Кощеева невеста. Часть вторая

КОЩЕЕВА НЕВЕСТА
Роман

Часть вторая

Глава первая

     Долго ли, коротко ли, а и второй царский сын вздумал жениться.
    Да добро бы просто вздумал. Мечтать – оно ведь не вредно. Но Иван-царевич мечтал столь деятельно, что за каких-то полдня сумел надоесть своим далеко идущим замыслом в царском дворце, почитай всем и каждому.
    - Сиди, спи, - отмахнулся от него царь-батюшка Алексей Михайлович. – С твоей женитьбой морока одна.
    - Да, - капризно канючил Иван-царевич. – Федька-то, вон, хворый – а поди ж ты – женился, никого не спрошая. Теперь моя череда пришла.
    - И где теперь тот Федька? – проворчала царскому дитяте старая нянька Матрена. – Убрел со своей разлюбезной, поди, за тридевять земель, ищи его – как ветра в поле… Да у Федьки-то еще какая-никакая, а голова на плечах имеется. А ты, царское высочество, у нас и вовсе несуразный удался.
    Правду баяла нянька. Если Федор-царевич с рождения был немощен телом, то брат его Иван хвор был на голову. Осьмнадцатый годок ему шел, а читал он лишь по складам, считал, с трудом складывая семь и восемь, и вообще делать что-то дольше четверти часа для него было мученьем. Любил парень слушать сказки да песни, знал их и сам огромное количество, и они ему не приедались. Мог сутками валяться на лежанке, мучая придворных гусляров, или прохожих бардов, заставляя их играть ему музыку и сказывать сказки и былины.
    Часто впадал Иван-царевич в тоску-печаль – и тогда начинал заикаться, стучать зубами, будто от озноба, дрожать телом и гнать от себя всех присных. От большой же досады мог он и огневаться, и тогда бросался драться, доходя вплоть до поножовщины, так, что его приходилось связывать; или помышлял сбежать из дому.
    - Как же ты дальше жить сбираешься? – часто вздыхал самодержец Алексей Михайлович Тишайший. – Ни  к какому ты делу не способный.
    - Я царский сын, - отвечал Иван. – За меня все слуги верные сделать обязаны.
     - А ежели случиться царством управлять? – прищуривался царь.
    - Я советников поболее наберу и платить им стану щедро – управятся, - не терялся юродивый. – Да и Бог помазанника своего не оставит.
     Может, в тех его словах и была сермяжная правда.
     Телом же монарший отпрыск был на зависть иным крепок, высок ростом и широкоплеч. Хоть и яр был в приливах гнева, но и отходчив, и добр, и ласков порою. За простоту душевную да по жалости многое прощалось убогому. Тоже и набожен был он изрядно.
     До девок Иван-царевич был сильно резв. Уже на четырнадцатом годку почал к нянькам срамно приставать, а уж нынче многим девкам-служанкам подолы позадирал. Иные ему и не отказывали –из страха, что он может нажаловаться отцу, а уж царь – кто ведает, что удумает?
   А женить-то его, и впрямь, было не столь легко. Какая царевна, аль княжна сама согласится замуж за юродивого? А на чернавке, крестьянке женить – царскую кровь разбавить, расплескать. Негоже.
    - Да что ж я – хуже всех?! – истерил царственный дурак, и падал наземь, и сучил ножками, как припадочный.
    А и то смущало Алексея Михайловича – как сынуля станет о жене заботиться? Ведь не кошка она, не собака. Надоест – под лавку не загонишь. А надоесть может ему чрез пять минут опосля свадьбы…
   Эх, незадача!..
И тут прехитрому боярину Кузьме Егоровичу, которого за изворотливость да веселый нрав порой звали Объегоровичем, пришла такая мысля:
   - А что, если нам над царевичем подшутить? Дескать, женим мы тебя, Иванушка, по обычаям прадедов. Стрельни-ка, молодец, из лука. Куда стрела упадет – там и судьба тебя ждет. Упадет стрела на пустое место – дурачок решит, что судьба ему отказывает, да и уймется.
    Это показалось Тишайшему царю неглупым.
    Призвал он сыночка, сурово сдвинул брови и свою волю ему изложил. Так мол и так, заповеди пращуров нарушать не можно. Пусть стрела тебе судьбу покажет.
    Бегавший вокруг брата малолетний Петр Алексеевич, посмеиваясь, шепнул Ивану в  ухо.
    - Что за беда? Ты поди под самое окно терема той боярышни, которая тебе люба, да и стреляй прямой наводкой!
    Но Иван лукавить не стал. Он снял со стены тяжелый охотничий лук, прихватил стрелу подлиннее, вышел на заре в чистое поле, натянул тетиву, что было мочи – а силушки-то ему не занимать! – и выстрелил кверху, куда-то в сторону леса.
   Взвилась каленая стрела, как вспорхнула, и столь шибко полетела, будто подхвачена незримою рукою. Иван-царевич мчался за ней, быстро поспевая на своих длиннющих ногах.
    Стрела долетела до болота, упала там и затаилась, промеж кочек. Иван пробирался  по чавкающей жиже, искал посохом надежную почву, поминутно рискуя провалиться и сгинуть.
    Вот и стрела заветная. А на ней восседает пупырчатая, большеротая лягуха и посматривает на наследника престола веселыми глазками.
    - Слышь ты, жаба, - не без досады вопрошает ее Иван. – Где бы мне тут невесту себе сыскать?
    Та возьми, да и ответь:
    - Перво-наперво, здрав будь, царский сын. Затем – не жаба я, а лягушка. И скажу тебе по секрету – я не замужем.
    Дурачок  и рот разинул от неожиданности. Хоть и был он охоч до сказок, а досель говорящих зверушек не встречал наяву.
    - Что глазенки-то вытаращил? – продолжала лягушка. – Аль вопрос задал, а ответа получить не хотел?
    - Н-не то, чтобы не хотел, - заикнулся Иван-царевич, - а п-просто не ожидал…
     Для всякого случая он отодвинулся от вещей твари чуть поодаль.
    - А меня тут скука да тоска вовсе заедают, - принялась жаловаться лягушка. – Третий год по болоту прыгаю – и поговорить не с кем.
    Голосок у нее был девичий, и столь нежный, серебристый, что Иван-царевич поневоле заслушался.
    - Что ж, - молвил он, разумея, что бояться, навроде, как нечего. – Давай, поговорим.
    Спросила его тогда лягушка про житье-бытье. И тут уже он покучился – невесело, мол, ему жить, хоть и в царском дворце. Наделил его Бог плечами могутными, а ни ума, ни таланта какого не дал. Ни к чему-то его душенька не лежит, все из рученек валится. Вот и теперь – захотел, было, жену себе найти, попытал судьбу стрелою, а она – эвон, куда завела…
    - Аль другой раз выстрелить – авось, удачнее выйдет? – спросил он.
    - А что – первый раз ты вовсе неудачным считаешь? – спросила лягушка ему навстречу.
   - Известно – неудачным, коли вышло мне, что я должен на лягушке жениться…
   - Ты и попробовать не желаешь? – наступала на него квакушка.
   - С дубу ты рухнула, что ль, или тины болотной опилась? – начал сердиться царевич. – Где такое видано, чтоб человек зверушку замуж брал? Да и КАК такое устроить. Я-то большой, а ты маленькая…
     - Ну, Иванушка! – голосок лягушки стал жалобным, слезу выжимающим. – Пожалей меня, не противься судьбе. У тебя одно горе – у меня  другое… А я знаю, что ты сказки любишь. Хочешь – я тебе сказку про Горе расскажу?
    Вовсе интересно стало дурачку. Согласился – рассказывай. И сел на пенек.
    - Напился бедный мужик на княжьем пиру, - начала лягушка. – И идет домой враскачку – закручинился. Дай, думает – хоть песню спою, что ли? Запел, и вдруг слышит – кто-то подпевает ему тихонько.  Он замолк – и присный голос тоже утих. Запел снова – и опять услышал, что кто-то подпевает.
    «Аль в ушах у меня шумит спьяну?» - спросил сам себя мужик вслух.
    «Нет, - ответил ему кто-то. – Это я – твое Горе горемычное тебе подпеваю».
    Посмотрел мужик и увидел рядом с собою другого мужика, в точности на него похожего, словно брат родной, только одежа иная. Да ведь никакого брата у этого мужика век не бывало.
    «Горе я, - сказал этот кто-то. – Всюду за тобой следую, но ты меня все не замечаешь. И когда ты водку пьешь – я вместе с тобой пью и еще тебе подливаю».
    «Ну, что ж, - решил мужик. – Теперь буду знать. Идем домой».
    На другое утро Горе зовет его в кабак, вино пить. Мужик говорит – денег нет. Горе советует: продай, мол, соху да борону. Мужик послушался – и на те деньги они с Горем месяц пили. Потом Горе посоветовало продать сани да телегу. Опять на месяц денег хватило им пить. Потом пропили сарафан его жены. Та обиделась и ушла. Остался мужик наедине с Горем. А тому опять выпить хочется.
    «Нет у меня денег!» - отрезал мужик.
    «Пойдем, - сказывает Горе. – Раздобудем денег».
    Привело его в лес, указало на большой камень на лужайке, велело Горе его отвалить и под ним яму копать. Копали они вдвоем, копали – и вырыли груду золотых монет. Ими мужик аж целый мешок набил.
    Стоит он, довольный, и еще в яму заглядывает.
    «Вроде, - говорит, - там деньги на дне остались».
    «Нет там ничего», - отвечает Горе.
    «А ты слазь туда – увидишь», - говорит мужик.
    Горе в яму полезло, а мужик взял, да камнем ее и завалил. Так и отделался от Горя. И пить перестал, и разбогател, и жена вернулась… Вся сказочка, Иванушка.
    - Неплохая сказочка, - оценил Иван-царевич. – К чему только она?
    - А к тому, - объяснила лягушка. – Что у каждого подобное Горе есть. У того мужика – одно. У тебя – иное…
    - И что теперь?
    - То, что Горе твое тебе перехитрить потребно. У самого же у тебя это пока не выходит. А вот, женись на мне – я тебе подсоблю, - обещала ему лягушка.
    Подумал Иван-царевич – да и поверил ей. В первый раз он говорящую зверюшку увидал. Чем не чудо Божье? А вдруг за этим чудом и другие последуют?
    Завернул он ее в платок и принес во дворец.
    - Вот, - говорит, - какую невесту мне судьба определила.
    Царедворцы дружно открыли рты. И батюшка Алексей Михайлович, тоже.

** *
Почти всю дорогу от Вологодской области до Тульской Маша проспала, склонив голову на могучее плечо своего странного жениха. Несколько раз она, правда, просыпалась с острым желанием покурить. Дымила в открытое окошко машины и просила Касьяна накупить побольше сигарет, чтобы не страдать ей без них после отбытия в далекое прошлое.
    - И то, - соглашался Кощей. – У нас там такой штуки нет. Только вот, не пойму я никак – для чего потребно тебе свое нутро дымом наполнять? Ну, пусть он даже ароматный, а все ж – пакость. И сажу, поди-ка, всюду оставляет – в дыхалке, в печенке…
     - Теперь ты мне будешь нотации читать? – тоскливо поглядела на него Маша и выдохнула дым прямо Кощею в лицо.
    На это он не обиделся и ничего не сказал, а только, когда Маша накурилась, обнял ее поплотнее, и поехали дальше.
    Затем она обратила внимание на Шмата-Разума.
    - А это как – быть невидимым? – спросила его Маша. – Какие-то особенные ощущения?
    - Как тебе и сказать… - раздумчиво отозвался тот, крутя баранку. – Я что-то уже порядком подзабыл, какие ощущения бывают у обычных телесных людей. Знаю только, что вам, обычным, без еды, сна, очищения тела – плохо, никак нельзя, а мы, потусторонние существа, прекрасно обходимся без этого. Нам все едино.
    - Ты совсем не ешь и не спишь? – удивилась Маша.
    - Я могу не есть и не спать, - растолковывал ей Шмат-Разум. – Но поглощаю еду по привычке, что ли, от скуки, за компанию с Кощеем. Сплю – не сплю, а тоже как-то вырубаюсь. Бывает ведь такое, что все надоедает, не хочется ничего ни видеть, ни слышать.
     - Ага, - поняла Маша. – У меня тоже часто так бывает… То есть, ты не всегда был таким, как сейчас?
    - Не всегда, - согласился невидимый слуга. – Но нынче мне говорить об этом неохота. В другой раз, лады?
     Следующей причиной, заставившей ее стряхнуть с себя дремоту, оказался звонок мобильника. Это дочери хватилась мать. Пожилая женщина была не на шутку встревожена.
    - Машенька, куда ты едешь, напомни, а то ведь мы и адреса не знаем.
    - А я и сама не знаю, - равнодушно ответила Маша. – Куда-то в московском направлении.
     - Здрасте!.. – охала мать. – Увезут в какую-нибудь Тьму Тараканскую – и пропадешь без вести! Может, не поздно еще – передумаешь?
    - Этого только не хватало – передумать! – возмутилась Маша. – Что-то, когда я сидела на месте, вы за меня так не волновались… Видно, всегда больше ценишь того, кого теряешь…Ладно, мама, не сходи с ума. Как доберемся до цели – постараюсь позвонить. Буду держать вас в курсе моих дел.
     И, не желая далее препираться, Маша выключила телефон.
     Вот, наконец, они достигли Куликова поля. Посреди его Шмат-Разум заглушил мотор. Кощей выкатил Машу на ее коляске из автомобиля. Здесь тоже крапал мелкий, холодный, нудный дождик – будто прихватили с собой его. Маша, волнуясь, снова закурила, тревожно глядя в огромное, свинцовое, неприветливое небо, и спросила своих спутников: а лететь сквозь время – это вверх, вниз, или куда?
    - Да какая разница-то? – прошелестел Шмат-Разум. – Главное – это нисколько не больно. Не бойся.
    Маша задумчиво взирала внутрь себя, пальцы ее подрагивали.
    Кто-то что-то произнес – Маша не обратила  толком внимания – только ощутила, как ее подхватило, понесло, окунуло в кромешную тьму,  неведомо, откуда взявшуюся, и быстро-быстро завертело вместе с коляской, словно ураганом.
    Она не знала – все ли в порядке, или что-то пошло не так. С каждой секундой делалось все страшнее.
    Вдруг в этой стремительно крутящейся тьме, где-то далеко впереди показался круглый островок света. Он постепенно рос – коляска, похоже, хоть и криво, косо, тормозя через каждый метр, но все же двигалась туда, к свету. Тем временем, от головокружения Маше уже начало казаться, что со всех сторон из мрака к ней тянутся длинные, мохнатые фиолетовые руки с загнутыми когтями, а свист и вой  ветра переходит в звериный рык.
Но только Маша решила закричать и позвать на помощь – как все закончилось и успокоилось. Они снова стояли посреди того же поля, только пропали многие памятники, стелы и гранитные плиты. И дождик куда-то сгинул. Теперь Куликово поле было залито косыми красными лучами закатного солнца. Кощей стоял позади Маши, надежно держа коляску за рукоятки. Автомобиль был тоже здесь – стоял, чуть поодаль, изрядно перемазанный чем-то похожим на зеленые сопли.
    - Умница ты, разумница! – похвалил ее Кощей. – Ничего ведь не устрашилась. Теперь нам осталось только доехать до замка.
   - Что-то мне надоело с этим хламом вожжаться! – заявил тут Шмат-Разум, намекая на джип. – Бросим его здесь. На кой он теперича – к теще ездить?.. Закройте глаза и откройте глаза – я вас обоих к дому единым махом доставлю – в Вятскую землю.
    Маша закрыла зеленые свои очи, малость робея, что ее вновь закружит ураганом. Но нет – только что-то чуть заметно дунуло ей в спину, прикрытую спинкой коляски – даже без риска простудиться; и приятный голос Шмата-Разума полушепотом промолвил: «Все, теперь совсем приехали».
    Теперь она увидела пред собою высокий каменный замок с зубчатыми стенами и внушительными башнями. Мост через защитный ров был переброшен, и Кощей немедля покатил  Машу на коляске к воротам.
    - Только одного не пойму, - говорила она в это время. – Зачем мы сначала к Туле ехали, а потом сюда – к Вятке? К чему такой крюк?
    - Это на случай, ежели кто-то нас доискиваться удумает, - пояснил Шмат-Разум. – Следы замели.

* * *
    Со свадьбы, на которой все гости еле скрывали смех, Иван-царевич вернулся в свои покои с новой супругою, завернутой в вышивной платочек, мысля, что никого несчастнее его нет на всем белом свете. Сел в уголке на стул и пригорюнился.
    Лягушка сейчас же запрыгнула в нарочно принесенное для нее корыто с водою, и блаженствовала там, как мы с вами в теплой ванне. Насидевшись в воде досыта, она выскочила оттуда и запрыгала вокруг Ивана-царевича.
    - Что головушку-то повесил, муженек? Чем ты недоволен? – спрашивала она своим нежным голоском.
    - Да, - заворчал Иван-царевич. – У всех свадьбы – как свадьбы. Жених с невестой целуются-милуются, гости за них радуются, а некоторые им завидуют. А тебя как поцелуешь? Еще бородавками заражусь!..
    - Вздор! – заперечила ему лягушка. – Никаких бородавок к тебе не перейдет. А я бы не против была, если бы ты меня да облобызал немножко. Все девушки любят целоваться.
    - Но ты не  девушка, - канючил Иван-царевич.
    - Не девушка, не девушка, - согласно проквакала лягушка. – Теперь уж вечер, Иванушка; ложился бы ты почивать. Утро вечера мудренее.
    Горе-муж завалился на кровать, ворча без умолку при этом, что у людей-то после свадьбы бывает брачная ночь, а у него – снова кукиш. И последняя мысль юродивого наследника перед тем, как ему провалиться в сон, была: «А чем же ты, лягушка, тут, во дворце, питаться-то станешь?..»
   Глубокой ночью он пробудился от того, что рядом с ним зашевелилось нечто большое, жаркое, мягкое, упругое. Иван-царевич быстро покрутил головой, не веря себе. На него смотрели лучистые карие глаза такой прекрасной девушки, о какой поют, разве что барды в своих балладах. Взгляд был озорной, почти такой, как у маленькой девочки, подбирающейся к банке варенья, пока родители не видят.
Несмотря на всю красоту нежданной гости, на ее манящую наготу, Иван-царевич отшатнулся от нее и поспешил спрятаться под одеяло – только выглядывал в щелочку. Негоже абы кого средь ночи, спросонья в своем дому привечать – и подобная красавица может вынуть из-за пазухи нож, или удавку…
   - Ты кто? – быстро спросил, скрывая дрожь. – Ты к кому?
   - Я – твоя лягушонка в коробчонке - ответила она все тем же нежным голоском. – Пришла к тебе отпраздновать нашу первую брачную ночь.
    - Да что ты! – не поверил Иван-царевич. – Моя лягушонка – маленькая, крохотная, а ты – вон какая…
    - Ты не рад, что ли? – подняла бровь чудо-девица. – Хочешь почивать в первую брачную ночь? А может, ты девчонки испужался?
    - Нет, девчонок я не страшусь, - здесь Иван-царевич уже устыдился. - И пред такою красавицей как же мне устоять? Но что опосля скажет моя жёнка-лягушонка? Как поглядит на это наш батюшка-царь? Он у нас, знаешь, какой суровый!..
    - А мы с тобой им и не скажемся  и не покажемся, - засмеялась девица. – Ты вообрази-ка себе, Иванушка, будто почиваешь и во сне меня видишь.  Может статься – хоть тогда смелее сделаешься? Ну-ка, поцелуй меня!
   И, прежде, чем Иван-царевич успел пролепетать еще хоть что-нибудь, чудное видение само прильнуло к нему с поцелуем.
    Как ни охмелел царевич от того лобзания, как ни закружилась его головушка от чудных и нежных ласк неведомой девицы, совсем-то рассудок терять он и не сбирался, а засим поминутно оглядывался он через плечо и себе, и любовнице, с трепетом взирал на входную дверь своей опочивальни.
    - Что ты там норовишь увидеть? – усмехалась девица, не переставая при этом наслаждаться любовью. – Аль еще кого ждешь?
    - Что, ежели вдруг матушка, аль батюшка к нам войдут ненароком? – опасливо бубнил Иван-царевич. – Заругают. А Петька маленький случаем забежит– задразнит, засмеет…
    - Ночь на дворе-то, - утешала его любовница. – Петька, поди-ка, десятый сон доглядывает, да и родители – тоже в объятиях Морфея…
    А Иван-царевич все гнул свое и, как бы она его ни вертела, ни ублажала – все на дверь озирался.
    - Когда-нибудь я велю слугам, - решила девица, прискучив его опасеньями. – Пусть устроят на дверях в твои покои крепкий засов, если теперь его нет. Да и двуспальную кровать, по случаю твоей свадьбы, могли бы додуматься тут поставить…
   - И еще неясно мне, - тревожился Иван-царевич. – Куда лягушка моя девалась? Может статься – схоронилась где да следит за нами?
    Только он там подумал, как сказочный сон покинул его, и запели петухи. Пробужденный царевич незамедлительно сел на кровати, протер глаза на яркое утреннее солнышко и посмотрел вокруг. В его покое не было никого, окромя лягушки, нежившейся в корыте с водой.
    - Слышь, жена, - проговорил он с тревогою в голосе. – Ты не видала – ночью сюда никто не приходил?
    - Никогошеньки тут не было, - рот лягушки растянулся широко, будто в улыбке. – Никто нас с тобой, муженек, не тревожил.
    «Значит, и точно, мне все во сне привиделось, - смекнул Иван-царевич. – Эх, я – невезучий!.. Что бы мне ту красавицу не повстречать, заместо моей зеленой поскакушки?..
    Царедворцы продолжали над дурачком посмеиваться, а батюшка-царь – тот вообще отколол штуку, от коей Иванушка, и без того печальный, вовсе закручинился.
    - А что твоя благоверная тебе на свадьбу ничего не подарит? – осклабился Алексей Михайлович. – Мы-то ей, вон – и корыто широкое со свежайшей водицею, и комаров да мух сушеных – несчитано. А она? Хоть бы рубашку нарядную муженьку сшила, что ли… да и свекру милостивому – тоже…
    - Батюшка, не насмехайся, - махнул рукою царевич. – Аль тебе не ведомо, что жена моя – лягушка болотная? Умеет только прыгать да квакать.
    Но Алексей Михайлович хватил второй стакан меду, раззадорился и объявил, что нерадивой да неумелой невестки он в своем дворце терпеть не станет. И так уж, вон – Агафью выгнал вместе с Федором.
    С той вестью пришел Иван-царевич к своей лягушке – что, ежели она к завтрашнему утру не сошьет ему, да царю по рубашке, - то царь ее  прочь прогонит.
    - Суров, суров, нечего сказать, - проквакала лягушка, не шибко довольная такою царской волей. – Ну, да неча тужить. Авось, за ночь что и придумаем.
    Иван же решил, что для него, может, и лучше с этакою женою расстаться. Но говорить того не стал – завалился почивать. И только уснул – на тебе! – опять перед ним та же девица красоты неописуемой!
    - Снова ты! – обрадел Иван. – А я и по сию пору не ведаю, как звать тебя?
    - Елена, - представилась загадочная любовница.
    - Гм… а по батюшке?
    - Касьяновна. Но ты можешь просто, без причуд, звать меня Леной.
    Теперь царевич уже сам полез с нею лобызаться, но подружка, подмигнув, упредила его:
    - Сегодня нам, Иванушка, с тобою придется любиться, да оглядываться не на дверь, а на часы. Ибо потребно мне будет время, чтоб тебе да отцу твоему сшить по рубашке.
   - То не тебе задано, - поправил ее муж. – А лягушке моей. Да может, и ну ее?..
    - Ах, да, - согласилась Елена, слегка прихмурившись, - а и верно – на что тебе лягушка?..
     Побаловав дурачка какой-нибудь часок любовью, подружка отлынула от него, хотя Иван был недоволен и просил еще. Но она пощекотала ему пальчиком нос, коротко дунула на лоб – и Иван-царевич тут же сомлел глубоким сном без всяких сновидений.
    А подружка подошла к большому зеркалу, висевшему на стене спального покоя, и сказала.
    - Зеркало, будь любезно, покажи мне, пожалуйста, отца моего – Кощея Бессмертного.
    В тот же миг Кощей возник в зеркале.
    - Здрава будь, дочура, - произнес он, позевывая. – Чего ты взыскалась посреди-то ночи?
    Елена покучилась ему: так мол и так, повелел свекрушка родимый, чтобы она ему да муженьку своему к утру сварганила по рубашке.
    - В чем же дело? – ухмыльнулся Кощей. – Знай шей да пори – не будет пустой поры.
    Елена сделала глазки жалобными донельзя и промолвила, что к чему же ей – наследной, записной ведьме – до зари за шитьем корпеть, коли можно колдовством все дело исправить.
    - Ну, что ж, - сызнова зевнул благодушный папенька. – Можно и эдак. Ты таперича сама себе хозяйка, мужняя жена ты, или где?
    - А сам, оборотив меня в квакушку, колдовать мне запретил, - напомнила Елена.
    Кощей быстро помотал головой – будто стряхивая с себя дремоту.
    - Значит, так, - сдвинул он брови. – Колдовать сызнова ты сможешь лишь тогда, когда исчезнет твоя лягушачья кожа. Пропадет же она только, если я этого захочу. Это – первое. Второе: добывать колдовством бабье рукоделье – значит, либо быть мужиком, либо совести мало иметь. Этак ты докатишься, что и хлеб колдовством печь удумаешь. А сама, поди, ведаешь, что такой хлеб и есть-то нельзя.
    И он пропал в зеркале.
    Елена принахмурилась. Но опускать руки и сдаваться было не в норове Кощеевой дочери. И целую ночь прокорпела она за работою, кладя стежок за стежком на полотно, прикидывая в уме, что станется, коли рубашка мужу или – главное – свекру выйдет не по размеру?
     - Не тужи, доченька, - вдруг услышала Елена мягкий, родной голос. – Я ведь никогда тебя не покину. Ежели тебе колдовать нельзя, то мне этого никто уже не запретит.
     Кощеева дочка подняла голову от рукоделья – и поймала на себе нежный, любящий взгляд матери. Забава стояла, оказывается, здесь же – в горнице, и глядела на свое чадо с состраданием и с легкой улыбкой, словно на маленькую хнычущую девочку.
    - Мама, - шепнула Елена. – Я соскучилась. Давно тебя не видала.
    - Ну, так заходи порой в гости, - ответила ей Забава. – Вот, скажем, как к батюшке прилетишь – так и загляни на могилку ко мне.
    - Когда это еще будет… - Елена грустно махнула рукой. – Видишь, у меня  нынче – муж, заботы…
    - Скоро, дочка, скоро навестить тебе отца придется, - ласково убеждала мать.
    Тут раздался громкий крик петуха. Елена вздрогнула, захлопала глазами – и поняла, что она опять лягушка и сидит по-прежнему в корыте с водою. Зато в изголовье кровати Ивана лежали бережно свернутые две рубашки. Когда Иван-царевич вскочил, продирая очи от сна, и развернул обновы, то убедился, что они обе роскошной, просто волшебной работы. На одной из них был вышит серебром ясный месяц, а на другой, золотом – жаркое солнышко.
    - Ух ты, квакушка! – разинул наивный царевич рот шире моря. – Вот ты – рукодельница-то у нас! Всем на диво!
    - Да полноте, Иванушка! Для тебя стараюсь! – прозвенела лягушка, подумав при этом: «Матушка ты моя родная! Даже с того света ты мне подсобить смогла! Ай, спасибо, любимая моя и драгоценная!»
     Лягушка не ведала, что над крышей царского дворца в этот миг задумчиво парил Шмат-Разум. Это он вытащил из сундуков две старые рубашки Кощея, впрочем, почти не ношенные, и принес их Елене. Как же не выручить девчонку при этаком-то суровом родителе?..










Глава вторая

    Иван Кощеев продвигался по холлу учреждения, в котором работал, по направлению к палатам обслуживаемых. Настроение у Ивана было неважное. Мимо него торопливо прошаркал худощавый, шустрый дед, вечно навеселе и сильно надушенный одеколоном. На какую-то секунду дед этот, однако, притормозил и с видимым любопытством спросил Ивана:
   - Куда разогнался-то? Ведь подружка твоя – уехала.
   - Ну и что? – молвил Иван мрачно. – Там еще Зинаида Ильинична есть.
   Он припарковал свою ходилку у косяка и приоткрыл дверь в палату. Старушка приветливо, как, впрочем, и всегда, улыбнулась ему
    - А, - проговорила она. – Заходите, мальчики.
    Иван быстро оглянулся – не стоит ли кто за его плечом? Никого, однако, не увидел.
    «Бабушка, наверно, недавно проснулась, вот и бормочет, неведомо чего», - мелькнула у него мысль.
    Иван прошел внутрь палаты и присел напротив Зинаиды Ильиничны, на ту самую кровать, где доселе обитала Маша, теперь уже пустовавшую. Поздоровался с пожилой женщиной, стал расспрашивать ее – как дела, как самочувствие?
    - Ох, - ответила старушка. – Все болит. Уколы уже не помогают. Но мне чуется – скоро все болести отойдут…
    - Ну?.. – улыбнулся Иван.
    - Отойдут, потому, что сама я переселюсь в иной мир, - закончила свою мысль старушка.
     - Перестаньте, - нахмурился Иван. – Вы еще поживете.
     -  Да полно, -  махнула она рукой. – Знаешь, Ваня, бывает – приходит такой возраст, когда смерть уже не пугает… Бог с этим! Вы-то, мальчики, как живете?
    Иван вновь удивился и даже пожал плечами.
    - Только что вы обращались ко мне на «ты» - и вот уже снова «выкаете», - осторожно начал он.
    - Это оттого, что ты вечно всюду ходишь не один, - пояснила Зинаида Ильинична. – Горе твое – с тобою. Вот ты здесь сидишь, напротив меня – и оно восседает рядышком. Я уж с вами обоими и поздоровалась.
    Ее слова походили на бред, но психолог ведь не станет спорить даже с бредящим клиентом. Иногда тому требуется выговориться, чтобы облегчить свое состояние. Иван решил попробовать вникнуть, хотя бы для вида.
    - Что за Горе? – спросил он. И старушка начала разъяснять.
    - К каждому человеку, милок, с рожденья темной силой Горе приставлено. У каждого оно свое. Но у многих по сути схожее. Так, у моего сына, да у твоего отца – судя по твоим о нем рассказам – оба Горя пьяных. Ходят за ними по пятам – и подбивают выпить. У других Горе – например, зависть. У третьих – жадность. Твое Горе, Иван Матвеевич – это твой страх.
    - Я боюсь только падений и больше – ничего, - произнес свою обычную фразу Иван с достоинством.
    - Да, но страх перед падением мешает тебе порой даже открыть холодильник, чтоб самостоятельно, без посторонней помощи позавтракать. Это, должно быть, выглядит потешно со стороны, - сказала старушка, но в глазах ее Иван прочел сострадание.
    - Вы говорите, что видите мое Горе? – заинтересовался он. – А как это? Где оно? На что похоже? Я сам могу на него посмотреть?
    - На тебя похожим выглядит, - улыбнулась Зинаида Ильинична. – Сейчас сидит справа от тебя. Ежели хочешь его увидеть – подумай о том и стукни указательными пальцами рук один об другой.
    Не особенно веря в эту, на первый взгляд, ахинею, Иван стукнул пальцем о палец, попытавшись без усмешки подумать: «Хочу увидеть свое Горе».
    И тотчас же, совсем рядом с ним, на той же – бывшей Машиной – кровати материализовался еще один парень, в точности похожий на Ивана и даже одетый так же, как он, только какой-то, словно неплотный. Сквозь него все виднелось, как через затемненное от солнца стекло автомобиля. Иван широко раскрыл глаза, глядя на этого парня, даже приоткрыл рот от удивления. А тот парень смотрел на него, прищурившись, скучая, без особого  любопытства.
   - Привет, - поздоровался с ним  Иван нерешительно, полушепотом. – Ты кто?
   - А сам ты этого не знаешь? – молвил его двойник с презрительной интонацией, полным голосом – (ох, в холле, наверно, услышали! – подумал Иван). – Страх я твой, - продолжал загадочный собеседник. – Когда ты на свет народился – я уже был.
     Голос у двойника был точь-в-точь такой, как у Ивана.
     - Тебя так и зовут – Страх? – уточнил Иван.
     - Нет, - ответил двойник, усмехаясь. – Вернее – и да, и нет. Да – потому, что я назывался Страхом, пока ты не пожелал меня увидеть. И нет – потому, что с этих пор я хочу, чтобы ты обращался ко мне, используя обычное человеческое имя. Скажем, Григорий… Да, я настаиваю, чтобы ты называл меня Григорием!
    - Ты теперь у нас жить будешь, что ли? – неуютно поморщился Иван.
    - И так живу. Давно уж. С самого твоего рождения я от тебя почти не отхожу. Ну, может, очень-очень редко, - объяснял ему самозваный Григорий. – Кстати, тебе там, на кровати удобно? Не съедешь вбок?
    - Да нормально, - ответил Иван, и тут же почувствовал, что не очень нормально. Что покрывало и жесткое, и какое-то скользкое, и он постепенно с него съезжает…
     - И кровать – высоковата, - продолжал Григорий. – Вон, ноги твои болтаются. Будешь с нее спрыгивать – крепче держись за «ходилку», смотри, чтобы она не накренилась…
    Ивана всего прошибло потом. Он инстинктивно схватился за железную дужку спинки кровати.
    Тут отворилась дверь, и в палату вошел мужчина сорока с лишним лет, блондин, широкоплечий, среднего роста – Юрий, сын Зинаиды Ильиничны. Он поздоровался с матерью, присел рядом с ее кроватью на табурет. В самый момент его прихода Иван утратил эти странные ощущения непонятного страха и почувствовал себя, как обычно. Юрий пожал Ивану руку.
    - Приветствую. Ты молодец, парень, что мою мать не оставляешь в одиночестве, поддерживаешь морально. Спасибо тебе за это.
    - Да чего там… - махнул рукой Иван.
    - Нам тут с матерью надо обсудить кой-какие личные вопросы – так что зайди-ка ты попозже, - предложил Юрий Ивану.
    - Личные вопросы? – проворчал Григорий, хотя ему никто слова не давал. – Пенсию ей сегодня принесут, вот и все личные вопросы. Пришел из позабытой матушки денежку на пойло выдоить, чмо!..
    Кто угодно на месте Юрия, несомненно, рассердился бы, заслышав такую реплику. Но Юрий не прореагировал на нее ровно никак. Он и не предложил Григорию выйти, да вообще вел себя так, будто никакого Григория тут не было.
Иван вышел, притворив дверь, а Григорий замешкался; однако же, спустя минуту он тоже оказался в холле, не потревожив закрытой двери, словно просочившись сквозь нее.
- Он тебя не видел? – спросил Иван, бормоча тихо-тихо себе под нос, чтобы никто вокруг не услышал. – И сквозь стены ты проходишь… Ты призрак, что ли?
    - Да не бубни, - посоветовал Григорий. – Со мной говори нормально, да как угодно – никто тебя не услышит, кроме меня, если обращаешься ко мне. Ну, почти никто. Могут услышать некоторые – те, кто имеет связи с потусторонними мирами. Но таких людей совсем мало – единицы.
    - Ты не ответил, - настаивал Иван. – Кто ты такой?
    - Тупица! – усмехнулся Григорий. – Я ж тебе уже говорил, что я – твой страх. Ну, иными словами – твое второе я. Живу внутри тебя. Иногда помогаю тебе, подсказываю, что лучше делать, а чего – не делать. Эта бабка – маленько колдунья. Она и сама видит меня, и научила тебя, как со мной повидаться.
    Иван стоял, крепко держась руками за поручни «ходилки», между тем, как Григорий мерцал перед ним в воздухе, просто стоя на прозрачных ногах, пусть и таких же тонких, кривых и, судя по всему, больных, и ни на что не опирался.
    «Твое Горе – это твой Страх», - вспомнил Иван слова старушки.
    - Не очень-то ты мне нравишься, - молвил он Григорию мрачно.
    - Я и сам от тебя не в восторге, - ответил тот в тон Ивану. – Ничего не поделаешь. Живу в том, в чем поселили…
    - Раз я тебя вызвал наружу – так теперь ты и станешь всюду надо мной маячить? – спросил Иван. – Так и придется мне постоянно видеть твою харю?
    - Зачем же? – поморщился Григорий. – Сделай тот же пасс, которым меня вызвал – и я опять скроюсь у тебя внутри. Но это не значит, что я перестану говорить с тобой, предостерегать, давать советы.
     «Нужны мне твои дурацкие советы!» - подумал Иван и сейчас же вновь соединил указательные пальцы рук, не забыв сказать: «Не хочу больше видеть свое Горе».
    Оп!.. Призрачный двойник пропал из виду.
    «Слава Богу, исчез», - подумал Иван.
    «Как бы не так! – сейчас же проговорил, усмехаясь, кто-то внутри него. – Вовсе не исчез, а только занял свое исконное место. Давай, шагай в кабинет, да смотри – не упади. У тебя левая нога сегодня что-то не ахти как фурычит…».

     Когда подошло время обеда, приехавший за Иваном водитель велел ему выходить и забираться в машину, а сам  задержался в кабинете побалагурить с женщинами. Водитель был очень общительный.
     На крыльце у служебного входа никого не было. Иван спустился по ступенькам, держась за перила, потом схватился за пластиковую ручку открытой дверцы «Соболя» и уже ступил одной ногой на подножку, как вдруг…
    «А не сможешь ты сам туда залезть, - услышал он изнутри себя. – Не хватит силы. А если еще несколько минут никто тебе не поможет – рука устанет держаться – и упадешь».
    И действительно, Иван почувствовал, как на него быстро накатывает знакомая оторопь, и ноги стоят как-то неловко (одна – на подножке, вторая – гораздо ниже, на земле), и рука, держащаяся за дверцу, становится мокрой от пота. А если не выдержит и отцепится – его же утянет под машину… ох!..
    Сзади послышался голос – на крыльцо вышел водитель Петр.
    - Ну, что, Иванушка, все гуляешь? Кислородом дышишь? Залазь, давай, поехали. 
    В то же мгновение страх вновь утратил власть над Иваном, и тот без каких-либо усилий вскочил на сиденье «Соболя». Машина двинулась.
    Иван ехал и слушал, как лучший русский бард всех времен ритмично и пафосно хрипит по радио:

     …А тот, который во мне сидит,
     Изрядно мне надоел.
     Я в прошлом бою навылет прошит,
     Меня механик заштопал.
     А тот, который во мне сидит,
     Опять заставляет – в штопор…

    Но водитель Петр не захотел дослушивать и переключил приемник на другую станцию, где сладким голоском пели, как ветер с моря дул.
    Телефон Ивана зазвонил, и услужливый Гоша Лапников спросил, надо ли Кощееву принести видеоигру  «NBA»?
    - Приноси, - согласился Иван. – Только не сейчас, а часам к четырем. Я что-то устал, думаю вздремнуть.
     - Да от чего ты там устать-то мог? – не поверил Гоша. – Сидишь, играешь. За весь день, поди, палец о палец не ударил.
     «Ха! – подумал Иван. – Как раз палец о палец я сегодня и ударял».
     Но спорить с обидчивым другом он не стал.
     Оказавшись дома и пообедав, Иван Кощеев, и правда, завалился на кровать. Он остро чувствовал, что ему чего-то не хватает. Вертя в руках от скуки мобильник, перебирая номера наобум, Иван остановился на номере Маши и долго глядел на него, уставившись в одну точку.
     «Что ли позвонить ей?» - спросил он себя.
     «Угу. А там тебе ответит этот пентюх лысый басом», - хихикнул Григорий изнутри.
    Но сама рука Ивана уже нажала на вызов. Он прижал аппарат к уху.
    «Набранный Вами номер не существует» - все, что услышал Иван.
    Вот так…
    Грустно…

* * *
    Алексей Михайлович Тишайший гордо ходил по своему дворцу, разодетый в нарядную рубаху с жарким солнышком во всю грудь. Солнышко на одеже сей красовалось не праздно. Оно чувствительно грело царские перси, пронимало целительным теплом монарху все нутро, веселило его, не горяча – лучше, чем водка или мед стоялый. Рубашка была подарком самодержцу от невестки. И только митрополит, попадаясь там и сям Алексею Михайловичу на глаза, смущал дух владетеля земли Русской, сам хмурясь и скептически стуча тяжелым посохом.
    - Виданное ли дело, надежа-царь, чтобы жаба болотная могла этакое диво сама содеять? – брюзжал сановитый священник. – Это что-то неясное, православным умом непостижимое. Чем лягуша стала бы шить – смекни. У нее же и дланей-то нетути.
    - И, однако же, рубашка – вот она, - царь выпячивал пред святейшим грудь. – Да и не токмо на мне; на сыне моем – не менее дивная штука.
    И то правда – на рубашке Ивана-царевича таинственно мерцал чистым серебром ясный, рогатый месяц. От неотлучного присутствия сего ночного светила мути в голове дурачка, хоть немного да поубавилось. Он довольно улыбался ныне каждому встречному, не истерил, не грубил, ничего не клянчил.
    Только митрополит все никак не унимался, мытарил царя.
    - Чует моя душенька, что твоей новой родственнице царь морской ворожит, либо водяной из болота. Может, она – русалка преображенная? А тебе, поди, ведомо, твое величество, что они над человеком сотворить могут. Кто связался с русалкой – тот, считай, уже не жилец…
    Царь знаком позвал митрополита за собою.  Вдвоем они, постучав, вошли в покои Ивана-царевича, и самодержец потревожил лягушку, мирно спавшую в своем корыте, вопросом:
    - Послушай, невестушка любезная, тебе водяной кем приходится?
    - Никем, - спокойно ответила хладнокровная болотная тварь. – Он только над русалками полный командир. Я знакома с ним, многажды его видывала. Водяной – старичок невредный, если его не донимать всуе.
    - А ты часом не русалка преображенная? – вставил свою подколку митрополит.
    На это лягушка обиженно раздулась и выпучила глаза.
    - Какая я русалка?! Думай, что говоришь, преосвященный! От русалок рыбой несет на всю округу. Ни одна русалка замуж за человека ни в жизнь не пойдет. Разве, побалуется с ним своим женским естеством, а затем с ума сведет, либо вовсе жизни лишит…
    -…А ты разве… - не унимался священник.
    - Окстись, батюшка! Ты, в конце концов, ведаешь, чем они, русалки, питаются? – (служитель церкви покачал головою) – Так вот, едят они более всего икру, как рыбью, так и лягушачью – объяснила лягушка. – То есть, наше прямое потомство изничтожают. Мы от них, окаянных, стараемся подальше держаться.
    Царь увел митрополита, но тот продолжал хмуриться и твердить, что русалка, либо ведьма могла перекинуться в кого угодно, как раз и в самого неожиданного. Они, дескать, на все пойдут, лишь бы человека сгубить. А чтобы беду от всей царской семьи отвести, видит он, митрополит, одним из способов – попытаться изгнать из лягушки бесов. Вот, как станут нечистые во время отчитки из нее табуном лезть наружу, тут-то его величество и поймет всю правоту преосвященного. И вообще, страшный грех – брать его слова под сомнение. Он-де, митрополит, неправым не бывает, ему Бог ум просветляет!
    Алексей Михайлович подумал-подумал и проговорил:
    - Давай-ка я ей еще одну загадку задам. Она сама  сказывала только что – русалки едят, мол, икру да рыбу. А наше царское величество изволит ей приказать испечь каравай хлеба к монаршему столу. Коли она вовсе ничего не сумеет, либо у ней хлеб рыбьей чешуей, аль тиной запахнет – стало быть, правда твоя, батюшка…
    - И тогда гнать ее из дворца поганою метлой! – провозгласил митрополит радостно. – Или, нет – казнить смертью лютою! Четвертовать, и лапы – французскому королю отправить в знак  симпатии!
    - Не будь таким кровожадным. Это не красит твой сан, - посоветовал ему Алексей Михайлович. А под вечер огласил невестке новую царскую волю – испечь к утру хлеб.
    - Попробуем, - согласилась она, улыбаясь во всю ширину рта.
    Ночью Ивану-царевичу опять привиделась девица неописанной красы, но на этот раз любиться ей было и вовсе недосуг, ибо она спешила к печи – месить тесто и все такое…
    - То не тебе, а жене моей, лягушке задано, - возразил дурачок. – Вот пусть она и  парится. А ты, чудное виденье, иди ко мне целоваться.
    - Что-то не очень ты свою жену жалеешь, - пристально поглядела на него красавица.
    - А за что мне ее жалеть? – равнодушно зевнул Иван-царевич. – За бородавки?
    - А меня – за что? – девица скосила глаза и провела рукой по его торсу вниз. – Вот за это? – она взяла в руку его крайнюю плоть, поласкала и слегка сжала. Иван-царевич от наслаждения закатил глаза под лоб, стиснул левою рукой ее сладкую, упругую лядвею. – Так  это и не любовь вовсе. Так, баловство. Этак любая тебе сделать способна, была б только девкой… Эх, Иванушка… Что-то в тебе менять потребно, так оставлять – никак не годится. Ну, спи, что ли, бесстыдник!
    Елена тихонько подула ему на лоб, и царевич в тот же миг заснул накрепко – хоть пляши вокруг него под балалайку.
    Сама Елена Касьяновна отправилась к русской печи в другой комнатке. Серебристый призрак матушки уже тихо парил там, мерцая, ласково поглядывая на дочь.
    - Ты, родная моя, только подскажи мне, что надобно в тот каравай класть да в каком количестве, - просила дочь. – Отец рассказывал мне, что ты волшебный хлеб печь умела, а вкуснее твоего хлеба он вовеки не едал.
   - Клади всего, что твоя душа попросит, да сдабривай побольше, - советовала матушка. – А как станешь каравай на шесток сажать – волшебное слово скажи. Тогда у хлеба будет именно такое свойство, какое тебе потребно.
    - Мне потребно, чтоб вот этот – мой муженек, не умевший любить отродясь – хоть немного потеплел ко мне самой, а не к моему сладкому телу и приятному лицу. А он тянется лишь к тому, что его услаждает…
    - Изменить его душу нелегко, - молвила матушка. – Но ты попытайся. Это надо очень захотеть.

     Утром в царскую трапезную внесли роскошный огромный пшеничный хлеб. На поверхности каравая был выстроен целый столичный город с башнями по краям и с пушками в их бойницах. Храмы в этом испеченном городке поблескивали настоящим золотом.
    - Как его и есть-то? – спросил потрясенный Алексей Михайлович. – Этакую красоту и рушить-то – грех.
     Все-таки, всем царедворцам досталось по кусочку. Царю и лягушкиному муженьку – тем в особицу. Митрополит просил себе кус поболее – дескать, на правах духовного лица. Царь посмеялся на это:
    - Не ты ли, преосвященный, не далее, как вчера упрекал невестку мою в ведьмачестве? И охота ли тебе ведьминой стряпней (аль чьей там, по-твоему – русалочьей?) – свое православное-то чрево осквернять?
    Священник проворчал в ответ, что вот его-то, как раз, Бог более других от всяких нечистых происков защитит, отравиться не даст. Он-таки съел большой кусок лягушкиного каравая – и только облизнулся, не забыв, конечно, перекреститься.
    - Рыбьею икрой не пахнет? – продолжал потешаться над ним царь, а потом провозгласил:
    - Этакую умелую невестку я всяко беречь и миловать обязан. Вот, в конце сей седмицы устрою я пир на всю Москву. И ты, Иванушка, с супругой твоею на него приходи. Будем чествовать невестки моей ум… и красоту… хе-хе!..
    Иван-царевич померк лицом от такой новости, а митрополит поперхнулся квасом, просиял и незаметно ткнул царя локтем в бок.
    - Славно придумано, Ваше Величество! Я бы лучше штуки с ходу не удумал! На том пиру бесов из лягушки выгонять стану.
     Когда Иван-царевич довольно равнодушно сообщил супруге, что завтра ее просят явиться на пир, глаза лягушки сделались туманны и задумчивы.
    - Может, дома посидим? – предложил Иван-царевич, понимая всю неловкость положения. – Чего нам срамиться-то?
    - Погоди, - ответила лягушка. – Может, еще выкрутимся как-то.
    Перед сном она порешила так:
    - Завтра ты иди на пир один. Ежели станут спрашивать: где твоя жена? – ты отвечай: она-де скоро вслед за мною будет. А как заслышите стук да гром – все перепугаются, а ты молви: это моя лягушонка в коробчонке едет…
   - Опять сказки выдумываешь? – Иван-царевич улыбнулся жалостливо. – Бедная ты моя зверушка! На вот тебе хоть цветочек, что ли.
    Он наклонился над корытом и пустил в воду маленькую белую кувшинку.
    - Это ты чего? – истово удивилась лягушка. – Это мне – цветок? Жабе-то болотной?.. Как трогательно!..
    - Ну, так ты мне, вроде, как… жена… То есть, не чужая… да и не жаба ты… лягушка… - стеснительно залепетал дурачок, и у него сильно покраснели уши.
    Лягушка запрыгнула к муженьку в ладонь и, подняв свою зеленую головенку, выпучила на нее  большие, круглые, веселые глаза.
    - Погрей меня немножко, Иванушка?
    - Да, грейся, - кивнул тот. – Убудет от меня, что ли? И никакая ты не противная. Хорошая ты.
     - Ой, а ты у меня какой хороший, любимый мой! – нежно проквакала лягушка.
    - Жаль, что мы с тобой, как обычные люди, вместе жить не можем, - вздохнул Иван. – Была бы ты девкой красной…
     - Так-то хорошо бы, - согласилась лягушка. – А если бы не красной? Была бы я уродинкой – скажем, глаза косые, нос большой и кривой, тело покорежено?.. а?..
    - Это все пустяки, - махнул рукой Иван-царевич. – Я бы все равно тебя жалел в любом человечьем обличии.
     Ясно было, что это действует на него волшебный Еленин хлеб.
     Ночью он заснул беспробудно, не дождавшись своей таинственной любовницы. Лягушка же вновь принялась колдовать над зеркалом. В этот раз на нее из стекла смотрели двое: Кощей Бессмертный и его новая жена Маша. Они лежали в кровати в обнимку, приподнявшись на высоких подушках.
    - Ну, здравствуй. Значит, вот ты как выглядишь, злая мачеха, - покачала головой Елена, с интересом рассматривая Машу.
    - Я не злая, - возразила Маша приглушенно, едва ли не шепотом. – С чего бы мне злой быть? А как тебя звать, падчерица?
    Елена представилась, продолжая пожирать Машу глазами.
    - А что, ты думаешь, добрых мачех не бывает? – все так же тихо спросила ее Маша.
    - Покамест никаких не видала, - призналась дочка Кощея. – А просто, кругом все, ежели говорят «мачеха», впереди беспременно прибавляют: «злая».
    - Значит, я буду первая добрая мачеха, - улыбнулась Маша. – Говори, что тебе от меня нужно, чем помочь? Я попытаюсь.
    - Задобри моего отца, - попросила Елена-лягушка. – Пусть с меня поскорее наказание снимет.
    - Ты ее наказал? – Маша обратила свой взор к Кощею. – Как? За что?
    Тот лишь махнул рукой в сторону зеркала: пусть-де сама рассказывает.
    И Елена поведала, как Кощей превратил ее в лягушку из-за того, что ему не нравился ни один из ее ухажеров.
    - Представляешь, как он над родным дитем изгаляется? – заключила риторическим вопросом Елена свой рассказ.
     - Ты что, с ума сошел – над собственным ребенком издеваешься? – перевела на него вопрос Маша своими словами.
    - Хорош ребенок! – улыбнулся Кощей, сызнова махнул рукой и пробурчал, что, мол, для ее же пользы, в воспитательных целях…
    - Если так, то что со мной надлежит сотворить за то же самое? – Маша склонила голову вбок. – Потому, что у меня этих ухажеров, любовников и просто воздыхателей было – уууу, сколько!.. Что же теперь – убивать меня? Или еще как-нибудь накажешь?
     - Ежели ты и дальше будешь тут с любовниками вожжаться – ей-ей, накажу! – пообещал своей невесте Кощей. – А всех прежних я тебе прощаю. – И он поцеловал Машу в щечку, отчего женщина, как было обычно для нее, густо покраснела.
     - Ну, паааа-пка! – нудила меж тем дочка, опасаясь, что про нее вот-вот забудут. – Дозволь мне хоть завтра на время пира днем человечий облик принять.
    - Разреши ей, - попросила его и Маша. – А я тебя за это поцелую.
    - За это? – Кощей наморщил нос. – А я кумекал – поцелуешь затем, что ты меня жалеешь…
    Тут Маша обвила его шею руками и поцеловала его столь страстно и сладко, что Кощей, не отрываясь от поцелуя, втреть махнул рукой.
    - Ладно, Ленка. На завтра будь хоть человеком, хоть русалкой, хоть медведицей – кем хочешь. Но чтобы только до конца пира – настрого!
   - Что любовь со злодеями делает… - прошептала довольная Елена. – Ну, спасибо тебе, добрая моя мачеха!
    - Не за что, - ответила Маша, тихо тая, потому что новоявленный муж покрывал, не теряя времени, поцелуями ее грудь, затем – живот и ниже… - Приезжай к нам в гости, Лена… почаще… мммм!..

* * *
     Гостей на царском пиру собралась видимо-невидимо. Гвалт стоял такой, что дрожали стены дворца. А не любивший подобного шума Иван-царевич сидел одиноко в уголке, ссутулившись, и что-то разглядывал на полу, у себя под ногами. Иногда к нему кто-то подбегал, незнакомые парни предлагали ему вместе выпить – но он не брал и в рот зелена вина, и вообще – ничего хмельного. Девушки звали его танцевать, но он и от этого, вздыхая, отказывался.
    - Ты, никак, дома со своей зелененькой вдосталь напрыгался, - подтрунивали над ним некоторые девушки.
    Иван-царевич и на это не обижался. Ему было просто тоскливо. Только когда малолетний брат Петр попросил Ивана покатать его на закорках, тот охотно согласился. Ребята, казалось, едва-едва как-то развеселились, но до сих пор трезвый царь-отец цыкнул на них:
    - При гостях-то кривляетесь! Как дети малые!
    - А я и есть – дети… - защищался Петр-царевич, но не был услышан.
    И вдруг погода за окнами дворца испортилась в мгновение ока. Все потемнело, аки черной ночью, сверкнула ослепительная молния, и раздался грохот не хуже орудийного залпа.
    - Бог с небушка погрозился, - смиренно и елейно пробаял митрополит, поглаживая свою длинную бороду с проседями.
    - То не Бог, - пробормотал Иван-царевич, не выходя из своего угла. – То, надо думать, моя лягушонка в коробчонке едет.
     И тут же все в этом зале ахнули, а многие женщины и дети пронзительно взвизгнули. Потому что ветер шумно распахнул большое двустворчатое окно, и в него, так же грохоча, влетела новая огненная стрела. Испуганные гости прянули в стороны, а молния ударила в середину зала и угасла. На ее месте появилась девица неописуемой красоты в богатейшем наряде истинной царевны. Она была так невероятно прекрасна, что от нее даже распространялось теплое голубоватое сияние.
    - Господь милосердный! – закричал митрополит, крестясь. – Явился ангел Божий!
    И все, кроме Ивана-царевича, перекрестились вслед за священником, созерцая это диво. Иван же просто большими шагами вышел из угла и молвил, чуть растерянно:
   - Здравствуй, Лена. Но ты некстати – того и гляди, сейчас моя лягушка заявится.
    - Здравствуй, муженек, - без изысков ответила красавица. – Не печалься – лягушкой я до вечера не буду. Здравствуй, царь-батюшка. Здравствуйте, честные гости. Привет и тебе, святой отец. Ты, навроде, как собирался из меня бесов изгонять? Что ж, давай, попробуй, я не противлюсь
    Митрополит только вздел ладонь в ответ, будто прикрываясь от яркого солнечного света.
    Все дальнейшее время продолжения пира, степенно восседая за столом, священник то и дело недоверчиво и подозрительно скашивал глаза на царскую невестку. Гости меж тем танцевали, ели-пили, веселились. Иван-царевич не отлипал от своей супруги. Когда кто-нибудь пробовал пригласить Елену-лягушку на танец, Иван так сердито зыркал на наглеца из-за ее плеча, что тот сразу молча отходил в сторону. То одна, то другая рука Ивана поминутно сползала по телу жены куда-то вниз, но Елена не позволяла ему похабничать. «Успеешь еще. Не последний день живем» - убеждала она его тихо.
    - Даа, вот придем в мои покои, а ты опять лягушкой прикинешься, - надувал губу царевич.
    - Что же делать, если я – под заклятием? – развела руками Елена. – Только на сей день, ради праздника мне послабление сделано.
    Про Кощея да про то, что она ему дочка, Елена Ивану рассказывать не стала – не ровен час, перепугает юродивого, так, что тот от жены отречется – грустно будет. Успеется оно…
    - Что еще за заклятие? – растревожился Иван-царевич.
    Жена махнула рукой.
   - Брось, не пужайся. Заклятие вовсе пустяковое. Просто, по нему должна я три годка лягушкою отбыть. Иначе никак нельзя. Да только срок сей уж почти весь истек. Две недельки всего мне и осталось. Сегодня я свою лягушачью кожу скинула и под твое изголовье убрала. Вернемся в покои – опять надену. Так надобно, пойми.
    - Ладно, - смирился дурачок. – Тебе лучше знать, как там надобно.
    Когда молодожены в очередной раз присели к столам, мальчик подал Елене-лягушке на подносе чарку романеи. Она хотела было махнуть винца, но встрял муж.
   - Эх, Ленка, ты пьешь, что ли? Негоже это! Я ведь не пью ни капли, хоть и по болезни. Захмелеешь – что я с тобой делать стану? Потеряюсь…
     Пока он читал ей сию тираду, Елена-лягушка лишь согласно кивнула и, вместо того, чтобы выпить, вылила вино себе в левый рукав платья, где оно непостижимым образом исчезло. Когда подали дичь, царская невестка, обглодав косточку, спрятала ее в правом рукаве своей одежи.
    - …А теперь желаю, чтобы новая невестушка нам сплясала! – послышался густой рык хмельного Тишайшего самодержца. – А  то, шить – разумница, хлеб печь – дай боже, какая мастерица, а здесь сидит – как все равно неродная!..
     Елена-лягушка, потупя взор, вышла в круг, образованный расступившимися гостями. Оглянулась на музыкантов.
    - Врежь «барыню»! – распорядился царь.
    И она пошла плясать, красиво замахав руками. И тотчас дворцовый зал весь окутался легким утренним туманом. Стены растаяли в этом тумане и пропали. Расплеснулось широкое синее озеро, в котором тонуло яркое небо. В небе летали прекрасные белые лебеди. Некоторые из них опускались на воду и подплывали к берегам. Растерянные гости бродили в высоких зарослях камыша вокруг озера, ища друг друга. Царь с царицей невозмутимо плавали по озеру на лодочке, и Алексей Михайлович, улыбаясь, кормил лебедей пшеничной булкой.
    Иван-царевич пробирался по камышам и взволнованно звал свою супругу:
    - Ленка, ты где? – спрашивал он громко и крутил головой во все стороны. – Перестань колдовать. Не пугай меня, покажись!
    Когда он оказался у самого края воды, среди белых лебедей выделился один черный и медленно подплыл к Ивану-царевичу. Подплыв, лебедь (точнее, лебедка – ибо это была самка), посмотрела на Ивана-царевича грустными глазами, вытянула шею и положила голову ему в ладонь. Тут царевич не мог не заметить, что голову лебедки украшала маленькая корона, отчего-то – черного колеру.
    - Ленка! – произнес царевич, обрадованный, с нежностью в голосе. – Ты теперь обличье птицы приняла!
     - Давно не плавала так-то, просто, прискучила, - объяснила она все тем же своим серебристым голоском.
     - Откуда же у тебя корона такая?
     - Я ведь царевна. Раз замужем за царевичем, да? Вот, и короной обзавелась.
     - Отчего же она – черная?
     - А много будешь знать – скоро состаришься… Погладь меня немножко?
     Она потерлась клювом о его ладони. Иван-царевич погладил маленькую лебединую голову, пощекотал ее. И лебедка поплыла дальше вдоль берега. Царевич же пошел в другую сторону, обходя озеро и ворча себе под нос: «Ну вот! И как теперь отсюда домой попасть?»
     Блуждая в высоких камышах, он столкнулся лбами больно с самим митрополитом, и даже чуть не упал навзничь.
    - Батюшка! – воскликнул царевич – И вы тоже здесь?
    Взор митрополита блуждал, священник был явно напуган, растерян, да вот теперь еще и ушиблен.
     - Свят-свят-свят! – промолвил митрополит. – Сгинь, наваждение! – истово перекрестился и тотчас куда-то пропал.
    Иван-царевич на минуту напряг свои непривычные к этому мозговые извилины, что-то сообразил. Опосля того, он в точности повторил фразу святого отца, перекрестился широким жестом. И тут же озеро и туман над ним, и бирюзовое небо, и камыши, и лебеди – все исчезло для Ивана-царевича. Он стоял в почти пустом дворцовом зале, только напротив него стоял митрополит, все еще крестясь. Остальные, наверное, до сих пор были там, в навеянном Еленой видении.
    Подумав-помучившись еще чуток, царевич стремглав бросился через весь дворец в свои покои. Вбежал туда, сел на кровать, отдышался. Еще немного и грустно о чем-то подумал. Мысли мучили доброго молодца. Потом решил прилечь – и почуял, что подушка нынче неудобная. Стал ее поправлять – и тут заметил, что из-под изголовья виднеется какой-то грязновато-зеленый сверток. Иван-царевич тотчас вытащил его и развернул. Что-то склизкое, мокрое, противное и на вид, и на ощупь…
    Лягушачья кожа.
    Фу! И как ее Ленка такую на себя навздевает? Прячется в ней от меня, когда ей, видите ли, не хочется!.. Выдумала какое-то заклятие, хитрюга!.. А вот, не станет этого хлама – и всем заклятьям конец.
     Не давая себе труда более рассуждать, он подскочил к печке-столбянке, коей отапливалась опочивальня, бросил в печь лягушачью кожу, вынул из кармана огниво… и от кожи осталась лишь горстка пепла.
    Свершив сие, Иван-царевич сызнова лег на кровать и заснул богатырским сном.
    И опять снилось ему то волшебное озеро, но теперь оно текло мутной водою, и свинцовые тучи нахлобучили небо над ним. И черная лебедь в короне летала низко над озером, поглядывая на Ивана-царевича укоризненно.
    - Эх, Иванушка! – доносился до него знакомый серебристый голосок. – Что ж ты наделал!.. Две седмицы всего оставалось мне лягушачью кожу носить. А ты её…
    - Да я, понимаешь, подумал, - оправдывался он, - больно надо еще две седмицы зачем-то ждать, терпеть… Взять да сжечь – и не париться!
    - Плохо ты подумал, мой любимый, - провещала лебедка печально. – И теперь, раз условие заклятия нарушено, то я улетаю далеко – в замок Кощея Бессмертного. Если ты любишь меня – изволь отыскать меня там.
    Иван-царевич начал нервничать:
    - Да хватит тебе чудить, Ленка! – воскликнул он. – Я и без тебя знаю, что я – дурачок, но ведь не настолько! И не думай, что, если ты – ведьма, так тебе все можно теперь!
    Известно, что бывают такие люди – и нередко – каковым, прежде, чем сказать какую-либо шутку, потребно предупреждение: «А сейчас я пошучу». Иначе они не поймут да еще, не ровен час, изобидятся.
     Но черная лебедь только взмахнула крылами и сокрылась в тяжких свинцовых тучах.
    Нянька Матрена тронула Ивана-царевича за плечо, и он пробудился. На дворе был день. Лягушки в корыте не было.
     Все  царедворцы, во главе с самим Алексеем Михайловичем только и обсуждали вчерашний пир и чудесную супругу Ивана. Наваждение с озером и лебедями привело всех, кроме митрополита, в восторг.
    - Ай, невестушка, потешила свекра – царя-батюшку! – самодовольно восклицал Тишайший, похохатывая, уперев руки в боки.
    Он тоже, стало быть, распознал, какова всамделе та болотная лягушка.
    Но где Елена сама – в человечьем ли, аль в каком ином облике – на это не мог Ивану ответить никто. Которые-то полагали, что, ежели надысь она всех на озеро увела – так, может, сама, покамест, оттуда не вернулась? Ивану-царевичу предлагали подождать.
    Но она не вернулась ни к вечеру, ни к завтрему утру, ни через день, ни через два…
    Она не вернулась вообще.

Глава третья.

    Иван Кощеев все еще валялся на кровати, когда входная дверь их квартиры отворилась, и вошел Гоша Лапников. Он поздоровался с Евдокией Петровной, хлопотавшей в кухне, протянул ей районную газету, которую по ее же просьбе принес с почты, и двинулся в комнату Ивана, поприветствовав на ходу и Матвея Петровича, сидевшего на диване и смотревшего телевизор.
    - О! – довольно буркнул Матвей Петрович. – Почтальон пришел.
    Гоша сморщил нос, будто услышал нечто неприятное. Однако сейчас же сменил обиженное выражение лица на широкую  улыбку.
    - Привет, Иван Матвеевич, - произнес Гоша и сразу добавил: - Лежи-лежи, не вставай, ты же весь устал.
    Лапников присел в кресло рядом с кроватью, выудил из кармана своих джинсов красивую коробку с диском и показал ее Ивану.
    - Ну, что ж, - отреагировал Иван. – Давай попробуем установить игру.
    Кощеев встал с кровати, включил свой потрепанный ноутбук, вставил диск и принялся следить за установкой. Как раз в этот момент телефон Гоши подал голос. Ему звонила Алиса Даева. Она говорила так громко, что и Иван ее без труда услышал.
    - Привет, Гоша, - сказала Алиса. – Ты уже дошел до моего?
    - Да, Алиса, я у Ивана Матвеевича. Вот, игру ставим.
    Кощеев поморщился – явно, на то, как бывшая подружка назвала его «мой»
    - Передавай Иванушке горячий привет от Маши Квасцовой, - продолжала Алиса.
     Гоша отнял трубку от своего уха и покосился на Кощеева.
     - Слышишь, да, Иван Матвеевич, что тебе просят передать?
     - Она, что же – Маше дозвонилась? – Иван с сомнением пожал плечами. – А я не смог сегодня этого сделать. Там отвечают, что набранный номер не существует.
    - Гм! – задумчиво молвил Гоша – Я тоже вчера до Маши дозвонился. Не знаю, как у тебя-то не получается… странно…
    - И как она там? – Иван уже не в силах был сдержать любопытство пополам с беспокойством.
    Гоша ответил нечто неопределенное, вроде того, что, когда он дозвонился, Маше было некогда, она с новым мужем куда-то спешила, так что поговорили, что называется, наспех. Но просила звонить еще. Иван вновь недовольно передернул плечами.
    Между тем, игра не установилась. На экране ноутбука выскочило сообщение о какой-то технической ошибке. Затем экран сделался синим, вообще погас, и компьютер начал мучительно перезагружаться.
   - Да, забыл тебе сказать, - здесь Гошу словно осенило. – У меня эта игра тоже не установилась. Я пять раз пытался – все бесполезно.
    - Мог бы сказать об этом заранее, - проворчал Иван, возвращая ему диск. – Ведь знаешь, что мой ноутбук менее производительный, чем твой.
    - Да ладно, - примирительно молвил Гоша. – Ничего ведь не случилось с твоей машиной.
     Тут он вспомнил, что дома его ждет какое-то срочное дело, распрощался и немедленно ушел.
     Спустя всего несколько минут после ухода Гоши, Иван получил СМС от Алисы:
    «Если хочешь узнать кое-что о Маше – предлагаю созвониться вечерком». – Писала  она.
    Иван почувствовал, что он не просто хочет узнать кое-что о Маше, а очень хочет.
   В эту минуту к нему ворвался, как всегда – стремительно, Стасик Птицын, отрывисто поздоровался и попросил записать ему «Beatles» с диска на флешку. Иван снова сел за компьютер. Стасик расположился в кресле. Но спокойно не сидел – все  время вертелся, поминутно вскакивал, приближался к компьютеру и глядел на экран – долго ли осталось ждать?
    - Долго, блин!.. – переживал Стасик. – А вот у Сереги вообще быстро – влет записывает.
    - Так ты и шел бы к Сереге, - посоветовал ему Иван.
    - Ты меня не учи, - заворчал Стасик. – У Сереги там один дядька живет – вредный. Только за вход в их подъезд с меня по двадцать рублей требует.
    Дальше Стасик принялся сыпать фразами из старых фильмов, на которые Иван только бормотал «угу» и кивал головой.
Наконец, музыка была скопирована на флеш-карту. Стасик хотел было уже ретироваться, но тут телефон Ивана зазвонил, И Кощеев расширенными от удивления глазами увидел, что это Маша! И поднеся трубку к уху, он действительно услыхал ее обычный, глуховатый, хрипловатый голос.
    - Привет, родной, - поздоровалась она сквозь треск каких-то помех. – Видишь, я и тут про тебя не забываю.
    - Привет, Маша. А где ты сейчас? В Череповце? – спросил Иван.
    - Нет, Вань. Я – в сказке!..
    - В смысле – чем дальше, тем страшнее? – банально пошутил Кощеев, но тут вмешался Стасик.
    - Ни фига себе! Тебе Машка звонит! Ну-ка, дай мне трубочку.
    Иван вовсе не собирался делить с приятелем этот редкостный миг. Но треск в аппарате стал невозможно громким и перекрыл собой все прочие звуки. Связь оборвалась.
    - Все, разъединили, - оправдался Иван, суя мобильник в карман рубашки.
    - А, - сказал Стасик. – Жаль. – И, сжимая свою заветную флешку обеими руками, и не отрывая от нее взгляда (возможно, чтобы ненароком не выронить), он огромными шагами помчался домой.
    Иван тут же набрал Машу еще раз. Но… вызываемый номер снова, как по колдовству, перестал существовать.
    Спустя полчаса Стасик заявился к Ивану опять.
    - Ванька, я передумал, - быстро протараторил он. – Сотри «Beatles» и запиши лучше Виктора Цоя. Вот и диск.
     Иван, у которого настроение на сей раз оказалось значительно лучше прежнего, с готовностью снова сел за ноутбук и принялся делать перезапись. Теперь уже он улыбался, поминутно пытался шутить, так же, как Стасик, сыпля фразами из старых фильмов, расспрашивал Птицына о житье-бытье, но тот быстро отмахнулся.
    - Устал я от тебя, Ванька. Не грузи, дай в тишине посидеть.
    Стасик сбегал на перекур, а вернувшись, обнаружил, что запись все еще не закончена. И вновь принялся тихо возмущаться, как медленно Иван работает.
     - А ты к Гоше сходи, - посоветовал Иван, на что Стасик ничего не ответил.
     «Почему так происходит? – подумал Иван. – Когда мне грустно – другим весело, а когда мне весело – другим грустно?»
    «А тебе точно  интересно это знать?» - спросил его Григорий изнутри…

    Вечером позвонила Алиса. Точнее сказать, уже ночью. Около нуля часов.
    - Ну, что, - бойко начала она своим звонким, очень приятным голосом. – Созваниваюсь я с твоей Машунькой, и довольно часто…
    - Она не моя… - попытался возразить Иван.
    - …Короче, она много чего мне о себе рассказывает, и порой такое городит, что у меня уши начинают шевелиться. И живут-то они в сказочном каменном замке с башнями и бойницами, и есть у них невидимый слуга, который любое их желание выполняет на раз-два-три. И ездит Машка теперь не в коляске инвалидной, а то в карете, то на ковре самолете. А еще они завели кота размером с хорошего теленка, прикинь? Причем, этот кот способен усыплять человека своим мурлыканьем до смерти…
    - Ого!.. – вырвалось у Ивана.
    - Зная Машкино суицидальное настроение, я что-то сильно опасаюсь  этого кота, - продолжала разглагольствовать Алиса. – Ведь смерть во сне – идеальный вариант для того, кто  склонен умереть.
    - Да ну! – вставил слово Иван. – У нее ж теперь муж новый. Романтика. О какой смерти тут может идти речь?
    - …Вот, - Алиса, казалось, не слушая Ивана, высказывала все новые сомнения. – И еще, мне кажется, этот кот плохо сочетается с Машкиным хобби. Она ведь мышей любит – знаешь? Развела там целую свору мышей, держит их в клетке. А при чем же здесь кот – не понимаю… Молчу уж о всяких леших, кикиморах, лихах одноглазых… все эти милые существа, судя по Машкиным словам, ходят к ним в гости…
    - Какая увлекательная жизнь! – восхитился Иван негромко. – А мне она ничего этого не говорила. Я сам до нее дозвониться никак не могу, а если звонит она – связь пропадает через пару минут…
    - А мы с ней часами болтаем, - равнодушно молвила Алиса. – Только я думаю, что вся эта увлекательная жизнь на самом деле сводится к обильным алкогольным возлияниям, а может быть, даже к наркотикам…
     - Да ну! – снова не поверил Иван. – Что за чушь ты несешь?!
     - Чушь как раз несет твоя распрекрасная Маша, - упорствовала Алиса. – И эта чушь, держу пари, навеяна на нее какой-нибудь дрянью… Так, одну минуточку, пожалуйста…
     Что-то щелкнуло, пискнуло – и собеседников стало трое. К разговору подключился позвонивший Алисе Гоша Лапников. Поняв, что Алиса на связи не одна, он пришел в восторг.
    - Ох, как же я удачно попал! Здравствуй, Иван Матвеевич! Что это ты сегодня к ночи-то про Алису Борисовну вспомнил? Неспроста, наверное, а?
   - Да так… - замялся Иван.
   - Он без Машульки скучает, не ведает, куда кинуться, - объяснила Гоше Алиса с грустью в голосе. – А мне она частенько звонит – вот я и решила с Иванушкой поделиться новостями. Тем более что, похоже, ей там без него тоже трудновато.
    - Бедный!.. – вздохнул Гоша с нарочитой грустью, впрочем, явно сдерживая усмешку. – Хоть бы ты, Алиса Борисовна, его как-то утешила.
   - Да где уж мне против Маши вытянуть! – воскликнула Алиса. – Я же – старая игрушка, надоевшая.
    - Тогда надо подключить к процессу Анастасию Цареву, - предположил Гоша.
    - Еще чего скажешь, - возразила Алиса. – Настя-то вообще, игрушка позабытая и позаброшенная, или она у нас, как многажды прочитанная и наизусть выученная книжка. Тогда как Маша – книжка новая, интересная, которую Ивану Матвеевичу дали только до завязки сюжета дочитать – и отняли насовсем. Прикидываешь?
    - Да уж… - озадаченно пробормотал Гоша. – Не знаю, чем тут и помочь.
    - А я вот на днях Ивану Матвеевичу нашему новую телефонную подружку подгоню, - пообещала Алиса. – Глядишь, он и опять зубенками защелкает на «свежее мясо».
    Обычная поговорка Маши Квасцовой, позаимствованная сейчас Алисой, резанула Ивану слух.
     «А ведь они смеются над тобой», - намекнул ему Григорий изнутри. И Иван сразу же попрощался со своими собеседниками, сказав им, что очень хочет спать.
    Впрочем, когда он уже, действительно, почти спал, его мобильник принял СМС от Алисы.
    «Ну, что? – спрашивало сообщение. – утешаться сегодня будем?»
    Иван не удостоил бывшую возлюбленную ответом.
    «Ясно, - гласила последняя на сей раз СМСка. – Тогда мечтай о Маше дальше».


* * *

    Маша Квасцова сидела в своей инвалидной коляске посреди одного из множества обширных залов замка Кощея Бессмертного и с неподдельным интересом оглядывала помещение.
    - Шикарно у тебя тут, - оценила она. – И простор такой необъятный… А вот мне сейчас пришла мысль: что я буду делать в этаких хоромах?
    - Все, что твоей душеньке угодно, - ответил Кощей. – Хоть бы и то, что ты делала у себя в родном дому.
    - А дома я делать почти ничего не могла, - грустно объяснила Маша. – Из-за того, что ноги отказали. Передвигаться же в такой коляске, - она шлепнула свое колесное кресло по кожаным подлокотникам, - тоже трудно, потому, что дома у нас тесно, комнатки узенькие и всюду – пороги. Вот я сидела-сидела на месте – и вслед за ногами, руки у меня тоже ослабели. До того, что мне теперь и колеса крутить очень трудно, еле таскаюсь.
    - О том не тужи. Теперь мы со Шмат-Разумом по первому твоему слову тебя, куда угодно в этом замке докатим. И не только внутри, но и снаружи, - заверил ее Кощей.
    - Да? – Маша подняла на  таинственного жениха свои огромные зеленые, согретые грустной и немного озорной улыбкой глаза.
    - Не веришь? Ну-ка, Шмат-Разум, прокати её с ветерком!
    Сейчас же Машина коляска двинулась, будто бы сама собою, и плавно покатилась вперед, объезжая просторный зал кругом. Движение было ровным и мягким – не тряхнет, не шелохнет.
    - Так тебе хорошо? – спросил у нее внимательный шелестящий голос в самое ухо. – Может, быстрее покатимся?
    - Ой, Шмат-Разум! – Маша принялась оглядываться, ища глазами того, кого нельзя было увидеть. – Нет-нет, так очень хорошо. Кати дальше, но если ты устанешь, или тебе надоест – можешь отдохнуть от меня.
    - Не устану, - пообещал Шмат-Разум – И не надоест.
   Маша с любопытством разглядывала колонны из драгоценного мрамора, стены, увешанные разноцветными гобеленами, множество роскошной мебели, коей был уставлен этот зал, массивные, окованные железом сундуки, похоже, полные всякого добра.
    - Слушай, - наконец, спросила она хозяина сих богатств, попросив Шмата-Разума ненадолго остановить коляску. – На что тебе столько всего, если вы живете здесь, практически, только вдвоем?
     - А я и сам не знаю, - развел руками Кощей. – По всему свету белому летаю; что понравится – домой волоку. Вот и… насобирал…
    - Я где-то читала, - вспомнила Маша. – Что если человек фатально, безысходно одинок, то он окружает себя вещами. Тащит в дом и то, и это, и общается со всяким бездушным барахлом, как с живыми существами… Значит, у тебя так и есть? Бедный ты мой!..
    - Поехали, что ли – опочивальню тебе покажу? – предложил смущенный Кощей, почесав в затылке.
    Коляска ткнулась передними колесиками в высокий и широкий порог в дверном проеме.
    - Обожди единый миг, сейчас тебя перенесу, - спохватился Шмат-Разум.
    И в мгновение ока коляска плавненько перелетела через преграду, и могла свободно ехать дальше.
    - Вот, и тут пороги, - сказала Маша уныло, - Даже в ином мире от них спасенья нет. А захоти я куда-то двинуться в отсутствии Шмата-Разума или тебя – так и придется мне беспомощно корячиться…
- Дело говоришь, - согласился Кощей. – Ни на какого черта тебе эти пороги не потребны. Слышь, Шмат-Разум? Можешь ты незамедлительно все пороги в моем замке убрать?
    Вместо ответа в то же мгновение порог, в каковой ткнулась только что Машина коляска, прямо на глазах начал таять, и почти сразу пропал бесследно. Переход из одного зала в другой сделался гладким и беспрепятственным. Хозяева покатили гостью на дальнейший променад.
   Тут со стороны парадного входа послышались громкие, басистые и одновременно скрипучие голоса, отзывавшиеся эхом во всех комнатах, залах, галереях и переходах:
   - Кто ты, гость непрошенный? – дознавались они у кого-то. – У хозяина без тебя гостей хватает.
    Кощей ненадолго отлучился от Маши и поприветствовал пришедшего – седого, лохматого, бородатого лешего, похожего на кривую, суковатую палку. Леший ходко проковылял в средний зал и поставил на столик рядом с персидским диваном большую, запыленную бутылку.
   - Исполать тебе, Кощуган, - прорычал леший (иначе не мог – такой уж у него был голос). – Моя старуха наловчилась у меня выпивку отымать и выливать. Этому вот сокровищу – (леший покосился на бутылку) – без малого триста годов. Крымское, туды его, перетуды. А она его хотела вдребезги – соображаешь?! Еле спас.
     -У! – с уважением промычал Кощей, оглядывая бутыль со всех сторон. – Так может статься, что такое вино еще сам Мамай лопал. Как раз той эпохи.
    - Махнем, пока моя далеко? – прямо предложил Леший. – Чтоб добру не пропасть.
    Тем временем из опочивальни, привлеченная звуком разговора, выкатилась Маша – быстро, благодаря помощи Шмата-Разума.
    - Здравствуйте, - поприветствовала она лешего. – Ага! Я вижу, вы вино пить собираетесь?
    - А это что за солнышко ясное? – немного потерялся леший, уставясь на Машу.
    Кощей представил приятелю свою новую, свежеукраденную супругу. Леший, сделав стеснительное лицо, отвел Кощея в сторонку и шепотом спросил:
    - Что ж, теперь – совсем край пришел? Отныне и у тебя мне – ни выпить, ни отлежаться?
    - Отчего же так? – тотчас вмешалась Маша, слышавшая всё. – Выпьем вместе. Я тоже с вами махну, чтобы кости меньше болели.
    Кощей тут же озаботился ее болящими костями и пообещал вскоре простучать их, промять и поставить на места. После такого обещания все трое уселись к столу, леший разлил по стаканам ароматное, густое вино, красное, как кровь.
     - Мммм! – причмокнула Маша, сняв пробу с благородного напитка. – В наше время такого не купишь.
    - Вот это хозяйка! – рассмеялся пьяница-леший одобрительно. – Я бы её, Кощуган, у тебя хоть сейчас выменял на свою!
    Маша, вытянув второй стакан, вспомнила, что Кощей как-то говаривал ей о своей взрослой дочке, и попросила напомнить, как ее зовут и где она теперь.
    - Аленка, - ответил Кощей. – Она у меня тому седмицу, как замуж вышла. Но чаю я, скоро ты с нею спознаешься.
    Читателю уже ведомо, что не далее, как следующей же ночью таковое знакомство состоялось в самом лучшем виде.
    А пока они сидели и выпивали. Когда же бутылка опустела, раздухарившийся Кощей крикнул Шмату-Разуму, чтобы он принес из погреба еще винца.
    - Слушай, муженек любезный, - молвила тут изрядно осмелевшая Маша. – Что-то, я смотрю, у тебя все делается больно ловко. Ехать куда надо – Шмат-Разум везет. Пороги, скажем, убрать – Шмат-Разум действует. Поесть приготовить, или вина достать – опять Шмат-Разум…А что же – ночью в постели со мною – тоже Шмату-Разуму управляться? – она развязно прищурилась.
    - Охо-хо! – загоготал довольный леший, а Кощей покраснел и насупился.
    - Ты… того… ты гляди у меня! – пробурчал он и погрозил супруге пальцем.
    - Вот, родной мой, ты сам видишь, какая я у тебя плохая… - развела руками Маша.

* * *
    Иван-царевич с утра бродил по царскому дворцу, понурив очи долу и не находя себе места. Без лягушки ему как-то враз сделалось несказанно тоскливо и одиноко.
    - На что тебе эта ведьма? – уговаривал его митрополит. – Ты моли Бога, что удачно отделался от нее и жив-здоров остался.
    - Бога я завсегда молю, - отвечал царский сын. – А без Ленки мне и поболтать не с кем.
    - Со мной болтай, - предлагала нянька Матрена.
    - Да о чем с тобой-то? Я ж часто глупости мелю такие, что у всех уши вянут. А она и глупости мои терпела, и сама шутила со мной. Без нее тоска…
    К вящему удивлению присных, он даже затеялся (нешто, от скуки) читать книги, но во дворце наличествовали все больше греческие да латинские фолианты; из русской же печати были сплошь исторические да еще божественные книги. Посидев над ними дня два, Иван-царевич возмутился:
    - Сколько можно читать о битвах да сражениях, мечах да пушках? Что – до сих пор никто не додумался сказки печатать?
     - Вот еще! – забасил Алексей Михайлович. – Выдумал тоже! Кому охота всякой вралью глаза портить?! И еще деньги выкидывать, печатая эдакое!..
     - Не скажи, батюшка! – веско глянул на него Иван-царевич. – Сказки меня, к примеру, часто на умные мысли наводят. Эх, а Ленка столько сказок знала!..
    - Да просто обниматься тебе более не с кем, а вовсе не в сказках тут дело, - махала на него рукой нянька.
    - Молись, сын мой, дабы отвратить ум твой от срамных мыслей и направить его на искание Бога, - увещевал митрополит.
    - И месяца с ней не прожил, а так привязался, как ни ко мне, ни к Федьке, ни к Соньке – ни к кому родному, - недоумевал маленький Петр-царевич.
    - Тебе-то не понять, - ныл Иван-царевич. – А между тем, привыкнуть к ним бывает очень легко, а вот позабыть…
    Он разумел в виду девок.
    - Ну, так поди, спасай ее тогда! – подначивал брата Петр. – Бери меч, аль ружье, садись на коня.
    - Это говорить хорошо – поди, спасай! А сделать? Не с кем-то там придется ратиться – с самим Кощеем Бессмертным!
    - Была б она моей женой, - рассудил Петр. – Я бы недолго думал. Пошел бы и отсек Кощею башку!
     На это старший брат усмехнулся и потрепал маленького спасателя по щеке.
    Дни шли за днями, а Ивану-царевичу было все скучнее и кислее. Все чаще и дольше сидел он, втянув буйну голову в плечи, ни с кем не здороваясь и лишь созерцая ясный месяц, как живой искрившийся серебром на его рубашке – Елениного шитья.
    И однажды поутру Иван-царевич исчез из родного дома.

* * *
    Пробудившись после одной из бурных ночей с третьими петухами и выруливая в трапезную на завтрак (Маша ехала на коляске, а Кощей ее вез), молодожены увидели, что навстречу им из противоположной двери выходит грустная заспанная барышня, на ходу зевая и потягиваясь.
    - О, - молвила эта гостья. – Здрав будь, папенька. И тебе здравия, добрая моя мачеха.
    - Рада видеть тебя, Лена, - кивнула ей Маша с дружеской улыбкой. Ты какими судьбами к нам?
    - Это вон, ему – отцу благодаря, - Алена покосилась на Кощея, пытавшегося изобразить на своем лике суровость. – Принудил меня домой лететь, потуль что муженек мой сжег лягушачью кожу. А если у того муженька, куда ветерок – туда и умок, в чем тут моя-то вина?
    - Ну и на кой он тогда тебе такой сдался? – вопрошал Кощей, строго сдвинув брови. – Это первое. Далее: ежели он такой пустоголовый, как тебе, да и мне кажется, то он чрез пару дней забудет, как тебя и зовут. А вот, если не забудет и искать тебя кинется – тут поневоле нам с тобой обоим придется покумекать. И третье: тебя в последнее время домой и калачом не заманишь – вот, хотя бы так удалось. Погляжу хоть на тебя.
    И Кощей добродушно улыбнулся дочке, раскрыв ей объятия.

Глава четвертая

    Ивана Кощеева высадили у служебного входа, и теперь он стоял возле еще запертой двери, держась за перила, скучал и ждал, пока придет кто-нибудь из персонала.
    Вот на мостках, ведущих к крыльцу, послышались чьи-то шаги. Это оказалась посетительница – пожилая цыганка Клавдия Михайловна Черешня, уже встречавшаяся нам в прошлых главах. Она подошла к Ивану близко и окинула его умным, проницательным взглядом.
    - Что, опять не пускают? – спросила она обычной, затертой уже шуткой.
    Иван ответил, что еще рано, но через пару минут, наверняка, двери отопрут.
    Цыганка смотрела на него все более сочувствующе.
    - Тоска съедает тебя, Иванушка, тоска-кручина лютая, - проговорила она. – А причина этому такая. Только лишь нашел ты свое настоящее счастье, а его у тебя раз – и  забрали, даже распробовать толком не успел.
    - Вы про Машу? – спросил Иван. Клавдия Михайловна кивнула головой.
    - А почем знать, что Маша – мое настоящее счастье? – усомнился Иван. – Я ведь с ней только так – немного пообщался, поддержал ее, далеко не заходя… Может, своего счастья я давно уж лишился. У меня же две девушки были…
    - Так, так, - подтвердила цыганка. – С первой из них ты закрутил любовь только потому, что тебе хотелось с кем-нибудь пообниматься – все равно, с кем именно. Это – явление обычное, бывает почти у всех по младости лет. Но до чего-то хорошего, серьезного доводит редко. Тебя не довело. Ко второй из них ты очень привязался, но с ней в твою жизнь пришло немало слишком взрослых проблем, к которым ты оказался не готов…
   - Я струсил, - молвил Иван, стыдливо.
   - Да уж, Гришка твой всю жизнь сильную власть над тобою имеет, - сказала цыганка с состраданием, и уши Ивана вспыхнули.
    - Вы и про Григория знаете? – Иван вскинул на нее глаза.
    - Как не знать-то. – Клавдия Михайловна пронзила его взглядом насквозь и через паузу молвила: - Только давай, Гришка, я сейчас не с тобой, а с Иванушкой договорю, идет?
    Кощеев помотал головой, сгоняя с себя неведомо откуда взявшуюся вдруг дрожь.
    «Ведьма!» - прошипел Григорий в самые уши своей жертве, но Иван крепко стиснул зубы и ничего не сказал.
    - Конечно, хуже нет того, как не в ладу с самим собою жить, - продолжала гадалка. – Но ведь не к одному тебе, Ваня, Горе приставлено. Больше того, у каждого есть такой вот Гришка. Не такой – значит, иной немного. А коль совсем не Гришка – так Маланья какая-нибудь. Просто, многие люди как-то находят способы уживаться со своим Горем, приспосабливаться к нему. А ты – или пока не находишь, или вовсе не ищешь…
    - Ищу, - произнес Иван едва слышно.
    - Но дело не только в Гришке, касаемо твоих девчонок. Обе они живут в несколько ином мире, отличном от твоего…
    - Мире ходячих, - догадался Иван.
- Да, в мире ходячих. Это свой, родной, понятный для них мир. А в ваш – твой и Машин, например, - они снисходят на время, пока не надоест, понимаешь? А потом неминуемо возвращаются в свой мир.
- По вашим словам выходит – неходячие люди тоже живут в своем, обособленном мире.
- Так и есть. И им лучше держаться друг за друга, чтобы не остаться в одиночестве.
- Только это не мир, - заключил Иван, минутку подумав. – Это мирок… И ведь Маша тоже ушла к другому.
- Ушла, потому, что ты снова не сделал ровно ничего для того, чтобы она осталась. Понимаешь, найти счастье – мало, недостаточно. Его еще необходимо удержать, не выпустить из рук, - объясняла цыганка.
- Но что именно я мог сделать для Маши? Как удержать ее? Как бы мы стали жить с нею? – вопросы посыпались из Ивана.
Но в это время пришел директор с ключами, за ним – завхоз; служебный вход открыли, и пора было идти на рабочее место.
Впрочем, настроение у Ивана куда-то пропало, конкретной работы в этот день ему не нашлось, он включил «Morrowind» и с достаточно мрачным видом разрабатывал очередную пещеру. Во время перерыва на чай Рахиль Моисеевна с сочувствием спросила его:
- Что, Ваня, пригорюнился? Скучаешь, все-таки, по Маше?
- Ну, не то, чтобы… - ответил Иван, силясь, чтобы уши не покраснели. – Просто, как-то неспокойно за нее. Нет-нет, да и задумаюсь: где она сейчас? Все ли с ней в порядке?
- Мы пытались позвонить позавчера по оставленному тем мужчиной номеру, - рассказала Рахиль Моисеевна. – И были несколько озадачены…
- Там связь очень плохая, постоянно обрывается… - вставил Иван.
- Дело не в этом. Они там были вместе с этим Константином, или как его?.. И, вроде, оба – пьяные. Еле языками шевелили.
- Да ну! – усомнился Иван.
- …Вот и беспокоимся теперь – как бы у нее не продолжилось успешно то, с чем все равно не удавалось толком бороться здесь, - Рахиль Моисеевна хмурилась.
- Может, вам показалось, - снова попытался возразить Иван. – А впрочем, от себя не убежишь.
- Сходил бы к бабушке-то Зине, - напомнила начальница. – Нехорошо про нее забывать.
И Иван направился в палату старушки.
Зинаида Ильинична сидела у столика перед окном, уткнув лицо в этот столик и накрыв голову ладонями. С ней, явно, что-то было не так. Увидев (а может быть, только догадавшись, что к двери палаты подошел Иван), бабушка внезапно пронзительно заверещала, колотя кулачками по столику и не поднимая головы.
- Аааа! – голосила она. – Уйдите, молодой человек! Умоляю вас, уйдите!
- Почему? – пробормотал растерявшийся Иван. – Что случилось?
- Вам больше нечего здесь делать! – продолжала повизгивать бабушка. – Я понимаю – вы ходили сюда совсем не ко мне, а к Марии! Убирайтесь с глаз моих вон!
Кощеев нерешительно переминался с ноги на ногу.
- А что вашу ненаглядную Машу утащила нечистая сила – так моей вины в том нет, - продолжала бубнить Зинаида Ильинична, не поднимая головы. – Смерть к ней и прежде всяко подкатывала – и вот теперь сцапала…
- Какая нечистая сила?
- Все вы знаете, молодой человек, не хуже, а лучше меня, - бормотала старушка. – И Кощея – Царя Того Света, и Шмата-Разума – демона, прихвостня его… Только сделать что-то для других – настоящее – мешает вам то страх ваш, то крайняя надменность, равнодушие к людям. Всё собираюсь спросить вас, кстати – во мне-то вы что нашли? Я ведь вам – не барышня распрекрасная, с которой можно по углам тискаться. Я всего только дряхлая Баба-Яга! С меня вам какая выгода или потеха?
Но Иван уже в задумчивости возвращался в свой кабинет. Добравшись туда, он попросил начальницу прислать к бабушке Зине фельдшерицу – ибо ей плохо; судя по всему, необходим какой-то укол.
Вот уже наступило время обеда, а Иван все играл на компьютере в опустевшем кабинете, ожидая водителя. Пришла уборщица – на сей раз это дело доверили санитарке Эльвире. И видно было, что этот кабинет сегодня – далеко не первый, где она моет пол. Эльвира устала и дышала, как загнанная лошадь.
- А у тебя все игры на уме? – спросила она, окинув Ивана страдальческим взглядом.
- Угу, - кивнул он.
- Эх, вот мне бы такую работу! – вздохнула девушка.
Иван понял, что сейчас он мешает Эльвире работать, и поплелся на крыльцо. Но у дверей она окликнула его.
- Ваня! Тебе от Маши привет – большой и горячий.
- Так же и ей, - отозвался Иван.
- Ты по ней сильно скучаешь?
- Да как тебе сказать?..
- Что же тебе мешает почаще звонить Алисе, когда тоскливо? Пригласил бы ее в гости – и успокоился?
- Да ну!.. – Иван махнул рукой, поскользнулся на мокром полу и едва устоял на ногах. («Гляди, куда идешь! А не то, одни бабы на уме!» - прошипел Григорий, плохо скрывая досаду, что Иван не упал).
- Ой, прости!.. Я тут всё намочила… - воскликнула Эльвира. – Ваня, конечно, понятно – ты на Алису сердишься, что она уже с другим сейчас. Но ведь ты сам ее, то и дело, бросал.
- Да, - согласился Иван. – Но я не уходил от нее к другим. Соскучившись по мне, она всегда могла тут же вернуть меня. Только сейчас – поздно. Точка невозврата пройдена.
- Или, давай – я тебе стану иногда звонить? – неожиданно предложила Эльвира. – Что-то мне тебя вдруг жалко сделалось.
Иван вздрогнул, поглядел на нее и недоверчиво, и оценивающе.

* * *

     Около одиннадцати вечера Иван принял звонок от Эльвиры.
     - Привет. Ты уже в постели? – спросила она.
     Иван, действительно, уже забрался под одеяло. Звонок был неожиданным для него.
    - А я дочку уложила, сижу в кресле, скучаю, - голос Эльвиры был очень приятен, он журчал, как весенний ручеек. – Решила тебя немного отвлечь от мрачных мыслей.
    - Угу, - промычал Иван. – Я рад. Спасибо.
    - Чем сегодня занимался-то весь день с обеда? – спросила она.
    - Да ничем особенным. Телевизор посмотрел, за компом посидел, вышел на крыльцо, поездил по двору на коляске…
- Ты, говорят, стихи пишешь, - вспомнила Эльвира.
    - Да, - подтвердил Иван. – Только они не особо кому нравятся. Их не многие понимают.
    - Почитай мне что-нибудь свое, - попросила Эльвира, и тщеславный Иван почитал:

Облачным днем и порою ночной
Кто-то невидимый ходит за мной.
Солнце ли светит, луна ли сияет –
Кто-то невидимый мной управляет.
Кто-то незримый, безвестность храня,
Думает и говорит за меня.
Он надо мною хозяин всевластный,
Добрый и милый, но злой и опасный.
Может меня подбодрить, рассмешить,
И напугать, даже жизни лишить.
Что же, друзья, происходит со мною?
Видно, не властен я сам над собою…
Кто бы сумел мне в несчастье помочь?
Взял бы и выгнал Незримого прочь.

Мною живет он. Меня же калечит.
Только любовь меня, видно, излечит.

    «Вот непременно нужно тебе всем обо мне разболтать! – зашевелился внутри Ивана Григорий. – Да еще в популярной форме! Молодец, ни убавить, ни прибавить!».
      Он, как всегда, был недоволен.
    - Красиво, - оценила Эльвира. – Только, если честно, мало, что понятно.
    - Так многие говорят, - молвил Иван тоскливо.
    - Я же не сказала, что мне совсем  не нравится, - попыталась утешить его Эльвира. – Почитай еще. Про любовь что-нибудь у тебя есть?
    - Есть, - ответил Иван кисло и забубнил:

Моя любовь – вечерняя заря.
Ее глаза – две теплые планеты,
Ее глаза – Венера и Земля.
К вопросам всем известны ей ответы,
И в топку жизни поддает угля
Моя любовь – вечерняя заря.

Моя печаль – вечерняя заря,
Ее слеза мне душу прожигает,
Но далеко и высоко летает
Моя печаль – вечерняя заря.

Когда-нибудь увидимся мы с ней –
С моей тоской – вечернею зарею.
Свое перо циничное зарою
И воспарю на небо вслед за ней,
Но, пропылавши ярче всех огней,
Вновь упаду и буду взят землею.

Я вам, ребята, честно говорю:
Не мед – любить вечернюю зарю.

   - Ух, ты! – восхитилась Эльвира. – Это ведь про Машу, да?
   - Нет, - ответил Иван. – Про другую.
   «Да ну! – усмехнулся Григорий. – Ужель?!»
   - У тебя, значит, много девушек было? – в голосе Эльвиры звучало уважение.
    - Не так уж… - поскромничал Иван. 
    - А мне кажется – ты и на меня порой поглядываешь, - немного смущаясь, поделилась Эльвира. – Иногда ловлю на себе твои взгляды… Да и Машка, и Алиса не раз говорили мне, что ты – тот еще ловелас!
    - Понимаешь, - сказал Иван, как можно тише. – Ты иногда попадаешься мне на глаза во время курения. И я уж не отказываю себе в удовольствии от такого зрелища.
    - Господи!.. – удивилась Эльвира. – Вот уж, тоже, нашел красивое зрелище! Еще чего выдумаешь?
    - Большинство женщин выглядят с сигаретой неотразимо сексуально, - сознался Иван. – И это не только в моих глазах.
    - А я где-то слышала о таком, - вспомнила Эльвира. – И, вроде, это называется «мазохизм»…
    - Фетишизм, - поправил ее Иван.
   - Ну, да… - согласилась Эльвира. – Хорошо,  буду иногда курить при тебе на крыльце, чтоб тебе стало приятно… Только я думала, что тебе мои ножки, например, понравились… или еще что-нибудь.
     - У тебя  все красивое, ты привлекательная, - подбодрил ее Иван. – И голос твой просто создан для того, для чего ты мне сейчас позвонила.
Не будем углубляться в подробности их дальнейшего разговора. Скажем лишь, что когда неуверенные попытки Эльвиры растормошить Ивана стали давать некий результат, она нечаянно обмолвилась: «А вот Маша говорила…» - и Иван мгновенно обмяк, переключившись на Машу.
- Как-то она там? До меня доходят невеселые вести – что они там пьют, безобразничают и вообще…
- Да не волнуйся, - сказала Эльвира. Все у Маши в порядке. Да с таким, как Касьян, у кого бы было что не в порядке? В конце концов, они оба – взрослые люди.
- Все равно, переживаю, - гнул свое Иван.
- Я вот вам сейчас попереживаю – второй час ночи, туды-перетуды! – вдруг раздался рык пробудившегося Матвея Петровича из-за стены – такой, что Иван подскочил на кровати. Эльвира спешно распрощалась и повесила трубку. А не выспавшийся Матвей Петрович еще долго сердито хрипел что-то не слишком разборчивое, шатаясь, бродил по квартире, включал всюду свет и щелкал телеканалами.

Глава пятая.

Следующим утром, едва расположившись на рабочем месте, Иван Кощеев сразу же был уведомлен заведующей стационарным отделением Полиной Иннокентьевной, что Зинаида Ильинична просила его непременно зайти к ней в палату. Он, безусловно, отправился туда – но не сразу же и не слишком решительно. Чуть приоткрыл дверь, осторожно заглянул.
- Заходи, Иванушка, не стесняйся, - сказала старушка, доброжелательно улыбнувшись. – У меня вчера был нервный срыв. У кого из стариков такого не бывает. Но не бойся, не каждый же день.
Иван вошел, поздоровался, уселся напротив нее на кровать и принялся расспрашивать Зинаиду Ильиничну о здоровье. Но ее нынче беспокоило другое.
- Я тебе вчера, не от ума-то, наверное, чего лишнего наболтала? – тревожно осведомилась старушка. – Так ты… это… не обращай на мои вчерашние слова внимания…
- Угу, - согласился Иван смиренно. – Я вас ни в чем не виню. Просто, то, что вы вчера сказали, может быть очень важно…
- Ты тоже думаешь, что я схожу с ума? – сконфуженно предположила бабушка.
- Вовсе нет. Я хотел бы задать вам несколько вопросов именно потому, что хочу разобраться, что происходит с Машей на самом деле.
Зинаида Ильинична прикрыла плотнее дверь и попросила Ивана сесть к ней поближе.
- Ну, спрашивай, только, ради Бога, не смейся надо мной! – предупредила она.
     - Вы действительно верите, что ее забрал Кощей Бессмертный? Он существует?
     - Разумеется, существует. И несомненно, что забрал! – покивала умная старушка. – Можно подумать, вы о нем не читали? – она вновь называла Ивана на «вы». Очевидно, нервничала.
    - Но ведь это сказки всё?.. – попытался усомниться Иван.
    - Сказки – сказками, а Кощей входит в славянскую мифологию. В той же мере, как Илья Муромец, например. Как Велес, или Ярило. Кощей Бессмертный – темное языческое божество. Предводитель всех злых духов земли. Этакий генерал войска призраков.
     - Опа-па! – ахнул Иван.
     - Тут надо понимать, что ни один из языческих богов не был кем-то придуман. Они существовали и существуют. Люди молились им до того, как апостолы разнесли по миру весть о Христе. А сейчас языческим силам молятся лишь немногие. И этих немногих другие считают колдунами, ведьмами…
     - А вы-то сами ведь – православная христианка? – вырвалось у Ивана, и он тут же осекся. – Простите… Вы же не молитесь Яриле либо Кощею?.. Или вы – язычница?
    - Ты веришь мне, Иванушка! – голос и глаза старушки потеплели. – Тогда поверь еще в одно – но в это будет поверить труднее всего. Я не просто язычница. Я – настоящая Баба-Яга.
     Иван замер на месте, приоткрыв рот.
     - Да-да! – старушка повысила голос. – Я – Баба-Яга!.. Но, вижу, ты уже не веришь.
    - К-к-как же вы попали сюда? – заикаясь, спросил Иван. – И зачем вам здесь находиться?
     - Я нахожусь здесь временно, - объяснила она, причем, ее голос странно изменился, стал звонче, и к нему прибавился некий отзвук, подобный эху. – Я пришла из иного  времени, из далекого прошлого. Я – добрый дух темных русских лесов, но пользующийся среди людей очень дурной славой. Я – соседка Кощея и его вечная врагиня-соперница. Ежели Кощей у кого затеет подружку стащить, то я начинаю тому парню сниться и его предупреждать – гляди, мол – украдут твое счастье скоро!
    И она поведала, что за Кощеем этакое водится: стащить чужую жену, невесту, даже мать, он – сам не свой, но ему  все мало – ищет новых и новых, обездоливает людей, рушит любовь. Это все подло, жестоко. Она же, Баба-Яга – мирная травница, ведунья. Жила себе сначала на краю деревни, в избушке на курьих ножках – ничего странного, а просто подпорки избушки окурены особым дымом, отгоняющим злых духов курные, а позже исковеркали в «курьи». Лечила людей травами, обмывала умерших (не страшилась этого), производила над молодыми парнями, собиравшимися жениться, мудренейший обряд очищения огнем – позже в сказках это трактовали, будто она сажала их в печь на лопате. Да и вообще, обвинили ее в ведьмачестве, хотели утопить. И переселилась она, горемычная, в самую глухую лесную чащу…
    - Подождите, - встрял Иван. – А как это вы научились сниться парням, чтобы предупреждать их? Я не понял.
    Старушка засмеялась, хлопнула ладонью по столу.
    - Не понял? А просто не всё я тебе о себе рассказала. Конечно, не простая я бабка. Дух я. Дух лесной и могильный. Возникла давным-давно – больше двух тысяч лет тому назад. Сначала была я змеей. И не простой, а царевной змеиного царства. Помнишь сказку о Царевне-Змее?
   - Угу, - задумчиво ответил Иван.
    - Полюбила человека – и стала девушкой и его женой. Он еще так боролся за меня, столько невзгод одолел – заслужил!.. Но некоторое время спустя, муж мой ушел на войну и погиб.
    - А вы, небось, думаете, что Кощей его и убил? – вырвалось у Ивана, и сам он понял, что это произнес внутри него Григорий.
    - Если где-то идет война, и в ней участвуют русские солдаты, знай: Кощей – тоже там, - сказала старушка мрачно.
    - Но он же не бог войны? – усомнился Иван.
    - Богов войны у нас, русских, полно. Перун, Радегаст… Сварог… Но Кощей – это дух скорби, печали. А каждая война их порождает… Но это ладно. От мужа у меня осталась дочка – Лукерья, Лушенька, утешенье мое. А Кощей – ни дна ему, ни покрышки!..
   -…Её тоже украл? – догадался Иван.
   - Точно так! – горько кивнула Баба-Яга. – И вот, пролетело уже много годов, а я так и не ведаю, что с моей Лушенькой сталося. Где она сейчас? У Кощея ее больше нет.
    Иван опустил голову, помолчал, а затем взглянул в глаза Зинаиде Ильиничне осторожно, исподлобья.
    - А как вы-то сюда попали? Говорите, вы – Баба-Яга? А сами ведь всю жизнь прожили в нашем селе. Сын, вот, у вас есть….
    Старушка улыбнулась, оскалив ставшие вдруг нереально длинными резцы, и глаза ее хитро сверкнули.
    - Я ведь уже сказывала тебе, Иванушка, что я – Баба-Яга – теперь  тоже – дух. Как и Кощей. Ты видишь перед собой одну бабушку, а внутри у нее сидит другая и с тобой толкует.
     Последние слова ее прозвучали так глухо и сумрачно, таким полушепотом, что у Ивана мурашки побежали по спине. А может, это были и не Ивана мурашки…
    - Как я?! – прошипел Григорий изнутри Ивана.
    - Точно, Гришенька. как ты, - кивнула Баба-Яга головой бабы Зины.– Но только не ты мне нужен. Я прошла сквозь четыре века вперед, чтобы поведать тебе, Иванушка, как мается твоя Машенька в плену постылом. Вселилась пока что в тело этой старушки едва живой. И сказать тебе хотела, что, ежели ты сбираешься Машеньку от того Кощея выручать, из неволи лютой вызволять – то я знаю, как тебе сподручнее в наше время попасть, как до Кощеева замка добраться…
    «Да-да! – противно захихикал Григорий внутри Ивана. – Так ты прямо и разбежался – проникнуть в прошлое, добраться до замка Кощея!.. Если тебе с крыльца слезть, до бани дойти – и то проблема, едва, с грехом пополам разрешимая!..»
    - Я уже не раз созванивался с Машей, и она говорит, что все у них там хорошо, - заметил Иван.
     - Как бы там ни было, а посуди сам – зачем она станет тебя огорчать и на что-то жаловаться? – заговорила старушка, продолжая сверлить его глазами. – Она ведь полагает, что ты в любом случае ничем не можешь ей помочь.
    - Я и сам так же полагаю, - вздохнул Иван.
    - И затем – далеко не всё, что кажется Маше хорошим, на самом деле хорошо, - мудро заметила Баба-Яга голосом Зинаиды Ильиничны. – Вот, к примеру, эти её… как их, чтоб их черти себе забрали?!. ну, штучки с дымом внутри?..
    - Сигареты, - буркнул Иван.
    - Вот-вот! Гадость эта, отрава! Ты считаешь, что это хорошо? Мария без них жить не может, - насупилась Баба-Яга.
    Тут Иван отвел глаза в сторону, потому, что почувствовал отразившееся в них сейчас его  труднообъяснимое тяготение к курящим девушкам. Да, он не возражал, что сигареты – это отрава. Но то ли окаянный Григорий, то ли сам Иван как-то упорно не считал их гадостью, да и шабаш! Наоборот, его к ним тянуло. Или к тем созданиям противоположного пола, которые ими увлекались…Перед его мысленным взором вихрем пронесся неуловимый образ Маши, лукаво поглядывавшей на него зелеными своими глазищами, мирно прикуривая сигаретку.
    - А между тем, Кощей и выпить – не дурак, - продолжала убеждать Ивана Баба-Яга. – И в этой Машиной пагубной наклонности он удерживать ее и вразумлять вряд ли захочет. И станет твоя горе-подружка пьяницей горькою…
    Горе-подружка?!
    - Маша – не Горе, - снова попытался возразить Иван.
    «Не Горе? А кто это сказал? Где это написано? – заволновался внутри него Григорий и вдруг буквально покатился от смеха. – Ой, а ведь это неведомо еще, Ванюшенька, сердешный, кого из нас к этой Маше больше тянет – тебя или меня? А что, ежели каждому Горю, сколько нас ни есть на белом свете, тоже своя подружка-Горе суждена? Это ведь только справедливо, нет? И вот, Маша, как раз и есть…»
    «Заткнись там!» - мысленно рявкнул на него Иван и сам же себе на мгновение показался почти точной копией своего отца – Матвея Петровича Кощеева.
    В этот момент его настоятельно позвали в рабочий кабинет.
  День до обеда протащился обычным чередом – скучно и серо, хотя в окна светило яркое солнце. На крыльцо Иван – которому незачем было теперь долго сидеть в палате «подопечной» - вылез пораньше и как раз застал там Эльвиру, наслаждавшуюся очередной сигареткой. Она курила жадно, во время затяжки прищуривала глаза,  а выдыхала дым тоненькой струйкой.
     - Ой, Иванушка! – воскликнула она приветливо. – Это ты удачно вышел, да?
      Иван лишь лукаво улыбнулся ей, глядя искоса.
      - Ну, вот, ответь мне, - она выпустила очередную струйку дыма. – Что ты находишь в этом процессе сексуального, красивого? Просто пошлость какая-то…
     - Не скажи, - ответил Иван как можно тише. – В моих глазах ты в десять раз притягательнее, когда куришь.
    - Странный комплимент… - хмыкнула Эльвира. – Так и не пойму, в чем тут прикол. Разве, может быть, в том, что курят через рот...
    - Тоже мысль, - согласился Иван. – Когда красивые, изящные, стильные женские губы смачно дымятся, кажется, что они горячие, тянет к ним.
    - Да? – она улыбнулась, весь облик ее потеплел и озарился изнутри знойной нежностью, - и тебе сейчас хочется – (выдохнула очередную затяжку) – поцеловать меня? – (лукаво улыбнулась).
    - Инстинкт влечет, - сознался Иван, и уши его вспыхнули. – Но не надо со мной заигрывать. Все равно ведь, это нереально. Мы с тобой живем в разных мирах.
    - Ну, мы, девушки таковы, что нас обычно очень прикалывает, когда мы на кого-то воздействуем притягательно и возбуждающе, - просто созналась Эльвира, с таким смаком угощаясь сигаретой, что у Ивана везде защекотало. – Просто я не пойму. Все мужчины, рассматривая девушек, глядят на их ножки, грудь, бедра, попки… - она погладила себя по довольно крутому бедру, обтянутому джинсами. – А ты смотришь вот на эту гадость, дымящуюся у девушки во рту… - она поморщилась и бросила сигарету в мусорное ведро.
     - Ну, я смотрю и не только на это, - сказал Иван тоном школяра, получившего «двойку». – Мне у девушек больше всего нравятся глаза.
     - Давай-давай, выкручивайся теперь! – засмеялась Эльвира. – Скажи еще, что и мне сейчас в глаза заглядывал… а не в рот…
    - А у Машки такие глаза… - мечтательно протянул Иван.
    - Да!.. – в тон ему протянула и Эльвира. – Они тебе снятся ночами? Всё с ней нормально, уверяю тебя. Часто общаюсь с ней. Она говорит – всё хорошо.
    - Ну-ну… - промычал Иван.
Тут подъехала служебная машина.

* * *

    - Что, лада моя, понежимся? – спросил Кощей ввечеру, укладывая Машу на обширный персидский диван, и сам пристраиваясь рядышком. Он хотел было вытянуться во весь рост, но стукнулся неожиданно затылком обо что-то холодное и очень твердое, лежавшее в изголовье.
    - Это чаво? – поинтересовался Кощей, косясь на две продолговатые черные чугунные штуковины.
    - Гантели, - объяснила ему Маша. – Руки подкачивать. Это прощальный подарок Ивана.
    - Все о нем мечтаешь, позабыть не можешь? – нахмурился Кощей.
    - Он – друг, - молвила Маша грустно. – Он помог мне в самый трудный момент моей жизни. Он не пытался извлечь из меня никакой выгоды для себя. Я-то тут веселюсь, а он там один…
     Кощей недовольно закряхтел.
     - А я, надо думать, лажу с тебя некую корысть поиметь? – вопросил он почти обиженно.
    - Тебе женщина была нужна, и ты украл меня, чтобы я стала твоей женой, - ответила Маша. – В том и корысть твоя.
    Они были одни-одинешеньки в обширной кощеевой опочивальне, потому что Шмат-Разум и Елена Премудрая уже удалились отдыхать в другие покои замка.
    Маша стала жаловаться на то, что спина ее последние дни болит немилосердно, так что крепкие древние вина уже не помогают. «Наркотиков хочу» - жалобно сообщила она напоследок.
    Кощей молча перевернул ее на живот и прошелся, надавливая, тремя пальцами по ее позвоночнику – от шеи к копчику и обратно – всего три раза. Сделав это, он спросил, всё ли еще болит ее спина?
    - Меньше! – ответила Маша, удивленно и обрадованно. – Надо же! Почти совсем не болит!
     - Ну вот, то-то! - проворчал добрый сказочный злодей. – И никаких котиков…
     - Не котиков, - поправила она. – А наркотиков. Это такие… а, ладно, черт с ними. У вас тут, все равно, этого нет.
    - Мы тебя и без котиков вылечим, - пообещал Кощей. – Но, ясное дело, не сразу. Ведаешь, поди, присловье, что здравие уходит пудами, а прибывает – золотниками? Вот, завтра мы с тобой поедем знакомиться к моей тетке – Кикиморе. Она в той лечбе любого немецкого дохтура за пояс заткнет...
    - У тебя тут и телевизора нет, - продолжала сетовать Маша. – Да что я про телевизор – в ваше время газет-то еще не изобрели… Чем же прикажешь мне  заниматься от скуки?
    - Телевизора? – переспросил Кощей и сразу вспомнил. – А! Того ящика смешного, который людей издали показывает. Нет, знамо дело, да на кой он? Когда у нас есть волшебные зеркала, блюдца и тарелки, каковые тебе хоть черта в Преисподней сыщут и покажут.
    Он вручил ей свое волшебное зеркало и довольно быстро обучил, как им пользоваться.
    - Это как наш скайп и телевизор – в одном флаконе, - догадалась Маша.
    Кощей не понял, что такое «скайп», но согласился, что, вполне возможно, все и так, как она молвит. Прибавил, что именно с помощью сей штуковины сам наладил беседы с Машей, когда последняя была еще в специальном доме.
    Маша спросила, можно ли ей «позвонить» с помощью зеркала своим отцу и матери? Ее собственный мобильник, пройдя сквозь века, работал теперь крайне нестабильно – то ловил откуда-то связь, то наотрез отказывался (да вообще, странно было и то, что хоть иногда ловил!). Кощей, конечно, дозволил. Наслушавшись вдосталь их недоуменных возгласов, удивлений и возмущений по поводу того, куда занесло их дочь, Кощей вскоре прискучил, махнул рукой и улегся на другой диван – у противоположной стены обширной опочивальни.
    - Если ночью чего захочешь – знай, кричи громче, - молвил он новоявленной супруге. – Не тужи, что разбудишь.
    Он почти сразу же уснул богатырским сном и захрапел, шумя, как речной порог.
    Подождав, пока муженек разоспится покрепче, Маша, вся дрожа от волнения и страха, шепотом попросила волшебный артефакт вызвать ей на беседу Ивана Кощеева.

* * *
    Евдокия Петровна встретила Ивана дома, тяжелыми шагами выходя из своей комнаты. Вид у мамы, отметил Иван, был совсем больной. Она была бледна, тяжело дышала, горло ее было замотано махровым полотенцем. Взгляд блуждал.
   - Ты простудилась! – ахнул Иван.
   - Немножко, - ответила его мама, как-то даже виновато. – Осенью это немудрено. Ничего, думаю, до послезавтра все пройдет. Надо же к маме съездить.
    Да, она собиралась нанести визит на свою малую родину – к своей матери, то есть – к бабушке Ивана, жившей около Великого Устюга.
    - Как же не вовремя тебя угораздило! – сокрушался Иван.
    Мама жестом пригласила его в кухню – обедать, при этом ещё извинившись, что суп сегодня, возможно, не так вкусен, как обычно.
    Едва Иван успел проглотить две-три ложки рассольника, как в дверь постучали, и вошел медленно и степенно его неторопливый друг – Иван Солдатов.
    - Кто там, - спросил Кощеев, не успев разглядеть его за косяком.
    - Никого там нет, - невозмутимо отшутился Солдатов, поклонился Евдокии Петровне в знак приветствия. Дальше он задал неожиданный вопрос:
     - Скажите, пожалуйста, Маша Кощеева здесь живет?
     - Какая Маша Кощеева? – прохрипела Евдокия Петровна. – Мы такой не знаем.
     - Знаем, разве что, Машу Квасцову, - добавил Иван Кощеев.
     - Я только что был у тебя на работе, - поделился  Солдатов. – Хотел Машку навестить. А мне говорят – уехала она. Я  и решил, что уехать она могла только к тебе. И взять твою фамилию.
 - Вот это заявки! – развела руками Евдокия Петровна. – А, интересно – кто бы ей такое разрешил?
     Два Ивана занялись шахматами, и Кощеев с грустью поведал Солдатову, как в последнее время все  вокруг него, будто нарочно, на каждом шагу напоминают ему о Маше, при этом намекая, что ей там – не понятно до конца-то и где – плохо, у нее проблемы.
    - Она сама их всюду ищет, эти проблемы, - качнул головой Солдатов. – Да, воин, мне кажется, Машку твою уже никак не исправить.
    - Любовь исправила бы её, - возразил Кощеев. – Только Машка этой любви мало видела в нашем мире. Надеюсь, теперь она ее нашла
    - Любовь – есть Бог, - Солдатов поднял вверх указательный палец. – Если бы твоя Машка веровала в Бога, читала бы Библию, она бы меньше грешила и жила бы лучше… а ты говоришь о ней так, будто бы она умерла.
    Кощеев объяснил, что Маша, конечно же, не умерла, поскольку время от времени звонит ему на мобильник.
    - И не надо все время называть ее «моей». У нее теперь муж появился, - добавил он. Солдатов на это кивнул головой.
     Из телевизора, который Кощеев редко выключал, тем временем донесся заунывный голос:
     -…Существует мистическая теория, что код смерти каждого человека надежно запрятан в его фамилии, - говорил какой-то лысый ученый в квадратных очках. – Иногда он, как будто на поверхности, а порой – очень глубоко. Так, например, в звуковом восприятии фамилии «Есенин» так и слышится явное «весить» - и всем известно, что жизнь этого поэта оборвалась в петле… Пушкин был застрелен из пистолета – а в наше время на тюремном и полицейском жаргонах пистолет часто называют «пушкой»… В фамилии Николая Степановича Гумилёва над буквой «ё» две точки – чем не намек на расстрел?..
    - Ерунду какую-то мелет этот дед, - молвил Солдатов еле слышно. – Что за код смерти в фамилии? Откуда он может там взяться? Чушь! Если у меня фамилия Солдатов, это, что же – меня какой-то солдат убьет? Если я в армии никогда в жизни не служил и не собираюсь!..
     - Да уж! – подхватил его отповедь телевизионному мудрецу и Кощеев. – Возьмем тогда, к примеру еще Бориса Пастернака. Если у него код смерти в фамилии – он тогда, что же – должен был умереть, отравившись этим самым овощем? Но такого не произошло.
    - Надоело про смерть слушать, - подытожил Солдатов. – Переключи лучше на спорт.
    «В фамилии «Пастернак» последние буквы явственно образуют слово «РАК», от каковой болезни поэт и умер, - раздался в ушах Ивана мерзостный шепот Григория. – Но это не главное. Ответь-ка мне – услышав эту теорию, ты ведь и про себя что-нибудь подумал?.. Храбрый рыцарь! Хи-хи!»

      Поздним вечером – опять после 23.00 – телефон Ивана вновь заголосил. И это была не Эльвира, как он ожидал, а Маша!
      - Поздравь меня, родной, - сказала она тихо-тихо, поздоровавшись. – Я теперь уже не только мать, но и мачеха. У меня, оказывается, падчерица есть!
      - Поздравляю! – прошептал Иван. – Вижу, у тебя личная жизнь цветет буйным цветом! Этак скоро и бабушкой сделаешься.
      - Да уж… Тем более, моя падчерица, Касьяна дочка – взрослая совсем… Но я все что-то о тебе думаю, беспокоюсь. Касьян меня сегодня к тебе из-за гантелей приревновал. Представь – увидел их – и давай сердиться, ворчать!..
     - Могла бы и не показывать их ему, - попенял ей Иван.
     - Так я же честная. Я вся – как открытая книга. Никакой задней мысли не имею, камня за пазухой не держу, - объясняла Маша. – Правда, он вот сейчас спит – а я – скорее, тебе звонить… Ха-ха!.. У тебя-то как там личная жизнь? Ты когда женишься?
    - Вот уж, чего не знаю…
    - С девчонками-то общаешься какими-нибудь?
    И Иван рассказал, что с некоторых пор стал перезваниваться вечерами с санитаркой Эльвирой по поводу – разогнать тоску зеленую.
     - Ага! – догадалась Маша. – Это, скорее всего, Алиска ее подговорила – звонить тебе, чтоб ты не очень раскисал… Ну, что же – крути теперь с ней любовь. Она не замужем…
    - Да ну… - смутился Иван. – Перестань.
    - Так ты и до седой бороды проданукаешь, - поучала его Маша. – Не тушуйся. Под лежачий камень вода не течет, помнишь?.. Ну, ладно. Как там мама твоя?
     Иван поделился, что его мама простудилась, расхворалась, температурит.
     - Бедная! – посочувствовала Евдокии Петровне Маша. – Лежит, наверное, все время?
     - Да где там – лежит! Некогда ей, - ответил Иван. – Вот сейчас картошку чистит, чтобы завтра нам с отцом всякой еды наготовить побольше. А послезавтра, если полегчает – поедет к бабушке.
    - Мама и больная – вся в хлопотах, а ты разлегся и по телефону трындишь! – вдруг, будто бы ни с того стала стыдить его Маша. – Вот ведь, бессовестный-то! А ну-ка, вставай – и бегом – маме помогать!..
    - Слушаюсь, о моя белая госпожа! – отчеканил Иван.
    - Целую тебя, чудака, - засмеялась Маша. Но Иван уже повесил трубку, и, как был – в одних трусах и майке – зашлепал, держась за стены и косяки, в кухню.
    Евдокия Петровна повернула к нему усталый взгляд. Её шея все еще была замотана шерстяным платком. Она уже прибиралась на кухонном столе.
     - Куда это ты – среди ночи-то? – спросила мама строго. – Да и голый. В туалет? Смотри, простудишься!
    - Я… Это… - промямлил Иван нерешительно. – Может, тебе помочь картошку почистить?


Глава шестая

     Утром, проснувшись, чуть свет, Маша не обнаружила Кощея рядом с собой. Одно из окон в их опочивальне – впрочем, дальнее, от дивана, на коем располагались молодожены – было отворено настежь, и утренний ветер за ним вовсю шумел ветками высоченных деревьев.
    - Касьян, где ты? – позвала она, но ответа не последовало. После второй попытки доискаться Касьяна, послышался голос Шмата-Разума.
    - Доброе утро, хозяйка, - молвил-прошелестел невидимый слуга. – Что угодно, что надобно? А хозяин улетел на малое времечко – поразмять свои старые косточки.
    - То есть, как это – улетел? – не поняла Маша – У вас тут самолеты, вертолеты, что ли?
      Шмат-Разум, рассмеявшись, объяснил, что такой авиации, как в двадцать первом веке, здесь, разумеется, нет. Но имеются, скажем, ковры-самолеты, крылатая одежда, обувь. К сему он прибавил, однако, что Машин новый муж улетел вовсе не на ковре-самолете, но на самых настоящих, живых, природных крылах – обернувшись вороном. Но скоро он вернется – пусть Маша не изволит тужить.
    - Вон оно как! – поразилась Маша и попросила себе чашку кофе и сигарету. В первом ей было, впрочем, отказано. Вместо кофе она получила вместительную деревянную кружку полную заварки зверобоя. Напиток был сладкий – с добавлением меда.
     - Не завезли еще в Россию кофе, - объяснил Шмат-Разум. – Это – дело будущего. Зато зверобой и взбодрит тебя, и для сердца пользителен.
     - Чай тоже еще не придумали? – спросила Маша тревожно.
     - Отчего же? Чай нам известен еще со времени батюшки-царя Михаила. Но дорог он шибко. Пьют его все больше в царских да боярских хоромах. Простые-то люди пьют всё отвары из разных трав. Зверобой, вот, бруснику,  иван-чай, ромашку, шиповник, липу…
     - Офигеть!.. Ромашка-то – она ведь горькая, кстати? – вставила Маша, поморщившись.
     - Иван-чай тоже сам по себе не шибко сладок, - прибавил к ее рассуждениям Шмат-Разум. – Но напитки можно из всего этого сготовить – слаще нектара… Но если молодой госпоже моей любезен драгоценный индийский напиток – тотчас раздобуду его, сколь надобно. Украду, если кража тебе по душе…
     Маша улыбнулась – за время пребывания в двадцать первом веке невидимый слуга, похоже, успел проникнуться творчеством величайшего русского барда.
     - Да не парься, - посоветовала она слуге. – Это даже весьма прикольно, что столько всего разного заваривают. А то, у нас всё – чай, да кофе, да какао… В следующий раз мне иван-чая завари. Стану его пить – и будто Иванушка со мною… - она зажмурила свои бездонные зеленые глаза.
     - Поосторожней, хозяйка, - голос Шмата-Разума чуть похолодел. – Не дергала бы ты хозяина пустяшными мечтами.
Ну, хоть сигарет-то было пока что вдоволь – по дороге до Куликова поля Кощей накупил их целую гору, всяких сортов. И Маша принялась сладко затягиваться, полностью уйдя в этот процесс.
    Тут в открытое окно влетел ворон, примостился на спинку Машиного дивана и некоторое время деловито чистил перья.
    - Опять ты этой соской травишься! – скосив голову, не то проговорил, не то прокаркал ворон. – Ведь не маленькая уже, а готова все подряд в рот тянуть…
     - Ладно, мамочка, я больше не буду, - грустно улыбнулась Маша и затянулась еще глубже. – Ты бы сначала хоть человечий облик принял, а потом воспитывал!
    Кощей почти мгновенно перекинулся в человека, кликнул дочку и велел  всем собираться – сейчас-де отправимся в гости к тете Кикиморе.
    - А можно, я пока дома похозяйничаю? – попросилась Алена наигранно плаксиво. – А не то я вчера с ней по волшебному зеркалу поругалась.
    - О чем же у вас размолвка? – поинтересовался Кощей.
    - А о том, что она говорит, будто мой Ваня – дурак оглашенный и меня недостоин, - дочка надула губки.– А он – хороший. Его попросту никто не любил никогда, вот он и сам любить не научился.
    - Вот бы и доспорили там, и помирились, - рассудил Кощей. – Ну, добро. Кто из вас прав – это мы увидим. Домовничай. Но никуда самовольно не отлучаться, ни в кого не превращаться. Ясно тебе?
     Алена  почтительно склонила голову перед строгим отцом.
     Шмат-Разум напросился, было, с ними, но Кощей переглянулся с Машей, вспомнил её подколку и велел невидимому слуге отдыхать. Сам покатил Машину коляску, но, понятно, в обход болота, более длинным путем.
     Оказавшись в хвойном лесу, Маша раздувала ноздри, жадно впитывая в себя напоенный целебными силами воздух. Кощей катил коляску легко и с непривычной для Маши скоростью. Время от времени Кощей наклонял голову, подвигаясь совсем близко к Машиным губам, и вопрошал молодую супругу, хорошо ли ей? И та отвечала – ей очень хорошо, только голова немного кружится от скорости. «Но ты гони, не останавливайся! – прибавила Маша. – Мне так очень нравится».
    Невдалеке от них, как из-под земли вырос сгорбленный и сухощавый Леший. Как всегда, он был навеселе.
    - Новая соседка! Добра и здоровья! – икая, возопил Леший и замахал рукой (судя по всему, Маше – в особицу).
     - Привет, дядя Леша, - просто ответила ему. – Мы к тете Кикиморе едем. Водку пить. Айда – с нами.
     - Никакой водки! – тут же возразил Кощей. – Не слушай её, сосед.
     - А чем мы занимались, когда в прошлый раз сидели? – невинно подняла брови Маша. – Пили. И хорошо время провели. Еще так хочу.
     - Я никакой не дядя Леша, а Леший, - скромно возразил тем временем лесной житель.
     - А мне вас так удобнее называть, - сказала Маша чистосердечно.
     - Ох-ох-ох, соседка… - Леший пьяно улыбался. От вина он был счастлив и любил сейчас все человечество, но для порядка притворился обиженным. – А вот, если мне тебя удобнее Дусей называть – тогда как?
     - Договорились, - радостно засмеялась Маша. А Кощей прибавил к этому, что она и его-то – своего мужа – все время зовет не Кощеем, а Касьяном. Вот такая странная Маша.
    Леший только еще раз махнул рукой, похожей на ветку дерева с облетевшими листьями, пробормотал нечто, похожее на «Да убоится муж жены своея» и враскоряку зашлепал по тропинке далее.
    Кикимора встретила Машу ласково, угощала ее свежесобранной малиной и отваром шиповника; расспрашивала, все ли Маше нравится на новом месте. Та отвечала, что здесь все очень добрые до нее, никто ничего не запрещает и не принуждает делать – не сравнить с Домом инвалидов в России XXIвека, где кругом – запреты. Рассказала, как Кощей, которого Маша все так же продолжала называть Касьяном, за один раз намного уменьшил ей боль в спине.
    - Это еще только начало, - ободрила ее Кикимора. – Вот я тебе еще одолень-траву покажу, которая может одолеть какую угодно напасть, и твою болезнь – тоже. Эта трава – оберег, ее нужно на груди носить, на веревочке. Но сейчас ее у меня нет. Одолень-траву надо собирать только в одну ночь в году, когда она в силу входит.
    Маша благодарила добрую ведьму, а еще пожаловалась ей на то, что Касьян сам превращается в «разных зверей и птиц», а её – Машу – такому не учит. Кикимора вопросительно покосилась на племянника.
    - Оххх… - пропыхтел Кощей с тем же недовольным видом, как нерадивый внучок, когда бабушка заставляет его учить уроки. – Ну, какая тебе, лада моя, корысть в том, что обратишься ты в пташку, ежели у тебя хребет покорежен? Один ляд, крылами махать ты толком не сумеешь, да и на двух лапках тонких тебе не устоять. Обожди маленько, вылечим тебя – всему обучу. Выше леса стоячего летать станешь и чуть пониже облака ходячего.
    Маша снова взглянула на него с такой грустной улыбкой, что хотелось заплакать.
     Тут в дверь избушки Кикиморы настойчиво заскребли чьи-то когти. Ведьма приказала двери отвориться, и на пороге избы возник здоровенный рыжий кот, пушистый, красноглазый, с шикарными белыми усами. Ростом кот был, пожалуй, с целого жеребенка.
     - Здоровья хозяюшке, - умильно протянул он высоким, очень приятным, сладким, вкрадчивым голоском и окинул всех троих ленивым взглядом. – Молочком тепленьким не угостите божью тварь?
    - Здравствуй, Кот-Баюн! – Кикимора была рада гостю. – Милости прошу! Молочко у меня козье, жирное.
    Она налила молока из кувшина в мисочку и поставила на стол. Котяра важно прошествовал по избе, запрыгнул на стул, как человек садится к столу на свое место, и, стоя на задних лапах, передние погрузил прямо в молоко и стал лакать. Покончив с угощением, говорящий кот уставился на Машу. Глаза его источали и ум, и хитрость.
    - Здравствуй, красавица! – умильно промолвил он, растягивая каждое слово. – Это что же – теперь мода пошла такая – прямо в карете в дом заезжать? – (кот рассматривал ее кресло на колесиках). – Куда путь держишь?
     Маша была так  удивлена говорящим зверем, что не могла проронить ни слова, только хлопала глазами.
     - Ноги у нее не ходят, - пояснил ему Кощей сурово. – Потуль, что спина болит.
    - Знакомая твоя? – полюбопытствовал кот.
    - Моя жена, - бросил Кощей еще более холодно, хлебая отвар шиповника.
    - Муррр-муррр… - запел кот. – Ну, что ножки не ходят – это, думаю, поправимо. А спина у меня что-то тоже сказываться стала. Вишь, меня давно не гладил никто. Старые кости просят ласки.
    - Иди ко мне, - предложила Кикимора. – Я тебя и поглажу, и приласкаю.
    - Муррр, благодарствую, - ответил кот, - но я был бы больше рад, если бы она меня погладила (он сызнова покосился на Машу). – У нее рученьки молодые, муррр, нежные.
     - Потише там со своим «муррр»! – рыкнул на него недобро Кощей.
     Маша же отнеслась к Коту-Баюну куда дружелюбнее.
     - Конечно же, я вас поглажу, идите сюда. Я люблю животных.
     И Кот-Баюн все так же важно, вразвалочку подошел к ней, уселся рядом с коляской и подставил под ладони женщины свою голову и пушистую спину. Маша принялась гладить его и расчесывать шерсть своими слабенькими червеобразными пальчиками. Кот от удовольствия заурчал так, будто у него внутри заработал какой-нибудь совсем негромкий моторчик. Кощей отчего-то взирал на все это с тревогой и даже погрозил коту пальцем.
     - Вы, наверное, волшебный кот, да? – спрашивала Маша с уважением, продолжая приятную для зверя процедуру. – Раз говорить умеете.
     - Конечно, волшебный, - согласился кот, сверкнув белоснежными клыками. – Я Кот-Баюн – кот-сказочник, навевающий сладкие сны. Только впервые мне слышать приходится, что со мной кто-то на «вы» толкует. Обыкновенно «тычут» все.
    - Ну, что вы! – молвила Маша. – Я не смею «тыкать» - мы же с вами пока незнакомы, а вы, возможно, будете поумнее некоторых людей.
    - Ммрррр, блаженство! – мурлыкал от поглаживаний довольный кот. – Так давайте познакомимся?
     Маша и не думала перечить – просто назвала Коту-Баюну свое скромное имя.
     - Мрррр, как красиво вас зовут! – Кот-Баюн явно был от Кощеевой невесты в восторге. – Вы такая хорошая! А хотите, Маша, я вам сказочку расскажу?
     И не дожидаясь Машиного согласия, кот немедля и завел свою сказку:
     «Жила-была в лесной чащобе, в избушке-развалюшке старая старушка. И была у нее дочка на выданье – Луша, Лушенька, утешенье на старость лет, такой красоты, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером описать. Всё бы хорошо, да однажды пролетал мимо той избушки  Кощей-Бессмертный. Увидел девицу, подхватил и уволок её в свой замок, за тридевять  земель…»
    Маша почувствовала, что на нее накатывает недолимый сон.

* * *

     Всю ночь Иван Кощеев провертелся с боку на бок. Иногда он, конечно, засыпал – и ему снилась Маша, съежившаяся на своей коляске, получающая от Кощея звонкие оплеухи и жалобно кричащая – «За что?!. За что?!». При этом, от Маши сильно разило водочным перегаром. То снилась мама, грозящая ему, Ивану, пальцем и с ласковой улыбкой поучающая: «Не доведут тебя все эти Машки, Алиски и прочие Клавы до добра!». То являлась Зинаида Ильинична и говорила: «А что толку в том, что я скажу вам, Иван Матвеевич, как попасть в Кощееву эпоху? Вы ведь, все равно, ничего для спасения Маши сделать не сможете… Да и не захотите…»
  То снилось темно-синее  небо, неуютно дышащее осенним холодом, полное ярких звезд, а посреди этого неба маячил могильный крест, и рядом – массивное черное надгробие. Иван смотрел, задрав голову, расставив руки широко в стороны, будто молясь, но не мог понять, где все это – вверху, или внизу, под ним, там, где земное притяжение, и еще какое-то – не ясное до конца притяжение. Крест и надгробие медленно сдвигались в сторону, подобно облакам. От этого у Ивана закружилась голова, и он отчетливо почувствовал, что стоит на земле, на каком-то песчаном клочке, а под ногами похрустывают мелкие круглые камешки. Ноги на них и не стоят толком, а отъезжают вперед, ко краю круглой свежевыкопанной ямы. Она так глубока, что дно ее теряется во мраке. И Григорий орет изнутри Ивана: «Упадешь! Сейчас ты рухнешь аккурат в яму!» И у Ивана никаких сомнений, что его внутренний враг не лукавит…
    Зазвонивший на стуле у кровати телефон вернул Ивана к действительности. Это Настя Царева, рыдая в голос, вновь убивалась о том, что поссорилась со своим Пашей, теперь уже совсем окончательно, бесповоротно. И, если Иван вот прямо сейчас же не станет опять её парнем, Настя не захочет более жить!
     - Да перестань, не паникуй… - начал было Иван, но тут он почувствовал, что Григорий в этот момент полностью подавляет его волю, заставляет Ивана говорить его, Григория, слова, выполнять Григория волю.
     - Возвращайся ко мне, - громко шептал Григорий устами Ивана. – Я, правда, ужасно соскучился по тебе. Просто изнываю тут без твоих жарких объятий!
    Слыша эти слова, полные страсти, Настя очень быстро пришла в хорошее настроение.
- Ладно, любимый, - заговорила она, уже радостно смеясь. – Через несколько дней я приеду к тебе и заключу тебя в объятия. Я знала, что ты не забыл меня.
    - Спокойной ночи, - прокряхтел недовольный Иван лишь потому, что Григорий ему позволил распрощаться. И отключил мобильник.
    Иван почувствовал, что наполненная ночным мраком комната вращается вокруг него, а кровать вот-вот сбросит его с себя, как норовистая лошадь.
     «Надоел ты мне, Гриша, хуже горькой редьки! – подумал Иван зло. – Ну вот, зачем ты заставил меня сказать ей всю эту чушь?»
     «Пусть лучше так, чем то, что ты себе задумал, - ответил Григорий, посмеиваясь. – Настя вернется к тебе, и будешь ты сидеть дома спокойно, никуда не шастая за тем, чтобы разика два поцеловаться».
     «Но я ее уже не люблю, - возражал Иван. – Да и она-то меня… Ей просто жутко хочется, чтобы с ней кто-то был… вот прямо сейчас, а завтра, там, послезавтра – как Бог на душу положит. А я люблю…»
    «Ты любишь только себя, - заключил Григорий менторским тоном. – Да и то – через день…»

    Наутро не выспавшийся Иван еле загрузил себя в служебный «Соболь», в рабочем кабинете сидел, опять клюя носом, а когда появилась возможность, поплелся в палату Зинаиды Ильиничны.
    Вместо того, чтобы рассказывать ему, как обычно, о своих проблемах, старушка, притворив дверь, прямо и ясно спросила: «Ну, так, значит, Вы решились, Иван Матвеевич?»
    Мороз пробежал по спине Ивана.
    - Не то, чтобы совсем решился, - залепетал Кощеев. – Но, по крайней мере, я хочу знать, как именно я смог бы путешествовать во времени. Что-то мне это кажется невероятным. Машина времени, например, бывает только в фантастических книгах и в фильмах…
     - Начнем с того, что для такого путешествия, прежде всего, необходимо твердо верить в его возможность, - перебила его старая женщина. – Если вы не будете верить – у вас ничего и не выйдет.
    - Хорошо, допустим, я верю…
    - Не «допустим», а необходимо ТВЕРДО ВЕРИТЬ и шабаш! – в голосе старушки зазвучала булатная сталь. Иван понурил очи долу, у него уже привычно покраснели уши.
    - Я постараюсь, изо всех сил постараюсь верить без сомнений…
    - Ну, хотя бы так… - Зинаида Ильинична улыбнулась и пустилась в неторопливые рассуждения. Причем, ясно было, что она вновь подобрела к Ивану – опять называла его на «ты».
    - Видишь ли, время – нечто невидимое и неосязаемое. Это осложняет вероятность сделать с ним хоть что-то. В вашем веке даже сэкономить время – и то становится проблемой. Главная беда в том, что оно стремительно летит вперед, мчится с такой скоростью, что только Высшие Силы, наверное, и могут его приструнить, стреножить…
     Иван понимающе кивнул.
     - Но имеются места, - продолжала старая женщина, - где время почти ощутимо замирает, практически останавливается. В таких-то местах временем и можно манипулировать. Там живут те, для кого время не идет…
     «Мертвецы?» – ахнул Григорий голосом Ивана.
     - Да, Гриша, да, - подтвердила бабушка. – Гм… эк же ты взопрел-то от одного этого словечка, а? Не дрожи, тебя это еще долго не коснется. Вообще, можешь пока погулять где-нибудь и не слушать. Я рассказываю не тебе, а Ване.
     «Дааа, как же! – капризно протянул Григорий. – Покину я его, держи карман!..»
    - Ваня, хочешь выгнать его на малое время? – спросила неожиданно Зинаида Ильинична, так неожиданно, что Иван даже вздрогнул. А может, и не Иван, а Григорий – там, внутри.
    - А такое возможно? – спросил Иван.
    - Конечно. Но нужно очень сильно напрячь волю и гаркнуть на него что-то, вроде: «Гришка, кыш!»
    Кощеев тотчас зажмурился, явственно представил себе глупо ухмыляющееся лицо Григория – в точности такое же, как его, Ивана лицо – и громко подумал-приказал: «Гришка, кыш!»
    В тот же миг какая-то эфемерная, еле различимая сущность, кувыркаясь, вылетела из Ивана и колобком понеслась по воздуху. Все еще таким же кубарем Григорий вылетел в холл через закрытую дверь палаты – и Иван пока что перестал его видеть. И сейчас же Иван ощутил какой-то прилив свежести и новых сил. Он почувствовал, что может сейчас встать и идти, куда угодно, безразлично – с «ходилкой» или на костылях. Нет, никакого чуда, разумеется, не случилось – Иван не сделался здоровым и самостоятельным. Но он почувствовал, что привычного ступора больше нет, сам источник его отделился от Ивана.
     Непрестанно шевеля пальцами ног, обретшими приятную чувствительность и управляемость до самых кончиков, Иван немного рассеянно, несколько погруженный в себя, стал слушать объяснения Зинаиды Ильиничны (или Бабы-Яги?) далее.
- Значит, места, где можно манипулировать временем – это кладбища, или старые поля сражений с братскими могилами. Для тех душ, которые прикованы к этим местам – в наказание за всякие грехи – время совсем не движется. Для тех же, которые после смерти переселяются в иные эпохи – прошлое, будущее – там существуют отверстия, ходы во времени. Такой ход тебе и нужен. Бесплотные души по Божьей воле преодолевают их легко, без усилий, лишь борясь со страхом. Да, на тех, кто пролетает сквозь дыру во времени, накатывает сильный страх, ужас. Тебе с этим не справиться.
    - Рассказывайте уж всё, раз начали, - попросил Иван хмуро.
    - Душе, облаченной в живую плоть, перенестись в иное время трудно, почти совсем несбыточно. Тем более – тебе. Потому, что тут никак без сильной воли…
    - Говорите! – вскрикнул сердитый Иван шепотом.
    - Расскажу, хоть и думаю, что трачу с тобой время всуе. Посвященный человек, которому очень нужно перебраться в иное время, должен очутиться на кладбище, или на поле боя, склониться над захоронением и попросить помощи у самой Земли. Но надо верить, что она услышит и поможет. И надо не бояться, или суметь перешагнуть через страх…
    Иван аж застонал от досады – старушка  поминутно давила ему на больное. Но Григорий куда-то улетел, и у Ивана не было привычного трепета. Если бы его сейчас спросить, Иван даже не смог бы ответить, что за штука – этот ступор, и какие при нем ощущения. Иван тряхнул головой, давая знак, чтобы бабушка продолжала говорить.
    - Эту просьбу к Земле можно назвать заклятием, или молитвой. Если угодно попасть в прошлое, потребно молвить:

Мне не нужно Ада, Рая –
Силой Смерть не превзойти.
Расступись, Земля сырая
И в минувшее пусти.

    - А если в будущее?
    - Тогда нужно молвить всё то же самое, но заменить слово «минувшее» на «грядущее»…
    Она еще не договорила, как в палату вошла медсестра со шприцем. Впрочем, все необходимое Иван уже услышал.
     В оставшееся до обеда время он часто выходил в коридор и совершал рейс за рейсом по всей его протяженности, наслаждаясь свободой движений. Куда девался Григорий – было неизвестно.
    Перед обедом, выбравшись на крыльцо Иван встретил уже двух санитарок – Эльвиру и Наталью. Они поболтали с Иваном немного, после чего Эльвира вынула сигареты и протянула одну Наташе.
    - Представляешь, - сказала подруге Эльвира, со смаком затягиваясь. – Иванушка-то у нас любит смотреть на курящих девушек.
     - Да? – засмеялась и Наташа. – Вот это прикол! И что же тебе в этом нравится?
     - Я и сам не знаю, - смутился Иван. – Нравится, да и всё.
     - А некурящие – не нравятся? – подняла бровь Наташа, прикуривая.
     - Меньше, - Иван был очень смущен. – Не заводят они меня как-то. В курящих чувствуется некая сила…
     Они стояли и покуривали, а Иван смотрел на них, переводя взгляд с одной на другую, получая удовольствие, и думая, какие же они – девчонки – все-таки добрые! Намного лучше парней.

Глава седьмая.

    Огромные зеленые глаза умоляюще глядели на Кощея.
     - Любимый мой, ты такой мудрый! – восклицали эти глаза. Что же ты не уделишь  хоть частичку своей мудрости мне? Научи меня превращаться в какую ни на есть зверушку лесную?
     - Нельзя, Лушенька, счастье моё, нельзя, - артачился Кощей. – Ты еще вовсе молодехонька, а царство звериное потребно вельми дотошно изучать. В царстве том страхи и опасность – на каждом шагу сторожат. Чуть зазеваешься – ан, тебя уж съели и косточек не выплюнули…
    Но Луша не унималась. Хоть Кощей доказывал ей, что, когда он оборачивался волком серым, в шерсть его часто впивались горячие свинцовые пули, лапы защемлялись в капканах, и прочее. И это еще помнить потребно, что он – бессмертный.
    Луша продолжала упрашивать похитителя невест. Нет, она не стращала его тем, что, ежели он не выполнит ее желания, то Луша найдет другого любовника или вернется к своей матушке  – нет, этого не было. Но она глядела на него столь жалостливо и с таким безмерным обожанием, что уже вскоре Кощей спрашивал Лушу – в какого зверя ей предпочтительнее оборотиться? И девушка призналась – в лисичку. У них такие шикарные пушистые хвосты! Луше казалось, что лисичкою она будет очень красивой.
     Какая же девушка не  сумеет выпросить у своего любимого то, что ей угодно? И вот, Луша уже знает заклятие, как «слиться с  сырой землей» и, ударившись об нее лбом, обратиться в ту самую рыжую лисичку. 
    Первые дни Кощей, сам обратившись бурым лисом, бегал всюду с Лушей, учил ее охотиться на мышей, зайцев, куропаток, просто обсказывал всякие звериные повадки; Луша же, как малое дитя радовалась появившимся у нее новым способностям и ощущениям звериной природы. Потом ей прихотелось полетать, и она уж сама легко сумела обратиться серой утицей. Кощей сделался селезнем и опять летал с нею, страдая от дум, что не ровен час, попадет в утицу-Лушу каленая стрела. Обошлось, Бог миловал. Луша не могла нарадоваться беспредельному восторгу полета. Но и на этом не окончилось. Плавая в реке, она увидала под водою медленно скользящих рыб и захотела узнать, похоже ли сие скольженье на чувство полета? Удержать ее было уже трудно. Сделавшись рыбкой-плотвицею, она с размаху нырнула в темный омут и… пропала.
     Долго искал её Кощей в светлых и мутных водах, рыская щукою по одной реке и по другой и по третьей… не нашел.

     Сказочный злодей мгновенно проснулся, быстро покрутил головой со звуком «брррр», стряхивая с себя сон. Он всё так же сидел в хижине Кикиморы, а спал, похоже, уронив голову на стол. Тетка тоненько похрапывала на печной лежанке. И Кот-Баюн продолжал мурлыкать, разлегшись подле Маши. И та вытянулась в своем кресле, запрокинула головушку и спала.
    Спала? Ан нет, на что-то иное походил этот её сон. Лицо Маши, и так болезненно-бледное, сделалось бледным иссиня, все черты лица приобрели странную угловатость. Кощей бросился к женушке, приложил ухо к ее груди. Маша не дышала.
    Перепуганный Кощей судорожно схватил ее за плечи и принялся трясти. Ничего не менялось. Та же бледность с синевою в лике, та же хладность…
     - Проснись, Машенька, проснись!
     Ничего. Маша лежала в объятиях своего чудаковатого мужа, безвольно свесив руки и даже голову – вбок.
    Сам дрожа от испуга за ее жизнь, Кощей сделал, в конце концов, вот что: он привлек Машино лицо к себе и крепко поцеловал ее в губы.
     Тут её веки слабо дернулись, глаза чуть приоткрылись. Их чудный изумрудный взор был мутен.
     - Дыши! Дыши! – вопил истошно Кощей.
     Она вдохнула сипло, со свистом. И снова вдохнула. И еще раз. Потом перевела дух, и грудь ее стала вздыматься ровно. В глазах появилась некоторая осмысленность.
    - Уф!.. – Кощей положил Машу обратно в кресло и с яростью уставился на Кота-Баюна, который уже перестал мурлыкать, зажмурился, весь напружинился и нахохлился.
    - Что ты творишь, гад?! – заорал Кощей на него так, что Кикимора чем-то поперхнулась во сне и пробудилась, а на столе подпрыгнул кувшин с питьем.
   - А что – я? – загнусавил обиженно Кот. – Я – ничего. У меня всегда как-то так выходит…
    С криком «Хвост отрежу!» Кощей хотел было броситься на Кота, но Маша слабой рукой тронула его за запястье и удержала.
    - Касьян! Не надо! Ничего ведь не случилось. Я не умерла и не собиралась. Просто заснула очень крепко – и так хорошо поспала…
     Кощей замешкался и не успел причинить Коту никакой лютой кары, а тот, все так же вразвалочку, обиженно водя толстыми, пушистыми боками, ретировался из избы. Кикимора растерянно хлопала глазами на все это, слезая с печи. Кощей сел на стул, выдохнул в сторону свою ярость и спросил: все ли у Маши хорошо?
    - Все прекра –асно, - улыбаясь, растягивала слова еще разомлевшая Маша. – Я так чудесно расслабилась – не передать словами. У меня ничего сейчас не болит. И еще вот – погляди…
   Она взялась руками за обручи на больших колесах своего кресла и весьма уверенно проехала несколько аршин от одной стены хижины до другой. Затем так же – обратно.
    - Видишь? В моих руках что-то будто ожило, они стали сильнее. Зря мы обидели котяру. Надо извиниться перед ним и пригласить его в гости, чтобы он усыпил меня еще раз.
    Она улыбалась, и не было уже грусти в той улыбке.
    По дороге домой Маша вспоминала, что видела в своем зачарованном сне.
    - Я просила тебя там, чтобы ты научил меня превращаться в зверя… и ты превратил меня в лисицу. Потом – в утку. Затем – в рыбу… И ты называл меня почему-то Лушей. Почему? – Она подняла лицо и посмотрела на Кощея так пронзительно, что не ответить было нельзя.
    - Да. Лушей… - Кощей смутился, катя коляску вперед. – Понимаешь, это была не ты. Другая… Это было лет десять или больше тому назад… Она решила превратиться в рыбу. И пропала…

* * *
     Служебный УАЗик неторопливо и осторожно подплывал юзом к главному входу Дома инвалидов. Здесь Иван Кощеев, как всегда невеселый, но пытавшийся раствориться в музыке, доносившейся из динамика, отвлекся на что-то необычное. Возле крыльца, задумчиво опустив голову, медленно расхаживала взад-вперед…
    «Маша?!» - подумал Иван и едва удержался, чтобы не завопить – Маша!..
    Он вылез  из остановившегося автомобиля, взгромоздился по перилам на крыльцо и только там полушепотом произнес:
    - Маша? Ты ходишь?
    Девушка взглянула на него не Машиными, другими, чужими, хотя и такими же большими и зелеными глазами.
     - А, Иван? Ну, здравствуйте. Ха, вы меня тоже с Машкой перепутали? Нет-нет. Я ее сестра. Меня зовут Зоя. Мы с Машей близняшки. А мы, вроде, с вами здесь виделись как-то раз.
   - Да, припоминаю, - погрустнел снова Иван. – Вы ее как-то навещали.
   - Угу, - сказала Зоя Квасцова. – Просто мне тут нужно забрать кое-что от нее оставшееся, а – видите? – опять не пускают…
    Стали собираться соцработники. Главный вход отперли. Иван  привычно добирался до кабинета, пытаясь стряхнуть с себя обманчивое видение. Ноги его по-прежнему дрожали при ходьбе. Григорий никуда не делся, был на своем законном месте. А жаль!
    За час до отъезда домой в кабинет к Ивану нагрянул закадычный друг-сослуживец Коля Исхаков.
    - Что время теряешь? – спросил он тихо и с расстановкой. – Чем киснуть, врубай «Morrowind», поиграем.
    - Ему без Маши грустно, - ответила Коле Рахиль Моисеевна. – Я так и думала, что это будет.
    - Без какой Маши? – Коля наморщил лоб. – А-а, без Машки-то? А я уж как-то и позабыл про нее…

    Когда Иван вернулся домой, мама накормила его обедом – и пора было ей спешить на автобусную остановку. Вот она ушла; отец был где-то во дворе, в квартире воцарилась тишина. В голову Ивана полезли стихи:

     Ты близка и далека,
     Тяжела и невесома,
     Ты и дома, и не дома,
     Ты – и радость, и тоска.

     Ты и пепелящий зной,
     Ты и стужа ледяная,
     И чужая, и родная,
     И со мной, и не со мной…

     «Эх! – вздохнул кто-то внутри Ивана (да не кто-то, а  Григорий) – Грусть-тоска!..»
     «А до Маши теперь – эхать и эхать…» - подумал Иван (или нет – он  сказал это Григорию).
     «Ты хотел молвить: «ехать и ехать», - уточнил Григорий.
     «Нет, - возразил Иван. – Именно эхать. Ты же, вот, все «эх» да «эх»…
     «Ты лучше дальше пиши, а не то у тебя композиция не окончена, - посоветовал Григорий. – Здесь, думаю, напрашивается какой-то вывод».
     Рука Ивана, сжимавшая шариковую ручку, будто сама забегала по листку блокнота, набрасывая строчки:

     Что же делать мне с тобой?
    Внешний мир такой огромный!
    Я бессилен перед злобной,
    Хулиганкою-Судьбой.

   Лучше буду жить один –
   Беспечален, нелюдим.
    «Это я сочиняю, или ты?» – спросил напрямик Иван своего внутреннего человека.
    «Конечно, ты, - объяснил ему Григорий. – Ты же до смерти боишься любых трудностей и препятствий, и сейчас помышляешь только о том, что – хорошо бы, конечно, Маша была сию минуту здесь и с тобою обнималась. Но раз уж она не здесь, а далеко – стало быть, черт с ней; всё равно, ты бессилен что-либо предпринять. Остается посиживать вот на этой кровати, которая помнит тебя десятилетним, и скулить на Луну».
    «А может, это ты всего боишься? – засомневался Иван. – Это ты хочешь на всё «забить» и сидеть, скуля на Луну, а меня только с пути сбиваешь? А ну, признайся!»
     «Да-да… Хочешь быть белым и пушистым! А во всех грехах твоих, стало быть, Гриша виноват», - подначивал обиженно Григорий.
     Входная дверь хлопнула, и в квартиру вошли двое – Матвей Петрович и еще какой-то мужик. Впрочем, у старшего Кощеева знакомцев было пол-села. Этот мужик принес с собой ружье и громко жаловался, что оно поломано, и что он-де обошел чуть не весь район в поисках мастера, способного ружье отремонтировать, и даже в город съездил – ан, нет – никто не может определить, что же там заело, в затворе. Матвей Петрович открыл патронник и некоторое время пристально смотрел в стволы.
     - Да не то, - нетерпеливо талдычил владелец ружья. – Со стволами все нормально. Затвор у него что-то глючит.
    Тихо и добродушно бранясь себе под нос, Матвей Петрович закрыл патронник, пару раз весьма небрежно клацнул затвором.
    - Не знаю, братан, что у тебя там может не фурычить. По-моему, так всё фурычит, - произнес он, передавая ружье хозяину.
     Тот взял свою двустволку, тоже придирчиво клацнул затвором – и удивленно вскрикнул:
    - Вот, ни фига себе, Петрович! (Непечатное). Ты ж его, похоже, починил!
    Матвей Петрович ответил, что ничего он не чинил, только глазами посмотрел, и даже без очков. Тем не менее, затвор у ружья каким-то неведомым образом наладился. Знакомый восторженно восклицал и радостно матерился, хваля отца Ивана, и благодаря его, как только мог.
    - Петрович! Ты же волшебник! (Непечатное). У тебя золотые (непечатное) руки! Я же все село обошел и в город съездил! Ни один (непечатная характеристика) не мог толку дать. А ты!..
    - Обмыть надо, - скромно молвил Матвей Петрович. – А не то – стрелять не будет.
     Они прошли в кухню, сели к столу и открыли бутылку водки.
     Когда около шести часов вечера Иван притащился к кухне в поисках ужина, его многомудрый родитель с гостем все еще продолжали пировать, болтая во весь голос и подбадривая друг друга. Обеденный стол был весь завален недоеденными кусками хлеба, шкурками от колбасы, надкусанными огурцами, залит лужицами водки и масла от консервов.
    - Уважаемые господа, - молвил Иван скромно. – Мне бы хотелось чего-нибудь перекусить.
     Оба взглянули на него весьма приветливо, добрыми, масляными глазами, в которых отчетливо читалось не менее полулитра на нос и дружеское невербальное пожелание Ивану: «А свали-ка ты, как тебя там, к такой-то бабушке!»
    - Пять-то минут можешь подождать, Иванушка? – сказал, тем не менее, Матвей Петрович, еле ворочая языком. – Мы с соседом по одной лизанем – и пойдем в гости, а ты тут командуй.
    - Вы уже по одной бутылке лизанули, как я вижу, - заметил Иван. – Заканчивайте живо, или я вам пособлю закончить!
    Он видел, что на столе у них стоит еще одна бутылка, наполовину заполненная водярой.
    - Растак твою мать! – сейчас же начал сердиться нагретый Матвей Петрович. – Тебе-то до нас какое дело? Мамаша научила – как портить людям праздник?!
     - Если у человека поломался тормоз, его надо дергать за ручник, - изрек Иван.
    С этими словами он шагнул к столу, держась за все, что встречалось на пути, схватил недопитую бутылку и, нисколько не торопясь, даже напоказ, вылил её содержимое в раковину.
     - Неласковый, Петрович, у тебя сынуля… - прокомментировал гость, вздохнув.
     Матвей Петрович вновь негромко и в целом беззлобно ругнулся и добавил к ругани:
     - Пусть теперь этот сынуля и лопает, что найдет. А мы с тобой, Семеныч, в гости пойдем.
    Они, пошатываясь, вышли на крыльцо, и гость пошел, очевидно, домой, а Матвей Петрович дальше крыльца уйти не смог и прикорнул на лавочке.
    Печальный Иван, едва не падая, вынул из холодильника банку тушенки и сердито съел её большой ложкой, без хлеба. Затем вернулся в свою комнату и вновь предался общению с Григорием – то бишь, с самим собой.
     «Эх!.. Никому-то я не нужен!»
    «Почему это не нужен? – немедленно возразил Григорий. – Матери нужен».
    «А зачем? Чтобы кормить меня, держать в чистоте, выгуливать?.. Чисто пуделя какого-то!.. Никакой от меня пользы нет».
    «Вот, правильно. Нет от тебя пользы, - подтвердил Григорий. – А почему так? Потому, что ты всего на свете боишься. От любого шороха – и то вздрагиваешь».
    «Не я, а ты, - проворчал Иван. – Кабы не ты – мой Страх – я бы и не боялся ничего».
    «Да ну?! – изумился Григорий. – Хочешь сказать – и ходил бы сам?»
    «Наверное, нет, - ответил Иван. – Больные ноги – они больные и есть. Но, не боясь, я бы смог на костылях ходить, к примеру».
    Что-то еле слышно хлюпнуло – Иван вновь почувствовал, как некая сущность вышла из него, - и Григорий сейчас же материализовался в кресле, напротив Ивана, лежавшего на кровати.
    «Проверим? – предложил Григорий. – Ну-ка вставай, бери костыли и пройдись по квартире».
    И Иван тут же запросто взял стоявшие в углу его комнаты костыли-канадки.
    «Фу-ты, ну-ты, во дела-то… - бубнил себе под нос Григорий, паря призраком в воздухе и неотступно следя за каждым шагом Ивана. – Это ты оттого, наверное, не боишься, что меня видишь рядом. А вот, допустим, я исчезну?»
   И он тотчас пропал с глаз. И на Ивана в тот же миг накатил сильнейший ступор. Руки и ноги Ивана мелко задрожали, ему стало казаться, что скользят по линолеуму прихожей не только резиновые насадки «канадок», но и подошвы ботинок. При этом он вовсе не падал, но не мог ни сдвинуться с места, ни вообще как-либо существенно пошевелиться.
    «Ага-ага! – зазвенела в его ушах тихая насмешка Григория. – Что, снова перепугался, храбрый рыцарь?! Один-то ты вообще ни на что не способен?»
    «Это ты опять, наверно, в меня залез, - догадался Иван. – Так нечестно. Так, конечно, и будет ступор на каждом шагу!..»
    «А куды ж я от тебя-то денусь, ежели я – часть тебя самого? – риторически спросил Григорий. – Давай-ка, рули обратно в комнату, пока не растянулся тут и не ушибся обо что-нибудь».
    Иван вернулся цыплячьми шагами, поминутно вздрагивая от страха упасть, к себе в комнату и, облегченно вздохнув, опустился в кресло. Потом опять перебрался на кровать.
    Некоторое время провели в молчании. Затем Григорий подал голос, слышимый только Ивану (а впрочем, в квартире кроме Ивана никого и не было):
     «А все равно – со мной, или без меня, ты бы не отважился податься за Машкой. Как бы тут всё без тебя осталось? Хоть от тебя и нет пользы, а родители бы хватились – куда делся? – искать бы начали, а найти – никак… Мать бы заболела на нервной почве… Оно тебе надо?»
    Тут Ивану пришла на ум интересная мысль.
    «Слушай, Гриша! А ты вот так, отдельно от меня материализоваться можешь только призраком?»
    «Ха! Сказанул! – заржал Григорий. – Да я умею так многое, что порой сам себе поражаюсь! Я порой вообще живу ВМЕСТО тебя. Выражаю свое мнение вместо твоего. Делаю твои дела под собственным, непохожим на твой, углом зрения и восприятия. Людям кажется, что они общаются с тобой, а на самом деле – это я, Гриша! Вот так-то!»
    «Так значит, ты можешь выйти из меня и пожить здесь вместо меня, раз уж тебе такое не впервой?» – предположил Иван.
    «А зачем?» - насторожился Григорий.
   «Чтобы я смог отправиться в эпоху Кощея, и никто бы этого не заметил, пока бы я не вернулся», - изложил Иван свою мысль до конца.
    «Ха! Ты все-таки хочешь вызволить эту белобрысую шалаву из злобных лап насильника и поработителя?! – развеселился Григорий пуще прежнего. – А мне вот до сих пор удивительно, что она там еще не забыла, как тебя звать!»
    Иван велел ему не возводить на Машу напраслины – ведь, если по справедливости, то она Ивану ничем не обязана.
   «А ты, надо думать, обязан ей по гроб жизни?» - хохотал Григорий.
   «Что-то мне говорит о том, - поделился с ним Иван. – Что, когда Маше нужна помощь, и я в силах ее оказать – значит, я должен хоть разбиться в лепешку, но помочь ей».
    «Любоффь… - просвистел Григорий. – Ладно, допустим. И как же ты себе это представляешь?»
    «Повторяю для  тех, кто в танке. Ты, Гриша, выходишь из меня, материализуешься в осязаемое существо и остаешься пока что здесь – моим заместителем. Поскольку ты и так провел в этом доме внутри меня всю жизнь, разницы между нами никто не заметит. Я – сажусь на коляску, еду на кладбище и проникаю в эпоху Кощея – так, как меня научили. Нахожу там Машу… а что делать дальше – решим по ходу пьесы».
    «Диву даюсь, до чего ты вдруг сделался отчаянным! Никогда тебя раньше таким и не видал, - не то одобрил, не то просто констатировал Григорий. – А ведь, если всё устроить, как ты говоришь, тогда не только я – тобой, но и ты – мной какое-то время «рулить» не сможешь, верно?»
     «Но ты тут, смотри, веди себя в приемлемых рамках, - Иван погрозил Григорию, уже обретшему автономность и восседавшему в кресле, пальцем.
     «Не учи ученого, - ответил Григорий равнодушно. – Я может, и соглашаюсь-то на сей опыт лишь соблазнившись возможностью пожить свободно – без советчиков и указчиков. А как мы с тобой связь держать будем – подумал? Волшебных зеркал здесь нет».
    «Там сотовая связь каким-то странным образом ловит, - напомнил ему Иван. – Маша же звонит мне иногда и со своего номера».
    Брать с собой свой новый  телефон с музыкой в древнюю эпоху Иван, понятно, не мог. И так хватятся, когда исчезнет коляска, а если пропадет еще и телефон – мама точно решит, что в дом забирались воры – переживать будет и принимать ненужные меры. Но этот мобильник был у Ивана далеко не первым. Где-то в закутках завалялся у него и еще один – старый, трепанный, но рабочий. Нашлась к нему и не совсем еще «сдохшая» батарейка, и позаброшенная сим-карта, с которой еще не успели снять обслуживание. Два неотличимых друг от друга странных человека тщательно проверили исправность своей техники и остались довольны.
    - И когда же ты стартуешь в Кощеево царство? – спросил Григорий, скептически ухмыляясь.
    Теперь, материализовавшись, он мог общаться не мысленно, а настоящей речью. Благо, Матвей Петрович до сих пор отсутствовал и ничего этого не мог услышать.
    - Когда угодно! Хоть прямо сейчас! – Иван входил в раж.
    - Сейчас?!– Григорий пришел просто в восторг. – В поздний осенний вечер, темный, промозглый – ехать на кладбище в утлой развалюхе-коляске!.. Ну, вот это любоффь! Подождал бы, дамский угодник, хоть до рассвета? Не нами сказано – утро вечера мудренее.
    - Утром моя поездка может попасться кому-нибудь на глаза, - рассудил Иван. – Это не нужно. Нет, надо сейчас ехать, нечего откладывать.
   - Во мраке ты съедешь с дороги, заплутаешь, а то и вообще – попадешь под машину! – стращал Григорий. – Если же заблудишься, то и спросить направление будет не у кого. Да и воображаю твой вопрос: «Тетенька, а как мне проехать на кладбище?..» Ржачка сплошная!..
   Но Иван уже решительно пробирался на кухню – шел на костылях, уверенно, твердо, без дрожи. Посмотрела бы на него в этот миг Евдокия Петровна – вот бы, наверное, обрадовалась!
     Григорий, было, двинулся за Иваном, продолжая бубнить свое. Но тут входная дверь медленно, как-то нехотя, что ли? – распахнулась настежь, и в прихожую практически вполз отец семейства – Матвей Петрович. Пришлось Григорию сидеть в комнате, не высовываясь. Матвей Петрович тяжело опустился на табуретку у кухонного стола и следил за Иваном мутными, осоловелыми глазами – видел, как тот клал  в пластиковый пакет банку тушенки, пару маленьких баночек паштета, отрезал черный хлеб, запасался солью…

- Как ныне сбирается Вещий Олег…

    - произнес  Матвей Петрович, спотыкаясь на каждом слове. – И к-куда ж-же вы сбираетесь, молодой человек?
    - Отмстить неразумным хазарам, - бросил Иван небрежно.
    - Нет, я с-серьезно, - не унимался заботливый папулька. – Что – в к-командировку завтра? Или – соревнования какие-нибудь в Вологде?
     За время, что Иван числился сотрудником собеса, он несколько раз побывал на инвалидных соревнованиях и разок съездил в командировку.
    «Надо, пожалуй, дождаться, пока он заснет», - смекнул Иван про отца.
    Ждать долго не пришлось. Спустя четверть часа Матвей Петрович, сидя на табуретке, захрапел так, что стены содрогнулись. Он не проснулся даже, когда с грохотом упал со своего сиденья.
   Иван оделся потеплее (две пары штанов, толстые вязаные носки, джемпер, осенняя куртка и спортивная шапочка), решительно вышел в надвигавшуюся ночь, без каких-либо осложнений сполз с крыльца – как обычно, держась за всё, за что только можно), сел в свою коляску, налег на рычаги и медленно двинулся в свете ночных фонарей по грязным от дождей дорогам в сторону каменного моста через реку.
     Было ли ему страшно? Конечно, было – да не по-прежнему. Раньше ступор настолько сковывал всякое движение Ивана, что наш герой мог застыть, весь дрожа, в любом месте. Сейчас страх был такой, который позволял себя превозмочь  без всяких обходных ухищрений и двигаться дальше. Недолимый страх остался дома.
    На мосту мимо Ивана то и дело стали с завыванием проноситься большегрузные машины. Нет-нет – да он и останавливался, и оглядывался настороженно вокруг. По временам в голове его звучали голоса то мамы, то Алисы, то Насти – и все об одном и том же: «Ой, опять ведь ты прямо посередине едешь! Гляди – сшибут!»
    Но самого пугающего голоса – Григория – не было, а эти все мешали, да не сильно.
    Иван миновал мост. Дальше по краям асфальтированной дороги потянулся лес, и ясно было, что в одном месте придется свернуть с удобного пути на кочковатую дорожку, ведущую к сельскому кладбищу. Иван не устрашился и этого. У самого кладбища его окутал такой мрак, что пришлось включить экран телефона. С этим светом Иван объехал кладбищенский забор и проник вместе с коляской в калитку. Теперь до могил осталось проехать метра три.
    На всем пути от дома до кладбища Ивану не повстречался ни один прохожий – и это было довольно кстати.
    Иван выбрал могилу своей родной бабушки. Во все предыдущие свои визиты на кладбище он только стоял, держась за забор и глядел на нее с почтительного расстояния. Теперь же осмелевший Иван подъехал вплотную и склонился над ней. Свет экрана довольно смутно выхватил из ночного мрака строгое бабушкино лицо с фотографии на памятнике.
    Прежде, когда Иван приезжал сюда навестить бабушкину могилу, стоя у заборчика, он представлял, как общается с бабушкиным духом. Обсуждал с нею безмолвно и свою личную жизнь, и проблемы семьи; спрашивал – как там сама бабушка поживает на Том Свете? При этом он явственно слышал тихий потусторонний шепот, дававший ему советы, хваливший и упрекавший его по временам. И возвращался Иван с кладбища, обычно, просветленный, облегчивший душу, прибавивший оптимизма.
    Вот и теперь, глядя на бабушкино лицо, Иван попытался сосредоточиться и спросить у неё – одобряет ли она его шаг? Всё ли правильно он делает, стремясь сейчас, воистину, туда – не знаю куда?
    Но дух молчал, никак себя не проявлял. А может, это Григорий раньше помогал Ивану общаться с покойниками?
    Иван перевел взгляд на каменное надгробие, и ему показалось, что оно сейчас разинет бездонную, темную, клыкастую пасть…
    В этот миг, глядя, как будто бы в бездну, он решил для храбрости (?) может, даже в последний раз позвонить домой узнать, как там дела? Именно это он спросил Григория шепотом, набрав свой же собственный номер на старом и глючном аппарате.
    - А что могло измениться-то? – вальяжно ответил ему расслабленный Григорий. – Ты ведь сорок минут тому назад уехал. Батька все так же дрыхнет под столом. Ну, мама только что звонила, спрашивала, что мы покушали? Ха!.. Ну, я сказал – яичницы с колбасой. Пусть не волнуется. А ты там не перетрусил ли, дамский любитель? Еще не поздно вернуться домой.
     «Не дождетесь!» - подумал Иван и уставился на надгробие. Все свои неказистые душевные силы он направил на перемещение сквозь временной портал именно в ту эпоху, где сейчас находилась Маша Квасцова. Оставалось лишь прочесть заклятие:

  - Мне не надо Ада, Рая, -
Силой Смерть не превзойти.
Расступись, земля сырая
И в минувшее пусти!

 - …Только ответь мне, фиг ли ты всю тушенку захапал? А мне завтра что прикажешь есть поутру? Сухарики? – возмущался той порой Григорий в трубке.
    Но Ивану уже было не до него. Могучий вихрь подхватил нашего героя и, завертев, выбил из сознания, помчал куда-то вниз… и черная бездна поглотила Ивана.

Глава восьмая

    Иван-царевич всё дальше углублялся в лес. Шел, не шибко разбирая дорогу, наобум, звериными тропами – в ту сторону, куда, он видел, улетала Алена, ставшая черной лебедкой. На плече у него висел тот же самый прадедовский лук, из коего он давеча стрелял, чтобы наперво сыскать свое счастье, и колчан со стрелами.
    Когда у него иссяк запас мамкиных пирогов (а плохим аппетитом он никогда не страдал), из густых зарослей прямо на Ивана-царевича, как нарочно, выскочила глазастая, статная косуля.
    Уже вскинув лук, заметил Иван-царевич, что у задних ног лесной красавицы вертится, то и дело прижимаясь к  ней, крошечный олененок. Загляделся царевич единый миг на малыша, и тут услышал бархатистый женский голос:
    - А как убьешь ты меня, Иванушка, так оставишь сиротою дитё малое. Нешто, это будет хорошо?
    Иван-царевич вздрогнул от неожиданности и опустил лук.
    - Где же хорошо? Вовсе не хорошо, - молвил он, опомнившись от изумления. – Сиротить дитё – грех пред Богом.
    Малюсенький, лупоглазый олененок тут же тихонько подошел к нему и, глядя в глаза Ивана-царевича, потерся мордочкой о его руки.
    - Бяшка, - улыбка сделала лицо Ивана-царевича в разы благолепнее. Он погладил олененка по голове. – Хороший… Прыгаешь высоко?
    Детеныш сей же миг радостно запрыгал вокруг царевича.
    - Только вот, чем бы мне голод утолить? – спросил Иван-царевич говорящую косулю, сызнова, было, поднимая на нее лук.
    - Ты взрослый мужик, или где? – отвечала она. – Поищи ягод, или корешков. Наешься.
    - Взрослому мужику мяса надо, - пытался нудить Иван-царевич. – Да ну!.. – он махнул рукою и окончательно повесил лук на плечо. – Гуляйте, твари Божьи! Найду я себе другой еды.
    И быстро-быстро зашагал вглубь леса по тропинке, повесив голову, глядя под ноги (чтобы не упасть со своего изрядного роста) и размахивая широко руками.
    Еще через долгое время скитаний вылезла на него из чащобы громадная лохматая медведица – завыла, зарычала, сверкая маленькими, красными, как рубины, глазами, показала когти по два вершка. Человечьим голосом заругалась:
    - Шел бы ты, Иван, домой подобру-поздорову! Кощей Бессмертный далеко живет, и дорожка к нему заколодела-замуравела. Всё равно, ты не дойдешь.
    - Дойду, - упорствовал царевич. – Коли  через горы лезть не надо и на крыльях лететь не потребно.
    - Да не через горы, - проурчала медведица глухо. – А  что – мало тебе девок, окромя Аленки-лягушки, чтоб за нее всякие страхи терпеть? Ты хватай любую да и люби на здоровье…
    - Неее! – замотал царевич головой. – Такой, как Ленка второй больше нет. Мне без нее пусто в мире. Или верну её – или сгину на этом пути.
     Медведица сызнова  заурчала утробно, как будто отведав свежего меду, а потом виновато проговорила:
     - Иванушка! А Кощей Бессмертный велел мне заломать тебя.
     Царевич сделал шаг назад, положил правую руку на лук, левую – на колчан… Что-то подсказывало ему, что, один ляд, не пробьет стрела, пущенная его неумелой рукою, эту густую, длинную, спутанную шерсть да и толстую кожу зверюги. Но медведица говорила по-русски, да и голос, каким говорила, он уже где-то слыхивал и не раз. Всё это ободряло царевича.
    - Слушай-ка, - неуверенно начал он. – У тебя муж-медведь имеется?
    - Ну, - буркнула медведица, потихоньку приближаясь к царевичу.
    - А что бы ты сказала, если б твоего мужа-медведя кто-нибудь до смерти заломал?
    - Хо-хо! – зарычала-засмеялась зверюга. – Его еще не скоро заломаешь!
    - Меня тоже не скоро, - молвил царевич с достоинством. – Я тоже, ежели что, отбиваться стану. Вон, и лук у меня… Что дурак я – это даже не спорю. Но силой меня Бог не обидел. Только, думаю я, что у тебя и детишки-медвежата малые есть?
    - Есть, - сурово соглашалась медведица
    - Так вот, что, ежели не ты меня заломаешь, а я тебя застрелю? Твои медвежатки сиротками останутся. Жаль мне их, потому я и бить тебя не стану.
     - Гм… - медведица остановилась, опустила глаза, поскребла когтями землю. – Смиренный ты какой-то. Даже неинтересно с тобой.
    - Ломай меня, да не забывай, - продолжал Иван-царевич. – Что, хотя я и дурачок, а меня тоже кто-то любит. Как помру я – по мне тоже станут слезы горькие лить. И матушка, и сестрица Софья, и младший братишка Петрушка. Да и батюшка, хоть он суровее твоего медведя, тоже, поди, слезу на мой прах уронит. А наипаче всего любо мне, что и Ленка меня пожалеет…
    И поведал Иван-царевич лесной зверюге о том, как женился он на лягушке болотной, и как стала та лягушка красной девкой, и далее всё, как было.
    - Угу, - прорычала медведица. – Вестимо, то Кощей и ладит с тобой расправиться, что не хочет тебе свою Аленку назад отдавать…
    - С чего это она его Аленка, когда она моя законная жена? – вопросил царевич нервически.
     - С того, что он забрал её себе, и сделал это по праву сильного. Кощей сильнее тебя, Иванушка. Ежели он не схочет, то никогда тебе Аленку не отдаст.
     - Смекаю, - молвил царевич замогильным голосом.
     - Смекаешь, и все равно, идешь за нею? – медведица склонила голову набок. – Терпеть зряшную муку, чреватую лютою смертью?
     - Так без Аленки вся моя жизнь сделалась вдруг тщетою, - признался царевич. – каким-то напрасным тленьем без огня… Вот что, медведица! Или задери меня здесь, или пусть Кощей, вражья сила, меня убивает! Или – Аленку себе ворочу…
    Та лишь махнула лапой.
    - Не стану я тебя ломать, Иван-царевич. Разжалобил ты меня что-то. В нас, диких зверях, любви Божьей никогда не заводилось, а в тебе она есть.
И опять глаза Ивана-царевича, доселе пусто взиравшие куда-то внутрь самого себя, озарились теплым светом.
     - Ай, спасибо тебе, медведица, что пожалела меня – убогого! – промолвил он, и тотчас же зашагал далее, в обход ее, углубляясь в дебри лесные.
      Медведица поглядела ему вслед как-то умильно.
      - И ведь не спросил даже, где Кощей живет да как туда добраться… - проворчала она себе под нос. – А сам совсем не в ту сторону правит…
      Заночевал Иван-царевич в охотничьей избушке. Там сыскал невеликий запас хлеба, и уже съел половину его, когда вдруг обнаружил – хлебушек-то с плесенью. И полночи он просидел в кустах, освобождая свой бедный живот от собственной нечаянности. Где-то вблизи невидимо выли дикие звери, и бодрости царевичу это тоже не добавляло.
      Утром, измученный так, что перед глазами прыгали прозрачные, светящиеся зеленые чертики, но уже с легким животом, Иван-царевич устремился дальше.
      Через полверсты навстречу  ему попался маленький старичок с длинной белой бородой, весь одетый в белое и с круглой коричневой шапочкой на голове – ни дать, ни взять – гриб-боровик. Старичок куда-то торопился, шаркая башмаками, вертя головой и стреляя шустрыми глазами по сторонам.
      - Здорово, дед! – громко провозгласил царевич.
      - Здорово, свет, - ответил старичок тихо, скрипуче и посмеиваясь.
     - Куда это ты, дед, собрался, чуть свет? – спросил царевич с неподдельным интересом. – За грибами, что ль?
     - Нет, внучок, не за грибами, - прошамкал старик.
     - Ты сам – как гриб… - хохотнул над ним царевич.
     - Благодарствую, то мне ведомо – на что я похож, - сказал старик немножко обиженно. – Не мешай-ка мне, внучок, искать, а то я никак не найду одну штуку…
     - Что ты ищешь? – интерес царевича к старику рос с каждой минутой.
     - Да вот, - старик вздохнул и развел маленькими руками. – Была у меня надысь торба писаная. А я что-то зазевался на минутку – она и сгинь, неведомо, куда. Вторые сутки ищу, под каждый кустик заглядываю – нетути…
      - Да ты, может, свою торбу не здесь потерял?
      - Вестимо, не здесь, - кивнул старичок. – Здесь бы я её не потерял. Сгинула торба с плеч в темнейшей чаще лесной. Там хоть глаз  выколи – ничего не видать…
     - Так что же ты здесь-то её ищешь? – чуть сызнова не рассмеялся царевич.
     - А тут светлее, - был ответ
     Сдерживая смех, добрый Иванушка расторопно попросил старика указать то самое место,  где тот в последний раз видел свою пропажу. Дед свел его в такие дебри, куда, в самом деле, солнечные лучи почти не проникали. Иван-царевич грянулся на колени и принялся искать дедову торбу ощупью. Он лазил там и сям, но толку не дал никакого. Того больше – куда-то делся впотьмах и сам незадачливый старикашка. Иван-царевич вскоре потерял его из вида, и на «ау» старик тоже не отзывался. Одним словом – пропал.
      Божась и чертыхаясь, струхнувший царевич стал наощупь искать дорогу обратно из кромешной тьмы. Раз двадцать он натыкался на твердые и острые сучья и корни; раскровенил себе и колени, и ладони, свалился в какую-то ямину – еле вылез… При том,похоже, стукнулся головой – она вдруг тягостно заболела-заныла… Короче молвить, ложись – и помирай!..
     Наконец-таки впереди забрезжил свет, и меж сплетенных густо ветвей увидел царевич опушку леса, всю залитую радостным солнышком.
      Почти выбравшись на ту опушку, он заслышал пружинный скрип, и за поредевшими деревьями, на полянке разглядел странную тележку о четырех колесах – передние большие, задние – поменьше. На этой тележке, больше похожей на кресло, сидел белобрысый синеглазый парень и, сутулясь, оглядывался по сторонам. 
     Никаких коней, либо иных существ в кресло-тележку впряжено не было, а все же паренек, явно, собирался куда-то ехать на неуклюжей повозке, или ждал, что она вот-вот поедет сама. И тележка слабо дергалась немного взад и вперед, однако, поехать никак не хотела – артачилась. Парень сжимал зубы, прилагая усилия, сверкал глазами и уже начинал сердиться. Вот он заметил следящего за ним человека, бросил понукать тележку, но глядел на царевича сонно и раздраженно.
     - Здорово, добрый молодец! – Иван-царевич вышел из-за дерева и широко улыбнулся встречному. – Что это за телега у тебя занятная?
     - Не телега, - ответил парень глухо, - а инвалидная коляска.
     - Коляска? Это? – Ивану-царевичу сделалось еще смешнее. – Она больше похожа на стул на колёсиках… На что она тебе?
     - Ехал я в ней, - объяснил парень. – Да  вот, застрял малость. Кочки тут, корни какие-то со всех сторон. Колеса увязают.
    - А где ж твои кони? – недоумевал Иван-царевич. – Выпряглись и убежали? Волки их спугнули? Или что?
     Парень попытался втолковать царевичу, что никаких коней и не было. Что коляска приводится в действие двумя рычагами, толкающими передние колеса. Рассказал, что кое-как доехал в ней от пустыря с заброшенными могилами до леса, а дальше – вообще застрял и ни в какую. Колеса вязнут, дороги нет.
    - А зовут-то тебя как? – поинтересовался царевич.
    - Иван я, - ответил парень устало. – Иван Кощеев.
    - Это я – Иван! – гордо провозгласил царевич. – То есть, это… Иоанн я, вот! Поскольку я – царский сын и наследник русского престола!
    - И я тоже Иван, - говорил паренек в коляске всё более равнодушно. – Ну и что? Мало ли Иванов на Руси?
    - А ты что – князь, аль боярин, дворянин какой-нибудь? – выспрашивал его Иван-царевич. – В коляске ездишь – знать, именитый человек?
     - Да никакой я не князь и не боярин, - отмахнулся угрюмый собеседник. – Обычный мужик я по имени Иван Кощеев…
     - Простой, значит, человечишка, - пробормотал царский сын себе под нос. – А еще Иваном себя величаешь… Ивашка ты, а не Иван… А что ты там про Кощея рёк? Ты – Кощеев слуга?
    - Ох!.. Да фамилия у меня такая – Кощеев, - молвил наш герой, которому разговорчивый царевич уже поднадоел. Снова приналег на рычаги – но толку из этого извлек лишь несущественную малость. Ехать было невозможно.
     - Да что ты мучаешься с этой нелепой повозкою? – все более недоумевал царевич. – Здесь такие места, что не тебя она, а ты её должен на себе тащить.
      Понурил голову наш герой.
      - Не могу я коляску на себе тащить. Меня самого ноги по земле не носят. Больные они у меня.
      Еще пуще того удивился Иван-царевич.
      - А как же ты сюда попал? Для чего без ног в поход двинулся?
      И тогда Иван Кощеев решился рассказать царевичу всё – и куда он держит путь, и зачем, и как дошел до жизни такой.
     Царевич слушал и лишь рот разевал да глаза распахивал от удивления. Когда он узнал, что Иван Кощеев проник сюда из будущего, царевич облегченно вздохнул:
     - Вот как? Уф, а я-то вначале думал, что ты Кощеев слуга, супротив меня им послан. Потом разглядел, что эта твоя коляска на какой-то диковинный манер сработана. Немецкая, что ль? Вот и мелькнула у меня мыслишка, что ты – шведский фискал, или колдун какой, теми же нашими супостатами сюда заброшенный. Ан, нет, ты так всё обсказываешь, что я верю тебе. А что  - ноги твои резвые совсем ходить не могут, никогда не ходили?
     В ответ Иван Кощеев просто закатал штаны и дал собеседнику рассмотреть свои ноги – какие они слабые, искривленные.
     - Я и стоять-то на них боюсь, если держаться не за что, - откровенно признался он
     - Стоять боишься, ходить боишься, а в драку против Кощея полезть не забоялся? – задумчиво спросил Иван-царевич, не то Кощеева, не то сам себя.
     - Так я ж тебе говорил, что Страх, живший до этого внутри меня, я дома заместо себя оставил, - напомнил ему Кощеев. – Чтобы мать моя не узнала, что я из дому уехал, и не страдала из-за этого.
     Царевич не очень удивлялся внутреннему кощеевскому человеку, поскольку твердо запомнил Алёнину сказку про Горе. И с ним самим рядом его Горе где-то обретается,только вот царевич его ни разу не видывал.
     - Но если ты свое Горе-Страх оставил дома и этаким храбрым сделался, так, знать, ты теперь и стоять, и ходить не забоишься? – продолжал размышлять царевич.
     - Что-то пока не пробовал, - ответил Кощеев, - и даже не думал об этом.
     - А ты подумай да и попробуй, - посоветовал ему царевич. – Иначе ты с этой своей коляской долго тут проканителишься. И ни к какому Кощею век не доберешься.
    - Боюсь я, - заныл Кощеев, как нывал в двадцать первом веке.
    - Чем ты боишься-то, Ивашка, странный человечишка, коли Страх дома оставил? – подначивал его наследник престола. – Попросту попробуй встать да шагнуть. Чего от тебя убудет? Ежели вдруг затеешься падать – я тут, подхвачу тебя.
    И Кощеев вдруг решился. Он и так-то уже несколько часов чувствовал себя не весьма обычно – как-то легко и светло. На него ничего не давило изнутри, и это было совсем непривычно. В кои-то веки он смутно понимал, что начал доверять своему телу, чувствовал силу в конечностях, почти верил в себя.
    Он опустил свои ступни на пожухлую осеннюю траву, поставил коляску на тормоза, оперся об неё руками и встал на ноги, всё еще придерживаясь. Затем отнял руки от рычагов, сделал шаг, другой…
    Нет, ноги его не выпрямились, не обрели новой силы. Но они перестали дрожать, ступали твердо, двигались вперед, шли!
    - Идешь! – обрадовался искренне Иван-царевич. – Ты же идешь сам! Вот это да! Вот тебе и больные ноги!..
    Кощеев, действительно, шел и более не боялся упасть, как всегда было с ним прежде. И что-то подсказывало ему, что страх не вернется внезапно, не выскочит, как чертик из табакерки, не скует Ивана по рукам и ногам ни с того, ни с сего. Пока что страх остался вдалеке.
    Царевич продолжал удивленно восклицать, радуясь за нового своего знакомого. И его радость была искренней, неподдельной, почти детской. Да и то сказать – он был еще очень молод, и слабость ума делала его еще более похожим на дитя.
    Кощеев тоже радовался вновь обретенному дару ходьбы все больше и больше. Он присел снова на коляску, перевел дух, опять встал, походил кругами по траве вокруг своей повозки, прошел несколько аршин по тропинке вглубь леса. Дар ходьбы никуда не пропадал. Мышцы, хоть и непривычные, говорили ему, что они способны идти и идти вперед, и в стороны, и назад, и доведут его хоть черт-те куда!
     Наконец, он утвердился в мысли, что ноги теперь будут Ивану служить, несколько успокоился, угостил проголодавшегося царевича паштетом («Мммм! – восхитился тот. – Божественное яство!»), а потом гость из будущего спросил:
     - Что это ты тут обмолвился про Кощея? Повтори?
     - К чему тебе сие? – прищурил глаз царевич.
     - Я, понимаешь, сам ищу одного Кощея. Он мою подружку замуж взял и в свой замок увез…
     - Увез из вашего… этого, как его там?.. из будущего?!
     - Угу, - кивнул Кощеев.
     Восторгам Ивана-царевича не было предела.
     - …А потом до меня стали доходить слухи один другого темнее. Что Кощей тот нашу Машу там вином поит, бьет-обижает, одним словом – безобразничает. И решил я, что, если изначально было мне суждено о ней заботиться, то и теперь, хоть в лепешку разобьюсь, а за нее заступлюсь, - закончил Кощеев.
    В ответ Иван-царевич поведал ему свою историю – как женился он на лягушке, как стала она красавицей, как сжег царевич лягушачью кожу, и как супруга его черной лебедью улетела к тому же Кощею.
    - Гм! – пробубнил Иван Кощеев. – Это у него там восточный гарем собирается, что ли?..
    - А что значит «гарем»? – спросил царевич и бросил на  Кощеева дымный взгляд. – Ты, Ивашка, пожалуйста, непонятными словами меня не мучай. У меня сегодня что-то сильно голова болит с утра.
    - Хорошо, не буду, - охотно согласился Кощеев и предложил. – Ну, что? Может, мы уже вместе пойдем Кощея искать? Раз уж мы – товарищи по несчастью…
    - Давай! – обрадовался царевич. – Вдвоем-то оно, глядишь – сподручнее выйдет. Будешь ты моим этим… как его?.. оруженосцем, во! Как в немецких лыцарских романах прописано. Станешь за мной вот этот лук боевой таскать, еду мне добывать и сапоги мне чистить…
    - Веселый ты парень, Ваня! – засмеялся Кощеев и хотел было похлопать царевича по плечу.Он принял все сказанное наследником русского престола за шутку. Но лицо у того вдруг приняло каменное выражение. Царевич, оказывается, и не думал шутить.
    - Какой я тебе еще Ваня?! – вдруг гаркнул царевич, пытаясь придать своему довольно высокому юношескому голосу подобие баса. – Я царь будущий. И как ты есть человечек происхождения подлого, то обязан называть меня никак иначе, а только «Ваше Высочество Иоанн Алексеевич»!
     - Что? – спросил Кощеев сипло. – Какого я происхождения?
     Царевич объяснил, что «подлые» люди в оные времена прозываются так оттого, что «ходят под кем-то» - под боярами, князьями, царем. Последние же – аристократы, «белая кость», «голубая кровь» - если и вынуждены общаться с «подлыми» как-либо иначе, чем «подай», «принеси», «убери», то уж тогда снисходят до них, а смотрят, все равно, свысока, как на недостойных особого внимания.
     Уголки губ Кощеева поползли вниз. Глаза расширились и остановились.
     - Нет, - произнес он холодно. – Так не пойдет. Если так – значит, нам не по пути.
     - Почему это? – сдвинул брови царевич.
     И Кощеев, собравшись с духом, решив не обижаться на этого отсталого держиморду, поведал  ему, что в будущем, откуда он, Иван Кощеев, недавно прибыл, на Руси царей более нету – давно последнего свергли – и пресмыкаться людям попросту не перед кем. Память о царских временах, конечно, уважают, почитают. Иных  причислили к лику святых. Но возвращения царской власти в начале двадцать первого века на Руси хотят лишь немногие, да и большинство из тех хотят её по причине малого знания.
    - Свергли? – ужаснулся Иван-царевич. – А как?.. когда это было… то есть будет?
     Кощеев рассказал, что в свое время власть в стране захватят революционеры – то есть, привлекут на свою сторону армию, захватят телефон, телеграф, почтамт, а самого царя расстреляют.
    - Да не боись ты, - прибавил он, видя, как побледнел при этих словах царевич. – Это не при тебе будет. С ваших времен пройдет более двух с половиной веков.Да у вас ведь ни телефона, ни телеграфа и в помине нет еще.
     - За такие крамольные речи я тебя измордовать могу, - мрачно молвил Иван-царевич.
     - Гм… Ну, давай, давай! Я с детства свободный человек и не погнушаюсь твою царскую морду набить, - усмехнулся Иван Кощеев. – А оно тебе надо? Да и не положено вам, царевичам, по чину с нами, «подлыми», как вы выражаетесь, кулаками махаться. Так что, или – мы на равных, или – каждый идет своей дорогой. Выбирай, Иоанн Алексеевич.
 Иван-царевич сел в коляску Кощеева, подпер голову рукой, пригорюнился.
     - Эх, побил бы я тебя, Ивашка, поучил неразумного, кабы голова моя так не болела. Ломит затылок и виски с утра так, будто давит кто-то на башку мне.
     Кощеев поглядел на царевича внимательнее и воскликнул:
     - Еще бы у тебя голова не болела, если на ней сидит кто-то!
     Наследник престола сейчас же стал встревожено ощупывать руками свою болящую голову, шею и плечи, но ничегошеньки не обнаружил. Между тем, Кощеев отчетливо видел,  что на плечах царевича сидит, держась ручонками прямо за его голову, бородатый старикашка, не то прозрачный, не то мерцающий.
     Иван с готовностью рассказал Иоанну об этом дедке, подробно описав, что ростом он в несколько вершков, седым седой, борода едва ли не больше самого дедка, одет весь в белое, а на голове шапка – точь-в-точь, шляпка гриба-боровика.
    - Ой-ой-ой! – запричитал Иван-царевич. – А что же я-то его не только не вижу, но и схватить, сдернуть прочь с себя не могу?
    - Чего не знаю, того не ведаю, - ответил Кощеев. – Я вижу только, что он сидит, щиплет тебя за уши и посмеивается.
     - Ой-ой-ой! – сызнова завыл царевич. – А ведь уши-то, в самом деле болят! Эй, дедко! Это я твою писаную торбу искал, да в яму упал?
     Ответа он не услышал. Зато Кощееву был отчетливо слышен противный трескучий дедов смех. Маленький старикашка, явно, дурачился и развлекался страданием царевича.
     - Дедушка! Как вас звать-величать? – спросил у старикашки Иван Кощеев.
     - А тебе что за важность? – сгрубил тот в ответ, хохоча.
     - Надо же к вам как-то обращаться?
     - А на черта тебе ко мне обращаться? Или желаешь, чтобы я на тебя пересел? – продолжал смеяться старик. – Ладно. Болибошкой меня звать, а отчества не имею.
     - Слушайте, уважаемый Болибошка, слезьте, пожалуйста, с шеи Иоанна, - попросил Иван. – Зачем мучаете человека?
    Старикашка на миг будто бы подавился смехом, а затем повторно спросил:
    - Не на тебя ли, в таком случае, прикажешь перебраться, соколик?
    - Да хоть бы и на меня, - ответил Кощеев, недолго думая. – Если уж вам обязательно нужно сидеть у кого-нибудь на ш…
     Он не успел еще договорить, а странный гриб-человечек уже оставил царевича и в мгновение ока перебрался на плечи Кощеева, тот даже не успел понять, как Болибошке удалось так быстро перепрыгнуть.
      Не то, чтобы сей мелкий пакостник был так уж тяжел – вовсе нет, Иван Кощеев почти не ощутил веса старикашки. Но голова Машиного заступника сейчас же адски заболела. Весь мир закружился у него перед глазами. Иван покачнулся, тяжко осел на траву.
    - О, Ивашка, молодец, парень! – немедля затараторил Иван-царевич. – Кажись, это мелкое мурло твоих вежливых речей послушалось и сбежало. Ух, как сразу легко-то сделалось, аж жить захотелось! Сто спасиб тебе… нет, тысячу! И золотой казны полон карман, когда к батюшке-царю вернемся!
     - Угу… - мучительно выдавил из себя Кощеев, которого поташнивало.
     Царевич наслаждался ниспосланным ему облегчением и, похоже, даже не замечал, что Болибошка теперь сидит на плечах его приятеля. Наследнику престола не терпелось продвигаться далее в поисках приключений.
    - Пошли, что ли, Ивашка? – предложил он.
    - Иди, Иоанн Алексеевич, - пробурчал Кощеев, силясь подавить в себе рвотные приступы. – А я что-то устал… Тут побуду покамест…
     - Это с отвычки великой, - понимающе кивнул Иван-царевич. – Ну, ничего. У тебя теперича ноги куды как резвы. Очухаешься – и вперед. Догоняй меня, Ивашка. Бывай!
     И он стремительно зашагал в неведомом направлении.
     Кощеев был не в силах даже глядеть, в какую сторону царевич ушел. Он бессильно приклонил голову и растянулся во весь свой небольшой рост на лужайке. Подумав, вырыл пятернями ямку, выблевал туда, зарыл обратно. Смежил глаза. Так, вроде, немного легче.
Призрачный старик всё сидел на нем, почесывался и что-то будто бы напевал себе под нос тихо-тихо. Иван попытался заснуть. С третьей попытки ему это удалось. Снов никаких не было. Когда Иван очнулся от дремоты, солнце на небе катилось за полдень. Приподнял голову – ох, тяжко!.. Опустил её обратно. Вроде, как больше не тошнит. Уже жить можно.
     Задремал вторично, и снова – как в ящике. Пробудился – заметно вечерело. Старичок на шее принялся беспокойно елозить.
    - Слышь, Ванька? – подал голос мелкий пакостник. – Ты что же – так и станешь здесь валяться?
     - Так и стану, - подтвердил Кощеев. – Когда у меня болит голова, я ничего делать не могу. Лежу – и точка.
    - Ты замерзнешь, промокнешь. Осень на дворе-то, - проворчал Болибошка. – А ты – не дома, на печи…
    - Пофиг, - простонал Иван.
    - Чего?
    - Все равно, - поправился он. – Когда голова болит, то на всё остальное – плевать.
     - Проголодаешься, - не унимался Болибошка. – Всё равно, начнешь искать спасенья. И еды…
    - Не начну, - спорил с ним Иван. – Какая, на фиг, еда, если от головы меня тошнит через каждые пять минут?
    Дед подождал еще немного, подумал и спросил:
    - И что же ты – решил тут и подохнуть, аки подзаборный пес?
    - Другой альтернативы нет, - промямлил Кощеев тускло.
    - Чего?
    - Пошел ты, дедушка… (Иван еле слышно загнут матюга).
    Он никак не ожидал, что это обрадует деда.
    - Во, давай-давай! – оживился Болибошка. – Проклинай меня, поноси! Это, конечно, не поможет. Потом ты станешь бродить или лазить, через силу, ища пропитание. Потом ты начнешь меня умолять, чтобы отстал, на колени передо мной бросаться…
     - Не начну, - молвил Кощеев всё так же, ничего не выражая голосом. – Я лучше сдохну. Вот сейчас снова засну – и больше не пробужусь.
    - Скучно с тобой, - сказал Болибошка. – Другие хоть ругаются, брыкаются, лечатся, борются за жизнь, наконец – умоляют о пощаде… А ты лёг – и шабаш! Никакой потехи с тобою нет.
    - Да, вот так, - Иван уже говорил одними губами – столь ему было худо. – Со мной всем скучно… Я всю жизнь только и делаю, что сам себя житьем мучаю. Ни живу, не помираю. Надоело!
    Он закрыл глаза и задержал дыхание. Почти сразу лицо Ивана покрылось холодным потом.
    - Эй-эй! – загоношился зловредный дедок. – Ты чаво? Чаво ты?! Я ж не убивец какой – вроде Лиха Одноглазого!.. Болибошка я. От меня у людишки бошка болит, и оттого он чудачить начинает.
     - А мне п… плевать, - заикнулся Иван, не открывая глаз. – Значит, я буду первым, к… кого ты укокошишь.
     Но уже бормоча эти покорные словеса, Иван Кощеев почуял сильное облегчение и просветление в голове. Потому, что Болибошка, прежде столь расторопно забравшийся на шею Ивана, теперь так же стремительно соскочил с нее и растерянно лопотал:
     - В болотах-то топли людишки из-за меня – ничаво не говорю. И зверушки голодные их – с больной-то башкой – до смерти угрызали – тоже бывало. Но чтобы так вот – взял людишка да доброй волей подох от меня – это уже ни в какие ворота не лезет, слышишь?
    - Так передумал меня кокошить, дед? – шепотом спросил Иван, стараясь скрыть улыбку и всё еще жмуря глаза. Он наслаждался ощущением, как от макушки его до затылка внутри черепа стекали какие-то прохладные волны,  освежавшие и бодрившие мозг. С каждой минуткой Иван чувствовал себя всё здоровее.
- Я и не хотел такого вовек, - продолжал лопотать Болибошка. – Чтобы я, да собственными руками людишку удавил – не бывало тако…
    Но теперь уже старикашка не успел договорить, как Иван вскочил с мокрой и жухлой осенней травы и скоренько ухватил Болибошку за его маленькие ножки, аккурат за лодыжки. Стиснул так крепко, что Болибошка даже завизжал:
     - Ааааа, так нечестно! Я старый дедко, а ты меня хватаешь, как девку!.. Пусти сей же миг!
   - Пущу, - пообещал Иван. – Только ты раньше скажи мне по правде – тебя Кощей ко мне подослал?
    - Ааааа! Не ведаю никакого Кощея!
    - Тогда прости, старик, - сказал Иван сурово, - но теперь уже мне с тобой придется в гестапо поиграть…
    - Чего?
     Тут Иван сжал Болибошкины ноги столь сильно, что тому сразу же стало невтерпеж. Дедок завопил так, что затих пронизывающий осенний ветер.
     - Смотри же, я тебе их еще в узел  завяжу да так и оставлю, - пригрозил Иван. – Сознавайся – Кощею служишь?
     Болибошка между своими визгами дал понять, что ведь, сколько бы он ни говорил, что не знается с Кощеем, Иван все равно не поверит ему, ведь так?
     Иван, подумав, решил, что, пожалуй, так. Мелким пакостникам вообще трудно верить в чем бы то ни было.
     - Тогда сделаем вот эдак, - заключил Иван, все еще стискивая до боли лодыжки старика. – Ты мне, во-первых, поклянешься, что более донимать меня не станешь…
    - Да ну тебя к Лиху Одноглазому, скаженного! – проворчал старик устало. – Чтоб я еще раз…
     -…Во вторых, ты мне расскажешь, где ваш Кощей живет, и как к нему дойти, - продолжал Иван. – Ежели ты ему не служишь…
    -…То это вовсе не значит, что он меня не накажет, коль вызнает, что я тебе про него рассказал, - захныкал Болибошка. – Ты вот мне ноги чуть в узел не завязал, а Кощей мне… что-нибудь другое завяжет, аль оторвет с корнем…
     - Все-таки, ты ему служишь, - снова начал Иван.
     - Да нет же, нет! – отпирался Болибошка. – Просто его все боятся. Почти все. Он такой – этот Кощей. С ним лучше по-хорошему, или вовсе не трогать.
     - Как же мне быть? Так, ни с чем домой отправляться? – озадачился Иван.
     - Отправляйся. Мне все равно, - равнодушно молвил Болибошка, но вдруг добавил, - или – сыщи того, кто все на свете ведает и Кощея не боится.
    - Кто же это? – спросил Иван. – Баба-Яга?
    - Да нет. Это птица Гамаюн. Понимаешь, есть такая птица – она всё на свете знает и никого, и ничего не боится.
    Болибошка обсказал, что Гамаюн – птица довольно большая, оперенье у нее черное с блестящими синими и зелеными перьями в крылах и в хвосте. Голова у птицы – человечья, женская. По-человечьи она и говорит, и много языков ведает. Живет в самых глухих лесных чащобах. На зиму никуда не улетает. Птенцов выводит редко, но живет в большом гнезде, как правило, на верхушке высокого дерева.  Днем Гамаюн все больше спит, а летает по ночам.
     - Ну, дед, хоть за это спасибо! – улыбнулся Иван. – Так и быть, поверю тебе, - он отпустил его лодыжки. – Прощай, старик, иди с миром, да больше не попадайся мне.
     - И ты прощай, соколик, да не зарекайся. Может, еще видаться нам с тобой.
    Раздался громкий щелчок – и Болибошка исчез без следа.
    «Вот ведь!.. А может, он притворялся, что не может у меня из рук вырваться?» - подумал Иван Кощеев.
     Так или иначе, а злая болесть его сгинула, путь был свободен, и ноги словно сами просились идти вперед, искать и бороться.





Глава девятая

     Ночь опустилась темная, беззвездная, глухая. А Иван Кощеев всё шел и шел вперед, катя перед собой оказавшуюся ненужной здесь инвалидную коляску. Он понимал, что её терять вообще-то нежелательно. Оставаться в семнадцатом веке навсегда Иван пока что не планировал. А с возвращением домой, рассуждая логически, должны были вернуться как привычная действительность, так и обычный Иванов страх (тем более, что он там ждал Ивана, замещая его собой). Поэтому коляску следовало где-то спрятать и заметить место. Кощеев решил оставить её пока в первой попавшейся охотничьей избушке, либо лесной пещере.
    Густую тьму он пытался рассеивать, светя перед собой экраном мобильника, но аппарат давал свет очень тусклый, да кроме того, при частом использовании его запросто могла сесть батарейка – а где же её тут зарядишь? В конце концов, Кощеев погасил экранчик, дождался, пока привыкшие к темноте глаза стали различать предметы метров на пять вперед, и продолжал неторопливый свой путь.
    Ориентироваться-то он как-то наловчился, но во мраке любые очертания искажались самым причудливым образом. Стволы и ветви деревьев, разные коряги и пни становились похожи на загадочных и недоброжелательных существ – мохнатых, ноздреватых, морщинистых, с длинными, цепкими лапами. Иногда ему казалось, что у пней и деревьев имеются желтоватые и красноватые сверкающие глаза. Иван чувствовал да и знал по рассказам отца, что в лесу за человеком постоянно следят десятки и сотни незаметных для него глаз зверей, насекомых, птиц…
    И кстати, о птицах. Он накрепко запомнил, что рассказал ему Болибошка о вещей птице Гамаюн, которая летает по ночам. И в каждой, стремительно проносившейся мимо крылатой тени Иван мнил Гамаюна, порывался окликнуть птицу. Но нет, у Гамаюна ведь должна быть человечья (женская) голова, да и перья его, наверное, мерцают во мраке.
     И вот мимо Ивана прошествовала черная, как уголь тень громадного роста, заслонившая собой небо. Это была тень конного воина, закованного в древнерусские латы, с сердцевидным шлемом на голове, с долгомерным копьем и ростовым щитом в руках. Тень двигалась медленно, как отягощенная дождем туча, без единого шороха. Иван взирал на тень впечатленный, с предельным любопытством. Видя, что тень не собирается останавливаться, Иван решился окликнуть её, но сделал это совсем тихо, с опаской.
    - Эй, богатырь!
    Иван не особо ждал такого, но черная тень вдруг остановилась и медленно, словно во сне, стала оборачиваться к нему. Скоро Иван смог разглядеть очерченное штрихами смутного, неведомо, откуда шедшего света, округлое бородатое лицо богатыря и его глаза, сами светящиеся, как две звезды.
    - Ш-што тебе? – спросил он громким шепотом, шелестя, совсем как тот невидимый слуга Кощея.
    - Ой, вы живой! – произнес растерявшийся Иван тоже шепотом. – Здравствуйте… Понимаете, в этом ночном лесу так мрачно и жутко, что радуешься каждому человеку, как глотку свежего воздуха.
     Огромная тень тяжко вздохнула.
     - Я уже не живой, - сказал черный богатырь всё так же тихо. – Был когда-то живым, конечно.
    - Вы призрак? – Иван понял очевидное.
    - Да, - подтвердил богатырь. – Призрак ночи. Житель Нави. Привожу ночь на русскую землю. Я еду, а ночь – за мной.
     - Житель чего? – переспросил Иван, икнув.
     - Навь – царство мертвых, - объяснил черный богатырь. – Я – оттуда. Да тебе-то это к чему, мужичок? Ты вон, и то уже весь перетрухал, я вижу.
    - А как вас зовут… звали? – задал Иван, у которого отчего-то мелко постукивали зубы, новый вопрос все тем же звонким шепотом, разносившимся ветром.
    - У меня два имени, - молвил призрак. – Мирское и монашеское. Оба равно знамениты на Руси. Даже самый безмозглый дурак обо мне хоть раз слыхивал, ежели носит он на груди православный русский крест.
     Тут Ивана осенило.
     - Хотите, угадаю ваши имена? – спросил он.
     - А чего тут гадать-то? Говори, коль знаешь, - ответил призрак.
     - Первое ваше имя – Илья Муромец?
     - Ага.
     - А второе – Александр Пересвет?.. Знаете, я ведь уже слышал раз ваш голос не так давно по телефону…
    - По чему? – не понял Илья Муромец, но сейчас же обратил внимание на что-то более для себя занятное. – А что это за телегу ты катишь перед собою, человече?
    Иван принялся объяснять и ему, что это – коляска для тех, кто не может ходить, что у него, Ивана, больные ноги. Рассказал, как он приехал на этой вот коляске сюда издалека – из будущего; как здесь вдруг нежданно обрел ноги…
    Услышав про ноги, призрак Ильи закивал головою.
    - Да-да. Помнится, и я так живал – тридцать лет и три года сиднем сидел. Со спиною у меня было что-то. Пришел неведомый бродяга-волхв, нажал мне на спину – и я почуял свои ноги.
    «А ведь мне-то самому сейчас – как раз тридцать три года», - мелькнула мысль у Ивана.
     - Всю вашу историю я знаю по книгам, - сказал он Илье. – И про Троице-Сергиеву Лавру, про Пересвета и Куликово поле – как-то догадывался. Только одно мне неясно – почему после службы князю вы пошли именно в монахи?
    - Это печальная история, - промолвил Илья-Муромец угрюмо. – Грех я замаливал там. Случилось мне убить собственного сына.
     - Как это? – ахнул Иван.
     И рассказал Илья-Муромец, что, уезжая в Киев богатырствовать, он оставил в Карачарове свою невесту Настю – беременную. Оставил ей на память свой перстень с именной печатью. Когда же, обустроившись в столице, он вернулся, было, чтоб забрать ее с собой, то обнаружил, что на село в его отсутствие случился ордынский набег; многих угнали в рабство. И Настю – тоже.
    Тому прошло, почитай, двадцать пять лет. И вот, посреди одного большого сражения с татарами старый казак Илья схлестнулся один на один с молодым ордынским батыром. И была у них сеча жаркая, и никто не одолевал. Но, когда Илья поверг молодого супостата наземь и удавил его в мощных дланях – только тогда узрели его притупившиеся с возрастом глаза на пальце воина тот самый перстень, который Илья давеча Насте дарил. И черты того воина были русские. И походил он на молодого Илью, как одна капля воды на другую.
 Спохватился казак – да поздно – всё уже содеялось…
    Иван сочувственно склонил голову.
    - А дальше, пожив несколько лет в  Лавре (куда со временем пришел и Алёша Попович, перекрестившись в брата Родиона Ослябю), когда мимо монастыря проходило войско великого князя Дмитрия Ивановича, я, конечно, не мог усидеть на месте. То же и про Алёшку могу сказать, - продолжал Илья. – Пошли мы на Куликово поле и приняли славный бой за Русь-матушку. Я в том бою погиб в поединке, и Алёшка привез мое тело в Лавру. Душа же моя, тяготимая неподъемным грехом, не взлетела в райские кущи, а отправилась в юдоль Нави – царства мертвых. Там я прошел все надлежащие епитимии, и было мне назначено командовать Темной ратью, куда входят призраки всех русских богатырей и простых воинов, погибших героической смертью. Темная рать всегда сражается за русских – где бы они ни воевали, при условии лишь, что их война справедлива. Благодаря Темной рати Россия не покорена и никогда не будет завоевана. А из-за отсутствия подмоги от Темной рати – захватнические, несправедливые войны – Россия всегда ведет необычайно тяжело и чаще всего проигрывает их.
    Иван внимательно выслушал рассказ призрака и нашел, что  все это очень справедливо.
    - Кроме этого, - добавил призрак, - я, как уже говорил, привожу на землю ночь. Допустим, вот ты сейчас идешь по этому лесу, дрожа от страха. Но, если тебе довелось увидеть меня – бояться тебе больше нечего. Увидевший Ночного Богатыря – меня – попадает под мою защиту. Защита останется в силе, куда бы я прямо сейчас от тебя ни уехал. С тобою не случиться ничего плохого вплоть до утра.
    - А утром?
    - Утро приводит на Русскую землю Алёшка, - объяснил Илья-Муромец.
    - Алёша Попович?
    - Да. Он тоже призрак-богатырь, но красный, как утренняя заря. Всякий православный, встретивший Алешку, попадает под его защиту.
    - А днем, значит… - уже догадался Иван, и Илья-Муромец подтвердил его догадку.
    - День – это белый богатырь – Добрыня Никитич.
    - Так. Стоп, - Иван поднял палец. – А вечером?.. Впрочем, Темная рать, наверное, очень велика, вечером тоже кто-то правит. Святогор?
     Призрак покачал головой.
     - Нет. Святогора не смогла носить Мать Сырая Земля, и теперь его просто нигде нет. Схоронен был его прах в высоких горах, но и тот истлел без остатка. А где теперь душа Святогора – один Бог ведает, но нам Он этого не докладывал.
     - Так кто же Вечерний Богатырь? – спросил Иван.
     - Никто. Вечером православных охранять некому, кроме святой молитвы. Вечером-то и вылезают всякие злые силы и караулят людей, и куражатся над ними.
     Иван смотрел на призрак Ильи-Муромца с большим уважением.
     - Вы, наверно, самый главный в Темной рати?
     - Нет, - ответил Илья-Муромец и на это. – Нас трое, мы равны друг другу, и каждый из нас командует отдельным большим полком. А нами командует тот, кто управляет всей Навью…
     - Это Бог? – поспешил с догадкой Иван.
     Илья-Муромец улыбнулся так снисходительно, будто говорил с малым дитём.
      - Нет, конечно. Бог управляет не только Навью, но и Явью, и всем, что есть в мире. Но у Него много помощников. Он – Главный и Верховный. А прямо в Нави правит ею, как и Темной Ратью…
    - Кто?
    Илья-Муромец чуть было не ответил – но вовремя спохватился.
    - Много будешь знать – скоро состаришься. Ох, что-то разболтался я с тобою, Иван. А дел-то полно, ночь не вечна. Прощай и помни – до утра ты под моею защитою.
    Призрак тронул коня и важно двинулся во мрак.
    Иван Кощеев тоже пошел дальше, все так же катя перед собою донельзя уже надоевшую коляску.
     Что за страшную тайну не поведал ему болтливый призрак? Разумеется, эти богатыри боятся того, кто правит царством мертвых…Да и ну её, эту Навь! Что, в конце концов, мне – спускаться в неё, что ли? И так уже спустился вон, куда! И под землю, и во времени... Так размышлял Иван Кощеев.
    Между тем густая тьма продолжала плескаться вокруг без края. А Ивана начинало познабливать. Долгое лежание на сырой траве давало о себе знать. Было всё это очень похоже на начинающуюся простуду.
     Вдруг впереди за ветвями что-то заблестело. Узкий месяц высунулся из-за туч, и свет его упал на что-то блестящее, как золото. Крапинки золота и целые его полоски. Блестело совсем рядом; и вот перед самым носом Ивана, тревожно захлюпавшим соплями, выросла небольшая изба из крепких сосновых бревен, из-под которых виднелась блестящая желтая конопатка.
     Иван подошел к избе вплотную, колупнул пальцем между бревнами и понял, что они проконопачены мхом, который блестит в точности, как золото. Это придавало избе загадочный и притягательный вид.
     Впрочем, каким бы ни был вид, Иван был рад, что дошел до  жилья. Обойдя стену и обнаружив дверь, он постучал в нее, сначала тихо. За дверью послышались какие-то шорохи, но ответа не было. Иван постучал громче. И тут послышался сначала пронзительный плач грудного младенца, затем возня, шаги (такие, будто кто-то крался на цыпочках) и тихая ругань знакомым голосом.
     - Кто там, язвить твою душу? – спросил знакомец за дверью неприветливо.
     - Пусти переночевать, погреться, добрый человек, - попросил Иван.
     - А хозяина дома нет, - сказал голос из-за двери. – Я сам – ночлежник. Насилу напросился. И места в избе мало. И ещё…
    Вдруг Кощеев отчетливо вспомнил, чей это там слышится голос.
    - Иоанн Алексеевич, это ты там, твоё высочество?
    - А тебе какое дело? А ты сам-то кто? – продолжал ворчать голос, с каждой минутой выявляя, что это, и правда, Иван-царевич. – Сначала на ночлег не пускают, потом рожи всякие в окошке показывают, детским криком будят, а теперь в избу ломятся. Наказанье! – заныл он.
     - Открывай, царевич, это я – твой тёзка из будущего, - попросил Иван решительно. – Ни пугать тебя, ни ломиться в дом я не собираюсь. Прошу по-человечески. Я устал, продрог до костей, кажется, простыл. Пусти, я хоть обогреюсь.
    - А, Ивашка – подлый человечишка! – узнал Иван-царевич и заскрежетал щеколдой. – Входи, - он открыл дверь. – Только знай, что тут нечисто.
    - Главное – тепло, - ответил ему Кощеев, влезая в низенький дверной проем, в жарко натопленную избушку. С собой он вкатил и коляску, и оставил её в сенях.
     За маленькими сенями, посреди небольшой комнатки с бревенчатыми стенами стояла русская печь, две скамьи, полати вдоль стен и два подслеповатых окошка. Возле одного – деревянный столик, на нем подсвечник с огарком свечи, пустая деревянная кружка. Вот и вся обстановка.
    Кощеев лёг на лавку, еще дрожа от озноба, и Иван-царевич заботливо укрыл его волчьей шкурой, которая нашлась на полатях. Сам он забрался на печку. Можно было отдыхать.
    - Только тут бывает страшно очень, - поделился с Кощеевым царевич. – По временам кто-то орет в ночи детским плачем, а кто – непонятно. Еще – в окошки кажутся разные жуткие хари. Я поначалу тоже на лавке устроился, но как такую харю узрел… Нет, лучше подальше от окошек. На печке, хоть и жара невыносимая, а все же ничего не углядишь этакого…
    - Ты как сюда попал-то? – спросил его Кощеев.
   - Шел я, шел, - начал рассказывать Иван-царевич, - и  затемнал. Во тьме не ведаю, куда и ступить. Решил покричать – может, кто отзовется? Стал аукать. Слышу – и впрямь, отзываются. Кто-то кричит «ау!» в ответ мне этаким тоненьким голоском, как дитенок. Я и пошел прямо на голос. Ничего, недолго плутал. Выбрался к этой вот избушке. Она в темноте чем-то отсвечивала. Постучался в дверь – а там отвечают тем же голосом, что и аукали: «Иди-ка мимо, мил человек, у меня тут посуда не мыта, пол не метен, не время для гостей». Я – давай упрашивать. Тогда из окошка высунулся маленький дедок ростом с локоток, сам зеленый и до глаз бородою зеленой зарос. А борода будто из мха пушистого. «Я, - говорит, - ночью дома не сижу, по лесу хожу, леших бужу. А ты, внучок, ежели хочешь у меня заночевать – так и быть, оставайся, ничего не пугайся. Дом посторожи. Я согласился, только спросил, как его зовут. Этот дедок ответил, что он Аука. Заблудившихся путников к жилью выводит. Так сказал, да и пропал. Я гляжу – еды в избе нету, но печка жарко натоплена. Лег на лавку спать. Вдруг слышу – дитё кричит. Да так надрывается сердешное, будто седмицу не кормлено. Поднялся я, всю избу осмотрел – нет никого. Обратно залег. Лежу – не засыпаю, в окошко гляжу, глазами моргаю. А в окошко заглядывает лысая башка в черной короне. Вместо глаз у той башки – по дыре, вместо носа – две маленькие дырки. Зубами постукивает и прямо на меня плывет. Я вскрикнул от страха, вскочил, выглянул в окно – никого. Но лежать больше не стал – сижу на лавке. Чрез малое время в окошке – песья башка с горящими глазами. Зубы белые, острые скалит. Я терплю, думаю – ничаво, кажись, сатана… Ну, крещусь, конечно. А башка песья всё ближе, укусить меня ладит. Вот уже клыки меня за руки хватают. Только рявкнул я от страха – пес исчез, и опять детский плач мне отозвался. Сызнова стал я искать ребеночка – тут и ты в избу стучишься…
    - Ты боишься собак? – спросил его Иван Кощеев.
    - Ага, - подтвердил царевич.
    - И Кощея страшишься, - продолжил Иван.
    - Нет! – заявил царевич твердо. – Его, собаку, не страшусь! За Алёнку с ним сражусь! Только вот как бы эту ночь провести да от страха с ума не сойти?
    - Ну-ну, - промычал Кощеев. – А не видел ты, твоё высочество, пока сюда шел, такого богатыря на черном коне – ростом выше леса?
     - Какого еще богатыря? – заныл царевич. – Ой, теперь ты начинаешь, да? – сказал он плаксиво. – Молчи-ка, Ивашка, подлый человечишка! И без твоих пуганий тут жутко.
    Кощеев махнул рукой, повернулся к стене, в которой зияло ночной чернотой маленькое окошко без занавесок – как дыра в мир иной…
    Всё стихло.
    «Разрази меня гром! – думал Иван Кощеев, которого в этой тишине все еще мучил озноб и прошибал пот – похоже, он немного температурил. – И так-то я попал в другой мир, но этих миров – не меряно, один в другой вставляется, как матрешки… Одна болезнь уйдет, другая накатит… Черти полосатые!..»
    Сон не шел к нему, а из окна поднималась новая харя, да не такая, какие казались царевичу. У хари были выпученные глаза, желто черными каплями вытекавшие из орбит. Синюшная, потрескавшаяся, высохшая мертвецкая кожа. Раззявленный, запавший, зеленоватый рот, зубы в котором, судя по звону, были из металла. На голове у этой дамы шипели и изгибались блестящие черные змеи.
    Я уже говорил, что наш герой с раннего детства любил всяческие сказки и мифы. Медуза Горгона была одной из тех книжных бестий, что больше всего притягивали Ивана Кощеева. Пожалуй даже, она привлекала его больше, чем все остальные. Что представлял собою взгляд, способный превращать человека в камень? Как страшно и при этом – соблазнительно: заглянуть в такие глаза! Как жутко – знать, что вот сейчас, например, Медуза летит над твоим городом, идет по твоей улице, заходит в твой подъезд… Вот её рука ложится на ручку твоей двери. Еще пара мгновений – и ты увидишь…
    Размышляя так в детстве, Ваня весь покрывался мурашками и холодным потом.
    И вот, сейчас, здесь, в этой развалюхе, Медуза горгона – перед ним, она вплывает в окно, и мертвые губы её шевелятся, и веки страшных глаз её дрожат, грозя открыться… Вот уже и открылись…
    Ну и что? Пустота. Чернота двух зрачков, расширившихся во весь разрез глаза. В них отражается темный-темный мир, в котором сейчас мается этот призрак. И не тот ли это мир, в котором очутился теперь и я?
    Но мне не страшно.
    Змеи на голове – живые. Они вьются, шипят и тянутся к Ване. Но ведь призрак – бесплотен? Или нет?
     Иван истово перекрестился, прошептал: «Спаси, Господи!». Крепко зажмурил и открыл глаза.
     Окошко по-прежнему глядело на него угольной чернотой. Но там, за окном ничего больше не было.
     Прошло еще сколько-то времени. И в окошко всунулся топор на длинной ручке. Он покачивался в воздухе, будто его кто-то держал, силясь пролезть в избу.
     Не бывает врага страшнее, чем невидимый враг…
     Бррр, да что же это?! Опять пугалки из детства?
     Или этот?.. как там его?..
     - Шмат-Разум, это ты? – спросил Иван Кощеев вполголоса
     - А? – отозвался ему царевич с печной лежанки. – Что тебе, Ивашка?
     Топор в окошке тотчас юркнул куда-то вниз, как будто висел на веревочке, оторвался и упал. Только беззвучно. Всё, его нигде больше не было. И страха – тоже.
     Спасибо царевичу, что подал голос, развеял наваждение. Но не рассказывать же ему о своих кошмарах. Он и так запуганный.
     - Слышь, Иоанн Алексеевич? – Кощеев вдруг сообразил, о чем следует толковать. – Я тут вспомнил. Мне Болибошка рассказал, каким путем нам Кощея найти.
     - Какой Б-болибошка? – спросил Иоанн, зевнув, икнув и потягиваясь.
     - Ну, помнишь, тот человечек, который сначала тебя за уши дергал, потом на меня пересел?
    - А! Ну-ну-ну! А я про него подзабыл уже.
    Господи-Боже, дал же ты мне товарища! – подумал Кощеев раздраженно. Но продолжал говорить спокойно.
    - Болибошка рассказал, что Кощея тут боятся почти все. Кроме птицы Гамаюн. Вот она и может нам указать, где Кощей живет, как к нему добраться.
    - Так это ж хорошо, - одобрил царевич. – Тогда завтра поутру пойдем её искать.
    - Да понимаешь, Болибошка сказал, что птица Гамаюн летает по ночам, а днем спит…
Царевич свесился с печки, глянул на Кощеева, как на государева вора.
     - Так что – ты предлагаешь сейчас пойти и искать птицу Гамаюн впотьмах?
     - Не знаю, блин. Просто подумал – как мы её найдем днем, если она в гнезде спит?
    - Так мы гнездо и искать станем, - Иван-царевич махнул рукой. – Ладно, Ивашка, дрыхни уже. Притомил ты меня пустобрехами своими. Еще и блин какой-то приплел. Сам ты блин. Спи.
   И тут опять раздался пронзительный плач младенца. Такой громкий, что у обоих приятелей едва не заложило уши.
    - Вот и поспи здесь, когда так вопят то и дело, - пожаловался царевич.
    - Надо найти ребеночка да утихомирить, - отозвался Кощеев. – Какая свинья, однако, его тут потеряла?
     Он встал, было, со своей лавки, но царевич его разубедил.
    - Уж искал я, искал это малое чадо, всю избу облазил – нигде не нашел. Знать, не чадо это – дух какой-то над нами галится.
    Они полежали еще, надеясь переждать кошмар. Но детский плач на этот раз никак не хотел униматься. Надрывался, почем зря, без умолку.
     Кощеев все же принялся разыскивать дите самостоятельно. Результата его поиски тоже не дали никакого. А рёв продолжался и даже усиливался.
    - Помню, сам я так орал в детстве, если меня что-то страшило, - поделился царевич. – И когда я так орал – будто весь мир вокруг переворачивался и рассыпался на куски. Ох!..
    - Да и я орал не тише от годика до трех, - кивнул Кощеев, у которого мороз подирал по спине. – Ладно, - пробормотал он. – Если это дух, то ничем его не уймешь. А мы попробуем, все-таки…
    Он достал из кармана мобильный телефон, включил его, зашел в музыкальный проигрыватель. Спросил:
    - Что, царское высочество, ты сказки, баллады уважаешь?
    - Ага, - ответил царевич. – Какие барды поют под гусли. А ты что – собираешься баллады петь? А где у тебя инструмент какой-никакой?
    - Не я, - ответил Кощеев. – Бард один настоящий. Великий. Ну, ты его не знаешь.
    Прежде, чем царевич успел еще что-нибудь спросить, Кощеев нажал клавишу, и телефон запел в полную громкость голосом Высоцкого:

     От скучных шабашей смертельно уставши,
     Две ведьмы идут и беседу ведут:
    - Ну, что ты, брат, ведьма? – Пойтить, посмотреть бы,
    Как в городе наши живут.
    Как всё изменилось! Уже развалилось
    Подножие Лысой Горы.
    И молодцы тоже – давно не захожи,
    Остались одне упыри…

    - Ух, ты! – Иван-царевич был восхищен. – Вот так штука у тебя! Там кто-то сидит с гуслями и  поет?
    - Молчи и слушай, - шикнул на него Кощеев. – После как-нибудь постараюсь растолковать. Да незачем тебе всё это знать. Я и сам толком не разбираюсь. Слушай.
     Владимир Семенович в телефоне пел дальше. Детский плач же затих. Парни слушали песню с удовольствием. Однако стоило песне окончиться, как детский плач возобновился с прежнею силой. Но началась новая песня:

     В заповедных и дремучих,
     Страшных Муромских лесах
     Всяка нечисть ходит тучей
     И в проезжих сеет страх…

    Плач опять утих, словно духу и самому хотелось послушать поэта. За второй песней последовала третья:

    У меня запой от одиночества,
    По ночам я слышу голоса…

    Затем четвертая, пятая..  Песен Высоцкого в телефон Ивана было закачано очень много. Кощееву самому они не приедались, а тут еще интересно было наблюдать за реакцией на них человека из прошлого, из темной глубины веков. Иоанн же просто блаженствовал от такого нового для него чуда. И самое главное – дух младенца перестал надрываться, кажется, окончательно.
     - Ивашка, вели этому деду петь, пока я не засну, - попросил царевич, устраиваясь на печке поуютнее.
     Но тут раздался новый голос – старческий, скрипучий, откуда-то из-за печки.
     - Нет, добры молодцы, это не дело! Вы своими песнями мешаете мне шалить! Такого уговору не было!
    Из означенного мною выше угла вылез, кряхтя, зеленый, мохнатый, бородатый человечек и обиженно воззрился на обоих ночлежников.
     - Вот он! – воскликнул Иван-царевич, указывая на человечка пальцем. – Тот, который в этой избушке сидел, когда я сюда пришел.
     - Еще один старикашка, - пробормотал Кощеев и спросил человечка. – Кто ты, дед?
     - Поздоровался бы хоть, - забубнил старичок. – Лезут, понимаешь, в избу все, кто ни попадя…
    - Ну, здравствуй, - молвил Кощеев миролюбиво. – Прости, что мы к тебе вломились – посреди леса заплутали… А кто ты, дедушка? Ты не обижайся; скажи, как тебя звать?
     Человечек рассказал теперь и этому Ивану, что имя его – Аука, что, когда люди в лесу кричат «Ау!», то он им отзывается. Что живет он в этой вот избенке, проконопаченной золотым мхом. Ежели кто заблудится, а того хуже – зимой в лесу замерзать начнет – Аука его к избушке выведет. В ней всегда жарко, и человек отогреется. Он, Аука – гостеприимный дух.
    - Куды уж гостеприимнее-то! – засмеялся Иван-царевич. – Таково ты горазд страху наводить!.. Это ты тут по детски орал-надрывался, нас будил? Ты нам в окошки жуткие рожи казал? Гостеприимный, язви твою душу!..
     - Пищит-кричит, заливается – то приятель мой, - объяснил Аука. – Он призрак. Зовут его Плакса-Крикса.  Он же и картинки страшные показывает. Проверяет людишек на храбрость. Ну, забава у него такая. А самые страшные страхи для человека – те, каких он в детстве боялся. Они в нем глубоко сидят, глубже некуда. И плач этот Криксы – оттуда же. Вы сами таким плачем орали, когда вас мамки-няньки страшными сказками баюкали…
    - Прикольно, - одобрил всё услышанное Кощеев.
    Тут сквозь маленькие окошки в избу просочилось яркое розовое сияние, скоро осветившее все углы.
     - Иоанн! Глянь-ка скорее сюда! – воскликнул Иван Кощеев, высовывая голову в окно.
     Мимо дома степенно ехал громадный – чуть не до неба – прозрачный красный всадник в богатырских доспехах. Скользил плавно, не издавая звуков, не приминая травы.
     - Кто это? – шепотом спросил царевич, расширив от удивления заспанные глаза.
    - Эх ты! – засмеялся Кощеев. – Сам живешь в этом мире, а ничего о нем не ведаешь. Алеша это. Алеша Попович. Утренний богатырь. Теперь всё будет хорошо.





Глава десятая.

    Утром Кощей, по обыкновению превратившись в ворона, куда-то улетел и обещал вернуться, примерно, через сутки. Шмата-Разума он прихватил с собой.
    - А мы тут особо скучать не станем, - подмигнула Алёна Маше. – К тетеньке скатаемся, еще куда-нибудь. Я уже наловчилась тебе помогать, и нисколько это не трудно.
    По дороге к Кикиморе Маше сильно захотелось курить, и она попросила на это разрешение у падчерицы. Алена ответила, что ей всё равно – кури, мол, сколько влезет. И Маша с наслаждением задымила.
    Дочка Кощея, глядя на то, какое удовольствие приносит её мачехе этот диковинный процесс, не могла не заинтересоваться.
    - Зачем ты дышишь этим дымом? – спросила Алена. – Что в нем такого приятного?
    - Он вредный, - честно ответила Маша. – Но организм требует. С дымом, понимаешь, в меня попадают всякие активные вещества… да я и сама в этом не очень-то разбираюсь. У нас в двадцать первом веке курят очень многие. Вот и я – тоже.
    - А дай и мне попробовать? – попросила Алена, смущаясь.
    Маша стала прекословить ей, что это повредит Алениному здоровью, что вот так и другие – пробуют из любопытства, потом быстро привыкают и мучительно бросают – и не могут бросить…
    Пока Маша так убеждала, Алена сама взяла у нее прямо изо рта сигарету и осторожно потянула дым. Закашлялась.
    - Ой-ой-ой! Страх господень! – прохрипела Алена, вытерев слезы. – Горло дерет и щиплет, в нос бросается, глаза слезит… Как у тебя-то это выходит, да еще с таким наслаждением?
    Маша сейчас же стала объяснять падчерице, как правильно курить, и  уже через четверть часа у Алены стали получаться затяжки. Ей было смешно и приятно, как действует внутри неё табачный дым
- Ох! – печально вздохнула Маша, виновато поглядывая на пускающую колечки падчерицу. – Что ж я, глупая, наделала! Я ж тебя курить научила!
    - И что? – усмехнулась Аленка, блестя довольными глазками.
    - Да ничего хорошего, - Маша передернула плечами. – Просто через несколько лет твое здоровье ухудшится, а потом ты вообще умрешь. Эх, это у меня характер такой – ни в чем людям отказать не могу. Даже в том, в чем бы следовало отказать. С детства так.
    - Когда-нибудь почти все умрут, - махнула рукой Алена. – Это отец мой – бессмертный, а я – простая. А нрав у тебя – добрый. Ты вообще очень хорошая.
     - Если тебе понравилось курить, значит, скоро захочешь еще, - продолжала Маша. – Придется мне с тобой делиться сигаретами. А их у меня не бессчетно.
    - Пустяки, - ответила веселая Алена. – У отца моего в замке есть волшебный ларец – Удвоитель. Положишь в него любую вещь – достанешь обратно таких же вещи две. Приедем домой – я тебе его покажу. И сигарет твоих можно наудваивать, хоть целую гору!
    Это Машу успокоило. Кроме того она подумала, что часто и помногу курить Алена вряд ли станет. Так, побалуется малость и позабудет.
    Дочка Кощея на что-то пристально смотрела в зеркальце.
    - Кино смотришь? – спросила её Маша. – Ах, да. Я опять забыла – у вас тут кино нет.
    - Своим муженьком любуюсь, - ответила Алёна. – Питала я смутную надежду, что он пойдет искать меня, и он – представь себе! – так и сделал.
    Алёна подала зеркальце Маше, сама глядя ей через плечо. Они обе видели, как Иван-царевич повстречал косулю с козленком и пощадил их. «Хороший он у тебя» - одобрила Маша. А в зеркале перед царевичем уже появилась огромная медведица, размахивающая когтистыми передними лапами.
    - Ох! – испугалась Маша. – Она же его сейчас… Ленка, смотри!
    Но Ленки рядом с ней не оказалось. Маша обнаружила, что сидит на коляске посреди тропинки, ведущей через поле, одна-одинешенька с волшебным зеркальцем в руках.
     Она покричала, позвала падчерицу – тщетно. Досмотрела сцену с медведицей до благополучного конца и вцепилась в обручи на колесах своей повозки, силясь сдвинуть её с места и озираясь по сторонам – кто бы помог? И только она успела немножко испугаться, как коляска тронулась вперед – её опять катила Алёна, оказавшаяся на прежнем месте.
    - Куда ты пропадала? – спросила её Маша.
    - Никуда, - ответила та. – Просто ненадолго сделалась невидимой.
    - Зачем это?
    - Чтобы посмотреть, нет ли вокруг нас, поблизости других невидимок. Вроде, нет. Всё спокойно.
    - Ух, ты! – сообразила Маша. – Это значит, невидимок могут видеть…
    -…Да – только другие невидимки, - закончила Машину фразу Алена.
    - А как выглядит Шмат-Разум глазами невидимки? – сейчас же спросила Маша, но падчерица не стала ей отвечать на это.
     - А можно и мне научиться становиться невидимкой? – спросила Маша далее.
     - Всему свое время. Когда мой отец тебе позволит, - ответила Алена сдержанно.
      - Твоего мужа только что чуть не загрызла медведица, - поделилась с ней Маша.
    - Я видела, - ответила Алена. – Добро, что обошлось.
    - А если бы не обошлось – ты бы спасла его, да?
    - Не имею такого права. Всё должно идти, как идет. Он должен преодолеть испытания, чтобы доказать моему отцу, что любит меня. Или повернуть домой…
     - Или умереть? – смятенно прошептала Маша.
    Алена кивнула.
    - Жесть! И тебе не будет его жаль? – ужаснулась Маша.
    - Будет, а что поделать? Он сам это выбрал.
    Так они болтали и не видели, погасив волшебное зеркало, как Иван-царевич повстречал Ивана Кощеева, и что с ними было дальше.
    Кикимора встретила девушек возле своей избушки, сидя на лавочке. Волосы у тетки Кощея оказались длинными, были распущенные и мокрые.
    - Ой, девки, добра вам и здоровья! – обрадовалась она, поцеловав каждую в щечку. – Ой, Алёнка, как же давно я тебя не видала! Иди, обниму! Ой, как ты выросла за три-то годка лягушачьих! А? А худая-то какая – аки свечка восковая! Ну, всё, надо и отцу, и мне тоже тебя срочно на откорм ставить. А то ветер унесет.
    - И так уже унес, - тихо пробормотала Алена, целуя в ответ свою родственницу. – От мужа к вам.
    - А в наше время все так и норовят похудеть и боятся поправиться, - прокомментировала Маша слова Кикиморы. – Особенно девушки.
     - Всяк народ по-своему с ума сходит, - махнула рукой Кикимора. – А я сегодня баньку истопила с утречка и сама уж вымылась. Сижу, сохну. Там и на вас жара с лихвой хватит – подите, парьтесь на здоровье.
     Маша обрадовалась бане. Алена легко вынула мачеху из коляски, раздела, уложила на полок и принялась парить веничком. В свою очередь Маша потерла ей спину мочалом. В бане было хорошо, сладко пахло сосной и всяческими травами. Малиновый густой пар окутывал все пространство.
     Вдруг под печкой кто-то завозился, и прокряхтел старческим голосом:
     - Ох, что-то долго вы моетесь, девки. Не переждать вас. Глядите у меня – щас как вылезу!
     - Кто это? – прошептала Маша, вытаращив глаза.
     - Да ничего страшного, - улыбнулась ей Алена.
     - Кто-кто… Банник я, - заворчал старик под печкой далее. – Хозяин бани. Слежу за её чистотой, чтобы не гнила от сырости. А ежели мытоки обнаглеют, сверх меры париться станут, у меня время и жар отнимать – я их проучаю – головную боль на них навожу.
    - А мы сверх меры обнаглели, что ли? – спросила Банника Алена.
    - Я вас сегодня никак не ждал, - пояснил Банник. – Упредить надо было. Постучать, у баньки дозволенья спросить помыться. Вы же этого не сделали. Забыли обычаи?
     - Ой, забыли… - сконфузилась Алена.
     - А кто-то из нас и вовсе не знал, - добавила Маша. – Простите нас, дяденька Банник… Ой, только не вылезайте, пожалуйста! Мы же голые тут!
     - Ему все равно – что  голые, что одетые, - растолковала ей падчерица. – Он за нами с самого начала следит.
     -Я сам голый, - сознался Банник. – Всё, ужарился тут, невмоготу! Еще пять минут не оденетесь – вылезу!
     - Нечестно! – запищала Маша. – У меня ноги больные – не ходят. Я не успею за пять минут одеться.
     Банник снова заворчал, теперь уже глухо и неразборчиво.
     - Да вылезай, один ляд, ты нас видишь, - молвила Алёна равнодушно. – Если самому не зазорно нам свою наготу казать.
      Из-под печки кубарем выкатился растрепанный седой, безбородый, морщинистый старичок ростом с наш указательный палец. В руке Банник держал крошечный березовый веничек.Крайняя же плоть у старичка была размером чуть ли не вполовину его самого.
     - Ух, ты! – Маша не то испугалась, не то обрадовалась, глядя на такое достоинство Банника. – Да он же нас, того и гляди…
    Алена только смеялась. Деду было не до непотребства. Вид у него был озадаченный, в глазах – сострадание к Маше.
     - Больные ножки – это плохо, - ворчал он. – Тут помочь потребно. В отваре сосновой коры их парь почаще – силушка в них, глядишь – и появится…

    Возвращаясь обратно, в Кощеев замок, разглядывая оберег из одолень-травы – подарок Кикиморы – Маша рассуждала:
    - Ваш мир густо населен странными существами, которых в нашем мире считают нечистью и сторонятся. Боятся даже. А они совсем не страшные, а ко мне, так, вообще, все добрые. Почему так?

* * *
 Кощей Бессмертный в образе ворона летел к острову Буяну, сам обуянный какой-то смутною тревогой. Уже несколько дней Кощея неотступно преследовала мысль, будто ему что-то угрожает.
    Балтийское море разыгралось в этот день изрядно. Ветер гнал волны, поднимая их так высоко, что до небесных птиц долетали обжигающе-холодные пенные брызги. Угрюмое серое небо пробирало мерзким холодом насквозь и напоминало Кощею один нехороший день из его жизни, который он так мечтал хоть когда-то позабыть окончательно…
     Намокшее оперение еле дотянуло его до Буяна, и Кощей бросился плашмя на ровные белые камни у берега – как еще не разбился? – и долго тяжело дышал, восстанавливая силы.
     Мимо острова вдалеке проплыл стройный и зловещий варяжский корабль. От него отделилась маленькая точка и стала неспешно и равномерно приближаться к Буяну. Вот уже можно было разглядеть, что это обыкновенная шлюпка. Вот стало видно, что в ней сидит молодой высокий парень с непроницаемым выражением лица и колючим взглядом белесых глаз, облаченный в позолоченные польские латы. Кощей знал сего парня – это был польский королевич Ян. В правой руке принца что-то ярко светилось.
    Следил за королевичем не один Кощей, но и его неотлучный Шмат-Разум, конечно, тоже.
    - Что тут позабыл этот проныра? – чуть слышно шелестел невидимый слуга. – Давай-ка, я его зашвырну куда-нибудь очень далеко – и пусть сызнова сюда добирается, коли ему не дюже прискучит?
    - Подожди, - осадил слугу Кощей. – Любопытно глянуть, что это он сюда тащит.
     Не дожидаясь, когда королевич причалит, Кощей двинулся вглубь острова, к заповедному древнему дубу в шесть охватов. Схоронившись за ним, Кощей убедился, что и поляк последовал прямиком к сему дереву. Уже явствовало, что с собой он несет… меч – не меч, а длинный, тонкий и жаркий язык пламени, будто бы насаженный на роскошную золотую с драгоценными каменьями рукоять меча.
     Королевич сколько-то минут придирчиво оглядывал дуб, бросая взгляд снизу вверх, сверху вниз и кругом, затем решительно вздел огненный клинок и от души замахнулся…
     - Будьте здравы, ясный пан, - спокойно произнес Кощей, вырастая пред поляком из-за дуба. – И что же? Для чего прибыл Ян на остров Буян?
    Кощей говорил с ним на чистом польском, и даже с варшавским выговором. Это сбило королевича с толку. Ян решил, что перед ним такой же поляк, и поделился:
    - Я желаю срубить этот вот дуб, а зачем – того тебе, холопу, знать не надобно.
    -С чего это ты решил, будто я холоп? – Кощей надменно подбоченился.
    - А кто же ты? Вельможа, или воевода какой? – Ян сморщил нос.
    - Приходилось в жизни бывать и вельможей, и воеводою, - сказал Кощей задумчиво. – А вот сейчас обычным мужиком я себя чаю.
    - Ну и холоп, значит, ты, - окончательно заключил королевич. – А ну, посторонись, не то рубану тебя!
    - Рубани, - согласился Кощей. – Давай. Даже очень занятно, как это у тебя выйдет.
    Ян вдарил по наглецу, загородившему собой дуб, огненным клинком наотмашь. Но у лысого холопа сей же миг, неведомо откуда, в руке тоже возник меч, от которого веяло ледяным холодом. Удар был отбит, и морозный клинок заскрежетал, будто бы рыча.
    - Силен! – подначивал королевского сынка плешивый богатырь. – А ну, давай еще!
     Новый удар был также отбит. В атаку плешивый не шел, но королевич чувствовал, что супостат не только не испытывает страху перед ним, но дерется так, как хочет и даже испытывает удовольствие от схватки.
    - Нравится мне твоймечишко. Не похвастаешь – где брал, почем платил? – спросил Кощей, отбиваясь с таким смаком, как хороший косарь, любящий свое дело, машет косой поутру на заливном лугу. Королевич не удостоил сей вопрос ответом.
    - Ладно. Когда тебе молчать любо, я могу сам тебе про твой меч рассказать, - Кощей немного перевел дух. – Значит, так. Узнал ты, ясный пан, откуда-то о могиле русского богатыря Святогора – и где та могила расположена, и что в ней этот огненный палаш схоронен. Хватило тебе и сил, и упорства забраться в те высокие горы и найти потаенный склеп. И совесть тебя не остановила влезть в него и клинок забрать. Видать, не много в тебе совести. Только зачем тебе нужна смерть Кощея Бессмертного – пока не уразумею.
    Ян остолбенел.
    - Откуда тебе ведомо, что я кощееву смерть ищу?
    - Да, - кивнул лысый супостат. – Когда кто-то к моему заповедному дубу подбирается, то, вестимо, трудно даже вздумать – зачем?.. Да при том еще размахивая клинком Пламя Земли…
     - Ты не в Кощеи ли метишь, холоп? – спросил королевич презрительно.
     - В них самых, - сызнова кивнул лысый. – Токмо немного их в мире. Одного меня так и прозывают.
     - Вот и врешь! Русские говорят, Кощей – старик двух тысяч годов от роду, тощий, страшный, все ребра видно…
    - Да? – лысый склонил голову набок, щелкнул пальцами левой руки и тотчас принял тот вид, какой обрисовывал ему поляк. – А так, по-твоему, больше похож?
    Теперь впридачу ко всему, голову Кощея украшала уже знакомая нам диковинная черная корона.
    -  Не станешь сказывать, зачем хотел получить смерть мою – встретишь здесь свою, - упредил Кощей сурово.
    Пришлось Яну сознаваться.
    Оказалось вот как. Один польский колдун разгадал, в чем непобедимость русских солдат. Разведал, как помогает им Тёмная рать, и кто у той рати командир. Где тот командир живет, и как его можно убить. Одним словом – все о Кощее Бессмертном.
    - А поскольку войско польское в Украине нынче на грани краха и полного разгрома, то  решили мы русских с этой стороны поддеть. Как убил бы я тебя, так отвернулась бы от русских Темная рать. А разграбив твои богатства, мы укрепили бы войско польское значительно. И до Москвы бы дошли, - заключил Ян подрагивающим голосом.
    - Вот подлые душонки! – прорычал Кощей сердито, разводя руками.
    Пока он злился, Ян улучил миг, замахнулся и с громким криком, чтобы увеличить силу броска, швырнул огненным мечом через голову Кощея прямо в заповедный дуб. Меч, кувыркаясь, описал в воздухе дугу и, самую малую толику не долетев до дуба, вонзился в сырую землю. Здесь пламя клинка начало блекнуть, меркнуть и, в конце концов угасло, а рукоять, неведомо как, растворилась.
    Королевич, бледный от ужаса, глядел на Кощея, моргая белесыми глазами, как маленький щенок на строгого хозяина.
    - Конец тебе приходит, - промолвил Кощей, сам отчего-то белый, как полотно. Ну, что? Тебя так просто убить, или для храбрости водки махнешь?
     В руках Кощея сами собою возникли два стограммовых стаканчика с водкой.
    -Д-д-давай, -  сказал ему королевич, все еще дрожа, и взял стакан, расплескивая водку.
    Оба выпили; Кощей – единым духом, а королевич еле вытянул, и зубы его все время стучали о стакан.
    Прошла минута, показавшаяся Яну страшно долгой. Он напряженно смотрел на Кощея и на огромный меч во вражьих руках.
    - Чуешь силу? – спросил его Кощей, скалясь по-волчьи. – В русской водке – сила.
    Тот молчал – не мог выговорить ни слова.
     - Ладно, вали в свою Польшу, - изрек сказочный злодей. – И передай там, что, кто бы из ваших, или иной какой ухарь сюда ни заявился – огненный меч тотчас выскочит из земли и любого в клочья изрубит. Повтори!
    Кощей произнес эти слова по-русски, и Ян заплетающимся языком повторил их по-русски же, едва выговаривая слова. После чего покорно побрел к своей лодчонке.
     Когда горе-супостат скрылся в морских далях, Кощей обошел дуб кругом, убедился, что он цел и невредим. Спросил Шмата-Разума, куда всам-деле подевался Пламень Земли?
     - Провалился куда-то глубоко в Навь, - сказал невидимый слуга не весьма определенно. – Кто его там сыщет – кабы ведать…

* * *

    Царевна Несмеяна опять лила горючие слезы.
    - Так я и знала! – причитала она. - Ты не только каждую ночь меня спросонья Забавой зовешь, но и наяву все время её вспоминаешь. Ты её любишь, а не меня! Ааааа….
      - Тебя я тоже люблю, - убеждал её Кощей. – Иначе бы не украл тебя.
      - Любишь моё тело, а не меня саму, как человека, - упрямо повторяла Несмеяна. – Как человека ты любил одну свою Забаву. И я бы тебе была не нужна, если бы Забава не умерла. И никому я не нужна. И я хочу к маме!
     Глаза Кощея затуманились от тоски. Он знал, где теперь мать Несмеяны. Там же, где и Забава…
     - Успеешь ты в Навь, там большинство из нас будет, каждый в свое время, - твердил он. – У тебя еще целая жизнь в Яви впереди.
     - А что я теряю в вашей Яви? –сощурила все еще влажные глаза Несмеяна. – Сказки твои? Обжимания с тобой в кровати? Надоело! Хочу к маме!
     И это были не пустые угрозы. Зимой прошлого года, незадолго после смерти матери, Несмеяну чудом вытащили из петли. Кощей видел это. Он тогда понял, что, ежели спешно не вмешается в её жизнь – потом сам себе этого не простит.
     - Ты даже мне за все время ни разу и цветочка не подарил, - пеняла ему Несмеяна.
     Кощей ощутил укол совести – да, он не любил отчего-то цветов. Ну, не понимал их значения. Они ему были безразличны.
     …- А Емеля, помню, даривал мне цветочки, - черты Несмеяны смягчила улыбка. – Он смешной, Емеля. Всё смешил меня на каждом шагу.
     Ну, да. Этот вертопрах, поймавший рыбу-удачу за хвост, наловчился всего добиваться по щучьему веленью. Раз – и в руках Несмеяны появились охапки цветов. Два – и она у Емели рассмеялась – (выполнен царский указ, однако!).
     Сей указ царь издал после смерти царицы – Несмеяниной матери, когда девушка и сама оказалась на грани смерти, и долгое время не то, что не улыбалась – даже говорила с трудом.
     - Странно, что он по щучьему веленью до сих пор еще не догадался тебя в себя влюбить, - проворчал Кощей. – У него это сбудется, работенка не потная…
     - Какое, к лешему, щучье веленье?! – зашумела ничего не ведавшая о Емелином могуществе Несмеяна. – Он просто чудак. Смешной, но хороший. А ты у него меня увел. Теперь я никому не нужна. Я к маме уйду!
    Ну, вот. Снова-здорово…
    - Хочешь, Несмеяна, я пред тобою на колени встану? – предложил Кощей. – Вот, гляди – стою.
     Она вытерла свои слезы, поглядела на преклоненного злодея уже посветлее.
     - Ты такой милый сейчас, Касьянушко…
     - Хочешь, я тебе ножки поцелую? – развивал успех Кощей. – Вот, вот, и вот… - Он дарил ей лобзания в колени и ниже, до пяток.
     - Какой ты хороший. А Емеля мне ножки еще не целовал, да и на колени предо мною не бросался…
     Не успела она договорить этой ободряющей её похитителя фразы, как по воздуху поплыл странный, отчетливо слышный ей и немного различаемый Кощеем волшебный голос:
     - Несмеяна-а-а-а! Слышишь меня-аааа?..
     - Слышу, Емелюшка, слышу, - она, улыбаясь, подняла глаза кверху. – Что ты там за удивление еще удумал?
     - Я теперь уме-е-ею говори-и-и-ить таково-о-о, что голос мой за многие ве-е-ерсты-ы-ы-ы слыха-а-ать, - чревовещал Емеля откуда-то.
     - А меня ты слышишь, Емелюшка? – спросила Несмеяна.
     - Слы-ы-ышу, - отвечал плывущий голос. – Я теперь хоть где-е-е тебя-я-я услы-ы-ы-шу-у. Даже са-а-мыйти-и-ихий шепот тво-о-й.
    - Ой, Емелюшка, как складно у тебя словеса составляются! – заметила Несмеяна.
      «Ну, да. Конечно! Опять со щучьей помощью. Этак он и горы свернет!» - подумал Кощей раздраженно.
      - А я по тебе соскучился, - продолжал голос Емели, все так же звеня и раскатываясь небесным громом. – А ты – по мне?
     - Ой, и я, Емелюшка, тоже по тебе соскучилась!
     - Иди тогда ко мне, - прямо, без обиняков приказал ей голос.
    Она смутилась.
    - Понимаешь, Емелюшка… Кощей меня тоже любит. Ему трудно будет без меня. Он очень одинок. Все время сидит в своем замке, как в каменном мешке. Словно сам себя в острог упрятал.
    - И что теперь? Так и будешь с ним в том мешке чахнуть? – не унимался голос Емели. – Он у тебя бессмертный, кстати. Что же – ты состаришься и умрешь – все его жалеючи. А он потом себе новую сыщет…
     - Подожди, Емелюшка, любимый, я только в путь соберусь. Прав ты. Нечего мне в этих темницах делать.
     И виноватые, сызнова на мокром месте от избытка разнонаправленных чувств, глаза ее опять уставились на Кощея.
     - Касьянчик, дорогой! Мне надо идти. Я без Емели не могу. Меня к нему тянет чем-то. Я тоже хочу своего женского счастья, пойми…
     Касьян все так же стоял перед ней на коленях, но глядел теперь в пол…

* * *

    Машин сон прервался, мгновенно развеялся. Она будто вынырнула из видения. По голове прокатился освежающий, приятный холодок.
    - Мммм… - протянула она, потягиваясь, шаря глазами кругом. – Как интересно! Еще одна девушка Касьяна, значит? И что дальше с ними было? Судя по всему, Несмеяна так и ушла к своему?
     Машу разбудило короткое мяуканье. Кот-Баюн, до этого сидевший вплотную к Маше (она гладила его, а он ей мурлыкал сказки), теперь находился в полусажени левее, у стены, и сжимал в когтистых лапах мышь, которая, похоже, и хотела бы улизнуть в норку, да немножко не успела.
    - Прости, Маша, - молвил Кот-Баюн, не отрывая взгляда от своей жертвы. – Не дал я тебе сна досмотреть. Добыча, понимаешь, отвлекла.
    - Ой, вы её что же – есть будете? – жалостливо промолвила Маша, все еще  обращаясь к Коту-Баюну на «вы» из-за большого уважения. – Такую маленькую, хорошенькую… Глядите, она ведь живая еще!
    - Хороший мышак, довольно взрослый и упитанный, - оценил Кот-Баюн. – Моя законная добыча. Не пугайся, Мария Николаевна, муррр, я на твоих глазах душить его не буду. Дома оприходую.
    - А можно вас попросить? – Маша смущенно скосила глаза и опять выразительно посмотрела на Кота-Баюна.
    - И о чем?
    - Можете вы этого мышака, как вы его назвали, помиловать и отдать мне? Я его в ящик или в клетку посажу и буду за ним ухаживать.
    - Вот еще! – проворчал Кот. – За этакой дрянью еще ухаживать… Это ведь никто такой. Это – еда на четырех лапках, не более.
    - Это для вас он – еда, - рассудила Маша. – А мне, понимаете ли, порой бывает скучно, совсем нечего делать. Когда Кощей в отлучке, я хоть мышью заниматься буду. Подкармливать, играть с ней, наблюдать за ней.
     - Это тоже верно, - подумав, согласился Кот. – Ладно, девчонки, берите его, выхаживайте. Вон, как он трепыхается, крысин сын…


    Глава одиннадцатая

    С утра Иван и Иоанн скудно позавтракали (одна баночка паштета на двоих и вода из лесного ручейка) и двинулись дальше, сами не очень определившись, куда, но в поисках вещей птицы Гамаюна.
    А как найти птицу Гамаюн? Друзья заходили в каждый темный угол леса, вглядывались вверх – нет ли на дереве большого гнезда? Кричали, окликая её, помня, что птица вещая и говорит на многих языках. Но никто не отзывался им. Иоанн пробовал загнать Ивана Кощеева слазить на дерево, поискать гнездо вернее, но тот вначале артачился:
     - Я только позавчера кое-как ходить выучился, - а ты мне на дерево велишь  лезть! Не могу я этого, да и боюсь.
     - Ты ж страх дома оставил, - напомнил Иван-царевич. – Лезь, ничего с тобой не сделается.
    И Иван Кощеев полез на высоченную сосну. Он лез – и в самом деле не испытывал никакого страха, ни малейшей дрожи в руках или в ногах. А царевич глядел на него снизу, пружинисто и нервно бродя вокруг дерева, и бросал всякие реплики:
    - Что так медленно-то Ванька? Давай скорее, я уж тут замаялся ждать!
    - Как могу, так и лезу, - отвечал Кощеев мрачно.
- Да чтоб тебя!.. Кажется, я сам бы уж давно залез бы, все оглядел и назад слез! – кипятился царевич.
     - В следующий раз сам и полезешь, - ворчал Кощеев.
     -  Дааа, как же! Я – царь будущий, мне ручки-ножки обдирать не по чину! – канючил Иоанн.
     Тем временем, Кощеев долез почти до вершины дерева, никакого Гамаюна там, конечно не обнаружил, зато разглядел сверху, что шагах в двадцати от них, еще глубже в чаще, возятся два существа, внешне сильно напоминавшие черных козлов. Однако, несмотря на козлиные – рогатые и бородатые – головы, оба приземистые и костлявые существа устойчиво держались на задних ногах, а вместо передних ног у них были заросшие густой шерстью руки, каковыми они в эту минуту сосредоточенно избивали друг друга. Рядом с этими существами что-то поблескивало на мху.
     - Слышь, Иоанн? Ты еще здесь? – спросил Иван.
     - Чего еще? – отвечал царевич капризно. – Тута я.
     - Близко от нас, кажись, два черта дерутся, - поделился с ним Иван. – Вот диво-то.
    - Чур тебя, скаженного! – Иоанн трижды перекрестился. – У тебя там от высоты буйна голова закружилась. А ну, слезай.
    К своему удивлению, и с процессом спуска с дерева Иван Кощеев справился без особых проблем, если не считать мелких ссадин и царапин.
    - Пойдем-ка туда, - не то предложил, не то скомандовал он Иоанну, указывая пальцем на север. – Черти знают всё, у них и поспрошаем.
    - Ты сдурел? – покачал головой Иоанн и уперся ногами в землю. Кощеев тащил его за руку. – Бог велит чертей сторониться. Я их страшусь!
     - Чего там страшиться? – смеялся Иван. – Два обычных чудика, почти как мы с тобой. Только на козлов похожи. Я сам их впервые вижу. Если хочешь найти свою Ленку, надо меры принимать, а не тыкаться повсюду, как слепой.    
     С трудом, но он все же дотащил упирающего царевича до места драки. Два чертенка той порою как раз притомились и присели на пеньки, тяжело дыша и обиженно поглядывая друг на друга исподлобья.
    - Привет, орлы! – бодро поздоровался с ними. – Что поделываете? Шуму от вас – за три версты слыхать.
    - Да вот, - молвил один из чертенят, не удостоив подошедших приветствием. – Шли мы с братом, шли, и нашли одну за другою две диковинки. Гусли-самогуды и меч-кладенец.
    Рядом с ними на траве, и правда, лежали деревянные изукрашенные гусли и замечательной красоты меч, клинок которого горел, как огонь, не поджигая, однако, даже травы, на которой сейчас покоился.
     - Сперва-то попались нам гусли, - продолжал рассказывать чертенок, - ну, что ж, потренькали мы на них… пока один играет, у другого ноги сами собою пляшут. Занятно, а пустячок, игрушка. Подобрали и дальше пошли. Видим вот этот меч, до половины в землю сырую всаженный. Тут у нас драка и случилась – кому мечом владеть, кому гуслями. Каждому, вишь ты, меч охота себе забрать.
     - Ежели по справедливости, - подал тут голос Иван-царевич. -  Старший брат имеет право выбирать себе из двух диковинок любую.
     - Тут ты, грешник, попал пальцем в небо, - возразил ему второй чертенок. – Ибо мы – двойняшки. Никто из нас не старше. И что далее?
    - Я не грешник! – насупился Иван-царевич. – Как ты смеешь, чертяка козломордая, обзывать грешником будущего божьего помазанника?
    - Грешник, грешник, - убежденно махнул рукой-лапой с кривыми когтями чертенок. – Все вы грешники в Яви. А ты еще и хам прирожденный. Небось, только родился, так мамку родную обматюкал?
    - Да я тебе!.. – заорал тут Иван-царевич и бросился, было на чертенка с кулаками, но Кощеев удержал его.
   - Несолидно ведешь себя, высочество. Это ж черт, что с него взять? Не стоит он того, чтоб ты об него белы ручки марал.
     Царевич остановился, тяжко дыша от обиды и злобно сверкая глазами.
     - Я вот тут думаю, как бы вас рассудить? – невозмутимо бормотал Кощеев себе под нос.
     - А чего думать? – молвил поостывший царевич. – Видите, у меня лук. Вот я пущу из него две стрелы, а вы, козломордые, за ними бегите. Кто первый из вас сюда мне стрелу принесет – тому меч-кладенец достанется. Кто вторым со стрелой будет – забирает гусли-самогуды. И уже без обид.
     Чертенята нашли это решение справедливым.
    Эти выстрелы получились у Ивана-царевича столь хороши, что стрелы взвились высоко и унеслись неведомо, куда. Чертенята проводили их глазами, затем переглянулись – и только ветром рвануло, как они умчалисьвслед за стрелами. Иван Кощеев и будущий помазанник божий остались посреди чащи одни.
     - Что, Ивашка, зеваешь? – молвил Иван-царевич. – Забираем диковинки и идем дальше. Наши они таперича.
     - Нехорошо как-то, вроде, - смущался Кощеев. – Чужое берем-то.
     - А нам, царям, всё дозволено, - хмыкнул Иван-царевич. – Да ведь бесы – враги рода человечьего – только и норовят над нами, человецами, поглумиться, насмеяться. Что ж худого, ежели мы их разок обманем? Бери гусли, говорю тебе! А уж я, так и быть, согласен на меч.
    - Да, да… - пробормотал Кощеев нерешительно, но гусли взял и сунул подмышку. Иван-царевич схватил меч-кладенец, как ребенок хватает яркую игрушку. Глаза его отразили отблески не обжигающего огненного клинка.
    - Ух ты, увесистый! – поделился он с приятелем. – Этаким мечом, наверно, что хочешь перерубить можно. И самого Кощея зарубить немудрено.
    - Он бессмертный, - напомнил царевичу Иван Кощеев.
    - А кто его знает, - сызнова хмыкнул царевич. – На каждого свой угомон найдется. Может, и у Кощея смерть где-то есть. Может, вот сейчас я держу её в руках.
    Они выбрались из чащи, перед тем покликав птицу Гамаюн и там, но опять напрасно; и вновь шли, не имея никакого представления, куда именно надо идти. Эта неопределенность бесила Ивана Кощеева. Надеясь хоть как-то что-нибудь прояснить, он набрал в мобильнике номер Маши.
    В трубке долго трещали помехи, но вдруг раздался обычный приглушенный голос Кощеевой невесты: «Алло! Кто это?» - спрашивала она.
    Ну, конечно. Сим-карту-то Иван взял из дому другую, не свою обычную.
    - Маша, это я, Иван, - проговорил он быстро. – Скажи мне, где ты находишься? Что это за город, село?..
    - Вань, ты с нового номера звонишь? – спрашивала она ни к селу, ни к городу.
    - Да, да, с нового. Ты где теперь живешь?
    Но она, может из-за продолжавшихся помех, не расслышала, и всё спрашивала, какой у Вани теперь сотовый оператор?
    - Плевать на оператора! – горячился Иван. – Где ты сейчас? Как называется город, область?
   «Пшшш-пшшш!..» - ответила трубка.
   - Ты это… Смотри, не давай мой этот номер никому, - поспешил прибавить Иван. – Не то беда случится.
      Но трубка только вновь затрещала, и связь оборвалась. Попытки набрать Машу еще раз ни к чему не привели.
     - Твоя шарманка – оказывается, бесовская штука! – немедленно заинтересовался  мобильником Иван-царевич. – Она помогает тебе с твоей девкой через великие версты балакать…
     - Не с девкой, - бросил Кощеев раздраженно. – А с Машей. И она ведь мама уже один раз.
     Ивану-царевичу на всё это было плевать. Его интересовало сейчас совершенно другое.
     - Я ведь так и думал, Ивашка, что ты какой-то там хитроумный волхв, - трындел царевич. – прозвище твое мерзкое – Кощеев – ой, неспроста! Кощею ты служишь, вестимо. Коляска еще эта твоя, немецкая… И ноги – то не служили, а то вдруг пошли… Вот, захочу – так и отниму у тебя твою волшебную шарманку. Чтоб не задавался. Буду по ней с Ленкой разговаривать.
     Кощеев устало принялся втолковывать ему, что телефон – никакое не волшебство, а самая обыкновенная техника из будущего, что Алену-лягушку с его помощью не вызвать, ибо у ней нет такого же прибора; наконец, что Кощею Иван и не думал никогда служить. А если царевич и дальше станет вредничать и придираться к ерунде, то он, Иван Кощеев, хоть сейчас покинет такого сомнительного друга – и броди тогда, божий помазанник, один, где знаешь.
     То ли царевич попросту забоялся остаться один, то ли в нем проклюнулся разум, - он все же, постепенно успокоился и зарекся в дальнейшем подозревать Кощеева в страшных грехах.
     Их путь куда-то или никуда, всё продолжался. Оба устали. Огненный меч, прежде так нравившийся Ивану-царевичу, постепенно начал всё сильнее его тяготить.
     - Ты, Ивашка – подлый человечишка, помнится, собирался стать моим оруженосцем, - заявил помазанник божий.
     - Не собирался… - пробормотал Кощеев, но услышан опять не был.
     - А раз так, - продолжал царевич, тогда возьми-ка мой меч; не то притомил он меня зело. Будешь нести, пока враг нам не встретится. А там – вернешь мне – богатырю.
     Машин заступник, крайне нехотя, взял меч, взвесил его в руке и остался в целом доволен. Рукоять в ладони лежала удобно, плечо клинок оттягивал не очень. Впрочем, это ведь только первое время – уныло подумал Кощеев. А потаскай-ка такую махину километров, скажем, сто? Уф…
     Они опять остановились, чтобы передохнуть и оглядеться – не вылетит ли откуда небывалая птица с девичьей головой?
     - А вон у того  дерева из-под кроны злая харя прямо на нас пялится, - молвил вдруг Иван-царевич, указав перстом.
     - Э! – махнул рукой Кощеев. – У страха глаза велики.
    Но приглядевшись, он тоже подумал: действительно, похоже, как будто в дереве вырезано кем-то (или самой природой?) большое хмурое лицо. А дупло напоминает разинутый рот.
     - И вон там, тоже так, и там… - указывал царевич вокруг. Кощеев вертел головой.
     Вдруг одно из дерев, на какие указывал царевич, качнулось и сделало шаг вперед. Теперь уже злые глаза, горбатый нос и рот с оскаленными деревянными зубами видны были на нем отчетливо, и пасть дерева извергала грозный утробный рык.
    Оба наших богатыря коротко охнули. Вслед за одним деревом, к ним шагнуло и второе, третье, четвертое. Страшные рожи деревьев рычали, на парней сыпались удары тяжелых ветвей.
    Растерянный, терпя отчаянную боль от сыпавшихся на него градом тяжких ударов  увесистых ветвей, Иван Кощеев почувствовал, что его царское высочество судорожно вырывает меч из его руки. Особо сопротивляться он не мог да и не собирался. Дальше Кощеев увидел, как огненный клинок сверкнул среди оживших стволов и сучьев пару раз; потом под нарастающий громкий рык нашего героя шарахнуло чем-то по голове настолько сильно, что всё вокруг погасло, и мир пропал…
    Когда Иван Кощеев очнулся, ему было холодно, мокро и очень зелено перед глазами. Он повернулся на живот и приподнялся на локтях. Так обнаружил, что лежит в каких-то развесистых кустах – похоже, его отбросило туда одно из оживших деревьев, а затем – либо потеряло из виду, либо не захотело добивать… В теле чувствовалась боль и ломота. Досталось же ему на орехи!
     «Смогу ли я теперь встать?» - мелькнула у него мысль, близкая к панической.
    Тряся головой, чтобы одолеть дурноту, он встал для начала на четвереньки. Оглядевшись, увидел близко от себя гнилой пенек и, опираясь на него, поднялся на ноги. Ничего, не качает. Держат лытки!
    Иван сделал словно заново один шаг, другой… Вспомнил, что совсем недавно ему грозила смерть… А может, всё еще грозит? Пригнулся к кустам.
     Но тишина была нерушима, и он решился выйти из убежища. И первое, что увидел Кощеев – метрах  в десяти от того места, куда его зашвырнуло, лежал лицом вниз, растянувшись во весь рост, будущий  самодержец всероссийский Иоанн Алексиевич Романов. То есть, бывший будущий самодержец. Ибо он был мертв.
    Последнее Кощеев сумел определить, не без гадливости ощупав убиенного помазанника и не найдя у него ни пульса, ни дыхания. Лик царевича успел посинеть, черты сделались острыми, угловатыми. Правая рука сжимала меч-кладенец мертвой хваткой.
    Иван стоял над трупом Иоанна задумчивый и потрясенный. Мертвого человека он видел второй раз в жизни. Первой была его бабушка.
    Значит, вот как Кощей расправляется с супостатами – раз – и всё! Задавил Иоанна, что твоего таракана. И со мной, глядишь, так же поступит, я и пикнуть не успею… или успею?..
    Что вообще почувствовал Иван-царевич, когда кто-то из древолюдей в единый миг вышиб из него душу? И сколько длился для царевича сейединый миг?
    Иван вспомнил дружественный тон голоса Кощея, бывало, говорившего с ним по телефону. И, вроде, даже уважение проявлял к нему Кощей. А на деле-то, скорее всего, относился к Ивану, как к мухе назойливой. И еще вспомнилась Кощееву телепередача про код смерти заключенный в фамилии… Иван даже поежился.
    У него мелькнула мысль, что погибшего приятеля следовало бы похоронить, но он не смог этого сделать. Любое прикосновение к трупу вызывало у него чувство жесточайшего омерзения. Однако он понимал, что меч-кладенец у погибшего забрать необходимо – как иначе сражаться с Кощеем, не имея оружия? С огромным трудом разжав мертвую руку, он выпростал рукоять и взял меч. Из-за отсутствия ножен, его так и придется тащить в руках всю дорогу…
     Уходя, Иван еще раз виновато оглянулся на покойника. Нехорошо же оставлять его здесь неприбранным; тем более – он царских кровей… Но рыть здесь большую яму и тащить к этой яме труп… Нет, Иван еще никогда не проделывал такой работы, не приходилось ему. Конечно, всё когда-то приходится делать в первый раз…
     Такие обрывочные мысли носились в голове Кощеева. Между тем, последнее, что он увидел у трупа Иоанна – это уже кружившие вокруг тела два больших черных ворона. Ох, они сейчас станут выклевывать царевичу глаза…
     На это уж смотреть Иван не стал, а скрылся в чаще так скоро, как только смог.

* * *

    - Феденька, ты не устал?
    Ворона-Агафья участливо взирала на своего супруга ворона-Федора, слегка склонив свою птичью голову вбок.
    Всего один месяц птичьей жизни дался Федору-царевичу очень тяжко. Долго и далеко, высоко летать у него не хватало силушек. Сказывалась лютая болесть – цинга, мучившая царевича с младенчества. Скудная птичья кормежка не шла ему особо впрок, да и воротил он нос от помоечных яств. Промозглая же осенняя погода вконец доканывала Федора-царевича. Чтоб как-то его обогреть, Агафья-ворона затеялась, было, вить гнездо, но тут прочие птицы-сородичи подняли её на смех: «Ты еще, на осень-то глядя, яйцо снеси, оглашенная!» А Феде с каждым днем делалось всё паршивее.
    - Нет, не устал я, - ответил он деланно-бодро. – Ведь  долетел же я – было дело! – на  вороновых крыльях и в греки, и в варяги, и тебя отыскал.
    - Но тогда с тобой было крепкое плечо Кощея, который вдыхал в тебя силы, - напомнила Агафья. – А ведь не сподобился он, чертяка, или этот его всезнающий невидимый друг, выгнать из тебя проклятущую болесть… Небось, ему и возни-то было – всего ничего, только щелкнуть перстами да молвить…
     - Полно, жена, грешить на Кощея, - одернул еще Федор, хрипя от измождения. – Кто знает, что отдает он, отрывает от себя, вселяя здравие в других, а то и оживляя мертвых? Может, куски собственной души?.. Да, ныне его рядом со мною нет, но есть ты. Ты – лучше, я с тобою огромную силу чую.
    Возле них плавно приземлился старый большой ворон в помятом оперении, с угрюмым взглядом, и жалостливо посмотрел на страдающего Федора.
    - Мяса тебе надо больше есть, сын мой, мяса, - прокаркал старик поучительно. – Тогда и сила будет.
    - Где ж здесь мяса-то доброго взять? – тут же возразила старцу Агафья, любившая поспорить. – Мертвячиной питаться мы брезгуем. Зараза от неё одна, еще новые болести.
    - Это от палой, больной мертвячины зараза, - покачал головой старый ворон. – А если ты отведаешь мяса убитого в бою богатыря – сила его перейдет к тебе, и здоровье, которое у него было, да исторгла его смерть наружу…
    - Еще не хватало – человечину жрать! – взъярился теперь Федор. – Да никогда такого не будет! Что я – зверь, что ли?..
    Тут он осекся.
    - Не зверь ты, конечно, - трескуче хохотнул старый ворон. – Ты – птица. Но глупая птица. Деды твои и прадеды по сто годов живали, богатырским мясом лечась. А ты – чистоплюй какой-то. Того не ешь, сего не жрешь… Сам себя в клетку загнал и на волю не хочешь. Ну и подыхай тогда, а жена твоя другого найдет.
     Федор примолк. Чтобы возразить на сию тираду, потребно было рассказать старику-ворону о своем человечьем происхождении, а Федор не хотел сего, да и от обострения цинги у него мутилось в голове.
      - Убитого-то богатыря, поди, и за сто верст окрест не сыщешь, - вставила свое словцо Агафья.
     - Отчего же? – каркнул старик. – Я недалече видел свеже убиенного какой-то нежитью парня молодого – высокого и статного. Не остыл он еще, вроде, даже. Взлететь да опуститься – вот и он будет. Хотите, покажу? Поклюете хоть досыта, горе-умники.
    Он неторопливо поднялся на крыло. Агафья немного нерешительно последовала за ним. Федор тяжело, еле-еле держась в воздухе, потащился за Агафьей.
     Вскоре они долетели до того самого места, где, распластавшись, возлежал упокоившийся Иван-царевич. Старый ворон и Агафья уселись мертвецу на ноги. Федор примостился возле лица и тотчас узнал брата. И пришел в отчаяние.
     - Господи, Боже мой! – прокаркал он с ужасом. – Кто же тебя убил, братуха? И зачем ты искал в этих дебрях смерти своей?!
    - Это твой брат? – ужас Федора немедленно передался и Агафье.
    - Да, мой родной брат, Иоанн! – возопил Федор и заметался над трупом и над всей полянкой. – Что же теперь делать? Его надо спасти!.. оживить!.. летим, скорее… летим… к Кощею! Он спасет Иванушку!
    - Плач и вопли недостойны самца, - кратко заметил старик-ворон и задумчиво клюнул Ивана-царевича в мертвую икру.
    - Я вот тебе задам жару, только попробуй есть Ивана! – разъяренный Федор этаким петухом налетал на старика. Тот не стал воевать, лишь понимающе качнул головой, взлетел с трупа и сел на ореховый куст.
     - Летим, скорей, к Кощею, Агафья! – не унимался Федор. – Он должен Ванюшку нашего оживить.
     - Кощей – далеко. Даже, если мы и не заплутаем, летя к нему, твой брат здесь уже сгниет, пока мы обернемся, а скорее – его кто-нибудь да сожрет, - прокаркала Агафья. – Не мечись, Феденька. Просто, надо лететь ближе. Помнишь ту болотную ведьму в избушке? Может, она пособит? 
    Агафья говорила о Кикиморе. Да, Федор-царевич помнил её.
    Позабыв  свою немочь, напрягая все оставшиеся силы, Федор полетел разыскивать Кощееву тетку, и Агафья, конечно, последовала за ним. В воздухе все пути-дорожки прямые, посему долго плутать им не пришлось. Впрочем, когда они долетели, Федор уже заметно отстал от супруги, и на окошко избушки Агафья уселась первая, задолбив по нему клювом. Тут притащился и Федор, задыхаясь от натуги. Кикимора услышала стук и отворила окошко.
    - Ах вы, мои сердешные! Что у вас стряслось? – запричитала она; но вороны в ответ лишь каркали по-птичьи и таращили на старуху глаза. Сообразив, в чем её  оплошка, Кикимора хлопнула себя ладонью по лбу и защебетала с гостями на языке птиц и зверей. Перестроивши свою речь и слух на такую волну, она уже без особого труда разобрала, что они толкуют ей о бесславной гибели Ивана-царевича. Поохав и поахав, Кикимора, однако же, попыталась их утешить:
    - Есть у меня в запасе живая и мертвая вода. Смогу я твоему братцу, Федя, помочь, коли Бог на это попустит…
     - А может быть, вы и нас расколдовать обратно в людское обличье сумеете? – спросила её Агафья, которая могла думать, в отличие от Федора, не только о погибшем Иване-царевиче.
     Кикимора сказала, что любое заклятие способен снять лишь тот, кто его наложил. Однако можно хоть сейчас же связаться с Кощеем через волшебное зеркальце и попросить его расколдовать их. Вороны радостно закивали головами, и Кикимора принялась вызывать Кощея. Яблочко покаталось по блюдечку, и дно посудины сразу осветилось. Но оттуда на Кикимору и Федора с Агафьей глядели, улыбаясь, две молодые женщины – Маша и Алена.
    - Здравствуй, тетенька, - быстро проговорила более шустрая Алена. – А папка улетел куда-то вместе со Шматом-Разумом, но куда – не сказался. А мы вот тут мышака в клетке завели. Подкармливаем…
     - Твоего мужа кто-то в лесной чащобе убил, - сообщила Алене Кикимора, но, видя, как девушки с ужасом переглядываются, поспешила их утешить, - погодите пугаться. Я попытаюсь его воскресить живой и мертвой водою, если только Бог того возжелает. А уж ежели нет – не обессудь…
     Кикимора прервала связь и обратилась к воронам.
     - Сейчас я наполню из кадок два пузырька водою – живой и мертвою. Вы же берите те пузырьки и стремглав летите назад. Разбейте над Иваном с молитвою сначала мертвую воду, затем живую и окропите его тело. А дальше будет по велению Божию.
     Кроме этого она позволила Федору-царевичу самому испить живой воды. Ему в образе ворона волшебной влаги потребовался самый чуток, а сила его выросла, и злая болесть приотпустила добра  молодца.
     - Хорошо-то как! – прокаркал он, стремглав взлетая к потолку, словно птенец, только что научившийся летать.
    Однако терять время было негоже, и они немедля помчались назад, к мертвому брату и деверю, неся в клювах спасительную воду.
     Когда они прилетели, на Ивана уже было страшно смотреть. Выклеванные глазницы его зияли черной, запекшейся кровью, вперемежку со слизью; из боков было вырвано дикими зверями три здоровенных куска плоти.
     Вознеся к небесам горячую молитву по-гречески, Агафья окропила деверя мертвой водой. С сомнением глядела она на тело, кружась низко над ним и задевая его крылами; однако страшные раны стали затягиваться и исчезать. Спустя какие-то минуты мертвый Иван-царевич был цел и невредим.
    - Всевышний его исцелил, стало быть, он и оживит! – радостно прокаркал Федор-ворон, разбивая над братом второй пузырек, тоже с жаркой молитвою, но уже по-русски.
    Иван-царевич глубоко вздохнул, затем сладко зевнул, потянулся и открыл глаза.
     - Уф! Мать честна!.. Это что ж я – прямо на поляне задремал? – воскликнул он. – Эка, не зря гутарят, что спится в лесу-то. А где Ивашка – подлый человечишка? – Иван-царевич растерянно озирался.
     - И век бы ты проспал, братуха, кабы не мы с Агафьею да не Кикимора, - прокаркал Федор-ворон, усаживаясь Ивану на плечо. Но брат, конечно, не понял его, говорившего по-птичьи.
    - Сбежал и меч-кладенец уволок! – сердился той порою спасенный будущий божий помазанник. – Ну, Ивашка, ну, погоди! Догоню – башку тебе снесу!

* * *
    Следующую ночь грустный Иван Кощеев провел в большом дупле невысокого, но толстенного, в четыре обхвата, дуба. Дупло было расположено достаточно низко, чтоб Иван смог туда забраться. В нём сладко и пряно пахло гнилью, было несколько сыровато, но он укутался в теплую куртку. Все же, не на голой земле и не на сырой траве – а ведь там еще роса поутру бывает…
    Сон не шел к нашему герою. Стоило ему лишь чуть задремать, как тотчас начинал сниться долговязый, нагловатый царевич Иоанн, сам спящий мертвым сном где-то там, в глубине леса, и бормочущий во сне: «Эх, Ивашка! Покинул ты меня, а кабы не я, так ты бы и не додумался на свои резвы ножки подняться. Так бы и таскался на своем тарантасе. И не совестно тебе предо мною?»
     Кощеев пробудился, помотал головою, свернулся почти в клубок, подобно коту, и попытался заснуть сызнова. Теперь ему привиделось, что лежит он дома, на кровати, а к нему пришел Стасик Птицын и просит опять записать Цоя на флешку.
     «Я ж тебе вчера записывал», - хотел отпереться Иван.
     «Да я стер, а сегодня подумал – зря стер. Запиши еще раз», - упрашивал Стасик».
     «Эх, раз, да еще раз, да еще много-много раз… - прохрипел недовольный Иван, подражая голосу Высоцкого. – Надоел ты. Зайди в другой раз. Спать хочу».
    «Ванька, будь человеком! Вспомни, как я вам в баню воду таскал. Колодец в огороде. По десять раз обернуться приходилось, - убеждал его Птицын. – А теперь вам воду провели, и я стал не нужен, да?..»
     Тут Кощеев понял, что Стасик смотрит на него глазами Ивана-царевича.
     Сон вновь прервался. Снаружи дупла послышалось громкое уханье филина.
     Желая отвлечься и успокоить нервы, Кощеев нажал клавишу на телефоне, включив музыку. Дремлющий лес огласился песней того же Владимира Семёновича:

    Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
    Он всегда говорил про другое,
    Он мне спать не давал – он с восходом вставал,
    А вчера не вернулся из боя.

    «Что-то не то, - смекнул Иван. – Этак я отвлечься не сумею».
    Он включил другую песню из той же папки.

    И когда рядом рухнет израненный друг,
    И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
    И когда ты без кожи останешься вдруг,
    Оттого, что убили его – не тебя.

    …Испытай, завладев еще теплым мечом
    И доспехи надев – что почем, что почем…

    - Да твою ж мать!.. – выругался Иван и выключил проигрыватель. Совесть мучила его даже из телефона.
     Тут откуда-то сверху в дупло заглянула чья-то голова и спросила:
     - Эй! Кто тут шумит, сна-покоя меня лишает?
    Голос был звонкий и приятный – женский. В свете телефонного же фонарика Иван разглядел, что и голова, заглянувшая в дупло, принадлежит женщине, и даже весьма привлекательной. Только шея, на которой сия красивая голова держалась, была вся покрыта белым оперением.
    - Здравствуйте, - молвил Иван. – Вы кто?
   - Я – вещая птица Гамаюн. – ответила ему голова. – Отдыхаю после трудов праведных, а ты мешаешь.

Глава двенадцатая

    Требовательные и строгие, лучистые карие глаза Насти Царевой смотрели на Григория разочарованно.
    -  Как же так-то, Иванушка? – вопрошала она, словно нянечка – описавшегося детсадовца. – Опять облом? А я-то уж грешным делом думала, что у тебя этой проблемы больше не будет.
Лже-Иван не в силах был взирать на Настю прямо – смотрел в пол и растерянно царапал кончиком пальца покрывало. Он лежал на кровати, а Настя уже сидела рядом с ним, поправляя свою помявшуюся прическу.
    Только что у них произошла очередная попытка близости. И опять безрезультатно.
    Такая неудача происходила между ними уже, конечно, не в первый раз и не во второй, и не в двадцать пятый. Правда, Насте было невдомек, что до этого с ней не удавалось слиться в экстазе именно Ивану Кощееву, а сейчас с ней был всего лишь его внутренний человек, его второе «я».
     - А с Алиской-то у тебя ведь всё получалось, - напомнила Настя. – И я думала, что, раз она тебя всему  обучила, так ты теперь и со мной сможешь быть мужчиной.
    - Я тоже на это надеялся, - пробурчал лже-Иван, и уши его покраснели. – Но надеялся очень робко. Почти совсем не верил.
    - Значит, я не волную тебя, как женщина? – сделала вывод Настя.
    - П-понимаешь, я бы очень этого хотел, именно с тобой, - лепетал лже-Иван. – Но н-никак не выходит. Значит, н-не волнуешь. П-против правды не попрешь… - от стыда он даже стал заикаться.
    - А Машка твоя несчастная – волновала? – спросила Настя, и в голосе у нее появились железные нотки.
   - Не знаю, - пожал плечами лже-Иван. – Как можно утверждать, если я не пробовал с нею.
    - Ну, Алиска-то тебя волновала – это уж точно, - заключила Настя.
    - Да, - подтвердил лже-Иван совсем тихо.
    - И что же теперь ты будешь делать? – спросила Настя крайне неравнодушным тоном.
     - Не знаю, - лже-Иван все так же водил пальцем по покрывалу.
     Так начался первый день самостоятельного пребывания Григория в семье Кощеевых.
    В комнату Ивана, в которой обитала сейчас несчастливая парочка, заглянул сдобренный «огненной водою» Матвей Петрович.
    - Эй, м-молодежь, - произнес он, сам заикаясь от собственной пьяни. – Вы бы хоть пошли, почавкали чего-нибудь. С утра-то кушать положено.
     Настя ответила ему, мол, да-да, сейчас же придем, и велела Григорию (которого она принимала за Ивана) держаться за её талию. Так, сама двигаясь при этом вперед спиной, она и раньше пыталась водить Кощеева буквально всюду– и по квартире, дома и в гостях, и по двору, и кое-где – по улице. Настя считала, что такой вид тренировки Ивана должен повышать её престиж в глазах Евдокии Петровны. Сам Иван от этого способа ходьбы был не то, чтобы в восторге, а Григорий в этот раз и вовсе заартачился.
    - Мы за пороги станем запинаться и где-нибудь обязательно упадем, - заявил он.
     - Ну, вот еще! – возмутилась Настя. – Сто раз ходили – не падали, а тут вдруг упадем…
     Она решительно положила руки лже-Ивана к себе на талию, и парочка двинулась в кухню: он – вперед лицом, но вынужденный смотреть исключительно на Настю; она – вперед спиной. Таким тянитолкаемим предстояло миновать до кухни целых три порога. Вот первый – между двумя комнатами – остался позади.
    - Видишь, зайчишка, - сказала Настя, смеясь. – Ходим легко, как в старые, добрые времена…
     Она еще не окончила эту фразу, как на их пути подвернулся второй порог, и лже-Иван испуганно охнул и пошатнулся, колыхнув при этом и Настю.
    - Говорю же, что упадем! – недовольно зацедил он сквозь зубы.
    - Но ведь не упали же, - возразила упрямая Настя. – Ты сегодня паникер какой-то! Сконцентрируй мысли на чем-нибудь хорошем.
    Они пересекли между тем прихожую и ступили на порог в кухню. А в ней, у стола, перед окном восседал, сгорбившись, опустив голову и поглядывая на весь мир сквозь алкогольную дымку, Матвей Петрович.
    - Ну-ну, пазганитесь тут еще, на пороге-то… - пробормотал он равнодушно.
    -  А!.. – коротко взвизгнул лже-Иван и действительно, рухнул на спину, запнувшись-таки за порог. Настя едва не свалилась прямо на него, но, к счастью, удержалась на ногах.
    - Ушибся? – засуетилась она.
    Нет, в этот раз Григорий не ушибся и даже не успел толком испугаться. Настя помогла мнимому своему горе-возлюбленному подняться на ноги, убедилась, что он надежно сел на табуретку и больше падать не собирается, и сама села рядом с ним, но прежде налила по чашке чаю ему и себе.
     - Вот что я думаю, - принялась рассуждать она, прихлебывая чай. – Мне очень хочется, чтобы ты, Ваня, был счастлив. А по-настоящему хорошо тебе было только с Алисой… Ты знаешь, кстати, что она Алешку уже успела бросить?
     - Нет, - лже-Иван мотнул головой. – Не знаю.
     - Ну, вот, я тебе сообщаю. И теперь, зная это, ты не должен сидеть, сложа руки. Надо бороться, чтоб Алиска к тебе вернулась.
     - Не, - мнимый Иван вновь мотнул головой. – Ничего не выйдет. Она маме моей не нравится.
     - Мама должна, в конце-то концов, понять, что с Алиской тебе хорошо! – Настя возвысила голос. – Я же поняла это. Ты мне самый родной человек, и я бы хотела всей душой составить твое счастье. Но никак не могу – физиологически не получается, сам видишь, – Настя от волнения сверкала глазами. – А Алиска…
- Какая, на хрен, Алиска? – вдруг, ни с того, ни с сего, рыкнул, оторвав тяжелую голову от столешницы, Матвей Петрович, но тут же вспомнил, - а! Рыжая такая, высокая… ну-ну… пускай приедет, - он ухмыльнулся, зевнул и весьма заинтересованно спросил Настю, все так же, еле ворочая языком: - А тебе-то самой, гостья, что, этот бармалей уже без надобности?
    - А вас не спрашивают! – заявила Настя гордо. – И сами вы – бармалей!
    - Угу, - Матвей Петрович благодушно улыбнулся и снова уронил голову.
    В кармане мнимого Ивана тихо щелкнул мобильник– пришло сообщение от Гоши Лапникова.
    «А я тут с рыжей виртуальным сексом занимаюсь», - гласила СМСка. Лже-Иван прочитал её вслух для Насти.
    - Видишь? Если будешь терять время, Гоша Алиску себе заберет, - сразу же сделала вывод Настя Царева.
    - Да… как бы… - пробубнил Григорий, сам толком не зная, чего именно он хочет.
    - Чтоб сегодня же вечером Алиске позвонил – и никаких сомнений! – сурово промолвила Настя. – Может, она – твоя судьба, а ты тут тянешь душу, жуешь мочалку!.. Так и совсем упустишь её!
    - Если Алиса – моя судьба, то, что бы я не делал, как бы даже не бегал от неё, а она, всё равно, будет со мной, - забубнил лже-Иван.
     - Под лежачий камень вода не течет, - возразила Настя и продолжала убеждать его. – Звони, пока не поздно. Сейчас тебе очень даже это удобно: мамы дома нет, батя всё время пьяный…
    Сама же Настя, убежденная, что больше здесь не нужна, отправилась навестить свою родственницу. Впрочем, пока она одевалась в прихожей, а Григорий уныло сидел рядом, на стуле, к Кощеевым заглянула соседка со второго этажа.
    - Ой, Настя?! – воскликнула она. – Привет! Ты так давно у Ванечки не была. Соскучились друг по другу?.. А ты уже убегаешь? Что мало погостила?
    - Здравствуйте тетя Зина. Я ненадолго. У меня времени нет, - ответила Настя разом на все её вопросы и скрылась за входной дверью.
    Соседка тетя Зина заглянула в кухню Кощеевых, спросила у дремавшего Матвея Петровича, сможет ли он накормить «Ванечку» обедом, и опять обратилась к мнимому Ивану.
    - А что же ты Настю рано отпустил? Угостил бы, как следует, обедом, тоже.
    - Некогда ей, - ответил Григорий хмуро.
    - Пообниматься-то хоть успели? – соседка издала смешок. – Ах, да, у нее же теперь какой-то новый парень, я и забыла.
 Григорий на это только вздохнул.
    Убедившись, что без обеда он не останется, соседка тоже ушла.
    Следующим визитером к Григорию в этот день оказался не кто иной, как Гоша Лапников. Он, разумеется, тоже не догадался  о произошедшей подмене и общался с Григорием, будто с Иваном.
    - Представляешь, до чего я дошел? До секса по телефону с Алисой Борисовной, - похвастался Гоша.
    - И как? – спросил его Григорий, уколотый ревностью, но не подавший вида.
    - Ерунда вся эта виртуальность, - махнул рукой Гоша. – По-настоящему – совсем другое дело… Значит, ты без мамы пока, на хозяйстве остался?
    - Угу, - кивнул Григорий.
    - Матвей Петрович-то всё бухает на радостях? – спросил Гоша, широко улыбаясь. – Кормит хоть тебя?
    - Кормит, - ответил Григорий невесело.
    - Да? А я вот тут тебе блинов принес. Моя мама напекла, - сказал добрый Гоша и протянул мнимому другу целлофановый пакетик с блинами. – Стасик-то не заходил к тебе?- спросил он вдогонку к блинам.
    - Пока не заходил.
    - Как зайдет – пусть тоже чего-нибудь тебе поесть принесет, скажи ему, - посоветовал Гоша. – Да только он, наверное, об одном себе любимом думать способен… То ему запиши, сё ему перепиши…
    - Настя ко мне сегодня приходила, - сказал вдруг Григорий ни с того, ни с сего.
    - Настя? – осклабился Гоша. – Царева? И что? Успел ты её… того… этого?.. – он хитро подмигнул.
    - Мы с ней больше не любовники, - сказал Григорий серьезно.
    - Слушай! – вдруг еще больше обрадовался Гоша. – А если она тебе больше не нужна – можно, я заберу её себе? А?
    Григорий помрачнел окончательно.
    - Она ведь не кукла, а человек, - ответил он твердо. – Насте самой решать, с кем она будет.
    Поболтав еще немного о футболе и видеоиграх, Гоша тоже ушел.
    День потянулся дальше скучно. Матвей Петрович перебрел из кухни в среднюю комнату, на диван, и дремал теперь там. Григорий похлебал неразогретого супа прямо из кастрюли, съел принесенные Гошей блины и уселся в своей комнате смотреть по Интернету эротику. Ближе к вечеру позвонила Евдокия Петровна, чтобы узнать, все ли в порядке? Она тоже не заметила подмены, а Григорий сказал ей, что всё хорошо, что он – якобы, Иван – сыт и в тепле, что батя – трезвый и печку топит. Это Евдокию Петровну успокоило.
    Мысли же Григория постоянно вертелись вокруг всяких неприличных тем. Приближался вечер, а там и ночь. Что случится, если он возьмет да и позвонит Алисе? Как она отнесется? Ну, конечно, наверное, примет его за Ивана, как и все остальные…

      Одна снежинка – еще не снег, еще не снег,
      Одна дождинка – еще не дождь –

донеслись из телевизора слова старенькой песенки. В голове же Григория слова эти вдруг запрыгали, закувыркались, заплясали, держась за ручки, парами, меняясь одно с другим, вставали вверх тормашками… И в итоге сложилось нечто такое:

     Одна смешинка – еще не смех, еще не смех,
     Одна иголка – еще не ёж.

    Григорий звонко засмеялся над собственной выдумкой, и тут же решил послать Алисе сообщением именно эти строки. Пусть посмеется там. Далее не сомневаясь, он набрал СМС и отправил его подружке.
    Долго ждать ему не пришлось. Телефон щелкнул и выплюнул ответ Алисы – единственную строчку в такт:

    Одна девчонка – еще не секс!

    Тут Григорию настолько сильно захотелось написать Алисе еще что-нибудь, что сдерживаться ему стало совсем невозможно – его «понесло». И пусть Алиса знает, как его к ней тянет, пусть! Только интереснее – как она себя поведет?
    Недолго думая, он дрожащими руками набрал следующие слова:
    «Меня твои СМСки очень заводят» - и отправил, разумеется.
    «Насколько сильно?» - спросила сообщением Алиса.
    «Очень-очень! Я просто улетаю!» - строчил Григорий.
    «Я  тебе сейчас позвоню, - решительно молвила следующая Алисина СМСка. – Готовься».
     Еще минута – и раздался звонок от неё – от Алисы.
     - Привет, мое счастье! – радостно произнесла она. – Такая приятная неожиданность от тебя, если честно…
     Григорий только прорычал что-то утробно, и Алиса поняла, что вот сейчас, уже слыша её голос, он больше не собирается, да и не может сдерживаться…
    Она тут же постаралась сделать свой голос томным, плывущим и принялась рассказывать Григорию (которого приняла-таки за Ивана), как она лежит сейчас в постели и гладит всюду собственное тело… короче говоря, всякие вещи, неподходящие для посторонних лиц. Григорий продолжал рычать и сопеть, и стонать на все лады.  Минут этак через двадцать пиковое наслаждение дистанционно сотрясло их обоих. Алиса на несколько мгновений замолкла, а потом спросила осторожно:
     - Ты там еще жив?
- Уф! – просопел лже-Иван. – Я живее всех живых.
     - Спасибо за такой волшебный вечер, - сказала Алиса, похоже, искренне. – Я, конечно, понимаю, что все это – не более, чем проявление минутной слабости, но все же – спасибо тебе…
    - А если это никакая не минутная слабость? – возразил ей лже-Иван.
    - Понимаю, - Алиса, как обычно, засмеялась. – Это у тебя сила такая.
    - Ты – моя сила! – сказал лже-Иван серьезно и с пафосом.
    - Мамки-то там, рядом с тобой нет, - поняла Алиса.
Лже-Иван объяснил ей, что Евдокия Петровна уехала на три дня.
    - То есть, если я, допустим, завтра приеду, чтобы добавить тебе силы, то послезавтра мамка вернется и выгонит меня по горбу мешалкой, - рассуждала Алиса.
    - Ну, что-то ты о ней слишком уж жестко, - молвил лже-Иван. – Она не такая.
    - Может и не такая. Но меня, все равно, не любит, - Алиса вздохнула.
   
    На следующее утро лже-Ивану надо было на работу. Он встал в восемь часов, умылся и пришел в кухню. Уже совсем рассвело, но Матвей Петрович все еще не гасил света и сидел у кухонного стола, повернувшись к двери, бессильно опустив голову. На столе поблескивала лужица пролитой водки. Почти пустая бутылка была спрятана за ножкой стола, но Григорий её отчетливо там видел.
    - Эх, батя, батя… - вздохнул он, открывая холодильник.
    - Че-го там обыскался? – проикал Матвей Петрович. – По-жрать, так я только к обеду штей наварю. А па-штет, так ты вчера куда-то в сумку весь склал…
    Григорий тотчас вспомнил, кто забрал весь паштет, и вздохнул вторично. Пришлось ему обойтись на завтрак печеньем, которого он съел разом полпачки и запил просто водой из графина. Едва лже-Иван успел зашнуровать кроссовки, как под окном уже загудела служебная машина, а торопливый водитель застучал в дверь.
    - Собираешься? – спросил водитель, на миг заглянув в прихожую. – Не торопись, - и сейчас же снова затворил дверь.
    Лже-Иван принялся не спеша натягивать куртку, защелкивать на ней кнопки, искать шапку где-то наверху…
    - Ты скоро? – водитель Пётр вновь приоткрыл дверь, и добавив: «Не торопись», снова закрыл её. Из этого Григорию стало ясно, что сам Пётр куда-то спешит, притом, изрядно.
    Не теряя более времени, Григорий вылез в коридор и через пару минут был в кабине.
    - Шустро ты сегодня, - одобрил его Пётр. – Глядишь, скоро на работу сам бегать начнешь.
    «Да, - подумал Григорий. – Может, кабы не я, так Ванюшка бы сам давно везде бродил… Но как же без меня то? Куда прикажете меня девать?»
   В кармане у него забренчал телефон.
   - Я выехала к тебе, - радостно сообщила Алиса.
   - Ну, - пробурчал Григорий ничего не выражающим тоном.
   - Что – ну? – не поняла Алиса. – Сижу на вокзале, жду автобуса. Ты рад?
   - Ну, - повторил Григорий все так же.
   - Ты не рад, - заключила Алиса. – Чего-то боишься, как всегда. Но я, всё равно, по тебе ужасно соскучилась. Приеду, «раскодирую» тебя.
    Но голос её тоже погрустнел.
    Всё отведенное для работы время Григорий сегодня провел, играя в компьютерный футбол. Никто практически не мешал ему, не загружал работой. Только один раз отвлекла Рахиль Моисеевна.
    - Ванечка! – молвила она грустно. – Бабушке Зине прошедшей ночью сделалось так плохо, что её перевели наверх, на второй этаж. Сейчас она пришла в себя и зовет тебя, чтобы пообщаться…
    -…А, скорее всего – попрощаться, - дополнила её слова фельдшерица Вера Николаевна, в этот момент зашедшая к ним в кабинет. – Ведь известно, что когда обслуживаемого у нас вдруг переводят наверх – это признак очень, очень нехороший.
    - Мне трудно подняться туда, - пробурчал лже-Иван, не отрываясь от монитора. – Боюсь сверзиться с лестницы.
    - Коля бы помог тебе и подняться, и спуститься, - сказала Рахиль Моисеевна. – Надо бы тебе бабушку Зину-то повидать, Ванечка. Ведь, скорее всего, ей, и правда, недолго осталось мучиться.
    - Ну, что – пойдешь? – Коля Исхаков положил ему дружескую руку на плечо.
    - Не, - лже-Иван помотал головой. – И тебя затруднять не желаю, и ей ничем помочь уже не смогу.
    - В футбол рубиться, конечно, интереснее, - с сарказмом заключил Николай. – Эх… не терял бы ты время попусту. Если нет других заданий, работал бы в Морровинде.
    Коля зачастую отчего-то величал игровой процесс знаменитой РПГ «работой».
    Лже-Иван махнул рукой, и вдруг неожиданно предложил:
   - Лучше заходи ко мне в гости? У меня мама уехала на три дня, так же сижу, скучаю сутками. На ноутбуке моем эта игра есть.
    - Хорошо, - тут же согласился Коля. – Если жена отпустит – дойду до тебя сегодня или завтра.
    «Ой, - немедленно подумал эгоист-Григорий. – А зачем же я ему это предложил?»
    
    Приехав домой, войдя в прихожую, Григорий переменил обувь и всё так же мрачно двинулся в кухню, для чего ему пришлось перешагнуть через «счастливого» Матвея Петровича, лежавшего у самого порога.
    Григорий не без труда вытащил из холодильника кастрюлю с супом, водрузил её на плиту и включил газ, после чего хотел было сесть на табуретку у кухонного стола, рядом с плитой. Но на табуретке, оказывается, сидел, ссутулившись, скрестив руки и тупо глядя в пол… еще один Матвей Петрович!..
    Не ожидавший такого Григорий в первый момент отпрянул назад и чуть сам не свалился навзничь. Но спустя минуту, чуть приглядевшись, он заметил, что второй Матвей Петрович выглядит не совсем обычно, а точнее, весь просвечивает, подобно бесплотному призраку.
    - А! – смекнул Григорий и хлопнул сам себя ладонью по лбу. – Ты ж этот… как тебя?.. Что-то тебя давненько не было видно.
     - Очень я тебе нужен! – пророкотал призрак с табуретки. – И кого ты вообще можешь видеть, Гриша, ежели ты целыми днями сидишь в дальней комнате, мучаешь своего Иванушку и изредка прислушиваешься, как переругиваются за стенкой несчастные Харлампий с Пелагеей?
    - Бедные вы, - вздохнул Григорий, но в голосе его, все равно, слышалось равнодушие. – Мне вас очень жалко… Пусти, Харлампий, меня к столу. Есть хочу.
    - Ничего с тобой не будет, если и подождешь часок-другой, - молвил Харлампий, зевнув. – Скоро встанет мой подопечный, и я его сызнова за вином угоню.
    - Пусти, говорят тебе! – наступал Григорий на Горе Матвея Петровича.
    Харлампий смерил его недружественным взглядом глаз, отсвечивавших красным даже посреди дня, и зарычал тихо:
    - Ты и без того, вон как отъелся! Вовсе и на Горе-то уже не похож – ни дать, ни взять, человечишка.
    - Ну так, мой Иван уговорил меня заместить его здесь, чтобы никто не заметил ничего, пока он по Кощееву царству шарится, - пояснил Григорий.
     - Вона как! – сверкнул глазами Харлампий. – Эк тебе, Горю-то, счастье привалило!
     Тем временем, лежавший без чувств на полу возле порога настоящий Матвей Петрович пошевелился и приподнял свои тяжелые веки. В них сейчас же отразился ужас, и пожилой мужчина жалобно залепетал:
    - Аааа!.. – то был больше стон, нежели крик – кричать он был не в силах от возлияний. – Ванька!.. Слушай сюда!
    - Что, батька? – нагнулся к нему лже-Иван. – Худо  тебе совсем?
    - Оттащи от меня этого вон старика, Ванька! Оттащи скорее! Слышишь?! – хрипел Матвей Петрович, елозя ногами и руками, но не имея возможности ни подняться, ни толком сдвинуться с места.
    - Нет здесь, батька, никакого старика, окромя тебя, - попытался внушить ему Григорий, хотя отчетливо понимал, что Матвей Петрович в пьяном угаре впервые узрел собственное Горе и устрашился.
    - Оттащи его, Ванька, скорее! – умолял подавленный Матвей Петрович и при этом крыл и  мнимого Ваньку, и страшного старика немилосердной матерщиной. – Это же Смерть, слышишь?!.
    - Да нет тут никого, - продолжал убеждать Григорий, а сам мигал Харлампию и махал на него рукой – сгинь, мол, с глаз, поскорее! – Это тебе спьяну кажется, батя.
    Харлампий, с минуту подумав, исчез, по всей видимости, вновь забравшись внутрь Матвея Петровича. Тот сразу вновь обрел силы кое-как двигаться и дал себе труд переползти из кухни в среднюю комнату, и забраться на диван. Григорий похлебал супу, налил себе чаю и намазал булку маслом. Тут дверной звонок коротко брякнул, и в квартиру Кощеевых, как всегда, стремительно ворвался Стасик Птицын.
     - Ванька, привет! Ты чай пьешь? А мне налей тоже, пожалуйста, - протараторил он в своей обычной манере, как из пулемета, и столь же стремительно занял место у кухонного стола.
    Лже-Иван далеко не столь расторопно поднялся со своей табуретки, медленно выудил чашку из настенного шкафа, медленно стал лить в нее чай из заварного чайника…
    - Ванька, а давай не чаю, а кофе, - выпалил Стасик тем временем. – Ты же знаешь – я кофе люблю.
     Лже-Иван все так же медленно вылил из Стасиковой чашки заварку в раковину, насыпал вместо него растворимого кофе и залил кипятком. Стасик быстро положил себе в чашку, по крайней мере, пять ложек сахарного песку и торопливо принялся пить. Лже-Иван пока вернулся к чаю и бутерброду.
    - И мне тоже дай чего-нибудь закусить, - попросил Стасик.
    Лже-Ивану пришлось снова встать и подать ему шоколадных конфет.
    - Нет, не надо, - запротестовал Стасик, едва мнимый его друг успел в очередной раз сесть, – от них зубы болят.
    Тогда лже-Иван подал Стасику пачку печенья, сказав себе, что дальше поминутно вскакивать не намерен. На всякое апчхи не наздравствуешься.
     - У тебя мама-то уехала? – спросил Стасик, хотя еще сам Иван, а после него и лже-Иван уже говорили ему об этом неоднократно. Григорий просто кивнул головой
     «А этот, смотрю, сегодня без своего Горя пришел, - подумал Григорий, глядя как бы мимо Стасика. – Хотя обычно всегда наблюдаю рядом с ним похожего прозрачного чувачка… Где же оно – его Горе? Дома оставил?»
     - Когда вернется-то Евдокия Петровна? – спросил Стасик, уже торопливо обуваясь.
    Лже-Иван размеренно уведомил его, что мама вернется, ориентировочно, завтра к вечеру.
    - Угу, - быстро мукнул Стасик и стремглав вылетел из прихожей, успев на бегу бросить, - ну, пока, Ванька.
     Григорий проследовал привычным маршрутом в комнату Ивана, ставшую теперь на время, его, Григория, комнатой. Навстречу ему тяжело прошлепал враскачку еще немного оклемавшийся отец, и вскоре за Матвеем Петровичем (несомненно, подгоняемым Харлампием) хлопнула входная дверь.
    Григорий включил ноутбук и принялся, было, вновь за виртуальный футбол, как ему позвонила Алиса.
    - Я уже совсем близко, - предупредила она. – Хочешь ты, или не хочешь того, а через часик я тебя обниму.
    - Буду чертовски рад, - слукавил лже-Иван.
    Но вместо радости, на него отчего-то накатила грусть. Да что же это такое, подумал он тоскливо, отчего он так необъяснимо опасается этой девушки? И почему он согласен любить её на расстоянии? И чем она дальше, тем сильнее в нем спорадические, нерегулярные и непрогнозируемые любовные захлесты?
     - Как же тебе не бояться и Алисы, и всего прочего? – услышал он вдруг тихий голосок. – Ведь ты и есть не что иное, как воплощенный Страх.
     Он увидел рядом с собой высокую, худощавую, черноволосую женщину с вытянутым лицом, одетую в облегающее буро-зеленое платье в пол. Женщина была тоже прозрачная и невесомо прикасалась рукой к его плечу.
    - Ты еще кто? – спросил её лже-Иван ворчливо, хотя уже сам догадывался до ответа.
    - Как – кто? – женщина подняла прозрачную бровь. – Я – Грусть Ивана. Еще меня называют Печалью.
    - А! – пробубнил Григорий, кивнув головою. – Да, конечно же.
    - Не доверяешь ты женщинам еще и потому, дружочек, что, почитай, все лиха на свете женскими именами зовутся. К примеру, вот, я – Грусть-Печаль, а еще есть Тоска, Скука, Обида, Потеря, Боль… все же мы – бабы, понимаешь? Да тебе ль того не знать?.. И даже сама госпожа наша…
     -…Смерть… - глухо дополнил Григорий недосказанное Печалью слово.
     - Да-да, - согласилась Печаль. – И Она, тоже – женщина. И один ты у нас – Страх – мужик, вроде…
     - Есть еще и Ужас, - вспомнил Григорий-Страх.
     - Дорастешь ты – вот и станешь Ужасом, - усмехнулась Печаль, как-то по-матерински поцеловав Гришу в маковку.
    Тот выключил футбол и залез в Интернет в поисках каких-нибудь новых песен. 
     Телефон снова подал голос, и на сей раз это был Стасик Птицын.
     - Ванька, я сейчас звонил твоей Алиске, - сообщил он как-то плаксиво. – Она сказала, что к тебе едет.
    - Да, я знаю, - ответил лже-Иван равнодушно.
    - Ты, Ванька, счастливый, - проныл Стасик. – У тебя и Алиска есть, и Настя, и Машка тебя любят. А у меня, наверно, если и будет подружка, то только одна. Такая бледная. С косой.
   - Перестань, - сказал ему лже-Иван отстраненно, погруженный в себя. – Все у тебя еще будет хорошо.
    - Ничего у меня, Ванька, уже не будет, - ответил Стасик мрачно. – Никогда. Кроме подружки-Смерти…
     Он выключил телефон.
     Григорий-Страх и призрачная Печаль многозначительно переглянулись.


     Глава тринадцатая

    Иван Кощеев глядел на пернатую красавицу осовелым от бессонницы взглядом и рассеянно хлопал ресницами. Сказочное существо в свою очередь, с интересом рассматривало Ивана.
    - Вы – птица Гамаюн? – спросил он еще раз, опасаясь, что расслышал неправильно. – А я вас ищу, понимаете ли. Мне  вас нужно кое о чём расспросить.
    В голове его сейчас же мелькнула мысль, что такое обращение к вещей птице выглядит не слишком вежливым. Её разбудили посреди ночи громкими песнями, потревожили, да еще и лезут с расспросами. А ежели она сейчас пошлет Ивана, куда подальше с таким-то подходом?
    Но птица Гамаюн сама пристально смотрела на Ивана большими, синими  девчачьми глазами, слегка склоняя свою красивую голову, то влево, то вправо. Судя по всему, она намерена была его выслушать.
    - Вы п-простите меня, что я в-вас раз-будил, - продолжил Иван, запинаясь от накатывавшего волнения. – Но мне говорили, б-будто в-вы спите д-днем.
    - Ну и что? – спросила птица холодным тоном, продолжая сверлить его глазами. – А ты днем никогда не спишь?
    - Сплю, - сказал Иван. – Если ночью плохо высыпаюсь.
    - Так же и я, - птица Гамаюн коротко кивнула, насколько позволяла маленькая птичья шея. – Проще говоря, я сплю всегда, когда хочу спать.
    Ивану явственно показалось, что её звонкий и приятный голос он уже слыхивал и неоднократно. И даже частенько. Что ли в каких-нибудь рекламных роликах?
    Вещая птица не бранила его, и улетать мгновенно, похоже, не собиралась. Это придало Ивану смелости. Впрочем, вежливым, осторожным и последовательным быть ему, все-таки, стоило.
     - Я еще слышал от людей, - сказал он с уважением, - что вы очень умны.
     - Ну, - вещая птица продолжала слегка дергано вертеть головой, как самая обыкновенная пичуга. – И что?
     Холодные же и острые очи её все больше походили на глаза профессионального разведчика, напавшего на след вражеского агента.
    - Говорят, будто вы всё на свете знаете, - закончил свою мысль Иван.
    - Всё на свете знают только Там, - вещая птица задрала голову вверх, как бы указывая на небо.
    - Так говорят, - что вы – Оттуда, - настаивал Иван.
    - Нет, - покачала она головой. – Я живу на земле. Там, в Раю, обитает лишь певчая птица Алконост.
    - Но вы тоже знаете многое? – Иван не унимался.
    - Как сказать?.. Есть существа… и даже люди, по сравнению с ученостью каковых, мои знания смехотворны, - поскромничала птица.
    - Но на один мой вопрос вы можете ответить? – Ивану стало надоедать ходить вокруг да около.
    - Хоть на два, - безразлично махнула крылом птица.
     - Я хотел у вас разузнать, где живет… - начал Иван, но пернатая собеседница, зевнув, тут же его перебила:
     - И не только на два вопроса, но и много более, могу ответить тебе не одна я, а любой человек, или всякое существо, каковое в силах понять твой язык и что-либо знает…
    - Мммм… - у Ивана от досады, вызванной болтливостью птицы, засосало под ложечкой. – Скажите, пожалуйста, известно ли вам, где…
    - …А могу и не ответить, - снова перебила его птица. – И ни на два, ни даже на один твой вопрос, равно, как и любое другое существо, а также человек, ибо знания мои, а равно и их могут быть и недостаточны для…
     - Вы не подскажете мне, где живет Кощей Бессмертный и как скорее к нему попасть? – выпалил Иван почти скороговоркой. Его изрядно утомило это пустозвонство, и даже стало клонить в сон.
     В отточенном взгляде вещей птицы отразилось разочарование.
     - У!.. – произнесла она. – А я думала, вам, Иван Матвеевич, больше интересно, кто убил друга вашего, Иоанна Алексеевича, наследника престола Российского…
     - До этого я и сам без труда догадался, - молвил Иван. – Это сделал Кощей, конечно.
    - А? Э!.. – разговорчивая птица продолжила перечислять гласные буквы русской азбуки. – Так, да не так, молодой человек. Он – да не он…
    - А как это? -  немного заинтересовался Иван.
    - Много лет назад, - начала рассказывать птица. – Некий жестокий колдун-злодей, озлившись на целый город, заколдовал всех его жителей… И! Я вижу, вам не нравится неопределенность имен! Хорошо, будем именовать всех, как они есть. Если вам так угодно, я скажу, что это был Кощей Бессмертный… - (Иван кивнул), - Итак, он превратил всех горожан в ходячие деревья. А горожан тех было, не много, не мало, а несколько тысяч. Каждый житель города стал деревом, вышиною, самое малое в полторы сажени. Они могли говорить и ходить, размахивая ветвями вместо рук. Но делать уже ничего не могли, и слова давались им все хуже, труднее. В городе пропали все дома и строения, окромя княжеского замка, да и тот опустел. И вот, прошло тому уже более сорока годов, а ходячие деревья все слоняются по лесам да долам, все позабыли про них, или страшатся их; никто не желает помочь, расколдовать несчастных… А вы с Иоанном просто очень близко подошли к тому месту, где был одеревенелый город – и нарвались на древолюдей.
     - А зачем же им было кидаться убивать нас? – спросил Иван. – Нельзя было просто поприветствовать нас, или даже попросить о помощи?
    - Они всё больше дичают, - пояснила птица. – Пройдет еще несколько лет, и они станут обычными бессловесными, ничего не понимающими ходячими растениями. И никто не сбирается им помочь…
     - Я бы помог, - незамедлительно отважился Иван, и тут же оговорился: - Но кто без меня спасет Машу?
    - Вот, и каждый так говорит, - пригорюнилась птица. – Что ж, ладно. До Кощеева замка осталось не столь уж далеко. Иди по этой вот тропочке на запад три версты, - (Иван выглянул из дупла и смотрел при свете восходящего солнца, куда птица указывала крылом). – Дойдешь до болота, переправишься через него – гляди, не утони! А за болотом менее одной версты на север – уже и замок врага твоего покажется.
     И не дожидаясь  благодарности, вещая птица взмыла вверх, плавно развернулась на мягких, пушистых крыльях, и очень быстро улетела куда-то к югу.
    Иван с грустью посмотрел вниз. Сейчас дерево, в дупле которого он угнездился, казалось ему выше, чем вчера поздним вечером, когда он сюда забирался. Слезать ему, даже временно освобожденному от Страха, было боязно. Кругом не было видно ни единой человечьей души…
    Впрочем, одна-то душа, вполне возможно, витает где-то здесь – вспомнил он. Душа царственного приятеля – Иоанна Алексеевича… Да что мне в том – её ведь тоже теперь не увидишь, кроме, как во сне. Э-эх!..
    Он сполз вниз по стволу – не без проблем, медленно, осторожно. Сердце снова билось быстро – словно там, внутри, опять сидел зануда-Григорий. Но быстро успокоилось, когда под ногами почувствовалась мягкая почва. Иван сел на пенек, раскрыл пакет с провизией. Хлеба и паштета оставалось совсем мало. Впрочем, можно набрать грибов и поджарить их на костре. Спички есть, хвороста наломаю. Четыре версты – не так и много. Дотяну.
    Здоровому человеку для того, чтобы преодолеть расстояние до болота, понадобилось бы около часа. Непривычным ногам Ивана не хватило и трех часов. До болота он дотащился ближе к полудню, усталый, снова проголодавшийся и павший духом. Он не забыл где-то в лесу выломать жердь подлиннее – без нее через болото вообще не перейдешь. Грибов Иван тоже набрал – отличных, крепких боровиков – но разводил костер столь неумело, что едва не подпалил сам себя, а затем, вместо того, чтобы изжарить грибы на прутике, обуглил их так, что есть было невозможно. Всё это объяснялось тем, что житейского опыта у великовозрастного парня, буквально, кот наплакал.
      Унылый вид расстилавшегося впереди обширного пространства, покрытого зеленоватой жижей и бурыми кочками, заросшими травой и голыми, оптимизма нашему герою не прибавил. Вот через эту шнягу надо топать, местами – по пояс в воде, иле и ряске, щупая жердью дно, чтоб не провалиться… Еще и бродней нет – на Иване были обуты небольшие утепленные байковой тканью с начесом ботинки, которые он использовал дома для прогулок по двору и поездок на работу осенью и зимой. Начерпают они полные холоднющей, грязной воды… Да ладно – ботинки! – но ведь Иван промокнет весь, насквозь, до пояса и выше… бррр!.. А на сколько верст тянется болото, интересно? А каждая верста – это больше километра…
     Тут приунывший Иван услышал звучный плеск, потом еще один, и увидел, что на него пристально смотрят прекрасные девичьи зеленые глаза. Этот взгляд принадлежал существу, в точности похожему на красавицу-девушку, но имевшему вместо ног толстый, зеленоватый, блестящий рыбий хвост, напоминавший щучий. В черных волосах русалки густо торчали застрявшие водоросли. Она купалась в небольшом «окошке» прозрачной, чистой воды, плескаясь и хихикая.
     Но теперь русалка уставилась на Ивана, и глядела, не мигая, как рыба. Смех её стаял в загадочную улыбку Джоконды.
     - Что смотришь? – спросил Иван уныло. – Не нравлюсь?
     Улыбка Джоконды сделалась чуть шире.
     - И это – вместо  «здравствуй?» - русалка чуть склонила голову набок.
     Иван поспешно пожелал русалке здравия и продолжал нерешительно озирать болото.
    - И ты здрав будь, добрый молодец, - молвила русалка, хихикая через каждые два-три слова. – А пошто ж ты мне не нравишься-то? Ты довольно пригожий, правду сказать. Токмо весь скособоченный какой-то… Кто ж тебя эдак изогнул? Хи-хи!..
    Иван помалкивал. Русалка продолжала свою трескотню.
    - Что на болото-то пялишься? Нырнуть хочешь? Утопнуть? Аль подружка тебе изменила?
    - Нет, - пробормотал Иван. – Не изменила. И тонуть я не собираюсь. Просто, через болото мне перебраться потребно, а я страшусь.
    - Хи-хи! А чего ж тут страшиться-то, добрый молодец? – русалка, хохоча, совершила лихое сальто в воде, подобно дельфину, и Иван успел заметить, что она совсем голая. – Водичка нынче больно уж хороша. Лезь, не пужайся… А есть она у тя, подружка-то?
    - Нет, - ответил Иван честно и с грустью, делая первые два шага в болото. Мобильник он завернул в полиэтиленовый пакет, в котором прежде была еда, и засунул драгоценный гаджет поглубже во внутренний карман куртки – авось, болотная водица туда не доберется?
     Он тыкал жердью в илистое дно, та прочно увязала и создавала неплохую опору. Русалка и не думала уплывать.
   - А как же ты столько годов без подружки живешь? – продолжала болтать она, следя за каждым шагом Ивана. – Гляди-ко, у тебя уже седина в волосах пробивается, а ты всё холостой.
    - Так вот и живу, - бормотал Иван сурово и двигался медленно вперед. 
    На самом деле он чувствовал, что ему не столь страшно и одиноко в этом пропащем месте, пока тут плещется и с ним балагурит данная нечистая сила. Он предвидел, что, ежели она сейчас вздумает пропасть, сгинуть, то страх накатит на него и, возможно,  покруче бедолаги-Григория. Но о чем с ней говорить, Иван пока что не представлял.
    - А хочешь, я – хи-хи! – буду твоей подружкой? – предложила русалка внезапно.
    - Это еще зачем? – Иван поглядел на нее слегка удивленно. – Не надо. Есть у меня…
   Он, и впрямь, не рискнул бы, пожалуй, крутить шуры-муры с  русалкой, но сейчас ему надо было, чтобы она ответила. Просто, дабы, слыша её голос, меньше бояться болота
    - Сам же только щас баял, что нет, - сказала русалка торопливо.
    - Это я… так… - Иван сделал еще несколько шагов, сосредоточившись, аж стиснув зубы и цедя сквозь них слова. – А по правде, есть у меня целых три подружки.
     - Хи-хи! Хлыст ты такой-растакой! То ни одной бабы нет у него, а то – целых трех выдумал. Это как прикажешь понять?      
     - С разных сторон на это можно смотреть, - отвечал ей Иван, двигаясь в болотной жиже то быстрее, то замедляя шаг, но стараясь не останавливаться. – Было три, и все – мои. Но одна сама от меня ушла, вторую уве… да нет, пожалуй, тоже сама… А за третьей, вот, иду – выручать её надо.
     - Где три подружки – там и четвертой место, поди-ка, найдется? – упрямо твердила русалка.
    - Нет, - ответил Иван уверенно. – Мне Машу спасать надо из плена. Я, наверное, её люблю.
    - Наверно! Ишь, купец какой! Он еще не решил, любит, аль нет! – захорохорилась русалка. – Ну, воля твоя. Как хочешь.
     «Она сейчас уплывет прочь, - понял Иван. – Да и пусть бы плыла, но одному станет страшно. Так страшно, что невмоготу идти. И засосет меня трясина».
     - Как хоть зовут-то тебя? – спросил он поспешно, лишь для того, чтоб она хоть еще какое-то время была в пределах видимости и, сама того не ведая, помогала ему бороться со страхом.
    - Меня-то? Лукерья, – назвалась русалка. – Можно  просто – Луша. А тебя?   
    Иван тоже назвал ей свое имя, самое распространенное в Русской земле испокон веков. И вдруг он заметил, что русалка решительно и быстро плывет прямо к нему.
    - А ты, Иван, точно знаешь, что эту твою Машу надо спасать? – спрашивала Луша, подплывая. Чем она была ближе, тем страх все значительнее сходил на нет. Это-то хорошо. Но зачем она плывет сюда? Что ей надо?
    - Машу украл Кощей Бессмертный, - поведал Иван. – Мучит её, наверно, теперь в своем замке.
    - Он мучит не всех, - усомнилась Луша. – Которые-то мучаются, напротив, без него. Пока он их не заберет… Ну-ка, постой ты, торопыга! Не сбегай от меня.
    - Что? – Иван помедлил и обернулся к ней. Он стоял в воде уже более, чем по пояс. Промок насквозь, и жижа противно хлюпала в складках его одежды и под нею. Ногам было очень холодно и мерзко.
    Луша, плывя, тоже высовывалась из воды, примерно до этого же уровня, показывая Ивану свою голую грудь во всей красе.
     - Посмотри на меня и ответь, - молвила русалка, подплывши вплотную. – Что, эта Маша – красивее меня?
    - Как тебе и сказать-то?.. – Иван смущался. Вид обнаженных Лушиных прелестей в такой близи не мог не волновать его. – Понимаешь, для влюбленного именно любимая всех красивее, какой бы она ни была объективно… Может, Маша и уступает тебе в красоте, но…
    У Ивана краснели уши.
    - Умничаешь, да? – всё так же хихикала хвостатая хулиганка. – А давай-ка мы проверим, жалеешь ты свою Машку, аль токмо прелюбодеяние тебе не с кем сотворить, окромя неё?
    - К-как же мы это проверим? – Иван волновался всё более.
   - А вот, - подмигнула ему Луша. – Твое естество сильно на прелюбодейство тянет, я же вижу. Так сверши же это со мною, сейчас! А излившись, ты задумаешься – потребны ли тебе именно Машины перси, или просто перси, всё едино – чьи?
    - Что есть перси? – спросил сам себя Иван и тут же вспомнил. – Ах да, это сиськи.
    Всему его телу было мокро и жутко холодно, только уши горели жаром от стыда и возбуждения.
    - Какие сиськи? – не поняла, в свою очередь, Луша. – Я тебя спрашиваю – лепые ли у меня перси?
    - Л-лепые… - простучал зубами Иван.
    - А знаешь, какие они тугие, нежные?
    - М-может б-быть…
    - Хочешь взять их в свои длани?
   И, невзирая на всю нелепость ситуации, неуместность места и все прочие «не…», потные длани Ивана сами потянулись к лепым Лушиным персям. Русалка в свою очередь, придирчиво ощупывала его везде, куда могла дотянуться.
    - Ого! – вдруг воскликнула она. – А это у тебя что такое – длинное, твердое, тяжелое?..
    - Будто никогда меча-кладенца не видала, - буркнул Иван, потупясь.
    - Ха-ха, а я уж думала…  это не меч! – заливалась Луша. 
    Звонко и всё громче хихикая, русалка обвила Ивана за выю (или за шею) своими цепкими, похожими на плети (но вельми сильными) дланьками (ежели этак можно обозвать её ручонки) и прильнула к его устам своими прохладными, слюнявыми устами столь плотно и страстно, что в глазах Ивана затмила весь прочий белый свет. Наш герой перестал думать, где он обретается, правильно ли делает, и что будет дальше.
    А меж тем, болотная жижа забурлила, забулькала вкруг них, трясина принялась прожорливо чавкать. Без того уже сидящие в ней до пояса парень и русалка стали быстро погружаться вглубь. Иван не замечал этого, его помутившийся страстью ум отказывался понимать что-либо, кроме лобзаний. Он не понимал ничего даже и тогда, когда вода дошла ему до макушки.
     Последнее, что он разглядел, на миг прервав утеху, был царевич Иоанн, выскочивший на край болота откуда-то из леса, горланя угрозы и потрясая своим боевым луком.
     В тот же миг, когда вода сомкнулась над проказниками, Иван хлебнул её – холодную, грязную, вонючую – весь наполнился этой жижей и провалился в небытие…   

* * *

    - Ну, Ивашка, чертяка, подлый человечишка! – ярился воскресший, но изобиженный царевич Иоанн. – И в беде меня покинул, и палаш заветный попятил! Ей-ей, нагоню паршивца – из живого голыми руками душеньку вытрясу!
    Ни Фёдор, ни Агафья, будучи бессловесными пташками, не могли ничего молвить родственнику, чтобы унять его пыл. Ворона-Агафья ластилась к Иоанну, сидя на его плече и всем видом прося себя погладить, чтобы хоть как-то его успокоить. Иоанн сверкал глазами и грозно двигался вперед, прикидывая в уме, в какую сторону мог пойти отсюдова зловредный Ивашка Кощеев. Все более громкие и грязные проклятия потоком сыпались из царевича на бедную Ивашкину голову.
     - Что шумишь, добрый молодец? – донеся до него сверху приятный женский голос.
    Царевич вознес очи горе и узрел сидящую на вершине старой ели чудную птицу с головой девы.
    - Ты кто? – спросил он её незамедлительно, не выказав удивления.
    - Я – вещая птица Гамаюн, - ответила она. – Всё знаю, всё ведаю. Любой путь-дорогу человеку указать могу, что в Русской земле, что за пределами ея.
    - Тогда скажи мне, птица, куда отсель побежал Ивашка – подлый человечишка, что мой волшебный меч умыкнул? – моментально задал вопрос царевич, забыв хоть как-то поздороваться, или выказать уважение.
    Задрав голову, птица залилась злорадным смехом, а посмеявшись, молвила:
    - Злобный враг твой и предатель Ивашка, сын Матвейки наказан поделом. Поутру он спрашивал меня, как пройти ему к замку Кощея Бессмертного. Чуя в нем душу черную, недобрую, обманула я его. Направила в даль неведомую, чрез болото топкое. То болото его к себе и утянет…
     И, желая знать, что враг его точно погиб, промахал Иоанн три версты до того самого болота крупной рысью, аки матерый жеребец. И видел голову Ивана Кощеева, сплёвшегося в поцелуе с болотною русалкой, и как над головою той сомкнулася вонючая жижа.
    - У-у, рыбий глаз! – прорычал Иоанн, потрясая луком туда, где еще расходились лениво круги. – Потонул, значит! Избегнул кары моей… И меч потопил, скотина!
    Не отстававшие от него две вороны, покружили над местом бесславной гибели русалочьей жертвы, о чем-то громко перекаркиваясь меж собою. Мстительная птица-девица надменно смотрела на всё это с вершины древа.
    Царевич сызнова воздел к ней свой августейший лик.
    - Хоть и нечем мне теперь с Кощугой ратиться, а всё ж пойду к нему, Алёнку доступать. Тоскливо мне без нее – и шабаш! Мне-то ты скажешь правду, где Кощей живет?
    - У-ху! – просвистала птица, неведомо, что. И добавила уже русским языком, указывая крылом налево, вглубь леса:
    - Туда иди, пока не встретишь избушку. В той избушке найдешь лохматую старушку. Та старушка тебе испытанье сделает. Ежели ты его пройдешь – то и к Кощею попадешь, и Алёну свою от него себе вернешь. Вот тебе и весь сказ.
    Вещая птица вспорхнула с ветки и вскоре пропала без следа.


Глава четырнадцатая

    Входная дверь открылась с тихим скрипом, и в квартиру Кощеевых кто-то проник. Призрачная Печаль-Тоска сейчас же пропала из виду. Григорий лениво поднялся со стула и двинулся в прихожую, держась за косяки.
    В прихожей он нашел Алису Даеву, которая только что сняла и повесила на крючки свою дорожную одежду и теперь взирала на лже-Ивана усталая и грустная. Но где-то в уголках глаз у нее всегда таилась смешинка.
    - Сильно ругать меня будешь, мой сладкий? – спросила Алиса.
    - За что? – не понял лже-Иван.
    - За то, что приехала к тебе. А ты ведь уже и раскаялся, поди-ка, что позвал меня в момент слабости?
    - Я тебе накажу за это и немедленно, - пообещал лже-Иван. – Проходи в мою комнату, поскорее.
     По глазам его Алиса уже прочла, как именно он собирается её «наказывать». Через пару минут лже-Иван уже был в своей кровати, лежа на спине, а подружка сидела на его чреслах в позе наездницы и, посмеиваясь, спрашивала:
    - Интересные ощущения, правда?
    Что и говорить, такие ощущения нравились Григорию более всего на свете.
    Оба вскоре насытились утехами и некоторое время просто лежали рядом обнявшись. Алиса гладила лже-Ивана по голове и трогала пальцем за кончик носа его, как маленького.
     - Батьки-то твоего дома нет давно? – спросила она. – Все за пойлом бегает? (Лже-Иван молча кивнул).
     - А тебя голодным держит? – (Лже-Иван отрицательно помотал головой, но Алиса поняла по-своему). – Эх, бедолага! – воскликнула она. – Ладно. Сейчас я быстренько чего-нибудь наварю – хотя бы макарон – и накормлю тебя. А ты пока займись делом.
    Она вынула из своего мобильника флеш-карту и подала мнимому другу.
    - Вот. Сотри с нее всю имеющуюся музыку и накидай полную флешку других песен. Всё равно, прежние мне уже поднадоели.
    Лже-Иван охотно согласился, тем более, что сам как раз собирался качать с Интернета музыку. Алиса пожелала получить побольше песен группы «Блестящие».
    - Особенно люблю песенку «Восточные сказки», - сказала она. – Скачай эту, пожалуйста, в первую очередь… Поцелуй меня перед готовкой, а? – (Алиса сделала такой взгляд, будто сейчас заплачет).
     Лже-Иван поспешил утешить её крепким, горячим лобзанием в губы.
    - Ого, как ты меня поцеловал! – одобрила Алиса. – Вот это да! Мне кажется, до нашей ссоры и разлуки ты так страстно меня не целовывал… Прямо, другой человек!
    Лже-Иван отвел глаза в сторону. Алиса отправилась в кухню, а он немедленно занялся скачиванием. Вбил в поисковике «Восточные сказки» - и перед ним оказался длинный список не только песен с похожими названиями, но и… непосредственно восточных сказок.
    - «Тысяча и одна ночь». Аудиокнига, - прочел он с восторгом. – Ух, ты!
    До этого ни ему, ни, понятное дело, настоящему Ивану Кощееву с аудиокнигами  сталкиваться не доводилось. По-быстрому скачав единственную из всех заказанных Алисой песен, он принялся выяснять – а можно ли скачать с Сети какие-нибудь аудиосказки из тех, что завораживали его и настоящего Ивана в детстве?
    Когда Алиса пришла звать его к ужину, лже-Иван был полностью поглощен тем, что качал с Интернета аудиокнигу «Мио, мой Мио!», о чём не преминул сейчас же похвастаться.
    - Офонареть, какой тебе балдеж! – восхитилась Алиса и через короткую паузу скромно молвила: - А как же музыка для меня?
    - Да ну!.. – он пренебрежительно махнул рукой. – Успею, накачаю. Ты ведь нескоро уедешь. У меня тут такое!..
    - Ну, конечно! – развела руками Алиса. – Обнаружил Ваня новую игрушку – про всё вокруг сейчас же позабыл. А как же может быть иначе?.. Ладно, большой ты ребенок, продвигайся ужинать.
    А после ужина они лежали вдвоем на тесной для этого, полутораспальной Ивановой кровати, и каждый занимался своим делом. Лже-Иван, он же – Григорий – слушал через наушники сказку великой шведской писательницы, а Алиса на своем телефоне играла в «змейку». По кухне, еле таская ноги, шарахался из стороны в сторону усталый от выпивки Матвей Петрович и бормотал себе под нос: «Таак, кого-то тут к нам еще принесло…»
    - И что ты находишь в этих сказках? – проворчала Алиса, на минутку отрываясь от игры. – Моей дочке всего одиннадцать лет, да она, и то, из сказок уже выросла.
   - Трудно объяснить, - ответил ей лже-Иван, сняв один наушник. Каждому – своё. Впрочем, если бы ты послушала сама, может, и поняла бы.
    Алиса что-то морщила нос – похоже, её мучила боль. Её левая нога после давнишнего, неправильно сросшегося перелома по временам болела так, что от мучения девушку спасали лишь обезболивающие таблетки. Тем не менее, Алиса Даева взяла у лже-Ивана наушник и вставила себе в ухо, попытавшись сосредоточиться на сказке.
    - Ага, - сказала она,  немного послушав. – Здесь рассказывается о пареньке, попавшем из реального мира в сказочную Страну Дальнюю, где воплотились все его мечты… Так-так…
    Тут в глазах Алисы отразилась жестокая мука, девушка тихонько провыла: «Уууу!.. Отрубите, кто-нибудь мою ногу!» и потянулась за болеутоляющим лекарством.
    Лже-Ивана тоже кое-что отвлекло от прослушивания аудиокниги. Он обратил внимание, что в изножье его кровати сидит еще одна такая же Алиса, только просвечивающая насквозь, и поглядывает на настоящую Алису, самодовольно улыбаясь. У призрачной Алисы, похоже, век ничегошеньки не болело.
    Лже-Иван опустил голову на грудь настоящей Алисы, прикрыл глаза и притворился спящим. На самом деле это было нужно ему для того, чтобы переключиться с физической оболочки на астральное тело. Теперь он был на равных с призраком и вел с ним разговор, каковой никто окрест не мог услышать.
    - Как тебя зовут? – спросил Григорий призрачную девушку, не здороваясь с нею.
    - Джулия, - дружелюбно улыбнулась та. – А вас, собрат, как мне называть?
    - А может, я буду называть тебя настоящим именем, а, Боль? – ехидно спросил Григорий, не утруждая себя тем, чтобы ей представиться.
    - Тогда уж и я стану называть тебя просто Страхом, - ощерилась Боль, теперь тоже ехидно.
    - Добро, - согласился Григорий. – А теперь ответь мне – зачем ты здесь околачиваешься? Что ты у нас забыла, Боль?
    - Уже тому десять лет, как я приставлена к этой вот женщине, - Боль указала пальцем на Алису, которая вновь пыталась отвлечься на аудиокнигу. – Конечно, она бьет меня таблетками, но они помогают ей все меньшее и меньшее время. Когда-нибудь я стану для неё Всем.
    - Чем она провинилась, что ты преследуешь её? – спросил Григорий.
    - Это тебе знать необязательно, - процедила сквозь зубы Боль. – Это знают Там, - она показала большим пальцем левой руки вниз, под землю, - Там,  Откуда извлекли и тебя, Страх, и приставили к твоему Ивану.
    - Но я отпустил его в иные миры, - произнес Григорий с достоинством. – Я позволил ему попытаться спасти Машу. А со мной он страшился и до бани дойти.
    - И что дальше? – хмыкнула Боль.
    - А ты никогда не щадишь Алису, не позволяешь ей отдохнуть от себя? – наступал Григорий.
    - Таблетки иногда подавляют меня, - повторила Боль. – И еще во сне она отдыхает. А так, чтобы я по своей воле отстала – нет и нет!
    - А если я прикажу тебе покинуть Алису, хотя б на седмицу? – насупился Григорий.
    - Ишь, приказчик какой нашелся! – рассмеялась Боль. – Ха-ха, держи карман шире.
     - А ну, убирайся, ведьма! – ярился Григорий-Страх, но Джулию-Боль это лишь смешило всё более.
     - Ох, витязь-заступничек! – потешалась она. – Сиди лучше, Аника-воин, на попе ровно и слушай свои сказочки.
     И все-таки Григорию показалось, что Боль сделалась несколько бледнее, еще призрачней; её было теперь чуть видно.
    Он ощутил, что Алиса тормошит его по волосам, будя, и вынужден был вернуться в физическое тело.
     - Ты задремал? – спросила его Алиса. – А мне тут полегчало. Нога меньше болит.
    - Это я от тебя Боль отколдовал, - не замедлил похвастаться лже-Иван.
    - Ты, ты, - Алиса вновь коснулась пальчиком его носа. – И еще – таблетка, конечно. Слушай, твоя сказка такая интересная! А ты ведь тоже, как этот принц Мио, всегда бредил путешествиями в сказочные страны, нет? Тебе всегда наш мир казался неродным, неуютным?
    - Догадалась сама? – улыбнулся лже-Иван. – Умница! Ой, Алиса, я что-то пить захотел. Пусти, схожу в кухню.
    - Лежи, балдей, мой султан, - вновь рассмеялась Алиса. – Твоей наложнице легче, и она принесет тебе любимого тобою напитка – томатного соку. Да-да, я купила его на вокзале. Сейчас принесу тебе.
     Она слезла с кровати и поспешила в кухню, но запнулась ногой за порог Ивановой комнаты и с грохотом растянулась на полу.
     - Что с тобой? – перепугался лже-Иван, тоже слезая с кровати, но весьма нерасторопно.
     - Ой, ой!.. – простонала лежащая на пороге Алиса и глухо добавила. – Всё нормально. Не обращай внимания.
    Она медленно, похоже, что с трудом, поднялась на ноги и, держась за стенки, удалилась в комнату Евдокии Петровны.
   Григорий был растерян. Что произошло с Алисой? Уж не повредила ли она себе что-нибудь?
    Он подождал десять минут, двадцать. Из комнаты мамы не доносилось ни звука. Не было слышно там и никакого шевеления. И свет не горел.
    Что, если Алисе сейчас плохо, подумал он, - может, ей там помощь нужна? Может, вызвать ей скорую?
    Сидеть и гадать, что случилось, что теперь будет, и что предпринять лично ему, казалось Григорию хуже всего. И он, крадучись, подошел к маминой комнате, приоткрыл дверь, заглянул.
    Алиса лежала на кровати, в темноте, неподвижно. Григорий на цыпочках вошел в комнату, присел рядом с Алисой на краешек кровати, посидел… затем лег к ней и прикоснулся к её рукам.
    Никакой реакции. Только то, что Алиса дышала, свидетельствовало, что она жива.
    - Ты ушиблась? – спросил её лже-Иван шепотом. Ответа не последовало.
    Он так и продолжал лежать рядом, не представляя, что делать дальше. Положил себе левую руку под голову – задел пальцами изголовье кровати. Послышался шорох, и Алиса содрогнулась всем телом. Её словно подбросило вверх.
    - Тише-тише, - прошептал лже-Иван. – Всё спокойно.
    Опять никакой реакции.
    Что же, выходит, она вздрогнула от этого еле слышного шороха?
    Лже-Иван еще раз, теперь уже нарочно поскреб пальцами изголовье кровати – и Алиса снова вздрогнула, так же сильно, как и в первый раз. И в третий раз – опять.
    - Тише-тише… - повторил лже-Иван. – Дрожишь из-за какой-то чепухи. Успокойся.
    Больше он уже не шуршал, а просто обнял Алису и сам затих.
    Через полчаса она попросила валерьянки. Через час – пришла в себя.
    - Болит у тебя что-нибудь? – продолжал беспокоиться лже-Иван.
    Алиса сказала, что у неё все прошло, боль утихла. Она пожелала укладываться спать.
     - Только не пугай меня больше, - проворчала она. – А то ты, похоже, нарочно шуршал, чтобы я вздрагивала.
    - Я не мог поверить, что такой пустяк тебя пугает и проверял, - сознался лже-Иван. Алиса отвернулась к стенке и заснула обиженная.
     Но призрачная девушка Джулия в эту ночь к Алисе больше не являлась. Таким образом, Страх выгнал Боль – хотя бы временно. Похоже, он заместил Боль собою.
     Поутру Григорий не стал будить Алису – потихоньку добрался до кухни (где опять пришлось перешагивать через лежащего на полу Матвея Петровича), сел к столу (за которым опять сидел красноглазый, просвечивающий Харлампий), поел, чего нашел, и отправился на крыльцо ждать машину. Приехав на работу раньше основного персонала, Григорий бродил по пустому холлу и углядел, что по стенам мечется странная тень, похожая на старуху в профиль, с платком  на голове и с клюкой в руке. От тени этой прямо веяло устрашающим могильным холодом. Григорий ускорял шаг всякий раз, как эта тень приближалась к нему.
    «Может, дух какой-нибудь давно умершей  старушки решил навестить учреждение, где она провела свои последние годы?» - подумал Григорий.
    Стали собираться люди. Рахиль Моисеевна отперла дверь кабинета, и Григорий оказался в своем привычном кресле. Он нехотя погрузился в работу, надеясь, что хоть она отвлечет его от нехороших мыслей.
    - Зинаиде Ильиничне становится всё хуже, - сообщила меж тем ему Рахиль Моисеевна, разбирая документы. – Хоть бы несколько дней она еще прожила.
    - Угу, - бросил лже-Иван, сосредоточенно набирая текст. – Сочувствую ей.
    Его начальницу позвали из другого кабинета, и она поспешила выйти, закрыв за собой дверь. Григорий продолжал печатать какую-то скучную цифирь.
    Телефон подал голос – это звонила Евдокия Петровна.
    - Как вы там живете? – волновалась она.
    - Ну… так… - протянул лже-Иван. – Нормально в целом живем. Все в порядке.
    - Папа пьет? – спросила Евдокия Петровна напрямик.
    - Понемножку, - конфузился лже-Иван. – Много не пьет. Да я не обращаю на него внимания.
    - Ох, наверно, он так немножко пьет, что под столом каждый день валяется, - догадалась мама.
    - Нет, нет, - поспешно утешал её лже-Иван. – Он в рамках себя держит.
    - А все равно, голос у тебя какой-то виноватый, - не  унималась мама. – Что скрываешь от меня, говори! Я ведь нынче вечером приеду – увижу, что у вас не так.
    - Всё так, - лже-Иван решил сказать правду. – Только Алиска ко мне приехала.
    - Ничего себе! – ахнула мама. – А кто же её звал, интересно?
    - Я звал, - буркнул лже-Иван. – Мы помирились.
    - Нечего сказать, очень умно ты поступил! – заворчала мама. – Алиска набегалась по другим парням и опять за тебя взялась… С чего она и решила-то, что можно к тебе приехать?..
     - Ладно-ладно, - урезонивал Евдокию Петровну лже-Иван. – Не гнать же мне её теперь.
    - Я приеду – выгоню, - пообещала мама. – Ох… Ну, вечером ждите меня. Привет там всем.
     И повесила трубку.
     Было не вполне понятно, всерьез ли она грозится, или просто так. 
     Когда же Григорий снова оглянулся на дверь, то заметил, что внутри кабинета находится старуха крайне отталкивающего вида. У нее был только один глаз (второй закрыт бельмом), но здоровое око глядело так, будто готово было прожечь насквозь всякого. Черты этой бабушки были такие, будто её зачем-то достали из гроба через пару суток после похорон. Правый клык кривою саблей торчал изо рта до самого подбородка. А на подбородке  там и здесь густыми клоками росла серая шерсть, как волчья шкура. Вдобавок, от старухи разило физиологическими нечистотами так, что Григорию показалось, будто весь кабинет сразу же наполнился этой вонью.
     Григорий содрогнулся. А меж тем, старуха разинула рот и заголосила оглушительно, тыча пальцем в парня:
    - А вы, молодой человек, сутками сидите тут перед экраном – только губите свое здоровье, да-да! Все эти компьютеры – бесовщина, порождения Ада!
    - Я не сижу сутками… - начал Григорий, но старуха двинулась прямо к нему, продолжая указывать пальцем вперед и орать:
    - Я бы на месте правительства всю эту дрянь давно запретила! Интернеты всякие и мобильники. Там одна порнография и реклама наркотиков! Это смерть! Смерть! Смерть!
     Походило, что бабушка слышит (или хочет слышать) только саму себя. Она подошла к Григорию вплотную, не умолкая, а запах мочи и кала от нее сделался просто удушающим.
     Вблизи Григорий рассмотрел страшную старуху лучше. И сумел уловить, что она тоже просвечивает изнутри, как многие его астральные знакомые, да как и он сам до последнего времени. Тогда он, не задумываясь, быстренько сам переключился на астральное тело и спросил старуху уже на тех звуковых частотах, которые не слышны в белковом мире:
    - Ты кто?.. – он помедлил с минуту и сам высказал догадку. – Ты – Смерть?
    - Не «ты», а «Вы». – Смерть сразу перестала орать и улыбнулась. Глаз её засветился ярко красным. – Да, я, Госпожа над всеми вами, жалкими ничтожествами. Я пришла за бабушкой Зиной.
    - Но не за мной же, - парировал Григорий. – Так что же вам нужно в моем кабинете?
    - Сегодня за ней, а завтра – за тобой, - грозилась Смерть. – Просто, там, у Зинаиды неотлучно дежурят медики с лекарствами, и я не могу подступиться. Но её время настало, и я улучу момент…
    - Да я-то здесь при чем? – недоумевал Григорий. – Я Вас не страшусь.
    - Конечно, - снисходительно промолвила Смерть. – Каждый сам за себя. Сейчас только так.  Хорошо тебе тут сидеть? Да и жить в привычном доме, с Алиской лизаться? Пока ты тут сидишь, твой клиент Иван по Ту Сторону в болоте тонет. Как совсем утонет – тебе надлежит улетать отсюда и искать где-то другого клиента. Или забыл об этом?
    - Не каркай… те… - поежился Григорий. – В конце концов, я Вам не человечишка, чтобы Вас бояться. Я – Страх.
    - Смерть убивает и Страх, - процедила та сквозь зубы. – Мертвые Страха не имут.
    - Срама не имут, - попытался поправить её Григорий.
    Но Смерть лишь картинно поклонилась ему в пояс и исчезла за дверью кабинета, не открыв её.

    Рахиль Моисеевна тронула лже-Ивана за плечо, и тот сразу же вернулся в физическое тело, оторвал голову от компьютерного стола и встряхнулся.
    - Задремал, Ванечка? – спросила начальница с пониманием.
    - Да, - кивнул лже-Иван. – Душновато у нас сегодня. И запах какой-то… Форточку бы открыть.
    - На улице-то конец октября, холодно, - возразила начальница. – Ты, может, простыл? У тебя жар?
    - Нет, - возразил он. – Я нормально себя чувствую.
    - А вот бабушка Зина, говорят, при смерти, - Рахиль Моисеевна тяжело вздохнула.
    - Я знаю… - молвил, было, лже-Иван, но осекся и умолк.
    - Что? – начальница посмотрела на него с недоумением.
    - Ничего, - пробурчал он и добавил поспешно. – Бедная бабушка Зина…
    Начальница снова вздохнула.
    «Иван по Ту Сторону в болоте тонет, - вспомнил Григорий слова Смерти. – Неужто, правда? Смерть врать не станет… Надо бы это проверить».
     Он вынул мобильник, набрал нынешний номер настоящего Ивана Кощеева. В трубке раздался один гудок, и несколько минут доносились влажные звуки бульканья и лопающихся пузырей. Потом все оборвалось и затихло.

* * *
    Вернувшись в замок Кощея, Маша и Алена накопировали Удвоителем столько клубничных сигарет, что их уже некуда было класть.
    Удвоитель представлял собой продолговатый деревянный ящик или ларец с крышкой, два аршина в длину да аршин в ширину. Вероятно для того чтобы удваивать не только мелкие вещи, такие, как золотые монеты и драгоценные камни, но и что-нибудь побольше – например, мечи, или щиты, или боевые доспехи. 
    «Напоминает гроб» - отчего-то подумала Маша.
    Пока они возились с Удвоителем и сигаретами, мышь-самец, сидевший в другом ящике, простом, выскочил из места своего заточения и быстро сновал взад-вперед, принюхиваясь и ища дырку, куда бы шмыгнуть и спрятаться. Маша, смеясь, схватила зверька, бросила на дно Удвоителя и закрыла крышкой.
    - Ну и зачем? – пожала плечами Алёна. – На что нам два одинаковых  мышака?
    Спустя минуту, крышку открыли. На дне Удвоителя, и впрямь бегали два хвостатых грызуна, ничем не отличимых друг от друга.
    - Я просто проверила, - объяснила ей Маша. – Удваивает ли он только вещи, предметы, или живых существ – тоже?
    - И что теперь? – снова спросила Алёна, прикуривая.
    - Ну, вижу, двоит и живых. Туда вообще-то, если постараться, и человека впихнуть можно…
    - Что ты задумала? – заинтересовалась Алёна.
    - Да так, ничего, - Маша хихикнула. – У нас, в будущем подобные опыты называют клонированием. Взять, что ли – меня удвоить?..
    - Ты сдурела?
    -…Чтобы одна Маша оставалась с Кощеем, а другая к Ивану ушла…
    Алёна смотрела на неё округлившимися от изумления глазами.
    - Да я шучу, - Маша широко улыбнулась и прикоснулась к руке падчерицы. – Успокойся, Ленка. И не кури так много, а то привыкла уже, наверно?

* * *

    Подлетая к родному замку, как обычно, в образе ворона, Кощей повстречал в воздухе большую белую птицу с головой женщины.
   - Здравствуй, Сирин, - молвил он, заходя на круг. – Как делишки твои? Все шалишь, людям головы морочишь?
    - Исполать тебе, царь Нави, - прозвенела Сирин серебристо. – Нынче я твои дела улаживаю. Только что зятя твоего встретила. Он хочет дочь твою обратно себе забрать.
    - Знаю, - кивнул Кощей. – Испытываю его всяко на том пути. Вижу, что хороший он паренек, хоть и болен на головушку. Нешто отдать ему Ленку?
    - Там с ним еще второй был, - поделилась птица Сирин. – Этот жену у тебя ладит увести. Знать, оба они не великого ума. Приняли меня за всеведающую птицу Гамаюн. Вишь, спутали черное с белым, мудрецы. Так я твоего зятя направил к Лиху Одноглазому – пусть его еще разок испытает, для надежности. А пролазу Ваньку Матвейкина – в болоте утопил.
   Кощей нахмурил брови, молвил: «Кто ж тебе позволил?», а невидимый Шмат-Разум строго зашелестел из-за его спины:
     - Это всё подло и негуманно! Нельзя было как-то по-человечески поступить?
     - А в том времени, откель сей Ванька к нам пожаловал, подлость в большой чести, - захохотала птица Сирин и сгинула с глаз.
    Встревоженный Кощей поскорее добрался до дому. Дочка и жена встретили его радостно и расцеловали в обе щеки.
    - Где так долго был? – спросила Маша. – На работу куда-то летаешь?
    - Да тут, - Кощей махнул рукой устало. – Прищучил одного посягателя…
    - У вас тоже беспредельщики водятся? – Маша отнеслась с пониманием. – Как и у нас в будущем – их тьма-тьмущая… А мы тут мышей в коробке завели. Ты ведь, родной мой, не против животноводства?

    Глава пятнадцатая

    Иван  проснулся – а может, очнулся от забытья – и обнаружил себя лежащим на очень мягкой кровати, которая слегка покачивалась под его спиной. Вся атмосфера, окружавшая Ивана, тоже странно покачивалась (голова кружится, что ли?) и была какой-то уплотненной; казалось, воздух можно пощупать пальцами. Буро-зеленые стены помещения, в котором он оказался, просматривались им сквозь какую-то мутную, колеблющуюся не то пленку, не то дымку.
     Иван пошевелился – тело отозвалось какой-то новой, непривычной мягкостью и гибкостью. Приподнял голову и плечи, огляделся. В квадратном зеленом помещении, размером в пять аршин и с высоким потолком, была только эта кровать да стены. Кроме Ивана никого в помещении не было видно. Впрочем, прямо перед Иваном был широкий проем, скругленный сверху, без дверей, только зашторенный сине-зеленой занавесью, тонкой, как кисея.
     - Эй! – позвал Иван осторожно, вполголоса. – Кто здесь есть?
     Ответа не последовало. Да и он сам едва расслышал собственный голос. Раздалось какое-то бульканье, и изо рта у Ивана густо полезли пузыри.
     Да это вода вокруг, вместо атмосферы! И он, Иван, не задыхается, не захлебывается водою, а дышит в ней, словно рыба какая-то.
     Он ощупал свою шею, виски, за ушами – нет, жабр не обнаружилось.
     Зато рядом с собой на продавленной кровати Иван нашел полукруглую, узорчатую деревянную доску со струнами. Гусли. Кто их сюда положил? Музыкант тут, что ли, живет? А как я оказался на его кровати? И почему ремень от гуслей – на моем плече? Мой это инструмент, стало быть? Позвольте, но я на гуслях отродясь не игрывал.
    Иван попробовал спустить ноги с кровати. В них чувствовалось странное стягивание, будто кто-то связал их веревкой накрепко, не развяжешь; однако, никакой боли, нигде в ногах не натирает. С большим трудом ему удалось сесть. В этом положении он с удивлением разглядел, что спустились с кровати вовсе не ноги, а широкий, блестящий рыбий хвост.
     Иван понял, что хвост сома со всеми плавниками вырос у него, неведомо, по какому колдовству, вместо нижних человеческих конечностей. Рыбья природа отныне начиналась  от самых чресл нашего героя.
    А как теперь ходить, не имея ног? Прикажете валяться на кровати и ждать, пока кто-нибудь заплывет в эту подводную конуру и найдет здесь Ивана?
     Стоп! Заплывет?..
     Правильно. На что ему здесь ноги, если он на дне, а кругом – вода? Чтобы плыть, как раз хвост и плавники – сподручнее  всего. Только, конечно, непривычно совсем. Как-то оно получится?
     Попробовал грести руками и отталкиваться хвостом. Рассек грудью воду, поплыл. Сделал круг по каморке. Братцы, да плыть – это легко совсем! Сам лежи на воде, и сверху на тебе – вода, и со всех сторон – вода. А ты её рассекаешь – и плывешь, практически, летишь в ней.
     На несколько мгновений Иван повеселел, Но сразу подумал о том, что он сам не знает, куда попал, и как его угораздило затесаться в такое странное место – и снова приуныл.
    Однако, можно выплыть отсюда сквозь арочный проход и поглядеть, что там, снаружи. Подумав так, Иван поплыл, отдернув кисею и таща на плече гусли.
    За пределами маленького помещения открылось большое – длинные, необозримые, широкие коридоры со стенами того же самого грязно-зеленого цвета; там и сям повороты и ответвления в разные стороны. И тишина – ни души кругом, только вода зловеще булькает повсюду.
    А почему зловеще-то? Просто булькает. Чего я настраиваю себя так, будто меня всюду подстерегают всякие опасности и враги? – думал Иван. Может, здесь мне будут рады. Поглядим.
    А на черта мне эти гусли? Только плечо оттягивают. Бросить их, плыть дальше налегке?
    Э, нет! Что-то мелькало в его голове, будто он сам откуда-то эти гусли притащил – только начисто позабыл, зачем они ему были нужны. Но зачем-то ведь были.
    Не останавливая продвижение вперед, Иван ощупал себя. На нем рубашка с карманом. В том кармане какая-то штука, вроде  небольшого прямоугольного зеркальца с кнопками. Нажал на них, раз, два – ничего. Только какое-то чавканье раздалось внутри этой штуки. Однако, что же за мусор у него в кармане? Выкинуть? Нет, оставлю. Не случайно же сей хлам ко мне попал. Только не помню – что это и к чему.
    Из-за очередного изгиба подводного коридора навстречу ему плыла девушка с длинными каштановыми волосами, очень красивая, совершенно голая. Ниже чресл у неё, так же, как теперь и у Ивана, начинался рыбий хвост, только не от сома, а от какой-то иной рыбы. Она совсем не стыдилась собственной наготы, плыла с таким видом, будто всё идет, как полагается, а её где-то ожидает некое дело.
     - Здравствуй… те… - несколько нерешительно поздоровался с ней Иван, и она мгновенно и очень оживленно ответила.
     - Исполать и те. Ты новенький? Свежеутонувший?
     - Как это – свежеутонувший?.. – Иван терялся всё более, он нервничал и стеснялся. – Вы скажите, пожалуйста, где я нахожусь? Если вам не трудно.
     - Вестимо, где, - ответила девушка, хитровато посмеиваясь через каждое слово. – Ты в подводном царстве Водяного.
    - Где?! – сызнова изумился Иван.
    - Уши прочисть. У Водяного ты, говорю. Попал сюда потому, что утоп в болоте. Не таращи глаза, а то полопаются, - смеялась девушка. – Помнишь ли чего сам про себя?
    - Помню, конечно… - пробормотал Иван совсем нерешительно. – Звать меня Иваном.
    - А дальше? Отчество, прозвище твое?
    - Прозвище – что это? А, фамилия, - догадался Иван. – Нет, не помню, - он потряс головой. – Отшибло начисто.
    - Вот и ладно, - снова засмеялась девушка. Здесь у всех утонувших этак бывает. Помним только каждый свое имя – больше ничего… И зачем на болото поперся – тоже не помнишь?
    - Не-а. А тебя как зовут?
    - Аксинья, - назвалась девушка. – Я навка.
    - Кто?
    - Ну, русалка, так-то. Но все мы, кто в Нави живем, прозываемся навками.
    Иван задумчиво посмотрел на её хвост, а затем на свой.
    - Добро, - изрек он. – Вы русалки – девки всё. А я-то теперь как буду именоваться? Я ведь тоже навроде русалки стал, но – парень?
    - Парни-русалки именуются тритонами, - объяснила Аксинья. – Вот, ты теперича тритоном сделался.
    - Ты, Аксинья, меня не путай, - нахмурился Иван. – Тритоны – это такие маленькие существа с лапками и хвостиком. В воде живут.
    - Да ты-то ведь и есть теперь водяное существо с лапками и хвостиком, - Аксинья не унимала смех. – Значит, тритон.
    - Ладно, - махнул рукой Иван. – И что мне теперь делать?
    Русалка объяснила ему, что теперь нужно плыть к самому Водяному – хозяину подводного мира, и он-де назначит Ивану работу. Рассказала, в какую сторону плыть, и куда потребно поворачивать в подводных коридорах с зелеными стенами. И он поплыл.
    Но сколько он проплутал в хитросплетениях этих  галерей, Иван и сам не мог бы точно сказать. Часов у него не было, а солнечные лучи сюда не так, чтобы очень доставали. Скажем только, что Иван в поисках Водяного успел изрядно утомиться.
    Наконец-таки, где-то справа послышался жуткий шум и грохот, и один из поворотов вывел Ивана в широкий подводный зал. Стены здесь были украшены резьбой и многочисленными, вставленными в глину цветными камушками. На противоположном от входа краю зала возвышался обветшалый трон, казалось, сделанный из насквозь прогнившего дерева. На троне развалилось тучное, обрюзгшее тело старого тритона (человека с хвостом рыбы), в зеленой короне, похоже, из травы, поскольку зубцы её гнуло течением воды. Толстый тритон до самых глаз, светящихся угольками, зарос мохнатой, плохо расчесанной бородищей. Она свисала с трона и тянулась по полу. В правой руке он держал заржавленный трезубец. По бокам от трона колыхались на воде две красивые молодые русалки (конечно, обнаженные), державшие кривые сабли. Одна из этих русалок показалась Ивану смутно знакомой. Именно она торопливо подплыла к нему, едва успевшему проникнуть в зал, выставила свою саблю вперед, кончик клинка задрожал вблизи груди Ивана.
    - Не двигаться! – раздался звонкий голос морской девы. – Или поплатишься головой, или сдай оружие и поклонись Хозяину Воды!
    Хотя русалка говорила громко, угрожающе, Иван еле мог расслышать её слова из-за кошмарного грохота, несшегося откуда-то сверху.
    - Да у меня нет никакого оружия, - прокричал в ответ, разводя  руками, Иван. На боку его сейчас же звякнули струны гуслей, которые он задел, производя сей жест.
    - А это что за штуковина? – усомнилась  русалка, указывая саблей на гусли. Но не успел Иван ответить, как Водяной забасил:
    - А-а, новенький утопленничек! Подплывай поближе, рассмотрю тебя.
    Бас его легко перекрывал этот странный грохот и был слышен очень отчетливо.
    Иван храбро подгреб к самому трону Водяного.
    - Домой хочешь? – насупил густые брови суровый бородач.
    - А где у меня дом? Откуда я? – наивно заморгал Иван. – Не знаю.
    - Что-нибудь о себе помнишь?
    - Ничего.
    - А как тебя по имени-отчеству величать?
   - Иван.
   - Только Иван – и всё? – подмигнул Водяной недоверчиво.
   - Более ничего не помню, - наш герой развел руками. – Ни отчества, ни прозвища своего.
    - Это добро, - Водяной даже цокнул языком одобрительно. – Работать на меня будешь?
    - А что надо делать? – спросил его Иван. – Чем занимаются русалки?.. и тритоны? – прибавил он, разумея, что русалки и тритоны – не совсем одно и то же.
    - Много чем, - ответил Водяной тем же басом. – Пасут рыбу, ищут клады, прислуживают мне, сражаются за меня…
    -  С кем тут сражаться, в этом болотце? – спросил Иван, как бы себе под нос, и добавил уже Водяному. – Или вы не одним болотом владеете?
    - Владею, - подтвердил Водяной. – Болотами, речушками, реками. Мои владения простираются далеко. И все меж собою связаны. Везде полным-полно подводного народа.
    - А у морей-океанов, я слыхал, другой хозяин имеется, - вспомнил зачем-то Иван. – Его Нептуном зовут, нет?
    Упоминание об еще одном Хозяине Воды ввело Водяного в раздражение. Борода его сильно зашевелились, зубцы травяной короны – наоборот, замерли стоймя.
    - Потише у меня! – он стукнул трезубцем по илистому полу. – Ишь, притворяется Иваном-родства-не-помнящим, зато помнит, собака, о чем его никто не спрашивает!.. Сгною в заброшенном гроте!
    - Да я так… - спохватился Иван. – Что-то мелькнуло смутно, и брякнул, не подумавши.
    «Куда уж тише-то, - мысленно усмехнулся Иван. – Если у тебя что-то так грохочет, аж слышно за семь верст».
    Он обратил теперь внимание на то, что на поясе у Водяного висит огромный, длинный меч. Клинок его был упрятан в красивые, богато изукрашенные ножны, а рукоять, покрытая золотом и драгоценными камнями, так и сверкала в мутном подводном мире, и показалась Ивану тоже знакомой, но он не очень-то помнил, где видел сей палаш раньше.
    Водяной же заметил гусли на плече тритона-Ивана.
    - Что у тебя за брякалка? – спросил он.
    - Так, музыка какая-то, - Иван пожал плечами. – Со мной повсюду – стало быть, моя игрушка.
    - Песни под неё поешь?
    - Да я не помню, - сызнова заперся Иван. – Вроде, как умею что-то на этой музыке, но давно уж в руки не брал. Позабыл.
    - Ладно, сыграешь мне когда-нибудь, - заключил Водяной. Видимо, он решил, что от этой доски со струнами никакой опасности ему исходить не может, и махнул на гусли рукой.
    - А можно мне уже куда-нибудь из вашего тронного зала убраться? – спросил Иван, скромно опустив глаза. – А не то у меня от грохота башка раскалывается.
    - Тишину, значит, любишь? – понял Водяной. – Добро. Дам тебе работу для начала, подходящую всяким лентяям, бездельникам и соням. Будешь ты у меня пасти рыбу.
     - Какую рыбу? – живо заинтересовался Иван, не любивший, когда на него возлагали обязанности и ответственность. – Я еще никогда…
     - А вот, какой тебе хвост даден после утопления, - Водяной указал трезубцем на ту часть Ивана, которая сделалась рыбьей. – Сомовый хвост. Вот и пасти я тебе велю сома. Моего любимого. Зовут его Яшкой. Смотри, коли что с ним стрясется – из живого тебя этим трезубцем кишки выну! Всё. Плыви в свою тишину.
    Иван хотел уже удалиться, но тут подала голос та самая русалка, что показалась ему знакомой – с зелеными глазами.
     - Ваше Водянейшество, а можно я его провожу? Он тут новенький, ничего еще не знает, будет на каждой версте плутать. Окромя того, кажись, я с ним…
    Зеленоглазая нагнулась к уху своего повелителя и что-то прошептала ему, после чего Водяной махнул ей рукой в сторону тритона-Ивана, щелкнул пальцами, и из-за трона выплыла другая русалка с саблей. Зеленоглазая уступила подруге своё место и приблизилась к Ивану.
    - Плыви за мною, добрый молодец.
    Плыть на сей раз пришлось не столь долго и путано. По дороге Иван спросил русалку, как её зовут. Она представилась Лукерьей, и это имя опять показалось Ивану странно знакомым.
    - Уменьшительно это будет – Луша? – уточнил он. Русалка кивнула.
    - И я даже дозволю тебе меня так называть, хотя мы с тобой знаемся без году неделю, - прибавила она. Иван отметил, что Луша практически всегда смеется при разговоре.
    - Откуда я тебя знаю? – решился спросить он. – Где я мог  тебя видать раньше?
     - А я была с тобой, когда ты топ в болоте, - созналась она. – Ты в трясину сунулся – не желаю, мол, жить более, грустью-тоской зеленою маяться. Еще мне про каких-то своих девчонок толковал.
    - Не помню, - покачал головой Иван. – Странно всё это. Что могло меня до омута довести? Не пойму.
    - Небось, какая-нибудь Маруська от ворот поворот тебе показала, - вновь съехидничала Луша. – То ты и ошалел с досады. Признавайся.
    Что-то шевельнулось в голове Ивана при слове «Маруська», но через миг вновь мысли его заволок тягостный туман забвения.
    - Так выходит, я умер, что ли? – спросил он, подумав. – Этот Тот Свет?
    - Выходит так, - не стала возражать Луша.
    - Но я не ощущаю себя бестелесным духом, - недоумевал он. – Мертвые, к примеру, не хотят ни есть, ни пить, а я что-то жутко оголодал. Сейчас бы съел хоть того же сома Яшку.
     Луша завела Ивана в какую-то тихую заводь и там насобирала ему  водорослей и рыбьей икры. Всё это, вопреки ожиданиям Ивана, оказалось вкусным и довольно сытным.
    Далее дно под ними из болотного стало речным. Здесь, неподалеку от берега, в уютной ямке лениво шевелил усами огромный сом Яшка. Размером он был в полтора Ивана, толстый – весом, наверное, пудов шесть. Яшка пучил мутные круглые глазенки и шевелился редко, еле-еле.
     - Вот и паси его, - сказала Луша. – Днем это совсем легко – он все дни дрыхнет. А вот ночами за ним нужен глаз да глаз. Стало быть, пока отдыхай, набирайся силенок.
    Она уплыла по своим делам, пообещав иногда навещать Ивана и помогать ему приспосабливаться к новой жизни.
     Иван полагал, что, раз уж он теперь подводный житель – тритон – стало быть, он теперь, как и сам Водяной, и русалки, должен понимать язык рыб и всяких животных, обитающих в воде. Он попытался спросить что-нибудь у сома Яшки – вроде того: «Как жизня?» - но Яшка лишь сонно зыркал  преглупыми глазами и булькал пастью, пуская пузыри.
     Делать было совсем нечего. С этаким пастушеством, казалось, справится любой ребенок, и даже круглый дурак. Сом дрыхнул себе преспокойно, лишь изредка чуть ворочаясь и шевеля хвостом. Кроме него в яме не было ни души. Иван пока отрабатывал навыки плавания – снова и снова рассекал воду грудью и поворачивал, руля хвостом. Так нарезал круги по яме.
    Когда вверху совсем стемнело – из этого следовало, что наступил вечер – что-то заплескало поблизости, и в сомовью яму вплыла русалка. Иван не то, чтобы удивился, что это опять была Луша, но ему было как-то приятно её внимание. Луша принесла ему еды – опять водорослей и рыбьих молок.
     - А мясо рыбье у вас кушать не принято? – догадался Иван.
     - Хозяин жрёт всё, что удумает, а нам нельзя, - подтвердила Луша.
     - А у вас много мужчин? – спросил Иван. – А то я видел около трона Хозяина одних девчонок.
     - У нас давно парней не было, - сказала Луша. – В подводных жителей превращаются только те утопленники, которые верят в речную и болотную нечистую силу. Раз ты стал тритоном, значит, верил в нас при жизни.
    Она опять собралась куда-то по своим делам.
    - Эй! – спохватился Иван. – А долго мне еще тут эту рыбину караулить? Месяц? Три? Год?..
     - Отчего же? – опять засмеялась Луша. – Ты управился с Яшкой днем, упаси его еще ночью, а завтра поутру кто-нибудь из нас тебя подменит.
    На это Ивану пришлось согласиться.
    Сделалось совсем темно, и сом Яшка зашевелился шустрее. Вылез из ямки и куда-то поплыл, вертя башкой и двигая усом. Иван следовал за ним. Сом – не пес, его на поводок не посадишь, а контролировать его было необходимо. К счастью, Яшка двигался не очень шибко. Заметив впереди рыбку длиною в два указательных пальца, он напружинился, совершил мгновенный бросок, словно кинули копьё. Иван даже не засёк тот момент, когда Яшка схватил рыбку – а он уже замер, степенно и солидно работая челюстями над своею жертвой.
     - Ловок ты, Яшка, - одобрил Иван. Впрочем, сому было всё равно. Дожевав рыбку, Яшка поплыл дальше, и Иван тащился за ним.
     Из кромешной донной тьмы опахнуло чем-то тошнотворным, и сом опять насторожился. Вытаращил глаза вперед, затем вниз. Иван тоже всмотрелся.
    Прямо под ними лежал утопленник. Мертвый человек распластался во весь рост, широко раскинул руки и ноги. На нем был синий, богатый кафтан, сафьянные сапоги. Лицо уже посинело и опухло, так что возраст покойника нельзя было определить. Тело распространяло окрест себя сильнейший смрад – хоть затыкай нос. Но Яшке сей сомнительный аромат, похоже, нравился. Недолго думая, сом вцепился своими мелкими, острыми зубками в щеку мертвеца.
      - Сдурел, чертяка? – прикрикнул на Яшку Иван и стукнул его по морде кулаком – не сильно, а только, чтобы помешать надругаться над усопшим. В ответ сом совершил угрожающее движение и едва не вцепился в руку Ивана, однако, почему-то, передумал и обиженно отплыл в сторонку.
     Теперь Иван видел человеческий труп уже третий раз в жизни. На сей раз он заставил себя осмотреть покойника, хоть и испытывал неслабые приступы тошноты.
     Судя по богатой одежде, покойник был одним из царских слуг. Он плыл куда-то в лодке, да перевернулся и пошел ко дну, а вынырнуть не сумел. Невдалеке обнаружилось и его маленькое суденышко, опрокинутое и ввязшее в ил.
     «Схоронить бы его, - подумал Иван, шаря по карманам утопленника. – А не то ведь сожрет его Яшка. А не Яшка – так другие найдутся».
     И он принялся подобранным обломком весла рыть яму, чтобы схоронить в ней труп. Это стоило Ивану-тритону серьезного труда. Он бы, скорее всего, взмок от пота, когда бы находился не в воде. Но вода смывала с него пот и охлаждала тело. Ушло много времени, но вот более-менее пригодное углубление в дне речном оказалось выкопано. Едва не надсаживаясь, Иван потащил покойника к яме, держа его за штаны. Каждый сантиметр волочения давался очень нелегко.
     Неожиданно из правого кармана бархатных штанов царского слуги что-то выпало. Было нетрудно догадаться, что это кошелек, туго набитый чем-то. Иван подобрал его, немедленно развязал, и убедился что там немалое количество золотых монет. Предотвращая одно святотатство, Иван, тем не менее, легко и без зазрения совести сейчас же совершил другое – сунул кошелек в собственный карман. Ну, а что такого? В обязанности русалок и тритонов входит поиск кладов – это он помнил и честно собирался отдать добытое по-мародерски золото Водяному. Может, Хозяин вручит ему за это оружие – хотя бы какой-нибудь завалящий клинок, и назначит на менее скучную работу, чем выпас угрюмого сома?
    Однако покойника следовало дотащить до ямы, а силы у Ивана кончались.
    - Уф! – произнес он устало. – Хоть бы ты, Яшка, мне помог, подпихнул бы его рылом, что ли… Вон ты какой здоровен…
    Но оглянувшись в ту сторону, где должен был находиться обиженный сом, Иван никого не обнаружил. Яшки не было нигде поблизости. Похоже, он от обиды уплыл искать себе на ужин новой мертвечины.
    «Смотри, - тотчас вспомнил Иван суровые слова бородатого Хозяина. - Коли что с ним стрясется – из живого тебя этим трезубцем кишки выну!»
    Вот и стряслось. И где же теперь прикажете его искать?
    Покойник сразу же был забыт, ибо Ивану сделалось не до него. Но никакие ныряния-шныряния по темной ночной реке к поимке беглого сома не привели. Вскоре отчаявшись его настигнуть, Иван понял, что и сам-то заблудился. Он совершенно не помнил, как заплыл в эту реку, и каким путем теперь возвращаться в болото.
     Да и стоило ли теперь туда возвращаться – на расправу к Водяному?
     Окончательно упавший духом Иван сам не отдавал себе отчета, в каком укромном месте речного дна его сморил тяжелый сон. Во сне он видел незнакомую строгую женщину без рыбьего хвоста и с ногами, грозившую ему пальцем и говорившую следующие слова:
     - Разве тебя можно на коляске в село одного отпустить? Ты на соседнюю улицу выедешь и позабудешь, как на свою вернуться. Человек рассеянный с улицы Бассейной!..
     Но кто была эта женщина, что за коляску она имела в виду, почему боялась потерять Ивана – всё это было нашему герою абсолютно неясно и туманно.
    Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо. Это снова оказалась Луша.
     - Эва, куда тебя занесло! – воскликнула она, едва Иван открыл глаза. – Едва сыскала. Что, шустер Яков оказался?  Ну, поработаешь до поту – поешь в охоту. Плывем домой, накормлю завтраком.
    - Слышь, Луша… - промямлил Иван-тритон. – Я, кажется, того…
    - Чего – того?
    - Упустил Яшку. Теперь он неведомо, где. Стало быть, Водяной меня накажет?
     - Уж будь покоен, - нахмурилась Луша. – Даст он тебе на рыбью икру с потрохами. Мало не покажется!
     Угнетенный Иван мрачно плыл за нею – едва волокся.
     - Может он ещё помилует меня? – бормотал  Иван растерянно. – Я ночью в кармане утопленника нашел кошелек с золотом. Вот, глянь.
     - Сравнил живую рыбу с мертвыми кругляшками! – продолжала ворчать Луша. – Яшка у Хозяина любимцем был.
     - Так это ж золотые моне… - попытался, было, пробубнить Иван, но замолк, совсем пригорюнившись.
    Впереди показалась знакомая сомовья яма – и Яшка преспокойно дрыхнул там, чуть пошевеливая хвостом сквозь сон.
    При виде этого, словно камень свалился с души Ивана-тритона.
    - Я знала, что он недавно вернулся, - прохихикала Луша. – Просто попугать тебя хотела, посмотреть, как ты себя ведешь, когда смерть тебе грозит. Оказалось, ты хлюпик, однако.
     - А ты – злая, - проворчал Иван.
     - А ты средь русалок хоть одну добрую видал? – спросила она серьезно.
     Тем не менее, Луша проводила его до той самой подводной каморки, из коей Иван выплыл вчера, уложила на ту же продавленную кровать, принесла ему не шибко сытной и разнообразной подводной снеди.
     - Жить будешь здесь пока что, - сказала она. – Обедать сам сплаваешь. После обеда – на прием к Хозяину.
     И Иван снова остался один. Время потянулось неопределимо. Никаких часов тут не было.
     Когда же обед? Сразу, как проголодаюсь? – мелькнула у него мысль.
     И вдруг в кармане его насквозь пропитанной водою рубашки – в противоположном тому, в какой он спрятал кошелек с золотом – что-то громко забулькало, запускало мелкие пузырьки.
     Иван вытащил из кармана какую-то штуку – ту  самую, с кнопками и экраном, которой вчера не мог найти применения, но которую выкидывать не решился.  Что-то в нем само сообразило, как нужно действовать, и нажало пальцем на кнопку, поднеся штуковину к уху.
     - Алло, - сказал кто-то что-то непонятное внутри неведомой вещицы. – Это Иван-Два?..

    Глава шестнадцатая


    Маша Квасцова пыталась получить удовольствие от сравнительно нового для неё вида передвижения на старой инвалидной коляске. В этот день Кощей заколдовал её колымагу, досель вельми неповоротливую, так, что коляска теперь ездила сама, стоило только хозяйке вымолвить тихонько слово «поехали». Она тотчас начинала движение вперед, медленно и осторожно, однако постепенно, так же – голосом коляску можно было разогнать до вполне приличной скорости. Нетрудно догадаться, что поворачивать драндулет в стороны, либо заставить его двигаться задом, теперь можно было тоже, отдав голосом соответствующую команду.
     - Теперь ты будешь куда свободнее, почти как здоровая, - радовался Кощей собственной выдумке.
     Порогов в Кощеевом замке, мы помним, не было уже пару седмиц, и по ровным полам из тесаного серого камня Машина коляска катилась плавно, без малейших толчков. Залы и галереи замка были достаточно обширны, чтобы накататься по ним всласть, до головокружения. Однако, по лестницам коляску, как прежде, приходилось таскать услужливому Шмату-Разуму. Благо, это его нисколько не затрудняло.
      - А на ваших лесных тропинках да на древних тележных трактах меня в моей коляске затрясет так, что зубы застучат, - критически сказала Маша, хмурясь.
    И проверка, которую Маша незамедлительно устроила, выкатившись во двор и покатавшись на свежем воздухе, отчасти подтвердила её догадку. Коляску чувствительно трясло. Но, сказать по справедливости, всё же не до такой степени, чтобы у Маши стучали зубы. Стало быть, ничего, можно привыкнуть.
     - А ты заколдуй коляску так, чтобы она двигалась, немного приподнявшись в воздухе? – попросила Маша. – Я не говорю – чтобы летала – но… тогда бы никакой тряски не было бы и вообще никаких препятствий.
     - Правильно, - согласился с ней Шмат-Разум. – Это называется «левитация». Таким заклятием обладает Баба-Яга, она накладывает его на свои метлы, ступы и прикроватные коврики.
     - А вы разве не обладаете? – спросила Маша.
     - Нет, - ответил ей Шмат-Разум. – Я – невидимый дух, летаю сам по себе. Кощей может превращаться в любую птицу, когда захочет. Нам не нужно это заклятие, и мы не ведаем его.
     - Тогда можно съездить в гости к Бабе-Яге и попросить её заколдовать мою коляску, - предложила Маша.
     Кощей был смущен.
     - Лучше не делать этого, - промямлил он. – У нас с Бабой-Ягой уже давно плохие отношения. Она зла на меня.
     - Почему? Что между вами такое случилось? – стала расспрашивать Маша. Но Кощей сызнова ушел от ответа. И она решила, что, может, дознается как-нибудь потом.
     Видимо, придется обойтись без левитации. А лучше сказать – надо радоваться тому, что есть.
     - Не боишься, что я от тебя когда-нибудь укачусь? – грустно  улыбнувшись, спросила Маша своего колдуна-супруга.
     - Я тебе доверяю, - ответил тот, - и хочу, чтобы ты была как можно более сама себе хозяйкой. Как приобыкнешь с этой телегою вожжаться, так я покажу тебе Славь и Навь.
    - Возьмешь меня с собой на работу? – Маша и тут поняла по-своему, но обрадовалась. – Про Навь я что-то слышала от тебя и раньше, но не знаю, что это за штука. Про Славь – тем более. Не расскажешь, родной мой?
    И Кощей рассказал.
    По его словам, мир, в котором живут люди, звери и духи, делится на несколько вместилищ (уровней). Лишь одно из этих вместилищ предназначено для живых плотных тел, и оно зовется «Явь». На одну ступень ниже Яви, соприкасаясь с нею, находится место обитания земных духов, называемое «Славь». Именно Славь принимает в себя и души умерших людей, при жизни в Яви бывших добрыми, кроткими, не вредившими другим, своим ближним. Еще ниже Слави расположена та самая, мрачная Навь, где живут духи злые, жестокие; и они забирают туда черные души плохих людей, коих в Яви тоже обретается изрядно.
     - И ты – из На-Нави? – спросила Маша, заволновавшись немного.
     - Мы с тобой сейчас в Слави проживаем, – произнес Кощей тоном учителя. – Довольно ли сего, дабы развеять твои сомнения?
    - Значит, ты – светлый дух? – уточнила Маша
    Кощей лишь моргнул на это, как бы в знак согласия, но вслух ничего не сказал.
     - Значит ли это, что и я умерла и стала теперь светлым духом? – спросила Маша далее.
     - Нет, успокойся, - ответила ей стоявшая здесь же Алена. – Сие  значит лишь то, что тебя хотят назначить царицею Слави и Нави.
     - Никогда никем ни править, ни помыкать не хотела, - Маша передернула плечами. – А ты – царь, выходит?
     Прежде, чем Кощей успел на это ей ответить, в кармане у нее запиликал, отчасти уже позабытый мобильный телефон. Маша с удивлением поглядела на экран. Батарейка имела еще совсем полный заряд, казалась нетронутой. А звонила ей Алиса Даева.
     - Можно с подружкой поболтать? - кротко спросила мужа Маша. Кощей дозволил.
     - Привет, Машунька. У тебя всё хорошо? – зачастила в трубку Алиса, и голос его был с каким-то тревожным оттенком. – А я у Кощеевых. Вот, соскучилась, не выдержала, приехала.
     - Рада за тебя, - сказала Маша, улыбаясь, - и за Иванушку, тоже. Я так и знала, что у вас все хорошо будет, любовь вернется. Он, наверно, доволен, что опять с тобой?
     - Он очень изменился, - поделилась Алиса. – С одной стороны – мужской силы у него заметно прибыло…
     - Ого!.. – удивилась Маша.
     - Да, прямо зверь какой-то. В постели с ним стало намного слаще, - хвасталась Алиса. – Но с другой стороны – он стал мрачнее и более замкнутый в себе. Всё о чем-то думает, постоянно вздрагивает. Подходить к нему лучше на цыпочках. И постоянно звонит какому-то Ивану-2. Так он в его телефоне обозначен. Говорит с ним шепотом, или уходит говорить на балкон, в туалет – чтоб никто не услышал их.
    - Есть у него друг Иван Солдатов, - вспомнила Маша. – А ты с таким, разве, не знакома?
    - Знаю, - ответила Алиса. – Только это не Солдатов никакой. Я стащила у Ваньки этот номер из мобильника и позвонила по нему, пока Ванька на работе. Там сперва пузырьки какие-то лопались в трубке, а потом…
     И тут связь между мирами опять прервалась.
     - Всё ладно у подружки? – сейчас же спросила Машу внимательная Алёна.
     - Да… Придумывает только сама себе какие-то проблемы, заморочки… - махнула рукой Маша и опять обратилась к Кощею. – Рассказывай дальше, родной. Значит, мы с тобой из Яви переместились в Славь, к светлым духам. Еще ниже находится Навь с духами черными. Запомнила, видишь. Ну, а над Явью что?
     - Мы называем эту верхнюю страну «Правь», - молвил Кощей. – Туда ни мне, ни тебе пути нет. Туда попадают очень немногие. Правь – жилище Бога.

* * *

      Дозвониться до настоящего Ивана Кощеева Григорию так и не удалось. От сумрачных мыслей его отвлекла Рахиль Моисеевна, вошедшая в кабинет, сияя улыбкой.
     - Поздравляю тебя Иванушка! – провозгласила она радостно и торжественно. – Твои стихи напечатали в новом альманахе.
    Да, точно – пару месяцев, или чуть больше тому назад Ивана попросили прислать в редакцию свои стихи для размещения их в литературном сельском альманахе. И вот теперь книжка вышла в свет. Может, сам Иван и не забыл бы об этом, а у Григория сие событие начисто вылетело из головы.
    - Ну, спасибо, - поблагодарил лже-Иван начальницу, впрочем, довольно отрешенно.
    - Я как узнала, поспешила зайти в редакцию и приобрести книжку, - сказала начальница. – Вот, посмотри. Тебе, наверно, занесут бесплатно несколько штук. Как одному из соавторов. Молодец, Ванечка! Стихи твои чудесны. Только мрачноваты. И не очень понятны. Особенно вот это:

Тысячи долгих дней
Думал я лишь о ней,
Плакал, страдал, любил,
Ну, а теперь – забыл.

Словно в Страну Теней
Канули чувства к ней,
Будто ливень ночной
Смыл их шальной волной.

Только чем жить теперь,
Если закрылась дверь,
Та, за которой – мир,
Тёплый без черных дыр.

Волны успели скрыть
Берег мой навсегда.
Если без весел плыть –
Можно приплыть туда,


Где ни следов, ни слов,
Ночь, и костров не жгут,
Где испокон веков
Тени одни живут.

Только грести мне лень,
Если забыл о ней.
Сам я – такая ж тень.
Жить мне в Стране Теней.

    - Что же это за Страна Теней? – спросила лже-Ивана начальница и прибавила жалостливо. – Это ты так до сих пор по Маше страдаешь?
     Григорий вспомнил в этот момент о той Стране Теней, которая окружала его сейчас, то и дело вползая, в Явь, и частью которой он и сам был, как ни крути. Он даже поежился, но ответил, как можно небрежнее:
     - Нет, не страдаю. У меня сейчас другая подружка гостит.
     - Неужели! – поразилась Рахиль Моисеевна. – С Настенькой, все-таки помирился?
     - С Алисой, - буркнул лже-Иван.
     - Ах ты, многоженец! – начальница шутливо погрозила ему пальцем.
     А лже-Иван (он же – Григорий), листая альманах, штудировал сейчас вовсе не стихи Кощеева. Рядом с творчеством его клиента были помещены стихотворения Любови Ершовой. Это были стихи в традициях русской поэтической школы. Не о таинственных потусторонних  мирах и странах, не о Смерти и гробах. В стихах Любови присутствовали березки и осинки, речка, деревня и вздохи о несладкой женской доле. Но в  одном из произведений она рассказывала о какой-то маленькой ведьме. Григорий подумал, что эта маленькая ведьма – вовсе не вымышленный персонаж. Рядом со стихами Ершовой была её фотография; и Григория привлек, словно примагнитил к себе харизматичный, грустный взгляд Любови.
     Всё так же задумчиво лже-Иван вернул книжку начальнице. Ему пора было тоже ехать домой. Его укороченный рабочий день закончился.
     Алиса встретила его радушно, сейчас же усадила за обед. Суп она сварила очень вкусный. Григорий уплетал его, как обычно – только за ушами трещало.
     - Не могу налюбоваться, как ты ешь, - одобрила Алиса, сидя напротив лже-Ивана. –  Просто целиком уходишь в этот процесс, словно весь мир для тебя пропадает.
     - Ничего в этом особенного нет, - лже-Иван махнул ложкой, сосредоточенно жуя.
     - А ты в курсе, что у тебя коляска исчезла? – спросила Алиса.
     Лже-Иван вытаращил глаза, довольно натурально изобразив удивление.
     - Я что-то и не заметил этого, - пробормотал он.
     - Похоже, её украли, - предположила Алиса. – Но кому она могла понадобиться? Какому-нибудь другому инвалиду? Но неходячие люди чаще сидят по домам, и вряд ли станут воровать друг у друга.
    - Не знаю, - лже-Иван пожал плечами, и по ним даже пробежала дрожь. – Кошмар какой-то просто.
    - А ты её никому не дарил? – спросила Алиса, лукаво подмигнув. – К примеру, Ивану-2?
     Лже-Иван вздрогнул теперь уже взаправду.
     - Какому Ивану-2? – спросил он с волнением в голосе.
     - Тому самому, мой сладкий, которому ты названиваешь по нескольку раз каждый день, втихаря, когда никто не слышит. А как он позвонит, так ты сразу норовишь куда-то уединиться…
    - А… - лже-Иван хотел было сразу ответить, но  всё же стало видно, что он несколько растерян. – Это Солдатов купил новую симку, вот и звонит с неё, а я – на неё…
    - И звонит он, исключительно сидя в ванне? – уточнила Алиса.
    - Это почему? –  опять насторожился лже-Иван.
    - Я звонила по этому номеру, там никто не отвечает, только слышно, как лопаются пузыри, - объяснила она.
     - Просто, у бойца симка барахлит, - сказал лже-Иван поспешно. – Как барахлит всё, что угодно, китайской штамповки.
    Тут постучали в дверь, и вошел Иван Солдатов.
    - Ой, как кстати! – обрадовалась Алиса. – Вот сейчас мы и спросим его.
    - Здрасте, - изрек гость неспешно, с расстановкой, отвесив обоим поясной поклон. – Добра и здоровья новой хозяйке.
    - Привет, привет! – отвечала ему Алиса. – Обожди, сегодня старая хозяйка приедет – помелом меня выгонит.
    - За тебя боец заступится, - утешил её гость, усаживаясь в кресло.
    - Говорят, ты новую сим-карту купил? – немедленно принялась расспрашивать его Алиса. Солдатов отрицательно покачал головой.
    Тогда Алиса пожаловалась ему, что её Иван с кем-то постоянно созванивается последнее время, именует этого кого-то Иваном-2, а ей сказал, будто это Солдатов.
     - Не знаю, кому он звонит, - ответил гость. – Но только не мне.  Может, какой-нибудь любовнице.
     Лже-Иван, сидевший на своей кровати, скривил лицо, будто откусил чего-то очень кислого.
     - То-то я и подозреваю его, - сказала Алиса на это. – Выпытываю всячески про любовницу, а он не сознается.
     Укоризненно поглядев на лже-Ивана, она оставила парней наедине, поиграть в шахматы, а сама пошла мыть посуду.
     - Что она мелет? – потихоньку спросил Солдатов лже-Ивана. – К кому тебя ревнует?
     - Да ерунда, - махнул рукой лже-Иван. – Услышала что-то мельком – и забрала в голову… А просто, один мой приятель оказался в глупом положении. И вот, я теперь ему звоню, пытаюсь поддержать, или придумать, как его оттуда вызволить.
    - В дурдоме он, что ли? – спросил Иван Солдатов. – Или в тюрьме?
    - Ну, скажем так, почти что в тюрьме, - ответил лже-Иван. – Короче говоря, взаперти сидит и выбраться возможности не имеет.
    - Кто такой-то? – последовал дальнейший вопрос. – Я его знаю?
    - Не знаешь. И вся штука в том, что никто не должен знать, где он сейчас, как туда попал, и всё такое. Он обязан вскорости вернуться к себе домой, но так, чтобы никто и не заметил его отсутствия.
      - Мудрено говоришь, - Солдатов потер себе ладонью лоб и передвинул ладью на шахматной доске.
     - Так, что если Алиска, или мама моя, или еще кто-нибудь из ближних спросит тебя про мои секретные звонки, то ты отвечай, что я тебе звоню, и мы втихаря подружек, например, обсуждаем…
     - Нет у меня подружки, - молвил Солдатов степенно. – И врать – нехорошо…
      Он вскоре ушел, а Алиса вновь пристала к лже-Ивану. Но перед этим хорошенько удовлетворила его в постели, так, что он испустил сладкий вздох сексуального изнеможения.
     - Ты пойми, что я ведь ни на что не претендую, - заговорила она тогда. – Тебе, конечно, нужна женщина лучше меня. Меньшая хулиганка, более хозяйственная, да и просто здоровее. И если ты нашел опять себе новую, я буду этому только рада. Зачем ты скрываешь её от меня? Эти тайны от лучшей подруги – просто смешны, ты пойми.
     - Мммм… да нет у меня никакой новой, - отнекивался лже-Иван, весь расслабленный и довольный. – Парню я звоню. И это не мои тайны, а его. Если я разболтаю – плохо будет.
     - Этому парню, наверно, в постели не сравниться с тобой, - говорила Алиса, нежно водя пальчиком по обнаженной груди лже-Ивана. – Ты у меня стал ого-го, каким крутым мачо! Просто, не пойму, откуда в тебе столько мужской силы взялось. Накопилось, что ли, пока мы не виделись?
      - Да и, если бы я рассказал тебе, что  происходит на самом деле, ты бы не поверила, решила бы, что я или фантазирую, или схожу с ума, - молвил лже-Иван. Алисин комплимент его мужской силе очень раззадорил астрального человека. Ему ужасно захотелось похвастаться перед ней, что он – совсем не тот Иван Кощеев, с которым она спала раньше, что тот Иван был – тьфу и растереть – а он теперь будет – ого-го, во всём и всегда.
    - А ты попробуй, расскажи, - предложила Алиса. – Я постараюсь понять тебя.
     И вот тут расслабленного Григория решительно понесло. В какие-то полчаса он выпалил Алисе про то, куда на самом деле уехала Маша, как покинутый Иван тосковал по ней, как начал видеть вокруг себя существ из иного измерения, как познакомился с ним, Григорием – собственным Горем-Страхом, как оставил его пожить здесь вместо себя, а сам уехал на коляске на кладбище и через могильный портал проник в прошлое – одним словом, всё, что мог знать сам, вплоть до утопления Ивана в русалочьем болоте (о котором Григорию поведала Смерть).
     Глаза впечатленной этим рассказом Алисы сделались шириной, буквально, по десять копеек.
     - Я знала, что ты фантазер, - проговорила она тихо. – Но не думала, что ты до такой степени в Машу влюблен. Практически до безумия.
    - Ведь я говорил, что ты не поверишь правде, - подытожил Григорий с некоторым облегчением. Он немедленно пожалел о своей откровенности, и теперь утешал себя тем, что его слова звучали уж слишком неправдоподобно. Ничего не случится, Алиска уверена, что всё это – ложь.
     - Ладно еще, Машка там по телефону врет-заливается о всяких Кощеях, леших и банниках, - продолжала рассуждать Алиса. – Кто знает, чем она там, в этом Череповце, могла обкуриться или даже наколоться… А ты и без химического воздействия здесь такой огород городишь, что уши скручиваются в трубочки.
    Хлопнула входная дверь, и в прихожей послышался высокий голос Евдокии Петровны:
     - Здравствуйте, ребята. Я приехала.
     - Смотри – маме  не вздумай ничего рассказывать про Ивана и меня, - немедленно предупредил Алису Григорий. – А не то у неё не только уши от удивления в трубочку свернутся.   
    - Что я – дура, что ли? – Алиса покрутила себе пальцем у виска. – Маму беречь надо. Нервы и всё такое. Я и сама – мама.
     - Господи, как тут накурено! – слышалось из кухни, как Евдокия Петровна ворчит на мужа. – И бутылка на столе стоит. И под столом… Господи, боже мой!..
     - Езжай обратно сейчас же, - бросил ей подогретый, как обычно, Матвей Петрович равнодушно. – Если тебе у нас не нравится.
     Не желая без толку препираться с ним, Евдокия Петровна прошла в комнату сына.
     Алиса смущенно поздоровалась с мамой Ивана Кощеева и заверила её, что приехала ненадолго, мешать и вертеться у Евдокии Петровны под ногами не станет, а завтра-послезавтра уедет домой.
      - Все в порядке, сказала Евдокия Петровна на это. – Я тебя не гоню. Чувствуй себя как дома. Но не забывай, что в гостях. 

     Назавтра была суббота, и у лже-Ивана был, разумеется, выходной день. Алиса предложила ему слазить в Интернет за новой музыкой.
    - Заодно и погляжу на твою новую тайную подружку, - подмигнула она. – Наверное, вы с ней в соцсети переписываетесь. Выведу тебя на чистую воду.   
    - Да нет у меня никого, - уверенно говорил Григорий, загружая ноутбук.
    Но представьте себе, именно в то утро на страничку Ивана Кощеева пришло сообщение от женщины. И эту женщину Григорий (который пока что временно был Иваном) только накануне видел на фото. Звали её Любовь Ершова.
      «Здравствуй, Иван. Вот и вышел очередной сельский альманах, - гласило сообщение. – Но как мало стихов каждого автора в него уместили, правда? Могли бы и побольше места выделить. Особенно для твоих. Они мне очень нравятся. Всегда считала, что ты довольно сильный поэт».
      Григорий смотрел на сей комплимент, адресованный, по сути, и ему тоже, с некоторой нерешительностью. Алиса за его плечом так и впилась в сообщение глазами.
     - Вот! Я же говорила! – провозгласила она. – Ты себе кого-то завел. Еще и отпирался!..
     - И никого я не завел, - снова возразил Григорий. – Подумаешь – написала мне какая-то тетка, которой хорошо за сорок. Просто стихи обсудить хочет. Заметь, что она даже не в друзьях у меня, и не предлагает добавиться.
     - Да, но ножки у какой-то тетки – очень даже ничего. Дай Бог бы такие каждой, - говорила Алиса, придирчиво рассматривая фотографии мадам Ершовой, которые Григорий стал перебирать курсором. – Я тебе от всей души желаю с этой теткой хорошенько развлечься. Забыть хоть на время безумную любовь к Машульке.
     - Вот не думал, что мне когда-нибудь закатят сцену ревности, - засмеялся Григорий. – А тем более – абсолютно на пустом месте…
     - Да полно тебе. Настя разве тебя никогда не ревновала? – усомнилась Алиса.
     Тут к ним вошла Евдокия Петровна.
     - Ребята, вы ничего не знаете? – спросила она. – У нас пропала Ванина инвалидная коляска.
     - А мы в курсе, - мгновенно отреагировала Алиса. – Я еще вчера это заметила.
     Евдокия Петровна сейчас же разразилась негодованием пополам с причитаниями о том, какие же нехорошие люди бывают на свете: инвалидные коляски – и те крадут. 
    - И это всё оттого, - сделала вывод мама Ивана, обращаясь к Григорию, – что ты редко пользовался коляской, почти позабыл о ней. Вот теперь спохватился – а где она? Нету! И вообще, ты очень редко на двор выходишь. А ну-ка, марш прямо сейчас гулять!
     - Некогда мне, - буркнул лже-Иван, не оборачиваясь к ней.
     -  Ох! – вздохнула Алиса, не любившая ссор и препирательств. – А    поеду-ка я домой, пожалуй. Схожу сейчас, куплю билет на автобус.
     Но сделав всего несколько шагов в направлении из комнаты Ивана в прихожую, Алиса Даева печально скривила лицо, вернулась, вначале села на кровать Ивана, подумала – и вовсе легла.
     - Не ругай меня сильно, прости, - проговорила она Григорию загробным голосом. – Только, похоже, что мне сегодня никуда не уехать. Нога болит невыносимо. Это от того, наверное, что вчера дала большую нагрузку на неё – полдня ходила по магазинам. Придется сегодня отлеживаться день, да еще ночь. А завтра поеду.
     Григорий молча посмотрел на Алису, сосредоточился, зажмурился, переключился на астральное тело. И точно – рядом с Алисой обнаружилась Джулия – прозрачная девушка-Горе сидела рядом с ней на кровати и победоносно усмехалась.
     - А ну, убирайся! – скомандовал ей Григорий. – Кто обещал в течение недели Алиску не мучить?
    - Ничего я не обещала, - хмыкнула Джулия. – А ты, Страх, межу прочим, сидел бы да помалкивал. Нашелся, тоже, Страх – гонитель Боли! Самому не смешно? Меня – Боль – терпеть легче, чем тебя, говорят.
     Алиса попросила его принести ей воды, чтобы запить обезболивающую таблетку. Лже-Иван поплелся за этим в кухню, но был там раскритикован мамой:
    - Как же ты собираешься Алисе принести воды, если у тебя обе руки заняты? Пойдешь, не держась? Или в кармане воду понесешь?
     Евдокия Петровна подала Алисе воды сама, а лже-Иван двинулся обратно в комнату, остро ощущая собственную бесполезность. За те минуты, пока он тащился, держась за стены и дверные ручки, в голове у него зародилась некая мысль.
      - Хочешь собственную Боль увидеть? – спросил он Алису. – Вот, Иван-то со мной кое-как договорился. Может, и ты сама с ней сумеешь найти компромисс.
     - Надоели сказки твои, - ответила Алиса тоскливо. Боль мучила её не на шутку. Таблетка помогала не сразу, через время, да и вообще, не каждый раз надежно.
     - Я-то вижу твою Боль, -  убеждал он. – Попробуй поверить на минутку, что она видима. Может, станет легче. Соедини указательные пальцы рук и скажи: «Хочу увидеть свое Горе».
    Не сразу, но все-таки Алиса согласилась на это. И трудно описать её удивление, когда после проделанных нехитрых манипуляций она узрела рядом с собой еще одну такую же девушку, но совсем прозрачную (действие таблетки на боль понемногу началось).
    Немножко отойдя от изумления, убедившись, что видимая Боль ей не снится, после короткого знакомства, Алиса нашлась спросить следующее:
    - А зачем ты мне, Боль?
    - Будто сама не знаешь? – пожала плечами Джулия. – Боль предупреждает человека, что у него с чем-то изнутри нелады. Вот у тебя – застарелые переломы, сколиоз…
    - Не так спросила, - поправилась Алиса, - ответь, зачем мне все эти переломы, искривления костей и всё прочее?
    - Это лучше знают там, - прозрачная Джулия указала пальцем на небо. – Но я тебе скажу: у человека болят ноги, если он грешил ногами, руки – если грешил руками…
    - А зачем болит спина? – спросила Алиса. – Как можно ухитриться нагрешить спиной?
    Боль развела в ответ прозрачными руками.
   В конце концов, Алисе удалось выпросить у собственной Боли отсрочку на два дня. Когда Григорий вернул любовницу в физическое тело, это показалось Алисе похожим на обычное пробуждение от сна. Боли теперь не было, и у Алисы улучшилось настроение.
    - Теперь ты веришь? – Григорий тоже радовался, не совсем понятно, чему. – Убедилась?
    - Да, - кивнула Алиса. – Но если про Боль и Страх – правда, значит, верно и то, что настоящий Иван Кощеев сейчас в подводном царстве?
    Григорий тоже покивал.
    - Какой ужас! Его же надо вытаскивать оттуда! Он там сгинет! – воскликнула Алиса.
    - Только маме – ни слова, - вновь предупредил её Григорий. – А что до Ваньки – так он сам этого хотел.
     На следующий день Алиса ехала домой и прямо из автобуса набирала номер настоящего Ивана Кощеева. У нее долго ничего не получалось. И вдруг, раза с шестого, сквозь назойливые бульканья в трубке раздался приглушенный мужской голос, буркнувший какое-то «Ну?»
     - Алло, - торопливо проговорила Алиса. – Это Иван-2?
     - Вовсе не два, - ответил голос угрюмо. – Я здесь один. Просто Иван, и всё. Я тритон, слуга Водяного.

     Глава семнадцатая

     - Тритон? – переспросила Алиса. – Это такое маленькое существо на лапках и с хвостиком, в речке живет?
     - Сама ты на лапках, с хвостиком и в речке живешь! – проворчало маленькое существо. – А как ты в эту странную штуку забралась – ума не приложу.
     - В какую штуку? – Не поняла Алиса.
     - Да вот, в эту – которая у меня в кармане лежала себе тихо, и вдруг запищала и забулькала, - объяснил «просто Иван и всё».
     - Так это твой мобильный телефон, - сказала Алиса.
     - Не знаю никаких телефонов, - молвил Иван безразлично. – Кто это – Телефон? Кто-то из слуг Водяного? Он не только девчонок к себе в свиту берет?
     - У тебя там девчонок до фига? – заинтересовалась Алиса. – Ты, вообще, где? Мне тут сказали, что ты в болоте утонул.
    - Точно. Утонул, - подтвердил тритон-Иван.
    - Как так? Ты зачем в болото полез? – спросила Алиса.
    - Я и сам не знаю. Не помню ничего. А ты ведь мне сама говорила, что я пришел на болото специально топиться. Из-за Маруськи какой-то…
     - Я?! Говорила?! – Алиса разинула рот от удивления.
     - Ты, Луша, а кто же еще?.. Кончай колдовать вылезай из этой штуки.
     - Угу. Щас я тебе, на полном ходу из автобуса вылезу… Вань, сам заканчивай прикалываться и скажи нормально – где ты и что с тобой происходит?
     Но тот уже нажал кнопку отбоя. А может быть, связь прервалась по иной причине.
     В этот момент в подводную каморку, где находился Иван, вплыла русалка Луша.
    - Ну вот, - молвил ей тритон-Иван. – А то все шутишь да шутишь, разыгрываешь меня.
    - Кого это я разыгрываю? – подняла бровь Луша.  – И не думаю даже.
    - А в эту штуку ты разве не влезала, со мой оттуда не разговаривала? – Иван  показал ей телефон.
     - Еще чего выдумаешь! – Луша покрутила пальцем у виска. – В этакий коробок не каждая букашка-таракашка поместится! А ну, плыви за мною. Водяной тебя к себе зовет – гневается.
     И Иван последовал за ней, сунув телефон обратно в карман рубашки.
      - Ты мне растолкуй-ка, - молвил он по пути. – Почему в покоях Водяного что-то так грохочет, что уши затыкай – и то оглушит? А еще покоями называются…
     - Потому, что покои Водяного расположены под мельницей, - объяснила Луша. – Она как заработает – так и загрохочет.
     Хозяин Воды встретил Ивана сурово, грозно насупив свои лохматые брови.
     - Самую легкую работу я тебе дал, - молвил он разочарованно. – А ты и сома-увальня укараулить не сумел. На что ж ты вообще годишься тогда?
    Иван с виноватым видом вынул из кармана и подал Водяному кошелек с золотыми монетами. Хозяин Воды развязал его, рассматривал золото, пробовал на зуб.
    - Ладно, - сказал он в итоге. – Повезло тебе. Будем считать, что ты откупился за неудачу. Может, впредь назначу тебя разыскивать клады.
    Иван покорно склонил голову.
    - А покамест надо бы тебя проверить еще в одном деле, - заключил Водяной. – Ты знаешь, что мои девчонки-русалки парней да мужиков, ходящих по болотам и плавающих по рекам, топят?
    Иван содрогнулся.
    - Да-да, - подтвердил свои же слова Водяной. – Русалки заигрывают с мужиком, соблазняют его на срамную потеху, да и с собой на дно утягивают. А вот каждый парень-тритон у меня на счету. Давно ждал я, пока новый прибудет. Теперь ты явился… Надо, стало быть, тебя испытать. Сегодня ввечеру заставлю тебя караулить под речным берегом. Как придет туда девка, аль тетка, белье полоскать, а то и нарочно топиться – уж ты удружи мне, и ей подсоби…
    - Как так? – Иван пребывал в недоумении, ему становилось жутковато.
    - А так, чтоб не передумала она утопиться, да и недолго мучилась, - молвил Водяной. – Топить  людей, для нас, подводных жителей – самое главное. Ежели ты в этом искусстве хорошо себя покажешь – я тебя славно пожалую. И богатством, и положением. Дам тебе несколько русалок под начало. Любишь  ведь ты девчонок-то, или нет?
    Иван кивнул, хотя согласен с Хозяином Воды не был.
    - А вот, ежели ты растеряешься – я тебя за тунеядство накажу. Суну в мельничный жернов, что вот здесь, над моими покоями расположен – и тебя изрубит в куски.
    В Иване начинало нарастать отвращение ко всему здесь происходящему. Водяной велел ему пока убираться, и они опять поплыли вместе с Лушей. Русалка тащила его куда-то за руку.
     - Поплаваем до вечера на просторе, - она не предложила это, а будто распорядилась. – А то пролежишь весь день опять в своей каморке, лежебока.
    - Слушай, - волновался Иван. – Так это, выходит, ты и утопила меня в болоте?
    - А кто же еще? – захохотала Луша. – Ты зачем-то через болото плелся, а я вокруг тебя плавала. Соблазнился ты на мои перси – и канул сюда. Помнишь, что ли?
    - Смутно, - ответил Иван. – Почти совсем ничего. – А чего ты теперь повсюду со мной мотаешься, словно привязанная? Чем-то понравился я тебе?
    - Жалко мне отчего-то тебя, чудака, - ответила Луша, всё так же со смехом. – Вот и слежу, чтобы ты у нас освоился и чувствовал себя, как дома.
     «Буль-буль-буль!» - заработало в кармане Ивана дивное диво под названием «телефон». И тритону хватило смекалки сейчас же отстать от Луши и юркнуть в какой-то темный закуток. Туда, внутрь трубки, снова, похоже, влезла девушка Алиса и болтала новый вздор.
    - Эй, ты, подводный житель! Ты и про Машку Квасцову забыл?
    - Про какую Машку? – Иван быстро покрутил головой, сделав неопределенное «брррр!..». – Мне Луша говорила тут про какую-то Маруську, из-за которой, будто бы, я топиться полез…
    - Ясно, - Алиса вздохнула горестно. – Завел себе теперь Лушу, больше тебе никто не нужен… А маме, значит, оставил этого чудика, который видит чужие страхи и боли в виде призраков? Теперь он там вместо тебя так и будет жить?
     - Да кто – он-то?
     - Страх твой, - пояснила Алиса. – Который еще сам себя Григорием называет. Ты его вместо себя в реальном мире оставил, чтобы твоя мама ничего не подозревала и не волновалась.
    - А кто у меня мама?.. Стой, подожди!.. У меня мама есть, что ли?.. – у беспамятного тритона отвисла челюсть.
    Алиса принялась, было, рассказывать ему всю его жизнь с детских лет, что сама помнила с его же слов. Но тут в укромный подводный закуток проникла Луша.
    - Опять разлегся! Да что же ты за лежебока, в конце концов! – воскликнула она и снова потащила Ивана куда-то за собой.
    Весь остаток дня Иван проскитался в подводных просторах. Русалки окружали его, смеялись, щекотались, некоторые предлагали повеселиться срамно – тут он видел, что Луша сразу делает сердитое лицо и пытается ущипнуть его, Ивана, куда достанет.
    «Понравился я ей,  всё-таки», - думал Иван, и эта мысль была ему приятна. Но уже больше того занимали его мысли о странной девушке Алисе, которая говорит с ним из колдовской коробочки с кнопками, каковая коробочка зачем-то оказалась в его кармане, хотя он не помнит, кто её туда положил… Еще и деревяшка эта на плече висит – гусли… гм!.. странно.
    Снова стемнело. Луша затащила его под дощатый настил у речного берега.
    - Вот здесь и станешь караулить до утра, - сказала она. – Помни же – если придет девчонка, женщина, либо бабка старая, нарочно, топиться, или по какому другому делу – не зевай, помоги ей.
    Иван согласно кивал, но уплывать восвояси Луша отчего-то не спешила.
    - Ты какой-то квёлый сегодня, - беспокоилась она. – Взбодрить тебя, что ли?
    - Уж и так, весь день бодрили, щекотали, дальше некуда, - отмахнулся Иван. – Теперь один побыть хочу.
    - Ну, смотри, - Луша пожала плечами. – Ночь длиннющая впереди.
    Её холодные, склизкие губы назойливо прильнули к губам Ивана, её когти царапнули ему спину. Тут в замутненной памяти его мелькнули чьи-то иные губы – теплые, чуть увлажненные, с легким, приятным ароматом. Мелькнули на миг и снова сгинули.
    Русалка уплыла, и через немногое время телефон в кармане опять забулькал. На экране Иван увидел вместо букв какие-то цифры длинной строкой.
    Голос оттуда послышался опять женский, но приглушенный, с хрипотцой:
    - Привет, Ваня, - молвил этот голос – опять смутно знакомый. – Как живешь? Чем занимаешься?
    «Кто это опять? – думал Иван, - и чего ей от меня надо? Еще одна русалка? Так их и без неё здесь полным-полно, даже надоели. И колдуют все  очень однообразно».
    - Будто не знаешь? – буркнул он. – На службу меня определили. Лежу под берегом, дежурю, жду, авось, кто топиться придет…   
    - Опять, смотрю, фантазируешь, дурачишься, сочиняешь что-то, - сказала девушка в коробочке, вздохнув. – Про меня сочиняешь? А ты у меня самой разрешения спросил?
    -  Ничего я не сочиняю, - молвил он тоскливо. – А про тебя – подавно. Аксинья, это ты?
    - И совсем я не Аксинья, - возразила девушка.
    - А кто еще? Ну, Ульяна, Амелфа… -  Иван стал перечислять русалок, с которыми недавно познакомился. – Или опять всё та же Луша?
    - Уууу, вижу, что их там у тебя навалом, - протянула девушка. – Рада за тебя, конечно. Особенно Луша – она готова с тобой вообще не расставаться. Это мне Алиска говорила. А ты можешь мне прислать Лушину фотку?
    - Да кому – тебе-то? – недоумевал он.
    - Я Маша Квасцова. Забыл меня там? Развел целый гарем – конечно, и  ёжику ясно, что забыл. А я всё помню. Как целовались в холле, пока там никого не было…
     Снова что-то вспыхнуло в памяти Ивана и на этот раз воспоминание походило на огонек на кончике спички, постепенно разгорающийся.
    Но загадочная коробочка с кнопками затрещала, и Машин голос в ней опять пропал.
    Зато Иван услышал чьи-то шаги. Там, наверху кто-то подошел к реке и негромко стучал ногами по настилу. Иван внимательно поглядел вверх. Лицо, склонившееся над водой, оказалось женским. Точнее, девичьим. Огромные синие глаза, страдальческие и зареванные.   
    Девчонка смотрела в воду, кусая губы до крови. Взгляд её сначала быстро бегал, но постепенно замедлялся. По щекам катились слезы.
    Она не замечала тритона-Ивана, а тот, напротив, видел её отчетливо. Красавица-блондинка. Длинная коса спрятана под накидку. Одета в какую-то дерюгу с дырами. Плохо одета. Погода сырая, сухопутным людям легко простудиться. Никаких корзин с бельем на настил не поставила.
    Девчонка на что-то решается, понял Иван. Вот взгляд её совсем остановился, смотрит в одну точку. Собирается броситься в воду?
    Иван громко плеснул хвостом, и девчонка обратила на него внимание.
    - Аааа… - вскрикнула она шепотом, - Здесь уже утопленник плавает…
    Иван еще пошевелился, улыбнулся, дабы показать ей, что он вовсе не мертв. Приложил палец к губам.
    - Тссс, не вопи. Чего ты испугалась?
    - Ты говоришь по-нашему? – удивилась она. – Ты не утопленник? Речное чудище?
    - Что – такой страшный? – покачал головой Иван и провел рукой по собственному подбородку – поди, давненько не брился, весь щетиной зарос – вот и похож на чудище.
    - Ты бледный, как смерть. Ни кровинки, - тихо говорила девушка. – Вот и страшный потому. И у тебя хвост… рыбий, да?
    - Да, вот, вырос как-то, - подтвердил Иван. – После того, как я… А что ж ты не бежишь отсель стремглав, куда глаза светят, если меня испугалась? – внезапно перевел он тему.
    - Я в подводных существ не верила, только в сказках о них слыхала, - прошептала она. – Даже занятно поглядеть. А что страшный ты – так это мне уже всё едино. Ведь я топиться пришла.
     «Вон оно как! – смекнул Иван. – Везучий я, скажите на милость! Хозяин задал трудное – а оно само в руки идет -   только выполняй! Ну, лихо!»
     Русалки пред тем, как утянуть человека ко дну, соблазняют его на прелюбодейство, вспомнил он. Ну, стало быть, и тритоны, тоже.
     При сей мысли Иван вторично окинул взором фигурку страдалицы – стройна, ладна… вкусна! Щас её…
     - А чего ты топиться удумала? – спросил он вдруг зачем-то.
    - Меня мой добрый молодец бросил, - ответила она. – Погулял со мной несколько седмиц – и другую нашел. А тут батюшка с матушкой про мой грех спознали. Бранят меня, на чем свет стоит. Говорят, будто теперь мне и замуж толком, порченной, не выйти…
    - Воспитывают, да и всего делов… - размышлял Иван. – Есть о чем толковать… А зовут тебя как?
     - Злата, - назвалась девчонка.
     - Имечко такое красивое, - одобрил Иван. – Да и сама сказочно хороша – а зачем-то топиться удумала. Нешто бранчливые твои матушка с батюшкой возрадуются, коли ты в болото сиганешь?
    - Да не родная у меня матушка, - объясняла Злата. – Мачеха злая. А батюшка весь под её каблуком – всякую ейную волю исполняет, лишь бы только не потерять. Он поплачет обо мне, конечно, да быстро утешится.
     - Ну и обратишься ты в русалку, утопленная, - молвил Иван. – Хвост у тебя вырастет, навроде моего – вот, смотри, нравится? – (Злата немножко скривила губки). – Будешь тут Водяному служить, рыб пасти, клады искать…
     Злата перебила его, молвив, что она вовсе ни к какому Водяному не сбирается, а ладит в Рай попасть.
    - Самоубийство – грех лютый, - Иван сдвинул брови. – Этого Бог не любит, и в Рай тебе утопленной ходу не будет. Здесь станешь обитать, в сырости и слякоти. Вся рыбой насквозь провоняешь. Чуешь, какой от меня дух идет?
    - А ну и что, - хмыкнула Злата. – В конце концов, люди бают, русалки – веселы, беззаботны. Красивые они, опять же. И я красивая буду.  Стану резвиться, песни распевать…
    - Угу, - согласился Иван. – А потом Водяной тебя заставит других людей в трясину утягивать.
     Тут Злата растерялась, аж разинула рот.
     - Он, что ли вас эдакое лихо творить заставляет?
     - А то как же? – ухмыльнулся Иван. – Вот меня он, скажем, сюда прислал, чтобы я тебя ласками срамными на дно болотное увлек.
     - Нет! – громко прошептала Злата. – На такое пойти я никак не согласная!
     И она тотчас помчалась прочь, подобрав полы своей дерюги.
     Иван глядел Злате вслед и скреб пятерней себе затылок.
     - А ладно ли я сделал? – бормотал он. – Хозяин ведь велел утопить её…
     Он снова укрылся под настилом и прикорнул в ямке, подобно сому Яшке.
     Спустя недолгое время Ивану снова позвонила Алиса, и он немедленно рассказал ей историю со Златой, поделившись и тем, что теперь ему грозит наказание в виде перемалывания мельничными жерновами.
     - А что ты такого натворил-то? – усомнилась она. – Сохранил девчонке жизнь всего лишь. Ты ж психолог, как же можно было поступить иначе?
     - Но хозяин-то приказал – «помоги ей», - канючил Иван. – И что такое – «психолог»? Вроде, что-то знакомое.
     - Давай-давай, - ворчала Алиса. – Очень удобная позиция – ни фига не помнить и сидеть – трястись, что тебя накажут… Кончай париться. Вспомни, лучше, что именно сказал тебе твой так называемый хозяин?
     - Он повелел: придет какая-нибудь тетка, бабка, либо девка топиться – помоги ей, - отчеканил Иван точно, как смог.
    - Так ведь ты же и помог, - сказала Алиса серьезно. – Он же не сказал, КАК ИМЕННО помочь, да? А ты помог этой Злате НЕ утопиться. Такая помощь намного лучше, чем русалок плодить. А теперь страдаешь ерундой. Или у этой Златы ножки красивые, и ты на них уже облизывался?..
    И они проболтали до самого рассвета – благо, сон к Ивану не шел в эту ночь. К утру, благодаря наводящим расспросам и намёкам, Иван вспомнил, как именно он попал в водяную передрягу, восстановил в памяти, как он жил до этого, как работал, как и зачем попал в прошлое. Он сумел вспомнить всё до мелочей – даже Бабу-Ягу и даже причину застарелой ссоры данной Яги с Кощеем Бессмертным.
     Опомнившийся Иван Кощеев еще продолжал общаться с Алисой, когда проверять его приплыла опять Луша.
     - Всё болтаешь? – молвила она недовольно (Иван поспешно выключил булькнувший телефон и опасливо спрятал его в карман). – И всё, поди, с девками? – продолжала Луша. – А подари-ка мне эту свою колдовскую штучку? Либо расшиби её вовсе – потому, что она меня уже бесит.
     - Ну-ну, - Иван скорчил в ответ ей недовольную мину. – Не становись мне еще одной матерью… Стой, подожди-ка, Луша! А у тебя-то самой мать на земле была? И какие-то еще родственники?
    - Не помню, - Луша пожала плечиками, при этом мило улыбнулась, и глаза её сделались туманны.
    - А я вспомнил! – объявил Иван радостно. – Вспомнил, куда я шел и зачем, перед тем, как ты меня в болоте утопила. И вовсе это случилось не из-за того, что мне Маруська от ворот поворот указала. Напротив, я шел эту Маруську от лютого ворога выручать.
    Луша только пораженно хлопала глазами, между тем, как Иван торопливо выпалил ей всё с самого начала – о том, как он любил девушку Машу в другом мире, много лет вперед, как Машу украл Кощей, как ему, Ивану, было невыносимо тоскливо без Маши, и как он отважился отправиться на её поиски.
    Пересказывая историю Бабы-Яги, подсобившей ему проникнуть в прошлое, Иван упомянул и о том, как презренный и низменный Кощей украл старушкину дочку – Лукерью. На этом Иван прервался и бросил на Лушу красноречивый вопрошающий взгляд.
     - Что смотришь? – смутилась Луша, не поняв его, или притворившись глупенькой. – Поцеловать меня опять хочешь?
    - Нет, - ответил Иван. – Еще успею. Тебя тоже Лушей зовут, вообще-то…
    - Этих Лукерий кругом – пруд пруди, - с сомнением покачала головой Луша. – Ты давай, дальше говори. Шибко занятно врешь. Стало быть, у тебя и на земле ног не было? Как же ты там двигался? По воздуху плавал, что ли?
      - Были у меня там ноги, - Иван неприятно поморщился. – Ты не так поняла. Они были больные. Я двигался, держась за стенки и опираясь на палки. И боялся так ходить. А потом Баба-Яга, у которой тот же Кощей дочку украл, из меня страх выгнала. Теперь я бояться перестал.
     В следующий раз Луша перебила Ивана в тот момент, когда его рассказ пошел о мече, который они с царевичем Иоанном похитили у чертенят.
     - Гляди-ка! – воскликнула она. –  Теперь я припоминаю, что, когда топила тебя, видела, что возле причинных твоих мест какой-то мечишко болтался. О нем, что ли, талдычишь?
    - Да, - подтвердил Иван. – Только вот где он теперь? Неведомо.
    - Отчего неведомо? Вестимо – Хозяин его себе на пояс прицепил. Поди, видел? – хихикнула опять Луша.
    Иван, покачав головой, возразил, что у Водяного меч в шикарных ножнах, а подобранный им в чащобе клинок был и вовсе без чехла.
    - Ну, ты, чудачок, право! – засмеялась Луша. – Нешто, Хозяин славному клинку славной одежки не уделит?
    Иван грустно кивнул.
    - Плывем-ка со мной, - распорядилась русалка. – Готовься. Сейчас, видимо, Хозяин тебе даст отпробовать твоего ж меча.
     Наш герой поплыл за ней так медленно, что к его движению лучше подошло бы определение «поплелся».
    Пока продолжался этот путь, русалка не переставала высмеивать Ивана.
    - Ты, утопленничек, врешь – словно водицу льешь. Говоришь, Машу жалеешь, да? Души в ней не чаешь? А сам-то и со мною тут потешаешься вовсю, и Алиса какая-то – княжна заморская, судя по имечку – тебе по колдовской коробочке, которая бесит меня, весточки шлет. То есть, уже три девки, верно? А где три – там и четвертой, и пятой, и надцатой место сыщется… И ты всех нас жалеешь, стало быть?
     - Я всех люблю нежно, по-товарищески, - пробормотал Иван. – Но как женщину люблю Машу. Так получилось. Так жизнь распорядилась…
     - Пятерых девок жалеть – это как за пятерыми зайцами враз гнаться, - не унималась Луша. – Сие значит, утопленничек, что ты никого не жалеешь. Совсем! Понял?
    - Я Машу люблю, и точка, - нудил Иван.
    - Ишь, и слово-то какое бает, - ворчала Луша. – «Люблю!» Нет любви на Земле, понял?! Нет, и всё. Она… выше живет. А земные твари во веки вечные были и будут недостойны её. Наипаче же мы – подземные и подводные… тьфу ты, пропасть!..
    «Вона как! – мелькнуло в голове Ивана. – Наши предки само слово «любовь» понимали иначе, чем мы».
    - Подумай с такой стороны, - предложил он, не желая уступать ей в споре. – Стал бы я выручать Машу от лютого лиходея, кабы не «жалел» её – если на вашем языке выразиться?
    - А меня бы, нешто, не стал? – подмигнула русалка. – Або же заморскую твою княжну – Алису из коробочки?
    - Не смог бы, - объяснил Иван. – Страх подавил бы во мне желание спасать любую из вас. Кроме Маши. Любовь к Маше изгнала из меня Страх, помогла мне научиться указывать Страху его место.
    И Луша задумалась. А телефон в кармане нашего героя опять затренькал, невзирая на всю сырость, которая давно уже должна была погубить аппарат. Звонила Маша.
    - Привет. Что-то снова захотела услышать тебя, - молвила она, позевывая. – Чем занят?
    - Здравствуй, моя хорошая, - произнес Иван в трубку грустно. – Вот, кажется, настала пора мне с тобой попрощаться навсегда.
     - Да? А что случилось? – спросила Маша. – Ты решил, наконец-то жениться? Так это же хоро…
    - Меня казнят скоро, - перебил Иван. – Вот, на казнь ведут. Скорее всего, голову мне срубят.
    - Перестань глупости болтать, - ответила Маша. – Выдумываешь, неведомо, что, раздуваешь из мухи слона. Опять, небось, чем-то перед мамой провинился и боишься, что тебе от неё попадет?
     - Взаправду казнят меня, - печалился Иван. – Чрез отрубание головы.
     - Ну-ну, - Маша, похоже, снова ему не поверила. – Фантазируй дальше, мой рыцарь. А меня – прикидываешь? – тут царицей сделать хотят.
    - Царствуй на здоровье, - пожелал ей Иван еще более печально. – Помни только, что я люблю тебя. И после смерти, наверное, буду любить…
    Связь оборвалась. 
    Спустя недолгое время русалка представила Ивана пред грозные очи подводного владыки.
    - Ну, что? – сурово сдвинул мохнатые зеленые брови Водяной. – Упустил, говоришь, утопленницу?
     Голос его звучал столь изрядно, что перекрывал неумолчный грохот мельничных жерновов, доносившийся сверху.
    - Упустил, - честно признался Иван. – Не могу я их топить. Не по-людски это.
     - А я тебе и не приказывал по-людски поступать, - Водяной стукнул древком трезубца об пол, который так-то был речным дном. – Зачем вести себя по-людски, когда ты уж давно не человек?
    - Как это – не человек? – переспросил Иван с неведомо, откуда вдруг взявшимся отвращением.
     - Так вот, - Водяной стукнул древком об дно сызнова. – Мертвецы людского звания лишаются. В том числе и живые мертвецы, как ты… Впрочем тебе и в сём облике уже недолго плавать. Сейчас мертвым мертвецом станешь. Провинился ты предо мною раз – я милостиво простил тебя. Но на другой раз прощать не намерен.
    - Русский срок – до трех раз, - ненавязчиво напомнил ему Иван.
    - Где сие означено? – забасил Водяной раздраженно. – Разве я повелел тебе указывать мне?! А ну, плыви ближе! Сей миг, мой меч – твоя башка с плеч!
    - Если только не считать, что это мой меч, - поправил его расхрабрившийся отчего-то Иван, которому вся эта рыбья чепуха вдруг прискучила сверх всякого терпения. – Сознайся, величество – ведь ты его с меня бездыханного снял, опосля того, как Луша мне утопнуть помогла и сюда, в твои палаты, меня притащила?
    Водяной озлился настолько, что глаза его стали метать зеленые искры.
    - Это ты кого в татьбе виноватишь?! – заорал он, с пеной у пасти. – Меня?! Меня, что ли? Да опосля этаких речей тебя надобно просто пришибить на месте, как рыбью вшу!
    Он уже судорожно пытался замахнуться мечом на Ивана. Клинок Пламя Земли красиво блистал даже здесь, под водой, но явно был несколько тяжеловат, и у Водяного получалось махать им далеко не без труда.
     - Отпусти его, Хозяин, - раздался тихий, непритязательный голос Луши из-за правого плеча Ивана. – Он хороший. У него там, на земле, такая любовь осталась… Страдальческая. Её спасать потребно…
     Пока Водяной дополнительно щелкал своими зубами, похожими на щучьи, только крупнее,  в сторону Луши, Иван улучил миг вставить свою просьбу к Хозяину.
     - Дозволь, Величество, перед смертью хоть на гуслях сыграть?
     - Ты ж не знал еще вчера, как эта доска и зовется, - молвил Водяной уже не столь злобно.
     - Вспомнил, стало быть, - пожал плечами Иван в ответ. – Я вообще, вельми много чего вспомнил за одну только прошлую ночь.
    - Ну, сыграй, - дозволил Хозяин. – Коль душа твоя у врат смерти музыки просит. Я сам её – музыку-то – немало уважаю. – В его голосе сквозила кровожадная насмешка. Он поглаживал рукоять меча, предвкушая смачный удар по некрепкой Ивановой вые.
    - Чудак, - всхлипнула Луша, расчувствовавшаяся отчего-то. – Позвонил бы кому из девок своих, попрощался бы, что ль… Маруське той же. Или – княжне заморской.
    Иван задумчиво снял гусли с плеча, перевесил их на шею, так, чтобы струны расположились удобно под руками, и начал неторопливо перебирать их пальцами. Сказать честно, он совсем не умел играть ни на чем подобном. Когда в детстве – лет в десять и позже – Иван Кощеев пробовал побренчать на отцовской гитаре, инструмент казался мальчишке каким-то громоздким и очень неловким. Кроме того, струны больновато резали ему тогда пальцы, а звуки из них извлекались Иваном хаотичные и дурные.
    Но на этот раз из-под неумелых перстов нашего героя полилась самая настоящая музыка и до того веселая и заводная, что сам Водяной и вся присутствовавшая здесь его свита немедленно пустились в диковинный и бешеный русалочий пляс. Хлюпавшая от огорчения носом Луша – и та весело завертела хвостом и пошла плясать.
     Вода забурлила, зашипела кругом. Даже маленькие пучеглазые лягушата, случайно занырнувшие на такую глубину, вертелись, дрыгали лапками  и кувыркались. Словом, плясало всё живое. Не плясал только сам тритон Иван. Он глубокомысленно взирал на всё происходящее, не переставая загребать струны пальцами, почти так же, как дворник загребает опавшую листву граблями. Он вовсе и не пытался что-то такое сыграть, поскольку не умел этого и никогда не учился. Музыка лилась сама. А пляска становилась всё жарче, бурлящая вода начала нагреваться. Русалки вертелись, не переставая, это уже был почти кавказский танец с саблями, сопровождаемый звоном клинков, только еще быстрее, чем это бывает на поверхности земли. Пожилой Водяной тоже вовсю «давал жизни», но силы его были не беспредельны. Он уже всё сильнее пыхтел, высовывал язык от усталости, и вскоре замахал Ивану рукой:
     - Слышь, ты – гусляр-самородок! Заткни свою шарманку. Я утомился.
     - Угу, щас, - просопел Иван, морща нос. – Последний-то разок в жизни – оно можно и подольше помузицировать.
    - Остановись, говорят тебе! – пыхтел Водяной. – Ладно, потешил ты меня, старичка. Этакого-то музыканта я еще, быть может, и погожу казнить. Подумаю. Заканчивай, живо, не то меня стошнит сейчас!
     Иван послушно остановил игру. Всё общество вмиг застыло на месте. Русалкам музыки было мало, они хотели поплясать еще. А вот Хозяин Воды заметно устал и дышал тяжело.
    Иван грустно и обреченно склонил голову перед Водяным и покорно ожидал расправы. Но хозяин, и впрямь, не спешил.
    - Давно этак не веселился, - прорычал он. – А что, ежели я сохраню тебе жизнь, станешь ты моим придворным гусляром? Будешь устраивать такие пляски нам всякий раз, как потребую?
    Иван помолчал с минуту и произнес, ловя на себе встревоженный взгляд Луши:
     - Да не умею я на гуслях играть. Это они сами звенят, стоит только кому-нибудь струны пошевелить. Мы с моим приятелем у чертенят в лесу эти гусли стащили. Они волшебные. По сути, любая из твоих русалок может тебе такую пляску организовать, только лишь дергая за струны.
     Водяной медленно изменился в лице. Позади Ивана послышался приглушенный голос Луши:
     - Да ты, оказывается, не чудак, Иванушка. Ты дурак! 


Глава восемнадцатая

     Маша остановила коляску у мрачного провала – входа в огромную пещеру, уходившую глубоко под землю. Провал разевал перед Машей свою зловещую пасть, и решимость девушки таяла на глазах.
     Рядом с нерешительной Машей уже привычно находились супруг – Кощей и падчерица – Алёна. Где-то вблизи реял незримый Шмат-Разум.
     - Может, не стоит мне посещать твой офис? – спросила Маша. – Давай, я тебя снаружи подожду?
     - Опять незнамо баешь, - повел бровью Кощей. – Ежели мы уж приехали, так негоже назад оглобли поворачивать.
      В кармане у Маши мелодично пропел мобильник.
      - Минуточку, - сказала она, и вся компания вынуждена была подождать. Звонила опять Алиса.
     - Я уже дома, - сообщила она. – Вернулась от Ивана Матвеевича нашего. Ноги так намяла – даже встать с кровати не могу. Сегодня буду отлеживаться. Вот, решила от скуки тебе брякнуть, а то все чем-то заняты… Как ты-то там?
     - А как там Ваня? – живо поинтересовалась Маша, хотя эта тема, несомненно, была очень долгой, а Маше и самой сейчас было недосуг.
      - Ой! – произнесла Алиса. – Наш Иван Матвеевич  так изменился! Даже на лицо стал каким-то другим. И балабонит теперь намного меньше. Порой слова из него не вытянешь. Всё как будто внутри себя, в каких-то своих мирах. Я думаю, он на тебе совсем помешался.
     - Спали с ним? – спросила Маша полушепотом, хотя её, конечно, тут слышали не меньше трех существ.
      - У! – восхитилась Алиса. – Кстати, в постели он тоже другой. Прямо гигант стал, как мужчина – ты не поверишь! Раньше-то был… Хотя с твоим теперешним Касьяном, наверное, никто не сравнится…
     - Ну-ну, - просопела носом Маша. – А на обратном пути ты к Лешке Монахову не заходила?
     - Да ну тебя! – воскликнула Алиса. – Я, к твоему сведению, еще не совсем бросовая штучка, что бы там про меня не думали! Сама такая, вот тебе!
     И не успела Маша оправдаться, что это шутка, что сказано для смеха, что, в конце концов, она не то имела в виду, как обиженная Алиса уже повесила трубку.
     Сунув телефон в карман, Маша потянулась к сигарете.
     - Некогда рассусоливать, - напомнил Кощей. – Там дела нас ждут.
     Несомненно, Маша медлила бы и далее, но Шмат-Разум решительно двинул её коляску вперед, и они проникли в провал. Очень скоро со всех сторон их обступила кромешная тьма.
    «Ага, не штучка ты, - мелькнула у Маши обидная мысль про Алису. – Так я тебе и поверила. Просто про Алешку хотела узнать – а она зачем-то скрывает. Вроде, мы – свои люди…»
    Коляска двигалась всё дальше в этой тьме, а тишина была такая, что слышен был любой, самый глухой и отдаленный отзвук подземелья – например, казавшиеся зловещими бульканья и шорохи.
     Маше снова сделалось не по себе. Возможно, от того, что спутники её, все как один, хранили молчание.
     - Касьян, ты здесь? – спросила Маша на всякий случай.
     - Здесь я, - ответил Кощей, но хриплый голос его был, или казался странно искаженным пещерной акустикой. Какой-то он сделался высокий и даже не очень мужской.
     - Что с твоим голосом? – насторожилась Маша. – Дай мне руку.
     И на её левое запястье сейчас же опустилась прохладная, потная ладонь. Но эта ладонь была небольшой, тонкопалой, слабой и подрагивающей. Хотя и знакомая рука, но не Кощея.
     - Что за фигня? – Маше становилось всё страшнее. – Это не ты! А кто?..
     Тут она сумела разглядеть в кромешном мраке слабое мерцание слева, совсем близко. Здесь было нечто, похожее на призрак девушки с очень грустным, каким-то кислым выражением лица. Постепенно привыкающие к мраку Машины глаза уловили мертвенную бледность этого лица и темные круги под глазами призрачной девушки. Она была жутко неухоженная, одежда помята, светлые волосы висели лохмами, да и весь вид – такой, будто призрак был тяжело болен.
    - Ты кто? – спросила Маша, пытаясь скинуть её ладонь со своего запястья.
    - Я Ксюша, - ответила призрачная девушка хрипло. – Вот и свиделись, а?..
    - Ксюша, ты – призрак? – опять спросила Маша. – Ты раньше жила где-то здесь и умерла?
     - Отчего же? – ответило привидение и улыбнулось натянуто, криво, невзрачно. – Вовсе я не умирала пока что. И жила я не где-то здесь, а, скорее, где-то вот тут, - привидение ткнуло своим слабоосязаемым пальцем Машу в грудь.
     - То есть, как? – не поняла Маша. – Ты жила в моей коляске?
     - В тебе самой, - усмехаясь пояснила мерцающая Ксюша. – Там же и дальше намереваюсь жить, коль ты не сильно возражаешь.
     - Это что-то совсем уж странное… - растерялась Маша.
     - Ничего странного нет, - возразил призрак. – Я – часть тебя. Твоё второе «я». С рождения живу внутри тебя. Кстати, мы с тобой что-то давненько не курили.
     - Я что-то сейчас курить не хочу, - покачала головой Маша.
     - Тогда выпьем? – предложила ей Ксюша. – Конечно же, надо выпить. Чтоб никакой боли не чувствовать.
     - Меня что-то в данный момент и выпить не тянет. Представляешь, какое совпадение? – улыбнулась Маша.
     - Точнее – несовпадение, - пробормотала Ксюша хмуро. – Ничего не понимаю. Обычно твои желания полностью совпадают с моими…
     - Ты, и правда, на меня очень похожа, - согласилась Маша. – Но я так выгляжу, когда много выпью, или сильно печалюсь, или болею.
     - Гм… А почему же ты теперь не слушаешься меня? – размышляла недовольная Ксюша.
     - Мне совсем не нравится выглядеть так, как ты, - честно призналась Маша
     - Что ж ты такая вредная-то сегодня? – продолжала бормотать Ксюша. – А! Это, наверно, оттого, что я снаружи тебя, а не внутри…
     Маша тем временем всё всматривалась во тьму. А во тьме этой шевелилось и зловеще шуршало что-то огромное, плохо различимое, но угрожающее.
     - Кто здесь еще? – спросила Маша негромко. Громкие звуки здесь казались ей самой отчего-то неуместными.
     - Что – страшшшшно? – прошуршал кто-то, и всю Машу обдало промозглым и затхлым встречным ветром подземелья. На миг она подумала, что тут на её месте струхнула бы любая, но её именно сейчас страх не брал, да и шабаш!
     - Кто со мной говорит? – спросила Маша, просто потому, что её это интересовало. – Кощей, не ты ли дурачишься?  Или ты, Шмат-Разум?
     - Их нет, - ответил шуршащий голос. – Зато есть я. Правда же, страшный?
    Маша не могла понять, кто это такой. Ясно было, что он хотел напугать Машу, очевидно, очень хотел. Но что-то ему никак не удавалось. А призрачная Ксюша у Машиного плеча всё не унималась ныть:
    - Пусти меня обратно, слышь? Вне тебя мне несподручно. Я же частью тебя самой всегда была.
     - Делай, что хочешь, - ответила ей Маша равнодушно. – Запрещаю я тебе, что ли?
     - Пусти меня обратно, - нудила Ксюша. – Я тщусь вернуться в тебя, а ты меня не пускаешь.
      - Не знаю я, как тебя пустить, - сказала Маша, одновременно смекнув: «А на фига ты мне вообще нужна?»
      - Смириться надо с тем, что я у тебя есть, - изнывала Ксюша.
      «А ну тебя!» - не то подумала Маша, не то произнесла это вслух.
      Призрак затих.
      Все это время коляска кощеевой невесты не прекращала двигаться вперед. И вот вблизи замерцал тусклый, желто-красноватый свет. Он всё больше усиливался, и наконец, Маша оказалась в обширном, круглом подземном зале, посреди которого возвышался массивный трон из серого камня. Зал освещался колеблющимся светом факелов, торчащих из стен. При свете Маша увидела, что Кощей и Алена по-прежнему рядом с нею. Надо полагать, что и Шмат-Разум был где-то тут.
      - Это ты меня страшилками пугаешь? – обратилась Маша к супругу, надув обиженно губки – притворно, конечно.
     - Какими страшилками? – не понял Кощей.
     - Ну, Ксюшей какой-то призрачной и еще одним, которого почти не видно… Это слуги твои?
     - А, - Кощей махнул рукой. – Об этих потом обскажу. Сейчас недосуг. Давай, царица, помогу тебе воссесть на престол.
     Он осторожно поднял Машу с коляски на руки и усадил её на жесткое сиденье. Поддержал и помог уместиться, как следует, ибо она сразу же едва не слетела с довольно-таки высокого трона. Но вцепилась в широкие, подлокотники – кое-как, вроде, освоилась.
     Аккурат напротив каменного трона в стену было вставлено большое  овальное зеркало в красивой резной оправе. Оно отсвечивало бликами факельных огней и не отражало Маши, хотя должно было – ведь Маша сидела прямо подле него.
    - Это какой-то экран очередной? – догадалась про зеркало Маша, уже привыкающая ко всем потусторонним штучкам-дрючкам.
    - Точно так, - подтвердил из ниоткуда Шмат-Разум. – И отсюда, из тронного зала Нави, ты будешь судить через этот экран всяких людей, как уже сошедших с земной поверхности, так и еще живых. Подумай о ком-нибудь, кого ты знаешь, и тот человек сейчас же отразится в зеркале. Ты увидишь и все его пороки, за какие его надлежит покарать, и выберешь для него достойное наказание.
    - О ком мне подумать? – растерялась Маша, всё еще  неловко ерзая на троне, каменное сиденье которого нещадно натирало ей ягодицы; кроме того ей поминутно казалось, что она вот-вот упадет с престола. – И зачем мне это надо?
    Но не успела она доворчать эти слова, а в зеркальном стекле уже появилась некая комната три на четыре метра с низким потолком и чугунной батареей под окном – не очень-то похоже на семнадцатый век. А у окна этого, в кресле, сидел, копаясь в своем телефоне, не кто иной, как Алексей Монахов.
    Минуту-другую Маша нерешительно созерцала своего знакомого. Она, и впрямь, не ведала, что от нее требуется дальше. Вокруг Лешки мерцала интенсивно-зеленая аура с оранжевыми искорками. В нашей повседневной жизни такого не увидишь, и Маша к этому зрелищу пока не успела привыкнуть.
     - Гм… - пробормотал Кощей. – Что это за новый добрый молодец у тебя на уме? И опять, похоже, из ваших краев?
     - Сей добрый молодец всем, вроде, хорош, - зашелестел Шмат-Разум у уха Маши. – Только вот чужую девушку увел. Друг его познакомил со своей суженой, чтобы помочь тоску разогнать. А сей Алексей эту суженую взял да и присвоил. Куда уж добрее-то молодец… Как накажем его, хозяйка? Твоё слово.
     Но вместо хозяйки заговорил хозяин – Кощей.
     - Змеиному этому глазу вот, что надлежит прописать, - начал он негромко. – Пусть бы он с тем парнем – у какого подружку увел – принужден жизнью был встречаться тут и там, на каждом шагу. И заглядывал бы ему в самые очи. Вот бы совесть-то злодея потерзала…
     - Которого из двоих? – задумчиво спросила Маша. – Я их обоих знаю неплохо, но который из них злодей? Тот ли, который присвоил, или тот, что своими же руками своё счастье подарил? А девушка ихняя – это Алиска. С ней тоже дружу.
     Она перевела взгляд на своего супруга и светло, искренне просмеялась.
     - А наказание им ты, мой милый, выдумал адекватное. Точнее говоря – такое же, каковому и сам долгие годы подвергаешься, утаскивая чужих подружек и жён. Нет? Ты-то у меня злодей, конечно, записной. Но не думаешь ли, что другие за твои грехи страдать должны?
     - Что же ты предлагаешь? – Кощей немного смутился.
     - Да простить их лучше всего и обоих оставить в покое. Им, к твоему сведению, не намного легче жить, чем мне. Над ними матери страдают, а я тут с тобою только радуюсь да потешаюсь. Прости же их, а?
      - Добрая ты, - оценил Шмат-Разум. – Это впервые у меня такая добрая хозяйка. Уважаю.
     - Не обманула, стало быть. Хоть и мачеха, а добрая, - поддакнула Алена.
     - Нынче твоя ночь, царица, - объяснил Кощей. – Всё будет точно по твоему слову. Думай хорошо, прежде, чем рассудить.
     А в волшебном зеркале уже мелькал другой персонаж – ни дать, ни взять, Иван Кощеев. Вокруг него мерцала бледно-оранжевая аура. Он сидел на своем обычном месте, уставившись в монитор ноутбука и сосредоточенно строча какую-то писанину.
     - Ни фига себе! – истово удивилась Маша. – А мне всё трындит, что путешествует по сказочной действительности. А сам дома преспокойно сидит.  Вот врунишка-то Иванушка!.. ой!
     Обернувшись к Кощею, она прикрыла себе рот ладошкой – кажись, чего лишнего сболтнула.
     Кощей только приподнял правую руку – дескать, да ладно, знаю я все ваши делишки.
      Вылитый Иван на экране тем временем чему-то блаженно улыбнулся, в глазах его сверкнула радость. Компьютер выщелкнул ему сообщение от кого-то.
     Тут дверь в его комнату приоткрылась, и в неё вошла незнакомая Маше седая худенькая женщина с усталым лицом.
     - Здравствуй, Иванушка, - сказала она больным голосом. – Ты всё за этой своей шарманкой сидишь? Дни и ночи напролет? Устал, поди-ка весь?
    Маша заметила, что Иван поспешно закрыл браузер, очевидно, желая что-то скрыть от этой женщины.
    - Мама сегодня звонила? – заботливо спросила соседка Ивана. Тот кивнул. – А я ведь тебе вкусненького принесла. Продвигайся-ка на кухню.
     И пока этот парень, в точности похожий на Ивана, шел, держась за стенки и косяки, к обеденному столу, соседка жалобно рассказывала ему, как у неё болит буквально всё, что есть в организме.
       - Что там у него происходит? – спросила Маша, будто сама у себя. – Он, похоже, один дома. Мама уехала, наверно…
       - Угу, - подтвердил Шмат-Разум. – У его мамы ухудшилось здоровье, поехала в столицу, посоветоваться с врачами. А наш добрый молодец время не теряет – знай себе, крутит любовь по переписке с женщиной старше себя на девять лет. Тайно, конечно. От этой вот соседки скрывает. Отцу ничего не говорит.
      - Мать страдает там, а он только похохатывает, - продолжил за слугу Кощей. – Этого потребно проучить. Деваться некуда.
      - И мне врет по телефону какую-то околесицу. А сам, врунишка, себе давно «свежее мясо» нашел, - Маша была заметно огорчена.
     - Давай его, знаешь, как накажем… - Кощей открыл, было, рот, но Маша сейчас же его перебила.
     - Зачем наказывать? В чём Ванька виноват и перед кем? Не век же ему обо мне думать, или о той же Алиске. Мы обе уже давно не его пассии. Наверно, какая-то очередная опять сама его нашла. Пусть утешается. Матери его это не повредит нисколько, я думаю. А Ване надо чем-то жить, с кем-то целоваться.
      - Опять простить и отпустить? – посуровел Кощей.
      - Ага. Да ведь мы с тобой только что договаривались простить и Алешку, и Иванушку, - напомнила Маша.
     - Как скажешь, - вздохнул Кощей.
     И сейчас же в волшебном зеркале Маша увидела сама себя. Болезненную, изможденную, с тёмными кругами под пьяненькими глазами, с неизменным окурком во рту.
     - Что это со мной? – она встревожено ощупала собственное лицо. – Я, вроде, трезвая, да и не курю сейчас. – Барахлит твой прибор, муж?
     - Ничего не барахлит, - ответил Кощей хмуро. – Ты работай далее. Как вот эту девушку, что сейчас в зеркале, накажем?
     - То есть?.. как?.. – Маша растерялась еще больше? – Я сама себя должна наказать?
     - А что? Велика ли разница? – хмыкнул Кощей. – Давай, милая, решай – как наказать эту девушку, в зеркале?
     Маша задумалась и зажмурила глаза. Перед её мысленным взором явственно замелькали лица разных людей из её недавнего прошлого. Некоторые смотрели на неё с жалостью, но многие осуждали её:
     «Ох уж это её курение!» - говорило лицо заведующей методическим отделением Рахили Моисеевны.
      «Алкоголем излишне увлекается, - хмурилось лицо заведующей стационаром Полины Иннокентьевны. – Собственного ребенка променяла на бутылку – представляете!..»
      «А хуже всего это её ночное общение с «зоной». Кого же «зеки» могут довести до добра?» - подытоживало риторическим вопросом лицо фельдшерицы Веры Николаевны.
     Тут возле правого уха Маши опять кто-то зашипел, и она поняла, что это вовсе не Шмат-Разум. Это опять была Ксюша. Она мерцала, вися в воздухе, и строила рожицы.
     - Конешшшно, - шипела она, что твоя змея. – Меня-то ты жжже ни в жжжисть не накажжжешшшь. Я у тебя хорошшшая, да?
     Она пришепетывала и пускала слюни Маше в ухо.
     «Господи, до чего ж я плохая! – сверкнуло молнией в Машиной голове. – И кому я такая плохая нужна в каком бы то ни было из миров? И зачем мне вообще такой жить?»
     - Да! – вдруг заявила Маша. – Эту девушку надо наказать сурово! За пьянство, непотребство и пофигизм ко всему, вплоть до самой себя! Предлагаю казнить её смертельной инъекцией!
      - Чего?! – ахнул Кощей.
      - Ты с ума сошшшшла! – зашипела Ксюша в панике (и Маша ясно поняла, что там, в зеркале, это она, Ксюша, и есть). – Сумасшшшедшая! То, шшто ты молвишь в эту ночь – вссссё ссссбудется! Сссссс!..
     - Плевать! – махнула рукой Маша. – Зачем мне жить, такой плохой?..
     И вдруг жгучая боль пронзила нашу героиню от макушки до малочувствительных пяток. Боль была абсолютно нестерпима, но стоило Маше закричать, как ей стало не хватать воздуха. Задыхаясь, она разевала рот, как рыба, и махала бессильными ручонками.
     Сколько продлилось это состояние, она не поняла. Но вот наступило полное забытье.

     …Очнулась она от собственного же громкого визга. Ей привиделось, что множество длинных черных рук с цепкими когтистыми пальцами тянутся к ней со всех сторон; одни – душат, расцарапывая кожу, а другие тащат куда-то – черт их знает, куда…
     - Нееет! Неееет! Пустите меня! – кричала Маша в отчаянии.
     - Успокойся, моя хорошая, - тихо говорил ей Кощей, сдерживая её судороги и нежно поглаживая Машу по плечам и по голове. – Всё уже прошло. Только лишь небольшое испытание. Больше ничего не будет.
     Будто ледяная волна, только не мокрая и не замораживающая, а успокаивающая и довольно приятная, прокатилась по Маше от макушки до пяток. И все страшные тени уползли в дальние углы и незримые щели, и в отуманенном сознании вспыхнул свет. Нет, жизнь лучше смерти, как ни крути.
    Она опять сидела в коляске. Её муж и падчерица шли рядом, а коляску гнал верный Шмат-Разум – прочь из зловещей пещеры.
     - Что всё это было? – спросила Маша мужа, всхлипнув.
     - Я проверил, - отозвался Кощей, - как ты относишься к иным людям и к самой себе. Я показал тебе те силы, которые ведут тебя за собой – твое Горе и твой Страх.
     И он неспешно поведал Маше про Горе, приставленное к каждому человеку и подбивающее его на саморазрушение. Уважаемый читатель уже слушал эту теорию вместе с Иваном Кощеевым из уст Бабы-Яги. Маша же поняла, что её Горе именует себя Ксюшей.
     - Гм! А почему же я увидела её только здесь, в пещере, и никогда раньше, если она с самого рождения была где-то рядом со мной? – озадачилась Маша.
     - Не где-то рядом, а внутри тебя самой, - объяснил Шмат-Разум. – Она у тебя такая привязчивая, что всегда живет внутри тебя, почти ничем её не выгнать наружу. Кроме этой вот пещеры. В ней всё тайное становится явным, все загадки разгадываются. Всё невидимое делается видимым…
     - А не ври-ка, - улыбнулась Маша. – Не всё. Ты вот, как был невидимкой, так остался и здесь.
     Слуга Кощея неопределенно крякнул.
     - Жестокие твои испытания, мой любимый, - молвила Маша, серьезно поглядев на Кощея. – Прошу тебя – не надо их больше!
     - Не будет, - пообещал её супруг. – Но только сегодня я понял, что царицей Нави тебе не стать.

* * *


     Вернувшись от врача, Евдокия Петровна сообщила им нехорошую новость. Доктор порекомендовал ей съездить в Питер, показаться тамошним хирургам. У Евдокии Петровны уже долго и мучительно болела нога, и долго тянуть с консультацией было нельзя.
     - Что-то у тебя в этом году сплошные переезды, - проворчал лже-Иван, с аппетитом жуя бутерброд с колбасой.
     - Что же тут поделаешь, - развела руками мама. – Ногу лечить необходимо. Но это все еще не так скоро. Пока я еще сдам анализы, пока в Питере что-нибудь назначат… Если операцию – то надо еще вставать на очередь и затем дома ждать вызова. 
     Мамин грядущий отъезд, несомненно, довольно опечалил даже беспечного лже-Ивана (он же – Григорий). Но в этот раз ему нашлось, чем отвлечься от грустных мыслей. Вот уже несколько дней подряд, заходя в Интернет, Григорий всякий раз находил сообщения от Любови Ершовой. Её красивое лицо глядело на Григория с фотографии в соцсети, немного грустно улыбаясь.
     «Привет, Ваня, - гласило новое сообщение. – Как дела? Что-то я уж давно тебя не видала нигде. Раньше ты, помню, бывал на всяких мероприятиях – концертах, презентациях, творческих вечерах, хоть и редко. А теперь почему не бываешь?» - спрашивала мадам Ершова.
     «Гм! – подумал  Григорий, усмехнувшись и почесав нос. – Почему не бываешь? Да я Ивашку не пускаю никуда, вот и не бывает!»
      Но в ответном сообщении он написал иное:
      «Просто жизнь загнала меня в себя, как кошка загоняет мышь в нору».
      «И неужели некому вытащить тебя из этой норы? – спросила Ершова. – Настя-то к тебе нынче редко заходит?»
      «С Настей мы расстались, - ответил лже-Иван. – И довольно давно».
      «Печально… А ведь так хорошо дружили…» - вздохнула в записке Ершова.
      «Может, я любил её недостаточно, - сознался лже-Иван. – У меня после Насти еще две подружки были. Тоже расстался».
      «Я смотрю – ты изрядный ходок!» (улыбающийся смайлик).
      «Да если бы, Любовь Ивановна… - печалился лже-Иван. – Меня вот сейчас одиночество гложет. Тоска».
      Отчество госпожи Ершовой он углядел на её страничке.
       Ответа не последовало. Поэтесса уже вышла из сети.
       В комнату лже-Ивана, покачиваясь, вошел Матвей Петрович, в котором, похоже, пробудилось что-то доброе. В руке он держал полуочищенный от шкурки банан.
       - На вот, перекуси хоть, - изрек Матвей Петрович. – Ты я вижу, готов хоть подохнуть здесь, за эти ящиком, с голоду. Целый день сидишь –  трава не расти…
      Но доброе проснулось не только в Матвее Петровиче. Лже-Иван тоже испытывал какое-то светлое чувство. Он был рад тому, что с большой вероятностью, и завтра, и послезавтра, и далее время от времени будет общаться с красивой женщиной, которая не посмеется над ним.
      И действительно, на следующий день, войдя в сеть, лже-Иван опять увидел сообщение Любови.
      «Да… Одиночество… - рассуждала женщина. – Оно ведь, Ваня, бывает разным. Вот тебя все подружки покинули, и ты чувствуешь себя одиноким. А ведь бывает так, что вокруг некоего человека полно народу, он весь в связях, в делах – ему чихнуть, буквально, некогда; он и ест-то на ходу. Тем не менее, тоже тяготится одиночеством. Потому, что родственной души рядом нет, все чужие. Никто его не понимает».
       «Одиночество в толпе», - резюмировал лже-Иван. Но его собеседница была в этот момент на работе, и немедленного ответа ему не последовало.
      «Скучно что-то», - подумал Григорий и включил видеоигру.
      - И что? Разве не всё ещё ты видел и проходил в этом дурацком Morrowind`е? – шепнул кто-то ему в самое ухо. – Скучно же.
       Рядом с ним мерцала очередная потусторонняя сущность – призрак женщины в белой одежде до пят, худой, костлявой, с унылым, вытянутым лицом.
      - Скучно, а что делать? Других-то игр нет, - ответил, было, Григорий, но, углядев свою новую собеседницу, аж дернулся от неожиданности. – Ты кто ещё такая?
      - А я – она самая и есть. Скука, - ответила призрачная дама. – И скажу тебе, что жизнь – вообще вещь тоскливая и однообразная. Особливо у таких, как Ваня да ты. Каждый день – одно и то же.
     - А ты-то чем предлагаешь заняться? – спросил Григорий. – Что, по-твоему, не скучно?
      - Всё скучно, - ответила Скука. – Ты лучше ляг, отдохни, поспи. Во сне всяких чудес насмотришься.
     - Дааа… - протянул Григорий. – Днем спать – благодарствую! В детстве выспался.
     Этот разговор между ними происходил тоже в звуках астрального мира, поэтому никто из прочих людей, находившихся в квартире, его не слышал.
     В комнату вошла мама, и Скука тотчас пропала из поля зрения Григория. Тот быстро перевел свой взгляд на монитор ноутбука и обнаружил, что там всё еще крупно отображается улыбающийся портрет Любови Ершовой.
     - Это кто там у тебя такая симпатичная? – с любопытством спросила мама, но Григорий поспешил закрыть браузер. – Что это ты прячешь от меня? – прибавила Евдокия Петровна, но без возмущения, а как бы шутя. – Ну-ка, показывай немедленно!
    - Так, ничего особенного, - Григорий опустил взор долу, но ничего маме, конечно, не показал.
      - На дворе-то солнышко выглянуло, - объявила Евдокия Петровна. – Сходи-ка, погуляй на крыльцо.
       И лже-Иван послушно поплелся одеваться. Но как только он очутился в прихожей (то ли забыв, то ли не захотев выключить ноутбук), Скука опять возникла рядом с ним.
     - Куда пошел-то? – спросила она уныло. – И не лень тебе?
     - Хоть бы и лень, - ответил Григорий уныло. – Все  равно, мама выставит.
     Он подхватил шапку, открыл входную дверь и стал медленно вылезать на крыльцо, держась за стену.
      - Ну, лень же, лень… - приговаривала Скука, следуя за ним по пятам.
      И, дойдя только до середины стены, Григорий, сам того не ожидая, остановился и вдруг обнаружил, что движется уже в обратном направлении, словно кто-то тащит его домой за шкирку.
      - Эй-эй! – воскликнул он беззвучно, потому что в астральном пространстве. – Ты что это? Я тебе не Ивашка, чтобы мною крутить, как собственным задом!
      - Какая разница-то? – захохотала Скука, и кто-то поддержал её смех. – Только та, что человек, пусть даже самый завалящий, может одолеть и Скуку, и Лень. А Страх сам по себе на такое не способен. Так что – двигай домой  и не рыпайся.
      Григорию показалось, будто у него двоится в глазах, но он скоро понял, что не двоится. Просто, у Скуки есть сестра-близняшка – Лень…
      Шагнул между тем обратно, в прихожую.
      - Ты что? Уже нагулялся? – спросила мама недовольно, но с пониманием. – А! Это тебя опять заклинило.
      - Ну да… - плаксиво потупился лже-Иван.
      - Пойдем, я тебя выведу, - молвила мама хмуро. – И впредь тренируйся ходить туда-сюда. Сколько тебе можно повторять?
     Она проследила, чтобы лже-Иван вылез на крыльцо, не замер бы на месте и не упал. А наш астральный персонаж тем временем заметил, что две его милейшие спутницы – Скука и Лень – мигом  куда-то сгинули.
      Вернувшись примерно через полчаса домой, лже-Иван немедленно проследовал к ноутбуку. Он втайне ждал записки от госпожи Ершовой, но её всё не было. Весточка пришла только после пяти часов вечера.
     «Да, Ваня, ты прав, - писала женщина. – Одиночество в толпе – скверная штука. У меня вот полно друзей и всяческих знакомых, но мне постоянно кажется, что меня не понимают».
      «Скорее всего, вам это только кажется, а меня, действительно, не понимают, - настрочил лже-Иван. – Поскольку я не такой, как все (печальный смайлик)».
      («Гы-гы, - подумал он при этом. – Конечно, не такой, раз я – астральное существо»).
       «Не такой? – не поверила Ершова. – У тебя просто ограничения по здоровью. А я вот, и правда, с самого детства ощущаю себя не такой, как все. Вижу то, что другие не видят. Слышу потусторонние звуки. Порой мне снятся вещие сны. То, что случится в будущем… Ваня, ты только не смейся, но я всерьез считаю себя ведьмой».
     «Гы-гы! Ведьмой! Видали мы уж всяких ведьм на веку!» - вновь мысленно усмехнулся лже-Иван и хотел ещё что-то настрочить, но тут в комнату вошла мама и решительно распорядилась выключить ноутбук.
      - И так чуть не сутками за ним сидишь, - проворчала она. – Гляди – с ума сойдешь!..
      Этой ночью лже-Ивану снилось лицо Любови Ивановны Ершовой, причем, её серые глаза будто бы источали яркий зелёный свет.

Глава девятнадцатая 
   
     Долго брёл Иван-царевич путем, указанным ему вещей птицей, снова углубляясь в лес еще дальше, пока не увидел под деревьями очередной приземистый сруб под лохматою крышей. Дверей у сруба не наблюдалось. Иван-царевич некоторое время глазел на сию постройку, почесывая затылок и кумекая: та ли это избушка, про кою сказывала птица? И, ежели та –  что делать дальше, как в неё попасть? Решил попробовать обычное сказочное примолвье – вроде, как здесь оно приходилось в самый раз:
     - Избушка-избушка! Встань-ка к лесу задом, ко мне – передом.
     Это сработало. Развалюха стала поворачиваться на каких-то подпорках, сразу и не заметных (курьих ножках, что ли?). Пока она крутилась медленно и с противным скрипом, откуда-то из зарослей – да не пойми и откуда – прямо на Ивана-царевича стремглав выскочила заросшая густой, всклокоченной шерстью собачонка, вовсе не большая, но, как оказалось, липучая чрезвычайно.  С пронзительным лаем она набросилась на путника, норовя укусить его за голень.
    - Пошла ты прочь! – завизжал Иван-царевич, отстраняясь от псины и ловчась как-либо отопнуть её долой. Но собачонка никак не отставала от него и просто оглушала своим противным лаем.
     Сразу же, как псинка набросилась на Иоанна, две черные птицы, сопровождавшие царевича, то кружа над ним, то садясь к нему на плечи, сорвались и улетели куда-то прочь. Но наследник престола был даже рад, что отделался от ворон.
     - Эй, хозяева! – завопил царевич, понимая, что вот-вот быть ему укушенным. – Хорош меня собаками травить! Я с добром к вам пришел. Меня послали… Ааааа!..
     В этот миг собака тяпнула-таки его за ногу, прокусив и сафьянный сапог. От боли у Ивана-царевича потемнело в глазах. Почти тут же лай прекратился. Добившаяся своего псина, похоже, успокоилась, села на собственный хвост и черными, круглыми глазенками с явным любопытством стала наблюдать за дальнейшими действиями гостя. А царевич стащил сапог, закатал штанину и разглядывал приличную царапину, какую оставили на его ноге собачьи зубы. Лохматый сторож только пялился на него, вертя башкой, и вражды более не проявлял.
     - Чего вылупилась-то, дура? – сердито и плаксиво спросил её царевич. – Раскровенила мне лытку – и рада? Ууу, ведьма.
     Боль его, впрочем, быстро затихала. Когда же он снова перевел сердитые свои глаза с царапины на собаку, то обнаружил, что вместо шавки там стоит маленькая старушка на кривых ножонках, ростом ему едва до пояса, с растрепанными седыми волосами на голове – что твоё воронье гнездо.
       - Исполать тебе, соколик, - произнесла эта старушка визгливо. – А что энто ты меня ведьмою ругаешь? Нехорошо, миленький!
      - Уууу, - завывал царевич, уже не столько от боли, сколько от досады. Царапина кровила. – Я, бабушка, ругаю твою шавку, что меня искусала. А и тебе попенять могу – зачем ты её на меня напустила? Не спросив, не разузнав, кто я такой да зачем пришел – сразу меня собаками травить!..
     - Что ты, золотенький мой! – маленькая старушка шустро махнула ручонкою. – Не травила я тебя никем. У меня и собаки-то век не бывало. Что ты на старуху напраслину возводишь? Я вот тут просто стою и  гляжу, как ты, не пойму с чего, кричишь, как оглашенный, да на одной ножке прыгаешь.
     - Даааа! – проныл царевич, указывая бабке на кровавую ссадину на своей голени. – Это, по-твоему, что такое? Собачий укус, вот что!
      - А откель я знаю, чем ты поцарапался, - бабка пожала плечами. – Может  статься, на сучок острый напоролся…  Вон, чаща-то каковская – ни конем не проехать, ни пехотою не проломиться. А ты вот пролез, соколик. Как и сумел – незнамо дело…
     - Коза ты, бабка! – обиделся царевич.
     - Ты лучше сказывай, зачем ко мне пришел? Чаво тебе потребно? – с большим интересом спросила старушка, более не глядя на его ранение.
     Зато царевич готов был осматривать и ощупывать своё увечье поминутно. То и дело сползая глазами на царапину, он кое-как рассказал маленькой старушке про вещую птицу, которая направила его искать какую-то избушку, а в ней пройти какое-то испытание, чтобы затем отыскать…
     Тут путник воровато огляделся по сторонам и примолвил:
     - Ну-ка, бабка, зайдём в твою избу. Не то тут повсюду уши могут оказаться… Тебя зовут-то как, кстати сказать?
      - Звать-то меня Лих… То бишь, бабой Лизой меня зови, - ответила она, уставившись отчего-то в землю.
      Царевич тоже назвался. Баба Лиза, кряхтя и явно нехотя, все же позволила ему зайти в утлое своё жилище. Приоткрыв трухлявую дверь, наследник престола быстрым и уверенным шагом рванулся внутрь хижины, однако, сейчас же пребольно стукнулся макушкой о притолоку.
     - Ух, черт! – ругнулся он, схватившись рукой за ушибленное место.
     - Чаво тебе опять? – послышался рядом бабкин голосок. – Ты… это… Гляди-ка, не запнись, не растянись. У меня не убрано с той субботы.
     Пока ещё она это говорила, наследник престола, конечно, запнулся за что-то ногой и упал, сызнова больно ударившись. Поднялся на ноги, почёсываясь.
    - У, больно!.. А нельзя ли мне, баба Лиза, тут где-нибудь сесть?
    - Но я же стою, - хмыкнула бабка. – А ведь, кажись, постарше тебя буду. И ты, внучок, постой. По последним изысканиям мудрецов, в ногах обнаружена правда, слыхивал?
     - Смешно, смешно, - отрывисто кивнул царевич с довольно унылым выражением лица. – Ну, что, баба Лиза? Спрошу я тебя кой о чём по секрету?
     - Спрашивай, - вздохнула старуха столь тяжко, будто наследник престола сбирался её казнить. – Коли уж вломился, разбудил меня, растревожил, намучил…
     - Да ладно тебе, баба Лиза! Я ведь ненадолго. Мне сказали, что ты знаешь… где живёт Кощей Бессмертный и как туда добраться, - слова после паузы Иоанн выпалил скороговоркой, а договорив, сразу же прикрыл себе рот ладонью.
     Бабуля широко улыбнулась.
     - Кощей-то? как же! Знаю его, Касьянушку. А на что он тебе нужен? Он гостей-то любит, но только пока они еще не пришли, либо уже ушли. Не по делу к нему являться – это значит, со смертью играться.
     Иоанн, насколько мог коротко рассказал старушке о своей лягушке,  о том, как сам – робкая душа – не побоялся отправиться на поиски её, и снова – как  птица Гамаюн указала ему дорогу. 
      - Она еще баяла, что старушка из избушки устроит мне испытание, - закончил Иоанн.
     Рассказывая свою историю, он нет-нет, да и взглядывал на бабку, и заметил вдруг, что у лесной жительницы всего одно око. Вторая глазница накрепко зажмурена, и понятно, что сие не есть хитрое, либо дружеское подмигивание.
     - Ох, баба Лиза! – сейчас же жалостливо произнес царевич. – Ты видишь худо?
     - Заприметил, внучок? – оживилась старуха, и сейчас же погрустнела. – Да, одноглазая я, косая. Из-за жадности своей правого ока лишилася.
    - А как это было? – спросил царевич, истово любопытствуя.
    И бабка плаксиво поведала ему, что была когда-то она, понятно, и молодой, и даже красивою девкой. Но до мудрости была шибко охочею. Хотела вызнать всё – от божьего промысла до темнейшей волшбы. К двадцати годочкам в родной деревне её, Лизу, ведьмою люди называли. Она же читала всё, что ей под руку попадало, ведалась со старыми мудрецами и волхвами. И всё ей было мало знаний и наук. Да ведь, и правда, книги-то и теперь на Руси редки; люди их за бесценные сокровища держат.
     Однажды прослышала она, что далеко-далеко на севере, в той стране где живут богатыри громадного роста, носящие шлемы с рогами и крыльями, появился таинственный родник. Кто из него водицы хлебнет – всю на свете мудрость тотчас постигнет, никаких тайн для того под Солнцем и под Луною не останется. А охраняет сей источник молчаливый великан. Большинству просителей назад оглобли заворачивает. Но некоторым дает волшебной водицы, спрашивая с них какую-то плату, о каковой счастливцы затем никому не сообщают.
     Не утерпела Лиза и побрела на своих двоих на север, в страну рогатых варягов. Она месяц шла, и другой, и третий. Иногда кто-нибудь её подвозил верхом, аль на телеге. Истрепала не одни сапоги, посбила ноги до мозолей, а дошла. К языкам она была способна, и добрые люди указали ей, как найти волшебный источник.
     Посмотрел на неё варяжский великан, как глядит человек на  надоедливую блоху, и ответил на её просьбу так:
     - С каждого, кто хочет напиться из источника мудрости, я требую в уплату самое дорогое, что у него есть. У кого богатство забираю, у другого – одного из родителей – в жертву, у третьего – дитя родное…
    - Да он что же – белены объелся! – ахнул Иоанн и вдруг жестоко закашлялся. Царевич кашлял и перхал, пока не стал терять дыхание. Тогда начал пускать слюни и выпучивать глаза, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни вымолвить что-либо – хотя б пожаловаться, попросить о помощи. Тут баба Лиза сама догадалась похлопать его по спине и сделала это с таким тщанием и такою огромною силою, что царевич, в который раз уже, упал ликом книзу и окровавил себе чело о занозистые доски пола избушки. Зато смог, наконец-то вздохнуть. Повернувшись на спину, он лежал теперь на полу и ошалело озирался.
      - Негоже старших перебивать – то-то! – проворчала бабка и продолжала сказывать, - Потуль, чтоб была я нища и сира, забирать у меня великану в уплату за воду оказалось нечего. Тогда он попросил меня отдать за мудрость правый глаз…
       Царевич собрался, было, что-то молвить и на это, но благоразумно смолчал, опасаясь очередной передряги.
       …- И столь изрядна была моя алчность до мудрости, что я, горемычная, согласилась на это. Но стоило только мне молвить «да», как что-то громко хлопнуло, всё вокруг потемнело, и я полетела  прочь вверх тормашками. Очнулась я в родной лачуге, уже косая. Надул меня великан – сволочь варяжская. Глаз мой забрал, а мудрости не прибавил мне. С тех пор живу я вдали от людей, сделалась недоброю – никому не доверяю. Точно ведаю, что за добро у людей принято платить злом, на правду кривдою отвечать.
     - Стало быть, ты злая? – прошептал Иван-царевич, держась ладонями за собственное горло – как бы с ним опять чего не сотворилось.
      Баба Лиза кивнула.
      - И дороги к Кощею не укажешь мне? – сызнова просипел царевич, чуть смелее.
      - Дорогу к Кощею я бы указала тому, кто помог бы мне глаз вернуть, - призналась старуха.
      Иван-царевич печально склонил голову. В шаге от него на полу сидел большой белый паук-крестовик и задумчиво пошевеливал лапками.
      - Стало быть, искать мне Кощея самому, и Ленку от него без всякой подмоги выручать… - пробормотал он.
      - Какую Ленку? – бабка, явно, забыла его рассказ, увлекшись собственной бедою. Но сейчас же вспомнила. – Ааа, Алёнку, лягушка-то которая? Ну-ть, ну-ть…
      Она заботливо пододвинула царевичу табуретку, и та оказалась не хромой, на удивление. Он сел и расслабил натруженные ноги. Глядел по-прежнему долу, обхватив свою крупную голову ладонями.
      - Понимаешь, баба Лиза – я ведь сходил бы к твоему великану и сразился с ним, чтобы он глаз тебе вернул. Но мне теперь и с Кощеем-то ратиться нечем. Стрела из лука навряд ли его возьмет. А был у меня чудо-меч – огненный клинок. С тем, кажись, любого бы врага одолел. Да увел его у меня Ивашка Матвейкин – подлый человечишка, видать – тайный Кощеев слуга.
      Дальше воспоследовал рассказ о знакомстве царевича с Иваном Кощеевым и их совместном походе.  Бабка всё внимательно выслушала и подытожила:
      - Ну, вот ты и сам пережил плату злом за добро, видишь?
      Царевич печально кивнул. Старуха дружески положила ему руку на плечо.
      - А ты, внучок, подумай. Что, ежели Алёнку твою Кощей и сам любит? Сильно-сильно. Больше своего бессмертия, понимаешь?
      - Баба Лиза, мне без Ленки жизнь не мила. Я хоть в петлю без неё залезть готов. А Кощей подобных Ленок может еще кучу набрать по разным землям…
      - Алёнка у него одна… - сказала баба Лиза, но осеклась.
      - Что? – насторожился царевич.
      - Ничего, ничего… А ты правда пошел бы к великану, выручать мой глаз, кабы подлый человечишка твоё оружие не увел? Посмотри на меня.
      Иван-царевич сурово поглядел на неё.
      - Правда, баба Лиза! Пошел бы и помог тебе.
      Старуха пару минут сверлила его единым своим оком, затем хлопнула по плечу.
      - Верю, внучек. Правду ты баешь. Укажу тебе дорогу к Кощею.
      Сразу же вслед за хлопком почуял Иоанн, как с плеча его побежали липкие маленькие лапки. Добежали до лопатки – остановились. Повернув голову назад, царевич убедился, что это тот самый паук-крестовик, какого он только что видел на полу. Паук преспокойно сидел теперь у него на спине, словно в нерешительности, куда двигаться дальше. Видно было, как шевелятся его мерзкие жвала.
     - Ааааа, гадость! – Иван-царевич поспешно сбросил паука со спины; тот со слышным шлепком упал на пол, и неведомо кто произнес тихим, хриплым голосом: «Укушу!»
     - Оно бы и хорошо, - молвил Иван-царевич, поеживаясь и косясь на паука. – Только как я с Кощеем без меча сражаться стану? Видно, сложить мне там свою буйну голову.
     - По этой вот дорожке иди, - сказала ему бабка, отворив скрипучую дверь избушки. – Да не думай загодя худого. Может статься, и не пригодится тебе меч. Полюбовно с Кощеем договоритесь. Вон, какой ты здоровенный да могучий. Прямо лось! Чисто лось!..
      Она вновь коснулась рукой плеча царевича. Наследник престола, даже не дослушав старуху, стремительно, большими шагами затопал в указанном направлении, как обычно, глядя под ноги, чтобы не запнуться и не упасть. Когда-то еще, по всегдашней рассеянности своей, заметит царевич, что ног у него теперь – целых четыре, на каждой – увесистое копыто, сзади – хвост, подобный коровьему, а пустую его головушку венчают большие рога, каждое по лопате…
       Лохматая старуха глядела вслед мученику, криво улыбаясь. Паук-крестовик подле неё обернулся вокруг собственной оси и обрел вид Кощея Бессмертного.
      - Что ж ты, Лихо, этак с зятем моим поступаешь? – спросил он, однако тон его был равнодушен. – Ажно в лося его!.. Хорошо ли сие?
       - Добрый парень твой зять, - ответило Лихо Одноглазое, протирая свой глаз. –  Сколько б ни страдал – не озлобится. Да только не могу я человека от себя просто так отпустить, никакой гадости ему не сотворив. Натура у меня такая.
      Они постояли еще какое-то время молча, думая каждый о своём.

* * *
      Две черных птицы – ворон и вороница – стремглав летели, куда-то вверх, словно ружейные пули.
      - Ой, - молвил ворон-Федор, немного опамятовавшись. – Куда это мы рванули ни с того, ни с сего?
     - Да и сама не знаю, - ответила вороница-Агафья, замедляя полёт. – Просто, мне почудилось, словно стреляли.
     - Вот, и мне то ж самое пригрезилось, - признался ворон-Федор.
     - А может, это неправда всё? Наваждение? – предположила Агафья.
     - Может, и так, - согласился Федор. – А может, охотники, что из ружей палили, давно по домам ушли.
     Он присел на ветку ближайшего дерева, и подруга опустилась рядышком с ним. Почистила себе, а затем и ему, клювом перья.
      - А брата-то моего мы покинули, - каркнул Федор. – Где-то он теперь? Далеко ли мы умчались от него?
      - Айда за мной! – каркнула Агафья. – Кажись, я помню, откель мы прилетели.
      И они отправились снова разыскивать Ивана-царевича. Но куда бы они ни поворачивали меж деревьев – ни избушки, ни старушки, ни брата своего больше не видали. Только шатался по чащобе здоровенный сохатый, поминутно цепляясь рогами за сухостой, фыркая и чихая.




      Глава двадцатая

      Над склоненной головой тритона-Ивана что-то оглушительно  грохотнуло. Ну, видать, настал его смертный час; в этот раз, действительно, смертный.
    - Прощай, Маша! – попытался успеть он молвить напоследок.
    Миг – и острый, как бритва, меч полоснет по его шейным позвонкам. Еще миг – и всё исчезнет.
     Но эта мысль пронеслась в мозгу Ивана и пропала – а жизнь продолжалась. Возникла уже и другая мысль: что будет там, за пределами телесного существования, и Нави, и Слави…
     Краденный Водяным меч не рубанул Ивана. Вместо этого раздался истошный вопль Луши:
     - Неееет! Хозяин, оставь его в живых!
     - Что? – Водяной повел бровью, взглянул на Лушу, как на нашкодившую кошку. Но рука его остановилась в размахе.
     - И отпусти его наверх, - добавила смелая Луша. – У него там, на земле такая лада… Каковой я ни для кого никогда не бывала…
     - Что я слышу? – повторил Водяной недоуменно. – Да никак, ты жалеешь его?    
     - Да! – русалка глядела на Хозяина прямо и храбро. – Жалею! Ибо чаю, что он достоин жалости, а не имеет оной.
     - Диво дивное, чудо чудное… - забормотал Водяной. – Кажись, я, старичок, сколько тыщ лет в воде булькаюсь, а такое впервой встречаю. Чтоб хладнокровная хвостатая тварь жалость чаяла… Слышь, ты, лягуша, ты, никак его у меня вызволить норовишь?
     - Норовлю, - не смущалась Луша. – И вызволю!
     - Ты понимаешь ли, лягуша, что собственную башку под мой меч подводишь? – всё более сердился Водяной.
     Но даже такого Луша не испугалась – или опять не подала виду. Вместо этого она промолвила:
     - А ты-то, Ваше Водянейшество, сам понимаешь, за что Ивана казнишь?
     - Как – за  что? Не устерег сома Яшку – раз, - водяной загнул перст.
     - И что? Где этот Яшка? Не в своей ли яме дрыхнет, как обычно? – парировала Луша.
     - Пусть так, - согласился Водяной. – Но Иван не смог утопить девку – пополнить тем моё русалочье войско – вторая его вина…
     -…На следующий день эта девка сама утопилась, - не сморгнув, соврала Луша. – И оказалась трупом бессмысленным. Иван, видать, догадывался, что толку нам с неё не будет.
    - Сие проверить потребно, - крякнул Водяной. – Гляди у меня, ежели брешешь!.. Наконец, он пытался меня с гуслями облапошить! Это меня-то! – Водяной выкатил свои рыбьи глаза, они сразу же из буро-зеленых сделались красными.
     - Ничего не пытался. Мне он баял, что хочет гусли свои тебе подарить, ибо ему, всё одно, без потребы, а ты у нас музыку зело уважаешь.
     - Да ну?! – прорычал Водяной. – Это мне? В подарок? Гусли-самогуды?
     - Ага, - Иван-тритон поднял обреченную свою головушку и попытался дружелюбно улыбнуться Хозяину воды.
     - Только сейчас придумали это – верно? – спросил у обоих хитрецов Водяной, уже не столь сердито. – Иначе сообразили бы, что, казнив сего татя, я и без дарения всякого гуслями бы завладел… Однако, что правда – то правда, туды вас, перетуды. И музыку я уважаю, и подарки мне вельми приятственно получать
     «Казнит всё же», - мелькнула у Ивана мысль, уже почти равнодушная.
      Но Водяной решил иначе.
      - Ладно же. Пощажу пока вас, прощелыг. Но раз уж ты, Ивашка, такое чудо с болотной тварью свершил – жалость в ней пробудил – повелеваю: повинен ты теперь с нею  соединиться в единое целое.
     Хозяин воды громко стукнул древком трезубца об дно.
    В подводном тронном зале набойно было хвостатых, чешуйчатых царедворцев, и все в этот миг верноподданно молчали.
     - Чего это? – спросил Иван лишь глазами и губами, быстро глянув на Лушу из собственной подмышки.
     - Жениться нам повелевает Его Водянейшество, - так же быстро ответила ему Луша полушепотом.
    - А… - крякнул было что-то напоперек Иван, но Луша уже схватила его за руку и рывком прижала к себе. Покорно склонила голову пред Хозяином.
     - Мы счастливы повиноваться Вашей милости.
     - Да ну! – не очень поверил Водяной, сурово глядя на Ивана, упрямо взиравшего на него исподлобья без явной покорности. Но в этот миг левая Лушина длань вцепилась в затылок Ивана и силком наклонила его голову вперед в некоем подобии поклона.
     - Быстро говори: слушаю и повинуюсь, Ваше Водянейшество! – раздался её жаркий шепот в ухе Ивана. – И кланяйся, глупый!
     - Сл… слу… и по… - бормотнул тот нехотя. Настойчивый Лушин жест всё-таки смог чуть наклонить его голову.
     - Гляди у меня! – Водяной погрозил ему пальцем, сыпля искры из-под лохматых бровей. – Ну, решено! Плывите, проходимцы, восвояси. Готовьтесь. Завтра женить вас буду, раз такое дело.
     Вся притронная камарилья срочно построилась в две шеренги и почтительно пропустила возлюбленную пару к выходу из зала.
     Остаток дня Луша носилась по подводному мирку туда-сюда, истинно порхая, как бабочка. Глазенки её сверкали счастьем. Другие русалки и прочие обитатели болота, умевшие говорить, поздравляли её и Ивана с грядущим бракосочетанием. На что новоиспеченный женишок всё больше отводил глаза и смущался.
    Лушенька куда-то скрылась на некоторое время и вернулась к Ивану с подвитыми волосами и с вызолоченным хвостом. И без того была красива, а так стала просто неотразимой.
     - Ты классная! – одобрил её Иван.
     - Это какая? – не поняла Луша и приготовилась обидеться.
     - Ну… это по-вашему будет – красотою зело лепая, - нашелся Иван.
     - Так бы и сказал.
     - А мне как к свадьбе готовиться? – спросил он.
     - Ну, тоже принарядись как-то, - ответила будущая новобрачная. – Давай, я тебя провожу к моей знакомой бабушке, она и тебе хвост вызолотит. Затем, пора бы думать, кому нам обменять твою каморку на другую – побольше, чтоб вещи всякие потом туда собирать, да хоть кровать пошире поставить…
      - Всё как в верхнем мире, - решил Иван. – Тоже жилплощадь разменивать. Потом работу где-то придется мне искать с зарплатой хорошей…
      Луша подплыла к нему и потерлась щекой об его щеку.
     - Перестань глупить. Что я – не вижу, что ли, как ты поник главою? К Машке своей рвешься. Не тужи. Нынче ночью пойдешь дальше, её спасать.
     - Это как? – Иван не поверил своим ушам.
     - А так, - объяснила Луша. – Жалко мне стало и Машку твою, а пуще того – тебя самого. Поняла я, что тебе надо не меня, не княжну заморскую Алису из коробочки, и никого другого, а только Машу, которую Кощей увёз.
    Иван смущенно смотрел вниз.
    - Сначала я думала, что тебе попросту любовной  утехи найти негде. Но сколько ни проверяла – у тебя Машка из головы не выходит. Стало быть, она – твоя лада.
     Сказавши сие, Луша пообещала, что ночью, когда все царедворцы и стража заснут покрепче, сведет Ивана в такое место, откуда можно из болота выбраться и попасть обратно на сушу. Но до того времени еще изрядно. И Луша хочет провести это время в объятиях Ивана, коли числится здесь его законной супругою.
    «Все-таки она надеется умаслить и убедить меня остаться здесь, - думал Иван, крепко тиская русалку. – Но я ни за что не останусь навсегда жителем подводного царства. Ни за что!..»
    - А на суше у меня сызнова ноги появятся, или так и останется рыбий хвост? – спросил он, на всякий случай.
    - Вернутся твои ноги. Уж я наколдую, - пообещала Луша между поцелуями. – И опять тебе придется ходить на этих двух подпорках и бояться сверзиться с них наземь… Может, лучше плавать в воде быстро и свободно, ничего не страшась?
     - Может, и лучше, - согласился Иван. – Только вот Маше там плохо, а без меня её спасать некому.
    - А что будешь делать с нею, когда спасешь? Где станете жить? – расспрашивала Луша.
      Вопрос смутил Ивана.
      - Даже не знаю, - пробормотал он. – В нашем мире я опять безногим сделаюсь, да и она, тоже ходить не может… Но что-нибудь, наверное, придумаем…
      - А я, кажется, уже придумала, - просияла Луша. – Ныряйте-ка вы оба в наше болото и живите тут. У нас ног не нужно. Хвостами обзаведетесь, и горе вам – не беда!.. И я тут буду рядышком с вами, - добавила она очень жалобно. – Втроем будем дружить.
     - Мысль-то неплохая, - одобрил Иван. – Но надо обмозговать её. Спасибо за предложение, за гостеприимство… за самоотверженность… и вообще, за всё.    
     - Тебе нисколечко не жалко меня? Не печально расставаться со мною? – спросила Луша, ласкаясь к нему.
     - Жалко, - сознался Иван. – Ты хорошая. Да ведь я не последний тутошний утопленник, да? Утопишь вскоре себе еще кого-нибудь, да и резвись с ним.
     - Я знаю, ты сюда не вернешься, - сказала Луша убежденно. – Спасешь Машу, али нет, но по дому ты очень скучаешь. Туда и возвратишься, неминуемо дело.
     - Еще неизвестно, удастся ли тебе отсюда меня вытащить, - хмурился Иван.
     И вот, когда затихла не только мельница, но и всё болото погрузилось в сонную тишину, а сверху стемнело, Луша и Иван, крадучись, выскользнули из каморки и тихо-тихо поплыли, боясь всплеснуть лишний раз. Луша плыла впереди, а Иван поспевал за нею. Сначала они двигались у самого дна; затем это дно стало понемногу уходить вниз. Иван почувствовал, что всплывать на глубине заметно труднее, чем выглядывать на свет Божий с какой-нибудь прибрежной отмели. Вода отчего-то стала сильно давить на него.
      - А что – обязательно именно тут всплывать надо? – попытался заканючить он. – Отсюда и берега-то не видать…
     Не успел Иван доныть, как что-то большое, гибкое и склизкое толстыми, сильными конечностями оплело всё его тело. Иван отчетливо чувствовал огромную силу этих беспалых лап, сжимавших его, но видеть их не мог. Одни лапы тянули его обратно, книзу, а другие – пытались задушить.
      Иван в ответ схватил руками душащие его конечности и стал их разжимать, но даже тогда не смог разглядеть, что это за лапы, чьи они. Похоже, дело здесь было отнюдь не в темноте, а в том, что тварь, схватившая его, была невидима сама по себе.
     - Аааа! – проорал он в отчаянии. – Да тут охрана у вас!
     Лапы незримого спрута, сторожившего выход из болота, может статься, и не были так уж чудовищно сильны, но сила их превосходила физические возможности Ивана во много раз. Никакие потуги не помогали нашему герою. Добро бы еще, спрут просто утаскивал Ивана вниз, но он притом настаивал на своём желании предать беглеца лютой и, возможно, вполне заслуженной смерти.
     - Ууууу! Ммммм! – хрипел Иван в ужасе, всё тише и слабее. – Сейчас подохну…
     Перед его глазами засверкали фиолетовые искры, растекавшиеся кругами. Воздух кончился. Сознание отключилось. Последнее, что он услышал, был громкий лязг сверху, затем, что-то тяжелое обрушилось оттуда, и Иван, всё еще, в объятиях спрута, кувырком полетел вместе с ним, куда-то в тартарары…

* * *

     «Я понимаю, Ваня, что инвалиду очень несладко живется на свете. Но твои стихи, при неоспоримом таланте, часто слишком мрачны, пессимистичны. В них на каждом шагу – смерть, гробы, Тот Свет… Так ведь каждый может – то и дело предаваться унынию и изливать его на окружающих. А не пробовал ты рассмотреть рядом с собою что-нибудь светлое, радостное?»
     Так спрашивало лже-Ивана в один из следующих дней новое сообщение в соцсети от Любови Ершовой.
     Два раза хмыкнув, почесав сначала нос, затем затылок, лже-Иван настрочил ответ поэтессе:
     «Просто, Любовь Ивановна, я выбрал такую тему для творчества – Смерть во всех её проявлениях, как последнюю неразгаданную человечеством до конца загадку природы. А так-то я по характеру – хулиган и бабник».
     Он отправил сообщение. Наступила очередная пауза, после которой лже-Иван узрел новую фотографию Любови Ершовой. На ней поэтесса была в джинсах, красиво облегавших её длинные, стройные ноги, бедра и талию. Затем тут же последовало второе фото – в тех же джинсах, только сбоку, одна нога чуть согнута в колене.
     «Ну, как? – спросила Ершова, присовокупив к записке подмигивающий смайлик.
     «Что сказать? – лже-Иван, и вправду, был смущен. – Любовь Ивановна, вы очень красивая  женщина».
      «Только давай уже на «ты», - просило следующее сообщение. – И называй меня, пожалуйста, просто Любой. А не то, отчество меня как-то старит».
     «Ладно», - согласился лже-Иван.
     Она прислала еще одну свою фотографию – в блузке, обтягивавшей грудь. Григорий ответил ей смайликом с вытянутым большим пальцем.
     «Ваня, у меня ведь тоже жизнь совсем не легкая, - Люба, похоже, набаловавшись, вернулась к началу разговора. – В чем-то даже труднее твоей. Я и в детстве много плохого пережила – даже, бывало, сбегала из дому. И сейчас довольно несладко живу. Муж мой стал сильно пить…»
     Тут лже-Иван недоверчиво улыбнулся.
      «Люба, - настрочил он. – Думаю, вряд ли ты знаешь, что такое «сильно пить». Вот у меня отец, действительно, пьет сильно. Так он может пить, не просыхая, месяцами. Вряд ли кто другой на такое способен».
      «Мой муж способен, - подтвердила Люба. – Он пьет, пока всю зарплату не прокутит. Все десять тысяч».
       «Ого! Это, и правда, впечатляет! – воскликнул лже-Иван. – Мой отец больше трех тысяч давно не пропивал...»
       На этом антиалкогольная беседа окончилась, поскольку к лже-Ивану вновь ворвался Стасик Птицын, изнывающий от неотложных нужд – сходить в туалет и попить водички. Совершив всё это, он опять попросил записать ему в телефон номер Алисы.
     - Слушай, скажи мне толком, - молвил лже-Иван сурово. – Чего ты постоянно стираешь номера? Меня уже давно раздражает эта твоя однообразная просьба – то запиши номер, то СМСкой закинь…
     - Ладно тебе, Ванька, - сверкнул наивными очами Стасик. – Может, я память тренирую. Выучу номер наизусть, затем сотру его – и по памяти набираю. Правда, часто почему-то забываю…
    - Ну, так тренируй дальше, - резюмировал лже-Иван. – А ты не думал, что я Алиску могу ревновать? Например, к тебе? Возьму вот, и не дам тебе больше её номер…
     - Ребята, шли бы вы на крыльцо, погуляли? – в комнате появилась Евдокия Петровна. – Ты ведь, Ваня, как я уеду, наверно, совсем на свежий воздух выходить перестанешь.
     Лже-Иван покорно выключил ноутбук и пошел одеваться.
     - Ладно, - сказал он Стасику, который в это время зашнуровывал свои кроссовки. – Выйдем – запишу тебе Алискин номер.
     - Да ну тебя совсем, Ванька! – махнул рукой Стасик. – Я на тебя обиделся, понял?
     И стремглав умчался восвояси.
     Впрочем, через десять минут он снова позвонил своему мнимому другу. Лже-Иван в это время посиживал на лавочке крыльца.
     - Диктуй номер, Ванька…
     - А, это опять ты, - безжалостно срезал его астральный житель. – А я-то уж обрадовался – думал, новая девчонка звонит, красивая…
     - Ты что – не узнал меня? – удивился Стасик.
     - Я твой номер стёр, - осклабился лже-Иван. – Хотел, понимаешь, по твоему примеру, тоже память потренировать.
     - Ванька, не воображай себя самым умным! Глупее всех окажешься! – предупредил Стасик и сердито бросил трубку.
    Следующей ночью, в наступившей полной тишине голос Тоски Зеленой был слышен Григорию лучше, явственнее.
     «Нешто, ты не ведаешь, почему Стасик стирает номера? – ехидно спросила Тоска.
     «Даже не догадываюсь», - пожал Григорий плечами.
     «Да ну?.. И он ведь не только номера убирает, а и энти… как бишь их?.. Записки-то коротенькие ваши…
      «СМСки? Да, стирает и их зачем-то, - согласился Григорий. – Ну, дурачок и есть. Что с него возьмешь?»
    «А затем, что он много раз бывал в лечебницах для душевнобольных, - пояснила Тоска теперь уже напрямую. – А там ведь, как в остроге: за всякую  мелочь может влететь неслабо от врачей, санитаров… И он теперь везде убирает за собою следы».
     «Аааа! – протянул Григорий. – Вон оно что!.. Это по привычке, видать».
     «И ты хочешь сказать, что сам никогда в подобных местах не бывал, в неволе, взаперти не маялся?» - подняла бровь Тоска.
     «Бывал, конечно, - согласился Григорий. – В пору Иванушкиного детства много куда с ним езживал… Стой! А тебе-то откуда такое ведомо?»
     «Я ж Тоска, - махнула рукой тощая, прозрачная баба. – Я каждому свойственна, с каждым время коротаю».
     «И всюду поспеваешь?»
     «А что? Это столь трудно? Я множусь в великие тыщи, в миллионы. И каждая моя разновидность, хоть маленько да не такая, как прочие. Сколько людей на Земле-матушке – столько и обликов меня – Тоски-Печали».
     «Вона, как!..» - подивился Григорий.
     Конечно, и сам являясь не чем иным, как человечьим Страхом, Григорий не мог не знать о едва ли не бесконечном множестве обликов  того или иного чувства. Но то ли он запамятовал об этом сейчас, то ли ему особо удобно показалось притворяться дурачком.
    «Ты тему-то не меняй, - наступала на него Тоска. – Зачем Стасика на пустом месте обидел? Ведь просто так, взял да и опечалил».
    «Ай, - Григорий сызнова равнодушно махнул рукой. – Он уж, поди, и забыл всякую обиду».
    И, повернувшись к стенке, Григорий крепко заснул без сновидений.
    Утром мама уехала в Питер. Матвей Петрович тоже куда-то убрел из дому, вставши с утра пораньше. Грустный Григорий завтракал и собирался на работу в полном одиночестве.
    Он уже ждал служебную машину на крыльце, когда раздался звонок от Гоши Лапникова. Расспросив мнимого друга о житье-бытье, посочувствовав, его очередному домовничанью, Гоша спросил:
    - А ты в курсе, Иван Матвеевич, что Станислава нашего опять в дурку увезли?
    - Да ну! – не поверил лже-Иван. – Когда успели?
    - Совсем недавно, только что. Его вчера кто-то чем-то расстроил. Он пришел домой мрачный, а ближе к ночи стал бросаться драться на мать и на брата. Даже за нож схватился. Вот и пришлось санитаров вызывать с ментами, - рассказывал Гоша.
      Тоска укоризненно взглянула на лже-Ивана из-за его плеча.
       Неудачно начавшись, день становился всё более печальным. Припозднившаяся на работу Рахиль Моисеевна сообщила лже-Ивану очень плохую новость:
     - Ванечка! Бабушка Зина умерла сегодня ночью.
     Лже-Иван вздрогнул и даже огляделся по сторонам воровато. Нет, потусторонняя Смерть не маячила поблизости от него. Где же она? Григорий сказал, что ему нужно размять ноги, вышел в холл – Смерть и там нигде не слонялась. Но не станут же врать, что Зинаида Ильинична преставилась. Стало быть, покойницу сразу увезли, скорее всего, в морг. А это значит, что Баба-Яга вернулась в своё прежнее тело и в своё время. Больше она им с настоящим Ивашкой Кощеевым не помощница. И как же быть дальше?
      Он срочно позвонил Ивану. В трубке долго стояла тишина, потом синтетический голос сообщил, что «аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети».
     Этого еще не хватало! А вдруг, и Ивашка, тоже…
     Григорий совсем поник. Ежели он лишился клиента, то Высшие Силы могли теперь уничтожить и его самого, либо, в лучшем случае – перебросить, Бог весть, куда, за тридевять земель, в иного человека… Хорошо, если в человека, пусть, хоть в новорожденное дитя. А могут и в зверя. В змею. В муху…
     «Это я – твоя СМСка пришла! Прочитай меня поскорее!».
     Сообщение ободрило Григория. Абонент Иван-2 снова появился на связи.
     Григорий поспешно опять позвонил ему.
     - Как ты там, Ваня?
     От прежней надменности астрального жителя не осталось и следа. Теперь он воспринимал своего клиента, как спасителя, как соломинку для утопающего. И радовался совсем по-детски. И «как ты?» спрашивал вовсе не из праздной вежливости.
     - Нормально, - раздался в трубке голос Кощеева, хриплый и изможденный. – Только недавно сбежал от Водяного. Опять я на твердой земле. Иду далее, воевать Кощея. Правда, ноги подгибаются. Словно не свои…

Глава двадцать первая

    Иван Кощеев сидел на краю болота – усталый, оглоушенный, ошалелый, быстро мотая головой. Его спасительница тоскливо поглядывала на него из воды, прощально хлопала длинными зелеными ресницами.
    - Ну, Иванушка, теперь твоя душенька довольна? Кажись, ты снова человечком сделался.
     - Бррррр! – Иван продолжал отфыркиваться. Всё зримое расплывалось в его глазах каким-то пестрым студнем. Но постепенно окружающие предметы вновь обретали привычную резкость. – Где я, Луша? – спросил он, и в ушах его громко булькнули пузыри болотной воды. – Что произошло?
     - Да попались мы с тобою в лапы невидимому спруту – стражу подводного мира. У него, понимаешь, служба такая – всех впускать и никого не выпускать.
     - А как же мы от него вырвались?
     - Да никак бы не вырвались, кабы не эта твоя железяка, - Луша покосилась на обнаженный блестящий меч Пламя Земли, который лежал здесь же, между ней и Иваном, у самой топи. – Водяных стражей никаким металлом не пронять – не то, что палкой, к примеру, уколотить. Но против этой штуки, видимо, даже они не выстоят. Как огрела я его по башке плашмя – так спрут сей же миг расслабил члены и пошел книзу, в самую глубь… Да убить-то не смогла – оклемается, вестимо, сердешный…
     - Уфф, Луша!.. Ты водяное чудовище пожалела. А вот меня недавно потопила без всяких сожалений, - укорил её Иван, еще плохо слыша сам себя.
     - Смешной ты. Кабы я тебя не жалела – нипочем бы ты от Хозяина не сбежал, - усмехнулась русалка. – Так бы и жил – с хвостом, с плавниками. А теперь – вон, гляди – опять у тебя две лытки человечьи – кривые, худосочные… Смотреть на них противно, ежели по правде. То ли дело – хвост был… 
    - А как это?.. – начал Иван, озирая свои вновь, неведомо как обретенные, слабые, уродливые, но всё же ноги.
    - Не благодари меня, не надо, - Луша смущенно перебирала пальчиками. – Попросту говоря, твоё вернулось обратно к тебе. Ну, я уж немного тому подсобила.
     - Спасибо тебе, Лушенька, спасибо огромное! – чуть не заорал благодарный Иван.
     - Да не за что, - ответила она всё так же скромно. – Погляжу я еще, как станешь ты на них мучиться-ковылять.
    - Стой! А меч-то как от Водяного сюда обратно попал? – вспомнил Иван, переведя взгляд на волшебный клинок.
    - Его тоже я тебе вернула, - ответила Луша все с той же интонацией скромняги. – Сам-то ведь постеснялся бы. Ты же всё, что у тебя есть, кому угодно готов задаром отдать, лишь бы по морде невзначай не получить, нет?
     - Украла, что ли? У Водяного?! – всё пуще удивлялся Иван.
     - А как иначе-то? Ежели бы попросить, так он бы нипочем не отдал. Вот я и исхитрилась…
     - Просто не знаю, как тебя и благодарить. Ты же мою глупую голову из-под этого вот меча спасла! – восклицал Иван.
     - Отблагодаришь меня тем, что сам спасешь Машку и сделаешь её счастливой, - сказала Луша. – Жаль только, что не увижу я, как ты с Кощеем этим мечом махаться станешь.
     Иван всё глядел на неё как-то туповато, всё не понимая, пытаясь спросить: а с чего это Луша выпускает его на волю? Почему именно его? За что Ивану такое счастье?
     - А это просто, везучий ты, Иванушка, - прочла его мысли Луша. – Видать, оттого, что по девкам ты мастер – золотые руки… хи!..
     - А… при чём здесь это?
     - Видишь ли, - русалка, наконец, заговорила дело. – Сбежать от Водяного в одиночку ни у кого никогда не получится. Для такого дела надо, чтоб сбега энтого кто-й-то всею душою пожалел. И убежать-то подсобил бы. Ноги же вернулись к тебе не только потому, что я сильно того восхотела, а еще потуль, что бывалая я, и многими волхованиями владею…
     - То есть, если бы я захотел тебе ноги вместо рыбьего хвоста воротить…
    - …Из этого бы не вышло ничего, - подытожила Луша. – Ибо волховать ты еще  не научился. Видно, мало на свете пока что пожил, не шибко много, чего увидел…
    - Тридцать три года – мало? – насупился легко ранимый Иван, особо плохо переносивший, когда его считали за большого ребенка.
     - Ну, не мне судить, конечно, - русалка развела рученьками. – Но если ты столько годов небо прокоптил, а пожалеть никого не сумел, не удосужился… Стало быть, ты еще дитё, хоть и с сединой в бороде.
     - Я Алиску… того… по-вашему будет – пожалел, - возразил Иван. – И Машку, тоже… Ты ведь знаешь. Ты из-за Машки меня и выручила.
     - Нет, - Луша грустно покачала головой. – Чего-чего, а жалости к Машке я в тебе не увидела. Как и ко мне, впрочем, - она вздохнула. – Просто ты из кожи вон лезешь, чтоб для кого-то что-то значить, пуще того – самому себе казаться пупом Земли. А то, что я пред Хозяином о твоей великой любви земной распиналась – ну, считай, друже, что это тебе задаток был. Надежда на грядущее. Может, ты, и вправду, кого-то еще пожалеешь. Да хотя бы мать свою.
     Иван на миг зажмурился, и ему привиделось встревоженное лицо Евдокии Петровны. Господи! А вдруг она уже всё проведала, изгнала того мелкого беса, что его замещал, и теперь ночей не спит – думает, куда пропал её сын?..
    Встряхнул головой, отогнал тягостную мысль прочь.
    - Кстати, Луша! А ведь и у тебя на Земле мать осталась. Бабой-Ягой она называется. Старенькая уже, немощная. Ты меня-то, вот, совестишь, а сама?
     - Не помню я своей матери, - печально молвила Луша. – Бежать отсюда мне некуда и не к кому. Может статься, и просветлело бы в моей головушке, кабы кто меня пожалел… как я тебя… да только кому я, рыбина с водою болотной в жилах, снадобилась?..
     Иван вдруг растрогался так сильно, хотел расцеловать её; но русалка отстранила героя от себя с самым деловитым видом.
     - Иди-иди, Ивашенька. Недосуг тебе мешкать. Ты и так, эвон, сколько времени тут потерял. А тебе еще к своим же ноженькам заново обвыкать… Иди.
    И Иван двинулся вперед, опять так переставляя ноги, будто вколачивал в землю сваи. Ощупав и оглядев себя, он не без удивления убедился, что одет ровно так же, как был до утопления, и одежда не мокра, не пропитана тиной и ряской, не смердит болотом. Удивительно! Ну, да на то и колдовство… Впрочем, он уже снова не помнил направления, в каком нужно идти, хоть и знал, что с волшебным мечом в руках ему бояться некого. Отойдя шагов десять, он оглянулся назад и увидел, что Луша помахивает ему рукой из воды. В глазах Ивана, да и в голове его, вроде бы и просветленной чрез Лушенькину жалость, всё еще заметно мутилось.
     - Твою голову я спасла. А свою под меч подвела, - прошептала русалка и нырнула в омут.
    Иван шел дальше. Не евши, не пивши, не считая времени.
     В кармане его зазвонил-закашлял скучный до банальности телефон. Подумать только, и он исправен! Может, всё подводное царство привиделось Ивану во сне?
    - Да, слушаю, - сказал Иван, нажав на кнопку.
    - Как ты там, Ваня? – отчего-то заискивающе проблеял проклятый мелкий бес – Григорий.
     - Нормально, - бросил Иван устало. – Только что сбежал от Водяного.  Опять я на твердой земле. Иду далее, воевать Кощея. Правда, ноги подгибаются. Словно не свои…
     - Назад, в настоящее еще не надумал вернуться? - спросил Григорий.
     - Пора не настала, - отрезал Иван. – Прежде надо Кощея доступить, сразиться с ним за Машку… Дома-то как? Всё нормально?
     - Да не всё, - пробубнил Григорий виновато. – Маму нашу отправили в Питер на консультацию. Два дня назад уехала.
     - Ну, вернется. Полечится немного, и приедет домой, - резюмировал Иван. – Хотя грустно, конечно… Отец там как?
     - Понимаешь, - Григория мучило иное. – У нас тут бабушка Зина умерла.
     - Печально, - согласился Иван. – Просто напасть на напасти у вас. Соболезную. Надолго её запомню…
      -Ты и себе там пособолезнуй, - перебил его Григорий нервно. – Ты не понял, что ли, что обратный путь в настоящее тебе, покамест, закрыт?
     - Как так?.. – растерялся Иван.
     - А так, что Баба-Яга, что жила в физическом теле Зинаиды Ильиничны, ныне покойной, теперича утратила это тело и унеслась обратно к вам, туда, в прошлое. Я теперь связи с ней лишился.
    - И что?
    - Кто теперь портал-то во времени нам откроет, соображаешь? – едва не заорал с досады Григорий. – Чтоб тебе обратно домой вернуться.
    - Сам открою, - Иван никак не мог понять паникера-Страха. – Скажу заклинание, да и всё. Я его помню.
     - Какое, на хрен, заклинание? – Григорий чуть не плакал. – Оно уж так, для видимости придумано. Это Баба-Яга тебе помогала. А теперь…
     Тут связь оборвалась, и даже гудков в трубке не последовало.
     Иван застыл на месте. До него медленно доходил смысл произошедшего.

* * *
    Соцработники вернулись с утренней планерки, принеся очередные нехорошие вести.
    - Опять будет сокращение кадров, - сказала Рахиль Моисеевна. – С чего начался этот год, с того же и новый начнется.
    - Финансирование социального сектора всё хуже, - солидно промолвила Полина Иннокентьевна. – Государству жалко денег на содержание стариков и инвалидов. Зато на олимпиады всякие – не жалко. Факт.
     - Старослужащих, наверное, сокращать будут, - предположила Рахиль Моисеевна.
    - Пусть бы меня сократили вместо кого-то другого, - вставил словцо лже-Иван.
    Обе женщины поглядели на него с некоторым недоумением.
    - Да ты-то не беспокойся, - утешила его Рахиль Моисеевна. – Тебя никто не уволит. Знай себе работай.
     Но лже-Иван вылез из-за компьютера, сходил в кабинет к начальнику и повторил своё пожелание ещё и ему, добавив: «Мне кажется, что я на этой работе больше трачу время впустую, чем пользу приношу».
     - Ладно тебе, - добро и немного снисходительно улыбнулся начальник. – Работай. Хоть не сидишь всё время дома, в четырех стенах – для тебя и это уже хорошо, - но все же что-то записал в своих документах. Возможно, связанное с этим работником.
    Лже-Иван направился обратно, на рабочее место, поминутно озираясь. Нет, Смерти нигде не видно. Можно надеяться, что не придёт она за ним.
    Приехав после полудня домой, лже-Иван, не обедая, бросился к ноутбуку. Его влекло пообщаться с Любой. А кроме того, у него назрела довольно дельная мысль. Только для начала следовало выяснить массу деталей.
    Люба была в сети и не прочь пообщаться с тем, кого она считала Иваном Кощеевым.
    «Ваня, я в шоке, - написала она в своем сообщении. – Представляешь, познакомилась в интернете с одним мужчиной. Переписывались сначала про всякую эзотерику, про стихи, тоже. Все было нормально и даже увлекательно. А потом он списал мой мобильный номер с моей же странички – и давай мне названивать. Во втором да в третьем часу ночи, понимаешь?»
    «Понимаю, - ответил ей лже-Иван и сейчас же спросил: - Люба, а что такое эзотерика?»
     «Это всякие тайные знания – вроде призраков, иных миров, колдовства…» - ответила Ершова.
     «А, понятно. Так вот, я и хотел спросить тебя об этом. Почему ты считаешь себя ведьмой? В чём это выражается?».
     «Ой, это долго рассказывать. Я всё в себя прийти не могу, равно как и понять: что этому мужику от меня надо посреди ночи? - недоумевала Люба. – Вот, зря я свой номер на страничке выложила, зря».
     «Наверное, зря. А я могу предположить, что ему надо», - настрочил лже-Иван.
      «Правда? И что же?»
      «У него ведь женщины, наверно, нет?»
      «Нет, - подтвердила Люба. – Жена давным-давно его бросила. Он с мамой старенькой живёт, заботится о ней».
     «А о чём вы с ним говорите по ночам?»
     «Да о всякой всячине. Он военный в отставке. Много всяких ужасов видал. Рассказывает мне про свою службу в «горячих точках». Его не переслушаешь».
    «Люба, а у тебя, должно быть, красивый голос?» - предположил лже-Иван. Пока он набирал этот вопрос, Ершова прислала ему своё новое фото – в платье и в колготках.
     «Оооо, я вижу, что ножки у тебя красивые – лже-Иван добавил улыбающийся смайлик. – А голос?»
     «Не знаю, - ответила она скромно. – Как тут судить? Песен я не пою».
     «А давай пообщаемся по телефону? – предложил лже-Иван.
     «Почему бы нет? – Люба была согласна. – Номер перед тобой. Спиши – и я его удалю отсюда. Позвони мне сегодня, под вечерок, часиков после семи, ладно?»
     Наш бабник еле дождался вечера. После того, как Матвей Петрович заботливо накормил его ужином, лже-Иван уютно устроился на своей кровати и позвонил Любе.
     - А я сижу – ноги парю в хвойном отваре, - поделилась с ним собеседница. – Совмещаю полезное с приятным, разговаривая с тобой.
    Голос её оказался совсем молодым, звонким и высоким, что лже-Иван сразу же и отметил.
    - Да, у тебя красивый голос, - сказал он. – Теперь я могу уже точно сказать, чего от тебя добивается тот мужчина.
     - Очень интересно! Очень интересно! – насторожилась Люба. – И чего же?
     - Секса по телефону, - произнес лже-Иван беззастенчиво.
     - Фу!.. – была мгновенная реакция Ершовой. – А что это еще за гадость?
     – Судя по всему, когда он тебя слышит в трубке, у него на это реагирует некоторая часть тела…
     - Да? Вот, ни фига себе! – ахнула Люба.
     - Вообще-то, его часть тела реагирует на любые твои слова. Но если конкретно, то этому парню было бы приятнее пофантазировать с тобой о чём-то… ну, скажем более занятном.
     - И о чём же? – Любина улыбка была слышна лже-Ивану.
     - Как бы он, например, встретился с тобой где-нибудь в уединенном месте. Как бы он прикоснулся к тебе. И поцеловал бы в губы. Сначала нежно. Потом всё настойчивее. Потом бы положил тебе руку на… Слышь, Люба? – внезапно осекся наш гений виртуальной жизни, - а может, дальше не надо? У тебя, наверное, муж там близко?
     - Нет, Ваня. Муж сегодня, как раз дома не ночует. Я так переживаю за него, вся была на нервах, а ты меня отвлекаешь на интересное. Это очень приятно. Продолжай, пожалуйста.
     И лже-Иван охотно продолжил, всё более увлекаясь. Им никто не мешал. Матвей Петрович давно и громко храпел в кухне у стола. Сначала лже-Иван описывал одну за другой предполагаемые фантазии нового Любиного ухажера. Потом, похоже, увлекшись, как-то невзначай произнес следующее:
    - Я глажу твои ножки. Снизу вверх, всё выше…
    - Стой, стой! Ты хочешь сказать – он гладит? – поправила собеседника Люба.
    - Да… Ну конечно, он… А я что сказал?
     - Ванечка, мне так кажется, что у тебя на меня тоже какая-нибудь часть тела реагирует, - улыбаясь, предположила Ершова.
     - Вполне возможно, - сознался лже-Иван без особого стеснения. – И даже очень вероятно, что реагирует.
     - Тогда давай, пришлю тебе «убойное» фото, - предложила она, и сразу же осеклась, - или не надо? Совсем ведь раздразню.
      - Наверно, не надо, - произнес лже-Иван смиренно. – Хотя я бы взглянул с большим интересом на «убойное».
      Люба попрощалась, пожелав ему спокойной ночи. Но  спустя несколько минут от неё пришло ММС. На этом фото была она сама, голая, сидевшая на каком-то большом кубе, заложив руки за голову.
    Лже-Иван долго и со смаком разглядывал «убойную» фотографию. Когда же он в очередной раз оторвал от неё взгляд, обнаружил, что точно такая же голая женщина сидит рядом с ним, на его кровати, только совсем не улыбается.
    - Люба? – растерялся лже-Иван. – Как ты так прошла, что я и не заметил? Да еще и в таком ви…
     - Угу-угу, - покивала та. – Только на самом деле звать меня Тоска. Мы с тобой уже неплохо знакомы. Но раз уж тебе захотелось пообниматься именно с этой женщиной, - готово – я превратилась в неё. Ненадолго. Но всё для твоего удовольствия.
     В образе обнаженной госпожи Ершовой Тоска оказалась так очаровательна, что Григорий-Страх тотчас отбросил всякие сомнения.
     «Ай, да ну! – думал он, предаваясь физиологической усладе. – Чёрт с ним, с этим Иванушкой. Никто здесь никогда не заметит, что я вместо него. И ничего мне не грозит. Ежели Смерть в этот раз за мною не пришла, надо думать, что и не придет еще хоть пару десятков лет».
     Ублажив его, Тоска скромно испарилась, неведомо куда, и Григорий заснул, как младенец, разметавшись один по всей постели.

* * *

     Утром Маша опять не обнаружила Касьяна дома. Не было также и Шмата-Разума. На её отклики отозвалась лишь падчерица.
     - Папка улетел пораньше поработать, - сообщила Алёна, выходя из своей опочивальни и прибирая на ходу волосы в прическу. – И слугу забрал с собой.
     - Опять в Навь, помыкать призраками, - сказала Маша, не очень довольная отлучкой супруга. – И снова, поди-ка, на целый день.
     - Не только призраками. Живыми – тоже, - поправила мачеху  Алёна. Она сама помогла Маше одеться, причесаться, совершить весь утренний туалет. После чего Маша потянулась за первой  утренней сигаретой. И Алёне не терпелось составить ей в этом компанию.
     - Лучше не кури, - проворчала Маша. – Некрасивая станешь. Твой царевич тебя разлюбит.
      - Мой? Ха-ха! – ответила Алёна, дымя, как печная труба. – Если он меня полюбил, когда я лягушкой прыгала!
     - Да уж, - вздохнула Маша. – Ты счастливая, Ленка. А вот я твоему отцу, похоже, начала надоедать
     - Не глупи! – возмутилась Алёна. – Ну, ведь надо же ему иногда выходить куда-то, всякими делами заниматься… Давай-ка посмотрим на него в волшебное блюдечко?
      - Сначала царевича проверь, - посоветовала Маша. – С твоим отцом ведь ничего, всё равно, не случится. А того, что-то, долго не видали.
     Алёна согласилась с этим. Дальнейшее ввело обеих в некоторую растерянность. Волшебное блюдечко отзывалось на просьбы показать Ивана-царевича странно. Всё в нем работало, дно светилось и показывало дичайшую лесную чащу. По этой чаще брел одинокий лось с огромными лопатами рогов. Он то и дело зацеплялся этими рогами за всякие сучки и ветки, отчего недовольно мычал и вертел массивной башкой.
     - Не то! – заявила блюдечку Алёна. – Ивана-царевича кажи… Пожалуйста!
     Но блюдечко упорно показывало им лося и только лося. Правда, вокруг него летали еще два черных ворона, иногда задумчиво покаркивая.
     Алёна начала понимать, что тут что-то не так.
     - Волшебная утварь, если и приходит в негодность, то только со смертью своих хозяев, а мой отец бессмертен. Я попросила показать мне мужа, а оно показывает этого лося… Гром и молния! Неужто, папка и Иванушку заколдовал?!.
      Перевела встревоженные глаза на мачеху.
      - Маша, ты побудешь здесь немножко одна? Я только долечу до него, посмотрю – он ли это, и что можно поправить? – и вернусь.
      - А найдешь ты его по навигатору, что ли? – тихо спросила Маша. – Леса-то здесь бескрайние…
      - Что? – Алёна, видать, не расслышала.
      - Да ничего, - молвила Маша отстранённо. – Конечно, Леночка, побуду и одна. Ничего со мной не случится. Лети, разбирайся с муженьком. Счастьем надо дорожить.
     И тотчас (на Машу это уже не производило особо впечатления) Алёна ударилась лбом об пол и, превратившись в черную лебедь, царственно вылетела в окно.
     Маша укатилась в другой зал. Поглядела, как прирученные мыши бегают по дну ящика, покормила их булкой. Поговорила с ними:
     - Никому я не нужна. Ни там, ни тут. Сглупил мой супружник, что женился на мне. Пользы никакой нет от меня.
      Шустрые мыши торопливо зубрили булку, глядя на Машу веселыми глазёнками, словно пытаясь сказать: «Ты нам нужна».
     - Да полно! – ответила она, поняв их. – Если бы я сейчас вас отпустила на волю, вы были бы только рады.
     Перевернула ящик вверх дном. Мыши с легким стуком выпали на пол и весело сыпанули в разные стороны. Прошло меньше минуты – и они вовсе скрылись из виду, ушмыгнув в свои невидимые норки.
     Совсем одна…
     Вынула телефон, попыталась позвонить маме. Тишина в трубке. Связи с прежним миром нет. И будет ли?
     Переместилась в трапезную. Вынула из ящика для столового серебра кухонный нож. Задумчиво повертела его – и занесла над венами левой руки…
     В этот миг чьи-то когти громко зацарапали о входные двери. Те занудно заскрипели, что хозяев нет дома, и прочее в том же духе.  Маша решилась доехать открыть – напоследок поглядеть на очередного чудика. У дверей вежливо переминался с лапы на лапу Кот-Баюн в своей шикарной шубе.
    Маша очень обрадовалась ему.
    - Ой, здравствуйте! Что-то давно вы к нам не заглядывали. Хотите, налью молочка? А потом будем проводить сеанс усыпления?
    - Кощей-то куда девался? – промурлыкал Кот-Баюн. – Он не разрешал тебя усыплять без его надзора.
    - Ничего, - Маша махнула рукой. – Мы нарушим запрет. Он бог весть, когда еще вернется. Может, неделю прогуляет. А я устала. Хочу полечиться вашим гипнозом…
     - Чем?
     - Да к тому же, у меня разыгралась бессонница, - пожаловалась Маша. – Несколько ночей уже мучает. Расскажете мне сказку?
     Кот-Баюн нерешительно поурчал, долго деловито лакал молоко, потом еще облизывал усы и умывался. И наконец, промурлыкал:
      - Ладно, усаживайся половчей. Может, на кровать уляжешься?
      Нет, без Кощея, Шмата-Разума или Алёны, Маша не была способна даже на такую мелочь – перебраться из коляски в кровать. Но ничего, заснет и сидя. Не всё ли равно… как засыпать?..
     - Однажды украл наш Кощей себе в жены польскую княжну Ядвигу, - начал Кот-Баюн без всяких предисловий. – Красивую, пригожую, да нравом недобрую и хитрую, как змея. С первого дня только и думала Ядвига, как ей Кощея извести…
     Маша закрыла глаза. Баю-баюшки…

* * *
    
     Где-то впереди, вдалеке перед Иваном поднимались высокие стены старого рыцарского замка. Было ли сие строение искомым жилищем Кощея Бессмертного? Иван этого не ведал.
    Вдруг могучий, развесистый дуб, доселе спокойно стоявший с краю дороги, сначала грозно качнулся чуть не до самой земли, будто под сильным ветром, а за тем с громким скрипом и скрежетом шагнул к Ивану, выдирая собственные корни из земли. Иван в этот миг, напротив, сам словно врос в землю, застыл на месте и вытаращил от удивления и страха глаза.
    - Кудаааа? – утробным басом вопросил его дуб.
    - Кощей Бессмертный в этом замке обитает? – спросил дерево Иван, бодрясь напоказ, но чувствуя, что весь покрывается холодным потом. Крепче схватился за меч-кладенец.
     - Бу-бу-бу-бу!.. – ответил дуб неразборчиво, но угрожающе. Надвинулся ближе, качая тяжелыми ветвями, пугая.
     - Не будем ссориться, - предложил дубу Иван. – Мне у Кощея надо подружку вызволить.
     - Бу-бу-бу-бу!
     А шарахнуть, что ли по нему огненным клинком, да идти дальше? – так подумал Иван. Но двуручным мечом скоро не замахнешься.
    И наш герой, похоже не успел. Или не совсем успел. Огромный, тяжеленный сук с шумом обрушился на его голову. Скрестился с клинком, вспыхнул. Но уже горя, ударил еще и еще…
     Третий удар Иван не почувствовал. Земля уехала из-под его неверных ног, всё закружилось перед глазами и унеслось в беспредельный мрак…

     Но рано или поздно сквозь мрак прорезался свет. Иван лежал, вытянувшись во весь рост на каком-то мягком и удобном ложе. Над ним уходил в головокружительную высь расписной круглый, куполообразный потолок с красивыми картинами – люди с лебяжьими крыльями и крылатые же красные лошади бьют копытами…
      Где это я? В Раю, что ли? Сколько раз я уже умирал в этом странном полусказочном мирке? Один? Два? Три?..

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ