии Искупителя и на которую еще в IV веке Константин Святой, в своей Речи к Собору Святых, ссылался, как на свидетельство важное, как на текст, предложив сию Эклогу Святым Отцам в Греческом переводе (6) . Дант в своей Поэме весьма часто рассуждает о словах его Энеиды, как будто о каком-нибудь библейском тексте (7) . В Чистилище, священные стихи поются вместе с стихами Виргилия, при сошествии Беатрисы. Поэт Стаций там же говорит Виргилию, что им подвигнут он был к принятию Христианской Веры; что Виргилий в своей Эклоге, говоря о золотом веке, без сознания предсказал пришествие Христа, подобно человеку, который идет во мраке и светит другим, а не себе; что слово Виргилия согласовалось с учением новых проповедников, т.е. Апостолов. Из этого не видим ли мы ясно, что Виргилий, выводимый у Данта, считался сам Апостолом Христианского Учения? Иначе не могло и быть в Италии. Виргилий был Поэтом национальным, Поэтом верований древней жизни. - Надо было новому Христианскому чувству или поссориться с ним; но, по старой любви и доверенности к нему, это было невозможно; или найти в нем отголосок своему чувству и освятить его символическим значением. Так Парнасс соединен был мысленно с Эдемом; райская вода с нектаром языческим. Так колонны Траянова и Антонинова в Риме освящены статуями Апостолов Петра и Павла; Пантеон именем храма Богоматери; Колоссей, место кровавых игр народа и мучений Христианских, освящен Калварием или изображением муки Христовой. Так Поэзия языческая, в лице Виргилия, освятилась Богословским значением. Виргилий не разрешает Данту высших тайн Богословия, но предугадывает их, прообразует собою Беатрису.
Странствуя вместе с Дантом по трем царствам неземного мipa, мы видели, какое живое и повсеместное участие принимает в нем языческая Мифология. В Христианском аду находим реки языческого ада: Ахерон, Флегетон и Коцит. Харон, Минос, Цербер, Плутус, Минотавр, Центавры, Фурии, все создания языческого мipa, суть стражи разных кругов ада и исполнители небесного Христова правосудия. Плутон слит с Люцифером в одно лицо. Флегиас свержен в ад за то, что сжег храм Аполлона Дельфийского. Капаней, в числе гордых, наказывается за то, что посмевался Юпитеру. В Чистилище, образцы пороков и добродетелей, которые предлагаются душам очищающихся, не без умысла избираются всегда равно из Библии и из Мифологии. Стражем Чистилища приставлен Катон; в земном Эдеме находим Лету. В Раю уменьшается баснословие; оно устранилось как будто вместе с Виргилием; Беатриса, как Христианское Богословие, не принимает в себя языческой стихии. Однако, имена планет и, как увидим ниже, самое распределение небесных кругов, суть еще остатки от древнего мipa. Нельзя и было бы нелепо предположить, чтобы в человечестве XIII века сохранилось живое верование в богов язычества, когда еще в IV и V веке Св. Отцы так ревностно пеклись о том, чтобы уничтожать даже все памятники древности, хотя впрочем Иоанн Златоуст изучал Гомера у язычника Либания, хотя Св. Иероним и вообще учители Западной Церкви долго не могли отстать от Цицерона (8) . При Карле Великом, Алкуин, в своей старости, запрещал читать Виргилия с учениками, чтобы не развратить их сердца, хотя, в молодости своей, он сам образовался по древним и назывался Флакком между своими друзьями. Дант, сам, в VIIIпесне Рая именует языческую веру древним заблуждением (antico errore). Мифология решительно противилась чувству религиозному; но нельзя не признать, что она приняла характер Истории. В нее верили, как в историческое предание, основанное на событии. Особенно ученые, беспрестанно обращавшиеся в древнем мipe, говорившие и писавшие по Латыне, не могли не иметь сего верования. Это был какой-то особенный паганизм учености, вера науки и Поэзии, вера знания, воображения, но не чувства. Из Поэмы Данта, которая имеет характер не только ученый, но и народный; которая, как докажется ниже, есть слияние учености века с его народностью, нельзя не видеть, что превращения Овидиевы, сей Алкоран Мифологии Римской, были не только ученою книгою, но и общенародною. Их, или извлечения из оных, вероятно, читали, как исторические сказания о древнем мipе. Иначе, невозможно объяснить в поэме равнозначительность примеров библейских и мифологических: ибо, приводя эти примеры, Дант, вероятно, думал не столько о наставлении для мертвых, сколько о поучении живых. Каччиагвида, прародитель Дантов, сообщает, что в его время, т.е. в XII веке, женщины, сидя за работою, занимались рассказами о войне Троянской и об Истории древнего Рима. В энциклопедических сборниках сего времени, которые, вероятно, были хранилищами народной учености, находится часто вместе с библейскою историею и война Троянская. Как простому народу во Флоренции не осведомиться было о том, что Марс был в древности бог, когда у его статуи, стоящей до сих пор на мосту, впервые закипел раздор Гвельфов и Гибеллинов? - Из всего этого ясно видно, что Мифология, если и отвержена была как Религия, то существовала во всей силе, как История, и в виде предания, возбуждала к себе веру ученую и народную. Сим объясняется значение Мифологии в Поэме Данта: оно есть чисто историческое.
В этом заключении убедимся мы еще более, вникнувши в характер, который самая История древняя приняла в XIII веке. Предания Мифологии в ней тесно связываются с преданиями чисто историческими. Тогда не было критики; тогда эпопея считалась чистой историей: воображение, преобладавшее над разумом, содействовало такой вере. Италиянцы, все по-прежнему, считали себя потомками сынов Лациума. Дант своих соотчичей и себя именует Тосканцами, но прочих Италиянцев без исключения Латинами. Чтобы сказать: это мне легче, он в одном месте выражается так: m’e piu latino. Флоренцию несколько раз именует он прекрасною дщерию Рима. Она находилась под покровительством Иоанна Крестителя; но ее народ помнил, что прежний покровитель ее был Марс воинственный. Что видим в Поэме Данта и во Флоренции, то повторяется и по всей Италии. Когда все города ее захотели возобновить древнее муниципальное правление, когда снова идея Римской Республики во всяком из них возгоралась, когда всякий Италиянец вновь почувствовал себя Римлянином: тогда возбудилась страсть к антикварству. Всякой город захотел счесться родством с древними Римлянами, выправить свою родословную от Энея и Ромула, объявить свои исторические памятники (9). Так в Падове находим мы мнимую гробницу Антенора; так около Рима, в Альбано, встречаем мнимую гробницу Горациев. Это все следы антикварства средних веков, с которыми должны и поныне бороться новейшиеантикварии. Это следы той роли, которую История древняя играла в среднем веке.
История Виргилия-Мага повторилась на всей Истории древней. Дант, во второй песне Ада, говорит, что Эней потому был Сатаною допущен к сошествию в Ад, что небо предъизбрало его в родоначальники того Рима и той Империи, которые заранее назначены были Богом в святое седалище Наместнику Петрову. В подземном царстве Эней услыхал то, что впоследствии было виною его победы над Турном, а потом и Папского владычества. Так история Энея связана была с историею Пап, и баснословный в Римской Истории Эней входил в предначертания Божии о духовной власти Рима.
В Раю, устами Юстиниана, рассказывается вся история Римского орла или Императорской власти: из сего рассказа мы видим, что начало сей власти вели от приезда Энея в Италию; что Эней перенес орла, символ сей власти, от востока к западу, по законному вращанию самого неба; что Константин, против сего закона, обратил орла от запада на восток; что крылья сего же орла Энеева, в лице Карла Великого, защитили Христианскую церковь от Лонгобардов. На сей родословной орла, символа Цесарской власти, к коей прицепляет Поэт всю историю Рима, начиная от баснословного сказания об Энее до Карла Великого, основывает Дант право сего орла на защиту церкви, несправедливость Гвельфов, которые сему знаку дерзают противопоставлять желтые линии, т.е. Франию, и порицание Гибеллинов, которые разделяют сей знак от правосудия и ратуют под ним за свои частные выгоды (10) . Мы видим ясно во всем этом сочетание идей мiродержавного символа власти Римской, власти Императорской и правосудия всемiрного. На сем основании утверждалось мнимо-ученым образом мнение партии Гибеллинов, которые во власти Императора видели олицетворение правосудия божественного на земле и начала сей власти искали в самых баснословных временах древнего Рима, видя, равно как и Гвельфы, в Энее предначертание Божие о том символе, который блистал на их знаменах.
Дант, в IV Песне Рая, ставит Муция Сцеволу мучеником наряду с Святым Лаврентием, который был испечен на жаровне. Император Тит разрушением Иерусалима мстил Иудеям за смерть Искупителя (11) . Траян был в памяти Римлян добрым Императором; сказание о его милосердии ко вдовице, лишившейся сына, свидетельствует, что по нем была память Христианская. Трудно же было Римлянину вообразить его в числе неверных и в аду. Сочинено предание, что Св. Григорий Великий просил Бога о том, чтобы Траяну позволено было снова возвратиться к жизни и умереть второю смертию, но только уже с верою во Христа (12) . Вместе с Траяном, в Раю ликует душа Троянца Рифея, потому что Виргилий в своей Энеиде назвал его праведнейшим (justissimus unus qui fuit in Teucris et servantissimus aequi). Заключили из Виргилиева текста, что Рифей имел откровение свыше о пришествии Искупителя. - Поэт Стаций, автор Фиваиды и Ахиллеиды, обожатель Виргилия, объявляющий, что он согласился бы лишний год провести в муках Чистилища, лишь бы только родиться современником Виргилия, преданием включен был в число тайных Христиан. - Известно, какую роль играла тень Нерона, гонителя церкви, в средние времена Рима (13) . Она выходила из гроба, стращала народ: храм Св. Mapиинарода (Santa Maria del popolo), первый храм, встречающийся при въезде в Рим, построен с тою мыслию, чтобы удалить зловредное действие этой тени.
Подобными преданиями связывалась история древнего языческого Рима со временами Италии Христианской. Можно ли было ей отринуть от себя такое богатое минувшее, таких высоких предков, такое наследие веков? Нет, Италия освятила все сии предания, - и таким образом история древнего Рима получила в среднем веке значение, сколь возможно было богословское и Христианское. Сим-то и объясняется в Данте смесь языческих преданий истории с богословскими мыслями.
Рассмотревши историческое значение Мифологии и мистическое значение Поэзии и Истории Рима, перейдем теперь к мipoучению времен Данта и определим из его Комедии и из других источников систему всего мipa, ему современную.
В изложении Поэмы мы уже видели частию, как представлено устроение земли и небес у Данта. Конечно, много находится поэтических стихий в его видении, хотя в нем соединялось воображение художника с чувством веры Христианина и веры в свое поэтическое ясновидение, как мы ниже увидим. Конечно, в изображении мук Ада и Чистилища, в размещении душ праведных по планетам, много поэзии. Но несмотря на сии поэтические стихии, из многого ясно, что сцена его видения, мip, представлен у него по принятым положениям Космологии его времени. Мысли его о земле и небе не суть ни создания его собственного воображения, ни поверия простого народа, а знания, принятые учеными века. В каком смысле, вскоре по смерти Данта, учредились и ученые кафедры для толкования его Поэмы, на простонародном языке, даже при соборных церквах? В том смысле, что она, под поэтическим покровом, представляла полную Энциклопедию наук и что в комментарии к сей Поэме можно было заключить все учение века, со всеми его подробностями. Если бы это были вымыслы Поэта или сказки народа, - не заслужила бы Поэма Данта такой чести от ученых. Современники Данта, сами, относятся об ней, как о труде ученом, глубоком, относящемся до Богословия. Виллани говорит сам, что Дант в своей Комедии коснулся великих и утонченных вопросов Нравоучения, Естественных наук, Астрологии,Философии и Богословия (14) . Леонардо Аретинец точно также относится о Поэме Данта (15) . Ученый Флорентинец, Антонио Манетти, двести лет спустя по смерти Данта, написал разговор о форме, положении и мере его Ада, и построил его архитектурно (16) . Но не только в XIV и в XVвеке, даже в наше время, ученые Италии, из Комедии Данта почерпают исторические сведения о состоянии наук в его веке. Так, например, Лоренцо Берти, Лектор духовной Истории в Университете Пизы, написал лекции о Богословии Данта. Математик Пиетро Феррони, в 1805 году, прочел в Академии Флорентинской две лекции опознаниях Данта в Физике. Пелли, сочинитель Записок о Данте, поощряет всех ученых Италии, каждого по своей части, отдать отчет в познаниях Данта по оной. В разговорах Италиянцев о Данте сделалось уже общим местом замечание, что он в трех книжках своей Божественной Комедии совместил все, что только знали в его время (tutto lo scibile del suo secolo).
В описании формы земли мы видели, что она представляла вид опрокинутого конуса, с выпуклою поверхностию. Сей конус одет морем. Высшею точкою и средоточием поверхности полушария, нами обитаемого, почитался Иерусалим и в нем гроб Искупителя. Нашему огромному полушарию, на противоположной стороне земли, где теперь Америка, соответствует не столь большое полушарие (piccola spera), в вид спиральной горы, которой высшая точка, противоположная Иерусалиму, занята Земным Раем, где созданы были Адам и Ева. Когда над Иерусалимом бьет полдень, над земным Эдемом бывает полночь и обратно (17) . В конце своей песни об Аде Поэт объясняет сам, как земля приняла такой образ. Она прежде простиралась по морю Атлантическому: когда же свержен был на нее Люцифер, земля от страха выбежала на наше полушарие; покинутое ею место оделось морем; другая же часть земли, убегая от падшего, оставила пустоту, им занятую, и выкатилась противоположною нашему полушарию горою, образующею Чистилище. Дант, любящий до излишества и во вред Поэзии астрономические наблюдения времени, когда приходит к подошве горы Чистилища, так выражается, говоря о восхождении солнца: «Солнце уже дошло до горизонта, коего меридианный круг покрывает Иерусалим своею самою верхнею точкою, и Ночь, которая противоположно ему вращается, исходила уже из Гангеса с созвездием Весов». - В IV песне Чистилища, Дант, обратясь к Востоку, удивляется, что солнце ударяет в них с левой стороны. Виргилий объясняет ему это астрономически и между прочим говорит: «Если ты хочешь вникнуть в то, как это происходит, вошед в себя мыслию, вообрази, что Сион и эта гора стоят так поверх земли, что обе имеют один и тот же горизонт и разные эмисферы». Таких мест много в Поэме Данта. Если бы мнение о Иерусалиме не было мнением ученым, Дант не стал бы связывать с ним своих ученых астрономических замечаний. Малтебрюн приводит карту всей земли из одного рукописного комментария на Апокалипсис, сочиненного в 787 году; на ней Иудея представлена в средине. Путешествие Марко Поло в Татарию и Персию (1271-1295), совершенное в самое время Данта, не могло нисколько изменить мнений об Иерусалиме, как средине земли. Все сии путешествия средних веков, по словам самого Малтебрюна, очень темны, сбиты, и возбуждают мало участия (18) . - Как с сею мыслию связываются самые крестовые походы! Иерусалим и гроб Искупителя были и нравственным и физическим средоточием тогдашнего человечества. К ним при-мыкали все мысли, все стремления: как же, при невежестве в Географии, не воображать было, что место всемiрного спасения должно находиться непременно на самой высшей точке и в средине нашего полушария? Весьма замечательно, что в народных наших песнях сохранилось также сие мнение. В одном из стихов, которые поются теперь нашими слепыми нищими, Иерусалим называется первым городом, потому что он есть средина или пуп земли. На карте, коею ограничиваются географические понятия нашего простого народа, Иерусалим также представлен срединою земли (19) .
Другое подобное мнение о том, что Рай Земной находился на верхней точке другого полушария, противоположной Иерусалиму, было также ученым мнением века. Это мнение существовало до самых времен открытия Америки. Ирвинг Вашингтон доказывает, что Христофор Колумб, в своем предприятии много занимался сею мыслию; что мысль сия не была в нем фантастическою химерою, а основана на давних преданиях (20) .
И язычники и Христиане занимались мыслию о месте земного блаженства. Есть сходство в Христианском Эдеме с идеею о садах Гесперидских. Сии последние по¬лагались сначала в оазисе Арабском, потом переносились за пустыни Барки, к границам великого Сырта, в соседство горы Атласа, в родину лимонов и апельсинов или золотых яблоков; наконец перенесли их на острова Канарские, именованные у древних Счастливыми (21) . Эдем переносился также из Палестины в Месопотамию, Армению, на острова Цейлон, Суматру, Канарские (22) . Большой источник Рая, разделявшийся на четыре реки, затруднял многих; но разрешали затруднение, воображая себе подводные и подземные каналы, чтобы провести святую воду до Тигра и Евфрата в Азии. Христофор Колумб ссылается на мнения Святых Отцов в своих доказательствах, что Земной Рай должен находиться на другом полушарии. Вот сии места. - Блажен. Августин утверждает, что Земной Рай существует еще с своею первоначальною красотою и наслаждениями; но что он недоступен для смертных, поелику находится на верху горы, которая непомерно высока и достигает четвертого слоя атмосферы, приближающейся к Луне; что сия-то вышина горы и сохранила Земной Рай от потопа. Некоторые назначали место сей горе под Равноденственною линиею, между Тропиками Рака и Козерога, где царствует нерушимое равновесие дня и ночи, и времен года: гора сия возносится превыше жаров и бурь, царствующих в низших странах мipa. Все курсивом напечатанное совершенно сходно с местом Земного Рая, горою Чистилища, у Данта. Василий Великий, в своей красноречивой проповеди о Рае, описывает его в виде самого цветущего сада, где соединены все времена года, земля зелена, воды чисты, нет шумных и мутных потоков, а все светлые источники, нет ни снега, ни дождя и проч. Св. Амвросий согласуется совершенно с Василием Великим в сей мысли о Земном Рае. Описание сие очень сходно с описанием оного у Данта.
В средних веках были еще предания об острове Св. Брандана или Борондана, будто бы лежавшем на Атлантическом Океане. Говорили, что сей Святой, в VI веке, с учеником своим, отправился искать Земного Рая, и нашел середи Океана остров Иму и на нем мертвого исполина, которого воскресил, и услышал от него сказание о жителях острова и о мучениях Иудеев и язычников в Аду (23) . Поводом к такому преданию было то, что с Канарских островов (24) , в ясное время, видели явственно на горизонте горы какого-то острова; отражение в роде Фата Моргана, видимой в Сицилии. Иные называли его еще островом Семи Епископов, будто бы убежавших туда от нашествия Мавров и построивших там семь городов. Испанцы, открыв Америку, долго искали на ней этих семи городов (25) . Полагали, что на сем острове пребывают Энох и Илия до второго пришествия Господня. С XV века даже до 1721 года было много поисков к отысканию сего мнимого острова. Но он был, разумеется, недоступен. Полагали, что Провидение с намерением поставило сей остров, как место Земного Рая, границею желаний человеческих. Многие путешественники рассказывали, как настигали их ужасные бури, лишь только приближались оии к сему острову. Сие последнее согласуется совершенно с рассказом Улисса в Бож. Комедии, который, с своими товарищами предприняв путешествие по Атлантическому Океану, доехал до какой-то горы и бурею был ввержен в море (26) .
Все приведенные мною предания показывают, что гора на Атлантическом море, с Земным Раем на вершине, заимствована из понятий или лучше знаний века, а не есть вымысл Поэта.
Иерусалим, место искупления греха человеческого, и гроб Христов - в середине и на верхней точке земной поверхности; Земной Рай - место совершения сего греха, место наслаждений, недоступное человечеству, на точке земли, противоположной Иерусалиму; Люцифер, олицетворенная самость, на дне нашей планеты, к коему тяготеют все грехи земные: во всем этом не видим ли мы какого-то Богословского устроения земли? какой-то Богословской Географии и Геологии? Согласно с Христианскими понятиями того времени, и земля принимала соответственную форму в уме человеческом. По Дантову учению можно бы было и даже следовало бы составить такую же карту земли для веков средних, какая сделана по Илиаде для века Омирова. Даже в преданиях, до нас через Христианство дошедших, мы видим развалины сей особенной Географии, которая, по всем вероятностям, принадлежала всему среднему веку Европы.
Система мiра у Данта есть система Птоломеева, но освященная идеею Христианскою. Девять кругов небесных, один над другим, вращаются около земли, которая утверждена в центре вселенной. Семь планет вращаются вместе с сими кругами в следующей лествице: Луна ближайшая к Земле, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер и Сатурн, самая отдаленная планета от земли. Осьмой круг и девятый уже не заняты планетами, ибо тогда более семи планет не открыли еще ученые. Вращание небес, по мере удаления кругов небесных от земли, ускоряется, - а девятый круг вращается с самою большею быстротою; ибо приемлет свое движение от высшего десятого неба, которое есть чистый свет, полный радости, наслаждения и любви: это есть Эмпирей или Рай. Сей круг есть обитель Самого Бога, и в нем-то содержится образчик или духовный прототип всего сотворенного мipa, который в себе олицетворяет таким образом Бога. В сем прототипе находится также девять кругов, вращающихся около светящего неподвижного круга, - Бога. Сии круги заняты Иерархиею небесною и вращаются, движимые любовию к Богу. В сем-то и заключается причина, почему вращание есть величайшее наслаждение душ праведных. И так любовь к Богу, Христианское начало, есть первая вина движения всего мiра: так и Астрономия первый закон свой почерпает в первом законе учения Христова. От сих-то девяти духовных незримых кругов, вращающихся силою любви к Богу, приемлет свое вращание и девятый круг - и потому вращается быстрее всех, соответствуя кругу, ближайшему к Богу. Он сообщает свою двигательную силу осьмому небу, сие небо седьмому, - и так далее. Посему-то вращание низших кругов и уменьшается по мере того, как удаляется от первой вины всякого движения - Бога, и в обратной пропорции содержится к прототипу кругов Божиих (27) .
Я не войду в подробное изложение астрономических познаний Данта, потому что это требует сведений в Астрономии, которых я не имею. Все замечания о времени в Поэме Данта выражаются всегда астрономически (28) и предполагают в нем совершенное познание сей науки, так как она понималась в его время. Но Астрономия сверх того имеет у Данта значение Астрологии, и таким образом входит в Нравоучение, как увидим ниже.
Теперь я постараюсь изложить, каким образом с сею системою мipa связывалось и прочее учение Данта, и в ряде мыслей его о Боге, создании мipa и человеке представлю начала его Философии, Психологии, частию Физиологии и Нравоучения.
Бог - сие благо, которое довлеет всякой твари (29) , - сия истина, в коей упокояется всякой разум (30) , - горний свет, сам в себе истинный (31) , - Бог, скрывающий Свое первое почему так, что нет к нему и приступа (32) , Бог, в Коем сосредоточивается всякое место и всякое время (33) , - «не из приобретения Себе какого-либо блага, чего быть не может, но дабы свет Его возмог, возблиставши, изречь: существую, в Своей вечности, вне времени, вне всякой мысли, кроме Своей, как Ему было угодно, отверз вечную любовь Свою в Новых любовях». - Так объясняется творение Ангелов, мipa духовного и земного. Форма и Материя, смешанные и чистые, исшли в бытии совершенном, как с лука трехтетивного слетели бы три стрелы вместе, - и сие троеобразное проявление Творца было единовременное, без постепенности. Чистые формы без материи суть бытие духовное - Ангелы. Из них некоторые пали гордостию Люцифера, на коем лежат все гнеты сжатого мipa. Смешанные с материею образовали бытие вещественное; небеса и стихии (34) .
Образ Человека начертан от вечности на триипостасном существе Бога. Потому первый человек, который не родился, олицетворял вполне идеал свой, сущий в Боге; но, отделив свободную волю свою от Божией воли, пал - и возобновить сей идеал в падшем человеке могла только та Сила, где он первоначально был начертан; ибо человек, осквернив сей идеал в себе, лишил сам себя средства к такому подвигу. Второе совершенство человека был Спаситель (35) .
Вечная сила продолжает действовать на рождение существ; она все непрестанно творит, но уже не прямо действует, как при первом творении, а нисходит от первого круга небес, через всю лествицу кругов небесных и планет до последних тварей. Так как материя мешает совершенству; то природа никогда уже не выдает произведения в том идеале, какой сначала печатлеет Бог; природа действует, подобно художнику, опытному в искусстве, но у которого рука дрожит. Если бы Бог Сам непосредственно печатлел идеал Свой на созданиях, как это было при начале мipa и при рождении Спасителя, тогда бы создания отпечатывались в совершенстве; но так как это делается многими посредниками, то сии-то посредники и искажают силу, в совершенстве текущую свыше. Сия сила, соединяясь с низшими небесными и стихийными силами, смотря по доброте оных, и отражается в них разнообразно (36) . Сим объясняются пятна в Луне, как планете низшего круга небес, ближайшего к земле (37) . Сим посредничеством объясняется влияние движения небес на растения и животных, разнообразие в их свойствах, как напр. почему деревья одного рода приносят одно хорошие плоды, другое дурные (38) . Сим объясняется наконец влияние небес на рождение человека и его способности. Бог даровал звездам силу иметь сие влияние. Сии влияния разнообразны, - и вот начало разнообразия в наших способностях - Природа всегда бы от подобного производила подобное; но поелику звезды вмешиваются своим влиянием, то от хорошего семени родится дурной плод, от хорошего отца дурной сын, и наоборот: так например от Иакова Исав и от какого-то неизвестного отца Квирин (39) . - Сим объясняет Дант и перерождение венценосных родов его времени. Здесь-то Астрономия, приемля в себя Богословское начало, переходит уже в Астрологию, - а так как, вследствие этих начал, планеты действуют на нравственные и умственные способности человека, то Астрономия касается и Ифики.
Здесь место изложить понятия Данта о зачатии и рождении человека. Я предложу в переводе почти весь отрывок, в коем содержится сие психолого-физиологическое его учение о человеке. Это тем более важно, что сим учением объясняется существование и состояние душ человеческих в том мipе, который изображен Дантом.
Поэт Стаций так отвечает Данту на вопрос его: каким образом души могут казаться худыми? -
«Если ум твой прозрит в слова мои и восприимет их, сын мой, - они будут тебе светом на каждый вопрос. Кровь совершенная, не поглощаемая жадными жилами и остающаяся, как остается лишняя пища от трапезы, восприемлет в сердце человека силу, образующую все члены человеческие, тогда как прочая кровь течет по жилам и превращается в самые члены».
Сия-то кровь образующая, деятельная в мущине и страдательная в женщине, производит зародыш человека.
«Когда деятельная сила образуется в душу такую же, какова душа растения (40) , с тою только разницею, что та душа на пути к совершенству, а сия уже у меты своей, - душа сия деет и деет так, что начинает двигаться и чувствовать как морской гриб (как полип) (41) , и приемлет силу к образованию органов, коих она есть семя. Тогда-то, сын мой, развивается и распространяется сила, истекшая из сердца, в коем природа первоначально зарождает все члены (42) . Но ты еще не усматриваешь, как из животного образуется человек: сей предмет и мудрейшего чем ты человека привел в заблуждение так, что по его учению от души отделяется разум, поелику для него нет внешнего органа (43) . Отверзи же сердце к истине грядущей и ведай, что лишь только в зачатке устроение мозга совершилось (44) , первый Двигатель (45) обращается к нему, ликуя о таком подвиге природы, и вдыхает дух новый, исполненный силы, который все, что находит деятельного в зачатке, вбирает в свою сущность, и так образуется в душу единую, которая живет и чувствует и сама на себя вращается (46) . Но дабы ты менее изумлялся моему слову, взгляни на теплоту солнца, которая, соединясь с соком гроздия, образует вино (47) . Когда же у Лахезисы недостает льну, душа отрешается от плоти и в своей силе образующей (потенции) уносит с собою и человеческое, и божественное. Все прочие способности остаются в ней как бы немыми; память же, разум и воля в действии гораздо более чем прежде напрягаются. Мгновенно, душа, сама собою, падает чудесно на один из брегов, и здесь, впервые, узнает минувший путь свой (48) . Лишь только здесь она найдет себе определенное место, сила образующая светит кругом точно так же, как светит она и в живых членах. И подобно как воздух, в дождливое время, отражая луч солнца, является украшенным разными цветами: так и здесь окружающий душу воздух образует из себя тот лик, который деятельною силою печатлеет на нем душа, на месте остановившаяся, - и подобно пламени, следующему за огнем по его наклонению, следует за духом его новый образ. Поелику душа облекается только в свой призрак, называется тенью, и в воздухе образует всякое чувство, даже самое зрение (49) . От сего-то мы говорим и смеемся; от сего льем слезы и вздыхаем, что ты вероятно и видел, и слышал по горе (50) . Смотря по тому, какие желания и страсти нас потрясают, тень наша образуется - и вот причина того, чему ты удивляешься».
На этом объяснении основывается и состояние душ по смерти. Души праведных возвращаются к своему началу - Богу; стихия Его есть свет, любовь и радость. Образовательная человеческая сила печатлеет земной образ на чистом свете: посему души в раю называются светами. Также называются оне и радостями. Любовь к Богу, первая вина всякого движения, заставляет их всегда вращаться - и в этом их наслаждение. Большую степень веселия они выражают большим приливом света. Так как души сии содержатся в лоне Божием, то им все открыто: и будущее, и настоящее, и прошедшее. Посему оне отвечают Данту на его внутренние желания, которых он не выразил еще вопросами. Души в Аду и в Чистилище, сочетавая силу образующую с материальною стихиею, являются тенями. Оне не имеют телесности; но сила образующая сохраняет способность страдать от мук физических, например от холода и жара. Как совершается сие: это есть тайна непроницаемая: ибо если бы разум человеческий мог проникать во все, - не нужно бы было родиться Искупителю, и желания Платона и Аристотеля успокоились бы навеки (51) . Большую степень скорби тени выражают приливом мрака (52) . Здесь уже во многом Психология сливается с Поэзиею. Таким образом Дант на истинах учения строит свои поэтические вымыслы, свой особенный мiр душ, живущий в своих законах и обычаях, мiр полный, в котором одно соответствует другому. Как поэт, Дант пользуется всеведением райских душ, дабы избежать вопросов и сокращать дело. Души ада знают будущее, но не знают настоящего: поэт, может быть, с умыслом вообразил их такими, дабы ему возможно было от них узнавать будущее, а им сообщать настоящее.
Дант не следует мнению Платона, изложенному в Тимее, что души по смерти переселяются в планеты. Явление душ в планетах у Данта есть только чувственный символ, а у Платона существенность (53) .
Души, по воскресении умерших, воспримут телеса свои. Радость праведных еще умножится, ибо они будут вкушать ее всеми органами тела, которое будет как тело Адамово и получит силу необычайную. Так и скорбь грешных умножится, ибо равным образом тело их будет вкушать ее (54) .
Иные современники Данта полагали, что не только способности, но и все действия человеческие на земле происходят от влияния звезд и состоят под высшим началом неизменяемой небесной необходимости. Это мнение было развалиною от языческого нравственного мipa, который весь основан был на законе необходимости; но развалина важная, участвовавшая в поступках современного человечества. Это множество убийств, эта кровь, которою запятнаны все страницы средней Истории, много объясняются из сего мнения. Мысль о мщении за убитых, другая развалина древнего мipa, господствовала ясно в сем веке. Междоусобия родов Флорентинских представляют много таких явлений. Дант в Аду встречает родственника своего Джери дель Белло, который грозит ему перстом и не хочет говорить с ним за то, что он изменою был убит и еще не отмщен своими родными (55) . Здесь совершенно видим мы языческое понятие о вoпиющей крови. Это есть продолжение древней Истории. Так и в нравоучении Италии видны развалины древности.
Дант допускает влияние неба на движения человеческие, но не на все. Он вооружается против мнения фаталистов и утверждает свободный произвол в человеке. С таким только понятием совместна мысль о божественном правосудии, которое награждает за благо и казнит за зло. Потому вина всех пороков человеческих и всего зла, покрывающего мip, находится в людях (56) .
Любовь в человеке есть семя всякого добра и зла. Есть два рода любви: любовь естественная, инстинктная, которая не подвержена заблуждениям, и любовь духа, любовь свободная. Дух создан с наклонностию любить, т.е. стремиться ко всякой вещи, которая нравится, и вот как это совершается. Сила воспринимательная обращает предмет сущий во внутреннее понятие - и дух, если сочувствует ему, то к нему устремляется. И так любовь предлагается нам извне; но дух, сверх этой наклонности, одарен свободною волею, - и потому от него зависит избрать предмет любви. Предмет любви нашей называем мы благом. Благо мы можем полагать в земных наслаждениях. Отселе все животные пороки в человеке, которые можно подвести под одно общее имя: Невоздержание (Incontinenza), а именно: Любоcmpacmиe, Скупость, Жадность. Иногда человек знает в чем истинное благо, но медленно идет к нему: отселе порок - Малодушие. Наконец человек полагает иногда благо свое во зле ближнего и отселе три порока: Гордость, Зависть и Злоба. Первые четыре греха суть грехи плоти, а последние четыре - грехи духа, по учению Фомы Аквинского (57) .
Таково распределение пороков в Чистилище. В Аду же, сплетение оных гораздо запутаннее. Три главных рода порока: безумная Животность (matta bestialitade), Невоздержание (incontinenza) и Злоба (malizia). Первый порок есть порок животных и человека, утратившего ум и след. свободную волю. О Невоздержании было говорено выше. Цель всякой Злобы есть Обида (Ingiuria). Обида может двояким образом производиться: или силою, или обманом. Обман есть орудие, созданное самим человеком: посему обида, обманом творимая, более противна Богу и строже наказана. Обида силою есть насилие. Насилие можно делать ближнему и его имению (отселе убийство и грабительство), себе (самоубийство), в виде оскорбления Богу и природе (58) . Обман бывает без доверенности от обманутого (льстецы, симония, лжепророки, менялы, лицемеры, злосоветники, сеятели расколов и несогласий, делатели фальшивой монеты и проч.). Обман при доверенности ближнего есть Измена - высочайший грех (измена Богу, Цезарю, граду, ближнему) (59) .
Как в одном человеке причина зла зависит от злоупотребления воли: так и во всем современном человечестве причина всех пороков в дурном управлении мipa. Против злоупотребления воли узда есть закон. Человек принадлежит мipy духовному и земному. Страж закона духовного должен быть Папа; страж закона земного есть Император. Посему он и олицетворяет Правосудие. Сии два солнца должны бы были показывать человеку путь Бога и путь мiра. Но Папа жаждет земной власти, пастырский посох соединился с мечом; духовная власть наместника Петрова оскверняется прикосновением светской стихии, - и вот причина дурному управлению мipa (60) . Таким образом учение Гибеллина в Данте истекало из первых начал его Нравствен-ной Философии.
Но он не восстает против власти Папской; он признает ее в ее границах. Вот пример. Из своей же Ифики разрешает Дант один из важнейших современных вопросов о нарушении обетов. Свободная воля есть высшее сокровище, нам данное от Бога. Творя обет, мы это сокровище снова возвращаем Богу, след. заключаем условие с Богом, коего не властны нарушить. Переменить же предмет обета можем с разрешения того, кто на земле олицетворяет власть духовную, т.е. Папы. Разрешение этого вопроса из начал Ифики и Богословия было чрезвычайно важно в веке обетов, в веке непрерывных странствий в Иерусалим.
Зло современного мipa, которому Дант видел причину и которое внушало ему высокую песнь, располагало его к пессимизму. Видя, как все благие начинания искажались в его время, едва ли он веровал в нравственное усовершенствование человека. С сею-то мыслию вложил он в уста Св. Венедикту, основателю славного монастыря горы Кассинской, следующие слова: «Плоть смертных так предана слабости, что на земле мало одного благого начинания от рождения дуба до созрения на нем желудя. Петр Апостол начал без злата и сребра; я - молитвою и постом; Св. Франциск - смирением. Так, если взглянешь ты на начало каждой вещи и потом обратишься к ее современному состоянию, то увидишь, что из белого сделалось черное» (61) . В этом рассуждении заключается глубокая мысль о том, как всякое дело, в начале своем благое, искажается прикосновением многих рук человеческих.
В заключение всего учения Дантова, я соберу некоторые рассеянные в его Поэме познания из Естественных наук. Он приводит их нередко для какого-нибудь объяснения или для сравнения поэтического. Дно земли называет он точкою, к которой стремятся тяжести со всех сторон (62) . Из этого и из многих выражений (63) , можно заключить, что Поэт, если не знал положительно, то предчувствовал закон тяготения. - В одном сравнении XII П. Рая упоминает он о стремлении магнитной стрелки к полярной звезде (64) . - В XV П. Чистилища он, для сравнения, приводит закон об отражении солнечного луча под тем же углом, под каким он падает (65) .
В XIV П. Рая для объяснения, как души являлись ему в планете Марса, он употребляет физическое сравнение с атомами, видимыми в солнечных лучах (66) . - Из одного поэтического сравнения XVII Песни Чистилища извлекается, что Дант имел понятие о том, что кроты видят сквозь тонкую пелену (67) . - По словам Тирабоски, мнение Галилеево об вине, что оно есть слияние света солнечного со влагою грозди, выражено в Данте словами: «Посмотри на теплоту солнца, которая делается вином, соединяясь со влагою гроздий виноградных» (68) .
Во всей Поэме рассеяно множество сравнений, замечаний, описаний, которые обнаруживают, что Дант глубоко наблюдал природу и всегда вниманием испытующей мысли вникал в ее явления. Он в свою Поэзию переносит явление природы не одною его наружною формою, как Поэт; но как Философ, всегда вникая в причину, разлагая его. Вот как, например, он описывает действие лучей Беатрисы на его зрение. «Так, при ярком свете, слетает сон с очей наших; ибо дух зрительный действием отвечает свету, который мало-помалу проникает в глаз, переливаясь из сосуда в сосуд; а пробужденный отвращается от всего, что ни видит: так смешано все внезапное пробуждение человека дотоле, пока разум не приходит к нему на помощь (69) ». Здесь замечено всякое мгновение пробуждающегося человека и видны некоторые познания в Оптике (70) . - Так мы всюду видим, что Поэзия у Данта сочеталась с Наукою, что фантазия его была упитана мощною мыслию; но вместе и мысль принимала образ живой, поэтический; наука воплощалась в красоту, как Богословие в Беатрису.
Изложив по возможности учение Данта, хотя и не во всех частях его, мы можем теперь видеть, почему его Божественная Комедия именуется Поэмою Энциклопедическою, в которой собраны все знания времени; почему она была предметом особых народных кафедр, преподавалась и объяснялась на языке простонародном людьми учеными.
Стихии всего учения Данта, как мы видели, были языческие и Христианские. С одной стороны мы находим: Аристотеля, Платона, Плиния, Птоломея; с другой - Св. Отцов церкви, особенно Блаж. Августина, Дионисия Ареопагипта и наконец Фому Аквинского, и многих Богословов Западной католической Церкви.
Сия Богословская система всего мiроучения, как система Омерова в свое время, есть плод многих столетий. Дант есть собиратель и представитель их ученых мнений, которые долго развивались и зрели, и в XIII веке только могли слиться в результат, в систему стройную и правильную. Но до времен Данта наука была исключительною собственностью одних ученых. К тому же, орган ее был Латинский язык, уже недоступный простолюдинам, а форма схоластическая. Дант, воплотив Науку в Поэзию и нашед для нее слово живое, Италиянское, таким образом обнародовал систему мiроучения. В сем отношении, Божественная Комедия, как выражение современной полной созревшей мысли в слове простонародном, представляет, кроме подвига в пользу мысли всего человечества, подвиг в пользу народного просвещения в Италии. Но какую форму должна была принять наука в народе, который, кажется, в обновленном мiре назначен был к созданию Искусства? - Форму поэтическую. Это составит предмет последующего Отделения.
(IV Отделение в след. книжке)
6. Дант и его век
Исследование о Божественной Комедии,
Адъюнкт-Профессора С. Шевырева
Отделение IV
ДАНТ - ХУДОЖНИК
Эстетический разбор Божественной Комедии
Se mai continga che ’1 poema sacro
A1 quale ha posto mano e Cielo e Terra,
Si che m’ ha fatto per pi; anni macro,
Vinca la crudelt;, che fuor mi serra
Del bello ovile, ov’ io dormii agnello
Nimico a’ lupi, che gli danno guerra;
Con altra voce omai, con altro vello
Ritornerо Poeta, ed in sul fonte
Del mio battesmo prenderо ’1 cappello:
Perocch; nella Fede, che fa conte
L’ anime a Dio, quiv’ entra’io, e poi
Pietro per lei si mi girо la fronte.
Del Paradiso Canto XXV.
Мы видели, как Богословие проникало во все науки XIII и начала XIV века; как было оно центром, к коему тяготели все знания человеческие, и как начала его тесно связывались с самыми любопытными вопросами жизни. Но какой из вопросов Богословия всех теснее связан с жизнию и привлекает участие всех и каждого? Вопрос о будущей жизни, о том мiре, для коего назначен человек и к коему ведет его жизнь настоящая. Посмотрим: не было ли таких явлений современных, из которых можно бы было видеть, что мысль о той жизни занимала народы?
Мы заметили еще выше, что в X веке мысль о близости Страшного Суда, о скором вторичном пришествии Искупителя, сковывала все умы. Страх с началом XI века удалился; но мысль о будущей жизни все оставалась первою мыслию ума и предметом воображения. Крестовые походы, это бескорыстное движение всех народов и венценосных пастырей их ко гробу Искупителя, средоточию всех мыслей и центру земли, где должно было совершиться и вторичное пришествие Грозного Судии, были управляемы сею, а не иною мыслию. Пасть за гроб Христов - значило уготовать себе место в селениях праведных. И теперь, в Италии, проповедники действуют на воображение своих слушателей подробными рассказами видений своих об Аде, Чистилище и Рае: сколько же было таких рассказов в проповедях того времени, побуждавших народ к крестоносному подвигу!
Вопрос о будущей жизни есть вопрос всех веков; но мы разрешаем его чистою духовною Верою, не позволяя над ним играть своему воображению. Тогда же способность сия преобладала в человечестве. Оно хотело воплотить духовный мiр, нарисовать его, раскрасить, описать в лицах. Вот почему мысль о Страшном Суде и о том свете была любимою мыслию художников века. У нас до сих пор в народе ходит картина Страшного Суда, которая создана в Византии, и, по всем вероятностям, принадлежит X столетию; воображение людей, готовившихся предстать на суд Божий, так себе его рисовало. - Картина сия, вероятно, и к нам дошла в X веке. Вероятно, была она и в Италии, ибо в первых произведениях живописи Италиянской, изображающих тот же предмет, видны многие мысли, взятые из этой картины. Сии произведения заменили оную, ибо искусство в Италии свергло оковы Византийские и разрушило все его формы для своих выгод. На сей картине Иуда с кошельком представлен сидящим у дьявола: эту мысль мы видим и у Данта, который изобразил Иуду в устах Люциферовых. В Падове сохраняется до сих пор картина Страшного Суда, писанная Джиттом, современником Данта, в которой встречается сходство с Византийскою картиною (71) , а иные черты могли дать мысли и Данту (72) . Известно, что он был в Падове после своего изгнани (73) . Из этого следует еще, что Дант почерпал многие образы своего мipa из преданий современных и из художественных произведений; что не все стихии сего мipa им созданы; что материалы его брал он из жизни народной.
Идея Страшного Суда до самых времен Микель-Анжело была одною из любимых идей художества. Наконец сей мощный Дант живописи, как его именуют в Италии, оживил в чудном образе пробужденного от смерти, нагого человечества высочайшую мысль живописную.
Религиозные драматические представления, относящиеся в Германии еще к X веку, распространились и по всей Италии, особенно в XIII веке (74) . Предметом их были, по большей части, Страсти Христовы, а иногда сцены из будущей жизни. Джиованни Виллани, в своей летописи, под 1304 годом, описывает зрелище, которое было устроено на Арно и изображало в лицах Ад с его огнями и разнообразными мучениями (75) .
В числе набожных сказок XII и XIII века есть сказка о Чистилище Св. Патриция, находившемся на маленьком острову озера Деарг в Ирландии. Входившие в него с раскаянием созерцали все тайны Ада и Рая. Сие предание перешло в славный роман: il Meschino, сочиненный Гверином ди Дураццо, в коем баснословный герой повести входит в это Чистилище. Во Французских Fabliaux XIII века находится одно сочинение Рауля де Гудана: Le Songe d’Enfer ou le chemin d’Enfer (76) . Есть еще другое в том же роде: Le jongleur qui va en Enfer. - Но всех замечательнее видение Алберика, монаха горы Кассинской, который, под руководством Св. Петра, обошел Ад, Чистилище и через семь небес влетал в Рай. Сие видение относится к половине XII века. Многие ученые Италии в упомянутых сочинениях искали источника Поэме Данта, и особенно в видении Алберика. Доказывали даже, что Дант мог быть на горе Кассинской и там его слышать от монахов. Но все эти иследования свидетельствуют только, что предмет, избранный Дантом для Поэмы, издавна был мыслию общею; что Ад, Чистилище и Рай являлись монахам в видениях; что предания о них были в устах и в очах народных (77) .
Дант, как гений, хватился за любимую мечту своих современников; но одушевил ее идеею высокою, идеею нравственного подвига. Он видел пороки современного человечества - и полагал единственным средством к спасению его: сказать ему горькую истину в картине будущего. Но пусть он сам будет для нас истолкователем своей мысли, какая одушевляла его в сем подвиге. В Раю, предузнав свое изгнание, вопрошает он своего предка, Каччиагвиду: писать ли ему что он видел в бездне, в Чистилище и в Раю? Эта истина, говорит он, могла бы оскорбить многих сильных и лишить его покрова в изгнании; если же будет он робким другом истины, то боится суда потомства. Вот ответ Каччиагвиды: «Отринув всякую ложь, поведай все свое видение, и пусть народ дерет там руками, где у него струпья (78) . Если слово твое и будет неприятно людям на первый вкус: то впоследствии даст пищу жизненную, когда переварят его. Сей клик твой будет как ветер, ударяющий в вершины самые высокие, - и в этом твоя слава. Тебе явились, в сих небесах, на горе и в бездне плачевной, только души, отмеченные славою, потому что душа внемлющего не дает веры твердой, когда предлагает ей образец от корня неизвестного и скрытого (79) ». Каччиагвида, в заключение, обещает Поэту рай за исполнение такого подвига (80) .
Беатриса, олицетворяющая Откровение, повелевает ему писать то, что он видит, во благо мipa, живущего в нечестии (in pr; del mondo che mal vive) (81) . - Петр Апостол, подвергнув Данта испытанию в учении о вере, повелевает ему также, возвратившись в мip, не скрывать, чего он сам не скрывает (82) . - Св. Апостол Иаков, подвергнув Поэта-Богослова такому же испытанию о надежде, повелевает ему, увидев истину в Боге, укреплять в людях надежду, внушающую любовь в вечному. Дант отвечает ему, что он преисполнился ею из его писаний и другим передаст благодать его слова (83) . - Виргилий, отверзая путь ему в Ад, называет странствие его роковым (fatale andare) и причину его полагает свыше, там, где сила и воля одно (Vuolsi cosi col; dove si puote ci; che si vuole) (84) . Дант сам именовал труд свой, истощивший его силы, Поэмою священною, в которой участвовали и Небо и Земля (85) , и питал надежду, что она победит жестокость его граждан, и что он, возвратясь в отчизну, в крестильнице Св. Иоанна, над купелью своего крещения, примет венец Поэта (86) .
Все сии места Поэмы показывают, что Дант почитал себя имеющим свыше звание к тому, чтобы сказать истину в лицо мipy, поставить зеркало перед веком, обличить человечеству всю его внутренность и показать его грядущее, результат его жизни настоящей в образе Ада, муки вечной и отчаянной, Чистилища, муки, растворенной надеждою, и Рая, вечной и совершенной радости. Дант сам в Эпистоле своей, коею посвящает Рай Кану делла Скала, говорит, что буквальный смысл его Поэмы есть состояние душ по смерти, а аллегорический человечество, по заслугам своим приемлющее мзду от правосудия Божественного (87) .
Но как Поэт мог исполнить сей нравственный подвиг? Каким средством показать таинство мipa и путь к спасению человеческому? Самим собою. Потому Поэт и есть герой своей Поэмы, в котором соединены два существа: его личное, и человек вообще (88) , который будучи увлечен страстями и пороками, устранился от цели человечества, но чистым раскаянием, трудом, учением, при содействии благодати, сознает в себе грех, очищается от него, побеждает все препятствия, достигает Рая и созерцает Бога. В таком смысле должно понимать все упреки, которые Беатриса говорит Данту, когда перебирает всю повесть его заблудшей жизни, и следующие слова: «Он так низко пал, что все средства к спасению его были пресечены, кроме одного: показать ему племена погибшие» (89) . Сии слова относятся, в лице Данта, и к человеку, ему современному.
Отсюда проистекает глубокое религиозно-нравственное значение всей Поэмы и объясняются все ее пружины. Отсюда тот аллегорический характер, который она действительно имеет. Дант сам указывает на это значение в следующих словах своей Поэмы: «О вы, разум которых здрав! Дивитесь учению, которое скрывается под покровом стихов странных» (90) . В своем сочинении: Convito, он сам объявляет, что в писаниях можно вообще находить четыре смысла: 1) буквальный, 2) аллегорический (истина под корою буквы), 3) нравственный в пользу читающих, и 4) аналогический, или сверх-чувственный, духовный. В этом же сочинении он показал пример такого толкования на своих собственных Канзонах, пример, который был до излишества во зло употреблен толкователями его Комедии. Наконец, Поэт сам называет невеждами тех стихотворцев, которые под словами не умеют скрывать глубоких истин, а пишут одни цветы риторические.
Аллегория была в характере этого Богословского века. Видения были в духе времени. Не только Священное Писание толковалось аллегорически, но и творения языческих писателей, как то мы видели из примера Виргилия. Брунетто Латини, учитель Данта, написал книгу Tesoretto (Маленькое сокровище), в которой также представлено видение. Брунетто повествует, что он, возвращаясь из Испании, куда посылан был от Флоренции, при известии об изгнании Гвельфов, к партии коих он сам принадлежал, поражен был скорбию, сбился с дороги и заблудился в лесу; что у подошвы какой-то горы увидел он толпу людей, множество разного рода животных, цветов, трав, минералов, и что все это повиновалось одной женщине, что эта женщина была Природа; что она открыла ему все тайны вселенной; что она показала ему три дороги, из коих одна ведет к Философии и Добродетелям, другая к порокам, третья к Богу любви и двору его. На сей последней дороге находит он Овидия, который беседует с ним о законах любви. Потом встречается ему Астроном Птоломей и излагает учение Астрономии. Женгене видит в этом сочинении первый зародыш Поэмы Данта, или зародыш главной идеи, к которой он будто бы прикрепил частные идеи Ада, Чистилища и Рая (91) . Но мне кажется, что Поэма Данта существовала бы и без сочинения Брунетто Латини, и в такой же бы полноте представляла свою идею. Сходного только лес и встреча с Поэтом; но значение совершенно иное. Видения такого рода и аллегории, как я сказал уже, были в характере времени и ведут начало свое из веков предъидущих. Стоит только взглянуть на заглавия сочинений Бонавентуры Францисканца, чтобы убедиться в этом (92) . Первое сочинение самого Данта есть аллегорическое: это Vita nuova. Здесь рассказывает он свою любовь к Беатрисе и потом свои занятия Философиею, как он читал Боэция и Цицерона; как ходил в школы монахов, на философские диспуты; как в тридцать месяцев он стал ощущать сладость Науки; как наконец Философия, сия дщерь Бога, Царица мiра, предстала ему в образе жены прекрасной, милосердой, и как прежняя любовь его к Беатрисе слилась с сею любовью и образ ее с образом Науки. Подобное олицетворение Философии в виде женщины находится и в сочинении Боэция: Утешения Философии, сочинении, которое изучал Дант, по его собственному сознанию.
Но Аллегория Брунетто Латини мертва. Аллегория Боэция, может быть, живее потому, что проистекла из несчастной жизни мужа истины и правды, который в темнице обрел подругу в Науке. Идея же религиозно-нравственная Данта - показать спасение и апофеозу человека, совершенные силою Веры и Науки, и в ясновидении души своей раскрыть человечеству весь его внутренний мiр, - такая идея связывалась и с Философиею, и с жизнию века.
Какие средства, по Христианскому учению, необходимы к спасению человека и к посвящению его в таинства мipa невидимого, в поучение другим? Благодать, предшествующая свыше самому желанию и располагающая душу к покаянию; Благодать совершенная, которая отверзает разум человека к принятию истин Откровения; наконец самое Откровение и Наука, мудрость земная. Сии идеи нравственные суть пружины Поэмы Дантовой, суть то чудесное, те вышние силы, которые устроивают возможность события, возможность странствия его по мipy невидимому. Здесь действуют не олицетворенные в виде богов страсти человеческие, как у Омира; но силы Христианского мipa, силы отвлеченные. Здесь начало чудесному аллегорическому. Во второй песне, где содержится узел Поэмы, олицетворены сии идеи в образе трех жен и Виргилия, как мы уже то видели в изложении. И так, в самом узле Поэмы содержится высокий смысл Богословский, который отсюда течет и по всему произведению, и все проницает мыслию, и всему дает мистическое значение. При содействии сих вышних сил, ниспосланных от Силы вседержащей, открывается человеку таинство мipa незримого.
Но до сих пор мы видим во всем этом подвиг нравственный, подвиг ума и веры: где же будет подвиг искусства? Мы видим идеи отелеченные, скелет Богословский, годный для рассуждения самого глубокого: где же плоть и жизнь, без коих нет Поэзии? Мы видим Христианина-Богослова: где же художник? Вспомним слова самого Данта: чувственным языком только можно говорить людям; Богу и Ангелам Его мы придаем плоть человеческую. Как же представит Поэт мip невидимый, жизнь духовную, чтобы они ясны бы-ли очам человека живого, современного? - Красками видимого мipa, стихиями этой жизни, человеческою плотью, жизнию современного века, своего народа, Италии. Вот где начало подвига поэтического: как же совершается сей подвиг в очах наших? как все идеи приемлют плоть? Рассмотрим.
Человек заблудившийся, ищущий спасения себе и другим, есть сам Дант; Флорентинец; Гибеллин; изгнанник, который нашел себе просторное прибежище во вселенной; как истинный гражданин, любящий свое отечество, и гордый как человек, сознающий в себе гения; любовник славы; мстительный; горячий; живущий всеми чувствованиями человеческими; мысль и страсть, сочетавшиеся в темпераменте Италиянца. - Мудрость земная - Виргилий, Поэт древнего Латинского слова; предшественник и учитель Данта; человек отживший, бесстрастный как тень; духом смиряющий страсти и чувства своего живого питомца; мысль, олицетворенная в древнем, пластическом лике Поэта. - Беатриса - первая любовь Данта, чувство его жизни. Художник Италиянец может любить Науку только в образе женщины неземной. Это олицетворение, которое долго было предметом разных споров, объясняется нам апофеозою женщины в Италии, идеею Мадонны, любовию Петрарки к Лауре, Тасса к Элеоноре. Оно объясняется явлениями из истории другого искусства: Живописцы давали черты своих возлюбленных ликам Мадонн, Святых мучениц, даже отвлеченных Добродетелей. В таком же смысле и Дант олицетворил науку своего века и своей жизни, Богословие, в образе ему столь любезном (93) . Италия есть страна апофеоз: в ней много остатков этого язычества, которое всякое чувство претворяет в божество, всему замечательному на земле строит храм, статую, памятник. Это нераздельно с ее художественным характером. Это паганизм искусства, в Италии только возможный и понятный.
Время странствия Данта есть юбилей 1300 года, время всемiрного очищения, когда со всех концов Европы стекались миллионы в Рим на поклонение гробу Наместника Христова. Сцена мipa невидимого - сия же вселенная, по современным о ней понятиям. Где поместить Ад? - Вырыть землю, нами обитаемую - временное жилище трупов, хранилище гробов, гостинницу смерти: здесь, в области мрака и гниения, место правосудию Божественному для казни грехов человеческих. - Где будет Чистилище? - На горе, среди Атлантического моря, о существовании коей было понятие в ученых гаданиях века. - Наконец Рай - в небесах, вращающихся над нами, к которым всегда по инстинкту стремится душа Христианская (94) . Все стражи Ада, вся его полиция, заимствованы из преданий Мифологии языческой, которые жили еще в воображении народном. Все страшилища, созданные древнею фантазиею, действуют здесь, но под высшим Христианским значением. Здесь исполины языческого мipa и предний восточных; здесь падшие Ангелы.
Нужно Поэту описать какое-нибудь место Адское, какую-нибудь развалину подземную; для этого берет он обвалы Тирольских Альп около Трента и рисует ими свои картину. - Модели водопадов Адских суть водопады Италии. - На вратах Ада надписано: Fece me (создала меня), как будто на вратах Крестильницы Флорентинской и на всех памятниках средних времен и древности (95) . - Горячий поток, в котором гаснет пламень, есть теплый ручей около Витербы. Фламандские оплоты, набережные Бренты в Падове служат для объяснения оплотов потока Адского. Степь в Аду есть степь Ливийская. Город Плутона с кладбищем есть город готический с его зубцами и башнями. Местоположение Malebolge одного из кругов Ада объясняется рвами и мостами около крепостей. Башни Сиенны и кривая башня Болонская объясняют огромность исполинов; сосновая шишка гробницы Адриана, которую видал всякой богомолец, приходивший в Рим на Юбилей, есть мера лицу одного из гигантов. Ледяной Коцит на дне земли похож на мерзлый Дунай. Крутизны горы Чистилища рисуются крутизнами в окрестностях Флоренции и других местах гористой Италии. Все Чистилище убрано резьбою, ваянием и живописью, как Италиянская церковь. Но где найти земные краски для Рая - для стихии чистого и однообразного света? И здесь однако Поэт не изменяет себе: он также очевиден. Все, что горит, светит, блещет на нашей земле: вода, отражающая лучи солнца, рубины, сапфиры, топазы, все драгоценные камни, человеческие очи, перлы, хрустали, пламень, радуга, свет солнца, пылинки в лучах его, раскаленное железо: все это послужило ему материалом к живому представлению области невещественного эфира.
Пороки и Добродетели представлены в живых лицах и особенно в лицах современных. Здесь вся История древняя и XIII века, но особенно История Италии. Здесь все славы мipa, все вершины его, все сильные характеры эпохи. Здесь повесть о всех убийствах, преступлениях; вся летопись кровавого века в живых картинах, в фантасмагорической галлерее: строгий отчет за нравственность всего человечества! Во всем Аду, Поэту откликаются особенно Италиянцы и из них преимущественно Флорентинцы. Первый встречный грешник есть обжора из Флоренции. Рим дает Пап: Анастасия IV еретика; Целестина ничтожного, слабодушного; Николая III, Бонифация VIII, Климента V Симониаков; Адриана V скупого; Мартина V лакомого. Флоренция славится по Аду пятью лихими разбойниками; но дает и обжору, и самоубийцу, и злого, и эресиархов. Сиенна доставляет лучших обжор, пьяниц и тщеславных. Болонья - лицемеров. Падова - лучших ростовщиков. Пиза и особенно Генуа - изменников. Все пороки национальны. Все мертвые, особенно в Аду, кипят страстями живых. Грешники Ада еще коснеют в своих пороках и отличаются сею самостоятельностию. Все они, кроме изменников, вручают свои имена Поэту, на память потомству; все жаждут славы; все любят отечество; откликаются на речь Тосканскую; спрашивают про новости Италии, про свои родины, родных и знакомых; все занимаются политикою и семейными делами; не отстали еще от связей с мipoм живых и дают поручения живому земляку. Сорделло и Виргилий, при одном имени Мантуи, бросаются в объятия друг друга. Даже в самом Раю праведные воспоминают о делах своих, на земле оставленных, как напр. Юстиниан о своем кодексе. Каччиагвида говорит о всех обычаях Флоренции и даже об улицах и гербах: он не отстал еще от привычек своего поколения и выражается по Латыне. Петр Апостол и все Небо гневаются на Пап. Так на всем отжившем человечестве напечатлены страсть земная, жизнь современная, участие минуты.
Наказания в Аду материальны. Одни только жители Лимба страдают безнадежным желанием неба. Некоторые казни взяты с общественных казней Италии. Например, в Болонье наказывали розгами, так и в Аду. Чтобы сделать очевидною казнь ранами, Поэт приводит на память все ужасные сражения. Казнь болезнями рисуется чумою в Эгине и местами заразы. Иногда и дисциплина адская берется с земли. Например, грешники, гоняемые сквозь строй, ходят в два ряда, как богомольцы на мосту Св. Ангела. Дьяволы имеют все привычки, все ухватки злых повес Италии. Они дерзки, непристойны, привязчивы, рады обмануть, дать слово и не сдержать.
В Чистилище вы находите картину Италиянской лени, полуденного dolce far niente; картину вечера также Италии, вечера гармонического, тихого, звучащего песнею в честь Мадонны. Поэты в Лимбе и в Чистилище обходятся друг с другом, вероятно, с теми же обрядами взаимного уважения, с какими обходились между собою Дант, Гвидо Гвиничелли, Гвидо Кавальканти и другие Поэты современные.
В земном Раю встречаем процессию мистическую, в Раю небесном - триумф. И это все стихии из жизни Италии, в которой редкий день нет процессии. В жизнь Чистилища и особенно Рая перенесены многие стихии жизни монастырской. Недаром в одном месте поэмы Рай именуется монастырем, а Спаситель его Игуменом. Беатриса именует Рай церковью соборною (Basilica). Потому главное занятие душ Чистилища и Рая, как занятие монахов, есть духовное пение. Вся гора и все небеса оглашаются псальмами и святыми песнями. Очищающиеся похожи на кающуюся братию, которая покорно исправляет эпитимию, на нее возложенную. В Раю хотя принимают участие в жизни современной; но Политика уступает Богословию. Здесь беспрестанные рассуждения о первых вопросах Богословских, как будто между монахами в их кельях. Сии рассуждения изобилуют современною Латынью, но перемешанною иногда с простыми народными поговорками. Беатриса называет Данта frate, как монахи друг друга; Поэты между собою также именуются братьями. Язык Беатрисы есть язык богословов, современных Данту, но растворенный Поэзиею. - До сих пор в Италии, в день Св. Франциска, Доминиканец произносит панегирик в честь его, а в день Св. Доминика то же делает Францисканец (96) . Этот обряд из жизни монастырей перенесен и в Рай. Фома Аквинский читает Похвальное Слово Св. Франциску, а Бонавентура Св. Доминику. Проповеди сии имеют, частию, характер, вычуры и даже каламбуры современных проповедей монастырских. Дант в Раю испытуется в Катихизисе от Апостолов и изготовляется к ответам, как баккалавр на диспуте. Крылья Серафимов сравниваются с капишонами монахов (97) . Св. Бернард, всю жизнь свою посвятивший на сочинение молитв Мадонне, и здесь поет ей молитву и предстательствует за Данта. Так как Рай населен по большей части монахами, то подобное перенесение обрядов монашеской жизни в жизнь Рая объясняется само собою. С этим вместе разлита в нем и тишина жизни созерцательной, жизни в Боге, которая находит услаждение только в пении духовных похвал Мадонне и Господу. Монастырская жизнь, в сии века монастырей и монахов, почиталась предвкушением Райской жизни; но она, по важности своего значения, не была однако так удалена от современной жизни, как теперь. В монастырях процветали науки и искусства, особенно во Флоренции, колыбели всего изящного в Италии. Вот почему Поэма Данта нашла усердных чтителей в монастырях. Известно, что монахи имели терпение трудиться над Латинским переводом этой Поэмы. Рай, которого чтение для нас утомительно, вероятно, нравился особенно в монастырях своею Богословскою стихиею и своим отношением к монастырской жизни.
В Раю встречаем также символ власти Императорской, символ правосудия земного в виде орла, - и символ крестовых войн в виде креста. Это апофеоза власти Самодержавной и крестной смерти рыцарей: мистическое выражение двух идей века. Весьма замечательно еще сравнение Спасителя с Императором, а Святых Его с советом Графов. Апостолы Петр, Иоанн и Иаков именуются Баронами. Это Рай в виде современного Двора Феодального. Все это краски жизни.
Наконец лучший цвет из цветов земных, Роза, предлагает Поэту образ для представления горнего Рая, сей бездны светов, созерцающих лоно Света Божия: в самом высшем, духовном образе Поэмы обличается Поэт юга, Поэт Италии, где дважды весна, где дважды цветут розы.
Здесь место упомянуть о сравнениях в Поэме Данта. Сравнение в Европейской Поэзии давно уже потеряло свое первобытное назначение, свой первоначальный характер простоты и необходимости, какой дан ему был Омиром. Оно теперь, особенно со временем Байрона, есть или выражение мысли, или игра фантазии, излишество роскоши поэтической. У Омира оно необходимо, потому что дорисовывает предмет и всегда верно снято с природы, всегда вмещает в себе миниатюрный, но полный ландшафт жизни, особенно сельской. Так и у Данта, более даже чем у какого-либо из Поэтов древности, после Омира, более чем у Виргилия. В этом я нахожу большое сродство между сими двумя родоначальниками Поэзии языческой и Христианской. Сравнения Данта ясны, очевидны, необходимы, просты и верно сняты с природы или жизни человеческой. Видна всюду самая тесная дружба Поэта и природы. Видно, что ни одно явление в ней, даже самое для нас обыкновенное, не проходило даром перед его очами: всякое он заметил и сохранил в сокровищнице своего воображения (98) , и оно послужило ему краскою для картины мipa невидимого. Обилие сравнений, взятых из сельской жизни, которые в нашем городском быту были бы анахронизмом, показывает, что в жизни тогдашней было более той сельской простоты, которая характеризует век Омира и которой не было в веке Виргилия, а потому нет и в его Поэзии. Хотя Каччиагвида и жалуется на излишнюю роскошь во нравах; но что это была за роскошь в сравнении с веком Льва X и Лаврентия Медицисса? Вспомним, что предки этих Медициссов были простые продавцы шерсти, - и объяснится нам отчасти та простота жизни, отражающаяся в Поэме Данта. Многое объяснится и жизнию самого Поэта: его странствия в изгнании подружили его с природою - и, вероятно, часто, от суровой думы изгнанника, он поэтическою думою отдыхал на каком-нибудь явлении природы! Сверх сих сравнений есть и ученые, которые предлагала ему наука и о которых я упоминал при изложении его учения.
Омир повествует вам, большею частию, о предметах видимого мipa, которые сами собою ясны. Дант напротив рисует вам все невидимое, несбыточное. Поэтому, сравнение у него есть сильнейшая краска для того, чтобы сделать вам или очевидным какое-нибудь событие, или даже возможным несбыточное чудо. Некоторые примеры этому мы уже видели в изложении самой Поэмы. Вот значение сравнений у Данта и вот почему я счел за нужное здесь показать то участие, какое они принимают в изображении мipa невидимого.
Таким образом волшебною силою Богослова-Поэта весь мiр духовный принял живое тело, чувством же Поэта национального он принял тело его Италии и явился в очью соотчичей. Вся природа Авзонии, вся жизнь ее, вся История, все лица современные здесь. Но от сего сочетания духовного мipa с живым всякой живой образ получил значение, стал символом; всякое лицо представило идею добродетели или порока; под всякою земною краскою таится мысль. Так все здешнее, все личное преобразилось идеею; так мертвая идея обрела жизнь.
Из сего ясно, что два деятеля долженствовали гармонически сочетать свои силы в душе Поэта, дабы создать такое двоесущное произведение. Сии деятели суть сильная Вера Христианина в мiр духовный и сильная фантазия Поэта, коей подчинен весь мip видимый. От единодушного действования этих двух сил, взаимно укреплявших друг друга, произведение сие получило с одной стороны значение Богословское, мистическое, с другой характер живого, яркого, магнетического ясновидения, какое в первый раз только совершилось в мipе Поэзии и совершилось в духе Данта, и в котором всякой образ, всякое чудо оживляются для вас чувством Веры.
Во все продолжение исследования нашего, Божественная Комедия преимущественно сама служила нам истолковательницею всего того, что мы анализом своим в ней развивали. Поищем: не свидетельствует ли сам Поэт присутствия этих двух деятелей в его произведении? Не в первый раз явится нам в этом Поэте сознание своего дела и собственных сил своих.
Вспомним, когда в Раю Дант подвергается испытанию в Вере от Апостола Петра (99) . Поэт, на вопросы его, отвечает Словами Апостола Павла, что Вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых (100) ; что она есть единая сущность тех вещей, которые в небе зримы, а долу от нас сокрыты. Вот та Вера в мiр духовный, о коей мы говорили: Дант, вознесшись над землею, перед лицом всего Неба, сознал в себе присутствие оной, и Св. Апостол, Учитель Веры, кончив испытание, трикраты венчал его за то своим светом.
Вспомним в Чистилище разные примеры пороков и добродетелей, взятые из Истории Мифологии и в образе сменяющихся видений проходящие в фантазии Поэта. Вспомним сей экстаз,сие магнетическое состояние ясновидения, когда, как говорит сам Поэт, «ум его так углублен внутрь себя, что ни одно впечатление извне им уже не принимается», и когда в глубокую его фантазию дождят с Неба какие-то своенравные, живые образы. Вот как он выражается сам об этой силе Поэта, которую сознавал в себе: «О сила вообразительная, похищающая нас иногда до такой меры от мipa внешнего, что человек ничего не замечает, хотя бы кругом его тысячи труб звучали! Кто же подвигает тебя, если чувство внешнее тебе ничего не посылает извне? Тебя подвигает свет, в небе образующийся и долетающий к нам или сам собою, или через посланника-Ангела».
Вспомним то, что биографы Данта говорят о том, в какой сильной степени Поэт мог внутрь себя напрягать свое внимание. Сие-то покорное сосредоточенное внимание, в соединении с высшею силою вообразительною, характеризирует Данта-Поэта. Вообще фантазия Италиянца отличается ясностию, очевидностию. Это мы видим на всех Поэтах Италии, и можно сказать на всей Поэзии юга. Рассказанное Италиянцем можно со слов его нарисовать или разыграть в действии. Сие свойство зависит много и от открытой, воздушной жизни народов полуденных, всегда близких к природе, не любящих затвора. Отсюда ведут свое начало пластицизм Греции и живописность Поэтов Италии. Сим-то южным воображением в высшей степени, сими-то внутренними, всеосязающими очами одарен был Дант. Не желая порицать народ Германский, который имеет свою сторону совершенную, я для сравнения приведу только: что если бы Германец вздумал изобразить нам мip невидимый? Сей мiр был бы пуст, лишен образов, как небо Клопштока. У Данта же все видим мы своими очами. Спустя двести лет по смерти его, по одним стихам его Поэмы, составлен ученым Антонио Манетти архитектурный план его Аду. Даже чудеса небывалые кажутся у него вероятными: так сильно их описание. Таково изображение взаимного превращения змеи в человека и человека в змею, где сила вообразительная достигла самой высшей степени. Поэт, сознав в себе силу духа, велит молчать Лукану и Овидию, славному певцу превращений. Одно это описание дает право Данту на исключительное наименование Поэта ясновидца.
Так, по сознанию самого Поэта, Вера и южная фантазия, два деятеля сей поэмы, соединенно начертали на ней свой слитый характер духовного и земного, - и в этом смысле можно справедливо, вместе с Дантом, сказать, что и Небо и земля приложили руку к созданию его Поэмы.
При начале развития Поэзии Италиянской, на могучем первенце оной, совершается общий закон первоначального развития всей Поэзии человеческой, Поэзия рождается на лоне Религии - и потому характер первых ее произведений бывает характер религиозный или символический. Слову человеческому предзвучало Слово Божие. Всей Европейской Поэзии предшествовала Поэзия Востока, особенно Еврейская - Поэзия символа Божественного. Искусству Греческому предходит искусство Египетское; искусству Римскому Этрусское. Омиру предъидут жрецы Поэты, певцы таинства, Орфей, Лин, Музей, - и самый Гезиод, в порядке вещей мipa поэтического, должен быть предтечей Омира. Наконец в Италии, где Поэзия, во второй раз после Греции, развивается самостоятельно, свободно, ибо живет в новом мiре, хотя и под эгидою древнего слова, в Италии, говорю я, на Данте повторился сей закон, - и в первой сильной и полной песне, слетевшей с Христианской лиры, всюду ясно звучит мысль Богословская.
Отсюда имеет быть разрешен вопрос: к какому роду Поэзии относится Божественная Комедия Данта? Шеллинг, в своем рассуждении об оной, весьма глубокомысленно замечает, что сие произведение не есть ни чистый Эпос, ни чистая Лира, ни Драма; но что все стихии Поэзии, включая и дидактическую, она в себе слитно заключает. То же явление встречаем мы в первобытном веке Христианского мipa Европы: он, согласно с глубокими исследованиями современного Историолога, представляет хаос всех начал, из коих впоследствии развился. Но вспомним, что, в самую первую минуту его развития, явилось однако господство начала феократического. Так и в первобытном роде Поэзии есть свое господствующее начало феократическое, которое печатлеет свой особый характер на ее произведениях. Кроме известных трех чистых родов Поэзии, следует посему принять еще перво-начальный род, в котором все прочие слиты, как в зародыше, - род символический. Должно отличить его от дидактического рода: сей последний есть слияние Поэзии и Науки; символический же род слияние Поэзии и Религии. Рассмотрим же теперь, каким образом все стихии Поэзии присутствуют в Поэме Данта под господством типа cимволического.
(Окончание IV Отделения в следующей книжке).
Дант и его век
Исследование о Божественной Комедии
Адъюнкт-Профессора С. Шевырева
(Продолжение)
Стихия Эпическая видна в этом внешнем, очевидном, подробном, осязательном представлении явлений, в этом стихе пластическом и живописном, в сих сравнениях самых точных и ярких. Сия стихия, ясно заметная не только в Божественной Комедии Данта, но и во всей Италиянской Поэзии, показывает, что она есть питомица юга, дщерь Поэзии Римской и внука Греческой. Дант, по его же признанию, есть в этом случае ученик Виргилия, но едва ли не превзошедший самого учителя. Он силою гения стал в сем отношении близко к первоначальнику Поэзии эпической, к самому Омиру. Но точно так как Омиру отвечает древний стиль пластический, так Данту новый стиль живописный, стиль яркий, или стиль пластики средних веков, уже более имевшей характер живописи. Сей-то стихии в Поэме Данта сочувствовал Микель-Анжело. Известно, что поэма сия была любимым его чтением; что она внушила ему взяться за кисть для изображения Страшного Суда; что он к самой поэме Данта изготовил рисунки, которые поглащены были морем. Искони существовало сродство между искусствами. Известному стилю Поэзии всегда отвечает известный стиль Живописи. Ничто так не выражает картин Илиады и Одиссеи, как рисунки ваз Этрусских. Роману, представителю современной Поэзии, соответствует господствующий теперь род живописи - tableau de genre. Ничто так не отвечает стилю теперешнего Французского Романа, как эскизы Тони Жоанно. Ничто так не близко к эпическому стилю Данта, как стиль Микель-Анжела. Перо первого и кисть второго как будто родились под одним созвездием.
Но вспомним, что все сии образы, с такою эпическою ясностию создаваемые Поэтом, суть идеи воплощенные; что все они имеют значение. Особенно видно это в мистической процессии и в видениях, совершающихся в земном Раю. Там мы усмотрим, что все эпическое проникнуто символом.
Драматическая стихия видна в ужасных препятствиях, какие побеждает поэт в Аду и Чистилище, в опасностях, коим он беспрестанно подвергается, наконец в этом постепенном его восхождении к созерцанию Бога. Она видна также и в мучениях грешников, в неутомимой борьбе их с казнями, из коих одна ужаснее другой. Все сцены Ада суть последовательная цепь трагедий Эсхиловых в несложном эпическом стиле Промифея. Здесь истощено ужасное и патетическое. В явлениях Рая отсутствует сия стихия драматическая, потому что наслаждение спокойно и однообразно, не так как мука адская. Поэт, посредством натяжек софистических и других странных средств, старается показать возможность степеней и разнообразия в радостях райских; но повсюду видно его усилие безуспешное.
В Аду же стихия драматическая заключена в самом предмете. Но отколе разрешаются все сии препятствия, умножающие интерес драматический? От силы невидимой, отвлеченной, от той идеи, которая есть узел действия. Так драматическое борение разрешается в символическом значении самой Поэмы. Скажу еще более: здесь символическое спасает самую Поэзию.
Теперь место и время разрешить: каким образом Ад может быть предметом изящного искусства? В Чистилище мы видим ужасные мучения, но оне растворены надеждою. Над этой горою плача и мук распростерто то небо, в которое рано иди поздно будут приняты грешники. Здесь есть мера состраданию - упование на благость Божию. В Аду же нет надежды; одна черная стихия отчаяния. Между Адом и Небом твердый, непроницаемый свод земли, который, если и снимется, то для того только, чтобы удвоить и предать самой вечности муку адскую. Как могут быть допущены в мiр изящного Магомет с растерзанною внутренностию; Бертрам даль Борнио, несущий главу свою; Уголино, гложущий череп; гадатели с повороченными назад лицами, и все ужасы казней, иногда отвратительных? Состраданию, внушаемому адом, нет отрады; ужас его переходит в отчаяние. Где же спасется то чувство гармонии, в котором должно разрешиться всякое впечатление мipa изящного?
Дант был всегда сам для нас толкователем своих загадок: и здесь он нам не изменит. Вспомним, когда живой странник увидел отчаянную надпись на вратах Ада, и сердце его сжалось; когда полились слезы из очей живого человека, при виде искажения лица человеческого: что сказала ему мудрость в лице Виргилия? - На первое отвечал он:
«Qui si convien lasciare ogni sospetto,
Ogni vilt; convien che qui sia morta».
«Здесь надлежит покинуть всякое сомнение, умертвить в себе всякое низкое чувство».
на второе:
«Qui vive la piet; quand’ ; ben morta.
Chi ; pi; scellerato di colui,
Ch; al giudizio divin passion comporta?». (101)
«Здесь тогда и живет сострадание, когда оно мертво (102) . Есть ли нечестие выше того, как питать жалость к суду Божественному?». Здесь разгадка тайны. Только под условием олицетворения идеи правосудия Божественного, все муки ада могут быть внесены в область Поэзии. Так в сем случае, символическое, как сказал я, спасает самую высшую драматическую стихию в Поэме. С этим же умыслом великий художник представил нам грешников ада коснеющими в своих пороках, со всею самостоятельностию живого злодейства: чувство раскаяния в них растворило бы, может быть, сердце наше к жалости и побудило бы нас или к грешному ропоту на правосудие небесное, или к сомнению в неистощимости милосердия Божия (103) . Здесь спасается чувство веры, а с другой стороны спасено и чувство самобытности человеческой. Это отсутствие бесплодного раскаяния, эта бодрость и стойкость в мучениях придают, по крайней мере, какое-то хотя ложное благородство этим грешникам, столь нравственно униженным.
Стихия Дидактическая также вошла в Поэму Данта. Догматический характер западной католической Веры и разрешение важных вопросов Богословских, неизбежно сопряженное с предметом, который избрал Дант, способствовали к излишнему влиянию этой стихии, всех менее поэтической. Особенно в Раю заметно это излишество - и схоластические формы науки вредят часто языку Поэзии. Но я уже имел случай заметить, что эта стихия имела важное современное значение; что она не казалась во времена Данта так суха, как ныне нам кажется. Следует еще прибавить к тому, что великий Поэт слова чудесно побеждает оковы форм схоластических, в каких была в его время наука, и в молодом, еще мало мыслившем языке находит смелые обороты и полные слова для выражения идей самых отвлеченных. Здесь призывает он нередко на помощь язык Латинский; об этом говорено будет после.
Но над всеми поэтическими стихиями в Божественной Комедии Данта возвышается стихия Лирическая. Здесь нет противоречия, как с первого раза может подумать читатель, вспомнив, что я утвердил преимущество символической стихии над всеми чистыми стихиями Поэзии в произведении Данта. Видимое противоречие уничтожится само собою, когда читатель вникнет в следующее. Символическая Поэзия Христианского века потому приемлет в себя преимущественно Лирическую стихию, что самая Религия Христианская имеет характер более лирический. Равным образом, символическая Поэзия язычества принимала преимущественно Эпическое направление, потому что самая языческая религия была к нему более наклонна.
Преобладание Лирической стихии заметно как в главном содержании, так и в форме Дантова произведения. Герой Поэмы есть сам Поэт; его собственная душа есть лаборатория всех видений, перед нами постепенно развивающихся; каждое из них отзывается в сердце самого Поэта каким-нибудь чувством и к нам, так сказать, через это чувство переходит (104) . Вот чисто-лирическая и преобладающая стихия в поэме Данта. Сюда же относятся многочисленные отступления и обращения, которые можно с основательностию назвать Лирическими эпизодами его Поэмы, составляющими одну из ее черт характеристических. Таковы обращения против Пап, против Италии вообще, против Флоренции и прочих республик, из коих редкая пропущена Поэтом. Сии обращения одушевлены всегда личным чувством самого Данта и его собственным мнением. В сих обращениях, так же как и другими поэтическими средствами, Поэт мстит иногда за себя самого. Так например, известно, что Пиза навлекла на себя негодование Поэта за то, что не хотела помогать Гибеллинам против Гвельфов и идти с первыми на Флоренцию. В веке феодальном, всякий владетель имел свой укрепленный замок, свою броню, свой меч для защиты. Таким замком феодальным, такою бронею, таким вооружением рыцарским служила для беспоместного Данта его Поэма, - и стих его сильнее меча рубил его противников.
Лирические звуки переходят у него в громы Сатиры. Личное одушевление Поэта есть общий источник и восторга хвалебного и хулы негодования. Ода и Сатира, по моему мнению, имеют одно начало; Поэт принимается за ту или за другую, смотря по тому, согласна ли жизнь современная с его чувством поэтическим, или ему противоречит. Пример этому мы видим в нашем Державине. Многие Оды его суть лирические Сатиры. Вино восторга, разведенное чувством негодования, превращается в яд поэтической злобы. Сей-то вдохновенный гнев, сия-то Сатира лирическая есть одна из отличительных черт в физиономии Данта-Поэта.
Обращений Лирических, мною упомянутых, совершенно чуждалась Эпическая Поэзия Греков, но они изредка мелькают у Виргилия, особенно там, где в Поэте выражается личный поклонник Августа. Решительное их явление в Поэзии начинается с Поэмы Данта. Сии обращения суть также вставки как и эпизоды Эпических поэм; но по лирическому их характеру я назвал бы их Лирическими эпизодами.
Хотя слитие Поэта и героя поэмы дает ей лирический характер; но вспомним, что сей герой есть и человек вообще, ищущий спасения. Таким образом и лирическое разрешается в символическом.
Форма Поэмы есть также лирическая. Размер, каким она писана, есть третья рифма (terza rima), именуемый так потому, что третья рифма всегда рифмует. Из переводного отрывка, который я предложил в изложении Поэмы, можно иметь о нем понятие. Стих ее есть стих одиннадцатисложный, общий всем Италиянским поэмам. Сисмонди думает, что размер Данта, terza rima, изобретен им самим. Но это едва ли имеет основание. Известно, что Брунетто Латини, учитель Данта, написал еще прежде комическую Поэму il Pataffio, состоящую из каких-то совершенно непонятных теперь народных Флорентинских поговорок, этим же самыми размером (105) . Должно предполагать, что этот размер, так как и все формы Италиянской Поэзии, имеет начало свое в Провансе. Нельзя довольно надивиться рифменному богатству языка и мастерству Поэта, который так искусно побеждает препятствия, неизбежные в таком сцеплении трех рифм, несмотря на их богатство. Главный характер рифмы Данта есть рифма женская; но очень часто встречается рифма дактилическая или скользящая (sdrucciola) и нередко мужеская. Сие обилие звучных рифм и музыкальная гармония стиха содействуют к преимущественному развитию лирического характера Поэмы.
К довершению этого вся Поэма разделена на три большие Канзоны или Кантики, по трем предметам оной. Каждая Канзона объемлет 33 Песни (Canto), содержащие от 160 стихов и менее (106) . К сим песням надо присоединить первую вступительную песню, которая, хотя ставится в числе песен Ада, но, по весьма справедливому замечанию комментатора Вентури, основанному на самом тексте Данта, должна быть отнесена ко всей Поэме, как общее вступление (107) . И так всех песен Поэма содержит сто.
Но и в сей лирической форме есть значение символическое. Число песен в каждой Канзоне 33 есть мистическое число. Это объясняется из духа времени: наука мистических чисел была чрезвычайно важна в то время (108) . 33 Года имел Спаситель при Своей кончине, след. 33 число святое. Дант сам называет свою Поэму священною (poema sacro): след. не мудрено, что он и форму ее хотел освятить тайным и святым значением цифр. Сюда же относятся и другие признаки. Например самый первый стих Поэмы:
Nel mezzo del cammin di nostra vita
имеет смысл совершенно мистический. В Аду имя Христа ни разу не поминается, а всегда говорят о Нем перифразом. В Раю же три раза слово Cristo (109) рифмует само с собою, вероятно в том умысле, что с таким святым именем не смеет рифмовать ни одно обыкновенное слово. Это не может быть по недостатку слов, ему рифмующих, потому что их весьма довольно (110) . Наконец должно заметить, что самый размер, третья рифма, впоследствии, употреблялся более для произведений символического рода, вероятно, потому что Дант посвятил его на такое служение. Триумфы Петрарки, которых мистическое содержание известно, писаны третьею рифмою.
Так символический характер Поэмы проникает всюду, и даже в самые ее формы. Весьма справедливо можно сравнить произведение Данта с каким-нибудь храмом древнего религиозного стиля, которого все художественные формы подчиняются высшему, таинственному значению, напр. алтарь, как у нас, обращен к Востоку (111) ; цветы, украшающие корзины колонн, имеют свой библейский смысл и проч. Так сравнили бы мы еще Поэму Данта с мистическою картиною или древним пергаминным Евангелием, которых все живописные аттрибуты, все литые из серебра и золота фигуры, все драгоценные камни, к украшению самых предметов допускаются только в той степени, как служат выражением какой-нибудь святой мысли.
Из всего сказанного проистекает, что Божественная Комедия Данта имеет совершенно свой, особенный тип Поэмы лиро-символической. Наименование Комедии, данное ей самим Поэтом по причинам, которые после изложатся, нисколько не характеризует ее в художественном отношении; но имеет весьма важное значение в отношении к языку и на своем месте будет разобрано. Что же касается до эпитета: Божественная, который дан ей в потомстве, то его должно понимать не в обыкновенном смысле восторженной похвалы, а в том же, в каком сам Поэт понимал свою Поэму, называя ее священною, и в том значении религиозно-художественном, какое мы нашли в ней в следствие подробного разбора ее внутреннего и наружного построения. Так и мнение всей Италии согласуется со всем, мною сказанным, и подтверждает общий неизменный закон первоначального развития поэзии: дух Религии веет в ее первых произведениях над хаосом всех прочих стихий поэтических, вызывая на орудие свое преимущественно ту из них, которая всех более с сим духом согласуется. Не так ли, при создании той Поэмы, которую называем мы Вселенною, носился и веял дух Божий над землею, еще неустроенною, над хаосом всех стихий, еще неразвившихся?
Исследовав художественный тип нашей Поэмы и назвавши его, следует теперь сказать о стиле оной, т.е. о языке в художественном отношении. Поелику предмет сей тесно связан с историею образования Италиянского языка вообще, то окончательное разрешение оного предоставляю себе в будущем рассуждении. Здесь же вкратце постараюсь характеризовать поэ-тический стиль Данта и показать элемен¬ты, из коих он образовался.
Дант, избрав себе в путеводители Виргилия, сам сознался, что он был учителем его в художественном стиле. Сие сознание выразил он следующими словами: «Ты мой учитель, ты мой писатель: ты один, от кого я заимствовал изящный слог, который дал мне славу». Точно, весь элемент изящно-художественный или классический в стиле Поэмы Данта ведет начало свое от стиля Виргилиева. Сюда принадлежат точность, и сила, и круглота выражения, и живость эпитетов, и пластическая доконченность всякого образа. - Но в стиль Поэта-Богослова должна была войти и другая стихия, тесно сопряженная с самым его предметом. Из его мистического видения и вообще из поэмы можно видеть, что Дант много изучал Библию. Сия библейская стихия является особенно в смелых фигурах и метафорах совершенно восточного стиля, которых чуждается классическая лира Виргилия (112) . К сему присоединилась чуждая Поэзии схоластическая стихия, изобилующая суровою Латынью, а иногда и новыми тяжелыми терминами.
Таким образом Виргилий и Библия составляют главные элементы Дантова стиля. Но они сочетались еще с элементом того молодого, свежего языка, в который Поэт влагал свою поэтическую думу. Вот где причина, почему ученик простотою превосходит самого учителя. В слоге Данта есть обороты, которые суть исключительная принадлежность наречий юных. В этом отношении я нахожу большое сродство между стилем Божественной Комедии и стилем Илиады, и книг Моисеевых, не по какому-нибудь прямому влиянию, а по сходству отношений языка, в коих сии произведения писаны. Но во сколько Дант проще Виргилия, во столько и грубее его; ибо простота граничит с грубостию. Виргилий имел дело с языком уже приготовленным; Дант хватал из уст народа всякое слово, какое только ему попадалось, лишь бы только вложить в него мысль свою. Сюда же принадлежит и множество народных пословиц, которые он вставляет, по большей части с великим мастерством художника. Надо сознаться также, что третья рифма вынуждает его прибегать иногда к оборотам насильственным. От сего проистекают в стиле его: сила, неровность и резкость.
Но язык, с которым Дант имел дело, заключал в себе стихии самые художественные: с одной стороны элемент живописный, с другой музыкальный, основанный на этом счастливом равновесии гласных с согласными, каким не обладает ни один язык Европейский. До сих пор язык Италиянский сохраняет способность, свойственную только языкам первобытным: производить глаголы от каждого имени существительного. Не только писатель, часто простолюдин на улице, в порыве какой-нибудь страсти, которая сильно заговорит в нем, пользуется весьма удачно сим правом своего языка. В этом заключается главная живописно-художественная его стихия. Самый Латинский язык не имел уже сего свойства при Виргилии, а Греческий сохранял его долго и после Омира, что видно по примеру Трагиков. Таким образом - имя, живой предмет, дает или образ, или краску действию, выражаемому глаголом. Дант первый сильно постиг в Поэзии это свойство языка - и сколькими глаголами Италия ему обязана!
С другой стороны, гармония стихов у нашего Поэта от силы звуков доходит до такой сладости, какую только этому языку и такому слуху, каков был у Данта, образовать было возможно. Многие из стихов его и теперь известны, даже простому народу, своею гармониею и повторяются очень часто в услаждение слуха.
Хотя я и сказал, что резкая и сильная жесткость есть одно из главных свойств стиля Данта; но должно заметить, что сия грубость соответствует и самому предмету, каков напр. ад; что три великие песни Поэмы представляют лествицу трех разных степеней стиля. В описании ада Поэт сам ищет рифм суровых и хриплых. Здесь, в самых сравнениях своих, он не разборчив: грешников ада сравнивает он с лягушками, чертей с собаками, поварами и проч. В Чистилище слог его стал чище, благороднее, сладкозвучнее. В IX песне он сам говорит: «Читатель, ты видишь, как я возвышаю предмет свой: не удивляйся же, что я его украшаю (113) ». Здесь и сравнения нежнее. Поэт с будущими праведниками Чистилища обходится вежливее: они сравниваются с голубками, ягнятами и проч. В Раю наконец стих Данта выражает сладостную гармонию сфер небесных. Он достиг бы и совершенной чистоты, если бы схоластический сор еще этому не препятствовал. Но там, где Поэт описывает свою Беатрису, ее взгляд, улыбку, или говорит о Боге - слово его всегда обновлено и соединяет красоту с разнообразием выражения (114) .
*
В заключение сего эстетического разбора Поэмы, я желал бы вместе с читателем, подражая нашему Поэту, перейти в то состояние внутреннего ясновидения, в каком он сам был, проходя Чистилище, и в живой фантасмагории повторить те высокие образы или впечатления, какие невольно остаются в памяти от его Поэмы.
Чета любовников, как пара голубей, кружимая вечным вихрем теперь еще останавливается перед нами и поет свою печальную песнь о протекшем счастии и о смерти в самую полную его минуту, песнь, которая сжимает сердце Поэта и наше чувством скорби всеобъемлющей.
Величавая тень Фаринаты встает перед нами по пояс из гроба, и мы слышим из уст ее горькое пророчество об изгнании Данта. Капаней, неодолимый и казнию Ада, сидит под полосами огненного дождя, все тот же спокойный и непреклонный противник Юпитера. - Мантуанец Сорделло, в одиноком своем величии, гордый, презирающий, плавно и медленно обращает свои очи, наподобие льва, когда он возлежит в своем покое. - В этих трех образах гордого величия человеческого, может быть, отразилось нам собственное чувство Поэта!
Чудовище Обман, своими лапами подгребая воздух, плывет в пустоте бездны с ношею двух странников - и сердце наше еще трепещет с живым сердцем одного из них.
Уголино, изменник, но отец, своим рассказом истощает из нашей души по капле все сострадание.
Бертрам даль Борнио, сам себе палач, подносит к очам нашим главу свою - и мы от нее устраняемся.
Италиянец Белаава рисуется перед нами и теперь своей живописною позою, достойною кисти Микель-Анжело. Мы присутствуем при гармоническом концерте певца Казеллы вместе с теми душами Италии, с теми детьми гармонии, которые собрались его послушать, как будто на улице Рима, еще под небом Авзонийским. - Тихая долина, где мирно беседуют венценосцы, и день, умирающий с именем Богоматери, умягчают нам сердце, располагая чувства его к сладкой любви.
Мы видим Данта в славной беседе древних Поэтов. Мы, следуя за Стацием, подмечаем Италиянский разговор очей между учителем и учеником его. Мы помним величавую поступь певца Энеиды, как однажды он - было побежал, но в тот же миг сдержал бег свой, боясь им нарушить величавость и благородство своей древней особы: все сии возвышенные лики, как боги древности, плавно и величаво проходят перед нашими очами.
В земном Раю, рисуется перед нами Матильда, в Христианском созерцании срывающая райские цветы по берегам кристального ручья. Покрывало Беатрисы веет над нами. Ее улыбка, всегда новая и светлая, растворяет нам Рай всегда новый. Еще горит пред нами Крест в планете Марса, сей Крест, который Микель- Анжело из Дантова Рая замыслил перенести на землю и повесить на воздухе среди храма Св. Петра. Мы видим и слышим, как пламенеющий на небе Орел клювом своим гремит о Правосудии. Мы вместе с Дантом парим в колыбели его духа, в осьмом круге Небес, и оттуда через все бездны мiров посылаем улыбку жалости земле, юдоли его и нашего изгнания, от коей в Небе только находим вечное и спокойное прибежище.
Мы помним, как побагровел весь светлогорящий Рай при гневном слове Апостола Петра на его западных наместников. - Мы видим светящую гирлянду, в образе которой вьется благовестник Ангел около Девы-Матери, лучшего сапфира Небес.
И этот Рай в виде прекраснейшего цвета Италии и земли, и эта Мадонна Царица на троне Розы, и эта молитва Мадонне, из уст Св. Бернарда, этот цвет Поэзии, от Бога ведущей слово свое, магическая молитва, которая приводит душу к исполнению крайней из всех ее надежд, к созерцанию Бога: все эти впечатления совершаются вновь в душе нашей и всегда будут совершаться в ее благо и художественное наслаждение, если она однажды достойно вкусила такого могучего Поэта, объемлющего весь мiр, Бога и человека, Поэта, каков был Дант у Италии.
(Отделение V в след. книжке).
ПРИМЕЧАНИЯ С.П. ШЕВЫРЁВА:
1. Alcuins Leben von Fr. Lorentz. Halle. 1829. стран. 27.
2. Сорделло.
3. Это было в 1233 году, 28 Августа.
4. Tutti ammiran, tutti onor gli fanno. АдаП. IV.
5. Ада П. IX.
6. Virgile de Heyne par Lemaire. Ecloga IV graece versa in Orat. Constant. Magni. Excursus. T. I.стран. 215.
7. ... E par che tu mi nieghi
Оluce mia, espresso in alcun testo,
Che decreto del ciel orazion pieghi.
8. M;langespar Villemain.
9. Особенно это видно в рассказе Виргилия об основании его родины, Мантуи (П. XX Ада. Здесь совершенно Мифологические начала.
10. Замечательно, что орел именуется птицею бога (т.е. Юпитера) и говорится, что на востоке, от времен Константина, он правил мiром под тению священных крыл своих.
11. Рая П. VII.
12. Cento novelle antiche. Novella LXIX. стран. 100.
13. История Нерона много обезображена западным духовенством.
14. Giovanni Villani. lib. IX. cap. 136.
15. Vita di Dante scritta da Lionardo Aretino.
16. Breve Trattato sopra la forma, posizione e misura dell’inferno di Dante. Рисунок сего Ада прилагается к лучшим и полнейшим изданиям Б. Комедии. Вот результат исследований Манетти, весьма замечательный. Дантов Ад содержится во внутренности земной планеты коническо-цилиндрической формы или формы воронки. Диаметр внутренней ее верхней окружности равняется глубине, а глубина примыкает к центру земли. Диаметр сей, по мнению лучших современных математиков, а особенно Андало Лигуре, Боккаччиева учителя в Астрологии, равнялся 3245 мил. и 5/11. Это поверяется и мнениями самого Данта: он в своем сочинении: Convivio, определяет окружность всей нашей твердой земли в 20400 миль; полудиаметр сей окружности и след. глубина земли будет 3245 мили 5/11. Манетти в следствие сего определяет меру продолжения всех девяти кругов Ада
17. Виргилий говорит Данту, когда они прошли центр земли: «Твои ноги находятся на маленькой сфере, которая составляет лицо, обратное Иерусалиму: здесь утро, когда там вечер».
18. Т. I. стр. 421.
19. Любопытно бы исследовать, каким образом эти мнения среднего века и до нас до-шли. Еще из одного места в Данте видно, что в Луне воображали тогда голову Каина: это суеверие также есть и в нашем народе.
20. A history of the life and voyages of Christopher Columbus by Washington Irving. Vol. IV. Illustrations and documents (№ XXIII. XXXIII. XXIV).
21. Гораций в своей XVI Эподе так описывает сии острова, приглашая в них Римлян, уставших от междоусобий. «Нас ожидает Океан, опоясующий землю: поплывем к сим блаженным полям, на сии богатые острова, где земля, невозделанная, приносит ежегодно жатву, и виноград непривитой расцветает всегда; где ветвь оливы, неизменно надежной, всегда дует почку; где черная фига вечно украшает свое дерево; где соты истекают из дупла дубов; где с гор высоких шумною стопою сбегает легкая влага. Там козы, незваные, приходят доиться; дружелюбная овечка приносит сосцы всегда полные; там вечером не воет около овчарни медведь; там не пухнет земля от змей. Там мы, счастливые, многому удивимся: там водоносный Эвр не сокрушает нив широкими ливнями; там тучные семена не сжигаются в сухих глыбах земли, ибо Юпитер умеряет времена года. Туда не достигал веслом своим Аргонавтский корабль; туда не заходила бесстыдная дочь Колхова; туда ни Сидонские плаватели, ни неутомимая шайка Улиссова не обращали кораблей своих. Там язвы не вредят стадам; там не сушит их зной вредного светила. Юпитер отделил сии берега для людей благочестивых, когда медью разбавил век злата; сначала медью, потом железом отвердил он времена: мужам праведным да откроется туда счастливый путь, моим поэтическим призванием!».
22. На карте 1436 г., Андрея Бианко, Рай с своими 4 реками помещен в Южной части Азии. Malte-Brun. Т. I. 425.
23. «На Кастилланской карте 1346 года остров Тенериф назван Адом; ибо старинные басни о месте блаженных и царстве мертвых всегда прикованы были к Западному Океану». Малте-Брюн. Т. I. стр. 423 и 424.
24. Канарские острова почитались в то время остатками от поглощенной водами Атлантиды.
25. Malte-Brun. Hist. de la G;ographie. 427 стр.
26. Это место в Поэме, равно как и другое о созвездии Crociera (о коем скажу ниже), дали повод думать, что во время Данта уже известно было существование Америки. Но рассказ Улисса явным образом касается только горы Чистилища и приготовляет читателя к оной. Впрочем, гадания о другой половине земного шара нередко встречаются в Поэтах сего века. Петрарка в своей IV Канзоне выражается о земле, противоположной нашему полушарию, таким образом: «Которая, может быть, по ту сторону его (т.е. человека) ожидает» (che di l; forse l’aspetta).
27. Рая XXVII песня. Вот что Беатриса говорит Данту, когда они возлетели в девятое небо: «Естество всякого движения, которое покоит свою средину и все прочее движет вокруг, отсель (т.е. от 9 неба) начинается, как от своей грани. И сие небо не имеет другого где (т.е. места) как Божий разум, в коем зажигается любовь, его вращающая, и та сила, которую оно дождит (на низшие небеса и стихии). Свет и любовь (т.е. эмпирей) единым кругом объемлют сие небо, равно как оно объемлет другие, а тот всеобъемлющий круг объемлется единым Богом". Далее, в XXVIII Песне, о Боге и круге, ближайшем к Нему, так говорит Беатриса: «От сей точки зависит небо и вся природа. Взгляни на круг, ей ближайший, и знай, что движение его так быстро по причине пламенной любви, которою оно подстрекается».
28. В X П. Рая Дант, пролетая по вселенной, обращает внимание читателя на дивное устройство оной, основанное на правильном перекрещении Равноденственного Круга и Зодиака: если бы Зодиак, хотя на линию, отдалился от сего круга, то иной был бы порядок в мiре. - Весьма замечательно еще, что Дант в Чистилище видит созвездие Crociera, которое состоит из четырех звезд; из трех второй величины и одной третьей величины, и которое было узнано только по открытии Америки, и служит путеводителем тем, кои из Европы плывут к югу. Иные заключали из сего места, равно как из рассказа Улиссова, что тогда уже было понятие об Америке. Или Дант чудесным образом предугадал существование сих звезд, или оно было и при нем известно. Толкователи видят в сих звездах Аллегорию четырех главных добродетелей (сам Дант дает к этому повод); но зная о существовании сих звезд, Поэт мог дать им сие значение, ибо всему мipy, как мы видим, он дает богословско-аллегорическое значение; все сущее переходит у него в символ. - Вот образец перифраза астрономического, который так часто встречается у Данта; Каччиагвида, его предок, выражается так, говоря о годе своего рождения: «От Рождества Христова до моего рождения планета Марса» (в которой он находится) «успела возвратиться к своему созвездию Льва 553 раза». Полагая два года на каждый оборот Марса, получим 1106 лет, что очень вероятно, ибо Каччиагвида был убит в 1l47 г.
29. Рая П. IX. Quel ben ch’ ad ogni cosa ; tanto. Сожалею, что в переводе не могу выразить всей силы этих кратких слов.
30. Рая П. XXVIII. Il vero in che si queta ogni intelletto.
31. Рая П. XXXIII - alta luce che da se ; vera.
32. Чист. П. VIII. Che si nasconde lo suo primo perchе, che non gli ; guado.
33. P. П. XXIX. Ove s’appunta ogni ubi ed ogni quando.
34. Рая П. XXIX.
35. Рая П. VIII.
36. Рая П. XIII.
37. Рая П. II.
38. Рая П. XIII.
39. Рая П. VIII.
40. И так сначала образуется в зачатке человека душа растительная.
41. Переходное состояние от растительной души к животной, подобное состоянию полипа или зоофита.
42. Так из растительной образуется душа животная с своими органами, посредством силы деятельной или образующей, коей первое начало в сердце.
43. Аверроэс, толкователь Аристотеля, говоривший, что разум у всех общ, а не есть личная принадлежность человека; ибо он не имеет органа, как имеет его и растительная и животная природа в человеке.
44. Развитие мозга есть, стало быть, цвет организма животного. Таким образом человек в зарождении своем проходит все степени органической жизни, по системе Данта.
45. Вечная сила Божия, в чистоте своей восседящая над девятым небом и оттоле через лествицу сфер действующая на зачатие человечества, как выше было сказано. Так как она действует через созвездия и планеты, то дух сей, подчиняясь их влиянию, и принимает разные способности.
46. Se in se rigira: поэтическое выражение философской мысли: познает сама себя. Так самопознание, и по Данту, есть цвет развития духовного человека.
47. Прекрасное и глубокое сравнение. Дант сим сравнением предупредил Галилеево мнение о образовании вина. Тирабоски. Т. V.
48. Т.е. в Ад или в Чистилище - и здесь узнает, как она жила.
49. По сему и по другому месту в Поэме (Рая П. XIV) видно, что зрение почиталось высшим из органов.
50. Т.е. по горе Чистилища.
51. Чистилища П. III.
52. Per letiziar lass; fulgor s’acquista.
Si come riso qui: ma gi; s’abbuja
L’ombra di fuor come la mente ; trista. Рая П. IX.
53. Рая П. IV.
54. Рая П. XIV. Ада П. XIII.
55. Ада П. XXIX. «Насильственная смерть его, которая еще не отомщена, зажгла его негодование: от сего-то он и ушел, как я думаю, не сказав мне ни слова, и этим возбудил во мне еще большее к себе сострадание». Пелли в своих Записках замечает, что убийца его был Саккетти и что мщение сие, спустя 30 лет по убийстве, было исполнено сыном Мессера Чионе над одним из рода Саккетти, может быть, и не убийцею Джери. Mem. di Реlli. 34. стр.
56. Чистилища П. XVI.
57. Чистилища П. XIV, XVII и XVIII.
58. Весьма замечательно, почему Дант ростовщиков называет насилующими закон природы. Природа и искусство даны человеку, как производители его жизни. Природа дает человеку необходимое для жизни, а искусство обработывает данное ею. Ростовщик нарушает закон природы, потому что он заставляет деньги производить деньги, что не в законе природы; а так как искусство наше закон свой берет с природы же, то нарушает он закон всякой (Ада П. XI).
59. Ада. П. XI.
60. Чистилище. П. XVI.
61. Рая XXII П.
62. Ада XXXIV П.
63. Еще в XXXII П. Ада говорит он о центре земли: il tristo buco, sovra ’1 quae pontan tutte l’altre rocce. Еще в I П. Рая: инстинкт сжимает в себя и соединяет землю (Questi la terra in se stringe e aduna).
64. XII П. Рая
Del cuor dell’ una delle luci nuove
Si mosse voce, che l’ago alla stella
Parer mi fece in volgermi al suo dove.
«Из сердца одного из новых светов возник голос, и заставил меня обратиться к нему, как игла обращается к звезде».
65. Come quando dall’ acqua о dallo specchio
Salta lo raggio all’ opposita parte,
Salendo s; per lo modo parecchio,
A quel, che scende, e tanto si diparte
Dal cader della pietra in egual tratta,
Si come mostra esperienza e arte:
Cosi mi parve da luce rifratta
Ivi dinanzi a me esser percosso:
Perch’ a fuggir la mia vista fu ratta.
«Подобно как от воды или от зеркала отскакивает луч на противоположную сторону, восходя вверх тем же самым образом, каким он пал, и на столько же совершенно отделяется от падения камня (т.е. от линии отвесной), как то показывают нам опыт и наука: так я спереди поражен был отраженным лучем, и потому зрение мое скоро от него уклонилось».
66. XIV П. Рая.
Cosi si veggion qui diritte e torte
Veloci e tarde, rinovando vista,
Le minuzie de’ corpi lunghe e corte
Nuoversi per lo raggio, onde si lista
Tal volta l’ombra, che per sua difesa
La gente con ingegno ed arte s’ acqusta.
«Так видно бывает, как прямые и кривые, быстрые и медленные, атомы тел длинных и коротких, меняя образ, движутся в луче, коим прорезывается тень, приобретаемая у людей хитростью и искусством».
67. Ricorditi, lettor, se mai nell’ alpe,
Ti colse nebbia, per la qual vedessi
Non altrimenti, che per pelle talpe.
«Припомни, читатель, если когда в Альпах заставал тебя туман, сквозь который ты видел не иначе, как кроты сквозь пелену».
68. Чист. П. XXV.
Guarda ’1 calor del sol che si fa vino
Giunto all’ u;or che dalla vite cola...
69. Рая П. XXVI.
70. Еще припомню я в XVIII Песне Чистилища описание засыпления, как мысль, постепенно следуя за мыслию, наводит на него сон.
71. Например изображение сатаны в огне; многие мучения грешников, повешенных за язык, за голову; самое изображение диаволов.
72. Грешник в устах у сатаны; мучение грешников змеями; ящерица впивается в одного из них; Папа сидит в аду и дает отпущение грехов за кошелек. Во многом мелькают те же идеи.
73. Mem. di Pelli.
74. Тирабоски.
75. Летописец прибавляет, что такое множество народу столпилось на мосту Арно, чтобы видеть сие зрелище, что мост провалился и многие души отправились на тот свет. Иные, между прочим Денина, думали, что Дант от сего зрелища взял мысль описать Ад; но это несправедливо, ибо изгнание Данта последовало в 1302 году, а зрелище сие было в 1304. Скорее Поэма Данта, уже тогда известная в своих отрывках, могла подать повод к мысли о таком представлении. Так думает Пелли и другие. Но верно Виллани упомянул бы об этом. Мне кажется, что мысль сия была народною и общею в это время, и этим объясняется сие представление.
76. Автор рассказывает о разных наказаниях Ада: как он был приглашен к столу Вельзевула и угощаем мясом ростовщиков и монахов; но о Чистилище и Рае не поминает ни слова.
77. Вильмень видит зародыш идеи Дантовой в одном месте из проповеди Григория VII (когда он был еще Кардиналом), где он представляет адское наказание какого-то Германского Графа за похищение церковного имения. Но такие места в проповедях и в житиях Святых очень нередки. Вильмень думает, что мысль, брошенная Григорием VII, великим человеком, развивалась двумя веками и созрела в голове другого великого человека, Данта. Все это очень натянуто. У Григория VII видна мысль будущего Автора устава: Dictatus Рарае; а видение, в которое он облек ее, принадлежало веку.
78. Е lascia pur grattar dov’е la rogna. Пословица, слишком простонародная.
79. Рая П. XVII.
80. Рая П. ХV.
Латинский стих ... cui
Bis unquam coeli janua reclusa.
81. Чистилища П. XXXII. Сии слова особенно относятся к видению Истории Западной церкви и к мысли о злоупотреблении духовной власти, как начале всякого зла.
82. Рая П. XXVII. Это относится к той же мысли: Петр Апостол гремит против Пап.
83. Рая П. XXV.
84. Ада П. III и V.
85. Рая П. XXV... ’poema sacro, al quale ha posto mano e Cielo e Terra.
86. Там же. Это избрано мною в эпиграф к этому Отделению. Предчувствие Поэта исполнилось, и он был увенчан своею отчизною, но по смерти.
87. Allegoria della Divina Commedia. Рассуждение, приложенное к изданию Вентури.
88. Idem.
89. Чистилища П. XXX.
90. Ада П. IX.
91. Histoire litt;raire d’Italie. Ch. VIII. Section I.
92. Вот оне: Зеркало души, Соловей страсти, Диэта спасения, Лес жизни, Силы любви, Пламень любви, Искусство любить, Семь путей важности, Шесть крыл Херувимов, Шесть крыл Серафимов. Гл. VI. Hist. littеr. d’Italie par Ginguen;. Столько известен еще аллегорический роман Розы, начатый Вильгельмом Лоррисом и продолженный Иоанном де Мен.
93. Места из Vita nuova, выше приведенные, ясно это доказывают.
94. Весьма любопытно сравнить представление Ада и Рая у Данта с представлениями оных у Омира и Виргилия. Омир помещает свой Ад на земле, во мраках Киммерийских. Виргилий помещает eго под землею; до сих пор еще показывается около Пуццоли (древнего Puteoli), в окрестностях Неаполя, пещера Сивиллы, коею Эней прошел в ад. Это, по мнению ученых, были какие-то бани подземные. Елисейские поля у Виргилия помещены на земле. Их и теперь показывают в тех же окрестностях. Поместить же Рай в Эмпирее есть у Данта мысль Христианская.
95. На статуях Греческих всегда писалось: ;;;;;;; ;;. На воротах бронзовой Крестильницы Св. Иоанна в Флоренции вырезано: Laurentius Ghibertius fecit me. Такое олицетворение памятников, как будто говорящих прохожему о своем мастере, есть их поэтическая черта. На вратах Ада, представленных у Данта, такого же рода надпись. И этим примером я все к тому же веду, чтобы показать во всякой малой черте краски современные.
96. Так установлено в память дружбы, соединявшей двух знаменитых современников, соревновавших вместе об утверждении власти Папской.
97. Это может быть с первого разу покажется странно; но Св. Франциск в монашеском платье с капишоном был одною из любимых художественных идей у Живописцев. Эпитет ему Serafico (Серафимский) показывает это отношение, замеченное мною в Поэме Данта.
98. И в этом я нахожу сходство между Дантом и Омиром. Наприм. Дант в одном месте сравнивает свое мучительное состояние в Аду с состоянием человека, который видит неприятный сон и желает во сне, чтобы это был сон (П. XXX Ада). Кто из нас не испытал этого? В Илиаде есть подобная черта, схваченная из природы, в описании убийства Реза. Минерва посылает ему сон, что Диомид будто бы убивает его, в то время, как Диомид в самом деле исполняет это убийство.
99. Рая П. XXIV.
100. Пос. к Евреям. Глава XI. ст. I.
101. Ада П. XX.
102. Очень трудно выразить это в переводе: piet; имеет значение двоякое: piti;, pi;t;.
103. Поэт, чувствуя важность своего предмета в отношении к нравственности, и в другом месте позаботился о том, чтобы вера в правосудие Божие не поколебалась в его чита-теле. Приведем себе на память слова Орла о правосудии Бога, которое недоступно взору нашему, как дно моря.
104. Сюда относятся слезы и все обмороки Поэта: е caddi como corpo morto cade и проч.
105. Tiraboschi. Tomo IV. Firenze. 1806. pag. 477.
106. Из самой Поэмы Данта почерпаются эти названия:
Di nuova pena mi convien far versi
E dar materia al ventesimo Canto
Della prima Canzon ch’е dei sommersi (Ада П. XX.)
«Об новой муке предлежит мне петь и начать двадцатую Песню первой Канзоны - о погибших». Так и название Комедии извлекается из его же стихов.
107. Я так прежде и сам думал, выводя это из мысли, которую излагаю впоследствии, - и нашед вскоре свидетельство Вентури, тем более убедился в своих заключениях. Вот как Дант кончает последнюю песньЧистилища:
Ма perche piene son tutte le carte
Ordite a questa Cantica seconda
Non mi lascia pur ir lo dren fell’arte.
«Но поелику уже наполнены все пределы, назначенные для сей второй Кантики, узда искусства не позволяет мне идти далее». - Ссылаясь на этот текст, Вентури утверждает, что Поэт хотел разделить каждую из Канзон на 33 песни, след. 1-я песнь Ада должна быть вступительная. - Впрочем, о мистическом значении числа песен Вентури не говорит ничего.
108. Наприм. известно, что 63 считалось роковым числом в годах жизни, потому что оно есть помножение двух дурных числ 7 и 9. Петрарка имел грустное предчувствие, вступая в этот год, и в самом деле умер на 63 году жизни.
109. Рая П. XII. П. XIV. и П. XIX.
110. В XXIX П. Дант сам употребляет рифмы на isto: visto, acquisto, subsisto. У Tacca, в 1-й октаве Освобожд. Иерусалима, Cristo рифмует с acquisto и misto.
111. Архитектура Италиянская для выгод искусства нарушила сие правило, от Византии перешедшее к нам.
112. Сюда относятся многие выражения, как например: lo stral della mia intenzione (стрела моего намерения), 1’arco dell’esilio (лук изгнания), 1’arco del dire и проч.
113. Lettor, tu vedi ben com’io innalzo
La mia materia, e perо con piu arte
Non ti maravigliar s’io la rincalzo (Чистил. П. IX).
114. Шеллинг в своем рассуждении о Поэме Данта характеризует три части оной следующим образом: Ад называет он пластическим, Чистилище живописным, Рай музыкальным. Это более остроумно, нежели основательно. Если принимать это не в собственном значении, а как сравнение поэтическое, употребленное для характеристики, - оно может быть принято.