ДОМА МЫ НЕ НУЖНЫ
Книга 7. И все-таки она верится!
Глава 14. Анатолий Никитин
Белое безмолвие
Новая жизнь Анатолию Никитину, бывшему трактористу и леснику, нравилась. И приключения чуть ли не каждый день, и особое положение в городе, где разведчиков искренне уважали, и, особенно, настигнувшая, наконец, на шестом десятке лет, настоящая любовь. Вон она – его Бэйла – улыбается широко и счастливо в окне штаба; одна из немногих не оставив своего поста. Как и он сам, и все вокруг, не исключая командира, полковника Кудрявцева. Александра Николаевича только что бережно опустили на площадку, одарив традиционной русской благодарностью после его, Анатолия, выкрика:
- Качать его, ребята! Качать командира!
Но свою прежнюю жизнь – те самые пять с лишком десятков лет – Анатоли не вычеркивал из сердца. Помнил, что наряду с чередой беспросветных дней, окрашенной лишь редкими радостями вроде накалымленного пузыря самогона, были и достойные моменты, не позволившие ему затоптать собственную душу в грязь сельского быта.
- И тело тоже!
Это Никитин вспомнил баньку, срубленную собственными руками. Еще к достопримечательностям собственного подворья он относил небольшой прудик, тоже выкопанный собственноручно. В процессе этого тяжелого труда, к которому как никогда подошла известная поговорка: «Бери больше, кидай дальше!», -обнаружилась небольшая, но такая ценная находка, объяснившая самому Никитину его упорное нежелание выкопать немудреный водоем за полчаса, пригласив соседа, владевшего трактором-«петушком». Экскаватор, несомненно, «проглотил» бы и выплюнул небольшой ключик, который мирно дремал в земле на глубине полутора метров, дожидаясь своего часа. И этот час наступил, когда тонкие струйки кристально-чистой и холодной, сводящей зубы, воды принялись заполнять водоем. С тех пор в жизни Анатолия наряду с чтением книг появилась еще одна высокая ценность – баня, с нырянием в живую воду. Именно так называл родниковое чудо сам тракторист.
Соседи завидовали; один из них, фельдшер на пенсии, даже стращал целым букетом мужских болезней от безрассудной, как он считал, контрастной процедуры. А сам Анатолий лишь посмеивался, чувствуя, как в тело возвращается вместе с чистотой не ушедшая безвозвратно молодость. И тем вернее, чем жарче был пар в парилке, и чем сильнее обжигала морозом родниковая вода. Даже в июльский полдень!
В новой жизни на самом краешке аравийского полуострова таких обжигающе-горячих дней было больше, чем требовалось. Может, именно поэтому Анатолий вспомнил сейчас свой покосившийся двор, вполне приличную баньку, и прудик рядом с ней, когда на него, и на всех рядом обрушился трескучий мороз, сменивший полуденную жару, в которой только недавно плавился лик поверженного Спящего бога. И пусть большая часть тела тракториста была защищена камуфляжем, тепловой удар со знаком «минус», обрушившийся на непокрытую ничем голову, едва не бросил его без сознания на площадку. Что уж говорить о женщинах, особенно о беременных; о Тане-Тамаре, непонятно как успевшей спуститься к месту триумфа полковника Кудрявцева.
Никарагуанка (новая русская!) молча закрыла глаза, и упала… нет – упала бы! – если бы ее не подхватили на руки сразу двое – законный супруг профессор Романов, и он, Анатолий. А кто-то рядом действительно упал, как тряпичная кукла; иные просто завопили в голос.
- Это вы, девушки, зря! – успел подумать тракторист, провожая взглядом Алексея Александровича, шустро засеменившего с тяжелой ношей на руках к двери цитадели, - горло простудите враз!
И действительно – он склонился над односельчанкой, Любой Егоровой, когда она уже судорожно кашляла, пытаясь втолкнуть в себя очередную порцию морозного воздуха. Никитин подхватил ее, как пушинку, и бросился внутрь помещения, подгоняемый в спину зычной командой Кудрявцева:
- Все внутрь! Быстрее! И не дышать!
Уже внутри цитадели, встретившей Анатолия едва ли не тепловым ударом (теперь уже со знаком «плюс»), «баба Люба», наконец, вдохнула полной грудью, и тут же дернулась из рук тракториста. Это ей удалось, она соскочила на теплый пол, и Никитин едва успел уцепиться за ее сарафан, такой неподобающий для наружной прогулки. В другое время Ульянова уже набросилась бы на него с криками, а то и с кулаками: «Ты что себе позволяешь!». Теперь же ее порыв закончился в объятиях Анатолия; девушка обмякла, и теперь только всхлипывание и перемежающиеся с ним невнятные слова показывали – главная агрономша города все еще находится в панике.
- Они… там… погибнут… Они все погибнут! – Люба сделала еще одно, совсем слабое движение в сторону дверей, но Никитин держа ее крепко.
Так крепко, что мог позволить себе оглянуться – в тот самый момент, когда гулко стукнула дверь. Это последним в цитадели оказался полковник Кудрявцев. Он кивнул Анатолию, и два разведчика поняли друг друга без слов. Полковник спецназа словно докладывал рядовому инженерно-строительных войск: «Все в порядке – никого снаружи не осталось!».
- Ну, вот, - громко прошептал Никитин, немного отстраняя от себя односельчанку, чтобы видеть ее заплаканное, искаженное гримасой боли, лицо, - все в порядке. Товарищ полковник все проконтролировал. Все внутри – живые и здоровые.
Насчет «здоровых» сам тракторист не стал бы отдавать голову на отрезание; но чего только не скажешь, чтобы успокоить плачущую женщину. А Люба уже на самом деле ревела, и разум Анатолия, его сознание, скорее догадалось, чем пробилось сквозь этот плач.
- Я о садах, и огородах, - заколотила мозолистыми ладошками о его грудь Ульянова, - они сейчас превращаются там в ледышки!
Никитин оторопел. Он тоже очень зримо представил себе, как снаружи, на морозе, трещат и ломаются ветви и стебли; как превращаются в куски льда спелые и недозрелые плоды, как…
- Это что же, - спросил он скорее себя, чем агронома, - у нас больше не будет персиков с яблоками, да арбузов с дынями?!...
Этот список можно было продолжать до бесконечности; Анатолий его и продолжил бы, если бы не властный, и чуть ироничный голос полковника Кудрявцева:
- Отставить панику, рядовой Никитин!
- Есть отставить панику, - Анатолий вытянулся, отпуская из рук девичью фигурку, и поворачиваясь к командиру.
Теперь он ждал… не объяснений катаклизма, обрушившегося на город, а четкой и понятной команды. И он дождался ее:
- Собери-ка, Анатолий Николаевич, Совет, в штабе… минут через десять. И сам не забудь явиться.
Полковник тут же отвернулся к другому собеседнику, и уже не видел ни того, как лицо тракториста заполнила причудливая смесь неприкрытого рвения, и некоторого изумления: «Как вы могли подумать, товарищ командир, что я пропущу такое?».
«Такое» началось ровно через десять минут – как и планировал Кудрявцев. Он, вопреки сложившейся традиции, когда свое (часто противоположное) мнения высказывали ближайшие помощники, среди которых не последнее место занимал Анатолий Никитин, заговорил сам. Несколькими фразами он обрисовал ситуацию, что сложилась непонятно как, и неизвестно чьими усилиями.
- Итак, - начал он, остановившись у огромного окна рядом с Оксаной, - налицо очередное испытание. Предположения, выводы и предложения, и конкретные задачи будут позже. А пока... что мы уже знаем? Что-то, или кто-то забросил нас, весь город – в неведомую тьмутаракань. Очень холодную. Валерий Николаевич, выяснил – что у нас с температурой за… бортом?
- Ртутные термометры ниже минус пятидесяти не работают, - тут же поднялся места комендант Ильин, - с трудом отыскали спиртовой. Показал минус семьдесят два…
Анатолий протяжно просвистел; никто ему замечания не сделал – привыкли. А Валера Ильин даже кивнул: «Вот именно!».
- Но температура, кажется, повышается, - несколько обнадежил собравшихся комендант, - хотя чем это сможет помочь нашим садам и огородам…
Теперь все, и первым Анатолий, повернулись к Любе Ульяновой. Она стояла у противоположной стены неестественно бледная, но вполне спокойная.
- Внешне спокойная, - поправил себя Никитин, - кому, как не мне знать, что означают чуть дергающиеся уголки губы «бабы Любы» и вселенская печаль в глазах. С таким взором разве что провожают в последний путь близкого родственника.
Таким, как выяснилось прямо сейчас, Ульянова считала зеленый пояс города – его сады и огороды, поля и цветники.
- Наружу меня не выпустили, - начала она докладывать, не дожидаясь приказа полковника Кудрявцева, - сослались на ваше распоряжение, Александр Николаевич.
Командир кивнул, подтверждая этот запрет, который относился к каждому, а садовница и огородница божьей милостью продолжила:
- Но и без этого понятно – растения погибли. Может, что-то и сможет ожить, с хорошим уходом, и своевременным потеплением. Но на это уйдут годы…
Она замолчала, с надеждой уставившись на Кудрявцева, а потом заскользив взглядом по напряженным лицам собравшихся в зале, и остановилась на физиономии односельчанина; может потому, что только Анатолий сейчас покачал головой: «Не жди, Любовь Васильевна, такого подарка судьбы. Зима за окном надолго… если не навсегда!». Откуда такая страшная мысль пришла в голову Никитина, он и сам бы не мог сказать. Зато его ум, тренированный в бесконечных диспутах с профессором Романовым, и другими «высоколобыми» мыслителями города, тут же начал искать ответ на другой вопрос – более своевременный и практичный: «И что теперь делать?».
Как оказалось, полковник Кудрявцев размышлял в этом же направлении. Только вопрос коменданту он задал еще более конкретный.
- Скажи-ка нам, Валерий Николаевич, как долго мы продержимся на наших запасах? Если там, - он тоже кивнул на большое окно, надежно защищавшее от лютой стужи, - не скоро наступит весна?
- Надо считать, - не сразу ответил прижимистый Ильин, - насчет продовольствия… думаю – запасов хватит на полгода, не меньше. Это если не экономить. За это время вполне можно придумать что-то вроде гидропонных ферм в пустых ангарах. Или построить еще несколько «Варягов», и переселиться в более благоприятные края.
Совет зашумел. Анатолий тоже воскликнул в сердцах: «Что значит переселиться? А как же город? Да ты же сам, Валера…».
Вопросы – и его, и остальных собравшихся; тех, что оказались несдержанными на горячие слова – тут же замерли; словно замерзли, как все за пределами надежных стен городских строений. После короткого, но еще более страшного по содержанию вопроса командира:
- А если весна не придет? Или – хуже того – солнце не пробьется сквозь тучи?
- Как такое может быть, Саша?
Это Оксана Кудрявцева выкрикнула, прижавшись к мужу выпирающим вперед животом.
Полковник мягко улыбнулся ей, а потом всем остальным.
- Это я гипотетически, родная. Просто теория выживания учит, что нужно рассматривать все возможные варианты развития событий. И прежде всего – самые неприятные.
- А разве может быть мир без солнца? – вступил, наконец, в разговор главный научный авторитет города профессор Романов, - тем более обитаемый мир?
- Ну, насчет обитаемого мы пока не можем сказать определенно, - еще раз улыбнулся сквозь тревожную задумчивость командир, - хотя некоторые факты говорят в пользу этого.
- Это какие? – Анатолий шагнул вперед, надеясь, что полковник Кудрявцев сейчас подтвердит выводы, которые тракторист успел сделать сам.
И он не ошибся. Командир, чуть помедлив, и обведя взглядом товарищей, медленно сказал – словно обращаясь не к Никитину, и остальным, а продолжая дискуссию с самим собой:
- Обнадеживают несколько фактов. Воздух, которым – если не считать его обжигающую морозность – вполне нормально дышится. Это первое. Во вторых – привычные ощущения организма – сила тяжести… ну, и что-то, что не сразу объяснишь. В-общем, я лично чувствую, что по-прежнему нахожусь на Земле, только непонятно, в каком месте, и в каком… времени.
- Ну, к последнему нам не привыкать, - проворчал профессор, который явно тоже прислушивался сейчас к собственному организму.
Этим же занимался и Никитин, и практически все вокруг – с задумчивыми лицами. Если бы не Кудрявцев, наблюдавший за товарищами с улыбкой, и другой «командир» рядом – Бэйла – Анатолий не удержался бы, отпустил бы пару соленых шуток насчет такой вот задумчивости, и места, которому она больше приличествует. Сам он слова Александра Николаевича примерил к себе мгновенно, и так же быстро с ними согласился. Гораздо больше его волновал другой вопрос, тоже высказанный уже командиром: «Надолго ли хватит запасов?».
- Помощи-то ждать не откуда, да и не от кого! – пробормотал он чуть слышно.
Но дружок, Виталик Дубов, расслышал, и ткнул его локтем в бок:
- Не каркай! Еще один прорицатель нашелся.
Толик лишь улыбнулся; роль «Кассандры» уже была занята, и тракторист на нее не претендовал. Зато он вызвался добровольным помощником коменданту – когда тот приступил к ревизии своих обширных закромов. Валерий Николаевич на его энтузиазм отреагировал, как и ожидалось, весьма неодобрительно, но отказаться от непрошенной помощи не мог – таков был приказ полковника Кудрявцева.
Город, меж тем, ужимался – до размеров цитадели. Теперь здесь жили, и столовались все. Относительное тепло поддерживалось лишь в подземелье, и четырех ангарах по углам наружной городской границы. Там по-прежнему несли дежурство смены часовых. Анатолий, который благодаря той самой инспекции лучше других представлял себе положение дел, немало гордился тем, что дал несколько дельных советов коменданту. А еще – тем обстоятельством, что в одном вопросе, где Валера Ильин и его добровольный помощник не сошлись во взглядах, Кудрявцев принял именно его, тракториста, сторону.
Речь шла о скромном запасе жидкой пластмассы, которую комендант вознамерился тут же пустить на внешнее покрытие цитадели – еще одно, микроскопической толщины, но обладавшее абсолютной отрицательной теплопроводностью. Которую, как понимал и Валерий Николаевич, и Никитин, мог придать лишь полковник. Вот к нему и побежал Анатолий, с возмущением и резким неприятием такого, как он считал, опрометчивого шага. Тракторист и комендант вцепились в руки командира, словно пытаясь перетянуть его на свою сторону; в том числе и в физическом смысле.
- Нельзя! – почти вопил Анатолий, бухая свободным кулаком по десятикубовой цистерне, которая отозвалась на удар достаточно гулко – пластмассы там оставалось не так много, - нельзя тратить последний резерв. А если завтра…
Какую напасть Никитин собрался предрекать городу на ближнюю, или дальнюю перспективу, так никто и не узнал. Да он и сам позабыл об этом, когда в ангар, где хранились скромные запасы «чудо-пластмассы», скатился по лестнице Марио. Именно он, вместе с супругой Ириной, дежурил сегодня на Северном посту.
- Товарищ полковник, - итальянец четко, как на строевом плацу, подошел к командиру, и запнулся – словно забыл, о чем хотел доложить.
А может, он оценивал необходимость помощи полковнику Кудрявцеву, которого словно пытались разодрать надвое его ближайшие помощники. Но нет – командир сделал какое-то движение, которое тракторист не уловил, и вот он уже стоит впереди Толика с Валерием Николаевичем, по-прежнему тянущими руки… уже друг к другу.
- Товарищ полковник, - продолжил, наконец, Марио, улыбнувшись такой необычной картинке, - там какое-то шевеление наблюдается.
- Пойдем!
Анатолий лишь взглядом проследил, как могучая сила, а скорее, воля полковника Кудрявцева, подхватила крупного итальянца, превышавшего ростом самого Александра Николаевича на целую голову, и буквально занесла его по лестнице в помещение поста, который располагался на крыше ангара. А когда Никитин, и следом за ним громко пыхтящий Ильин, оказались там же, командир уже что-то диктовал в рацию. Как понял тракторист, прильнувший к окулярам бинокля, он скомандовал сержанту Холодову сбор тревожной группы. В которую, как тут же вспомнил Анатолий Никитин, входил и он сам. Пока же тракторист тщетно пытался разглядеть в белой пелене окружающего город пространства то самое «шевеление».
- Ниже, и немного правее, - посоветовала ему Ира Ильина, державшая этот сектор в оптический прицел снайперской винтовки.
Анатолий совету последовал, и успел увидеть, как в пятне, выделявшемся на общем фоне чуть более серым оттенком, показалось, и тут же исчезло человеческое лицо. До него от поста было не меньше полукилометра – если брать за ориентир наружные ворота города; и скрылось оно чересчур быстро, но… показалось Никитину, или нет – было в этой физиономии, заросшей реденькой бородкой, что-то знакомое. Даже близкое. Что именно?! Вопрос командира от двери поста: «Что застыл, рядовой Никитин? Или думаешь, «Варяг» будет ждать, когда ты перестанешь изображать столб?", - заставил его сорваться с места, и выбросить из головы все лишнее; точнее – отложить в самый дальний уголок памяти. Которая – не раз убеждался бывший тракторист – была теперь практически абсолютной.