Кощеева невеста. Часть первая

   Живёт больное всё быстрей,
   Всё злей и бесполезней,
   И наслаждается своей
   Историей болезни.
   (В.С. Высоцкий)




Глава первая

    И эта сбежала – только ее и видели. Лишь хвостом вильнула.
    Чего ей не хватало в Кощеевых палатах? Непонятно. Вроде, самозваный муж кормил ее всем, чего ее душенька пожелает, жаловал дорогими подарками, катал в расписной позолоченной карете, запряженной четверкой ретивых вороных, обещал даже прокатить на летучем Змее-Горыныче, только Змея того, нечистую силу, не скоро еще уломаешь на такое. Ну, ладно. Семь слуг – да не все вдруг. По вечерам перед сном Кощей рассказывал Василисе сказки… да и не сказки, а правдивые истории из своей длинной и многострадальной жизни. Как в прежние молодые годы путешествовал он по дальним заморским странам, искал сокровища и нашел их в огромном множестве. На них и построил Кощей роскошный замок из серого камня в уединенном уголке Вятской земли, и обставил его с неслыханным шиком, да еще горы злата-серебра запрятал в погреба. Рассказывал, как сражался с разными царями-королями. Как на речке Одре, лет сорок тому назад, вел Кощей несметное темное войско, именуемое отчего-то войском Бабы-Яги на армию Белого Полянина, и сам был изрублен страшно и неоднократно, в лоскуты. И каждый раз ставил Белый Полянин твердую свою стопу на разверстую Кощееву грудь и трубил в серебряный рог, празднуя победу. А после этого ложился в своих хоромах на пуховые перины и спал богатырским сном три дня да три ночи. Восстав же ото сна, вновь обнаруживал Полянин Кощея живым, здоровым и грозным, а темное войско – еще более многочисленным.
    Василиса слушала о Кощеевым подвигах и мытарствах, приоткрыв рот и вытаращив бездонные свои васильковые глазища. Несомненный ум, богатый жизненный опыт и краснобайство Кощея завораживали ее. Да и по ночам, как с супругом, с Кощеем было ей далеко не тоскливо. Когда Василиса, вся в поту, изнемогши от наслаждения, с сияющими глазами откидывалась на подушки, перед тем, как погрузиться в сон, бывало и спрашивал ее самозваный муж не без хвастовства: «А что, Федька твой может этак-то?». И тут взгляд Василисы словно подергивался дымкой, становился туманным и грустным. Видимо, вспоминала она о своем прежнем женихе, царевиче Федоре, у которого была обыкновенно украдена Кощеем. Молча отворачивалась она к стене и, тяжко вздохнув, засыпала.
     Может, оттого и сбежала, сердешная? А может, по той причине, что однажды, увлекшись сказкой о том, как дурачок Емеля рассмешил по щучьему  веленью царевну Несмеяну, а потом и женился на ней, выболтал Кощей, как сам у Емели ту Несмеяну, было дело, украл, а потом незадачливый дурак за ним по всей Руси гонялся…   
    Да хоть бы ушла-то она по-людски, выпросилась, уговорила похитителя отпустить ее к Федору. Нешто, Кощей не живая душа? Дал бы он ей карету, ну, пусть не золотую, попроще, но с кучером и охраной. Вали, вертихвостка, леший понеси! Спасибо – потешила старика, да и сама развеялась. Около ее дома родного, карета, понятное дело, пропала бы, как растаяв в воздухе, и никаких излишних подозрений не возникло бы. Так нет же – сбежала в ночь, в дождь с ветром, в самую непогодь.  Как доберется домой? Не простынет ли, не заблудится, не заедят ли ее дикие звери? Болит душа-то за нее у Кощея. Все-таки успел свыкнуться, привязаться к ней за те три месяца, что Василиса у него прожила.
     Что надо этим девкам? Один черт их разберет!
     Да  что теперь поделаешь-то?
     Хотя…
     - Эй, Шмат-Разум! – позвал Кошей негромко, устало опускаясь на большую деревянную кровать.
     - Да, хозяин, - послышался из пустоты низкий приятный мужской голос, сопровождаемый слабым эхо.
     - Василиса сбежала, - пожаловался Кощей.
     - Туды-растуды, а я-то проспал! – запричитал невидимый слуга. – Разбаловал ты меня, Кош. Только и слышу от тебя: «отдохни» да «отдохни». Прежний мой хозяин – стрелец Андрей тоже до меня добрый был. Даже за стол рядом с собой меня усаживал. Но поспать, отдохнуть никогда не предлагал. И уж если ему было надо чего – поесть-попить, аль разыскать что и к нему доставить – только успевай Шмат-Разум действовать! А от тебя только и слышно: отдохни, поспи, а то – слетай куда-нибудь, разомнись. А к безделью-то долго ли привыкнуть?
     - А что же ты тогда ко мне прибился, если у Андрея-стрельца тебе хорошо было? – спросил Кощей, судя по всему, не в первый раз, уже зная, что Шмат-Разум на это ответит, но зачем-то нужен был Кощею этот привычный ответ слуги.
     - Да изнежил я стрельца Андрея своею заботой, - в который раз начал изъяснять Шмат-Разум. – Был он парень хоть куды – и охотник, и боец, и по девкам – молодец, а стал – лентяй  лентяем. Удельный князь, так молвить. Без моей подмоги – ни шагу. Чуть что – эй, Шмат-Разум, поворачивайся! А я и рад стараться – и  хоромы на острове, помнится, возвел, и сад посадил, и темное воинство для стрелецкой обороны вызывал, когда то надобно было. Поглядел я на него, вспомнил, каким он раньше был, и понял свою ошибку. А тут, по случаю, ты, Кош, мимо нашего острова пролетал, людям незримый. Плюнул я на все да к тебе и пристал.
      - А дружка, стало быть, бросил? – прищурился Кощей с легкой ехидцей.
      - Ну так… хм… И ты, Кощуга – нечистая сила, и я – тоже. Мне с тобой сподручнее, чем с обыкновенным мирянином, интереснее как-то. Ты меня ни дивом дивным, ни игрушкою не считаешь. За равного держишь… только, повторяю, теперь уж ты избаловал меня совсем, - снова заныл Шмат-Разум.- Ну, вот, вишь, что нынче стряслось! Проспал я лапушку твою!
    - Не стенай! – сдвинул брови Кощей. – Скажи ясными словами – можешь ты, аль нет, спознать, где Василиса сейчас обретается и тотчас доставить ее домой невредимую?
    - Да можно, конечно. Дело-то не больно хитрое.
    - Ну, приступай тогда.
    - Не изволь, Кош, беспокоиться. Хоть до вечера прорыскаю, а сыщу твою лапушку и тебе на дом-ладом ее доставлю, - верноподданно отчеканил невидимый слуга.
     - Да ты не понял, кажись, - молвил Кощей равнодушно. – Не ко мне, а к родителям ейным доставить ее потребно. Ко князю Дормидонту Панкратовичу. Один ляд, она жить у меня не схотела, туды ее, растуды… Что я ее неволить буду, чай, она не корова какая…
     - Как тебе любо Кош, - согласился Шмат-Разум, - а мое дело – работное.
     И словно повеяло легким ветерком – то невидимый Шмат-Разум умчался исправлять данную ему службу.
     - Вот и ладно, - прокряхтел Кощей, потягиваясь. – А я, не то, отдохну пару часиков. Книга – лучший  друг Кощея.
     Он достал из объемистого, окованного железом, изукрашенного золотом сундука древнее латинское издание «Юлий Цезарь. Записки о Галльской войне» и, растянувшись во весь рост на кровати, углубился в чтение.
     А уже цокали по широкому Кощееву  двору, подбегая к воротам, сафьянные сапоги с новенькими стальными подковками на каблуках. Обуты те сапоги были на пару не дюже крепких  ног, принадлежавших, конечно, Федору-царевичу, жениху сбежавшей Кощеевой зазнобы. Царевич от рождения был довольно слаб, болезнен и ходил, опираясь на деревянный посох. Но настроен в этот раз ревнивый жених был весьма решительно, и на боку у него висел меч.
     - Кто ты, гость непрошенный? – заскрипели-заголосили тяжелые ворота. – Хозяина дома нет.
     Кощей не любил нанимать обычную охрану – большое число людей во дворце досаждало бы ему. Все двери в его владениях умели разговаривать, и кого ни попадя просто не пропускали внутрь.
    Тогда Федор-царевич извлек из заплечного мешка маленький узелок  и быстро развязал его. И неожиданно всю усадьбу на полверсты окрест обволок оглушительный противный пищащий звук, похожий на писк комара, только, конечно, гораздо громче. Долго слушать этот звук было невозможно: казалось, уши свертываются в трубочки. Собственные уши Федор-царевич пока заткнул указательными пальцами и спокойно стоял у ворот, ждал дальнейших эволюций.
    Довольно скоро Кощей понял, что непрошенный гость не уймется. Нехотя прервав чтение, хозяин дворца лениво поднялся с кровати и, шаркая худыми, костлявыми ступнями, двинулся к воротам.
    - Федор Алексеев сын, здравы будьте, милостивый государь, пожаловали! – произнес Кощей, принужденно улыбаясь не всем лицом, а одним только ртом. Подобные гости являлись к нему нередко, и всякий раз в этом случае он испытывал не очень сильное чувство вины пополам со скукой, и одновременно         его слегка клонило в сон. – Чем обязан вашему благородию? – спросил Кощей, зевнув.
     - Подавай, вражья морда, мне назад мою невесту Василису! – заносчиво крикнул Федор.
     - Для начала, не «ты», а «вы», - молвил Кощей. – Я вас, милостивый государь, старше и очень намного. Затем, входя в чужой дом, неплохо бы и здоровья хозяину пожелать. Впрочем, для меня это нисколько не важно – я бессмертный… Как сам-то ты жив здоров? Все хромаешь помаленьку?
     - Не болтай, костлявый! – продолжал презрительно бросать в лицо врагу Федор. – Украл Василису, так отдай ее обратно!
     Хозяин только развел руками.
    - Нет Василисы. Прошлой ночью сбежала. Надо думать, домой подалась.
    - Отдавай Василису! – Федор-царевич старался понизить свой излишне звонкий, юношеский, неприятно-визгливый голос до угрожающего хрипа. Вместе с тем он тянул из ножен длинный меч и делал казавшиеся ему самому грозными шаги в сторону Кощея. Посох свой он прислонил пока к перильцу моста, а без опоры хромал еще сильнее.
    -  Ходишь все увереннее, - одобрил его Кощей, - не веришь мне? – похититель девушек принужденно растянул свои тонкие синеватые губы в подобии улыбки. – Я послал за нею своего невидимого слугу. Так или иначе, а от Шмата-Разума в этом мире еще никто не уходил. Заблудиться он ей не даст, найдет, подхватит и в целости-сохранности к родителям доставит. Ты вот, лучше, скажи, какой штукой ты меня из замка вытащил? От нее у меня по сию пору в ушах звенит…
     - Этот узелок мне моя матушка в путь-дорогу дала, - произнес Федор-царевич злорадно. – Он зовется Слышу-Звон-Да-Не-Знаю-Где-Он. Первое средство, коли ворог злобный за семью замками прячется.
    - Дельная вещь, - одобрил Кощей. – Хитра-мудра твоя матушка…
    Между тем Федор-царевич, похоже, и не думал шутить, потому что он ткнул длинным, тяжким и острым мечом-кладенцом в самое рыло Кощея, натужно рявкнув притом: «А сгинь ты, пропади, вражья сила!».
    - Ну-ну! И это называется добрый молодец!.. – нахмурился Кощей, легко устраняясь от не вовсе уклюжей этой попытки удара. – Может, не станем собачиться? Ей-ей, ведь не о чем уж… Эй, Шмат-Разум, ты уже тут?
    Не ответил ему невидимый слуга. Стало быть, еще не вернулся. А приставучий супротивник, похоже, принимал Кощееву нерешительность за страх и продолжал надвигаться и наносить удары. От двух таких выпадов Кощей успел так же ловко уйти, а третий ему уже пришлось отбить своим клинком.
     - Что ж тебе надо-то, неугомонному? – устало просипел прискучивший беседой похититель невест. – Нешто, убить меня норовишь? Пойми, чудило, и затверди себе, как следует: я БЕССМЕРТНЫЙ, понимаешь? А Василиса твоя ждет тебя в своей светелке уж, поди-ка…
     - Врешь, собака! – надрывался незадачливый жених.
     Мечи звенели вовсю на нешироком каменном мосту надо рвом около черного замка. Кощей лениво отбивал новые и новые атаки, сам ничего не предпринимая в ответ. Эти удары не доставляли Кощею каких-то неразрешимых хлопот. Боец из Федора, скажем уж правду, был нераженький. Слабое здоровьице не позволяло пареньку всерьез богатырствовать. И все-таки, чтобы остановить остервеневшего от ярости молодого парня, нужны были какие-то крайние меры.
- А скажи-ка ты мне, - вопросил Кощей, продолжая махать мечом, - что, ежели убьешь меня, старика, успокоится, наконец, твоя душенька?
    - Умри, щучий сын, песий хвост! – бешено визжал Федор ему вместо ответа.
    «И что я его жалею, дурака невоспитанного? – мысленно спросил сам себя Кощей. – А с другой стороны, убить кого-либо – оно завсегда успеется, никогда не опоздает. А ведь жизнь этого грязнули сопленосого только начинается. Тем более, хроменький он мальчишечка… а ведь, как говорится, солдат ребенка не обидит. Аль посмотреть, что он будет делать, достигнув своей не шибко хорошей цели? Видно, придется, только, конечно, неприятно маленько…».
    И, придя к окончательному решению, Кощей пропустил один особенно ярый удар Федора. Меч-кладенец царевича жестко вошел злодею в самый кадык, шея жалобно скрипнула, и лысая голова покатилась с костистых плеч под нарядные сапоги юного победителя. Сухое тело Кощея легко повалилось навзничь и растянулось на каменном покрытии моста.
     Сам себе не веря, Федор-царевич растерянно посмотрел перед собой, на поверженного супостата. Бессмертный был совершенно мертв, без малейших предпосылок к жизни.
     «Что же дальше? – забегали мысли в уме Федора, одна догоняя другую. – Ведь никто не поверит мне! Ведь надо взять что-то с собой в доказательство».
     Не найдя ничего более подходящего, он со сдерживаемой гадливостью подобрал отрубленную лысую голову Кощея и собирался уже запихнуть ее в свой заплечный мешок. Но, едва он на миг отвлекся на пробегавшую мимо пищащую толстую крысу, как отрубленная голова вражины вцепилась неслабо крепкими, острыми зубами в два пальца на его левой руке.
    - Фу, мразь! – опять взвизгнул Федор, сам не хуже крысы, и с отвращением отшвырнул голову Кощея прочь. Та вновь безжизненно затихла.
    Тогда Федор поднял отлетевшую в сторону массивную черную корону неведомого металла, свалившуюся с головы похитителя невест. Такой не увидишь ни у одного из русских князей, ни у заморского короля. Пусть она будет доказательством победы.
    Уложив корону в мешок и подобрав свой посох, он неспешно захромал прочь от замка.
    Куда теперь было ему идти? Поверить убиенному татю и идти в княжество Дормидонта Панкратовича? Или искать Василису средь бескрайних Вятских лесов? Нечистая сила соврет – глазом не моргнет. А может статься, Василиса и не сбегала никуда. Просто, не могла этого сделать. Сидит, небось, в этом черном замке, в каком-нибудь каменном мешке, гложет сухую горелую корку, рыдает, бедная…
     Подумав так, Федор смело двинулся прямо в Кощеевы палаты.
     Но уже у самых ворот его подхватила какая-то невидимая сила, как могучий порыв ветра, завертела волчком, вышибла на время из чувств, понесла-повлекла и уложила на землю у высокого резного крыльца расписных хором князя Дормидонта. Уложила не шибко бережно, больно пристукнув затылком, однако, тем самым, вернув чувствительность.
    На крыльцо выскочила Василиса. Вид у нее был слегка усталый и заспанный.
    - Ахти! – воскликнула она, всплеснув руками. – Феденька явился, женишок нареченный! Милости просим!

*  *  *

Шмат-Разум возвращался домой, в точности выполнив задание хозяина. Он даже не особенно удивился, обнаружив тело Кощея порубанным и обезглавленным, лежащим на мосту через ров.
     Тело лежало недвижно, а легкая, серебристая Кощеева душа порхала рядом, то взлетая немного повыше, то слегка опускаясь к земле.
     -О-о-о, хозяин! – сказал Шмат-Разум так, как будто увидел Кощея попросту пьяным или  праздно отдыхающим. – Ты опять… того… этого… успел, туды тя, растуды!
    - Да, - ответила Кощеева душа, блаженно улыбаясь. – Опять меня освободили. Знаешь, как хорошо, мммм! Легко так. Жаль, что это совсем ненадолго.
     - Давно ты это? – спросил опять Шмат-Разум
     - Только что. Федор-царевич пришел, облагодетельствовал, туды-растуды…
    - Ну, так, я думаю, ты только доволен, да и все…
    - Доволен-то доволен, да только сам-то Федор шибко боек. Ловок Ерема – в гостях, как дома. Выкинь-ка его отсюда.
    - Слушаюсь, хозяин.
   Мы уже знаем, что и с этим заданием Шмат-Разум управился безупречно и незамедлительно. Сразу же после этого бархатистый, одухотворенный голос невидимого слуги снова послышался над распростертым и обезглавленным трупом Кощея, над которым нежилась в воздушных волнах, как в теплой мыльной ванне Кощеева душа.
    - Ну, что, друже? – спросил Шмат-Разум. – Воротишься в себя, аль полетаешь еще?
     - Так оно ведь и лететь-то мне нынче особо некуда, - прошелестела душа, - Нешто лечиться станем. Ты мертвую воду прихватил?
     Пузырек с мертвою водой уже парил в воздухе поблизости от души. Шмат-Разум подобрал отрубленную голову, очень осторожно приставил ее к шее трупа и щедро полил место разруба влагой из пузырька. Голова почти немедленно слилась с телом в единое целое. Затем мертвый рот Кощея широко раскрылся, будто бы сам собой.
     - Милости просим обратно, домой.
     Как бы прозрачная, чуть видимая струйка воздуха медленно и лениво затекла в открытый рот. И тут же по синюшной мертвой коже стал растекаться живой цвет загара. Вслед за этим Кощей открыл глаза, словно очнулся ото сна, поморгал, потянулся и широко  зевнул.
     - Эх, грехи наши тяжкие! – пробормотал он. – Опять эта серость. Никаких радостей.
    Кощей медленно поднялся на ноги. Взгляд его задумчиво блуждал по настилу моста.
    - Я тебя не неволил. – Напомнил Шмат-Разум. – Отдыхал бы, сколько душеньке угодно.
    - Так и этим делу не поможешь. Хозяйку бы мне в дом, хозяйку… Что ль сходить к Кикиморе, доброй моей тетушке. Может статься, даст она свою мудрую голову моим могутным плечам?
    - У тебя и своего ума – палата, - попытался ободрить его невидимый слуга.
    - Палата-то, может, и палата, туды ее, растуды, да, когда крепко нужно бывает, тогда того ума и не хватает. И потом, ведь бабы – они как-то там иначе думают, чем мы, мужики. Хитрее они, что ли, туды их… Это, видать, только мне опосля того, как померла моя Забава, больше двадцати годов сплошь дуры да стервы попадаются… эх!..  ну, схожу, побалакаю с нею… мол, так и так, челом бью…
    - Поди, чаво там. Свои ноги.
    - А ты отдохни пока.
    - Хе, Кош, ты опять за свое…

Глава вторая

    Князь Дормидонт Панкратович чуть приоткрыл дверь и заглянул в покои своей дочки. Василиса сидела в кресле у окна, а напротив ее на деревянном стуле сидел Федор-царевич. Лицо последнего было что-то кисловато.
    - А! Здрав будь, добрый молодец, Федор Алексеевич! – приветливо улыбнулся ему князь. – Ты откель взялся, нежданно-негаданно.
    - И вам здравия желаю, Дормидонт Панкратович, - ответил Федор тихо и невесело. – А я с неба упал.
    - Ха-ха! Знатно сказано, – усмехнулся князь. – Ну, что ж, молодежь, пожалуйте тогда оба к ужину.  У нас сегодня щука жареная.
     Может быть, наблюдательный отец и заметил, что беседа у нареченных жениха и невесты в этот раз была не из самых приятных. Федор-царевич поплелся  следом за Василисой в трапезную, понуро уставя свой взор на сосновые доски, коими набраны были полы княжьего терема.
     Их усадили за широкий стол по одной стороне, рядышком, но если Василиса так и набросилась на вкусную рыбу, отбросив приличия – не на царском приеме, в родимом доме, - то Федор-царевич ковырялся в щучьем боку вяло и нехотя.
     - Как успехи? – спросил его князь. – Ходишь все так же?
     - Дормидонт Панкратович, - изрек Федор-царевич тихо, - то не моя вина, что у меня ноги хромые. Хворый я родился, хворым и помру. А успехи мои не так и малы…
     - Неужто, постелю свою сам застилать приобык? – поднял бровь князь, - и ложки-плошки сам за собою таперича моешь?
    - На то спальники да стольники есть, - Федор будто отмахнулся от назойливого комара. – Я царь будущий. И успехи мои – царского  рода.
    - Ты, никак, царский свой род продолжил? – снова, посмеиваясь, перебил его князь. – Так за это потребно меду выпить, аль зелена вина! Но тогда – чего ж ты у нас-то теперь взыскался, продолжатель рода?
    Федор подождал, пока князь досмеется, и после этого так же тихо, но весомо молвил:
    - Я Кощея Бессмертного убил.
    Взор Василисы сделался тут печален и туманен. Она вся как-то внутренне напряглась.
    - Какого Кощея Бессмертного? – нахмурился Дормидонт Панкратович.
    - Того самого, который вашу дочку Василису три месяца в плену мучил.
    Василиса мгновенно вскочила с тесовой лавки и, громко вскрикнув «Дурак!», стремглав бросилась в свою опочивальню.
    Лицо князя словно покрылось темною тучей.
    - Ничего себе, вести! – промолвил он уже сердито. – Так вот, где ее носило. А что же мне-то она сказала, будто к подружке ездила?
    Он поднялся из-за стола и решительным шагом взошел в Василисину светлицу.
    - Ну-ка, краса ненаглядная, выкладывай всю правду! С кем прохлаждалась?
     Василиса была в истерике.
     - Батюшка, я не повинна! – кричала она. – Тот Кощей сонную меня из родимого дома украл, взаперти держал, помимо воли моей девичьей чести меня лишил.
     - А что ж ты обманывала меня? – все больше сердился князь, - и за кого я тебя теперь такую замуж выдам? Кто тебя возьмет порченую? Разве, кто-нибудь из черни, а то и вовсе бродяга…
    - Я возьму, - тихо и с достоинством промолвил Федор, который тем временем, прихрамывая, тоже медленно поднялся к двери покоев княжны. – Я возьму Василису хоть какую, ибо по сердцу она мне. Не браните ее, ваша светлость.
     Князь заметно смутился. Воистину, царевич был бы прекрасной партией для княжны, особенно теперь, когда явно было не до жиру.
     - Ладно, оставляю вас наедине, - растерянно сказал Дормидонт Панкратович, но, покидая светлицу, обернулся у порога и погрозил Василисе пальцем: - Ох, розгами бы тебя да по лядвеям!..
    Дверь хлопнула, и Федор-царевич с княжной остались вдвоем. Василиса лежала на широкой кровати, на парчовом покрывале, уткнувшись носом в пышную подушку на гусином пуху и тихонько хныкала.
    - Ну, вот, Василисушка, - сказал Федор ласково и притом, похоже, искренне. – Батюшка твой нам благословение дал.
    Она всхлипнула еще раз и некоторое время молчала, а потом произнесла:
    - Ты зачем Кощея убил?
    - Как – зачем?! – Федор терялся и смущался все более. – Чтоб спасти тебя, красу ненаглядную, из полона постылого.
    - А разве я тебя о том просила? – Василиса подняла зареванные, припухшие от слез, но все равно прекрасные очи на парня. – Загубил живую душу ни за что, ни про  что! Ты как и узнал-то, что я у Кощея?
    - Слухами земля полнится. Люди донесли. Ну, я взял меч да посох и пошел в Вятскую землю. Я храбро вызвал Кощея из его хором на свет божий. Кстати, он еще трусил и не сразу взялся за меч, все пытался увильнуть…
    - Да тебя он жалел, чу… твое высочество, не хотел о тебя руки марать. Так и не стал, похоже. Скорее всего, он не смог быстро придумать, как удобнее выйти из ратного дела, не уронив своей почести и не покалечив тебя, убогого, прежде, чем ты улучил момент… и…
     Тут сердешная Василиса опять завсхлипывала и уткнулась носом в подушку.
     - А я зато подвиг совершил, - бормотал Федор Алексеевич, правда, все менее уверенно, - подвиг невиданный, да неслыханный. Погубил Кощугу треклятого.
     - Сам ты треклятый, юродивый! – верещала безутешная княжна. -  А он, если хочешь знать, в десять раз тебя лучше! Он мудрый… и добрый… и еще… он…
      - Что же ты сбежала от него, коли он распрекрасный такой? – растерянно развел руками Федор.
       - Я его недостойна, - сказала Василиса чуть спокойнее. – Он так умен. Так много знает и умеет! Ему надо… женщину намного лучше, чем я. Точнее, совсем другую. Мудрее. Красивее. Да просто старше, опытнее. А я…
      Федор не нашелся, что ответить на это.
      - Да и жалко мне тебя стало, как-то ни с того, ни с сего, - добавила Василиса. – Подумала я – как ты тут без меня будешь, малахольный… А вот сейчас смотрю на тебя… и недостоин ты меня, жестокий, безжалостный!
    - Тогда для чего ты меня сюда зазвала, за стол усадила, яствами угостила?
    - Да это я… Ну, по привычке как-то…
    В этот миг в светлицу княжны снова вошел ее отец.
    - Послушай-ка, зять нареченный, - засомневался он. – А чем ты докажешь, что убил Кощея? Впусте-то и я мог бы наболтать, что соблазнил египетскую принцессу, ха-ха!.. Где твои доказательства?
   - Я его корону подобрал и с собой прихватил, - молвил Федор уверенно. – Вот она у меня – в заплечном мешке.
    Развязал Федор свой мешок, хотел явить будущему тестю кощееву корону, но нашарил лишь пустое место.
    - Вот так победитель нечистой силы! – в полный голос захохотал Дормидонт Панкратович.
    Царевич плюнул, махнул рукой и с поникшей головою захромал, опираясь на посох, вон из княжьего терема. Недалеко, впрочем, от крыльца над царевичем сжалился один из кучеров князя.
    - Подвезти, ваше высочество? Путь до белокаменнойнеблизок, как же вы, бедненький, пешком поплететесь?
    Федор досадливо отмахнулся от него. Собственный недавний подвиг сильно добавил ему собственного достоинства, и царевич, высоко и гордо задрав нос, тяжеловато, но упорно заковылял в землю московскую.
    По пути, уже изнемогая от усталости, он поравнялся с каким-то безвестным крестьянином, везшим на телеге репу на продажу в Москве. Мужик не узнал царевича, и тот просто, без всяких царских церемоний попросил его о помощи доехать до города.

* * *
    Осень в этом году выдалась, поистине, золотой и очень, к тому же, теплой. Солнце, уходящее на ночной отдых, красиво подсвечивало с безоблачного горизонта могучие сосны, будто одетые в мягкую парчу.
     Это время года Кощей любил. Ему казалось, что вместе с осенью на все окружающее бытие снисходит какое-то особенное умиротворение. И душа тоже успокаивается. Извечная потребность пойти туда – не знаю куда, найти и заполучить то – не знаю что, как будто бы засыпает в ней, как проходит зубная боль от полоскания рта настойкой шалфея. И сразу становится уютно просто сидеть дома, жарить зайчатину с перцем на очаге и читать, либо разговаривать с неразлучным другом – Шматом-Разумом
     Кощей вышел на опушку леса и шлепал без дороги, без пути, тощими ногами в броднях прямиком по болоту.   
     Он любил и этот бездорожный путь. Так Кощей по два раза каждую седмицу ходил навестить свою тетку – Кикимору, попить горячего сбитня с пирогами, обсудить происходящие в Вятской земле события, да и вообще помочь как-то ей по дому: что-нибудь навесить или приколотить.
     Уже темнело, и невидимая выпь уже завела где-то по ту сторону болота свой беспричинный хохот, когда навстречу Кощею попался тоже неторопливо бредущий куда-то леший. Выглядел он как приземистое суковатое деревцо, однако самостоятельно движущееся, да еще и опирающееся на деревянный же посох.
     - Сосед! – весело возопил леший. – Как жив-здоров?
     - А что мне сделается… - махнул рукой Кощей. – Бессмертный я, бессмертный… Сам-то ты как?
     - Да вот, - леший, скорчив рожу, помахал рукой в неопределенном направлении, - злюсь на нее, дуру. На выпь. Она хохочет, а кто из людей услышит – скажет, я, леший хохочу. Будто мне по годам, али есть с чего. Будто я фитюлька какая…
    - Тоже мне, нашел докуку. Люди горазды сказки выдумывать про нас, и ими себя пугать. Людям без сказок жить скучно. Да нам-то какое дело? Пусть забавляются, коли охота есть.  Куда путь держишь? – спросил его Кощей.
    - Да домой, к жене своей, к лешачихе. За грибами ходил. Набрал цельный короб. Все равно, ругать станет, что поганки одни. А она сыроежки любит. Ох, не грибной нынче год выдался… - проскрипел Леший и противно икнул.
    - Хорошо тебе, сосед. Тебе хоть поругаться есть с кем дома… - молвил Кощей мечтательно.
    - Хо!.. Вот тоже, нашел – хорошо, - Леший опять икнул, и Кощей заметил, что друг его на глазах пьянеет. – Да пошла она за тридевять земель! Чтоб ее, дуру, Лихо Одноглазое унесло! Уж мужику и стакан дома махнуть нельзя, все по чащобам прятаться надо, как мальцу сопливому. Не то, чтобы гостей домой привести – с порога метлой выгонит. Ведьма.
    - Зато сам домой придешь – там тебе нажарено-напарено, ешь – не хочу да отдыхай после дневных, аль там ночных трудов… Мне бы так! Счастья своего не понимаешь, - произнес Кощей назидательно.
    - Тихо! – вдруг рявкнул на него, едва выговаривая слова заплетающимся языком, вконец закосевший Леший. – Ты дурак! Ни лешего не понимаешь, а болтаешь. Сам, небось, живешь – в тишине, в покое. На столе всегда бутылка…
     Кощей махнул рукой и, ничего не говоря, двинулся дальше своей дорогой. Он видел, что и Леший поплелся восвояси, качаясь, поминутно спотыкаясь, роняя грибы из короба.   
      «Наш мир устроен несправедливо, - думал, Кощей, хлюпая сапогами по болоту, выискивая более или менее надежную опору под ногами. – Одним дается счастье, но они его не ценят. Другие ищут себе счастье по всей Земле, борются за него и ничего не добиваются. Те же, у кого они есть, выглядят равнодушными только до тех пор, пока внезапно его не потеряют. А лишившись счастья, они начинают плакать и стенать, и жаловаться на жестокий свой жребий, только теперь поняв, что именно у них было»… Эх, Забава, Забава! Не уберег я тебя…»
     На краю болота показалась небольшая бревенчатая, поросшая зеленью, но на вид довольно ладная избушка. Ее окошко светилось в сгустившихся сумерках. Кощей три раза довольно громко стукнул в массивную входную дверь. Подождал, затем снова постучал. Наконец, за дверью послышались шаркающие шаги, и она со скрипом отворилась.
      Кикимора была столь же худощавой, как и Кощей, бабой, заметно в годах, одетая в потрепанное домашнее платье, бывшее когда-то зеленым, но давно выцветшее. Волосы на голове ее были забраны под черный платок, завязанный узлом на лоб, украшенный узором из крупных зеленых листьев. На ногах ее красовались видавшие виды, растоптанные опорки, шелестевшие по полу, поскольку Кикимора при ходьбе подтаскивала левую ногу.
    - А! – послышался ее голос, довольно приятный, но низкий, с легкой хрипотцой, соответственно возрасту; тон этот выдавал натуру, привыкшую часто ворчать и жаловаться на жизнь. – Племяша осенним ветром принесло в кои-то веки! Я-то хотела уж посылать за тобой кого-нибудь. Спину у меня прихватило, погода промозглая, в избе не топлено, дров некому принести.
    - Сейчас, тетка, принесу. Есть о чем говорить…
    Не заходя в избу, Кощей направился к поленнице, захватил немалое беремя дров и без особого труда принес их к печи. Пока он растапливал, Кикимора продолжала ворчать, сидя на длинной лавке, расположенной вдоль стены и держась за собственную поясницу:
    - Совсем позабыл меня, старуху, покинул сиротинушку. А я разболелась-расхворалась, в бараний рог загибаюсь.
    Кощей заварил в котелке на шестке жарко растопившейся печки брусничного листа с медом и подошел к охающей родственнице.
    - Ну, тетка, ложись на лавку, помну твою спину. Как новая, забегаешь.
    Кикиморе это лечение было в радость. Некоторое время она одобрительно прикрякивала, пока Кощей простукивал, проминал и ставил на место ее усталые позвонки, затем встала с лавки и довольно потянулась.
    - Эх, золотые руки у тебя, Кощеюшко! Ну, благодарствую, садись к столу, потчевать стану.
     Сидели друг напротив друга, со смаком потягивая из деревянных кружек напиток из брусничного листа и душистый морошковый квас. Кикимора катала по серебряному блюдечку наливное яблочко, и в блестящей круглой поверхности волшебной посудины видны были всякоразные диковинные заморские страны и неведомые их обитатели. Мысли Кощея витали где-то далеко, но вполуха он все-таки слышал, что Кикимора бубнит себе под нос что-то, относящееся именно к нему, к Кощею:
     - Сколько еще бобылем-то проходишь, племяш? Нешто, думаешь, Забава твоя там, на небесах, была бы против твоей новой женитьбы?
     - Не думаю я такого, тетка. А вот, сколько уж раз пытался – все как-то не слагается. Тут всякое мнить начнешь, хоть и на Забавин сглаз… упокой ее, Господи! Больше двадцати пяти годов уже нетути лады моей…
     - Эх, бабы-дуры, куда они только смотрят? Что им надо? Неужели статься тому, что не найдешь ты себе жены по разуму? А? Чего молчишь-то?
     - Не дави на мозоль, тетка, - ответил задумчивый Кощей. – Бывают на свете мечты неисполнимые. Я старый и некрасивый. А бабы же на красивых падки, не говоря уже про девок. Вон, Федор-царевич-то наш, ни умом ведь, ни статью богатырскою не блещет, и здоровьем с рожденья хезнутый, а княжне Василисе жалко его – не иначе, за мордашку смазливую.
    - Так ведь ты же и ее выкрал, наверно, без ейного и папеньки с маменькой согласия? – прищурилась Кикимора.
    - Ну… не без этого… - Кощей пристыжено водил указательным пальцем правой руки по столешнице. – Я иначе не могу. Душа того требует.
    - Не любят люди, когда их к чему-то принуждают, распоряжаются ими, помимо ихней воли, - поучала тетя племянника. – А ну-ка, представь, что было бы, если тебя самого бы выкрали?
    - Я бы.. это… ну… спросил бы, на что я им, тем крадунам сдался…
    Кикимора только развела руками. Сердиться на Кощея было трудно уже хотя бы потому, что он поступал с другими так, как нисколько бы не возражал, чтобы поступили с ним самим.
    -  Эх, была б я девкою красной, я бы, ей-ей, с тобой бы, племяш, замутила! – тихо промолвила Кикимора.
    - Не дури-ка, тетка, - махнул рукой Кощей, - нешто льзя между сродственниками! Срамота!.. да, наверно, во всей Вятской земле одна ты ко мне и расположена. Остальные девки и бабы, какую ни украду, делятся на две категории. Первые сами от меня сбегают, за вторыми ихние мужики приходят.
     - А Василиса, получается, к обеим этим… как ты молвил-то?.. тегакориям относится, - усмехнулась неграмотная Кикимора. – Э-эх… а все это потому, повторяю, что люди не любят, когда над их волею чужая довлеет.
      Оба замолчали, а Кощей заметно пригорюнился.
      - Погоди-ка, племянник, - сказала Кикимора, подумав. – Если есть целых две тегакории баб…
      - Категории, тетка, - буркнул Кощей.
     - Я и говорю, тегакории. Если есть их две, то почему бы не бывать еще скольким-то? Хотя бы одной. Почему бы не жить где-то такой бабешке, которая сама от тебя никуда не убежит, потому что не в состоянии ни бегать, ни даже ходить – раз? За которой бабешкой никто не придет, потому что она никому не нужна – два? И которая, право слово, сама грезит, мнит, чтобы ее хоть кто-нибудь украл – три!
    - Полноте! – заворчал Кощей, - нешто быват где за тридевять земель такое чудо-юдо? 
    - Тоже – чудо выискал!.. Никакое она не чудо, а просто калека убогая.
    - Убогая, говоришь? Так может она такая, что шибко на Бога полагается, а от нас, от нечистой силы, хоронится?
    - Да уж как бы не так, Кошенька! Девка, про которую я баю, в Божьей помощи несколько разочарована, что ли. За три десятка годиков, что она на свете прожила, так ни разу и не уразумела, не почуяла, чтобы Господь ей чем-то помог. Всё он только испытания ей подбрасывает. Нет, и помогает, конечно, да только она сама помощи той распознать не может. Да и мало кто из людишек в том веселом времечке истово-то в Господа верует.
     - В каком еще – том веселом времечке? – вытаращил глаза Кощей. – У тебя, тетка Кикимора, часом морошка не забродившая? Весь вечер околесицу несешь.
     Кикимора не обращала внимания на его подколки. Она решила объяснить свою мысль обстоятельно, с самых азов.
      - Ты знаешь, Кощей, что наше грядущее давно за нас тем самым Господом предрешено?
     - Ну, слыхивал, волхвы такое гутарят, что человек может выбрать лишь путь, по коему идти, а не то, что будет на этом пути.
     - Верно излагаешь. А не думал ты, что то предрешенное грядущее уже где-то есть, то бишь существует?
     - Да ну…
     - Да вот, в баранку тя загну. Подумай головой-то. Земля наша матушка вокруг своей оси вертится, а времечко – оно  по другой оси катится. А ось та длинная-длинная, цифирью арабскою размеченная. И на каждой цифре свое время расположено. Не тебе ли, мудрецу многовечному, знать, что по той оси льзя двигаться с разной скоростью, причем, как вперед, так и назад. Я тетка старая, однако, любопытная – вон, нос какой длинный! И в свое волшебное зеркальце постоянно будущее оглядываю. Шибко занятно там, много чуднее, чем у нас. Сивки-бурки стальные о четырех колесах по дорогам бегают, в небесах оловянные братья Змея-Горыныча летают шибко порато – четыре ста верст в годину. Люди могут шепотом говорить – и на другом краю мира друг друга услыхать…
     - Ого! Видать, не хуже нашего колдовством овладели!
     - Да колдовством-то они все это не называют. Техникой только.
     - Ну, техникой – то бишь, искусством,  по-гречески, - примирительно молвил Кощей.
    - Ты в эти дебри не лезь, не о том речь. Я говорю, что живет в означенном диковинном времени, на не столь уж и святой уже Руси, та самая твоя третья тегакория… Живет в доме специальном, для призора за убогими.
    - Это в монастыре,  что ль?
    - Сам ты в монастыре. Говорю, в дому специальном.
    И Кикимора рассказала, что в дому том за девушкой по имени Маша ухаживают специальные люди – кормят ее, обогревают, одеться-умыться помогают, а возят в маленькой коляске, ибо сама она двигаться не может – резвы ножки отказали. И никому-то она, горемыка, не нужна, Даже родные батька с мамкой отказались от нее.
     - А на кой она мне этакая? – вновь приуныл Кощей. – Которая может чего только из чашки – ложкой.
    - А ты не о себе, ты о ней подумай-ка, - сказала Кикимора. – Ты можешь ее оттуда украсть, как водится, всяко ее ублажать, обихаживать. Как будет ей с тобою хорошо, то, глядишь, и тебе с нее чаво-то перепадет. К примеру сказать, та самая… жалость.
   - Та самая, каковую  древние романцыамором нарекли… - пробормотал Кощей все еще в крайней задумчивости.
     Тем временем Кикимора уже катила яблочко по блюдечку, подставив волшебный артефакт племяннику прямо под нос. И из осветившейся середины тарелки глянули на Кощея два больших и грустных зеленых девичьих глаза, сами пристально вглядывавшиеся куда-то, будто бы читая книгу.

Глава третья

    В методический кабинет зашла заведующая отделением, и Ивану сразу сделалось как-то немного неловко на душе. Все три рабочих дня, что Рахиль Моисеевна была в командировке, никто не нес ему ровно никакой работы, и Иван с увлечением разрабатывал профиль в компьютерной игре – симуляторе футбола. Он так свыкся с вновь обретенным виртуальным своим образом – тренера лондонского «Арсенала», что на время позабыл обо всем на свете. Рядом с ним, к тому же, стоял его друг и коллега – подсобный рабочий Коля Исхаков и в который раз прозрачно намекал Ивану, что футбол его, Николая, лично, изрядно «заколебал», его, мол, и по телеку сейчас хватает, а вот бы хорошо поиграть в «бродилку» в жанре фэнтази, также имевшуюся на рабочем компьютере. Оглянувшись на Рахиль Моисеевну, оба парня мгновенно поняли, что придется сейчас расстаться и с футболом, и с «бродилкой», и заняться уже настоящими делами. Иван поспешно закрыл игру, а Коля быстро поприветствовал заведующую, хлопнул Ваню по плечу и пошел к себе, в подсобку.
    - Здравствуй, Ванечка, - сказала добрая Рахиль Моисеевна. – Извини, что отрываю от игры тебя, но тут надо набрать текст нескольких договоров…
    Она положила на стол перед Иваном исписанные листы бумаги, и он углубился в процесс расшифровки разных почерков. Сама заведующая включила пока свой компьютер.
     Николай снова заглянул в кабинет, и в этот момент из кармана брюк Ивана донесся сладкий женский голосок:
    «Зайчик! Тебе твоя зайка звонит. Ты за «Спартак», а она – за «Зенит». Хи-хи-хи». 
     - Алиса, подожди пару минуток, я сейчас перезвоню тебе, - быстро протараторил Иван, вытащив мобильник из кармана и снова запихнув его в карман, поспешно вскочил из-за стола и с помощью железной «ходилки» на колесиках, поплелся по холлу в направлении туалета.
    Он шел медленно, вот именно, что плелся, поскольку всю жизнь болел детским церебральным параличом. Иван Кощеев был инвалид, парень тридцати с лишним лет от роду, русоволосый, голубоглазый. Вследствие своей болезни он был весь скособоченный, сутулый и кривоногий, и даже из-за этого казался маленького роста. Он работал в сельском Центре социального обеспечения. Государство распорядилось создать там рабочее место для инвалида первой группы, и в качестве стимула всему учреждению, сделало под это условие Центру скидку по уплате налогов.
    Парню вообще было нелегко двигаться на непослушных ногах. Но каждое утро служебной машиной его доставляли на работу, по которой он перемещался с помощью вышеописанной «ходилки», Иван сидел в кабинете методического обеспечения за компьютером и думал, как облегчить жизнь обслуживаемым Центром инвалидам и пожилым людям, которые в достаточном количестве жили здесь же, в стационарном отделении, располагавшемся только через дверь от территории рабочих кабинетов.
    Пока Иван шел, ему снова встретился общительный сослуживец и друг Николай, которому, видимо, уже была ясна некая «левая» цель посещения Ваней отхожего места. Коля подмигнул другу и с улыбкой спросил:
    - Опять идешь «перетереть» о личном?
    - Да, - ответил Ваня, несколько принужденно. – Алиса звонит.
    - Хо! «Алиса»! А я-то думал, звонит «Машина времени», - пошутил тихим голосом Николай. – Кстати, я про «Энигму» забыл тебя спросить. Не скачал, не привез? 
      - Подожди немного, сейчас все будет, - с этими словами Иван скрылся за дверью туалета. И там, сидя на унитазе, просто потому, что надо было на чем-то сидеть, он набрал номер своей подружки Алисы.
     Отношения с этой девушкой – Алисой Даевой, сверстницей нашего героя, длились у него уже больше года и были какими-то болезненными. Они оба были инвалидами,  только Алиса могла ходить самостоятельно, а Иван – нет. Предыдущая возлюбленная Ивана, Настя, с которой они очень дружили, но расстались, как-то познакомилась с этой Алисой, рассказала ей про Ивана, и Алиса, недолго думая, втихаря списала Ванин номер из Настиного мобильника. Затем послала ему СМС с предложением подружиться, потом они стали активно перезваниваться, потом Алиса, жившая за триста верст от Ивана приехала к нему в гости, и раз, и другой…
    Они выглядели уже счастливыми, да, наверное, такими и были. Но только Ваня, проживший все свои тридцать с лишним лет под опекой родителей, со страхом относился к перспективе развития отношений с Алисой. Женитьба означала бы, конечно же, принятие на себя ответственности и за саму Алису, и за ее дочку, учившуюся уже в пятом классе. А он с трудом представлял, как бы это могло быть. Отношения прервались, когда Алиса завязала телефонное общение с другим парнем, а темпераментный порой не в меру Иван сейчас же приревновал ее и под этим предлогом бросил. Впрочем, через некоторое время оба соскучились друг по другу, и не так давно звонки Алисы Ивану и наоборот возобновились. Их разговоры могли продолжаться полночи, несмотря на то, что вызывали недовольство родителей Ивана – Евдокии Петровны и Матвея Петровича Кощеевых. 
     Голос Алисы оказывал на Ивана почти гипнотическое воздействие, даже возбуждал его по-мужски. Периодически на Ваню находили приступы такой любви и страсти, что он, образно говоря, терял берега и в этом состоянии готов был для Алисы хоть Луну с неба достать. А придя в себя, порой жалел о словах и обещаниях, оброненных накануне.
     Вот и сейчас, сердечно поприветствовав неверную свою подружку, порадовавшись, что она вернулась из Петербурга, (куда ездила на консультацию к врачу) и тому, что она теперь снова начнет ему звонить (особенно по ночам!), Иван, сам того не ожидая, наткнулся на проблему.
    - Купила я тебе твой диск, - произнесла Алиса радостно, совершенно медовым голосом. – На днях вышлю…
    - Ой, спасибо! – обрадовался Иван, но уже следующая фраза девушки вогнала его в досаду.
     - …И кроме этого диска – еще четыре. Будешь слушать не только Тимура Шаова, но и целую коллекцию бардов, - закончила свою мысль Алиса, и слышно было, что она там довольно улыбается во всю ширину рта.
     А вот у Ивана улыбка сползла с лица.
     - Так, - сказал он, заметно погрустнев. – И сколько же все это вместе стоит?
    - Полторы тысячи, - был невиннейший ответ. – Один лицензионный диск стоит триста рублей.
   - А как же я маме об этом скажу? – у Ивана аж голос охрип от огорчения. – Она заругает меня.
    - Ну, ты же знаешь, - сказала Алиса тоном, каким учительница втолковывает урок нерадивому школяру, - такая уж я и есть, что стоит мне только оказаться в магазине, и я трачу направо и налево все, что имею с собой. Но в этом-то случае меня, представь себе, еще и «развели» на траты! Продавец сказал, что диск Шаова продается только в комплекте с другими четырьмя и никак иначе. А мне так хотелось порадовать тебя…
    Иван по-прежнему был огорчен.
    - Алиса, - сказал он виновато, - я боюсь, что не смогу выкупить у тебя диски. Наверное, тебе лучше оставить их у себя, или продать потом кому-нибудь другому.
    Подружка тоже сразу посуровела. Вердикт Ивана ей совсем не понравился.
    - Получается, ты меня кидаешь, - сказала она отчужденно. – Сам просил купить музыку, заставил потратиться, а теперь отлыниваешь платить. Ты думаешь, мне легко было там ходить по магазинам, или у меня особо здоровые и шустрые ноги?
    И это была правда. Ноги у Алисы были далеко не здоровые, побитые жизнью. Девушка была тоже на инвалидности, и ходьба стоила ей существенного труда.
    - Но я же просил не пять дисков, а только один! – защищался Иван. – Я никак не рассчитывал…
    - Ох!.. – вздохнула она. – С тобой все ясно, удачи.
    Короткие гудки в трубке.
    И вот такие, или подобные этим трения возникали у них постоянно по тому или иному вопросу.
    Да-да, Ваня Кощеев, фактически был маменькиным сынком. Прожив всю жизнь под родительской опекой, так и не сумев побороть свой недуг, он не мог иначе, как только каждый свой шаг согласовывать с мнением Евдокии Петровны. А при вступлении его с другими людьми в серьезные, взрослые отношения, такая его жизненная позиция постоянно имела риск быть не понятой и (или) не принятой. В данном случае один диск мама разрешила ему приобрести, а выходило вон как. Ему не хотелось ни огорчать неожиданно маму, ни получать нотации на тему собственной безалаберности и еще о том, что «эта Алиска тебя, в конце концов, до добра не доведет».
     Погруженный в невеселые размышления, Ваня двинулся обратно в свой кабинет. По пути он остановился перебросить другу Коле музыкальные файлы с телефона на телефон. Тот остался доволен и попросил назавтра скачать еще чего-нибудь в этом же духе.   
     Мимо парней прошла Ванина начальница, неся на небольшом подносе в кабинет чашки с чаем.
     - Коля, - сказала она, - там Маша хочет выехать из палаты куда-нибудь к окну. Помоги ей, пожалуйста. Ей надо покурить. – И тихо, ворчливо, хоть и незло, прибавила: - Уж она с этим курением своим всех тут замучила!
    - Да ладно вам, Рахиль Моисеевна, - заступился за неведомую Машу Николай. – Что мне, трудно ей помочь? А бросить курить - чтоб вы знали, - совсем нелегко, пробовал достаточно.
    «Вот времена пошли, - думал той порой грустный Иван, усаживаясь в компьютерное кресло. – Старушки – и те курят…»
    Его болезненная привязанность – Алиса, к слову сказать, тоже увлекалась сигаретами.
    И в то же время что-то промолвило внутри него, что данная Маша – совсем необязательно старушка. Хотя у персонала этого собеса было в обычае между собою называть своих подопечных запросто – не по отчеству, а просто – Галей, Клавой, Машей…
     За делами укороченный рабочий день Ивана прошел незаметно. Деловитый, немного нервный, но, в общем, веселый сорокалетний водитель Петр заглянул в кабинет и нараспев, нарочито провинциально «окая», произнес:
    - Ну, шо, Иванушка, поробил? Поехали-ко домой, к мамке на блины.
    Иван вылез на крыльцо все тем же путем, тяжело загрузился в кабину «уазика» рядом с шофером.
     Когда Иван добрался до дому, виду у него был усталый и растерянный.
     Его мама, Евдокия Петровна, встретила сына, улыбаясь, налила ему тарелку горохового супа и спросила, как идут дела.
     - Да, дела как дела. Алиса уж дома. Сегодня утром мне звонила.
    И он рассказал сложившуюся внезапно ситуацию, из-за которой они с Алисой снова поссорились.
     - И что же? – недовольно переспросила его мама, после того, как он замолчал, - ты не додумался сказать ей: «Я посоветуюсь с мамой, и мы решим»? Ведь, может быть, я и позволила бы тебе выкупить диски. Зачем же нужно было так сразу говорить первое, что в голову пришло, и обижать Алису?
    Иван в ответ молчал, лишь виновато понурился.
    Он снова и снова пытался дозвониться до Алисы, чтобы сказать ей, что мама разрешила выкупить диски. Тщетно. Алиса не отвечала.
    «Опять покинула меня, - решил Иван, сам до конца не понимая, хорошо это для него, или плохо. – Зависает, наверно, на телефоне со своим Алешей целыми сутками». В этот момент Ивана вновь кольнула ревность.
    Алешей звали того паренька, которому Иван по недальновидности своей «подарил» Алису.
    Во втором часу ночи звонок мобильника разбудил Ваню:
    «Зайчик! Тебе твоя зайка звонит».
    Иван схватил трубку.
    - Алиса, прости меня, дурака, - зашептал он торопливо. – Мама разрешила…
    - Да уже не надо ничего разрешать, - холодно отозвалась Алиса. – Я уже нашла другого покупателя. Кстати, от Алешки тебе привет.
    - Дразнишься?
    - Ничуть. Просто у Алексея назрел к тебе вопрос. Вот, если бы он решил меня у тебя выкупить, например? Чтобы я была только его и с тобой совсем не общалась…
   - Ты и так теперь только его. Разве нет?
   - Это мое дело, чья я. А ты скажи, - если бы он мог что-нибудь подарить тебе за меня, или сделать. Ты бы что попросил?
    - Ну, трудно сразу сказать. Надо подумать. Так… ну, уж если бы ему до крайности хотелось тебя выкупить… мне в моем положении трудно самому себе подкладывать деньги на телефон. Вот, если бы он мне ежегодно пополнял счет на шестьсот рублей…
    - Ах, так! – воскликнула разозленная Алиса. – Ах, вот ты как! И ладно бы еще, если бы ты попросил взамен что-нибудь, действительно необходимое тебе! Ну, например, какую-то редкостную, дорогую «примочку» для ноутбука, или сам ноутбук новый – я бы еще поняла! А ты меня продал за шестьсот рублей.
    Она бросила трубку.
     Дальнейшие дни потянулись для Ивана унылые и одинаковые. На работе была скука, и друзья-подруги не звонили ему. Единственное, что отвлекло его от самокопания – это маленькая старушка из числа обслуживаемых собесом. Она жила в стационаре, и однажды запросто подошла к Ивану, сидевшему за компьютером, и заговорила:
    - Молодой человек, я дико извиняюсь. Как вас звать?
    Иван представился. Да, впрочем, на двери кабинета была табличка, в которой указывались его имя-отчество.
    Бабушку же звали Зинаидой Ильиничной.
    - Иван Матвеевич! – выспренне заговорила она. – Я хочу обратиться к Вам с огромной просьбой.  Вы можете напечатать мои стихи на компьютере, чтобы потом передать их в районку?
    Ваня с улыбкой отвечал, что это ему совсем нетрудно, и сейчас же взялся за дело.
    Стихи у бабушки были крайне неумелые, корявые, малограмотные. Но мысли, высказываемые в них, оказались очень искренними. Она писала о том, в какое трудное, несправедливое время мы живем, и «рубила правду-матку» прямо в лоб тем, кто будет читать. Она писала и о тяжелых военных годах, и о скорби одинокой старости, и о маленьких пенсиях для стариков…
    - И ваши стихи я читала. Очень хорошие, - сказала она Ивану.
    Тот снова улыбнулся. Да, он тоже писал стихи, их даже однажды издали книжкой. Он понимал отчетливо всю наивность своего творчества. Но ему нравилось, когда его хвалили.
    «Бабушкой-донкихотом» величал эту старушку весь персонал Дома престарелых. В любой проблеме она видела глобальный масштаб и грозила дойти в своих исканиях правды до самого Президента России. Правда, здоровье у Зинаиды Ильиничны было очень плохое.
    - Как там Маша у вас поживает? – спросила Зинаиду Ильиничну Рахиль Моисеевна, пока Ваня сосредоточенно печатал.
    - Мария, - ответила старушка, - изволит выпивать. Каждый день. Где только берет алкоголь – не знаю. Может, подружки стараются.
    - Вы курить-то ей в палате хоть не разрешайте, - порекомендовала сидевшая в этом же кабинета заведующая стационарным отделением Полина Иннокентьевна. – У нас не положено, да и для вас это очень вредно.
    - А я разрешаю иногда, - ответила Зинаида Ильинична снисходительно. – Где же ей каждый раз переться так далеко на коляске. Жалко девчонку. Ручонки-то у ней тоже слабенькие, неумелые. Телефон – и  тот постоянно роняет.
    «Во, бабушки! – мелькнула мысль у Ивана. – Всю-то жизнь готовы друг дружку девчонками называть…»
    Но что-то в очередной раз внутри него усомнилось, что эта Маша вовсе и не старушка.
      Какие бы там у кого ни были недостатки, у самого Ивана этих недостатков хватало. И работник-то он был далеко не самый прилежный. Мягкое отношение начальства разбаловало Ивана. Особенной какой-то инициативы, профессионального рвения, или, говоря по-новомодному, креатива, он проявлял не так и много, хотя именно это от него требовалось изначально. С другой стороны, он никогда не отказывался и от самой монотонной работы, мог упорно набирать что-нибудь длинное и запутанное на компьютере, часами и «до победного», даже, если не успевал вовремя на обед. Характер у него был поразительно робкий, если не сказать, трусливый, и вместе с тем, какой-то легкомысленный. Он моментально увлекался разными идеями и начинаниями, но крайне редко что-то доводил до конца, а обыкновенно бросал любое дело на полдороге.
    Кроме этого, те немногочисленные друзья его, которые знали Ваню лучше, ближе, чем, например, его коллеги – социальные работники, считали его попросту трусишкой. Та же Алиса Даева часто с усмешкой высказывала Ване: «Что же делать и как это назвать, если ты боишься вообще ВСЕГО?». Но на этот и на подобные ему упреки, Иван чаще всего с достоинством твердо возражал: «Я боюсь только падать». Отчасти это было и так, но проблема была в том, что падения могли подстерегать Ивана где угодно. Кроме обычных скользких полов, либо линолеума, кроме ямок и колдобин во дворе, где Иван, довольно нехотя, тренировался ходить то на костылях, то с колесной «ходилкой», такой же, как на работе, странный ступор и оцепенение могли накатить на Ивана даже в самых привычных и спокойных местах и ситуациях. Во время таких оцепенений руки и ноги практически отказывались слушаться Ивана и, весь дрожа, он неподвижно застывал на месте, как раз и рискуя упасть, именно ввиду собственного бессилия как-то сопротивляться и контролировать свое тело. Причины этих ступоров так всю жизнь и оставались для самого Ивана тайной. Даже друзья посмеивались над ним, не понимая причин, полагая, что он выдает за что-то необъяснимое обыкновенную свою трусость.
    Впрочем, существовало нечто, чего Иван Кощеев не боялся, - во всяком случае, он постоянно твердил, что этого не боится. И этим нечто была Смерть.
     - Смерть это последняя неразгаданная человечеством загадка природы, - то и дело говорил Ваня. – Большинство людей боятся ее лишь потому, что человек, как правило, опасается всего неизведанного и загадочного. И, несмотря на то, что многие и многие видели Смерть рядом с собою, что существует «железное» научное и множество религиозных и философских толкований Смерти, однако те, кто точно знает, что такое Смерть, уже не вольны поделиться этим знанием с живущими. Мы боимся Смерти потому, что не хотим терять привычный нам видимый мир, меняя его на полный загадок и неизвестности мир невидимый…
    Если Ивана никто не перебивал, он мог рассуждать о смерти часами, будто вскочив на любимого конька. Он величал ее именно Смертью – с заглавной буквы, словно какого-то одушевленного персонажа и при этом даже довольно привлекательного. Послушав раз или два, как Иван храбрится, было странно потом наблюдать, как он поутру, скажем, зимой, спускается по обледеневшему крыльцу на своих непослушных слабых ногах, конечно, держась накрепко за перила, но каждую минуту весь обмирая от страха.
    - Скользко? – сочувственно вопрошал его в это время приехавший за ним на служебной машине водитель. – Спускайся потихоньку. Не торопись… а то успеешь.
    И Иван сейчас же смеялся над немудреной шуткой. Он вообще довольно легко проявлял всяческие эмоции – как положительные, так и отрицательные.
     А еще он был фантазером. Придумывал всякие мистические страны, в которые он, будто бы мог попасть. Конечно, не столько придумывал, сколько вычитывал, с детства играя в каждую прочтенную и впечатлившую его сказку или историю. Скорее всего, это происходило из-за ограниченности его внешнего мирка. Если еще в детстве он как-то верил, что когда-нибудь сможет передвигаться, как все и, например, пойти или поехать, куда ему вздумается, то, чем старше он становился, тем больше разочаровывался в собственных возможностях.Внешний мир становился для него недоступен все более, а жить чем-то надо было. И он жил книгами. Правда, читал он, хоть и много, но, подобно Незнайке, «не то, что полезно, а то, что поинтереснее». Впрочем, в отличие от большинства публики, штудирующей «чтиво», Иван не то что не увлекался детективами, а вообще избегал их. Он читал сказки, мифы, былины, приключения, фентези. Может быть, именно ввиду ограниченности его внешнего мирка (я намеренно говорю «мирка», ибо внешний мир Ивана был крайне мал), всякая, даже самая прекрасная, глубокая и богатая по содержанию книга с детства казалась ему недосказанной, недостаточно раскрытой темой, требующей домысливания и даже переделки. В своих фантазиях становился он и Емелей, изловившим щуку и придумывавшим «по щучьему веленью» такие чудеса, до которых настоящий Емеля не догадался (хотя сказку можно было продолжать, делая все более роскошной и увлекательной), и Иваном-царевичем, путешествовавшим на Сером Волке в такие края и страны, где настоящий Иван-царевич век не бывал (хотя мог бы и побывать, будь народный сказитель чуть более изощренным в своем искусстве и трудолюбивым), и мифическим Зигфридом (на его месте Иван, победив дракона и добыв сокровища, конечно же выбросил бы прочь проклятое кольцо Нибелунгов, чем спас бы десятки жизней и свою тоже, и совершил бы еще множество неслыханных подвигов). Короче говоря, мир сказок и мифов был миром Ивана Кощеева. Втайне наш герой мечтал переселиться в этот вымышленный мир навсегда, чтобы быть там более свободным и самостоятельным, не прилагая, однако, к этому никаких сверх-усилий – ни физических, ни духовных. Иван полагал, что, если бы исчез его страх перед ходьбой, перед открытым пространством – и жизнь бы его сделалась бы легка и прекрасна.
    Случалось, что Иваном овладевала тоска и отчаяние, тогда он начинал мечтать и о том, чтобы спать и никогда не просыпаться, или попросту умереть во сне. В такие периоды он мог бы, пожалуй, и наложить на себя руки, но то ли элементарный инстинкт самосохранения, то ли свойственные Ивану всегда страх и робость мешали ему согрешить подобным образом. Постепенно такие нехорошие устремления его пропали и больше не возвращались. Зато Иван вообразил себе, что он отныне «специалист по суицидальным состояниям», знает, откуда эта дрянь берется в человеческом уме, и как с ней бороться.
    - Это все от одиночества, - уверенно говорил Иван. – Именно одиночество способно довести человека до чего угодно, как-то – до предельного эгоцентризма, вещизма (стремления окружать себя все новыми вещами, видеть в этом смысл своей жизни) и даже полного разочарования в других людях, во всем человечестве.
    - Да ну! – усмехался на это Гоша Лапников, приятель Ивана, как раз из тех, кто подсмеивался над недостатками нашего героя, не явно, а за глаза, возможно, для того, чтобы Иван на него не обиделся. – А не ты ли сам, Иван Матвеевич, то и дело цитируешь Высоцкого: мол «мудрецам хорошо в одиночку»?
    - То  мудрецам, Игорь Николаевич, - солидно отвечал ему Иван. – Мудрецов единицы, равно, как и  гениев. И я далеко не мудрец.
    - Да перестань, Иван Матвеевич, - продолжал посмеиваться Гоша. – Уж если ты у нас не мудрец, то кому тогда можно дать это гордое звание?
    Гоша Лапников был моложе Ивана лет на семь или восемь. Он был очень добрым и внимательным пареньком. Познакомившись с Иваном, Гоша сейчас же окружил и его вниманием. Он звонил Ване обязательно каждый день, и по поводу, и без повода, просто от скуки, предлагая то и дело купить или переписать тот или иной диск с фильмом или компьютерной игрой, новуюфлешку и тому подобные мелочи. Если Иван по какой-либо причине выключал телефон, или просто долго не брал трубку, Гоша после обязательно спрашивал, не обиделся ли Ваня на что-нибудь. Если Кощеевым надо было расколоть дрова, Гоша Лапников  непременно за это брался первым.
     Но иногда Гошины шуточки и подколки всерьез нервировали Ивана. Например, однажды Ваню, как водится, «заклинило», когда он добирался со своей ходилкой до бани, которая была тут же, в их дворе, шагах в десяти от крыльца. Обычный ступор опять накатил на Ивана. Тут во дворе появился Гоша. Поздоровавшись с ним, Иван отвлекся от неприятных ощущений, ступор у него загадочным образом прошел, и он успешно добрался до бани. А тем же вечером, позвонив Ване по мобильнику, Гоша заметил ему:
    - У тебя сегодня было такое лицо, будто тебя на казнь вели.
    Понятно, что мужчине не подобает выказывать свои страхи. Это и некрасиво, и может выглядеть смешно. Но ведь Иван рассказывал о своих странностях друзьям, и Гоше в том числе. И Ивана обижали насмешки тех, кто, по его мнению, не пережил ничего подобного тому, что пережил он.
    Ярким, солнечным летним утром, накануне своего тридцать третьего дня рождения Иван Кощеев проснулся в некотором психологическом напряжении. В здании, где он работал, проводили обычный летний косметический ремонт. И это сулило Ивану еще дополнительные затруднения при попадании в рабочий кабинет.
    Проблемы начались еще до офиса. Служебный УАЗик опоздал сегодня примерно на полчаса, а когда подъехал, то парковался к крыльцу как-то странно, зигзагами. Уже было ясно, что происходит что-то не то. И правда, как только водитель Петр вылез из кабины, как стало видно, что его отчего-то заметно покачивает из стороны в сторону. Говоря прямо, Петр был сегодня порядком навеселе. Обычно он был разговорчивый; говорил с Иваном все больше о погоде, а непосредственно по дороге – напоказ ворчал в адрес каждой встречной-поперечной машины «как можно так водить! Купят права да и ездят!». Но в этот раз Петр все больше отмалчивался, только однажды проворчал что-то себе под нос. Вероятно, он надеялся, что Иван так не догадается, что Петр «подшофе».
    Машина резким прыжком сорвалась с места («О Господи! – подумал Иван. – Только бы не перевернулись!»). Но дальше пошла довольно ровно. До здания собеса добрались нормально, но там их подстерегал следующий неприятный сюрприз: служебный «Соболь» был оставлен как раз напротив крыльца. Это означало, что прямо из кабины и на крыльцо Ване было никак не вылезть, нужно было как-то добираться на своих двоих.
    - Ну, что, Иванушка, помочь? – осклабился жизнерадостный Петр, едва не стукнув при парковке служебный «Соболь» задом своей машины. – Дальше сдаваться некуда.
    «Ох, сдается мне, тебе самому сегодня помощь нужна!» - подумал Иван мрачно. Но другого пути не было. Коли Исхакова именно сегодня нигде не было видно. Наверное, он взял отгул.
    Петр вылез, обошел машину вокруг и подал Ивану руку. Раскачиваясь оба в разные стороны (Иван неслышно чертыхался от страха, поминутно рискуя свалится с мостков), они все-таки добрались до крыльца, а дальше – по перилам и специально для него установленным поручням Иван, у которого страх понемногу улегся, постепенно проник в рабочий кабинет. Облегченно вздохнув, он уютно уселся в компьютерном кресле.
     - Здравствуй, Ваня, - произнесли почти одновременно Рахиль Моисеевна и Полина Иннокентьевна, уже находившиеся в кабинете, и сейчас же продолжили обсуждать какое-то новое важное событие. Вид у обеих был встревоженный. Кроме них там еще была строгая пожилая фельдшерица Вера Петровна.
     - Как же это никто не доглядел, что она таблеток наглоталась? – спрашивала коллегу Рахиль Моисеевна.
    - Маша последнее время жаловалась на проблемы со сном, - тихо и печально отвечала Полина Иннокентьевна, - вот ей и назначили эти таблетки. А она…
    - Да откуда же мы могли знать, что она попытается наложить на себя руки! – риторически восклицала Вера Петровна. – Конечно, у нее кругом проблемы. Семья отказалась от нее, мужа посадили в тюрьму…
     - Не мужа, а сожителя, - сурово вставила Полина Иннокентьевна.
     - Ну, все равно, хоть горшком назови, - продолжала фельдшерица. – Сын к Маше ходит редко, совсем позабыл о ней. С Зинаидой она постоянно ссорится из-за того, что та ей нотации читает. Куда ни кинь – всюду клин…
    «Старость – не радость, - подумал Иван. – Это единственная возрастная категория, которая уже не проходит до самой смерти. Как не понять бедную бабушку Марию… как там ее по отчеству?..»
    Эту его мысль немедленно потеснила следующая:
    «Муж ее в тюрьме… Ни фига себе, дед-хулиган!..»
    - Ну, ладно, в этот раз заметили, откачали, - так же взволнованно говорила Рахиль Моисеевна, - но дальше-то что будет? Ведь причины, по которым Маша это над собой сотворила, никуда не денутся. Что же, теперь за ней ежеминутно следить надо? И лекарства строго по часам выдавать прямо из рук медиков? А приедет проверка из департамента да узнает об этом нашем происшествии?! Всем по шапке дадут, мало не покажется!
    - Мне кажется, самая плохая причина – эти ее телефонные ухажеры с «зоны», - сказала весомо Вера Петровна, сердито сверкая очками. – Еженощные разговоры с зеками до добра никого пока не доводили. Целыми ночами под одеялом по телефону трещит, представляете?! А как теперь запретить?
    «Так… так… - щелкнуло что-то в голове Ивана – Ночные разговоры по телефону? Офонареть, бабуля!.. Но бабуля ли это?»
    - О чем она только с ними болтает – кто бы знал? – вопрошала тем временем Рахиль Моисеевна.
    А Ивану что-то усиленно подсказывало, что эта Маша – отнюдь не старушка и ее проблемы отчетливо ясны и знакомы ему, а ежели у нее случился суицид, то он, Иван, просто обязан сейчас же вмешаться, поскольку считает себя, черт подери, специалистом в таких вопросах. А если он поскромничает, не вмешается, а в следующий раз, предположим, окажется уже поздно? Да ведь Иван себе такого никогда не простит, пожизненно станет себя пилить. Хренов психолог!..
     Ладно, как там изрек Наполеон? Главное – ввязаться в драку, а там посмотрим.
    Ввязываюсь, туды меня, растуды!
   - А может, как раз я и знаю, о чем? – раздался его неуверенный голос в ответ на вопрос начальницы отделения. Иван поднял взор над экраном компьютера и неуверенно посмотрел на сотрудниц.
    - А вам, молодой человек, думать о таком совершенно не следует, - строго сверкнула на него очками фельдшерица. – Ничего хорошего в этом нет… Так, дамы и господа, побежала я шприцы кипятить.
    Ваню будто бы чем-то внезапно приплюснули сверху – так он почувствовал себя при этом замечании. Но суровая Вера Петровна ушла, и он уже смелее обратился к остальным:
     - Нельзя ли мне узнать, что это за Маша, о которой вы говорите, что с ней случилось?
    - Скрывать особо нечего, - ответила ему Полина Иннокентьевна – заведующая стационаром. – Маша Квасцова – это девушка, ей тридцать лет. У нее отказали ноги из-за травмы спины. Ее семья от нее отказалась, поскольку родители у нее старенькие, ухаживать за Машей не имеют физических возможностей. Есть братья и сестра, но у всех них – свои  семьи, куча проблем… У нее есть, так сказать, муж, но его недавно приговорили к семи годам тюрьмы – убил человека. Сын есть – шестиклассник… В общем, она осталась без опеки, и ее взяли к нам в стационар. Живет здесь несколько месяцев. А вчера, ближе к ночи попыталась отравиться таблетками.
    - Она постоянно общается по мобильнику с «зоной», - добавила к словам Полины Иннокентьевны Рахиль Моисеевна. – Что может дать общение с такими людьми? Думаю, один негатив. Тут кому угодно жить расхочется. Болтает с ними в основном по ночам. Мешает спать Зинаиде Ильиничне.
    - А что, если я Маше позвоню? – осторожно спросил Иван. – Возможно, я смогу ей помочь отказаться от мыслей о суициде?
    - Не знаю, - сказала на это Полина Иннокентьевна, - не думаю, чтобы это было полезно для тебя, Ваня. Конечно, общаться с нею тебе понравится. Она вежливая, умеет обращаться с людьми. Но как бы ты не набрался от нее всякого дурного.
    - Вы мне номер ее, пожалуйста, дайте, - попросил Иван решительно. – А там – посмотрим.
    - Но ее сейчас нет здесь, - объяснила Полина Иннокентьевна. – Она после того, как пришла в себя, попросилась в гости к родственнице в деревню. И психолог сказал, что ей полезно будет сменить на время обстановку.
    - Так не дадите номер?
    - Почему? Записывай. Только я боюсь, что она научит тебя плохому…

Глава четвертая

    Кощей смотрел в эти огромные зеленые глаза, и ясно видел в них глубокое, истовое страдание. Ему было и жаль девушку, и что-то приковывало его к этим глазам, держало. Много видывал он женских глаз всякоразного размера и колера и,  правду молвить, успел достаточно в них разочароваться. Но вот, сии очи созерцать ему было отчего-то приятно.
    Девушка сосредоточенно вглядывалась во что-то, зрачки ее то начинали бегать, то замирали неподвижно. Светлые волосы ее, едва достающие до плеч, были аккуратно расчесаны и уложены. Выглядела она довольно привлекательно.
    - Что ж, неплоха боярышня, - проронил Кощей задумчиво. – Ну, показала ты мне ее, тетка, а дальше-то что делать?
    - Спознаться с ней, побалакать не желаешь? – прищурила левый глаз Кикимора.
    - Оно, конечно, можно бы, но как сие воплотить? Совершать путешествия по оси времени прямо ныне мне чавой-то несподручно. На такие эволюции сбираться потребно.
    - Да не надо тебе немедля же ни по каким осям, племяш, шастать, - усмехнулась Кикимора, а под нос себе проворчала, - вот все вы, мужичий род, таковы! Как чавой, куда – так ваша хата с краю… Ты разуй гляделки да присмотрись. То, во что данная боярышня так прилежно воззрилась – в той эпохе – безделица незаменимая. Мобильником зовется…
    - Могильником? То-то я смотрю – Смерть у той боярышни за плечами стоит, - в глазах Кощея мелькнул еще больший интерес, смешанный с какой-то тревогой.
    - Смерть-то, она куды ж денется… Тамоньки она… Вон, еще щерится от предвкушения, ведьма проклятая… - продолжала бормотать, на первый взгляд, полнейший вздор Кикимора. – Только не про нее я сейчас говорю. А есть в ихних, грядущих временах, Кощей, такие штуковины специальные для разговора. Чтоб на одном конце света слово вымолвить, а на другом конце бы отозвалися. Снабжены те штуковины и прочими удивленьями. Они музыку играют всякоразную, да картинки людям кажут оживленные. А зовутся они по-нашему «дальнозвуки подвижные», а на смеси грецкого да латынского наречий, это будет…
    - Понял я тебя, тетка, - махнул жилистой рукой Кощей, прервав ее разумную, но вельми многословную лекцию. –Mobile– «подвижный» по-латыни, отсюдова и «мобильник», а не могильник. Но ведь у меня-то такового мобильника нетути. Как же я с боярышней Мариею переведаюсь?
    - Я тебе дам диво-дивное, что не хуже того мобильника. Даже лучше. По мобильнику тому можно человека услышать, можно личность его увидать, можно и живую картинку с него списать да за тыщи великие верст перекинуть… А в волшебное зеркальце, коим я тебя, племянничек, оделю, ты с Марусенькой и поговорить сумеешь, и вживую на нее посмотреть (а она на тебя покамест не сможет); а окромя того, в мое волшебное зеркальце – (Кикимора уже проворно слазила в потайной сундук и теперь любовно вертела в руках красивую, блестящую златом-серебром, вещицу) – В это зеркальце ты не только  личность ее увидишь, а в самую душу ее заглянешь. Вот, изволь-ка… А ну, зеркальце, покажи нам боярышню Марью Квасцову, свет-Николаевну из того ли, да из века двадцать первого… Пожалуйста!
    И сейчас же Машино изображение из волшебного блюдечка непостижимым образом повторилось и в зеркальце. При этом сия лепая красою боярышня вдруг наморщила свой изящный нос уточкой и отчетливо произнесла нечто, ни к селу, ни к городу:
    - Подожди-ка, Олег, я тебе сейчас перезвоню. Мне кто-то долбит с закрытого номера. Блин, достали, уркаганы!.. Але… Слушаю…
    - Это она тебя слушает, - улыбаясь, пихнула острым локтем Кощея в бок Кикимора. – Отвечай ей что-нибудь, не мешкая. А не то она положит трубочку.
    Растерянно покрякав, помотав головою, Кощей начал нерешительно:
   - Будьте здравы, Мария, дочь Николаева! Я желаю с вами переведаться.
   - Ой, - удивленно пискнула боярышня, - это, блин горелый, что еще за чудик?
   - Я не чудик, - был ответ, - я Кощей Бессмертный.
   - КостянБессмертных? – по-своему поняла Маша, - Ну, приятно познакомиться. Сколько тебе лет?
    - Третья тысяча пошла, - честно признался Кощей.
    - Тридцать? Мне тоже. Куда у тебя тысяча пошла? На телефон? – Маше казалось, что то ли у звонившего проблемы с дикцией,  то ли связь сегодня барахлит. – Где ты сидишь? – спросила она опять напрямую.
   - В замке, - пожал плечами Кощей.
   - Понятно, что под замком, - Маша понимала его слова, или старалась их понять в тех рамках, о каких имела представление. – Где именно? И что ты натворил, что тебя упрятали?
    - Уж натворил-то я довольно всякого, - усмехнулся Кощей. – И упрятывали меня – бывало такое. Памятую, как дюжину лет просидел я в каменном погребе, прикованный к стене железными цепями, не пивши, не евши…
    - Ну, в тюрьме-то понятно. А у нас, в инвалидном доме на убой кормят… Так ты рецидивист? По мокрому делу сидишь, поди-ка?
    - Непонятно баешь, боярыня. Какой я рецидивист? Кощей я.
   - Погоняло такое?..
    Разговор расклеивался просто на глазах. Кощей, как завороженный глядя в волшебное стекло, только теперь почувствовал, что Кикимора тычет его костистым острым локтем в бок.
   - Не пугал бы девушку, племяш, не кручинил бы. Вот-вот решит, что ты юродивый…
   -…Мне, Костя, твой голос нравится, - произнесла тем временем Маша, - он у тебя такой приятный, успокаивающий.
    - Благодарствую на добром слове, боярышня, - улыбнулся Кощей.
   Не только из Машиных глаз, но и вокруг нее распространялось какое-то бледно-зеленое, подрагивающее сияние. Это был не нимб, разумеется, а будто бы аура, окутывавшая ее до пояса, потому, что ниже пояса Маша была укрыта одеялом.
    - Это цвет ее души, - шепнула Кощею Кикимора. – Он виден только в волшебные зеркала. У добрых людей душа имеет ауру светлую, прозрачную, либо зеленоватую, либо сголуба. Чем зловреднее у людишка душенька – тем и аура желтее, а то бывает оранжевой, аль вовсе красной. От таких-то человечков разумнее всего было бы подалее держаться. Но кабы всем и каждому эта премудрость доступна была, так все злодеи давно бы изгоями заделались. А волшебные зеркала, покамест – редкость.
    Бледно-зеленая, с голубыми отливами аура Машиной души тоже показалась Кощею не лишеннойочарования. Только бледная, подмигивающая призрачная рожа Смерти за Машиной спиной вопиюще портила всю картину.
    - Можно, я тебе  позвоню когда-нибудь? – спросила Маша.
    - А что такое «позвоню»? Напомни, а то я-старичок, ведь запамятовал…
    - Смешной ты. Сам звонишь, и при этом говоришь, будто не знаешь, что такое звонить… Кстати, у тебя не безлимитка ли?
    - Не владею я пока вашими наречиями, Мария Николаева дочь. Понятно мне растолкуй, что ты под этим разумеешь?
    - Ну, деньги у тебя с симки снимают, когда ты мне звонишь?
    - Коли бы у меня откуда-нибудь кто снимал деньги, я бы того стервеца лютой смерти предал! А кто такой этот Симка? Вор-разбойник Серафим?
    Маша засмеялась, и все лицо ее, доселе то печальное, то сосредоточенное, словно бы осветилось теплым сиянием.
    - Шутник ты. А все же ты мне понравился, хоть и производишь странное впечатление. Ну ладно, будем пока прощаться. Мне сейчас на ужин надо. Пока, Костя.
    Волшебное стекло зеркальца вдруг потемнело, связь между мирами прервалась.
   Кощей искательно посмотрел на свою тетку.
   - Не дюже складная у вас беседушка вышла, - промолвила Кикимора, хмурясь. – И то сказать, как на разных языках вы говорите. И берет меня то сумление, что почтет тебя Машенька за юродивого или блаженного. И тогда ничего у вас далее не получится.
    - А ежели умом раскинуть, тетя – на кой она мне снадобилась, бедолажка? У нее же ни ноженек, ни рученек, да и Смерть, я видел, за спиною у ней стоит.
    - Эх, Кощеюшко!.. Вот молви-ка мне, часто тебе приходилось людей губить?
   - Приходилось не раз, да и не два. Да то в бою, либо в поединке. А там ведь, сама знаешь, отступать некуда. Не всегда мне жизнь столь немила была, как таперича. Молод был и глуп я.
   - Ладно. А спасти живую душу от Смерти лютой когда-нибудь пробовал?
   - Да в бывалошние времена из боя не одного друга вытаскивал, - ответил Кощей без какой либо  гордости или рисовки.
   - Молодец. А нынче предстоит тебе – если,  конечно, пожелаешь, не отступишься, -  у самой ее, костлявой, из-под носа эту девушку выхватить, окружить Машу вниманием, счастье ей принести. Сдюжишь на этакое?
   - Ох, не ведаю, тетенька…
   - А ты попробуй, Кошенька. Вот, подарю я тебе это волшебное зеркальце. Как придешь домой, да соскучишься, так только скажи ему: «Покажи, мол, зеркальце, Машу из двадцать первого  века, пожалуйста», - и она сейчас же в стекле появится. Зеркальце ее запомнило.
     - Да, чудная штуковина, сказать нечего, - Кощей вертел в руках зеркальце, пристально разглядывая его. – Много всяких волшебных зеркал я повидал, а такого – досель не видывал. Благодарствую, тетенька.
    - Только впредь-то, чтобы пред Машенькой не шибко чудить и понимали б вы друг дружку получше, ты ей неспешно обскажи: так, мол, и так, я Кощей Бессмертный, тот самый, про коего у вас сказки сказывают. Когда поверит она, что речь твоя праведна, беседа у вас глаже пойдет, а там и жизнь сладится.
    - А что за околесицу она мне тут гутарила про то, где я сижу, да что я натворил?
   - Зело много времени знается она с людьми, кои в том времечке по острогам рассованы сидят, - поведала Кикимора. – Воры государевы, смертоубивцы. Шибко Маша жалеет таковых-то людишек. Ну, они ей завсегда и звонят. Вишь, без женщины-то в каталажке вконец оголодаешь. А тут голос нежный, душе приятственный…
    Кощей наморщил нос и хотел, было, пробаять, что знатье с этаким отребьем не шибко Машу красит, но Кикимора опередила его, распознав его думки загодя:
    - Ты бы не спешил других-то хаять, на себя не оглянувшись. Мало ты разбоя да смертоубийств сам понаделал за долгие века?
    - Так ведь у меня, тетенька, на то завсегда были причинушки.
    - У тех воров тоже. Без причины-то и круглый дурак в лужу не плюнет. Тебе ли, многомудрому да хитроумному, мне это втолковывать?
    И порешили они, что, ежели хочет Кощей Машеньке помочь, от лютой смерти ее оградить и сам свою судьбу сыскать, то станет он с нею через то волшебное зеркальце задушевные беседы вести. Ну, а уж, коль разочаруется, то вернет Кикиморе диковинную безделушку обратно. А пока, ежели зеркальце у Кощея в кармане обретаться будет, да Маша его услышать захочет, раздастся из зеркальца согласный серебряный звон, аки от бубенчика под дугой у тройки. То есть, и Маша Кощею тоже, получается, станет «звонить».
    - Да не на Маше единой  свет клином в моем зеркальце сошелся, - улыбнулась Кикимора. – Со мной тоже балакай, коли соскучишься. Я тебя тогда в волшебном блюдечке увижу.
    Кощей снова подивился, какую хитрую штуку Кикимора выдумала. А тетка ответила, что такие штуки, как блюдечко да зеркальце уж не один век существуют. Она-де, Кикимора, лишь догадалась, как их друг с другом увязывать и через ось времени с их помощью взглядом проникать. Кощей ответил, что и на такое немало сметки потребно. На сем они попрощались, и племянник двинулся восвояси. 
Он шел тем же размякшим, заболоченным путем, но мысли его были веселее и радостнее. Кощей чувствовал, что в его жизни что-то изменилось, произошло нечто важное, светлое и хорошее. Волшебное зеркальце немного тягчило карман его одежи, и он ощущал, будто в этом артефакте имеется что-то живое и донельзя необходимое, что-то, придающее самой его жизни дополнительный смысл.
    И вдруг его посетила новая мысль. Он быстро вытащил артефакт из кармана и уставился в зеркальную гладь, не произнося никаких просьб и заклинаний. В этот раз он смотрел на свою бледную, сухую физиономию, углом сужающуюся книзу. Большие, провалившиеся, темно-фиолетовые с красными искорками глаза смотрели не то сурово, не то грустно.
    Зеркало показало и ауру Кощея. Она была ярко-желтая, с небольшими бликами красного.
    Похититель невест смущенно отвел взор. Он уже хотел, было, прибрать чудесный прибор в карман, как вдруг раздался тот самый серебристый звон, как от бубенчиков, по зеркальной поверхности побежали синие волны, а после там отразилось взволнованное, но милое Машино личико.
    - Але, Костя? – промолвила она вопросительно. – Константин, ответь мне, пожалуйста.
   - Здрава будь, Мария дочь Николаева, -  вновь  высокопарно поприветствовал ее Кощей. – Зело рад узреть тебя!
    - Константин, а ты не путаешь? – нахмурилась она. – Ты, наверно, не меня ждал. Потому, что я не Николаева, а Квасцова.
   - А мне не по прозвищу тебя рекомендовали, а по батюшке, - ответил Маше древний собеседник. Батюшку твоего Николаем звать?
    - Да, Колей. 
    - Значит, все правильно. Понимаешь, боярышня, у нас здесь так принято.
    - Ну, понятно, хоть и странновато, непривычно как-то, несовременно, что ли. Впрочем, у каждого монастыря свой устав. Слушай, Костя, я тут тебе посылаю попрошайки на перезвон – уже три штуки. Ни одна не дошла.
    - Ни одной из твоих служанок-попрошаек я пока не встречал. А перезвон слышал, вельми приятный. А что несовременный я – то бишь, несообразный для вашего времени – так это я просто в другом времени обитаю. Лет этак за четыре ста до вас. Я – тот самый Кощей Бессмертный, о  каком в ваших временах сказки сказывают…
    Кощей спешил выпалить ей сразу все, как научила его Кикимора. А Маше это казалось, видимо, странным и забавным.
    - Смешной ты. Сказочник. А я уж решила, что ты телефон выключил, либо в черный список меня добавил и общаться больше не хочешь.
    - Черных книг и списков с них я много в жизни перевидывал, а только ни в какой из них ты не означена, я  тебя туды тоже не вписывал.
   - Чудак ты. Мистику любишь?
  - Что это за штука такая?
   - Ой, прости, Костя, мне тут звонят. Я тебе потом брякну, может, вечерком, ладно?
   - Как это – брякнешь? По башке? Я те брякну, туды тебя, растуды!..
Зеркальное стекло померкло; Маша в нем исчезла.
* * *
   Никому-то я не нужна!
   И совершенно правильно, логично. Когда тот или иной человек кому-то нужен? Только тогда, когда с него можно получить какую-то пользу, выгоду.  Нужен тот, кто может что-либо сделать для других, что-либо дать другим, да хоть элементарно, помочь финансами. А что могу я, если ноги мои свернуты в калач по-турецки и почти не разгибаются – какое уж там ходить?  Если руки мои настолько слабы, что я постоянно роняю даже телефон (за последний месяц два разбила.Этот, с треснутым экраном, если полетит, то придется переходить на письма). Червеобразные, хлипкие пальцы мои едва удерживают ложку. Самой перебраться из кровати в коляску для меня – сродни подвигу.
    Деньги? Вам известно, долго ли можно прожить на копеечную инвалидную пенсию в великой и могучей России начала XXIвека? Да я отдавала большую часть этих грошей отцу и матери, и сыну иногда покупала разные гаджеты – так эта фигня теперь называется в целом – те же телефоны, плеера, наушники, планшеты… Но разве это повод, причина сидеть ему надо мной неотлучно, подавая и то, и другое, таская на руках? Он пацан тринадцатилетний. Ему надо футболить с приятелями, бегать за девчонками… Хорошо, хоть теперь навещает через день да каждый день…
    Материнская любовь? О чем вы? Она нематериальна, а значит, существование ее недоказуемо, как и существование Высших сил. А все нематериальное в наше время ценится мало, почти стремится к нулю. Материнская любовь девальвирована у нас еще больше, чем наш «деревянный» рубль…
А родители старенькие – невмоготу им уже таскаться со мной. Не они меня бросили – сама я выпросилась в богадельню.
    Курю, выпиваю… Соседка по палате, бабулька – божий одуванчик, Зинаида Ильинична зачастую смотрит на меня искоса, с осуждением. А что же мне делать, если, кроме сигарет, нечем мне хоть немного разогнать тоску? Хорошо – заведующая разрешает их покупать мне, хоть и постоянно читает нотации, нравоучения на сей счет. Алкоголь мне проносят исподтишка, можно сказать, контрабандой. Муж Олег зачастую уходил в запои – и меня приучил постепенно к «огненной воде» и прочей бормотухе. Алкоголь помогает немного, ненадолго снять боли в шее, ломоту в костях. Каждый ли понимает, что такое боль, которая практически не утихает, а по ночам беспокоит еще больше, чем днем?
    И еще этот Егор… Как тень отца Гамлета. Был у моего мужа Олега такой приятель. Часто приходил к нам в гости, они вместе пили. Не просто пили, «бухали». Однажды, спьяну, муж приревновал меня к этому Егору и тут же пальнул в гостя из охотничьего ружья. Убил наповал. За что и угодил в тюрьму. А Егор именно теперь меня и «достает». Раньше не так уж донимал, а теперь во сне является. С бледным лицом, с выпученными глазами, раненый в грудь пулей «экстра», какой лося бьют.
    От призрака Егора ночами спасают звонки «зеков». Ворье, уголовники звонят мне с «зоны», чтобы в трубке услышать женский голос, говорящий им всякие непристойности. Голодные они там все по-мужски. Секс по телефону им подавай.
    Я уж шепотом, еле слышно с ними балабоню, - все равно, бабушка жалуется, потом персонал меня ругает. Где им все это понять. Белые и пушистые они все. В отличие от меня.
   Фельдшерица Вера Петровна прописала мне снотворного – от ночных бдений и кошмаров. Спать – сплю от этих таблеток, а Егор продолжает являться. Бледный, страшный. Стонет, руки костлявые тянет ко мне. И кроме Егора призрачного, никому я не нужна.
Костян еще этот, как его, Бессмертных? Ха, пустомеля! Ой, что-то догадываюсь я, откуда этот воздыхатель, «о каком сказки сказывают», мне дозвонился! Из дурдома, конечно. Блин, только этого мне и не хватало!
    А, гори оно все огнем! Так бы и швырнула проклинаемый бабой Зиной, многострадальный мой телефон об стену – да последний он у меня.
    Так думала Мария Квасцова, едва тащась на инвалидной коляске из уборной в палату стационара. Около туалета она обычно курила, от чего нервы ее успокаивались, мысли делались яснее и упорядоченней.
     В телефонной гарнитуре сахаристым своим, мужественным голосом пел, не слышимый так никому, кроме Маши, величайший из русских бардов:
            «Ах, как нам хочется, как всем нам хочется
            Не умереть, а именно уснуть!»
     Да-да, поймала себя на мысли Маша, прав Владимир Семенович. Именно уснуть. И – умереть. Не заметив во сне перехода из одного состояния в другое. Уйти от всех проблем и болезней. Взлетит душа освобожденная в беспечальный мир.
    О, а вот и средство достижения этой спасительной цели! Таблетки снотворного. Мне в любом случае прописано принимать по одной на ночь. Ха! А я не одну приму, и не две, и не три… И все огнем гори! Вот так-то!..
    А телефон сегодня поставлю на беззвучный режим. Пусть звонят «полосатики». Пусть думают, что я просто сплю – не переживают. И баба Зина сегодня отдохнет, выспится. Капитально она теперь от меня отдохнет. А потом мало ли, кого к ней в палату поместят? Может, такую, что по ночам по всему стационару скакать начнет с воплями…
    Перебравшись из коляски на кровать (дежурный подвиг, предположительно, последний) и проглотив разом семь таблеток снотворного (больше не пошло, едва не вырвало от горечи), Маша забралась под одеяло с головой. Сейчас все начнется. Сначала кончится, а затем начнется заново…
* * *
    Глубокой ночью Кощея разбудил громкий скрип. Так скрипит, открываясь, старая калитка на немазаных, заржавленных петлях. Кощей поднял голову от подушки и увидел, что отражающая поверхность колдовского зеркала, которое он оставил на деревянном столике подле кровати, сызнова засияла таинственным светом. Причиной неприятного звука же было то, что в этот раз с Кощеем пыталась связаться не боярышня из грядущего, а родная тетка Кикимора. Вид у нее был такой вздрюченный, будто где пожар, и спасения нет.
    К слову молвить, аура вокруг Кикиморы, невидимая въявь, но заметная в зеркале, переливалась из желтого в темно-зеленый цвет.
    - Что тебе не спится? – недовольно пророкотал Кощей. – Такой мне сон снился – будто ем пирог со щучьим боком, только из печи… А ты – будить!..
    - С Машей не беседовал нынче? – вопросила тетка хмуро, таким манером, каким непослушного сорванца вопрошают: «Часослов сегодня читал?»
   - Она меня вызывала, когда я домой шел, - толковал Кощей, будто в извинение. – Погутарилиттималость. На разных языках мы молвим с ней, общего не сыщем. Не ведаю я, как далее с ней быть.
   - Вызови ее сейчас же, - приказала ему Кикимора. – Если не станет говорить, так погляди хоть, что у ней деется. Чует мое сердце беду неминучую.
    - У меня сей час мысли путаются, спать охота, - отпирался Кощей.
   - Ты, племяш, не рассуждай-ка. Пока то да се, так и беду пробазаришь. Попомни того бледного, что весь день за Машиными плечами маячил.
   - Добро, тетенька, - Кощей усиленно продирал заспанные свои глаза. – Этого детинушку, конечно, без пригляду оставлять негоже.
    Все еще зевая, Кощей попросил волшебный артефакт показать «Марию дочь Николаеву из двадцать первого века».
    Зеркало не отозвалось и оставалось затемненным.
- Что такое? – растерялся, было, Кощей, подумал и сообразил, - а! Волшебное слово. Пожалуйста!
   Стекло засветилось.
   Слова Кикиморы оправдались. В темной палате Маша смирно лежала под одеялом, сжавшись в комочек, а над ней возвышался слабо фиолетово  мерцавший призрак и тянул к девушке свои тонкие, длинные, синюшные ручонки, с кривыми пальцами.
    - Иди ко мне, Мария! – противно подвывал этот инфернальный засланец. – Иди сюда!
   Кощей поглядел сквозь одеяло – владел он и подобной премудростью, - и узрел, что Маша тоже бледная, с синевой,и слюна капает из расслабленного рта, и аура ее из живой – аквамариновой переходит в мертвую – фиолетовую.
   Умирающая Маша, при этом, глядела на собственную Смерть в облике мужчины во все глаза и еще переговаривалась с нею. То бишь, с ним.
    - Егор, - вопрошала она, - ты меня любишь?
    - Люблю, - сипел Смерть-Егор столь отвратительно, что у Кощея заныл зуб. – Иди ко мне, Мария! Что тебе вековечная мирская суета? А я избавлю тебя от болей, страданий, душевных метаний…
    Все это происходило не в осязаемом мире белковых живых тел, а, разумеется, в астральном пространстве.  В дальнейшем несведущий читатель, несомненно, узнает больше об этом измерении. Пока же, дабы не тратить лишних слов в такой динамичный момент сюжета, скажу только то, что Кощей, много раз и до этого в своей жизни сознательно выходивший в астрал, немедленно покинул собственную телесную оболочку, оставшуюся сидеть в замке, перед зеркальцем, и, сделавшись неосязаемым, тут же оказался там, между Машей и ее зловещим соблазнителем.
    Призрачный Кощей загородил собой Машу и, широко расставив руки, пристально воззрился на Егора.
    - Что тебе потребно от боярышни, Смерть? – спросил Кощей презрительно.
   - Это не мне от нее, - Смерть-Егор уже не то, что сипел, а шипел, совсем по-змеиному, - это ей от меня что-то понадобилось. Правду молвить, она хочет ко мне, потому, как жить здесь ей опостылело. И я пришел за ней.
    - Оставь нас в покое, Константин, пожалуйста, - послышался тихий и учтивый голос Маши, - мы  без тебя разберемся. Я действительно, сама к нему хочу.
   - К нему? – Кощей криво улыбнулся, - а может, к ней? Сдается мне, вовсе не ведаешь ты, кто стоит пред тобою. Это – твоя Смерть!
    Конечно, Маша и без него это знала.
    - Ну и что? – произнесла она таким тоном, будто Кощей ей предельно надоел и только  мешает. – Значит, моя Смерть выглядит вот так. Вполне приемлемо, даже привлекательно…
    - Иди ко мне, любимая!.. – продолжал (или продолжала) изнывать тем временем Смерть-Егор.
    Как ей и втолковать, скаженной, подумал Кощей, что Смерть для пущего прельщения надела на себя приятную Маше личину? Ведь когда настает пора человеку умирать, когда земной срок его выходит, и его призывают в иные миры, тогда является за ним либо ангел с крылами, либо бес, и ведет человека за собой, либо к блаженству, либо на муки. А вот к таким, пытающимся обмануть естество, самим оборвать собственную жизнь, приходит она – Костлявая, и вместо Рая или Ада, кладет их в гроб, сиречь, деревянный ящик, и лежат их хладные кости в этом ящике, пока он не истлеет, а потом их съедают черви и гады ползучие, перерабатывают на удобрения, и вырастает на этих жалких останках трава-мурава… это по-человечески, или как?
    Эх, долго все это толковать, не уразумеет она. Попросту, не успеет. Что же сделать-то?
    - А за мной ты когда придешь? – спросил вдруг у Смерти Кощей. –И какую личину примеришь?
    Вместе с вопросом он замахнулся мечом и изо всей мочушкидребезнул призрачного Егора по затылку. Нет, не разрубил и не размозжил, конечно. Но Смерть, громко зарычав по-звериному, повернулась к нему и вмиг утратила черты Егора. Мерзкий скелет, поскрипывая деревянно, двигался к Кощею, расставив в стороны костлявые руки без кожи и мышц, на пальцах их росли стальные когти. Голый череп разевал вонючую пасть и клацал крупными, сильно погнившими зубами.
    - Не пугай, - произнес Кощей спокойно, - ибо пуганый я. Сама ведаешь, что не взять тебе меня. А ты, Мария, погляди, к чему ты истинно стремишься, чего твоя душенька взалкала. Хочешь ли чтоб тебя сей добрый молодец приголубил?
    Оборвав на самой резкой ноте свой рык, Смерть снова повернулась к Маше, на ходу опять становясь Егором, и умильно улыбнулась страдалице. Но Маша смотрела на лже-воздыхателя уже по иному. Ужас засветился в зеленых ее глазах, ужас и желание немедленно проснуться.
    Но Смерть неумолимо надвигалась  на страдалицу. И Кощей уже понимал, что сколько бы он ни бил, ни рубил Костлявую, убрать  он ее не сподобится, лишь немного оттянет тот миг, когда когтистые холодные пальцы вцепятся в Машино горло и утащат ее на корм ползучим гадам.
   - Просто промолви ей, что ты не хочешь, - посоветовал Кощей. – Да погромче, чтоб проняло ее. Может, не поздно еще.
   - Нет! Нет! Я не хочу! – крикнула Маша, что было сил. И сейчас же все замелькало, завертелось перед ее взором. А затем погасло и пропало.
    Дальше Маша ощутила враз тепло, холод и легкую боль. Тепло было той нижней половине туловища, которая была под одеялом. Холодно – верхней, с которой одеяло стянули. Медсестра, дежурившая в ночь, шлепала Машу ладонями по щекам, приговаривая:
    - А ну-ка, открывай глаза! Дыши, дыши! Давай, дыши, говорю! Ишь, чего придумала!..
   Но Маша не могла вздохнуть даже разу. Похоже, от большой дозы снотворного организм ее позабыл как это – дышать. И сказать об этом, пожаловаться, она тоже не могла, ибо, чтобы выдохнуть хоть одно слово, потребно вдохнуть.
    - Ты все-таки придешь ко мне, любимая! – снова зашипел чей-то голос в Машиных ушах.
   Ее охватила паника. Но в этот миг ее клюнуло в левую руку, что-то потекло-побежало по этой руке вверх, к плечу… и Маша первый раз тяжело и хрипло вдохнула. И открыла глаза. Рядом с ночной медсестрой перед ее кроватью стояла бабушка Зина.
    - Слава Богу! – произнесла старушка. – С возвращением, Машенька.
* * *
    За всем этим Кощей наблюдал уже у себя дома, в волшебное зеркало. Он видел, как баба Зина подбежала к Маше, закричавшей во сне, как обнаружила, что она без дыхания, как вызвала медсестру. Дальше они вытаскивали ее из морока, кололи лекарство, промывали желудок…
    Поняв, что все страшное миновало, он «прозвонился» тетке.
   - Вот, - сказал Кикиморе Кощей устало. – Сама теперича видишь – не токмо о себе пекусь. Опять посрамил Костлявую.
   - Ай, молодец! – похвалила Кикимора. - Горжусь тобою. Глядишь, и счастье твое – не за горами.
  Кощей погасил зеркало, зевнул и забрался под одеяло. Верный Шмат-Разум уже давно похрапывал, зависая где-то под потолком.
    В этот раз Кощей увидел себя во сне в обличье таракана, живущего за теплой печкой.

Глава пятая

    Рабочий день никак не кончался, а Ивану хотелось уже поскорее дождаться того момента, когда можно будет позвонить Маше. Домой он ехал весь в предвкушении знакомства, обедал как-то торопливо. Почему ему так не терпелось – этого Иван и сам не смог бы внятно объяснить, если бы его спросили. Он решил ничего не рассказывать маме про Машу – и такое решение было абсолютно обратным его же собственному поведению при двух его предыдущих знакомствах. О своих девушках – сначала о Насте, а затем и об Алисе – Иван готов был рассказывать просто направо и налево. Вероятно, тогда его переполняла гордость от ощущения того, что и у него теперь есть подружка, а значит – он как все. И вот, после потери Алисы, он решил, что делает глупости, из-за чего и страдает. Впредь надо меняться.
    Мобильник коротко звякнул у него в кармане – пришла СМСка. Она была с нового номера и гласила следующее:
   «Здравствуйте! Очень хочу познакомиться с Вами. Ксения».
    Что за петрушка?
   Ах, да! Это Алиса. Это он сам еще в период бешеной страсти обмолвился ей, что из всех женских имен ему, Ивану, больше всего почему-то нравится имя Ксения… Нет, не так. Не просто нравится, а кажется наиболее сексуальным, что ли…
   А просто нравится ему имя – Мария…
   Потому, что веет от имени Маши каким-то теплом, светом и нежностью…
   - Ванечка! Я к тете Гале ушла, - сообщила из прихожей Евдокия Петровна, и сразу за нею хлопнула входная дверь.
    Настал тот самый удобный момент, когда можно позвонить Маше, наладить общение, а потом никому об этом не рассказывать.
    Заметно волнуясь, Иван набрал номер. Чуть не три минуты ждал, слушал идущие длинные сигналы. На том конце никто не брал трубку. Иван нажал «отбой». Еще не успел донести мобильник до кармана, как зазвучала мелодия вызова – это звонил ему Гоша Лапников.
    - Привет, Иван Матвеевич. Я помешал тебе?
    - Здравствуй, Игорь Николаевич. Не то, чтобы помешал…
    - Ты, наверно, обедаешь?
   -  Я уже пообедал.
   - Ну, хорошо. А я просто хотел тебе рассказать, что я в «Динамо» перевел Месси иКриштиануРоналду. Теперь у меня «Динамо»  вообще четко играет…
   - Нормально. Но я бы на твоем месте только покупал бы, причем, доступных по бюджету игроков…
    Они болтали об этом практически каждый день – о нюансах компьютерной игры в футбольный менеджер. Конечно, пустяк – и этот разговор, и сама игра. Но у любого человека существует психологическая потребность общаться. Гоша понимал это и изо всех сил старался найти общие темы для разговора с Иваном.
    Разговор все продолжался, и тут в трубке у Ивана раздались три коротких гудка – входящий вызов на режиме ожидания. Самое интересное было то, что это звонила Маша.
   А Гоша все рассказывает и рассказывает о том, как в виртуальном полуфинале Кубка России в его «Динамо» удалили вратаря…
   - Игорь Николаевич, извини, мне тут кто-то звонит.
   Иван закончил разговор и переключился на Машу.
   - Привет, Маша, - сказал он, немного волнуясь отчего-то.
    Ее голос был каким-то глуховатым, будто шел из бочки.
   - Алло. Кто это меня беспокоит?
   Иван представился, и Маша не стала расспрашивать его в том духе, что мол, зачем он звонит, что ему надо, а спросила напрямую:
   - Привет, Иван. Ты где сидишь?
   - В смысле?.. – Иван несколько смешался.
  - В шекснинской «зоне» или еще где?
    А! Вон оно что! – словно стукнуло в голову Ивана. Совсем и запамятовал об этой ерунде.
   - Понимаешь, я не «зэк», - сказал он просто. – Обычный парень. Инвалид, кстати, как и ты.
   - Из дурдома?
   - Почему у тебя обязательно – из тюрьмы или из дурдома? – нахмурился Иван. -  Я живу в самом обычном доме. И работаю в том самом учреждении, где ты сейчас проходишь реабилитацию. Просто я… (Иван сделал паузу в несколько мгновений и продолжил) – узнал о твоем существовании и решил с тобой познакомиться.
    Первоначально он чуть не сказал: «узнал о твоей попытке суицида»,  но вовремя осекся. Напоминать самоубийце о его проблеме надо с очень большой осторожностью.
   - Аа, ну, - сказала Маша как-то равнодушно, (и такое равнодушие было легко понять, ведь ей звонили и знакомились довольно часто), - и тут же неожиданно спросила. – Ты куришь?
   - Я… бросил. – растерялся, но быстро нашелся Иван. – Хватил, понимаешь, как-то сигаретину в четыре раза крепче, чем курил обычно, отравился – и бросил.
    На самом деле все было практически так, но курил ли Иван – это было бы, пожалуй, преувеличением. Так, побаловался несколько раз. Из хулиганских побуждений.
   - А я курю, - призналась непосредственная Маша, - самой неприятно, а все никак не могу от курева отделаться. Сейчас сижу в коляске около крыльца и курю.
   - Я это, скажем так, слышу, - улыбнулся Иван, - ты говоришь и между словами выдыхаешь затяжки…
   - Вот я какая – плохая… - Маша была, похоже, смущена.
   - Да почему же плохая-то? Из-за сигарет, что ли? – рассмеялся Иван. – По мне, так кури, сколько хочешь – не осуждаю.
    - Странно. Почти все осуждают…
   - Почти все вино пьют, - произнес Иван издалека и глубокомысленно. – По праздникам, разумеется, но вообще, был бы только повод. От алкоголя человек может утрачивать собственный человеческий облик. А от курения – нет. При этом, умеренное потребление алкоголя – спроси! – никто ведь осуждать не будет. А вот умеренное курение (особенно если курит женщина!) – так и норовят осудить, позлословить, пошептаться за ее спиной, выставляя ее как… скажем, легко доступную девушку…
   Иванова тирада была прервана Машей еще более непосредственно.
   - А я и выпиваю. И допьяна, бывает, напиваюсь…
   - Это вот нехорошо. За это ругать тебя буду, - произнес Иван не сердито, а словно, шутя.
   - А мне твой голос нравится, - молвила Маша. – Мягкий такой, успокаивающий. Приятный.
- Спасибо, - Иван был немного смущен.
  - Можно, я тебе еще позвоню? – спросила Маша. – Например, вечером, перед сном? Поговорю с тобой, успокоюсь и усну хорошо. А не то, мне по ночам привидения являются…
    - Привидения? От них может помочь молитва. Маша, ты верующая?
    - Дааа, - усмехнулась на это Маша. – Молитвы читаю утром, днем и вечером, и все вокруг святой водичкой кроплю…
    - Смеешься. Значит, неверующая, - сделал вывод Иван. – Ну и зря. Привидения, в сущности – нечистая сила. А от нее может помочь только Бог, искренняя, твердая вера.
   - Ой, перестань, - произнесла Маша таким тоном, что стало ясно – тема веры ей неинтересна и скучна. – Можно подумать, ты у нас набожный.
   - Я верующий, - сказал Иван веско, - и вера в Бога поддерживает меня. Например, именно она не позволяет мне даже думать о суициде…
   - Ты насквозь меня видишь? – удивилась Маша, и Иван немедленно прикусил язык – кажется, сболтнул лишнее.
   - У тебя тоже голос приятный. Мне нравится, - тут же поспешил он перевести разговор на другую тему.
  - Спасибо. Ничего в нем особенного нет, - поскромничала Маша.
  - Ты когда опять в стационар вернешься? – спросил ее Иван.
  - Не знаю. Недельку-то тут погощу. А тебе что?
   - Хотелось бы на тебя посмотреть. А тебе, наверно, фото мне прислать, дороговато будет…
   - Почему? – улыбнулась Маша. – Сейчас пришлю, лови.
   Машино обещание обрадовало Ивана. У него даже что-то защекотало в животе. Иван тепло, но несколько торопливо попрощался с новой знакомой, нажал клавишу сброса разговора на телефоне и принялся ждать ММСки. Лежал на кровати, повернувшись на левый бок, и глядел на темный экран мобильника.
    И уже спустя минуту телефон промурлыкал нежнейшим женским голоском:
   «Это я – твоя СМСка пришла. Прочитай меня поскорее!»
Такой рингтон был одинаковым для всех форматов сообщений. Иван нетерпеливо схватил аппарат, но увидел, что пришло не фото от Маши, а  текст от Гоши.
   «Иван Матвеевич! – гласил текст. – Ты это у Алеши научился – трубку бросать посреди разговора, и потом не брать ее до завтра?»
    Опять он обиделся на меня из-за ерунды, смекнул Иван, или просто кто-то другой его обидел, и он изливает желчь на меня.
    Упоминание нынешнего Алисиного парня, однако, задело Ивана.
    «Игорь Николаевич, я очень занят», - настрочил, тем не менее, ответ.
   «Да ладно, - тут же выдал Гоша новый залп желчи. – Целыми днями фигней страдаешь с умным видом».
    Точно, злится на что-то, понял Иван, но дискутировать с нервным приятелем не стал, промолчал.
     «Это я, твоя СМСка пришла…»
    Ну-ка, ну-ка!..
   «Иванушка, давай помиримся, а? Я СОСКУЧИЛАСЬ!»
   Опять не Маша. Алиса.
  А вот, не до нее сейчас, и шабаш!
  Долгожданное фото от Маши пришло Ивану только ближе к вечеру. Большие зеленые глаза взглянули на него с экрана.
    Красивая.
    Некоторое время Иван пристально рассматривал фото, потом набрал Маше всего два слова: «Ты красивая!»
   «Спасибо, - пришел сейчас же ответ. – Перезвони».
   Быстро огляделся по сторонам, сходил в соседнюю комнату, заглянул в прихожую, в кухню – родителей нет дома. Наверно, в огороде они. Это кстати.
    Перезвонил.
   - Привет, - вновь раздался в трубке мягкий Машин голос. – Правда, что ли, я тебе понравилась?
    - Правда.
   - А что во мне такого – красивого?
   - Например, глаза. Мне нравятся зеленые глаза.
   - Гм… спасибо… А я тебе знаешь, зачем звоню? Ты давай там, знакомь меня и со своими друзьями, а не то мне тут скучно.
   - Понимаешь, Маша, у меня друзей-то мало. Имею в виду парней. Два-три человека всего.
   - Ты думаешь, это мало? Друзей, вообще-то, много не бывает. Ну, хоть с ними меня познакомь. Будем все вместе общаться.
   - Ладно, - пообещал Иван.
   Едва он положил трубку, в комнату вошла мама.
   - Все лежишь? – спросила она. – Все тоскуешь по своей Алиске? А есть ли смысл? Ведь она, все равно, не вернется. Не тоскуй. Я хотела тебе рассказать, да все забываю. В прошлое воскресенье в церкви я видела вашу Полину Иннокентьевну. Она сопровождала на службу какую-то девушку, сидевшую в инвалидной коляске. Очень симпатичную, светленькую такую. Ты не знаешь, в вашем стационаре девушка-колясочница не живет?
   -  Мама, - молвил Иван утомленно, - я ведь не раз говорил тебе, что после Алисы мне никто уже не нужен…
   - При чем здесь «после Алисы»?! – воскликнула Евдокия Петровна. – Интересно ты рассуждаешь… По-твоему выходит, если общаешься с девушкой, так сразу надо обниматься-целоваться?
   - Ну, я не такой… - пожал плечами Ваня.
   - Я-то имела в виду, что вы могли бы с этой девушкой просто дружить, перезваниваться. Глядишь, и тебе стало бы повеселее. Кроме того, может быть, ей не помешала бы твоя психологическая поддержка.
    Что-то шевельнулось у Ивана внутри. С его языка  готовы были сорваться слова, что он уже знает про эту девушку, более того – только что познакомился с нею. Но он сжал правую руку в кулак за спиной и приказал себе держать язык за зубами. Конечно, такой недостаток, как болтливость, был очень свойственен Ивану Кощееву, но ведь совсем недавно он твердо решил бороться с этим пороком. Довольно он уже настрадался от собственной глупости.
   Немного улыбаясь и глядя в сторону, он ответил Евдокии Петровне следующее:
   - Хорошо, мама, я попробую разузнать на работе про эту девушку.
* * *
    Кощей снова смотрел на Машу в волшебное зеркальце – что-то соскучился. Не желая беспокоить ее понапрасну, он приказал артефакту только показать ему боярышню, а не вызывать ее.
    - …А мне твой голос нравится, - говорила кому-то Маша в мобильник. – Мягкий такой, успокаивающий. Приятный.
   - Спасибо, - донеслось из трубки, и Кощей увидел ее собеседника – блаженно развалившегося на своей кровати Иванушку.
    - Гм! – нахмурился Кощей, - Сдается мне, эта боярышня всем добрым молодцам одну и ту же присказку бает.
    - Ну и что же? – прошелестел витавший тут же, рядом с ним Шмат-Разум. – Она просто ладит молвить человеку что-то приятное для него.
    - Гм-гм, - Кощей покачивал головой, явно разочарованный. – Так или иначе, а все это потребно обмозговать. Оставайся домовничать, я кой-какие дела управлю и поутру вернусь.
    Встав на четвереньки, Кощей крепко стукнул лбом о каменный пол и сейчас же превратился в крупного ворона. Вспорхнул на стол, деловито огляделся кругом. Сделал три прыжка на лапах, взлетел, описал круг под потолком, разминая крылья, и стремглав вылетел в окно.

Глава шестая

   Если бы высшие силы дали человеку крылья на несколько часов или суток, позволив ему научиться летать, но затем отняли бы их у него навсегда, этот человек либо сошел бы с ума, либо покончил бы с собой. Потому, что ничто не сравнится на Земле с чувством полета.
   Никакие технические ухищрения никогда не дадут вам этого чувства во всей его полноте. Ибо живые крылья являются частью тебя. На живых крыльях ты летишь, как дышишь, летишь, чувствуя упругость воздуха вокруг себя, остроту его нисходящих, прямых и восходящих потоков, чувствуешь всеобъемлющую, практически безграничную волю – единственной преградой тебе является лишь встречный ветер.
    Кроме всего означенного, Кощей в образе ворона чувствовал еще легкость. Свершив превращение, он в единый миг сделался примерно в 140 раз легче своего обычного веса. Это уже было сравнимо с тем, что ощущала всякий раз его душа, покидая тело. И, как беззаботный птенец, он кувыркался в тугих и прохладных волнах сентябрьского воздуха, в закатных солнечных лучах. Всякий раз, лишь вкусив это опьянение полетом и довольно отрезвев от него, Кощей устремлялся по насущным делам.
    Как свистящая черная стрела, за каких-то полтора часа достиг Кощей земли Московской, разыскал царский терем и пристроился на широком окне в горницу.
    А там царь Алексей Михайлович – коренастый голубоглазый седобородый старец –мерил горницу большими шагами и хмурил сивые брови. Перед ним на лавке сидели два его сына: Федор и Иван, а третий – еще малолетний Петр – сидел прямо на полу, скрутив долговязые и худые свои ноги калачом, и сосредоточенно выстругивал ножом из чурбачка кораблик.
    - Плохи дела, сынки, - жаловался царь царевичам. – Неспокойно ныне уж больно на Руси. Лях в Украине, судя по всему, насмерть стоять будет, занятого отдавать никак не хочет. С севера швед наседает, нас на Балтику не пущает. А я старею, сынки. Нет в плечах былой могутности, в голове – прежней ясности. И решился я просить вас о помощи…
    - Не тужи, батюшка, - сверкнул круглыми очами навыкат меньшой царевич Петр. – Я настрою военных кораблей, шведа в пух и прах разобью!
    Алексей Михайлович глянул на Петра снисходительно и продолжал свою речь.
    - Старость – не радость, дети мои, и чувствую я недалече от себя смерть неминучую. Но в мире дольнем полным полно всякоразных чудес. Стало мне ведомо, что есть где-то на Земле золотые яблоки молодильные. Да уж не у султана ли османского?  У него, сказывают, среди добра разгромленной Византии чего только не водится… И вот, сынки, спрашиваю я: кто из вас насмелится съездить к султану и попросить у него молодильное яблочко для меня? Тогда, может статься, успею я разбить и ляхов, и шведов, и оставить вам в наследство цветущее Русское царство…
    Алексей Михайлович умолк, вопросительно глянув на царевичей.
    - Ляха тоже разобьем, - пообещал Петр и понарошку бабахнул в отца из только что собственноручно вырезанной игрушечной корабельной пушки.
   - Все на Земле совершается Божьим промыслом, - глубокомысленно заметил средний царевич Иван, - нельзя помолодеть без Божия на то согласия. Грех на тебе будет, батюшка.
   Федор молчал. Взор царя остановился на нем. Старшего царевича все еще мучила его ссора с княжной Василисой. Заминка продлилась несколько бесконечных минут. В конце концов, Федор стащил с головы своей парчовую шапку, отороченную белкой, скомкал ее и швырнул об пол со словами:
    - А где наша не пропадала? Съезжу я, батюшка, к османам, поспрошаю султана про те яблочки.
    «Ай, молодец, Федька! – подумал в этот миг Кощей-ворон на царском подоконнике. – Знать, пожалованная ему победа в битве со мной много духу парню придала».
    Обрадованный Алексей Михайлович благословил старшего сына в путь-дорогу. Кощей следил за тем, как Федор сбирался в путь, то летая над ним, то сидя где-нибудь поблизости.
   -  Что, черный ворон, надо мною кружишь? – спрашивал его Федор сурово. – Аль смерть мою чуешь?
    Все равно, боится Федька. Храбрится, а боится, - смекнул Кощей.
   Он видел, как Федор-царевич, сообразно недюжему своему здоровью, надел латы полегче, взял меч поменьше, сел на коня, что посмирнее, сказать правду – на старого мерина-водовоза – и, перекрестившись, тронулся в дальнюю дорогу.
     Тогда сызнова грянулся Кощей оземь, обернулся серым волком и в несколько гигантских прыжков растворился в лесной чащобе.
     Ей-ей, други, а и волком быть по-своему хорошо! Особенно, если превращаетесь в него из человека. Вы чувствуете свободу, основанную на тех возможностях, каковые дают преимущество дикой твари над человеком. Ваши глаза видят острее, уши слышат больше, ваш нос чует другое. Вас ведут инстинкты, которые в диком мире не считаются низменными, их не надо приструнять. А после тысяч прожитых лет, превращаясь в зверя, чувствовал Кощей особую легкость и гибкость, и подвижность, неведомую, недоступную человеку на возрасте. Голод, кстати, звери чувствуют тоже особый, неподобный человечьему. И изловив зайца, Кощей пожирал его мясо, облитое остро пахнущей, дымящейся кровью с особенным наслаждением, непонятным для человека, далеким от того, с каким кушал он жареную зайчатину дома, в компании Шмата-Разума.
    Но все это имеет настоящую ценность и смак лишь в том случае, если вы уверены, что можете, когда только захотите, вернуть себе прежний человечий облик. А представьте себе, что вас заколдовали, обратив в волка навсегда, и вы обречены на такую вот дикую жизнь, при этом, осознаете себя прежнего и никогда более не сможете вернуть потерянного…
    Пил новоявленный серый волк студеную воду из ключа, выбравшись на опушку леса, пил большими глотками, и была простая  вода для него слаще меда, вкуснее тончайшего романского вина, и согревала его студеная вода изнутри, наполняя жизнью и здравием, как живая вода.
    И во все времена прибавляла вода Кощею сил, наполняла его жизнью. Видно, есть в водной стихии что-то такое, понятное ему одному.
    Все еще поглощенный утолением жажды, заслышал Кощей где-то неподалеку, за деревьями громкий звериный рык, испуганное ржание коня, звон клинка и те возгласы, с какими воин обычно кладет удары мечом. Прыгнув в ту сторону, откуда слышались звуки, Кощей увидел снова Федора-царевича. Нарвался добрый молодец на шестерых волков. Они теснили его, прижимая к заповедному дубу, ржал перепуганный водовоз-мерин, которого волки кусали за ноги, а Федор старался отбиться мечом. Вот уже повалилась кляча, и один из волков вцепился ей в горло, но и сам был убит тяжелым ударом палаша по черепу. И еще три волка грозили царевичу гибелью.
    И тут на полянку ураганом ворвался еще один огромный волк, рыча и завывая, раздавал собратьям страшные удары. И попятились собратья, и скрылись, поджав хвосты.
   Бледный, безлошадный и вспотевший Федор смотрел на этого нового врага прямо, в упор. Поднял меч, готовый опять драться.
   Но волк не думал нападать на него. Открыв пасть,  заговорил он с витязем хриплым голосом:
   - Здравствуй, царский сын. Куда путь держишь?
    Федор-царевич сперва растерялся – впервой ему было видеть зверя, говорящего русским языком. И то сказать, неведомо – не от нечистого ли у серого волка такая способность? Можно ли ему рассказывать о своих делах да помыслах?
    - Да не бойся ты меня! – ощерился волк в подобии улыбки. – Уж не думаешь ли, что я прогнал этих серых разбойников, чтобы самому твоим мясцом поживиться? Не съем я тебя, а коли покучишься мне о своих бедах, авось, и на ум тебя наведу.
    Федор подумал о том, что полна чудесами матушка-Русь, да и решился открыться лесному зверю. Поведал он волку, что едет к османскому султану, в Константинополь, сиречь Царьград, за молодильными яблоками для батюшки-царя.
    - Еду я путем-дорогою, - баял Федор. – Подъехал к белому камню-алатырю на развилке из трех дорог. А на нем написано: «Прямо поедешь – коня спасешь, себя потеряешь. Направо поедешь – себя спасешь, коня потеряешь. Налево поедешь – женатый будешь». Решил я, что себя терять мне не ко времени, а жениться мне не к месту – не того ищу. А поехал по той дороге, где себя спасти, коня потерять…
   Серый волк снова ощерил блестящие клыки, как булатные кинжалы.
   - И что же? Себя ты спас, а коня потерял. Все по-писаному. Токмо ни до Царьграда ты не добрался, ни яблочка золотого не добыл.
   - Не добрался, - подтвердил царевич. – И не добыл.
   - А почему?
   Федор молчал, разглядывая траву-мураву у своих сапог.
   - А потому, что ехать тебе, Федор, потребно было не туда, где себя спасают, коня теряют, а и не туда, где женятся. По крайности, ехать следовало туда, где находится город Царьград…
   - Ах я, остолоп… - пробубнил Федор.
   - Погодь, - перебил его серый волк. – А с чего ты решил, что есть в Царьграде этакое диво – молодильные яблоки?
   - Ну… - размышлял Федор. – По слухам, в византийском царстве, ныне полоненном османами, каких только чудес не встречалось…
   - И в какой ты книжке это вычитал?
   - Да я как-то… это… не любитель книги читать, - Федор покраснел.
   - А вот, кабы любитель был, - басил волк внушительно, - тогда прочел бы ты, что молодильные яблоки водятся лишь в двух местах. Как во-первых – на греческом Олимпе, в саду Гесперид, и ехать туда надо на юг, через море. Во-вторых – у варягов, в Асгарде, у богини весны Идунн – это придется ехать к северу, тоже через море. Выбирай, царевич. Больше нигде молодильных яблочек не найдешь ты.
   - К варягам на север нельзя, - быстро сообразил Федор. – Там шведы рядом, а батюшка ныне с ними воюет. Поеду к грекам.
   - А варяжская богиня добра и нежна. Стоит только добраться до нее, и она сама тебе яблочками оделит. А на Олимпе те яблочки стережет змей огнедышащий о двенадцати головах – с тех пор, как прежний страж, великан Атлас в каменный утес оборотился. Сподручно ли тебе будет супротив дюжины змеиных голов мечом махаться?..
   Федор многозначительно крякнул.
   - Ну, вот, царевич. А ты войны испугался…
   - Впервой мне видеть такую всезнающую зверюгу… - Федор мрачно почесывал затылок. – Откуда тебе все это ведомо, серый волк? Аль звери в лесу книжки читают?
   - Можно подумать, говорящие звери тебе каждый день встречаются, - подмигнул желтым глазом волк. – А правду сказать, волшебные звери по всему свету бегают, всю его суть ведают… Значит, все-таки, к грекам поедешь?
   - К грекам, - кивнул Федор.
   - Добро, - рычал волк. – Но как же ты поедешь? Коня-то твоего… ага…
   Федор угрюмо молчал.
   - Да и куда бы ты на этакой кляче добрался? Подумай.
   Молчание. Федор махнул рукой и печально двинулся куда-то в лес.
   - А вот, кабы не убоялся ты лютых ворогов-шведов,кабы решился к варягам съездить – довез бы я туда тебя на своей лохматой спине.
   Еще пуще призадумался Федор и изрек, все еще в сумлении:
   - Сдается мне, серый волк, что ты – нечистая сила.
   - Ну и что?
   - А то, что православному христианину надлежит нечистой силы чураться и сторониться. Вот мой брат, Иван, так тот…
    -…Тот без Бога ни шагу, знаю. Кабы я твоему брату Ивану повстречался, он бы от меня бегом убежал, крестясь да молитвы творя. Иван Святой… Но скажи-ка мне, что ж не Иван вызвался родному батюшке послужить?
    - Он сказал, что помолодеть без Божия на то позволения – грех…
   - А ты, стало быть, на сей грех пошел? – прищурил волк большие желтые глаза. – Так не странно ли дивиться, что во грехе сила нечистая на помощь тебе прийти норовит? Что плохого, Федор Алексеевич, что я, серый волк, хочу твоим другом сделаться?
    Федор остолбенел.
   - Откуда ты, серый волк, зверина лесная, имя мое сведал?
   - А нам, нечистой силе многое ведомо, - рассмеялся серый волк. – Ну, решайся, царский сын. Примешь мою подмогу – прыгай мне на спину да поедем к варягам. Не примешь – поминай как звали…
    Федор помешкал еще чуток, посмотрел на волка. Волшебный зверь был заметно крупнее обыкновенного, даже покрупнее иного коня. Всем видом своим являл он какую-то необъяснимую, неистощимую силу. И Федор решился. Не весьма уклюжим прыжком взгромоздился он на волка и уселся у него на спине.
    - Теперь держись крепче за шерсть мою возле ушей, - велел серый волк и так рванул с места – только ветер засвистал.
   - Стой! – почти тут же крикнул Федор, - я шапку обронил.
   - Пока ты это говорил, я уж двести верст промахнул, - отвечал ему волк. – Так что без шапки пока походишь.
    Они мчались вперед и вперед весь день, и остановились только к вечеру у самого синего моря, на берегу.
   - До шведов добежали. Как хочешь, а мне потребно передохнуть маленько, - молвил серый волк, - Расположимся тут, под деревом, да поспим.
   - Одурел ты, что ли? – воскликнул Федор, серчая. – Здесь шведы вражьи рыскают, а ты спать собрался… Ах ты, пропасть, а  меня ведь и меч угораздило потерять!
    Откуда-то издалека донесся отзвук пушечного выстрела.
   - Загляни в глаза своему страху, - посоветовал волк. – Это пользительно.
   И, видя, что Федор развязывает дорожную суму, добавил:
   - Мне придется сбегать поохотиться. Твоя еда не шибко годна для меня; к тому же, мне надо гораздо больше.
   И убежал в ближний лес, а Федор остался на берегу совсем один и безоружный.
   Он расстелил кафтан на траве, улегся на нем и попробовал заснуть. Однако сон не шел к царевичу. Близость врагов и собственная безоружность его тревожили.
    - Эт-тво, это-тво, эт-тво! – послышался неподалеку зычный голос, выкрикивавший команды, и на берег вышли, маршируя, два десятка шведских солдат с ружьями на плечах. Командовал ими капрал с широкой саблей у пояса. Увидев лежащего человека, капрал гаркнул еще что-то, и воины разом остановились, замерев на месте. Командир внимательно рассматривал Федора, который тоже во все глаза  уставился на неприятелей. В конце концов, офицер ткнул в путника пальцем и коротко спросил:
   - Рюс?
   - Да, русский я, - подтвердил Федор обреченно.
   Швед понимающе кивнул и спросил еще:
   - Что ты, рюс, делайт в наш тыл?
  - Путешествую, - молвил Федор и не соврал.
  - Зольдат? – спросил капрал сурово.
  - Нет, не солдат. Царевич я, - тут, к слову, Федор благословил свою рассеянность. Потеря меча, точнее сказать, полная безоружность Федора должна была подействовать на ворогов умиротворяюще.
   - Тсар… евитц… - бормотал капрал, раздумывая. – А-а! Принц!
   - Да, да, - закивал Федор.
   Капрал сызнова ткнул в незадачливого путешественника пальцем.
   - Ты идти с мы. Там разбирайт.
   Ничего иного, кроме как подчиниться, Федору и не оставалось. Он побрел позади шведских солдат, припадая на свой посох.
* * *

   Поохотившись  и утолив голод, Кощей обрел человеческий облик, вытащил из кармана одежи волшебное зеркальце и пожелал увидеть Машу. И он увидел в осветившемся стекле, что Маша лежит на той самой кровати, где давеча прельщал ее Смерть-Егор, а рядом, в ногах у ней сидит молодой худощавый, белобрысый, голубоглазый парень и улыбается. Напротив Маши на другой кровати сидела какая-то маленькая старушка.
   - Так-так… - пробурчал Кощей. – Опять  ухажер! И на что она мне сдалась, если у нее на каждом шагу женихи?..
   Кощей видел, как пришел еще один парень – мускулистый, в какой-то зеленой одеже, испещренной серо-бурыми пятнами – усадил Машу в коляску и куда-то повез. По поводу этого, в зеленом, Кощею, однако, хватило сметки определить, что он – как раз один из тех специальных людей, которые  убогих и юродивых пестуют. Кощей не стал даже проверять, куда специальный человек Машу повлек. А белобрысый несколько больше заинтересовал его. Кощей упросил зеркальце продолжать показывать происходящее в палате, ничего, что  пока там не было Маши.
    - Что я вам скажу, Иван Матвеевич, - услышал Кощей голос маленькой старушки. – Я считаю, вы просто обязаны спасти Марию, отвадив ее, прежде всего, от выпивки и от курева. Вы обязаны сделать это уже хотя бы ради ее глаз. Вы обратили внимание, какие у нее прекрасные глаза?
   - Зинаида Ильинична, вы заблуждаетесь, - торопливо бубнил белобрысый (итак, его зовут Иваном Матвеевичем. Запомним, отметил сказочный злодей), - Между мной и Машей нет никакой романтики. У меня своя подружка есть, и там все серьезно, хотя у нас с ней сейчас сложный период…
   - Да перестаньте, - махнула рукой бабушка. – Неужто я не вижу, как вы на нее смотрите?
   - И все-таки, вы ошибаетесь, - упорствовал Иван.
  (Ну-ну, вот мы поглядим своими глазами, ошибается старушка, или нет, - подумал Кощей. – Говорить-то вы все горазды. И чаще всего запираться да отпираться. А слово высказанное есть ложно.)
- Как сами-то вы живете, Зинаида Ильинична? – спросил Иван старушку. Та принялась немедля нудить о том, что сын ее сильно выпивает, потому, что жена у него – ведьма; о том, как она, баба Зина, подкармливает остатками обедов и ужинов какого-то кота, приблудившегося к специальному дому, и хочет, чтобы тот кот поселился у ней в палате (гм… разве ж то палаты?! – усмехнулся Кощей), а заведующая, вредина, не разрешает ей завести животинку; о том, как немилосердно болят у бабы Зины все косточки… Кощей потерял интерес к сей беседе и попросил зеркальце посмотреть на Машу.
   А та сидела в своей тележке у какого-то окошечка, и рядом с ней были две ее подружки в зеленых халатиках. Все три барышни держали в перстах своих какие-то тонкие белые палочки, дымящиеся с одного конца, время от времени подносили их к губам (что за чепуха?  А! вкушают ароматы, - смекнул догадливый Кощей). Он вслушался в веселый щебет девушек.
   - Иван на тебя так глядит! – смеялась одна из Машиных подружек. – Чем-то это кончится?
   - Ничем, - твердо и уверенно ответила Маша. – Если я не захочу. А я не захочу.
   - Да? – приподняла бровь подружка. – Ну-ну…
   При этом Кощей увидел, как в Машиных зеленых очах что-то хитренько блеснуло.
   Он проследил, как Маша с помощью все того же специального богатыря вернулась восвояси. Иван все еще сидел в палате и выслушивал бесконечный поток бабулиных жалобных ябед. Кощею явствовало, что Иван уже сильно томится оным рассказом. Он согласно кивал бабе Зине, яко древний дзиньский божок на палочке, а глаза его смотрели уже куда-то внутрь себя.
   При виде вернувшейся Маши Зинаида Ильинична озарилась улыбкою.
   - А, Машенька! Выглядишь сегодня как солнышко…
   - Спасибо! – Маша в ответ тоже расплылась в улыбке.
   - Вы тут поболтайте, ребята, - молвила старушка, видя, что специальный  богатырь отправился работать, - а я схожу до Веры Петровны, попрошу поставить мне укол.
     Они остались наедине, и Кощей навострил уши.
     - Маша, извини за бестактность, - начал Иван. – У тебя ноги, что – совсем ничего не чувствуют?
    - Почти, - ответила она.
    - А вот, когда я прикасаюсь к ним, они вроде, как немного подрагивают, - молвил Иван и положил свои ладони на Машины ноги поверх одеяла, которым они  были укрыты.
    - Кое-что они, конечно, чувствуют, - улыбнулась Маша. – Твои руки, например. Массируй, массируй, я не возражаю.
    Тогда Иван еще немного потискал ее ножки, что Кощею совсем не понравилось.
    «Если он ей люб, то я-то сей боярышне на кой? – помыслил Кощей. – Не ровен час, сызнова разлучником заделаюсь… Погоди! А проверить, нешто, сколь далеко у того Ивана к Маше чувства простираются?» - и, подумав так, он приказал волшебному зеркальцу вызвать Машу для беседы.
    В тот же миг в Машином телефоне, лежавшем на тумбочке подле кровати, заиграла музыка, и запел хриплый мужской голос:
      
     «Вологодский конвой – самый злой,
       День и ночь за спиной часовой.
       Не пускает домой, не пускает домой
       Меня злой вологодский конвой».

      - Привет, Костя, - ответила Маша в трубку,  улыбнувшись, и улыбка согрела ее голос. – А я только сейчас вспоминала о  тебе. Собиралась тебе позвонить.
     «Врет! Прямо в личность завирает!» – промелькнула у Кощея ярая мысль, но он сдержался от явного возмущения и просто сказал: - И тебе привет, боярышня Мария! Как здоровьице твое? Как делишки?
    - Так, ничего, - ответила Маша. – Только желудок  сегодня немного побаливает. Наверно, съела чего-то не того, или не очень свежего. А у вас там, в дурдоме, как с питанием, нормально?
    - Не в дурдоме я ни в каком, Мария свет Николаевна! – вновь спокойно возразил Кощей. -  Я в замке каменном живу. А ныне и вовсе по темным лесам серым волком бегаю. А питаюсь тем, кого на охоте поймаю. Вот только что зайчатиной пообедал.
    - Ты все еще хочешь взять меня в жены? – задала следующий вопрос Маша.
    - Ищу себя надеждой, - был ей ответ.
    - А как же я с тобой в лесу стану жить?
    - Так ведь не веки вечные быть мне серым волком. Пособлю Федору-цареичу для отца его молодильных яблок добыть, и вновь домой вернусь, в замок, - оправдывался хитроумный жених.
    Ведя сию беседу, Кощей пристально вглядывался в лицо Ивана. Вначале Кощею показалось, что по сему лицу пробежала малая тучка. Но сейчас же вслед за ней вернулась личина безмятежного спокойствия. Иван принялся, скучая, озирать стены, потолок палаты, мебель, стоявшую в ней, не выказывая более никаких признаков ревности или раздражения.
    «Может, мне показалось?» – подумал Кощей. Но тут по зеркальной глади побежали какие-то сине-зеленые светящиеся полоски, послышался неприятный звук – скрипение дерева – и в зеркале вместо Маши появилась физиономия тетки Кикиморы, снова сердитая.
    - Что это ты, племяш, проказишь? Аль опять лихое дело удумал? – забранилась Кикимора. – Притащил добра молодца к лютым ворогам да кинул на произвол судьбинушки!..
    - Какого еще доброго молод… - начал Кощей, и вдруг осекся – Аа, мать честна, немазана, туды меня, перетуды!..
   - Вот тебе и туды, и перетуды! – не унималась тетка. – Забыл, разбойник, про Федора-царевича?!
   - Да ведь я только сей час его вспоминал! – вскричал Кощей и, не медля далее, вновь перекинулся в волка и помчался к своему спутнику-товарищу.
    На том месте, где он оставил Федора, того уже, разумеется, не было. Вначале Кощей-волк попытался искать его по следам, как делают собаки, но скоро вспомнил способ получше и воспользовался все тем же волшебным зеркальцем.
    Федор-царевич сидел в каком-то сумрачном помещении на полу. В этой клетушке Кощей без труда узнал солдатский карцер, поскольку и сам сиживал в таких многажды невесть сколько годов тому назад. Рядом с Федором в этом крысятнике находился пожилой дядька, лысый, помятый, с красными испитыми глазами, и о чем-то толковал с царевичем.
    Определить, где именно находится сей карцер, зеркальце возможности не давало, но уже тут Кощей воспользовался чутким острым носом и стремглав помчался по свежим следам приятеля.

Глава седьмая

   - Ванька, привет! – послышался в мобильнике оживленный, жизнерадостный голос, - слушай, у меня к тебе дело. Пришли мне Алискин номер?
   Это звонил друг Ивана, Стасик Птицын. Он был чрезвычайно высок ростом и крепок телом, но вел  себя почти всегда очень легкомысленно и даже ребячливо. Да, Стасик был где-то большой ребенок, хотя и на год старше Вани, и это объяснялось тяжелым нервно-психическим заболеванием Стасика. Оно выражалось, например, в том, что парень не мог на сколько-нибудь приличное время сосредоточиться на какой-то серьезной мысли или на деле.
    - Я же присылал тебе номер Алисы три дня назад, - проворчал Иван.
    - Понимаешь, - оправдался Стасик, - Она сначала нормально себя вела. Мы весь день болтали. Но на следующий день она перестала брать трубку, и я стер ее номер.
    - Ты, наверно, раз десять за день ей позвонил? – догадался Иван.
    - Меньше, - ответил Стасик  немножко нервно, - семь раз всего.
    - Ну, ясно все с тобой…
    - Ну, Ванька, ежкин кот, будь человеком-то! Я с тоски помираю, делать нечего. Никто мне не звонит, не заходит ко мне. Хоть Алиске брякну, похохочем с ней… или, может, ты ее ревнуешь?
    - Да зачем ревновать-то? Что за глупость! У нее теперь вместо меня этот Алеша.
    - Ах, да, я и забыл совсем, - произнес Стасик. – Тогда и мне ее номера не надо. Слушай, а больше у тебя никакого номера девчонки нет?
    В этот момент Ивану ясно вспомнились слова Маши: «Ты там, давай, знакомь меня со своими друзьями…»
    - Есть, - сказал Иван. – Только недавно познакомился с одной. Ее зовут Маша… ну, хорошо, записывай ее номер…
   - Ванька, понимаешь, мне лень записывать. Кнопки жать надо, или ручку и бумажку искать… Ты скинь мне СМСкой.
   - Блин!.. Ладно, жди, сейчас пришлю, - сказал Иван, и Стасик в тот же миг нажал на отбой.
    Иван отправил ему сообщение, сунул мобильник в карман и двинулся во двор, покататься на рычажной инвалидной коляске. 
    Погода в этот день выдалась отличная – солнечно, тепло, даже несколько жарковато и с легким восточным ветерком. Иван наслаждался свежим воздухом и легко катился вперед по кочковатой сельской улице, налегая на рычаги
    - Гуляем? – послышался тихий голос рядом, и к Ивану Кощееву подошел еще один парень. – Загораем? Хорошо… Привет, боец.
    Это был еще один его друг и тезка – Иван Солдатов. Среднего роста, темноволосый, сильный, коренастый, он был всегда спокоен и уравновешен, но несколько медлителен.
      - Привет, боец, - ответил Кощеев в тон приятелю.
    - Пойдем-ка, в шахматы сыграем? – предложил Солдатов.
    - Мммм… - Ивану Кощееву, по правде говоря, не очень-то хотелось прямо сейчас же возвращаться домой, но он не желал и обидеть друга. – Ну, пойдем, - смирился он и развернул коляску к дому.
    Только они вернулись и уселись за шахматной доской, в кармане Кощеева опять заверещал мобильник. Звонил Стасик. Иван нажал на ответ.
    - Ну, вот, позвонил я Маше, - быстро и деловито заговорил Стасик. – Она такая – ничего, довольно хорошая. Говорит, что ей мой голос нравится – приятный, мол, и расслабляющий. Только она какая-то грустная. Все тоскует о чем-то… Слушай, а у тебя никого повеселее нет?
    - Нет, больше никого, - ответил Иван. – Только Маша.
    - А тогда пришли мне, все-таки, Алискин номер. С ней хоть похохотать можно.
    «Ох, надоел хуже горькой редьки!» - сказало что-то в голове Ивана. Но он все-таки послал Стасику Алисин номер. А потом спросил Ивана Солдатова, не хочет ли и он познакомиться с Машей. 
    - С какой Машей, - спросил Солдатов.
    Иван Кощеев подробно рассказал другу все, что знал о Маше Квасцовой.
    - Она очень нуждается в дружбе, - заключил Кощеев, - и в том, чтобы о ней заботились. Без этого может умереть.
   Солдатов на несколько минут задумался, но ничего не ответил, а просто произвел на шахматной доске рокировку.
    - Так что же, позвонишь Маше? – снова спросил его Кощеев.
    - Нет, боец, - сказал Солдатов тихо. – На такой женишься – потом проблем не оберешься. Мне бы лучше такую, которая, по крайней мере, сама о себе позаботиться может.
    - Да ведь я не жениться на ней тебе предлагаю, - сказал Кощеев, - а просто познакомиться и общаться. Сам ведь ты как-то  раз жаловался, что у тебя друзей маловато.
    Говоря так, наш герой в задумчивости объявил шах своему королю.
    - Переходи, - посоветовал Солдатов, ставя фигуру на прежнее место.
    И тут в кармане Кощеева опять запел телефон. Это как раз была Маша.
    - Привет, - поздоровалась она. – Чем занят?
    - Привет, - ответил он. – С другом в шахматы играю.
    - А мне тут что-то стало скучно, хотела с тобой поболтать, - сказала Маша. – А  кто обещал меня со своими друзьями познакомить?
   - Мы только что о тебе говорили, - оправдался Иван. – Передаю трубку другу. Его тоже Иваном зовут.
   И, не принимая никаких возражений, он подал свой мобильник Солдатову.
   - Привет, Маша, - произнес Иван Солдатов как-то сонно.
   Та тоже поздоровалась и сразу напрямую спросила его, курит ли он.
    - Ну, вот еще, - возмутился Солдатов, - надо мне это очень! И не прикасаюсь к такой гадости.
    - Жаль, - вздохнула Маша. – А то бы занес мне сигарет.  У меня все кончились, и денег тоже нет, а курить очень хочется.
    - Но я могу купить сигарет и тебе привезти, - смилостивился добродушный Солдатов. – Я на велосипеде.
     - Вот спасибо! – обрадовалась Маша, - буду ждать.
     Солдатов закончил разговор и сосредоточенно пошарил у себя во всех карманах.
     - Проблема, боец, - пожаловался он другу, - у меня денег с собой тоже нет. Дай мне взаймы пятьдесят рублей. Я съезжу к Маше, куплю ей курева и вернусь доигрывать партию.
    Кощеев молча выудил из заначки в письменном столе нужную сумму и подал деньги другу.
    Солдатов ушел, а телефон в кармане Кощеева снова забренчал. Иван не глядя на дисплей нажал кнопку. На этот раз звонила его самая первая подружка Настя Царева, всхлипывая.
    - Привет, - проплакала она. – Ну, как ты?
    - Да нормально. В шахматы играю, - ответил он.
    - Хорошо тебе, - снова хныкнула Настя. – А он опять мне не звонит.
    - Кто не звонит?
    - Паша.
    Пашей звали парня, с которым Настя месяца три назад познакомилась на отдыхе в санатории. Она моментально привязалась к этому Паше и уже мечтала выйти когда-нибудь за него замуж.
    - Я его прошу – звони почаще, пиши СМС… - продолжала самозабвенно Настя изливать свои печали. – А он говорит «Ладно, хорошо», а сам раз  несколько дней позвонит на минуточку – и все…
    - Позвонит он, не переживай, - слегка рассеянно утешал ее Иван. - Не пойму, отчего ты так сильно на него запала?
     - Он такой хороший! – восклицала Настя, глотая слезы. – Ты не представляешь! Ведь он набил морду тому мужику, который меня обижал.
    Как легко, как элементарно порой покорить девчонку,  подумал Иван. Достаточно просто на ее глазах подраться с ее обидчиком…
    - Позвонит он, позвонит, вот увидишь… - бормотал в то же время Кощеев монотонно, думая совсем о другом. – Ты сама-то пытайся до него дозвониться, дописаться, если уж он тебе так необходим.
   - Я пытаюсь, - всхлипнула Настя, - но, понимаешь, если я буду слишком настойчивой, он решит, что я на него навязываюсь.
   - Да уж… проблема. Ну, жди тогда, что он сам о тебе вспомнит.
   Настя помолчала минутку, борясь с одолевающим ее плачем, и вдруг предложила.
    - А ты не мог бы написать ему сообщение? Написать, что я по нему скучаю, мне без него плохо?
   - Вот еще! Он только разозлится на меня!
   - Не разозлится. Он ведь не знает толком, кто ты, да и номера твоего не знает. Ты бы просто написал: «Павел, Настя по тебе скучает» или что-то в этом роде. Мне его голос нужно услышать, а там – будь, что будет. 
    Иван нервно издал рычание, похожее на тигриное, и закончил разговор.
    Несколько минут он бродил на костылях по квартире из комнаты в комнату, а потом послал на присланный Настей номер ее кавалера следующие строки:
    «Паша! Насте без тебя плохо. Позвони ей».
    Прошло еще немного времени, и вновь раздался звонок Ивану от Насти.
    - Он позвонил, - произнесла она виновато, - и упрекал меня в том, что я напускаю на него каких-то своих дружков. То есть, тебя…
   - Вот видишь, - сказал Иван хмуро. – Я же предупреждал.
   - Мне пофигу его упреки, - сказала Настя. – Мне главное, что он позвонил, вспомнил обо мне. Спасибо тебе, что помог. Ты самый, самый хороший!..
   - На здоровье, - все так же хмуро буркнул Иван и повесил трубку. Настроение его портилось прямо на глазах. 
    Хлопнула входная дверь – это вернулся Иван Солдатов. Оба друга вновь нависли над шахматами.
    - Купил Машке сигарет, - отчитался Солдатов. – Сидит, курит. Бедная Машка. Жалко мне ее даже стало. Ничего, красивая она у тебя.
    - Да почему у меня-то?  - возразил Кощеев. – У меня с ней ничего нет. Просто дружу. У нее так-то муж имеется, забыл?
    - Я думал, она теперь будет твоей девушкой, - сказал Солдатов простодушно и поставил Кощееву «детский» мат.
    - Сомневаюсь, - ответил на это Кощеев, сгребая фигуры в доску.
    Тут его мобильник опять зазвонил. Теперь «на проводе» снова был Стасик.
        Время есть, а денег нет,
        И в гости некуда пойти, -
   Мелодично пропел Птицын строки из  репертуара Цоя и замолк.
    - И это все? – спросил его Кощеев.
    - Все, - был ответ.
    - И что ты имел в виду?
    - Ничего. Просто песня.
    - Ясно, - вздохнул Иван. – Пойду-ка я погуляю.
    В трубке послышались короткие гудки. Иван убрал телефон в карман и снова вздохнул.
    Эх, жизнь дурацкая!..

* * *
     В шведском военном лагере в солдатский карцер подали обед. Федор-царевич получил миску перловки, сдобренной постным маслом и с кусочками какого-то мяса. Сидевший рядом с ним седоволосый ветеран-швед с обезображенным шрамом лицом получил такую же кашу, но без мяса и на одной воде. Федор угрюмо ковырялся в еде ложкой, между тем, как проштрафившийся пожилой воин проглотил свою порцию в единый миг и вряд ли насытился этой малой подачкой.
     Федор взглянул на него и пробурчал:
     - Слышь, солдат, возьми мою кашу. Я не хочу есть.
     Ответом ему был мрачный, безразличный взгляд бывалого викинга.
     Федор красноречивым жестом указал на почти нетронутую свою порцию и проговорил медленно:
    - Эссен. Эссен. Я… но… не… не хочу…
    - Да не тужься, - махнул рукой викинг. – Я по урюсски понимать.
    - А, - обрадовался Федор. – Ну, так ешь. Меня так и так скоро домой вернут, а тебя тут заморят.
    - Да и дафль со мной!.. Заморят… - рычал швед. – Один зольдат больше, один меньше – кто разбирайт? Сколько зольдатоф щас погибайт в бою?..
    - Ешь, говорю, - настаивал Федор и насильно придвинул свою миску шведу. – Ты за что сидишь тут?
    - Гот принц… - проворчал швед уже вежливее, - Добрий тсаревитс. Спаси бог, как вы, рюски, говорить.
     Он принялся есть, но без усердия, словно хотел только снять пробу, или чего-то опасался, или все-таки хотел оставить еды Федору.
      В дальнейшем вряд ли нужно приводить всякий раз, как он коверкал русские слова, и я, с позволения читателя, обойдусь без этого. 
     - Если русский принц такой добрый, - произнес швед, лениво жуя, - Почему русский царь такой злой?
     Федор посмотрел на него, вопрошающе.
      - Зачем русские солдаты воюют с нами? – объяснил свой вопрос швед, - Что Руси надо от нас?
     - Батюшка говорит, России нужен военный флот, - сказал Федор. – А для флота потребен выход к морю. Вот Русь к Балтике и рвется.
     - И за-ради того льзя людей смерти предавать? – спросил его шведский ветеран.
     - На войне гибнут солдаты, - рассудил Федор-царевич, - солдатская сущность – драться за веру, царя и Отечество. Солдатское дело -  военное.
     - Я тоже солдат, - сказал ветеран. – Но ты ведь пожалел меня – простого солдата, да к тому же еще и вражеского. При этом в своих служивых, похоже, ты видишь одно пушечное  мясо. Странный ты, царевич!
    - Но они ведь знают, на что идут, - не унимаясь, перечил Федор. – Или грудь в крестах, или голова в кустах. Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом. А как сделаешься воеводою, коль боишься обратиться в пушечное мясо?      
    - А видел ли ты то самое пушечное мясо? – спросил его швед. – Был хоть раз на поле сражения? Тебя взяли в плен с бою?
    - Нет, я странствовал, - ответил Федор. – В большой же битве не бывал я, потому как хворым уродился. Но сражаться мне приходилось. Недавно срубил голову в поединке одному…эээ… злодею.
    - Дуэль – дело иное, благородное, - поднял палец швед. – А на полях войны высятся горы трупов. Горят города, сотнями гибнут мирные люди. Ты не видал, как чугунные ядра, разрываясь, выворачивают людям кишки наружу? Э, да что я толкую, молодой царевич!.. Ты еще почти ничего не видал и не знаешь! Жизнь исправит это. Когда-нибудь ты все это увидишь.
    - Меня зовут Федор, - спохватился и представился царевич.
    - По-нашему – Теодор, - улыбнулся швед. – А меня – Мартин.
    - По-русски, выходит – Мартын, - Федор улыбнулся ему в ответ. – А ты, Мартын, за что угодил сюда, в каталажку?
    - Пушечное ядро взорвалось рядом и контузило меня, - рассказал косноязычный собеседник. – Я отполз в укрытие, а оклемавшись, решил, что навоевался вдосталь, и покинул было позицию, но меня поймали. Теперь, наверно, казнят, как дезертира.
    - Никакой справедливости! – возмутился Федор. – В чем ты виноват, Мартын? В том, то тебя изувечило?
    - А у вас, у царей-королей, какая-то своя справедливость, одним вам понятная, - сызнова заворчал Мартин. – Сам ты, принц Теодор, недавно сказал: не станешь воеводой, коль боишься сделаться пушечным мясом. Вот меня и казнят за то, что я испугался, а еще за то, что, испугавшись, покинул предписанную диспозицию.
     Вниз по темной и замусоленной тюремной стене в этот миг быстро-быстро сбежал на пол крупный черный таракан. Вдруг домашний вредитель исчез, а на его месте возник огромный серый волк с круглыми, горящими желтыми глазами и высунутым наружу малиновым языком, с которого стекала слюна. Волк часто и громко дышал. Шведский ветеран отшатнулся от него, вжался спиной в противоположную стену, побледнел, как береста, но глядел на страшного зверя твердо, сам скаля свои бурые, кривые зубы. Волк же не обратил на шведа никакого внимания – смотрел на Федора и рычал-говорил по-человечьи, на чистом русском языке:
     - А прости ты меня, старого рохлю, Федор Алексеевич. Замешкался я малехо на охоте. Ну, да ничего плохого с тобою еще не стряслось, вижу. Сейчас слушай меня и не перечь. Грянься лбом об пол – сделаешься червем дождевым, а я ударюсь – обращусь в таракана. Как только мы выберемся из сей темницы, отползем подальше – так  и обретем каждый свой прежний вид. После сможем гнать дальше, к варягам.
    - Повремени, серый волк, - промолвил Федор. – Тут еще человека потребно выручить. Этого вот солдата его же шведские военачальники хотят смерти предать. Давай вытащим и его отсюда?
   Серый волк ощерился, повернувшись к Мартину.
   - Ну, что, потомок викингов, желаешь спасения от смерти безвременной? – спросил он его по-шведски (Федор понял отсилы два-три слова и у него открылся рот от изумления).
    - Я… обойдусь, пожалуй, без этого, - Мартин был заметно сконфужен. – У нас не принято бегать от правосудия… - он, понятное дело, тоже отвечал по-шведски.
   - Ладно, смиренный ты мой, покойся с миром, - снова на его языке изрек волк и, обращаясь уже к Федору, сказал по-русски: - Айда, за мной. Их шведская честь изволили отказаться от спасения.
    Федор, все еще мешкая, вопросительно посмотрел на Мартина, но в этот миг что-то невидимое ударило несильно царевича по голове, и он супротив своей воли превратился в червя. Рядом уже шевелил изрядными усами черный таракан, он же – серый волк.
    - Вперед! – скомандовал таракан. – Не то этот честный служака, того и гляди, попробует раздавить нас!
   И Федор заметил нависающую над ними тень от шведского подкованного сапога. Они едва успели юркнуть в дырку и через малое время выбрались на свободу.
    Федор еле-еле ползком подвигался вперед, непривычный находиться в теле дождевого червя, но старался не выпускать друга-таракана из виду. Он потерял счет времени, затерялся в пространстве, когда хитроумный спутник его молвил: «Ну, довольно». Тут Федора-червя снова что-то коснулось сверху, и он сделался человеком, а таракан – опять волком.
    И снова мчался Федор-царевич на сером волке все дальше и дальше на север, и рассказывал ему царевич о той беседе с Мартином в карцере, и о том, что мучают его, Федора, теперь сумленья, что Россия-матушка шведскую землю напрасно разоренью предает.
    - Брось ты, - отвечал ему волк. – Просто хитрованы-шведы «наседку» тебе в камеру присадили, чтобы грусть-тоску на тебя навести, с пути истинного свести. Я так кумекаю, что этот Мартын – сучий сын никакой казни-то не повинен. Кабы это взаправду было, так он бы с нами удрал.
    - Да ну! – усомнился Федор. – А может, он и в самом деле этакий отчаянный? Я бы на месте его тоже…
    - Не путай русскую душу с урожденной на неметчине, - изрек мудрый зверь лесной. – Русская душа – завсегда нараспашку, а никакой немец не станет свою жизнь опасности предавать без прямой с этого выгоды для себя. Ему гору злата насыпь – он за то в бой, может, и пойдет… А и то сказать – на его месте ты досель не бывал, и никому не ведомо, побываешь ли. Так что помалкивай до поры, до времени.
    - Мартын баял – я уразумел бы самую суть войны, кабы на поле битвы побывал. – Нудил Федор.
    - Добро, мой свет, - согласился волк. – На обратном пути покажу тебе поле битвы. Точнее, поле после битвы. Там ты самое лицо войны увидишь, в самую душу ее заглянешь. Не хуже, чем в волшебное зеркало…
    - Что? В какое зеркало?
    - Ладно. Много будешь знать – скоро состаришься. Приготовься, сейчас поедем по радуге.
     Воздух вокруг Федора и волка внезапно резко рванул вниз. Под волчьими лапами теперь было что-то мягкое и упругое, а с обеих сторон от себя Федор-царевич увидел высокое ярко-красное пламя. Серый волк бежал будто бы сквозь огромный и длинный костер, все круче поднимающийся к небу.

Глава восьмая

     Скучно что-то. Позвонить, что ли, этому чудику – Костяну Бессмертных? Кстати, ни фига себе, у него и номер! Шесть шестерок и девятка! Ха!.. Ну впрочем, что тут удивляться. У паренька с нервами непорядок, в дурдоме ведь сидит. Да и мистикой увлекается… Минуточку, а что это за новый оператор – три нуля?.. Гм!..
    Маша Квасцова этак вальяжно, как будто лениво выбрала нужный контакт в своем мобильнике и нажала на вызов.
    «Набранный Вами номер не существует», - неожиданно отозвалась трубка.
    Чего-оо?!
    Он что же это – выбросил сим-карту?
    Рядом с Машей сидела молодая санитарка Эльвира, ставшая ей после попытки суицида неотлучной подружкой. На самом деле Эльвире это было предписано руководством – отныне как можно реже оставлять Машу в одиночестве, чтобы избежать повторения неприятностей.
    - Слышишь? – сказала Маша подружке, слегка приуныв. – Костян, похоже, выкинул симку. Эх, а еще в женихи мне набивался…
    - Может, это шмон? – предположила темно-рыжая, веснушчатая Эльвира. – Ведь такое бывает, что в тюрьмах, что в дурдомах. Отняли у него симку, да и все.
    - А я  только-только привыкать к нему начала… - снова вздохнула Маша.
* * *
      
     Темный эльф мыкался туда-сюда по казавшимся бесконечными ходам-переходам, галереям, спускам и подъемам какого-то сумрачного каменного строения. То и дело на пути его возникали стражники в тяжелых, ярко блестящих латах и угрожающе бубнили себе под нос нечто вроде: «Только тронь меня, слизняк!». Беглый сенатор и не думал находиться.
     - Ты во всех подземельях искал его, точно? – вновь и вновь вопрошал Ивана Николай Исхаков.
    - Все до единого облазил, - начинал уже ныть ему в ответ Иван Кощеев. – Нигде его нет, бомжа этого. Тупость какая-то, а не игра.
    - Может он под замком каким-нибудь спрятался, который надо заклятием взламывать? – не унимался Коля.
    - Да ну его, - психовал Иван. – Надоел. Гораздо лучше играть в футбол. Там хоть никаких заморочек не встречается.
    Тут в кабинет вошла Рахиль Моисеевна, и оба парня  обернулись поприветствовать ее.
    - Доброе утро, молодые люди, - бросила она в ответ, вся погруженная в какие-то неотложные служебные заботы. – Так… Ванюша, ты у подопечных сегодня еще не был?
    - Нет, - ответил ей Иван.
    - Так что же ты тут рассиживаешь? Давай-ка быстро к ним, но ненадолго. Около одиннадцати сегодня здесь будет комиссия из департамента, и каждый работник должен быть строго на своем месте.
    Иван поспешно вылез из-за компьютерного стола и поплелся при помощи ходилки в палату Маши и Зинаиды Ильиничны.
    - Можно к вам? – спросил он в щелочку двери, видя, что Маша о чем-то перешептывается с Эльвирой.
    - Заходи, - произнесли обе девушки хором, и старушка, тихонько сидевшая на краешке своей кровати, улыбнулась ему. Иван протиснулся в палату, оставив свою ходилку снаружи, у косяка. Он присел на Машину кровать.
    - Мне выйти? – понимающе спросила Зинаида.
    - Нет, что вы, сидите, сидите! – замахал на нее руками Иван, и Маша тоже согласно кивнула. – Я сегодня с вас начну. Как у вас дела?
     - Да как… - бабушка сразу опечалилась. – Все подряд болит. Суставы пухнут. Юрий опять запил.
    Юрием звали ее сына.
    - Извечная русская проблема, - сказал Иван, сочувственно посмотрев на старушку. – Все подряд пьют, каждый в три горла. У меня самого отец знаете, как пьет? Так, что, кабы у него деньги не кончались – он и вовсе не просыпался бы от пьянки…
    - Ну, в случае Юрия – это жена его виновата, - пожаловалась Зинаида Ильинична. – Доводит его до белого каленья – он и запивает…
     Тут телефон Ивана снова забрякал в кармане. Звонил Стасик Птицын.
     - Привет, Ванька, ты на работе? – сказал он – будто прострочил из пулемета.
     - Угу, - ответил Иван.
     - У меня проблема – брат запил, - пожаловался Стасик. – Теперь на три дня – не меньше.
     - Сочувствую, - сказал Иван, и Стасик тут же повесил трубку.
     - Вот, видите? – Иван красноречиво указал на свою трубку, участливо глядя на Зинаиду Ильиничну. – В нашей странной стране пьянство приняло повальный характер. Как его победить – мне покамест неведомо.
    - Эх, мне бы кто налил вина, или водочки!..  – мечтательно вставила реплику Маша.
    Иван посмотрел с укором в ее большие, честные глаза.
    - Алкоголь дает лишь иллюзию облегчения, - сказал он назидательно и поправил очки на собственном носу. – Потом от него делается еще тяжелее.
    - Помассируй мне ноги, если ты никуда не спешишь, - попросила его Маша полушепотом. – Иногда у меня возникает иллюзия, будто кто-то меня любит, потому что этот кто-то проявляет заботу обо мне. (Иван просунул ладони под Машино одеяло и принялся поглаживать ее хворые ножки). И, только я успеваю привыкнуть к его заботе, или поверить в его любовь, этот кто-то внезапно исчезает. Блин, жара! И когда она только кончится?! Все дни держим окно в палату открытым…
    - Не простудишься? – спросил Иван участливо. – Прямо на тебя дует.
    - Простужусь, - равнодушно сказала Маша. – И умру. Туда мне и дорога, уродине.
    - Ты не уродина, - твердо возразил Иван. – Ты – сказочная красавица. По крайней мере, в моих глазах.
     -…Знаешь, как иногда хочется, чтобы в это открытое окно, например, ночью кто-нибудь влез и украл меня! – делилась с ним между тем Маша. Расслышав же его последнюю реплику, она расплылась в счастливой улыбке:
     - Вот, Эльвира, за что я его люблю, так за то, что он всегда умеет настроение мне поднять! Поехали, сказочный красавец, отвезешь меня на перекур.
    Но тут в палату заглянула Рахиль Моисеевна, и на перекур Машу пришлось отвозить Эльвире. Иван вернулся на свое рабочее место.
    - Закрой все игры, - настоятельно порекомендовала ему начальница. – И сделай, ради Бога, умное лицо. Комиссия может придраться к чему угодно. 
    Очевидно, комиссия к чему-то всерьез придралась, потому, что на следующий день буквально все в учреждении были не в духе. Директор распекал кого-то в своем кабинете. Рахиль Моисеевна сосредоточенно исправляла  что-то вручную в документах. Иван заглянул в палату к своим «подопечным» и обнаружил, что бабушка Зина лежит, с головой укрывшись одеялом, а Маша плачет.
    - Ты что это? – склонился над нею Иван.
    - Все меня бросили, - пожаловалась Маша совсем тихо, без всхлипов, без рыданий. – Никому я не нужна. Олег из тюрьмы ругает меня последними словами, как будто я виновата во всех его бедах. Костя не отзывается – не вставляет симку, наверно, выкинул ее. И ты, когда я звоню, не всегда берешь трубку… Да что я говорю! Сын-то мой – и тот…
    - Я не могу же все время быть на связи, - оправдывался Иван. – Меня родители за это ругают. Вот у меня была подружка – Алиса, так она мне звонила по многу раз в день и по ночам, тоже.
     - А по ночам зачем? – Маша высморкалась в платок с клубничками. – У вас был секс по телефону?
     - Угу, - смутился Иван.
     - Молодцы вы с ней, - одобрила Маша. – А теперь куда она делась? Ушла от тебя? Нашла другого?
     - Ее тоже не устраивало, что я не мог быть с ней все время на связи. А другого я ей нашел сам. Нечаянно.
     - Это как? – Маша удивленно распахнула свои огромные глаза.
     - Понимаешь, местное общество инвалидов дало мне задание. К нам в село приехал один парень – тоже безногий,  он очень грустил, нигде не мог найти друзей. Задание состояло в том, чтобы я с ним подружился и как-нибудь улучшил ему настроение. Ну, что ж, я позвонил ему пару раз и попытался с ним поболтать. Но о чем? О книгах – ему неинтересно. О фильмах – он смотрит одни дурацкие детективы. О музыке – я не слушаю такую, какая нравится ему. О футболе – он в нем ничего не понимает. Но задание получено, его надо как-то выполнять. И тут мне пришла в голову мысль познакомить его с моей Алисой…
     - Вот это и есть дурацкая мысль! – вставила Маша.
     - Да почему?! – возмущенно фыркнул Иван. – Я ж не думал, что она уйдет к нему.
     - Так ушла же, - прищурилась Маша.
     - Ушла… А что, заранее ясно разве, что она непременно должна была уйти?
     - Да семи пядей во лбу не нужно, чтобы знать это, - проворчала Маша. – У тебя, видимо, совсем нет опыта в любовных делах. Бывалые парни никого со своими подружками не знакомят, и даже на прежних приятелей этих подружек смотрят с подозрением. Так водится, так полагается. А ты просто дал своей Алисе «свежее мясо» - уж я так это называю.
    - «Свежее мясо» - это новый парень? – понял Иван.
    - Ну, это я так на своем языке говорю, - вздохнула Маша. – Вот такие мы все – волчицы плотоядные…
    - Печально, - вздохнул и Иван ей в тон, а кто-то внутри его неслышно для других спросил: «Интересно, и ты – такая же?». Но Маша тоже не услышала этого вопроса.
    Телефон Ивана щелкнул – пришло сообщение.
    - От Алисы твоей?  - предположила Маша, и как в воду глядела.
    - Точно. Ты что, все насквозь видишь?
    - Нет, - улыбнулась Маша. – Просто одна девчонка всегда поймет другую. Ну, и что она пишет?
    - Угадай?
    - Подожди… сейчас… ааа, там пусто, да?
    Иван удивленно переводил взгляд с экрана телефона на Машу. Алиса действительно прислала ему пустую СМСку.
    - Поражаюсь твоей догадливости!
    - Да ну! Пустяки!
    Не прошло и двух минут, как от Алисы пришла еще одна пустая СМСка. Потом еще две. Наконец, в пятой оказался какой-то текст:
    «Вань, срочно мирись со мной, а не то завалю тебя СМСками!».
    Иван показал сообщение Маше.
    - Мирись, - посоветовала она, - и, кстати, меня с Алисой познакомь.
    - Подумаю, - пообещал Иван.
    - И думать нечего мирись. Ты ее очень любишь.
    Дверь палаты приоткрылась, и появился инженер Степан Степанович.
    - Иван Матвеевич! – сказал он, дружелюбно улыбаясь, - вы не запамятовали, что на работе иногда и поработать надо? Пожалуйте к столу.
    Когда Иван снова добрался до рабочего места, Степаныч уже ждал его там и успел нажаловаться на Ивана начальнице:
    - Рахиль Моисеевна, вы совсем своего работника разбаловали. Это что еще такое – по три ошибки на странице!
    - Степан Степанович, не будьте так строги к нему, - вступилась за Ивана начальница. – Он не робот, у него всякие мысли и чувства…
    - Просто он слишком часто в тот кабинет бегает, - улыбнулся Степаныч и кивнул на стену, смежную с Машиной палатой. – Я вот ему туда вход досками заколочу…
     - Да перестаньте, - махнула рукой начальница. – У него ведь там тоже работа. Живые люди важнее мертвых бумажек, так ведь? А тут еще личная жизнь.
     Степаныч ушел, погрозив Ивану пальцем, а Иван погрузился в бумаги, заныв начальнице следующее:
    - Рахиль Моисеевна, у меня с Машей никакой личной жизни не происходит.
    - Давай-давай, рассказывай! – засмеялась начальница, - кому другому, но только не мне. Кстати, знаешь, в последнее время Маше какой-то звонит, не то Константин, не то Касьян, и замуж зовет.
    - Ну и что… - буркнул Иван, но внутри у него как будто что-то упало.
    - Да так, ничего. Если она уедет – ты как тут без нее будешь?
    - Нормально буду, - снова пробурчал Иван, чувствуя, как холод разливается по его желудку.
    Этот день вообще выдался каким-то серым и скучным. Коле Исхакову, видимо, не хватало игры в бродилку – он тоже сумрачный мерил служебное крыльцо шагами, дымя сигаретой, хотя все собирался бросать курить.
     - Ну, как ты сегодня? – спросил Коля, утрамбовывая Ивана в служебный УАЗик. – К Машке сбегал? Настроение ей поднял?
     - Ну… сбегал… поднял…
     - Молодец!
     «И вот так каждый и всякий, - сердито думал Иван, пока машина везла его домой. – Словно нарочно подталкивают меня  к ней. Вот интересно-то людям, туды их, перетуды!».

* * *

«Вологодский конвой – самый злой:
  День и ночь за спиной часовой…»
  - внезапно запел в сумерках Машин телефон.
   Эх, ну, конечно, это Олег, и, скорее всего, опять пьяный. Сейчас матюгов нагнет, да и…
    Но на экране вслед за звонком возникла надпись:
    «Костян Бессмертных».
    - Костя! – радостно зашептала в трубку Маша. – Я уж думала, ты забыл обо мне!
    - Забудешь про тебя, боярышня! – ответил он. – Может статься, я и рад бы забыть, да только что-то не позволяет.
    - Ты в меня влюблен?
    - А что такое – любовь? – спросил ее Кощей грустно. – Поведай мне, если знаешь.
    - Ясно все с тобой, - произнесла Маша со вздохом. – Чем занят сейчас?
    - Я же тебе рассказывал, что сейчас я исполняю ролю серого волка. Мы с царевичем Федором приехали к варягам, в Асгард, Сейчас отдыхаем, нас тут вечерять оставили. Пока он спит, я человечий облик принял и с тобой по волшебному тувалету толкую. А когда я волком делаюсь, зеркальце у меня пропадает – по  той причине тебе вызвать меня тогда нет возможности.
     - Где это – Асгард, и кто такие варяги? – спросила Маша, скептически поморщившись.
     - В Асгарде том живут не сами варяги, а варяжские боги, - объяснил Кощей. – Мы сюда приехали просить молодильных яблочек для царя Алексея Михайловича.
     - Это пахана вашего так зовут?
     - Это самодержец земли Русской.
     - Гм! А ты в камере ведь не один живешь?
     - Вдвоем мы живем со Шматом-Разумом, другом моим.
     - Шмат-Разум – шнырь твой?
     - Что есть шнырь, боярышня?
     - Ладно, самодержец земли Русской, колись, что сегодня курил?
     - Неведомы мне словеса твои, Марья свет Николаевна. Только не я самодержец, а царь Алексий…
    «Надоел, чудило!» - подумала Маша, но при этом сказала так:
    - Хорошо, Костя, я очень рада, то ты нашелся. Я уж думала, что ты совсем пропал из моей жизни. Завтра позвонишь?
     - Как сподоблюсь, так и стану тебя вызывать. Но на завтра именно зарекаться не стану, ибо зело занятой я сим далеким путешествием…

* * *
     Это, разумеется, опять было проявлением слабости, безволия, но, едва оставшись в одиночестве после обеда, Иван немедленно позвонил Алисе.
     - Ой! – в ее сладком голосе слышались не то радость, не то удивление, а может быть, и досада. – Иван Матвеевич! Приветик! Вот уж, кого не ждали! Что у Вас случилось?
    - Привет, - пробурчал он сурово и угрюмо. – Ничего у меня не случилось. Просто, Алиса Борисовна, если уж Вы так упорно хотите со мной помириться, то я решил использовать Вас в одном деле.
    - Интересно, интересно!
    - Нужно поднять настроение…
    - Как?! Опять?!.
    - Да, но на этот раз не парню, а девушке. Она живет в нашем стационаре, не может ходить, от этого страдает суицидальным синдромом…
    Иван выложил Алисе вкратце все, что знал о Маше, поделился с нею и Машиным номером мобильного.
     - А ты не боишься, что я опять натворю каких-нибудь глупостей? – спросила Алиса, смеясь – Не боишься снова меня потерять?
     - Нет, не боюсь, - ответил Иван серьезно. – Ведь я не собираюсь тебя возвращать.
     - Ох-ох-ох, смотрите на него, не собирается он!.. – продолжала смеяться Алиса, и вдруг тоже стала серьезной. – Маша, конечно, красоточка, да?  Ну, если ты, Ваня, теперь с ней решил строить отношения, то я мешаться не буду. Это твое дело, твоя жизнь…
    - Достали вы все! – рявкнул Иван, озлобляясь, и едва удержался, чтобы не швырнуть телефон об стену.

   Глава девятая

    Жаркий огонь продолжал пылать вокруг Федора-царевича, облизывая его сапоги, но ничуть не обжигая. Волк вез его по радуге, по верхней, красной ее полосе. Вдали перед ними возвышался дворец с ослепительно блестящей крышей, выложенной золотыми щитами и с пятьюстами сороками вратами – Валгалла. 
     У тех врат, поблизости  от которых заканчивался радужный мост, стоял красавец-великан в нарядных варяжских доспехах, без шлема, с развевающимися на ветру белыми кудрями. Он с улыбкой посмотрел на Федора и его лесного товарища и протрубил в золотой рог тревожный сигнал. Пока же там и сям во дворце отворялись прочие врата, и из них появлялись обитатели Валгаллы, великан слегка нагнулся и спросил Федора:
    - Привет тебе! Из какой ты страны, о незнакомец, приехавший на волке?
    Зело подивившись, Федор обнаружил, что варяжский великан излагает чисто по-русски, хотя  из его вопроса следует, что сие божество не знает, какого он, Федор, роду-племени.
    - Здрав будь, страж радужного моста, - просто ответил царевич. – Имя-отчество мое Федор Алексеевич. Я приехал к вам со Святой Руси, я сын русского самодержца. А скажи мне, как и тебя звать-величать?
    Варяжский бог так же просто промолвил, что его зовут Хеймдалль.
    - Ты так хорошо знаешь нашу речь! – похвалил его Федор.
     - Совсем не знаю, - Хеймдалль все так же по-доброму улыбался. – Просто я имею такую способность: говорю на своем языке, а каждый понимает меня, и я каждого пойму, на каком бы наречии он ни говорил. То же умеют и Один, и Тор, и все асы в Валгалле.
     - Сие вельми занятно, - изрек царский сын.
     - А со мною поздороваться не желаешь, Стерегущий Ас? – вставил вопрос серый волк, перемежая русскую речь со звериным рыком.
    Взглянув на него, ас на миг побледнел, но сейчас же взял себя в руки.
    - П-привет тебе, Фенрир… - заикнулся страж при этом.
    - Да не страшись, храбрый воин, - рассмеялся теперь серый волк. – Я не Фенрир, а Рагнарёк для вас еще не настал.
    Хеймдалль снова заставил себя улыбнуться.
    - Просто, ты говоришь связно и разумно, и Фенрир тоже таков… И сказала Вёльва (и все мы опасаемся этого), что когда-нибудь к нам придет волк, и все закончится… Что же привело тебя к нам, о сын русского царя?
    Федор рассказал, что хотел бы попросить у богини весны Идунн молодильных яблок для своего старого отца. Хеймдалль закивал, но ответил так:
    - Об этом прежде всего следует поговорить с самим владыкой асов, а уж он решит, как быть. Я схожу во дворец и доложу о вашем приезде.
     Он вскоре вернулся и сказал, что Один велел волку на всякий случай все-таки остаться снаружи, а Федор может пройти во  дворец.
     - Все же пламя Биврёста – радужного моста не тронуло тебя, странный зверь, значит, ты не обычный волк, а по крайности, некий дух. Если же ты не хочешь сказать нам, кто ты таков…
     - Не хочу, - рыкнул волк. – Вам от этого ничего не прибудет и не убудет.
     - Тогда мы не можем тебя впустить, и ты должен сам это понять.
     Федор шел из одного зала в другой, любуясь на несметные богатства Валгаллы. Он миновал два зала, а в третьем к нему подошли два великана, одетых по-простому и без доспехов. У одного была густая и растрепанная рыжая борода и глубокие карие глаза, а другой был похож на него, только совсем молодой, голубоглазый и выше на целую голову.
    Рыжебородый дружелюбно протянул Федору руку, но тот не смог ее пожать – так она была велика – только коснулся кончиков пальцев.
    - Я Тор, - представился этот бог. – А вот мой сын Магни. Что же, русский царевич, Один разрешил тебе встретиться в богиней Идунн, и она, конечно, даст волшебное яблоко для твоего отца. Но сначала и ты должен нам кое в чем помочь.
     - Разумеется, если это будет в моих силах, - ответил Федор.
     - Ничего особенно трудного в нашей просьбе я не вижу, - сказал Тор. – Тебе просто предлагается сделаться сватом.
     - Кем?
     - Мой сын Магни давно мечтает жениться на греческой царевне Агафье, только у него все как-то не ладится. То царевна надумывает отдать ему руку и сердце – а ее отец царь Афамант против; или наоборот – Афаманта уговорим, а Агафья закапризничает. И вот, русский царевич, не сподобился бы ты съездить и уговорить и царевну, и Афаманта породниться с нами? 
    - Вот так задача… - Федор почесал в затылке. – И правда, с первого взгляда неразрешимой не выглядит… что ж, попытаем счастья.
    - Но если ты не справишься, то не получишь яблок, - добавил Тор. – И сам Один меня в этом поддерживает.
     Ну, а пока владыка асов милостиво позволил Федору остаться на ночлег в Валгалле.
     - То есть, как? – не понял Федор. – Я буду ночевать в довольстве, а мой товарищ – серый волк станет дрыхнуть у ворот, как собачка на коврике, и все только потому, что он на кого-то там похож? Нет уж! Тогда и я покидаю ваш дворец! От задания не отказываюсь, но против такой несправедливости пеняю!
     Он гордо прошествовал через все залы обратно к выходу. Пока Федор рассказывал волку, что поручили ему Один, Тор и Магни, из ворот к ним вышел статный широкоплечий старец с длинной седой бородой, в синем плаще и в потрепанной рыбацкой шляпе. На обоих плечах старца сидело по ворону, а глаз у него был всего один. На вид это был обычный человек, но он казался удивительно маленьким в сравнении со всем богатырями-великанами, населявшими Валгаллу. Старец вперил свой пронзительный, мудрый взгляд в серого волка, и несколько минут они оба молча пристально смотрели друг на друга, только в какой-то момент одноглазый старик вопросительно покосился на Федора, после чего уже дружественно изрек:
    - Что ж, привет тебе, мудрый зверь. Да будет тебе позволено провести эту ночь в одной спальне с твоим спутником. Вам обоим дадут к ужину вдоволь мяса, воды и стоялого меда.
     Невозмутимый, как каменное изваяние, серый волк вместе с Федором, обнявшим его за шею, двинулся во внутренние покои жилища богов.
    - Что это был за дед одноглазый? – шепотом спросил его царевич прямо в ухо.
   - Сам ты дед, - тише тихого ответил волк, - а это Один и был.
   - Один? Но ведь он такой малень…
   - Иди да помалкивай. Умный человек меньше говорит, больше слушает.
   - А что же он так долго разглядывал тебя? О чем вы говорили глазами?
   - Много будешь знать – скоро состаришься…
   В самом деле, к ужину им подали целого быка, разрубленного пополам. Одну половину изжарили для Федора, а волк ел мясо прямо сырым. Разумеется, слабый здравием царевич не мог в один присест съесть так много; он наполнил мясом дорожную сумку, а часть еще отдал волку, который пожирал быка громадными кусками – только облизывался. Федор выпил рог старого меду, а волк вылакал целый ушат студеной воды из священного источника Урд, как им сказали. Потом Федор забрался на высокое и широкое ложе, а серый волк свернулся кренделем под кроватью.
     Впрочем, почти сразу же Кощей пробормотал усыпляющее заклятие, и его приятель погрузился в глубокий, бесчувственный сон. Затем Кощей запер дверь в покои новым заклятием, обрел человеческий вид и вызвал с помощью волшебного зеркальца Машу на беседу.   
*  *  *
         
    «Зайчик! Тебе твоя зайка…»
    Иван схватил трубку.
    - О мой султан! – раздался вкрадчивый голос Алисы. – Твое поручение исполнено. Я постаралась, как смогла, улучшить настроение твоей младшей, любимой жены…
    - Опять ты за свое! – запротестовал Иван. – Еще раз тебе говорю: между мною и Машей нет ничего, кроме дружбы… ну, еще, пожалуй, отношение психолог – клиент.
    - Интересно, и кто из вас чей клиент?
    Иван издал подобие звериного рыка.
    - Рычи, рычи, хомячок, - подбодрила его Алиса. – В общем, если тебя интересуют нюансы и всякие любопытные моменты, то, например, есть такая фишка, что Машин Олег уже из тюрьмы неоднократно дозванивался мне…
    - Зачем?
    - Нет, ну ты, конечно, не догадываешься, зачем. Охотно верю. Он такой классный, этот Олег Бревнов! Попал парень в каталажку по нелепому стечению обстоятельств. Там у них, у каждого – своя беда и боль. Так же, как и в дурдоме, или в вашей богадельне.
    - Только этот классный парень человека убил, - напомнил ей Иван. – Просто так. Напились и разругались. И застрелил.
    - Поставь себя на его место, - предложила Алиса. – Вот ты, предположим, здоровый мужик, женатый, работаешь все дни. А вечером, как с работы придешь – застаешь жену пьяной, вокруг нее – компания парней навеселе, и каждый еще с бутылкой. Ты их не знаешь, а они орут, матерятся, лапают твою жену, хлопают тебя по плечу, типа, эй ты, четкий чувак…
     - Я бы их выгнал, - ответил Иван. – А если бы они так не выгонялись – вызвал бы ментов.
     - Ну, допустим, ты бы их выгнал…
     -…и заказал бы супруге их больше на порог не пускать…
     - Хорошо, пусть и так. А через два-три дня ты бы обнаружил этих парней снова на том же месте, в том же состоянии. Пусть, может, не всех…
    - Опять бы выгнал и поговорил бы с нею серьезно…
    - А в прошлый раз ты несерьезно с ней говорил?
    - Я бы сказал, что, если еще раз такое повторится – я ее брошу и уйду.
    - Конечно, она бы на это заплакала, заверещала: «Олеженька, дорогой, не уходи, я больше так не буду!»… У нее еще глазенки такие… мурр… и вообще, мордашка…
    - Я бы ее простил, - сказал Иван, все еще не понимая, к чему Алиса клонит.
    - Это понятно, - неумолимо продолжала она. – Только, немного времени спустя, они опять бы собрались. И снова, и снова…
    - Ушел бы я от нее.
    - Ага, щас! Но ведь ты же ее любишь. А любовь подразумевает то, что ты не в состоянии покинуть свою Машку, отказаться от нее, забыть о ней…
    - Я бы прогонял их снова и снова.
    - Да в конце концов, их много, а ты один. Ты же не будешь им морды бить?  Потому, что они всей шарагой тебя побьют сильнее.
     - А я бы тогда схватил ружье и пригрозил, что пальну в них…
     - Приехали!.. – Иван услышал, как Алиса там, у себя, посмеиваясь, несколько раз хлопнула в ладоши. – Ты пришел к тому же выводу, что и Олежка в свое время. Вот, он тоже схватил ружье и пальнул.
    - Я бы только пригрозил. Но уж, если бы и это не помогло, так я пальнул бы мимо, в потолок…   
    - А ты думал, Олежка дурак? Нет, он тоже рассчитывал выстрелить мимо, напугать кодлу. Случайно попал в одного. Ну вот, теперь и сидит.
    - Прямо так жалко его – сейчас слезу пущу, - прокомментировал Иван Алисин рассказ. – Это все складно, если только позабыть, что он сам же Машу по шее чем-то там ударил и обездвижил. Еле спасли, могла бы и совсем трупом лежать, одними глазами хлопая.
    - А может быть, она сама его до этого довела,  вынудила, - продолжала упорствовать Алиса. – Упекла мужика, а теперь невинной овечкой прикинулась…
     Они, возможно, спорили бы еще долго, но тут дверь в комнату Ивана приоткрылась, и в нее заглянул сердитый Матвей Петрович.
    - Растак твою мать! – проворчал он неласково. – Сейчас телефон ко всем чертям расшибу! Три часа ночи на дворе!
    Иван поспешно отключился от разговора, не успев и попрощаться с Алисой, и укрылся одеялом с головой. Матвей Петрович же, как обычно, неслабо «подогретый», доплелся до дивана и включил по телевизору какой-то боевик, далеко не тихий. Да, представления о том, что именно ночью мешает людям спать, были у отца Кощеева весьма своеобразные.
    «Рычи, рычи, хомячок» - вспоминал Иван, у которого не получалось заснуть под шум выстрелов с экрана. – А раньше она меня за тигра считала. Да уж! А Машин зэк у нее уже Олежка, а то и Олеженька! Ну-ну…»

Глава десятая

     Миновав радужный мост и пробежав пару сотен верст к югу, серый волк, как и обещал Федору, остановился посреди обширного пустыря – покинутого поля сражения
     Они вместе медленно двигались по полю, на котором громоздились горы трупов. Люди лежали вповалку, один на другом, застреленные пулями, сраженные осколками пушечных ядер, порубленные клинками, перемазанные вдоль и поперек красно-черными разводами подсохшей крови. Их тут были сотни и сотни…
    - Ты раньше видывал смерть? Видывал мертвых? – вопрошал серый волк.
    - Я на похоронах бывал, - отвечал Федор. – И видел смерть, как что-то жуткое, но величественное, внушающее трепет и почитание. Но здесь…
    - А здесь она не так величественна? Не внушает почитания?
    - Да, но опричь того – она внушает страх и отвращение…
    - Вот это все и есть – один из ликов войны, - волк обвел взглядом окоем поля. – И вот это – тоже, - он ткнул лапою в могучего шведского кирасира в синих латах с желтыми крестами. Воин лежал ничком, распластавшись, раскинув широко свои богатырские руки и ноги, а на шее у него  зиял широкий рубец от казачьей сабли; в черной крови копошились белесые черви. Русский казак, порубавший кирасира, лежал близ своего супостата, тоже ничком, простреленный навылет в спину двумя пулями. Молод был казак, и большие синие глаза его были широко распахнуты, и каждая зеница чернела почти во весь глаз. Белые зубы казака под лихо закрученными русыми усами, были оскалены – молча сносил парень последнюю боль. Внимание Федора притянул этот окровавленный оскал, напоминавший улыбку, эти огромные зрачки, как черные дыры…
    - Улыбка смерти, - прошептал царевич.
    - Да. Ты глядишь в самые очи ее, - прорычал волк.
    - Кто хоть кого одолел в сей баталии? – задал Федор новый вопрос.
    - А не один ли черт? – ответил вопросом ему волк, и был прав.
    Федор озирал новые и новые лики воинов – наших, шведов, середовичей, молодых парней, совсем юнцов. Лики одухотворенные, обуянные яростью, спокойные, сосредоточенные и даже растерянные, испуганные – каждого инако застигла смерть. И все это были дотоле здоровые, полные сил, нестарые, наверно веселые и любившие жизнь люди. Все они пришли сюда, чтобы убивать; одни – нападая, другие – защищаясь. Убивать других и самим смертью пасть. А им бы жить да жить…
    - А я – слаб и немощен, - не то изрек, не то просто подумал Федор. – Мне жизнь порою в тягость, в муку. А я сладко ем-пью на золоте, сплю на постели из гагачьего пуха. Я – ничто, пустое место. А эти молодые богатыри бьются и умирают тут за меня… да уж лучше бы… я сам…
    - Ты мне это брось! – пристрожил его волк. – Какое еще ты пустое место?! Ты – человек, да и неплохой человек. Не ты послал их в эту свару, не за тебя они гибнут.
     -  А за кого?
     - За твоего батюшку – Алексия Михайловича, коего прозвал русский народ Тишайшим. За великую Русь, чтобы ей получить выход к Балтическому морю.
    - Зачем ей это?  - бормотал Федор.
    - Да чтоб  ту же Швецию с Турцией за пояс заткнуть.
    - А потом? Что она дальше станет делать – великая Русь?
    - Дальше она будет никого не бояться и господствовать над миром.
    - На что ей это? – сумбурные речи Федора все более попахивали крамолой.
    - А на то, что, коли она не будет над миром господствовать – тогда будет кто-то другой. Османы, скажем Или Рим вездесущий сызнова вознесется…
    - И что из того?
    - А Русь твоя Святая где тогда окажется? – вперил в него волк круглые, хищные глаза.
     Федор-царевич продолжал оглядывать поле битвы, а мысленный взгляд его шарил в то же время внутри его души.
     - Ты бы хоть палашом тут каким обзавелся, что ли? – напомнил ему серый волк о недавней потере оружия. – Худо, думаю, богатырствовать без меча или хоть сабли. А вообще-то, сейчас у воинов уже и ружья в обиходе.
     - Ружье мне батюшка не одно давывал, а только трудно мне с ними управляться, - сказал Федор, хмурясь. – Шибко тяжелы они и неловки. Пока перезарядишь – тебя десять раз зарубят. Возьму вот эту саблю, да и будет с меня.
     Он вынул из крепко сжатой десницы одного павшего викинга в рогатом шлеме широкую, кривую саблю узорчатого булата. Она была не ахти, как тяжела, и Федор со свистом рассек ей воздух.
    - Откель у него турецкая сабелька? – прорычал серый волк. – Никак, снабжают османы шведа булатом? Нешто хотят шведскими руками Русь повоевать?
     Мысль Федора пока скакала кобылицей в противоположном направлении. 
    - Разве нельзя Руси быть, просто быть самой в себе, ни над кем и ни под кем, просто, в мире, в ладу с другими?
    - Тогда кто-нибудь беспременно посягнет на нее, покорит, и станете вы, русские, чьими-то рабами.
    - Почему так? Почему – или господами, или рабами? И третьего нет?
    - Потому, что, ежели человек не порешит волка, то волк его сожрет… Ох, утомил же ты меня, парень! Посмотрел в лицо войны? Довольно тебе? Айда, лезь на мою лохматую спину, да помчали дальше – из варяг в греки.
     Федор молча вскочил снова на серого волка, и они продолжили свой путь.
     - Сам-то ты никогда ни с кем не сражался? – спросил серый волк, отмолчавшись и дав царевичу охолонуть.
    - Да как же без того, - молвил Федор уже спокойно, без содроганий, еще некое время бивших его. – Я дрался на мечах, ого-го с кем! С самим Кощеем Бессмертным. Он украл мою невесту -  Василису Дормидонтовну. А я ему, окаянному, за то буйну голову долой срубил.
    Волк не то оскалился, не то улыбнулся. С долгого, свесившегося из пасти языка его закапала слюна.
    - Извел, стало быть, злодея, отбил у него свою ладу? Молодец, парень! И что, когда свадьба у вас?
    - То пока неведомо. Ибо, спознав о смерти Кощеевой, Василиса злодея пожалела и прочь меня прогнала.
    - Да ну! Врешь?!
    - Сие правда, истина чистая.
    - Видать, не так зол тот злодей, как его малюют?
    - Может, и не так, а может, просто, по женскому полу он мастак. А ты, серый волк, уж не знаком ли с ним?
   - Я много где побывал, много чего знавал, - ответил Федору волк. – И Кощея того ведаю.
   - Да ну?! И что же такое Кощей Бессмертный?
   - Это дух от Русской земли – дух не зла, но скорби, печали, тоски. Когда тот, либо иной человек в тоску впадает – Кощей тут, как тут. И сразу говорят присные про такового человека, что его Кощей забрал.
    -  И он мучает, терзает людей в своем замке, смерти их предает?
    - Вот уж чего не знаю, того не ведаю. Сказывают, однако, что бывает и так, и не так. Многие люди из Кощеевых владений возвращаются живые и здравые, ума-разума поднабравши. Хотя и такие были, что смерть там свою находили.
    - Выходит, он и красных девок себе так же выбирает? Тех, кто в печаль-тоску впадают?
    - Выходит, так. Если Кощей к девчонке пристал – так и знай: что-то у ней в житии не ладится. Худо ей, муторно. Печаль ее гложет.
    - А ежели Кощей ладит девчонку от той печали спасти, защитить?..
    - Сам додумался? Я тебе о том не говорил, - сощурился серый волк, обернув свою острую морду к Федору.
    - Да ну! – царевич махнул рукою так, будто отгонял не то досадливую муху, не то вздорную мысль. – Кабы так оно и было – разве бы считала Кощея злыднем народная молва?
    - Я помню, сам хаживал в народной молве людоедом, хотя и отродясь не едал человечины, - пробурчал серый волк. – И чуть не прибили еще меня за то.
     В таких беседах проделали они путь до самого Средиземного моря. Здесь серый волк сызнова остановился и сказал задумчиво:
     - До Греции через море пехотою не дойти. Такого моста, как в Асгард, не проложено. Исходя из того, предлагаю долететь до греков на крыльях.
     Федор тут разумно рассудил, что если серый волк уже обращал его в дождевого червя, то может, стало быть, обратить и в птицу. Чтобы показать, что такие чудеса ему – раз плюнуть, серый волк сам принял облик черного ворона и закружился в сумерках.
    - Сдается мне, где-то я тебя уже видел… - пробормотал Федор, разглядывая его. – Не ты ль кружил подле меня, когда я сбирался в дорогу? Скажи же мне напрямик – что ты за дух?
    - Готов стать вороном? – спросил его загадочный товарищ, уйдя от ответа.
    - Ну… готов.
    И не успел Федор-царевич глазом моргнуть, как сделался черным вороном, правда, чтой-то мелковатым, потрепанным и нездоровым. Правду сказать, таким, как и был он в своем обычном виде.
    - Да уж… - проворчал другой ворон – бывший волк, снисходительно оглядывая ворона-Федора. – Что-то ты птичка нераженькая. Как же ты с этаким здоровьем да через море перелетишь?
    - Знать бы еще, как это – летать?.. – произнес ворон-Федор в изрядном сумлении.
    - Один раз получится пролететь – так тебе и ногами ходить расхочется, - уверил его скрытный спутник.
    Но немалых трудов стоило Федору вспарить на крыльях и пролететь хотя бы несколько саженей. Впрочем, шмякнувшись раза три, подобно мокрой тряпке, на мягкую траву теплого морского побережья, и не получив ни малейших при этом увечий, Федор уверовал в себя и стал, взлетая, подниматься все выше, да и по воздуху двигаться быстрее. Первое время у него кружилась голова, и сбивалось дыхание от непривычной скорости и возникающего от нее сильного встречного ветра. Когда же он приобык и ко всему этому, сильно свечерело, и им пришлось заночевать снова на берегу. На этот раз они, оставаясь птицами, спали, сидя рядышком на ветке какого-то дерева. Федор поначалу обеспокоился тем, что может с непривычки свалиться  сонный на землю, но таинственный спутник успокоил его, сказав, что какой-то «инстинктус» в нем этого не допустит.
    Проснувшись поутру, ворон-Кощей не обнаружил ворона-Федора рядом с собой. Тот уже нарезал со свистом круги по воздуху, все больше приходя в восторг от вновь приобретенных своих способностей.
    - Я, и правда, не упал во сне, - радостно обсказывал ему Федор. – И выспался еще слаще, чем дома, на перине. А проснувшись, почуял я столь острое желание полета, что не стал более терпеть. Ух, как же здорово летать! Никогда еще не был я так легок и свободен!
     - Вот это и заговорил в тебе птичий инстинктус, - прокаркал ворон-Кощей. – Однако, через море лететь совсем нелегко, и ты скоро это поймешь. Впрочем, я постараюсь сделать все, чтобы ты добрался до греков живым.    
* * *

    - Привет, Мария Николаевна. Ну, как ты сегодня? – промолвил Иван, заходя в палату к «подопечным на следующее утро. – А где Зинаида Ильинична?
    - Привет, я в порядке, - улыбнулась Маша, которая, сидя на постели, делала себе макияж. На тумбочке у нее стояла большая кружка горячего кофе и несколько шоколадных конфет. – Что ты сегодня такой официальный? А бабушка ушла к сыну – помыться в бане и переменить хоть ненадолго больничную обстановку. Так что сегодня и завтра я тут буду одна. – Маша так поглядела на Ивана, что он почувствовал жар в животе и холод на спине.
    - Алиса сказала, что познакомилась с тобой, - поделился Иван, присаживаясь на кровать, как обычно, у Маши в ногах.
    - Да, она позвонила как-то неожиданно, - улыбнулась Маша. – И говорит: девушка, вы скучаете? Тогда давайте скучать вместе? Она классная у тебя, конечно. На каждом слове у нее – шутка, и любую проблему сейчас же пытается в шутку обратить.
    «Да уж! – сказал кто-то внутри Ивана. – Шутница она, шутница… Вот теперь ты понимаешь, что она и ваши-то отношения считала шуткой, игрой? А ты, дурачина, слюнки распустил!..»
    - Она уже не у меня классная, - сказал Иван мрачно. – А у Алеши.
    - Кстати, она сказала, что и Алеше этому мой номер даст. А что? Пусть он тоже иногда звонит. Так уж, от скуки.
    - Пусть, - согласился Иван, а кто-то внутри его снова сказал: «И сюда этот Алеша лезет, чтоб его приподняло и пришлепнуло!».
    - Будешь кофе? – предложила Ивану Маша. – Если ты сделаешь глоток из моей кружки, то узнаешь все, что я думаю. В том числе и про тебя, тоже. А я потом допью этот кофе – и твои мысли знать буду.
    Иван снисходительно улыбнувшись, согласился на это.
    - Покатай меня в коляске по коридору, - попросила Маша.
    Она с трудом перебралась с кровати в коляску, Иван выкатил ее в коридор и принялся медленно бродить взад-вперед, осторожно подталкивая  коляску перед собой и сам опираясь на нее. Так они катались минут десять, и навстречу им порой попадались разные люди.
    - Хорошо смотритесь вместе, - одобрил их Коля Исхаков.
    - К осени поженим, - поддержал Колю инженер Степан Степанович, посмеиваясь.
    -…И что интересно, - рассказывала тем временем Ивану Маша, не обращая особого внимания на разные намеки персонала. – Мой муж Олег твою Алису знает и часто ей из тюрьмы звонит. Но я не ревную. Пусть хулиганит с ней по телефону, сколько хочет. Нашел, блин, игрушку…
    Тут Машин телефон вновь захрипел про вологодский конвой. Это как раз звонил ее сожитель из тюрьмы.
    «Только черта помяни…» - сказал опять кто-то в голове Ивана.
    - Привет, Олег, рада тебя слышать, - защебетала Маша. – Как ты там? Хорошо, что нормально. Я? Ничего особенного. Катаюсь по вестибюлю. Со мной тут Ваня? Какой Ваня? А этот – Алискин муж…
    - Я ей не муж, - попытался вставить слово Иван, а в это время услышал, как Олегов голос в Машином телефоне пробасил: «Я бы этого мужа посадил в лужу!»
     - Ничего у меня с ним нет, - принялась тут же за что-то оправдываться перед Олегом Маша. – А ты сам-то, между прочим, его Алисе почти каждую ночь звонишь – и зачем? А?! Небось, фишка дымится? Да пошел ты к черту, идиот.
     Все это Маша произнесла совершенно спокойно, без малейшего нажима, ни на йоту не повышая голос. Другие ругаются так, что хоть святых выноси – отметил про себя Иван, а она такая спокойная. Или это просто выглядит так?
     - И этот тоже подозревает, что между мной и тобой что-то есть, кроме дружбы, - пожаловалась Ивану Маша, настроение которой сразу ухудшилось.
     - Все отчего-то считают, что между парнем и девушкой чистой дружбы быть не может, - согласно кивнул Иван.
     Они посмотрели друг на друга долгим пристальным взглядом, и Иван в первый раз задал себе вопрос, как долго еще сможет глядеть в эти глаза и просто дружить с ними?
     А что подумала Маша – осталось на время для Ивана неизвестным.




Глава одиннадцатая

    - Ну, добро же, - молвил Федор-ворон своему спутнику, когда они отправились в полет над тихими лазурными водами Средиземного моря, - не хочешь ты мне сказывать, кто будешь сам. Но как-то именовать-то мне тебя ведь придется. Уже явствует, что ты никакой не серый волк, по  крайнему размышлению.
    - Правда твоя, - ответил тот, - я не простой волк, но и не ворон, и не таракан. Ладно уж, называй мня Касьяном, да и шабаш.
    - Я-то тебе вверился, - сказал сызнова Федор-ворон с укоризною. – А ты меня, знать, за дурачка какого-то держишь.
    - Ни за какого дурачка я тебя не держу, - молвил Касьян-ворон. – А только от знания моего имени-прозвища не убудет тебе и не прибудет ничего. Уж поверь ты мне, старичку.
    - Да, поверь тебе! – не унимался Федор. – Этак молвить легко – поверь. А как ты меня среди ночи в червя, скажем, опять обратишь да и склюнешь?
    - Я тебя от стаи волков выручил? Из шведской тюрьмы вызволил? Теперь вот еще и летать выучил. Стал бы я этакое творить, когда бы, скажем, зла тебе желал? – оправдывался Касьян.
    - …И язык шведский откель-то знаешь, - все нудел Федор. – Может, ты фискал ихний будешь и чрез меня к самому августейшему батюшке моему подбираешься?
    - Я тех языков более трехсот ведаю, а коль хошь, так и тебя им выучу, - говорил необидчивый Касьян. – А только фискалом мне за всю мою долгую жизнь бывать ни разу не случалось. Подлая это работа, не люблю ее и людишек таких, какие правят ее.
    Словом, как ни препирался с ним Федор, как не тщился выпытать у него истинное имя-звание, таинственный волхв не желал ему открыться наотрез. В этаких распрях продолжался их полет к грекам.
     Ясное солнце входило в зенит, когда Федор вдруг почуял волной накатывающее на него изнеможенье.
     - Ох, не долечу я, - прокаркал он, задыхаясь, - кажись, падаю! – и тотчас повалился в какую-то воздушную яму.
     Но Касьян-ворон нагнал его в этом нырке и лишь слегка коснулся своим крылом его крыла. И Федор снова вздохнул полной грудью, силы вернулись к нему, он взмыл ввысь.
     - Теперь веришь мне, что я зла тебе не желаю, - спросил его Касьян. – Ведь, кабы желал я зла тебе – так тут бы и конец твой пришел.
    - И то, правда, - рассудил Федор.
    До острова Парос, где правил своими полисами царь Афамант, Федор долетел, все-таки, едва живой. Несколько ободрился он, когда, кружась вместе с Касьяном над зеленой рощей из платанов, заприметил на полянке трех прекрасных девушек в старинных доспехах амазонок, гарцевавших на великолепных тонконогих иноходцах. Две были темноволосы, а у третьей, впрочем, поминутно рвущейся вперед, длинные волосы до самого седла отливали чистым золотом. У каждой из этих красавиц к луке седла был приторочен арбалет.
    - Охотницы, вишь ты, поди ж ты… - каркнул, не то проворчал Касьян, сам залюбовавшись храбрыми воительницами. – Вот, на каких надо жениться-то, туды их, перетуды!
     Девушки, переговаривавшиеся, знать, по-эллински (Федор не понимал ни слова из их речи), углядели кружащих над ними черных птиц. Золотоволосая жрица Артемиды, коротко вскрикнув, красиво взмахнула рукой, и как будто бы подбросила что-то кверху. Это что-то помчалось ввысь быстрее стрелы.
    - Эй, держись, богатырь святорусский! – заорал Касьян, устремляясь вперед и заслоняя собою товарища. – Это ведь охотничий сокол!
    Боевая птица со всего разлета грудью врезалась в ворона-Касьяна. Однако же, с тем ровно ничего не сделалось. Сокол же оторопел, словно грянулся с маху обо что-то твердокаменное, мгновенно потерял высоту, и вскоре распластался по земле. Удивленная и огорченная златовласка и ее подруги подобрали поверженную птицу и печально осматривали ее. В это время два ворона успели спуститься куда-то в гущу ветвей, где их было не видно, и там, сев на траву, приняли человечий облик.
       Федор отряхнулся, пристрастно оглядывая себя. Он выглядел точно так же, как до превращения в ворона, то бишь, самим собою. Далее он обратил внимание, что и Касьян-ворон (а до этого – волк)  тоже сделался человеком. Теперь он был смугл, высок, мускулист, плешив, из-под густых черных бровей сверкали двумя угольками исполненные ума глаза, и по брови же зарос он густейшей черной бородой, невольно вызывающей почтение и трепет. Короче, он сильно напоминал теперь лихого арнаута. Одет он был в эллинский  хитон чуть ниже колен и обут в греческие же сандалии.
     - Я буду твоим толмачом-греком, - пояснил этот арнаут. – Зови меня по-прежнему Касьяном. А как дойти до царского дворца, мы разузнаем у сих чаровниц.
     И они оба шагнули из хитросплетения ветвей к трем прекрасным охотницам, кучковавшимся печально вокруг пострадавшего сокола золотоволосой предводительницы.
    - Здравы будьте, сударыни мои! – возвышая голос, приветствовал их Федор-царевич.
    - И тебе привет, чужестранец, - ответили они вразнобой, и Касьян перевел их слова на русский язык, и не то сказал, не то спросил у девиц что-то еще, опять по-ихнему. Барышни ответили тоже по-эллински, и тут Федор возмутился:
    - Эй, толмач! Этак нехорошо – разговаривать по-ненашему и мне не докладывать! Разве ж ты для этого ко мне приставлен пособлять?
    Касьян извинительно поклонился ему и разъяснил, что он, Касьян, всего лишь спросил девушек, о чем они изволят печалиться. Они же ответили, что жалеют красавца-сокола, который служил одной из них верой и правдой, а теперь, похоже, испускает дух, сраженный зловредным вороном.
      Говоря все это Федору, Касьян бережно взял сокола из рук девушек и, казалось, просто легонько погладил его; однако, птица от этого сразу же приободрилась, подняла голову, деловито покрутила клювом туда-сюда и забила крыльями с неоткуда взявшейся силушкой.
     Радостные и благодарные улыбки чаровниц-гречанок заиграли светлыми бликами на сумрачном, заросшим до ушей бородою лице толмача. Предводительница  поблагодарила его кратким кивком, а две ее подруги длинно и выразительно что-то защебетали.
     Федор-царевич во время всей этой беседы воспринимал себя как-то неловко и нелепо – чужим и никому тут неинтересным. Но вдруг золотоволосая красавица повернулась прямо к нему и спросила, чуть коверкая родимую нашу славянскую речь:
    - А ты, юноша, русский, да?
    - Да… русский… я русский… - он слегка потерялся, не ожидая такого поворота. – Мы тут… путешествуем. Меня зовут Федор.
    - Рада видеть тебя, Федор. А не скажешь ли мне, какова цель вашего путешествия?
    - Мы переплыли на торговом корабле через море, - начал Федор завирально, но честно продолжил, - а теперь ищем хоромы царя Пароса Афаманта. Хотим бить ему челом.
    - О! – воскликнула гречанка. – А что же вы от него хотите? Конечно, это будет тайная беседа, и не мне о ней ведать, хоть я и царевна…
    - Ты?! – сызнова удивился, а больше того восхитился Федор. – Ты – царевна Агафья? А откуда ты так складно… по-нашему?..
    - Да, я Агафья, - просто ответила она и оглядела его взыскательно. – Мне случалось бывать в ваших краях, и по-русски я немного понимаю. И ты, судя по твоему платью, тоже не простой русский мужик, а, наверно, какой-нибудь князь, да?
    - Точно так. Я – сын русского царя.
    - Но скажи-ка мне, русский царевич, откуда у тебя на бедре сабля распроклятыми османами выкованная? Может, ты – турок, засланный к нам с каким разбоем?
    Федор на это смутился и залепетал что-то, вроде, как отобрал он ту саблю у лихого османского головореза в жаркой сече.
    - Ладно, поверим на первый раз, - порешила Агафья. Ее спутницы из свиты во все глаза глядели на царевича, от стеснения то и дело хихикая, как это водится у девушек. – Только уж тогда скажи, что привело тебя к нам. А то у меня какое-то сомненье имеется.
    - То не тайна, - сказал молодой посланец. – Я прислан в ваше отечество сватом. А сватается к тебе, Агафья, не кто иной, как варяжский принц Магнус, что в самом Асгарде обретается.
     - Это такой – большой, просто огромный парень в сияющей кольчуге? – не без удовольствия припомнила Агафья. – Знаю, знаю. Он не раз уж ко мне сватался, и все у нас не складывается. То я хочу за него, а отец мой артачится; то опять отец решится отдать меня ему, а я передумаю. Иногда я страшусь даже самой мысли о нем – ведь он такой огромный, ох!..
     - Он какого захочет быть роста, такого и сделается, - встрял в их беседу Касьян. – Он волхв.
    - А еще у него молот летающий, назад ворочающийся, - прибавил Федор. – Без промаха врагов разит.
    - Молот тот не самому Магнусу принадлежит, а его отцу, Тору, - молвила умная Агафья. – И про то, что он волхв, и что рост может менять, я тоже знаю – видала его… А ты, толмач, тоже волхв? – внезапно спросила Агафья у Касьяна. – Так ты ловко моего сокола воскресил!
    - Я не только воскресил, - расхвастался Касьян вдруг. – Но я же сам его и подшиб, в небе черным вороном летая. Когда пойдешь ты за Магнуса замуж – мы и тебя птицей обращаться выучим.
     Глаза царевны Агафьи восторженно заблистали. Ее подружки суетились рядом, выспрашивая у нее, что там эти русские болтают. Когда она поведала своим сенным девкам о возможном преображении в птицу, они ажно запрыгали, закричали. Федор без перевода понял, что они говорят: «И мы хотим в птиц!».
     - Всяк сверчок  знай свой шесток, - молвил Касьян сурово. – Теперь же веди нас к батюшке твоему, царю Афаманту. Ежели ты согласна за Магнуса, царя вашего тоже уговорить надобно.
      Федору милостиво дозволили ехать к Афаманту на крупе царевниной лошади. Касьян же уселся на круп иноходца другой амазонки, и вся кавалькада двинулась вперед. 

* * *
     Иван смотрел футбол. Московский «Спартак», за который он болел с детства, в этот раз пропустил быстрый гол от извечного своего соперника – ЦСКА, и теперь, что было сил, наваливался на вражеские ворота. Игра была яркой, увлекательной, не давала повода отвлечься ни на что другое. И этот субботний день выдался ярким, жарким и каким-то жизнерадостным.
    Только Ивана опять поминутно беспокоили разные звонки. Сначала позвонил погруженный в себя Солдатов и попросил Кощеева передать его мобильник Евдокии Петровне. Но ни ее, ни Матвея Петровича дома как раз не случилось. Иван находился в квартире один.
     Узнав, что вот прямо сейчас идет футбол с участием «Спартака», Солдатов тут же забыл про Евдокию Петровну и, видимо, бросился включать свой телевизор. Потом в квартиру ворвался, коротко и деловито позвонив в дверь, скоростной Стасик Птицын, пожаловался, что ему жарко и попросил воды.
    - Что, Ванька, делаешь? – бросил он, напившись из  ковша.
    - Футбол смотрю, - ответил Иван.
    - Кто с кем? – спросил Стасик, снова так стремительно, что эти три слова слились у него в одно.
    - «Спартак» - ЦСКА.
    - И какой счет?
    Хотя Иван знал, что для Стасика Птицына абсолютно все равно, какой бы ни был счет в том или ином матче, он все-таки открыл рот для ответа, но сказать ничего не успел, потому, что как раз в тот момент раздалось знакомое: «Зайчик! Тебе твоя зайка звонит».
    - Добрый день, счастливчик, - поздоровалась с Иваном Алиса. – Ну, что ж, встречай сегодня нежданных гостей.
    - Ты собралась опять ко мне в гости?! – растерялся Иван.
    - Нет, нет, не пугайся так. Все гораздо лучше, - засмеялась Алиса. – К тебе едет твоя ненаглядная Маша. Ты рад?
    - Я об этом пока еще ничего не слышал.
    - Значит, она пока не звонила? Ну, так, наверно, с минуты на минуту брякнет. Жди. Потом мне расскажешь, какие будут впечатления.
    - Алиска звонит? – вмешался Стасик. – Ну-ка, дай-ка мне ее номер, а то я стер…
   Что-то снова глухо рыкнуло внутри у Ивана, но номер Алисы Стасику он записал.
    Едва успела Алиса повесить трубку, поговорив еще и со Стасиком, и тот молниеносно ретировался, как прозвучал звонок от Маши.
   - Привет, - сказала она. – Чем ты занят?
   - Футбол смотрю.
   - Потом досмотришь. Выходи сейчас на крыльцо. Мы к тебе едем. Эльвира и Наташка меня везут. 
    Немного растерянный Иван вышел на крыльцо, все залитое летним жарким солнцем. Во дворе не было ни души. И вскоре там появились три девушки – две из них везли в инвалидной коляске третью. Процессия подъехала к самому крыльцу и остановилась.
    - Ну, вот, - произнесла задумчивая Маша. – Я практически у тебя в гостях… А тут у вас довольно уютно.
     Держась за перильце, Иван сделал два шага вниз по ступенькам.
     - Да уж сиди там, на крыльце, - замахала на него рукой Маша. – Все равно ведь не сможешь взять меня на руки и внести в дом, так?
    - Не смогу, - понурил голову Иван.
    Машины подружки отошли в тень старой, утлой черемухи, доскрипыващей свой век посредине двора, и тихо заговорили о чем-то своем, постороннем.
    - Чашку кофе мне сюда тоже не вынесешь? – предположила Маша.
    - А как бы я это сделал? – еще больше смутился Иван. – В карман мне, что ли, ее положить?
    - Понятно.
    Прошло с четверть часа. Он молча смотрели друг на друга.
    «Вот так всегда, - говорил ей Иван глазами. – Чего бы я ни хотел, я, все равно, ничего не могу сделать для достижения этого».
    «Ерунда, - отвечала ему Маша тоже одним взглядом. – Каждый в чем-то ограничен. Мне еще труднее, чем тебе. Просто, тебе нужна девушка со здоровыми ногами».
    «Но мне так хорошо с тобой, - подумал Иван. – Просто хорошо, и у меня нет необходимости трогать тебя, тискать, или еще что-то там… может, это и есть любовь?».
    «Перестань. С Алисой тебе тоже было хорошо, нет? А до Алисы – еще с кем-то…»
     «Меня почему-то тянет к тебе, - подумал Иван. – Тянет, понимаешь? Ты какая-то…»
      «Обычная я…»
     «Хм… да?..»            
     «Да, обычная. Просто, тебя к любой, наверно, тянет. Бывает и такое».
     А вслух Маша почему-то сказала:
     - Вот, выучусь сносно ходить – приеду к тебе, и будем жить вместе.
     - Приезжай, - улыбнулся Иван.
     Тут к Маше подошли подружки.
     - Ну, пообщались? – спросила Эльвира. – Поедем дальше кататься по селу?
     Маша кивнула, и они укатили со двора. Иван задумчиво смотрел им вслед. 
     Вечером того же дня ему пришла лаконичная СМСка от Алисы:
     «Как прошло свидание?»
     Иван поразмыслил с минуту, почесал нос, потом затылок, и настрочил ответ еще более лаконичный: «Никак».
      Следующая СМСка: «Еще не прошло?!»
      Иван усмехнулся. Да у вас, сударыня, ревность взыграла!
      «Ничего не было, - поспешил ответить он. – Посидели, поболтали у крыльца – и всё».
      «Жаль» - отреагировала Алиса.
     Тут Иван уже позвонил ей.
      - Что вы все меня к Маше подталкиваете? – возмутился он. – Создается такое впечатление, будто всем хочется, чтобы у нас с ней были романтические отношения!
     - А тебе разве этого не хочется? – с наигранной невинностью спросила Алиса.
    - Нет, - ответил Иван, а кто-то у него внутри в этот миг сильно усомнился: «Да ну?!»
    - Ты ведь знаешь, что она тоже занимается сексом по телефону с уголовниками? – не то спросила, не то утвердила Алиса.
    - Слыхал.
    - А сам-то ты еще не набивался к ней в клиенты?
    - Нет.
    - Почему? Это бы вас очень быстро сблизило…
    - Не  хочу.
    - А я думаю, ты просто стесняешься. Ты ведь у нас мальчик такой скромный…
    Ответа не было.
    - Вот что, - предложила Алиса. – Давай-ка я сегодня «раскручу» Машку на виртуальный интим с тобой. Один раз попробуете – уверена, вам понравится. А не то ведь, смотри, ее могут у тебя увести!
    - Да никто ее не может у меня увести, потому, что она не моя!
  «Кстати, знаешь, в последнее время Маше какой-то звонит, не то Константин, не то Касьян, и замуж зовет» - послышался знакомый голос в голове Ивана.
     Что-то как-то заметно похолодало в этот вечерний час. Иван, лежавший уже в кровати, забрался поглубже под одеяло, чуть ли не по самые уши.
     - Ладно, Алиса, мне спать пора. Сегодня мало времени на сон будет у меня…
     - Ой, неужеее-ли! – с большой нежностью промурлыкала Алиса. – И с кем же ты сегодня договорился, ааа?
    - Сегодня в четыре часа ночи начинается Кубок Америки, - сурово молвил Иван.
    - Это футбол, или хоккей, баскетбол, волейбол?..
    - Алиса! Если я называю турнир, но не называю вид спорта – это что означает?
    - Это означает, что единственный вид спорта, который тебя сейчас интересует – это Маша Квасцова, угу-угу! – снова засмеялась его хулиганистая подружка. – Ладно, без четверти в четыре надо бы тебя разбудить.
    - Алиса, не надо этого. Я и сам проснусь.
    - …Растак твою мать! – донесся из смежной комнаты хриплый бас Матвея Петровича. – Телефон к чертям расшибу!..
    И разговор на этом прервался.

     Глава двенадцатая

     Три прекрасные охотницы лихо спешились около белого царского дворца. Касьян тоже спрыгнул с лошадиного крупа и помог спуститься Федору, который без помощи проявлял в этом деле некую робость – видать, не езживал доселе на арабских иноходцах, и такой конь оказался слишком высок и мощен для него.
    Сам царь, улыбаясь, вышел встречать свою дочь, и Агафья обняла Афаманта, и тут же что-то зело выспренне заговорила ему, хоть и в ухо, но вельми громко.
    - Она кричит: батюшка, тут приехали русские сваты, звать меня замуж за варяжского принца, - потихоньку перевел ее речь Касьян для Федора. – Они    по небу воронами умеют летать, и меня обещали научить… Вот таратора!  - тихо заворчал он, дабы Агафья не осердилась, - Другой бы батюшка от подобных сентенций тотчас гемикраниею захворал… Сорока, туды тебя, перетуды!
    Царь в ответ на это сразу перестал щериться улыбкою, сдвинул черные собольи брови, глянул на дочь сурово.
    Из ответной его реляции Федор разобрал только что-то обрывочное: эс… тео.. ид… Магни…
    Затем он утащил дочь куда-то в отдельную светлицу, и чрез малое время она вышла оттуда раздосадованная.
    - Наотрез передумал меня отец за Магнуса выдавать, - сообщила Агафья сватам. – Говорит, во-первых, не Магнус это вовсе, а язычник Магни. А мы ж православные, как-никак, чтобы нам с безбожными якшаться. Вы и сами, поди-ка – христиане, понимать должны…
    Федор уныло ответил: «Понимаем», и на лице Касьяна изобразилось какое-то сонное выражение.
     Вслед за Агафьей к ним снова спустился и сам Афамант.
     - Если вы устали с дороги и проголодались, обратился он к Федору, и Касьян перевел, - мы вас употчуем и ночь ночевать пустим. А касательно варяжского сватовства – даем от ворот поворот. Так сыну Тора и передайте.
     Вид у царя был при этом вельми тоскливый и какой-то вздрюченный. 
     За трапезой Афамант поведал Федору-царевичу, что положение Пароса, как и многих других эллинских островов – даже Аргоса – сейчас далеко от спокойного. Распроклятое османское иго допекает. Османы выжимают из греков  последние соки. К примеру, во всякую осень каждый греческий остров должен отослать турецкому владыке некоторое количество рабов. И вот уже приближается день, когда новый корабль под черными парусами отправится с Пароса к османам. А если вдруг он, Афамант, вздумает османам возражать, тогда пришлет сюда султан тяжкую силу военных кораблей, и полетят от греков клочки по закоулочкам.
     Оба русских гостя задумчиво тянули вино из изящных кратеров. На той чаше, из коей пил Касьян, были отчеканены сцены из жизни Александра Македонского.
    - Славный у вас когда-то царь был, - молвил Касьян, разглядывая эти картинки. – Хоть и не всеми греками правил, а свою державу высоко вознес. При нем вы, эллины, никого не боялись.
    - Да, - только и сказал Афамант угрюмо
    - И даже Юлия Цезаря не страшились, - продолжал Касьян. – Чего уж там говорить о каких-то османах. Ихние предки тогда по диким полям ошивались, ели конину вяленую, кумыс лакали, глиняным куклам молились… А сейчас они в тяжкой силе, вы пред ними дрожите, а у каждого греческого острова – свой маленький, ничтожный царек… 
    - Эй, полегче! – еще пуще нахмурился Афамант. – Что это значит – ничтожный?! Каждый царь – есть белая кость, голубая кровь. А опричь того, бывают цари в Элладе, кои не одним, а несколькими островами правят.
    - А лучше бы так, - поднял глаза от своей чаши на него Федор, - чтобы над всеми греками единый царь стоял. Чтоб заботился о народе, богатство ему копил, державу свою крепил. Тогда бы пришел день, и греки бы османам пинка под зад дали.
    - Да что вы говорите?! – воскликнул Афамант. – А нельзя ли осведомиться, кто бы мог стать этим единым царем всех греков? Может быть, я?
    - Почему нет? – пробормотал Федор.
    - А может, царь Феоктист из Аргоса? – продолжал вопрошать Афамант.
    - Возможно и сие, - соглашался Федор.
    - Или Гермоген с Родоса?
    - Опять же…
    - Или Анаксагор с Саламина?.. Этак можно до завтра перебирать, и еще цари останутся! Так кто же из нас тот единый греческий царь?!
    - Как-нибудь договоритесь… - растерялся Федор.
    - Или пусть народ решит, - добавил Касьян.
     Афамант на это аж поперхнулся вином.
     - Народ! – заорал он. – Чернь! Что она может решить?! Им бы только самим быть сытым и пьяным, и думать они способны только о собственном пузе…
    - Если вы, греческие цари и дальше будете так судить о своих черных людях, то сидеть вам под турецкой пятой долгие, долгие годы, - молвил Федор. – У нас, на Руси тоже когда-то так было. При Батые.
     - Знаем, читывали. Два века давили Русь безбожники, брррр! А потом царь Деметрий огнем и кровью ваши земли сбирал. Много черных людей от тех сборов богу души отдали. Не дай бог, греческие земли так собирать придется.
    - Стало быть, лучше безропотно рабов османам посылать? Придет время, и сами греческие цари у османов в покорных рабах ходить будут? – предположил Касьян.
    - Да уже и ходят, как я вижу, - прибавил Федор.
    Афамант в ответ на это вскочил, бросился к стене, на которой висело оружие, схватил меч и замахнулся на Федора.
    Федор молча, стиснув зубы, вскочил, выхватил турецкую саблю из ножен и занял оборонительную позицию.
    - Но-но, не замай! – рявкнул на него Касьян. – Думай, что творишь. То ж царь!
    Афамант в гневе рубил мечом, не жалеючи. Первые мгновенья Касьяну сделалось страшно за Федора,  однако он вспомнил, как лихо тот же Федор-царевич отбивался от его собственных ударов. Агафья широко распахнутыми глазами смотрела, как слабосильный на вид Федор сражается с ее отцом.
    - И саблю османскую где-то отхватил! Никак, чертовы янычары тебя к нам подослали! – кричал Афамант.
    - Саблю вражью я на поле боя подобрал, где русские со шведами дрались, - кричал ему в ответ Федор, отдуваясь от усталости. –  С мертвого викинга снял. И сдается мне, стервецы-османы шведа против нас вооружают.
    Еще несколько выпадов сделал Афамант, прежде, чем стал остывать от озлобления, и все их Федор сумел отбить. Охолонув, наконец, и опустив меч, царь Пароса выпил из кувшина, стоявшего на столе, изрядную порцию холодной воды, сел на скамью, дыша, словно загнанный иноходец.
    - Убил бы я тебя, русский, за дерзость твою, - прокряхтел Афамант. – Да только вспомнил я, что не с руки нам сейчас с Русью ссориться. Мы, эллины, думаем у вас, русских подмоги просить против османов.
     - Мысль неглупая, - оценил Федор. – Да только нам, русским нынче самим худо можется на севере против шведов. А про единение всех эллинов вокруг одного царя не вредно было бы вам подумать.
    По лицу Афаманта он понял, что и царю эта мысль показалась разумной.
    - Когда вернешься домой, - сказал он Федору. – Передай отцу, не вздумает ли он когда-нибудь двинуть войско на помощь грекам.
    - Для этого, опять же, потребен нам военный флот и выход к морю. Шведа разбить потребно, - продолжал Федор.
    Их оставили ночевать во дворце, разместив в одном покое. Федор на новом месте долго вертелся с боку на бок, а Касьян (он же Кощей, если читатель не запамятовал) подловил себя на том, что не может дождаться, пока его товарищ заснет – чтобы опять наведаться чрез волшебное зеркальце к Маше. Он понял, что Машин голос – пусть глуховатый, чуть с хрипотцой, пусть недостаточной высоты и нежности – все же заставил пробудиться в его окостеневшем за долгие годы сердце что-то такое – то ли жалость, то ли просто сострадание. И ему, Кощею, как-то спокойнее, уютнее, если в некий день он слышит ее, знает, что у Маши все ладно, она в духе, и все прочее.
    Не тратя лишних слов, скажем, что на сей раз Кощей заставил себя дождаться, когда Федор сам заснет, и лишь после этого попросил волшебный артефакт показать ему боярышню Марию.
    Зеркальце едва сумело выхватить расплывчатые очертания означенной боярышни из почти кромешного ночного мрака, и Кощей стразу обеспокоился. Чуть высунув голову из-под одеяла, Маша Квасцова тихонько постанывала, не то от боли, не то от досады, не то неведомо, от чего.
* * *

      В три часа ночи Ивана разбудил звонок. Это звонила Маша.
     - Привет. Спишь?
     - Сплю, - ответил он.
     - Опять я тревожу тебя. Вот я какая – плохая… - завела она прежнюю свою «пластинку».
    - Нет, Маша, ты хорошая. Я почему-то рад, что ты меня разбудила.
    - Чтобы ты свой футбол не пропустил, - объяснила Маша.
    - Спасибо, - Иван зевнул во весь рот. – Теперь-то уж, наверно, не пропущу. До него еще почти час остался.
    - А пока-то что делать будешь? – спросила Маша.
    - Не знаю, - снова зевнул Иван. – Может, послушаю музыку через наушники.
    - Ну, ладно, - вздохнула она. – Давай, слушай музыку, только не засыпай.
    И разговор прервался, впрочем, совсем ненадолго. Спустя полчаса Маша позвонила снова.
    - Привет. Что делаешь? – спросила она, и улыбка согревала  ее голос.
     - Да я же сказал – музыку слушаю…
    - И больше ничего?
    - А ты что предлагаешь? – лукаво осведомился Иван.
    - Я просто думала, ты там дрыхнешь и все на свете проспишь, - оправдывалась Маша.
    - Нет, - возразил Иван. – Теперь-то уж никак не просплю.
    - А у меня приятный голос? Тебе нравится? – поинтересовалась Маша.
    - Да, - ответил Иван, сам толком не поняв, соврал он, или нет. Он понимал, к чему Маша клонит, но не был уверен, что сам точно хочет виртуальной близости с ней. Как будто что-то изнутри мешало Ивану.
    - У тебя от него ничего не шевелится? – совсем уж неприкрыто намекнула Маша.
    - Есть немножко, - сознался он.
    - А если я постону? Вот так: о-о-о … м-м-м?..
    - Это тебя Алиса «раскрутила», да? – спросил Иван тоже прямо, без обиняков.
    - Она говорила мне, да, что тебя ко мне тянет, что ты хочешь попробовать вирт  со мной, - не стала скрывать и этого Маша. – Но, во-первых, ты сам недавно говорил, что я тебя притягиваю. Во-вторых, мне тоже хочется как-то расслабиться, успокоиться, что ли. Мне опять в кошмарах является смерть в образе парня по имени Егор.
    - Да, помню, помню, - молвил Иван. – Конечно, с этим нужно бороться всеми доступными способами.
    - А когда ты гладишь мои ножки, - продолжала Маша, - ты при этом возбуждаешься?
    - М-да… - волнуясь, подтвердил Иван, чувствуя в то же время внутри себя определенный процесс интимного характера.
    Они некоторое время еще говорили обо всяких вещах не для посторонних ушей. Маша начала входить в  экстаз и постанывала все громче  благо, в палате в ту ночь она оказалась одна… Как вдруг неожиданно все прервалось.
    - Ой, прости, - прошептала Маша. – Мне тут звонят по другой линии. Это очень важно. Я обязательно вернусь. Целую тебя!
    - Понимаю, - сказал Иван, нажал «отбой» и включил футбол.

* * *
     - Костя! – обрадовалась Маша звонку Кощея. – Как я рада тебя слышать!
     - Я тоже, Мария свет Николаевна, я тоже. – Молвил Кощей спокойно. – Что-то соскучился я за тобою, вот и вызвал. Как твое здоровьице?
     - Ничего, - ответила она.
     - А что же ты только что стонала, словно болит у тебя что-то?
     - Ты все слышал?.. – растерялась она.
     - Я посмотрел на тебя и услышал твои стоны, - объяснил Кощей.
     Маша с облегчением решила, что он не слышал ее разговора с Иваном, и сказала:
    - Это мне опять привиделся кошмар. Все никак от меня Смерть не отстанет… а ты где сейчас? Чем занят?
    - Я в Греции, - сказал Кощей. – Мы тут сватаем греческую царевну за…
    «Шизофреник, ясное дело!» - подумала Маша, а вслух произнесла:
    - Ну, так у тебя новая девушка! Значит, ты передумал брать меня замуж?
    - Да мы не за меня ее сватаем, а за варяжского бога Магни – сына бога грома, Тора…
    - А, ну, понятно, - сказала Маша, хотя поняла очень немногое. Впрочем, чего ждать от психа, подумала она. – Значит, ты все еще меня любишь?
    - Можно сказать, что я к тебе все прочнее сердцем прилипаю. Хоть и почему это – не знаю, - сказал Кощей в рифму.
    - Ха-ха, ты у нас поэт… Костя, а уложи меня спать? – попросила Маша.
    - Сделаю, - пообещал Кощей. – Только не зови меня больше Костей, добро? Ибо не Костя я.
    - Как же мне тебя называть? Опять Кощеем?
    - Если тебе не любо величать меня Кощеем, тогда называй Касьяном. Так меня звали раньше. Очень-очень давно.
    - Ух ты, клевое имя – Касьян! – восхитилась Маша. – Надо запомнить.
    - Снова незнаемо баешь, барышня, - молвил Кощей. – Что значит – клевое? Или ты хотела молвить – плевое?!
     - Нет-нет, - поспешила его успокоить Маша. – Клевое – что это значит, я потом тебе объясню…
     - Странная у вас речь, - пожал Кощей плечами. – Ну, да ладно. Ты просила уложить тебя почивать. Тогда ответь – в какое время тебе желательно пробудиться?
    - Меня в семь по любому разбудят, - ответила Маша.
    - Ну, добро. Сладких снов, - пожелал ей Кощей и неслышно пробормотал заклятие. В тот же миг Маша заснула крепчайшим сном, какой только бывает, безо всяких сновидений.
    Едва Кощей погасил волшебное зеркальце, как за окном их с Федором покоя что-то зашебуршало, и через пару мгновений над подоконником появилась чья-то голова. Он не очень-то и изумился, когда уразумел, что это была царевна Агафья. Она лихо перелезла через подоконник, как это делают малолетние мальчишки. Глаза царевны так и светились озорством.
    - Эй, русские волхвы, - позвала она ночлежников тишком. – Вы уже не спите?
   - Приветствую, ваше царское высочество! – молвил Касьян. – Что вам ныне потребно? Их высочество Федор Алексеевич еще почивать изволят.
   - Ты не мог бы, толмач, научить меня в птицу превращаться? – прямо спросила его Агафья. – Так хочется – мочи нет смириться!
    Касьян незаметно шевельнул рукой, и Федор на своей постели заворочался с боку на бок, пробуждаясь.
    - А полетишь с нами, ваше высочество, в Асгард? – прищурился Касьян. – Тогда научим, а не то, так и зачем тебе?
    - Батюшка не велит, вы же сами слыхали, - вздохнула Агафья. – За язычника замуж православной негоже.
    - Так и в крылатую тварь обращаться батюшка тебе не позволял, - вставил слово Федор, пробудившись и приподнявшись в постели на локтях.
    - А этого я ему не открою, - сказала Агафья. – Сама научусь, а ему знать ни к чему. Видишь, я и свиту с собой не взяла.
    - Хитра ты, царевна – спасу нет! – рассмеялся Касьян. – Норовишь и на елку влезть, и рыбку съесть… Или пожалеть тебя да задаром научить превращаться? Вот я, хоть старичок, а не могу отказать девчонке, особливо – такой красивой!
    Агафья и в самом деле была умопомрачительна: золотоволосая, высокая, стройная, осанистая, с огромными голубыми глазами, истинно эллинскими, правильными чертами лица, в легких, тускло поблескивающих доспехах амазонки. надетых на короткое платье, которое открывало ее изящные ножки почти до бедер, обутая в сандалии на ремешках, обтягивавших ее ножки, еще улучшая их соблазнительные очертания. Эти вечно смеющиеся глаза ее, в которых сияло южное небо, способны были сразить наповал любого.
     Касьян вопросительно посмотрел на Федора, но тот молча пожал плечами – смотри, мол, сам – тебе, мудрецу, виднее.
    И спустя несколько минут, с того же подоконника в предутреннее небо Эллады вспорхнули одна за другой три черные птицы, и это были Касьян, Федор и Агафья.
    Вопреки сумлениям Федора, что Агафья спервоначалу будет робеть, пищать и падать, греческая царевна вела себя на удивление боево и непринужденно. Она шныряла по воздуху стремительными зигзагами вверх-вниз, не умея еще держать высоту и правильное положение в полете. Когда же чрез какой-то час-полтора она наловчилась и к этому, наблюдать за ее полетом сделалось приятно глазу. Видя, что уже совсем рассвело, она влетела в спальный покой, отведенный для Федора и Касьяна, и, склонив голову набок, ладила полюбоваться собою в круглое зеркало, висевшее на стене.
    - Фу, до чего ж вы меня некрасивою сделали! – каркнула Агафья ворчливо. – А что бы мне заместо вороны хотя бы в чайку оборотиться?
    - Нельзя ж все время одинаковой быть, - ответил ей Федор-ворон. – Обернешься снова девицей – опять красивой станешь.
    - А я красивая, когда в человечьем обличье? – оглянулась на него Агафья.
    Это было излишне. Даже и теперь, когда она была вороной, Федор и то взирал на нее с восхищением.
    - Ежели этак сделать, на север мы полетим с разною скоростью и друг дружку потеряем, - объяснил ей Касьян.
    - Ни на какой север я лететь не намерена! – заявила Агафья твердо. – Замуж за Магни я не хочу. Во-первых, он язычник, во-вторых, батюшка воспрещает, в-третьих… я просто боюсь.
    - Ты? Боишься?! – воскликнул Федор. – Странно слышать, что ты вообще чего-то боишься! Но чем же тебя страшит Магни?
   - Он, конечно, красив, и силен, и в меня влюблен… - мечтательно проговорила Агафья-ворона на птичьем языке. – Ты, Касьян, сказал, что он станет для меня такого роста, какого потребно, чтобы быть ему со мной… Это все ладно и добро. Но он же, когда только захочет, может обратиться в громаднейшего великана. Вообразите же, что станется, коли он когда-нибудь напьется хмельного меда и на меня с чего-нибудь рассерчает?.. Вот, чего я боюсь.
    - Ежели он будет тебя всегда любить, так крепко никогда не рассерчает, - возразил ей Касьян. – Затем, викинги мудры и сдержанны.  И я вот еще читал в свитке одного вашего грека, что женщина не может быть равнодушна, когда кто-то в нее влюблен.
   - Это неправда, - отрезала Агафья. – В одну и ту ж женщину могут быть влюблены сразу много мужчин. И что? Она ко всем им будет неравнодушна?
    - Гм… - буркнул Касьян.
    - Ты покумекай о том, что, коли мы прилетим в Асгард без тебя, Магни такое разочарованье хватит, что Один и Тор нам не только волшебных яблок не уделят, а и совсем буйны головы прочь срубят, - молвил Федор. – А как ты с нами прилетишь, да сама скажешь Магни, что он тебе постыл – тебя никто из них не тронет, да и нас, скорее всего, помилуют, хоть и не наградят.
     Окромя того попенял ей Касьян, что, кабы смирила она гордыню свою и пошла за Магни – глядишь, и варяги грекам против османов треклятых маленько бы подсобили. На это Агафья лишь возмущенно фыркнула:
   - Ловко так-то! Да только я не вещь продажная, на которую профит в политике купить можно!  Без любви – никуда!
    Потом Агафья подумала немножко о чем-то своем, девичьем, и внезапно решила так:
    - А почему бы и не слетать мне к Магни? Только, во-первых, условимся? После этого путешествия вы растолкуете мне, как самой в птицу обращаться. А то, превратить – превратили, но ведь не научили!
    - Добро, - кивнул Касьян. – Научим. А второе?
    - А во-вторых, батюшка, все одно, обнаружит мою отлучку и снарядит погоню. Что тогда делать станем?
    - Авось, пока мы летаем, он не заметит ничего, - попытался успокоить ее Касьян. – Ежели сейчас отправимся – мигом обернемся.
    Агафья посоветовала ему вспомнить, как ее отец бросился на Федора с мечом. Да, страшен в гневе царь Афамант! Неведомо, что выкинуть способен! Впрочем, страшен, да и отходчив.
    Подкормившись на дорожку, чем Бог послал, словно три черных стрелы, помчались они к северу.    
    Первым летел ворон-Касьян, но в кильватере за ним поспевала бесстрашная Агафья, порой даже вырываясь вперед и громко каркая, сама не своя от бешеной скорости. Но в какой-то миг она оказалась позади и Касьяна, и Федора, и, оглянувшись назад, вдруг  узрела страшное.
    За ними по пятам мчался двенадцатиглавый крылатый змей, дыша огнем изо всей дюжины зубастых пастей. 
     - Ну, вот, - каркнула она, скучая и досадуя. – Снарядил-таки батюшка погоню за нами! 
      
* * *
     Будильник развеял сладкие грезы Ивана без четверти в семь утра. И пока он так и этак потягивался и взбадривался, пока заставлял себя вылезти из-под одеяла, телефон забренчал вновь, а с экрана явствовало, что звонит Маша.
    - Привет, - сказала она, позевывая. – Выспался? Нет? А я так классно поспала… А как там наши сыграли?
    - Наши не играли, - ответил уныло Иван, не любивший дилетантских вопросов про футбол, задаваемых невпопад, для поддержания разговора. – Кубок Америки же. Играли Бразилия и Колумбия.
    Алиса в подобном случае обязательно спросила бы, за кого я болел, - сказал кто-то внутри Ивана. Впрочем, пусть Маша спрашивает любую ерунду. Ивану было просто приятно от того, что он слышал Машин голос, от сознания, что он зачем-то Маше нужен.
    - Тебе ночью понравилось со мной? – спросила Маша.
   - Мммм… в общем, да, - признался Иван. – Можно еще когда-нибудь попробовать, если хочешь.
   - Ты какой-то зажатый был, - вздохнула Маша. – Отца боялся разбудить?
   - Ну, и это тоже…
   Маша начала рассказывать, что после Ивана ночью ей звонил Касьян – не то уголовник, не то пациент психолечебницы. «Он такой прикольный, такой фантазер. То с Одином вино пьет, то на греческой царевне женится. При этом меня любит, и даже забрать к себе думает. Ну, что же взять с психа…»
    «…В последнее время Маше какой-то звонит, не то Константин, не то Касьян, и замуж зовет…» - щелкнуло опять у Ивана в голове.
     - Маша, мне надо вставать, собираться, скоро на работу ехать, - промолвил он. – Не очень охота с тобой расставаться, но приходится.
    - А ты и не расставайся. Сунь гарнитуру в ухо и ходи везде, все делай, - посоветовала Маша. – И я повсюду буду с тобой. Мне с тобой как-то спокойно так, ты меня расслабляешь, на душе делается легче.
    - Все равно, неудобно. Может, мама будет раздражаться  Маша, да ведь я работаю в двух шагах от тебя. Как приеду на работу, сразу к тебе и зайду.
    - Ну, хорошо, - сказала Маша. – Пока, тогда.
    Она нажала отбой, и сейчас же настрочила сообщение Алисе:
    «Похоже, ты права. Твой после близости сразу же остывает».
    «А зачем мне врать? – ответила Алиса. – Я давно поняла – ему все равно, кого…»




Глава тринадцатая

     Двенадцатиглавый змей стремительно приближался, уйти от той погони было невозможно. Сражаться же с ним было нечем – вороны не могут держать в лапах оружие, не умеют они и плеваться огнем, как драконы. Спуститься вниз и затеряться где-нибудь в чаще, в ветвях деревьях – тоже не катило, ведь они летели над самым морем.
     И все же сначала ворон-Федор, а затем и ворон-Касьян бесстрашно ринулись назад, и Касьян тотчас скрылся в одной из дюжины красных, клыкастых пастей.
     Та же участь, без сомнения, ожидала и Федора, но, проглотив Касьяна, дракон неожиданно замер в воздухе, будто наткнувшись на незримую стену, замотал сначала тою башкой, в которой пропал Касьян, а затем и всей дюжиной голов.
     Ворона-Агафья подлетела к ворону-Федору, и оба зависнув на одном месте, с недоумением и ужасом взирали на поперхнувшегося змея. А дракону тем временем становилось на глазах все паршивее. Вот он забулькал проглотившим Касьяна горлом, так, будто его сейчас вырвет, весь напрягся, но вместо рвоты, вдруг оглушительно бабахнул.
    Вслед за сим бабахом, Федор и Агафья узрели ярчайшую вспышку огня, а потом у них сильно зазвенело в ушах и потемнело перед глазами. Крылья обоих ослабели, и они кувырком рухнули вниз. Еще немного – и их поглотит ненасытная морская пучина.
     Но, опамятовавшись, Федор-царевич почувствовал, что он не ворон, а опять человек, и лежит, распластавшись, вниз лицом на теплом золотом песке. По правую руку от него ласково плещет теплое море, а по левую руку – качаются высокие пальмы.
    Федор поднялся на ноги и обнаружил, что находится он на маленьком круглом острове, а царевна Агафья – тоже теперь не птица, а девица – лежит тут же на спине, разбросав руки и ноги, в беспамятстве. Касьяна же нигде видно не было.
    Он задумчиво посмотрел на красавицу, потом сходил, зачерпнул морской воды – ибо все было рядом – и побрызгал Агафье в лицо. Не помогло. Тогда он принялся осторожно и нежно хлопать ее по щекам. Но морок ее все не проходил. В конце концов, Федор прильнул губами к ее устам.
    И он почувствовал сочное, жаркое ответное лобзанье. И Агафья открыла лазурные свои очи, и обвила его руками, и расцеловала снова.   
    Так лобзались они долго, не замечая, что в это самое время за ними следят два незримых им существа. Одним из призрачных соглядатаев был Касьян (он же Кощей), а вторым – его слуга и друг Шмат-Разум.
      - Совет вам да любовь, дети мои, - молвил Кощей, делаясь видимым в своем обычном облике.
      При виде его Агафья густо покраснела, а Федор побледнел и вытаращил глаза от удивления, и где-то даже оробел.
     - Кощей Бессмертный? Да быть такого не может! Откуда ты?.. ты жив?!. Но ведь… я…
    - Срубил мне буйну голову, борясь за княжну Василису, - закончил за него Кощей. – Не столько ты ее срубил, друже, сколько я, старичок, сам позволил тебе ее отсечь. Но только бессмертный я. Чрез три часа да еще три минуточки ожил я, как ни в чем не бывало, а друг мой Шмат-Разум все твои дальнейшие пертурбации видел и мне пересказал… Эй, Шмат-Разум! Сотворил ты нам островок посреди моря, собери-ка теперь что-нибудь покушать.
     Сейчас же, откуда ни возьмись, явилась перед ними скатерть-самобранка со всевозможными яствами. Кощей пригласил всех к столу, накрытому сей скатертью в ажурной беседке в середке острова. Но Агафья и Федор почти ничего не ели, робко поглядывая то в сторону трудившегося невидимого слуги, то друг на дружку.
    - Где же теперь твоя княжна Василиса? – задал Кощей первый вопрос Федору, с аппетитом жуя жареную баранину.
    - Не знаю, - признался Федор. – Но она так жалела тебя, узнавши об отсечении твоей головы, что, думаю, к тебе помчалась.
    - И что же ты так дрался за нее? – усмехнулся Кощей. – Так люто со мною обошелся! Да ладно – со мною. А если б на моем месте да человек случился? Его и убить много легче, и жизнью своею человек куда как дорожит!
    - В боях сколько людей гибнет, - вспомнил Федор слова шведа Мартина, - и на дуэлях…
    - То в боях, - Кощей махнул рукой. – А я тебе про иное толкую. Стоило ли оно – из-за Василисы кого-то смерти предавать?
     - Не знаю.
     - Если ты ее так любишь, а она – тебя, так с чего бы она у меня три месяца прогостила?
    - Ну, боялась, верно?
    - Ой ли – боялась?
    - Или полюбился ты ей…
    - Когда так – почему она от меня сбежала?
    - Но она и меня прогнала.
    - Так может быть, я вернусь домой, а Василиса там? – кивнул Кощей, прихлебывая вино.
    - Может, оно и так, - молвил Федор, и видно было, что ему уже все равно на Василису.
    - И что же сие может означать? – прищурился похититель невест.
    - А то, что ей едино – я или ты… - догадался Федор.
    - Ты, или я… или болгарский царевич, или польский королевич, а то и варяжский бог Магни… лишь бы скорее замуж.
    При этих словах Кощея Агафья сызнова зарделась и потупила взор.
    - Да! – Кощей будто бы вспомнил – Что же мы теперь, дети мои, скажем варяжскому богу Магни, когда до него долетим? – спросил он безмятежно.
    - А то и скажем, что мы теперь с Федей вместе будем, - ответила Агафья, не смущаясь. – Я ведь и не хотела за Магни идти. Варяги мудры и сдержанны, он простит нас.
    - Великодушно прости меня ты, - забормотал Федор-царевич Агафье, глядя себе под ноги. – Не сдержался я, тебя целуя. Плохо со мною быть. С детства за мной беда следует. Болен я тяжелой болезнью. Долго не проживу. Цинга у меня.
     Агафья нахмурилась.
     - Только что со мной лобызался, и уж на сторону воротишь? Для меня будто ты не гож, а для княжны гож был?
    - А мы с княжной с младенчества знакомы, - оправдался Федор. – Она знает и то, что я слаб по мужеской части… - тут уже Федор зарделся.
    Агафья малость подумала и сказала так:
    - Я думаю, рядом со слабым мужчиной должна быть сильная женщина – не  то он совсем сгинет.
     С этим и Федор, и Кощей согласились. Отдохнув часика три, они снова в птичьем облике продолжили путь дорогу. Никто больше их не преследовал. Но у самой радуги Кощей изрек:
    - Отсюда, дети мои, вам сподручнее ехать людьми на волке, а мне, старичку, тем волком бежать. Ибо при виде такого волка варяжские боги как-то исподволь мягчают – уваженье питая ли, что ли…
     Прекословья на это тоже не было.
* * *
      Иван сидел на крыльце в ожидании приезда служебной машины. В двух шагах от него стоял Матвей Петрович, вышедший покурить. И тут раздался звонок от Маши.
      - У меня к тебе вопрос, - сказала она, - возможно, он застанет тебя врасплох.
      - Ну, - буркнул Иван.
      - Ты меня любишь? – спросила Маша.
      - Ну… да… - произнес Иван, несколько собравшись, решив, что лгать – неправильно.
      - Но я же… - но в этот момент Машу прервал радостный, чуть ли не ликующий голос Алисы, возопивший, словно из засады:
      - Я вот вам устрою кузькину мать, обоим, стервозам! Ишь ты, любит он ее! А передо мной еще распинался, что между вами ничего нет, представляешь, Маша?!
      Иван растерялся. Перед Алисой ему было неловко, а говорить на эту тему, когда рядом отец, было вообще на редкость неудобно.
     - Я… я… - попробовал было выкручиваться он, но было уже поздно.
    - Не стоит смущаться. – успокоила его Алиса. – Что  касается меня, то я только рада за вас обоих. Совет вам да любовь, как говорится. Но ради всего святого, Ванечка, не поступай с Машей, как поступил со мною, а до этого – с Настей! То есть, не бросай ее при первых же малейших трудностях.
     - Да я вас всех люблю, вот, что я хотел сказать! – воскликнул Иван. – Тебя, Настю, Машу…
      Тут, дотоле лишь косившийся на него, Матвей Петрович подал голос.
      - А ты в курсе, что долго говорить по этой фигне опасно? – промямлил он с трудом от сильного похмелья (он имел в виду сотовый телефон). – Там высокие частоты, они влияют разрушительно и на уши, и на сам мозг.
     - Ну и что? – пожал плечами Иван.
     - Дураком станешь, или онкологию подхватишь, вот что, - строго выдавил Матвей Петрович. – Выкину к чертям твой тарантас – и баста! – (под «тарантасом» он снова подразумевал сотовый телефон).
      На это Иван ему ничего не ответил, но поспешно спрятал мобильник в карман брюк.
      - И даже то, что ты его в штанах носишь – погано, - продолжал нотацию отец. – Высокие частоты давят на простату и на все, что там вообще есть…
      - А ты в курсе, что водку пить – вредно, особенно в таких объемах, как ты пьешь? – Иван перешел в наступление, упирая руки в бока.
      - Да иди ты!.. – Матвей Петрович изрек крепкое словцо и, расставив руки в стороны, словно охотник на невидимку, потащился домой, запинаясь за собственные ноги. – Вот и поговори с губошлепом… - продолжал он урчать себе в усы.
      Тут подъехала служебная машина и увезла Ивана на работу. Пользуясь тем, что в вестибюле никого не было, Ваня первым делом отправился к своей протеже.   
      Они опять катались с Машей по коридору мимо рабочих кабинетов. Солнце просвечивало сквозь стекла дверей, и пыль плавала в ярких лучах. Пусто было в коридорах – весь персонал ушел на встречу с каким-то представителем городской администрации в соседнее здание.
     - Тебе не понравилось со мной  ночью? – снова вопрошал ее Иван.
     - Повторяю: ты был несколько зажатый. Из-за того и я почти совсем не расслабилась. Если бы попробовать еще хоть раз, и в иных, более располагающих обстоятельствах…
    - То есть, ты не отказалась бы еще со мной? – внутренне возликовал Иван, стараясь не подавать вида, что он в восторге.
    - Алиска сказала, что ты – неповторимый виртуальный любовник, - поделилась Маша. – Да я и сама понимаю – у тебя голос, который может любую бешено завести. Если бы только выбрать время, чтобы нам обоим ничто не мешало…
    Она так посмотрела на Ивана своими пронзительными зелеными глазами, что у него защекотало где-то очень глубоко внутри. Захотелось просто схватить ее и больше никогда не выпускать из объятий.
    - Буквально все подталкивают нас с тобой друг к дружке, - начал он, чувствуя, что эти неправильные слова (такие, каких не следовало бы говорить, хотя бы из чистого приличия) рвутся из него помимо Ивановой воли, словно произносит их не сам Иван, а некто, сидящий у него внутри и рулящий им. – Кто-то подталкивает искренне, желая нам добра; другие – от скабрезности, желая подразнить нас… Так или иначе, но все думают, будто между нами что-то должно быть. Так что бы мы потеряли, если бы между нами, в самом деле, нечто возникло? Маша, - он улыбнулся, принимая озорной вид. – А давай хотя бы поиграем в мужа и жену?
    - Алиска и так говорит, что я у тебя – младшая жена, - сказала Маша как-то печально и подчеркнула, - причем, жена любимая. А всего нас у тебя – трое…
    - Ты не согласна?
    - А почему бы и нет? Мне все равно, могу и поиграть.
    - Тогда давай для начала хотя бы поцелуемся, что ли? – предложил Маше опять как бы кто-то изнутри Ивана, его невидимый пилот. – Пока никто нас не видит? А то, как-то уже… странно даже…
     Вместо ответа Маша резко повернула к нему лицо и впилась губами в его губы, смачно и полно, с языком.
     Поцелуй этот длился всего пару мгновений, но Иван почувствовал, что переживает лучшие секунды в своей жизни.
     Прервала поцелуй тоже сама Маша. Отвернулась от упрямого ухажера, уставившись на собственные коленки, и густо-густо покраснела. Иван отметил про себя, что доселе ни у кого не видывал подобной краски от стыда.
     - Ну, как? Тебе хорошо? – спросил Иван шепотом.
     - Как сказать… - ответила она. – Мы ведь не скажем об этом случае Алисе, да?
     - Конечно, не скажем, - подтвердил Иван. – А будем так делать и впредь, время от времени?
     - Посмотрим, - еле слышно просипела Маша, все еще красная, как редиска.
     Тут распахнулась входная дверь, и в помещение проникла пожилая цыганка лет пятидесяти. Иван знал, что ее зовут Клавдия Михайловна Черешня. При всякой встрече с Иваном она немедленно делала какой-то таинственный, загадочный и сострадательный вид, и говорила ему о разных мистических вещах. В целом отношения с этой  женщиной у Ивана были добрые.
    - Здравствуйте, ребята, - поприветствовала цыганка Машу и Ивана. – Все катаетесь? Вот, приятно на вас посмотреть, ей-богу!.. А что, в кабинет социальной помощи сегодня не пускают?
    - Никуда не пускают, - объяснил Иван. – Все ушли на совещание. Вернутся, может, и к обеду.
    - Н-да, проблема… - задумалась Клавдия Михайловна.
    - А правда, что вы, цыгане, можете будущее предсказывать? – спросила ее Маша.
    Та ответила, что здесь все  зависит от того, верит или не верит человек в предсказания.
    - Я верю, - сказала Маша. – Можете мне погадать?
    - Гадание денежку стоит. Пятьдесят рублей.
    Маша вынула из кармана названую купюру и подала ее цыганке. Та принялась гадать по линиям Машиной руки.
    - На сердце у тебя трое мужчин, - произнесла она таинственным голосом. – Шатен, блондин, - Клавдия покосилась на Ивана, - и брюнет. Тот, что брюнет, теперь уже лысый. Более всего ты тянешься сейчас к блондину. Шатена ты боишься… А тебе погадать, Иванушка?
   - Гм! Да я и сам как-то гадать учился, - пробормотал Иван. – Да и денег у меня с собою нет. Может быть, в другой раз.
   - Я тебе, сыночек, скажу и бесплатно, но только одно. Все это с тобой происходит неспроста. На тебя и на твою семью кто-то навел порчу.
     Иван озадаченно понурил взгляд. Цыганка тепло попрощалась с обоими и ушла.
     - Слушай, муж, - сказала Маша, все еще довольно смущенная. – У меня телефону скоро кирдык придет. Как же мы тогда будем с тобой… практиковаться?
    - Да у меня тоже аппарат на той поре, - признался Иван. – Хрипит, и внутри что-то побрякивает. Надо думать.

* * *
 
     Магни мрачно поглядывал на счастливых и одновременно  будто бы виноватых перед ним Агафью и Федора. Они трое, и вместе с ними другие обитатели Валгаллы, а также Кощей (которого я здесь именую еще Касьяном, против чего он не возражает) сидели за накрытым в честь гостей столом. Настроение же в этом пиру было не самое безоблачное.
    - Русский, ты нарушил данное мне обещание, - угрюмо проговорил Магни. – Ты присвоил девушку, которую обещал высватать за меня. По нашим обычаям, я должен вызвать тебя на поединок.
     Федор-царевич и сам понимал, что дело может окончиться нехорошо. Он не находил слов в свое оправдание.
     - Я не собиралась идти за тебя замуж, Магни, - подала голос Агафья. – А летела я к тебе для того, чтоб самой объявить о своем отказе. Мы подумали, что ты так меньше осерчаешь на Федора. Хотели, как лучше.
    Может быть, вопреки ожиданиям варяжских богов, громадность, красота и богатство Валгаллы ничуть не поразили гречанку. Она не была восторженна, совсем не надеялась стать хозяйкой хотя бы части сих богатств, и вообще, не особенно озиралась вокруг, все больше глядя блестящими глазами на своего нового возлюбленного.
     - Я бы не так сердился, если бы не знал, что ты предпочла царевича мне, - изрек Магни все так же мрачно. – Вы хотели сделать, как лучше, а вышло хуже.
    Он оглянулся на своего отца Тора, и тот утвердительно качнул головой, любовно поглаживая рукоять молота Мъелльнира. Один же между тем невозмутимо пил медовуху, полностью погруженный в свои мудрые размышления. Впрочем, иногда они с Кощеем красноречиво взглядывали друг на друга и не отрывали взор долго, словно о чем-то беседуя неслышно для прочих.
    - Позвольте сказать мне, - вмешался Кощей, и владыка Валгаллы кивнул ему, запрещая другим его перебивать. – Я читал в одной книге древнюю варяжскую легенду, - продолжил Кощей. – Там говорилось, что, когда старый король викингов Вёльсунг выдавал свою дочь за гаутландского короля, ты, Один сделал им необыкновенный подарок. Ты пришел сам на пир и вонзил в дуб валькирий по самую рукоять меч, какого еще не знали на земле. Ты сказал: пусть меч достанется тому, кто сумеет его вытащить. Все мужчины, бывшие на этом пиру, попытались, но удалось завладеть мечом одному Сигмунду, сыну Вёльсунга. Тогда гаутландский король попытался купить у Сигмунда меч, но получил отказ. И затаил злобу. Всю свою дальнейшую жизнь он пытался Сигмунда убить.
     - К чему ты клонишь? – спросил Кощея Один.
     - Меч сам выбрал себе хозяина, - продолжал Кощей. – Но меч – это только оружие, всего лишь вещь. А женщина – это человек. И что же? Разве она имеет меньше прав, чем кусок железа, и не может сама выбрать себе мужа?
     - По нашим законам – нет, - изрек Один. – Она обязана слушаться своего отца. Как раз так и поступила дочь Вёльсунга: она пошла замуж за нелюбимого.
    - А гаутландский король потом жестоко мстил Сигмунду за меч, - прорычал Магни глухо.
    - И это тоже правильно по вашим законам? – ухмыльнулся Кощей. – Такая месть у  вас называется справедливостью?
    Вместо ответа Магни, допив одним глотком полрога медовухи, вскочил на ноги и, схватив Мъелльнир, лежавший рядом с Тором, метнул неотразимое, всесокрушающее оружие в Кощея. Тот лишь улыбнулся – молот отскочил от его груди, оставив огромную вмятину в железном нагруднике, и вернулся в руку Магни. Тогда сын Тора запустил молот в Федора.
    - Шмат-Разум, проучи-ка его! – торопливо прошептал Кощей. И тотчас незримая могучая длань перехватила Мъелльнир на лету и направила его обратно в Магни. Меч ударил огромного сына Тора прямо в лоб. У Магни глаза сначала разъехались в стороны, а затем закатились под разбитый страшным молотом лоб. Магни издал медвежий рев, зашатался и рухнул навзничь. Все асы кинулись к нему, и впереди всех – Тор.
    - Это все пора заканчивать, - сказал Кощей тихо. – Слышь, Шмат-Разум, доставь-ка Федора и Агафью во дворец русского царя, а меня – к себе домой.
    И через пару мгновений он уже сидел, как ни в чем не бывало в своем черном замке, в Вятской земле, на своей привычной кровати, будто только что проснулся. Словно прогоняя остатки сна, он сильно встряхнул головой и сейчас же нетерпеливо схватил со стола волшебное зеркало, попросив показать ему Федора-царевича.
    Тот стоял перед троном своего отца, держа Агафью за руку. Алексей Михайлович глядел на сына сурово. Федор терялся под этим взглядом.
    - Как же ты мог батюшку родного на заморскую девку променять? – строжил Федора Тишайший отнюдь не тихо.
    - Мы не повинны, что  меж нами любовь случилась, - лепетал Федор, аки проштрафившийся школяр. 
     Царевна Агафья же говорила, что Федор полюбился ей сразу же, потому, как он, хоть слаб здоровьицем, а всегда идет своему страху навстречу, перешагивая чрез него, а истинная храбрость всегда ценилась у эллинов; что царевна и не хотела ни за какого Магни, а просто схитрила, чтобы быть поближе к Феденьке. А в птицу, мол, обращаться она, Агафья, и сама сумела, поскольку ей в том помогла в том богиня победы Ника. И, понимая, что от варягов молодильных яблок Федор так и так не получит, Агафья ночью слетала в сад Гесперид и набрала таких же фруктов в роще Ареса, пока двенадцатиглавый змей почивал.
    - Но, проснувшись, он учуял мой запах и нагнал нас. Пока мы с ним сражались, я все яблоки растеряла, - объясняла Агафья. – Так что не обессудьте, ваше величество!
    - Ха! Так уж и сражались! – усмехнулся на это Кощей у зеркала. – Всего-то и битвы было – дракон меня проглотил, и я в его брюхе применил заклятие Греческого огня (или Огня Гекаты) – вот и все. Ну, не приврешь – не расскажешь, разумеется.
    Шмат-разум шелестел рядом согласно.
    Царские брови тем временем сходились на монаршей переносице все мрачнее.
    - Час от часу не легче! – рычал он. – Так ты еще и языческим вашим богам молишься? Веруешь, стало быть, в них? – он прожигал самозваную невестку взглядом.
     - А как в них не верить, если они просто есть, да и все? – развела руками Агафья. – Я с ними хлеб-соль вожу. Правда, отец мой о том не ведает…
    Тут уж Тишайший царь принялся метать громы и молнии, почище того же олимпийского громовержца, или нашего Перуна.
    - Ты, грязная язычница, втихаря оскверняешь нашу веру святую, да еще и сына моего совратила! – заорал Алексей Михайлович, трясясь от гнева. – А ты, юродивый змееныш, променял родного батюшку на голые грецкие ляжки! – (Агафья, смущаясь при этих его словах, пыталась натянуть свое короткое платье на коленки, но сие было, все едино, невозможно). – Видеть вас больше не желаю! – заключил Алексей Михайлович и властно указал им жезлом на дверь тронного зала. 
    И они поплелись прочь, низко опустив головы, и держа друг друга за руки.
    - Каково? – спросил Кощей Шмата-Разума, погасив волшебное зеркало.
    - Неча молвить, - ответил тот. – Варяжские боги дики, необузданны, а русский царь – и  того дичее. Ох, что-то теперь с Федей нашим и его подружкой станется?..
    А волшебное зеркало снова красиво зазвенело, осветилось, и в нем появились опять большие и прекрасные Машины глаза. Уже при одном взгляде на них Кощей почувствовал какое-то тепло внутри себя.
    - Привет, Касьян, - поздоровалась Маша. – Я что-то по тебе соскучилась.
    - Привет, Маша, - просто, неожиданно сам для себя, ответил Кощей. – Я тоже по тебе скучал.
    На этот раз он чуял и понимал, что говорит ей истинную правду.
    - Офигеть! – восхитилась Маша. – Ты уже по-нашему заговорил!
    - Не совсем, - возразил ей Кощей-Касьян. – Что такое «офигеть»?..

   



Глава четырнадцатая

     Едва Ваня успел пообедать, вернувшись с работы, как приехал на велосипеде его друг – Иван Солдатов. Он, явно, пребывал в отличном настроении, обычно неспешный, сегодня словно летел на крыльях и улыбался.
    - Все отлично! – заявил он во всеуслышание, пока Кощеев расставлял шахматы. – Уговорил я Машку. Она согласна за тебя, воин, замуж.
    Кощеев только открыл рот, чтобы что-то сказать, как возмутилась Евдокия Петровна:
    - Это еще что за глупости?! Как – замуж? Ты что, Иванушка, Машу замуж позвал?!
    - Я… - заикнулся Иван Кощеев, но мама продолжала возмущаться:
    - Несут какой-то вздор и даже не задумываются о последствиях! Такую женитьбу невозможно не то, что осуществить, но даже вообразить себе!
     - Да все нормально, Евдокия Петровна, - пытался убедить ее Солдатов. – Выделят им комнату в том же Доме инвалидов, дадут им няньку какую-нибудь, и будут они жить, всё.
     Он имел в виду: сказал – отрубил.
    - Не болтай ерунды, - категорически заявила ему Евдокия Петровна, а сыну погрозила пальцем: - Тоже мне! Жениться он захотел!.. Сначала научись ходить, потом женись, сколько угодно!..
     - А я-то что? Я – ничего… - Иван Кощеев потупил очи в пол, и уши его покраснели.

     Вечером, за ужином Евдокия Петровна сообщила Ивану, уплетавшему гречневую кашу так самозабвенно, аж за ушами трещало, что завтра днем к ним приедет тетя Маша. Так звали сестру Евдокии Петровны, которая жила в Подмосковье, и которой Иван, разумеется, приходился племянником.
     - Она спрашивала, что привезти тебе в подарок? – добавила мама Ивана.
     - Что ж, хорошо, - Иван пожал плечами. – А может тетя Маша купить мне новый телефон? А то мой уже хрипит, и внутри у него что-то брякает. Не ровен час, поломается.
    - А не слишком крут запрос? – засомневалась мама?
    - Я не настаиваю, - поспешно молвил Иван. – Но, может быть? Мне ничего супер-крутого не надо, только звонилку, ну, желательно, с плеером. Не больше четырех тысяч.
    - Ладно, я спрошу у тети Маши, сможет ли она, - решила мама. – А, кстати, про Машу. Ходят слухи, ты познакомился с той Машей, что в вашем стационаре живет?
     - Откуда ты знаешь? – покосился на маму Иван. 
     И она рассказала, что встретила на днях в продмаге заведующую отделением, в котором работал Иван. Та поделилась, мол «Иванушка теперь на работу ездит, как на праздник». А все потому, что общается с Машей. «А вот, если Маша возьмет, да уедет от нас, как Ваня тогда будет? Небось, заскучает?» - спрашивала Рахиль Моисеевна.
      - Ничего не заскучаю, -  проворчал Иван, поперхнувшись кашей и отдышавшись. – Почему все думают, что у нас должна быть любовь?
     - Ты смотри там – веди себя прилично! – пристрожила его мама на всякий случай. – А то, я тебя знаю!..
     - Приложу все усилия, - пообещал Иван с улыбкой.
     Тетя Маша на  просьбу Ивана откликнулась, и в самом деле привезла ему телефон, именно такой, как он просил – маленький, скромный с МП -3. Племянник остался доволен.
    - А прежний куда денешь? – спросила тетя.
    - Ну, это… отдам кому-нибудь, - ответил Иван расплывчато.
    - Не кому-нибудь, а Маше своей, скорее всего, отдаст, - вмешалась в разговор мама. Тетя  Маша сейчас же заинтересовалась, какая это Маша, и Евдокия Петровна рассказала все, что ей было известно.
    - Лицом она на вас похожа, - дополнил мамины слова Иван.
    - Да ну! – возразила Евдокия Петровна. – И близко того нет.
    Тогда тетя Маша попросила Ивана показать ей фото Маши Квасцовой и нашла, что Ванина подружка действительно, чем-то походит на нее лицом.
     - И зовут ее так же, как меня, - продолжала тетя, - и Ваня в нее влюбился.
     - Ничего я не влюбился, перестаньте! – запротестовал снова Иван, но мама и тетя ушли в кухню болтать о своих делах.
     На следующий день  Ивана так завалили бумагами, что ему даже в отхожее место отлучиться было некогда. На попытку Гоши Лапникова дозвониться до него Иван ответил коротко: «Я занят».
     Немедленно вслед за этим от Гоши пришла обиженная СМСка: «Не очень-то ты и употел на службе, разрабатывая «Арсенал»!»
     «У  меня аж дым от пальцев идет» - ответил ему Иван.
     Видимо, это убедило Гошу. Зато раздался звонок от Маши, и ее Иван уже не смог оставить без ответа.
     - Ты что, с ума сошел? – ни с того ни с сего пошла она в атаку. – Вчера лез целоваться, а сегодня и позабыл про меня?
     - Дел полно, - отбивался Иван. – Как только появится возможность, сразу же приду.
     - Иди, иди, - улыбнулась ему Рахиль Моисеевна. – Подождут твои дела. Я вот слышала, что Машеньку нашу скоро от нас увезет какой-то солидный человек, чуть ли не олигарх.
    Иван на это ничего не ответил, но внутри у него опять прокатился какой-то холодок. Он поспешил в палату к «подопечным».
     - Уф! Еле вырвался к тебе! – заявил Иван, опускаясь на Машину кровать и отвесив небольшой поклон вернувшейся в стационар Зинаиде Ильиничне.
     После того, как  Иван с улыбкой протянул Маше свой старый телефон, она, поблагодарив Ивана, бережно взяла мобильник, вставила туда свою «симку» и стала загружать, что-то мурлыча себе под нос, Иван разобрал в данном мурлыкании неприятный для него смысл: «А я ведь скоро уеду из этой дыры навсегда».         
     - Уедешь? А куда? – спросил ее Иван, стараясь выглядеть как можно более равнодушным.
     - В Череповец, куда же еще? – ответила Маша. – До меня не так давно случайно дозвонился какой-то парень оттуда. Я думала, что он чокнутый – все какие-то сказки рассказывает, воображает из себя неведомо что, выдумывает какие-то несусветные путешествия… А вчера Полине Иннокентьевне позвонил его секретарь, не то дворецкий, и сказал, что Касьян – крупный предприниматель, у него куча денег, живет в трехэтажном коттедже за городом. Может увезти меня на лечение хоть за границу. Она, конечно, удивилась, но возразить на это ничего не смогла. Через недельку, разобравшись с делами, Касьян приедет за мной и заберет к себе.
    Иван был восхищен и одновременно подавлен неожиданной сногсшибательной новостью. Он согласился, что Маше очень повезло. Однако, улыбка неумолимо сползла с лица Ивана, и Маша не могла не заметить это.
     - Я о тебе не забуду, - сказала она. – Думаю, тебе стоит познакомиться с Касьяном. Судя по тому, каким я тебя вижу, и что про тебя мне рассказывает Алиска, у вас с Касьяном есть общие черты. Если вы подружитесь с ним, он, наверное, разрешит мне с тобой общаться, хотя бы по телефону.
     Иван пожал плечами. Он не верил в то, что этот Касьян отнесется к нему хорошо, и не горел желанием с ним знакомиться. Но Маша, улыбнувшись, посоветовала Ивану не киснуть, и уверила, что они с Касьяном понравятся друг другу.
     Но Иван Кощеев попрощался с ней, сказав, что сегодня очень много дел. Грусть, накатившая на него, была слишком явной, чтобы ее легко было скрыть.
     Первое сообщение, посланное Машей с вновь обретенного аппарата, было адресовано Алисе Даевой.       
    «Твой мне отвалил телефон», - гласила СМСка.
    «Покупает тебя с потрохами, - ответила ей Алиса. – Будь осторожна. Наиграется тобою – и бросит».

* * *
     - Ну, что? – спросил Кощея Шмат-Разум. – Надумал-таки Машу к себе забирать.
     - Надумал, - ответил ему Кощей. – И то, правда – такой жены у меня еще никогда не бывало. Ее похищение, взаправду, будет благом для нее самое.
     - Ты сбираешься ее выкрасть?
     - А как же иначе? Завсегда краду их, мне не впервой! Могу сам чрез астральный портал ночью явиться и ее забрать. Могу тебя послать, если только ты не заартачишься.
     - Это-то все нетрудно устроить. А вот, подумал ли ты, что станется с теми людьми в специальном дому, что ее обихаживают? Как пропадет Маша без следа, так станут по всей Руси искать виноватого. Государевых опричников на рога поставят, а те и толку дать не смогут. Скандал будет. Всем людям из специального дома от государя по шапке попадет.
   - А мне-то что? – пожал плечами Кощей. – То ж не мне попадет.
   - То-то – не тебе… А что тебе тетка бает – думай больше не о себе, а о других, тогда и счастлив будешь. А специальным людям тем ничего бы не было, кабы приехал ты за ней законным, привычным для них порядком, на железной колеснице, нефтью питающейся. Назвался бы им, примерно сказать, богатым купцом из града Череповца, Ярославля, або Владимира. Клятвенно пообещал бы им, и бумагу таковую подписал, что берешься заботиться о боярышне, кормить ее, лечить и все такое… Глядишь, они сами передали бы тебе Машу в рученьки, еще и спасибо сказали бы.
      - Складно баешь, Шмат-Разум, - восхитился Кощей. – Да только как бы все это столь же складно воплотить?
     - Тоже мне, нашел трудность! Все давно измыслено. Украду я в ихнем мире таковую железную колесницу у какого-нибудь богатого дурака, доставлю тебе. Дураку ничо – порыскает, поищет, поругается, да и новую купит. Машина – не человек, в конце концов. А ты выучишься ее водить, через портал проникнешь в тот век, приедешь в специальный дом… а дальше я уже сказывал.
     - Гладко придумано, - одобрил Кощей. – Нешто попробовать так и сделать?
     - Тебе, Кош, стоит только приказать, и я приступлю к работе, - услужливо прошелестел невидимый слуга.
     - Приступай же, - махнул рукой Кощей. И только что-то еле слышно щелкнуло в воздухе – это Шмат-Разум отлучился обделывать темные делишки.
      
* * *
      Даниилу Данииловичу последние несколько ночей спалось скверно. Виделось ему, что его безвременно почивший «корешок» Илюха начал навешать своего более счастливого приятеля. То во сне Даниил Даниилович приходил на работу в свой офис – а Илюха сидит в его кресле, за его рабочим столом, уткнувшись в его же служебный ноутбук. Заслышав же шаги босса, Илюха поднимает глаза над монитором и вперяет их прямо в неверного друга. Радужки у этих глаз отсутствуют – одни черные зрачки во все яблоко, каждый – как черная дыра, всех впускающая, но никого не выпускающая.  То снилось ему, что, наоборот, приезжает он с работы домой, а Илюха сидит за их обеденным столом, и жена Даниила Данииловича – Оксана (бывшая раньше когда-то Илюхиной девушкой) кормит Илюху своим борщом, да еще мило ему улыбается.
     «А! – восклицает Даниил Даниилович. – Здорово, Илья! Я рад, что ты пришел ко мне в гости!»
     Илья снова поднимает на него свои глаза – черные дыры – и отрицательно медленно водит указательным пальцем перед носом, как киношный   Теминатор-2.
     «Не в гости! – говорит Илюха хрипло, воздух с трудом вырывается из его горла (а на горле у него явственно видна триангуляционная полоса от удавки) – Не в гости я пришел. Рассуди сам: ты женат на моей девушке. Руководишь моей фирмой. Коттедж, где ты живешь, куплен на деньги, которые ты украл у меня.      Даже машина, на которой ты разъезжаешь – и та на ворованные средства приобретена. Так, что это ты у меня в гостях, Данила».
      И невежливо допив остатки борща из тарелки, утерев губы, встал Илюха из-за стола, неспешно двинулся навстречу Даниилу Данииловичу.
     «Так что теперь решай, друган, - просипел мертвец с дружеской улыбкой на синюшных устах, с которых все еще капал борщ, - Чем расплатишься со мною за моральный ущерб? Или вернешь мне фирму, или жену, или отдашь машину? Выбирай!»
    «Фирму тебе отдать? А как же ты ею рулить будешь, мертвый?» – возразил ему Даниил Даниилович.
    «Да уж нашел бы, как рулить, не сомневайся, - убежденно хрипел Илюха. – Не только с фирмой, а и с Оксанкой я бы разобрался. Видишь, как она мне рада?..»
    «Ишь ты, Оксанку он захотел!.. А если никак не расплачусь, что ты мне сделаешь? – попытался насмешливо улыбнуться в ответ Даниил Даниилович, но его улыбка заметно дрожала. – В суд, что ли, подашь?»
    «А хоть бы и в суд, - отвечал Илюха. – Только не в наш суд продажный. В другой, что повыше его стоит. Как придут за тобой оттуда, так ты всю жизнь свою иначе переосмыслишь».
    И его хриплый, скрежещущий полурык-полушепот исподволь внушал уважение. Помимо этого Илья еще начал шажок за шажком приближаться к своему другу.
    «Н-ну, уж Ок-ксанку-то я тебе никак не отдам! – произнес Даниил Даниилович, вдруг начав заикаться. – Она и сама к тебе мертвому не пойдет. Правда, Оксана?»
     Но жена Даниила Данииловича, стоявшая дотоле к нему спиной, помешивая поварешкой в кастрюле, вдруг обернулась на супруга, и тот увидел, что и у нее зрачки такие же – огромные и жуткие, превращающие глаза в черные дыры. Улыбнулась – и два длинных острых вампирских клыка высунулись из-под верхней ее губы.
    «Неееет!» – завопил смятенный Даниил Даниилович и проснулся.
     В дверях его спальни появилась заспанная и испуганная его жена Оксана.
     - Что случилось? – спросила она. – Ты опять кричал во сне.
     - Кошмар привиделся, - ответил он. – Как будто ты собралась меня бросить и уйти к Илье. Он к нам пришел, как живой…
    - Не тронь его имя, - тихо сказала Оксана, помрачнев, и неслышно прошла в свою опочивальню.
     Было раннее утро.
     «Да. Надо заехать к Илюхе на могилку, помянуть его и задобрить», - подумал Даниил Даниилович.
     Эта мысль не отпускала его и далее, хотя день пошел спокойно, как обычно. Он доехал до офиса на своем черном джипе, вошел в свой рабочий кабинет, где все было тихо – никаких живых мертвецов. Но, торопливо разобравшись с делами, Даниил Даниилович уже в три часа пополудни, освободившись, мчался на машине, ведомой его личным шофером, загород, на кладбище. По дороге он купил бутылку «Посольской» водки, банку консервированного тунца и белую булку. Велел шоферу остановить машину рядом с неприметной могилой и ждать его, медленно вошел в оградку, выложил на маленький столик снедь и алкоголь, сел на скамеечку и устремил скучающий взгляд на черно-белый портрет друга на памятнике.
    - Ну, вот, Илья, - произнес Даниил Даниилович чуть слышно. – Ты меня позвал, и я опять приехал к тебе.
     Он налил водку в стопку, которую прихватил из дому; в другую такую же плеснул другу.
      - Подумай, Илья, - продолжал Даниил Даниилович говорить с покойником полушепотом, хотя никого поблизости не было, никто ему не мешал. – Ну, были мы с тобой когда-то соперниками и в бизнесе, и в любви. Ну, разорил я тебя. Что, ты хочешь сказать, это первый такой случай в мировой истории? Отвечаешь, что при ином стечении обстоятельств ты бы меня не разорил? Ну, ушла от тебя Оксанка, когда ты остался у разбитого корыта. Ты первый, что ли в таком положении оказался?
    Илья печально смотрел с портрета куда-то сквозь него
    - Разве я пихал тебя в петлю? – продолжал оправдываться Даниил Даниилович, наливая себе вторую стопку. – Нет. Ты сам проявил слабость. А я не бросил на произвол судьбы ни твою фирму – теперь я ею владею, и она вылезла из «ямы», и опять на плаву. И Оксану я приютил, не позволил ей жить черт-те, где (может быть, ей пришлось бы побираться и бомжевать). И люблю я ее не меньше, чем ты… Итак, ответь мне: чем я так уж провинился перед тобой? Чем?
     Он выпил еще.
    И вдруг в печальной кладбищенской тишине Даниил Даниилович расслышал ответ. Говорил с ним тот же натужный сип, что и в его недавнем сне. Говорил не откуда-нибудь, а от самой могилы, словно шел изнутри ее:
    - Ладно, Данила, - провещал голос. – Я прощаю тебе предательство. Не заберу я у тебя и мою фирму – на Том Свете она мне ни к чему; и жену свою бывшую оставлю тебе – кабы Оксана сама не хотела, она б не ушла к тебе, едва только я остался без денег. Не нужна она мне, штучка такая.
     Вслед за этими словами над могилой поднялся прозрачный, еле видимый, мреющий в жарком летнем воздухе абрис человеческой фигуры – с головы до пояса. Ноги абриса, должно быть, уходили глубоко в  могилу.
    - Черти полосатые!.. – пробормотал Даниил Даниилович, бледнея. – Опять подсунули «паленую» водку! Кажись, дорогую взял…
    Однако, рука его как будто сама потянулась свершить крестное знамение. Что, впрочем, нисколько не помогло; сипящий призрак не исчез, а продолжал мучить Даниила Данииловича и собственные неосязаемые голосовые связки.
    - И все же, какая-никакая справедливость быть должна, - заключил покойник. – И в качестве откупа заберу я у тебя твою машину. Я очень соскучился по рулю, по бешеной скорости, по дальним поездкам. На Том Свете множество путей-дорог, и все они открыты – ни ям-колдобин, ни ментов. Короче говоря, возьму я твой джип, и все счеты между нами будут покончены. Аминь!
     - Муть какая-то… - продолжал, прилежно крестясь, бормотать Даниил Даниилович. – Чур меня, чур, рассыпься!.. Слышь, Серега! – крикнул он водителю, но и возглас бизнесмена получился каким-то повизгивающим, жалким. – Заводи мотор, поехали домой.
    Но в этот самый момент рядом с водителем Серегой, скучавшим за рулем, безмятежно покуривая ментоловую сигаретку, возник на сиденье тот же самый могильный призрак. Глядя в упор на ни в чем не повинного водилу-обывателя, призрак навел на него указательный палец своей левой руки и молвил коротко:
    - Вылезай.
    Судя по всему, в этом вытянутом контуре пальца, словно вычерченном в воздухе каплями дождя, пригрезилось шоферу Сереге наставленное на него пистолетное дуло. И Даниил Даниилович увидел в этот момент, как его водило, дрожа, спиною назад, медленно покидает салон джипа, вскинув руки вверх.
    - Серега! – обратился к нему Даниил Даниилович громко, но тоже с заметной дрожью в голосе. – Серега, ты чего?
     Шофер обернулся лицом к своему боссу, и стало явственно еще и то, что рот у Сереги широко разинут.
    - Т-т-там п-привидение… - пролепетал шофер, указывая в раскрытую дверцу машины.
    
     Последняя в ту же секунду громко захлопнулась. Дальше внутри джипа взревел мотор, автомобиль плавно тронулся с места и куда-то поехал. Им явно кто-то управлял.
     - Т-ты что, сдурел? – воскликнул Даниил Даниилович, сам дрожа, как осиновый лист. – П-привидений не б-б-бывает.
     - А не-не-невидимки бывают, - возразил ему водитель, изо всех сил стараясь унять дрожь. – Я в сериалах видел. В машине, как раз, невидимка.
     Не каждый раз уверенно попадая в джойстик мобильника, Даниил Даниилович поспешно позвонил в милицию.  Заявил, что некто угнал у него автомобиль, иномарку, напали с оружием, да еще и, судя по всему, напустив цыганский гипноз…


* * *
    - Михалыч! Ты ничего не замечаешь?
    Старлей-ДПСник, сосредоточенно руливший патрульной машиной, немного скосил глаза на сидевшего рядом с ним сержанта.
    - А что я должен замечать? – пожал плечами тот. – Вот перед нами машина, которую угнали у мохнатого босса.  С ней что-то не так? Номера, вроде, на месте, вмятин нигде не видно, даже стекла не тонированные…
    - Вот, Михалыч, ты и всмотрись в заднее стекло. Замечаешь, что над водительским креслом затылка не  видно?
    - Так, может, у него подголовник высокий?
    - Ага, прямо такой высокий, что я отчетливо вижу руль и щиток приборов, а головы этого козла не наблюдаю.
    - И что, ты хочешь сказать, этот козел под кресло спрятался? – взглянул Михалыч на напарника.
    - А хрен его знает… может, он это… по радио откуда-нибудь издалека джипом управляет?
    - Да иди ты!..
    Тот ДПСник, которого назвали Михалычем грозно приказал по громкоговорителю, что водителю черного джипа – гос. номер такой-то – настоятельно рекомендуется принять вправо, прижаться к обочине и остановиться. Он приказывал это таинственному угонщику уже в третий раз, и если первые две настоятельные рекомендации тот проигнорировал – даже разогнался еще быстрее по загородному шоссе, - то в третий раз он послушался и затормозил так резко, что патрульная машина едва не врезалась джипу в задний бампер.
    Старлей вылез из патрульной машины, пружинисто подошел к угнанному джипу и строго козырнул преступнику:
    - Старший лейтенант Ковалевич. Пожалуйста, покиньте са…
    Он чеканил эту фразу, словно автоматом, однако, недочеканил – осекся. Поскольку там, в машине, на водительском кресле никого не было. Приоткрыв рот от удивления, старлей решился заглянуть внутрь джипа. Но ни на передних, ни на задних сиденьях, ни под ними, ни вообще где бы то ни было, в салоне машины никого не наблюдалось.
    - А… как же?.. где же?.. – пробормотал милиционер в крайней растерянности.
    И тут он услышал голос – громкий, отчетливый, даже приятный – голос, каким читают текст за кадром в популярных советских фильмах. Звук его заполнил весь салон и зазвенел в ушах милиционера:
    - Ну, что, слуга государев? Ладишь в острог меня заточить?
    - Г-гражданин, где вы? – заикнулся от растерянности, но сейчас же взял себя в руки старлей. – Настоятельно рекомендую вам немедленно сда…
    - Слышь, ты, опричник! – все с той же интонацией чтеца-сказочника, невозмутимо перебил его голос. – Давай по-хорошему, а? Я этого бессовестного купчину, что тебе челом бил, колесницы нарочно лишил. В наказание и в науку. Ибо гад он особо ядовитый, змий подколодный.
   - Г-где вы?.. Выходите! – не унимался милиционер, хотя заикался, явно от страха, и глаза заметно расширялись. Он вертел головой туда и сюда, озирался, ища преступника.
    - Ну, а я тебе настоятельно рекомендую, - прежним тоном ответил ему обаятельный голос. – Оставить меня в покое, вернуться сейчас же в ваш казенный дом и доложить начальникам, что колесница купецкая сгинула, схватить злого умышленника не удалось, ибо не все в этом мире доступно силе и разуму человеческому. Можешь накрутить приказным, что колесницу украл сам дьявол.
    - Дьявола не существует, - на этот раз твердо возразил голосу милиционер.
    - Угу, - поддакнул голос. – А еще кого, по-твоему, не существует? Балабонь дальше. Может, Бога?
    Пока они так препирались, из милицейской машины вылез второй ДПСник и уже приближался к таинственному джипу. Тогда из кобуры старлея, по-прежнему, согнувшись,  засунувшего себя  по пояс в салон автомобиля, невероятным образом сам выскочил его табельный пистолет ПМ, и дуло его уставилось грозно на сержанта.
    - Три шага назад! – бросил ему голос, сделавшийся вдруг металлическим. – Стоять и не двигаться!
    Сержант замер, подняв руки. Дуло отвернулось от него и ткнулось в спину старлею.
    - Руки на машину, ноги в стороны! – проорал голос и командиру экипажа. Тот вынужден был подчиниться.
     Голос снова подобрел и как-то погрустнел.
     - Эх, ребята, ребята! – провещал он низким баритоном. – Жаль мне вас! Какой урод научил вас понимать одну только грубую силу?.. И что мне теперь с вами делать?
    - Вернуть машину законному владельцу и убираться к вашим чертям, в Преисподнюю, - предложил храбрый все-таки старлей.
    - Так-так… А если мне эта машина нужна?
    - Тогда мы вынуждены будем применить силу.
    На это голос уже рассмеялся.
    - Ну, что ж… Валяйте, применяйте. Мне так уже надоели и вы оба, да и весь этот водевиль. До нескорого свидания, парни.
     Табельный пистолет старлея сам собою по воздуху проплыл в машину. В следующее мгновение мотор джипа снова завелся, и упиравшийся торсом в машину старший лейтенант растянулся на асфальте. Джип рванулся вперед, но, проехав десяток метров, таинственным образом вдруг растаял в воздухе.

* * *
               
     - Карета подана, изволь, друже, в окно выглянуть, - учтиво изрек Шмат-Разум где-то рядом с Кощеем.
    - Благодарствую, - с улыбкою ответил тот, оторвав взгляд от волшебного зеркала, в котором видел всю картину похищения. – Только скажи мне – ты ведь мог сразу, с кладбища колесницу в наш мир переправить. Зачем же по городу разъезжал и государевых слуг пужал и гонял?
     - Во-первых, ходовые качества сей колесницы хотел проверить, - пояснил Шмат-Разум, - и нашел оные качества изрядными. А во-вторых, опричников я с младых лет душевно ненавижу. Хватил от них горюшка при Иване Грозном…

   Глава пятнадцатая

   Кикимора услышала, как входная дверь ее избушки тихонько скрипнула. Кто-то вошел к ней без стука, без спросу. А может быть, блудное привидение притащилось, на ночь глядя.
    Кряхтя, Кикимора принялась слезать с печной лежанки. Перед дверью она увидела держащихся за руки молодых, бедно одетых парня и девушку. В бледном, болезненно-худом пареньке Кикимора, приглядевшись, узнала Федора-царевича.
    - Ой! Тут, оказывается, живут! – негромко воскликнула его подружка. – А мы-то грешным делом решили, что это охотничья избушка. Здравствуйте, сударыня.
    - Исполать вам, добрый молодец и красная девица, - поздоровалась с пришельцами Кикимора. – А решать-то нужно не грешным делом, а умом-разумом… Ну, говорите, ужо – дело пытаете, аль от дела лытаете?
    - От дела лытаем, - ответила было Агафья. Но не успела Кикимора что-нибудь сказать на это, как Федор-царевич принялся не то оправдываться, не то бить лесной обитательнице челом.
    - Бабушка, нас родной мой батюшка из дому выставил за мое пред ним ослушание. Теперь мы живем на лесной опушке, на болотах, в избушке, что походит на эту.
    - Все равно, надо смотреть гляделками! – продолжала ворчать Кикимора. – Моя избушка вовсе не охотничья, на отличку от вашей… Да ладно. Вы садитесь, я на стол соберу.
     Кикимора угостила их подовыми пирогами со сбитнем. Пока голодные гости с аппетитом поглощали выпечку, хозяйка сидела, подперев голову костлявыми руками, и расспрашивала.
      - Как вы теперь живете-то, сердешные – при живых родителях да сиротинушки? В избушке ютитесь? Что ж вам, в столице-то, ни дома не купить, ни угла не снять?
     - За все это платить надо, - ответил, жуя полным ртом, Федор. – А нас выгнали без копеечки. Подлец-Кощей – понимаешь, хозяйка? – притворился моим другом, вызвался помочь мне раздобыть для батюшки молодильных яблок, а завел не пойми, куда. Прельстил нас с Агафьей превращением в  птиц, посулил обучить оному волхованию – и шиш обучил! Вот он какой – Кощей Бессмертный! Недаром зовется силой нечистою. Даже, коли ладит что доброе учинить – все одно, пакость выходит. А я ведь сам ему, помнится, буйну голову срубил давеча. Небось, мстил мне, падаль живучая!..
     - И так Федя непрестанно, целыми днями Кощея проклинает, - пожаловалась и Агафья. – Прямо, замучил меня нытьем. А, небось, по ночам, предаваясь со мною любовным утехам, он судьбу не клянет – счастлив. Нет бы, возблагодарил Кощея, что чрез него меня обрел… - Агафья немного грустно улыбнулась. – А вот я совсем не жалуюсь. С милым рай и в шалаше, как вы, русские, говорите.
    - Что же, батюшка-царь не хватился вас, не разыскивает? – нахмурилась Кикимора. – Не может он быть таким бессердечным. Небось, уж скаялся, всюду гонцов за вами разослал…
    - До меня ли ему! – махнул рукой Федор. – Нас, детей у Алексея Михайловича уже десятеро, да матушка одиннадцатым брюхата. Нет, я чаю, батюшка запамятовал про юродивого отпрыска.
     - А чем же вы питаетесь, скитальцы? – еще жалостливее вопрошала Кикимора. – Федя, вон – вконец, смотрю, исхудал – одни глаза светятся…
     - Я дичью его кормлю, - перебила возлюбленного Агафья. – Разной птицею. Я ведь поклонница богини Артемиды. – (Кикимора видела, что за спиной Агафьи висит небольшой лук и колчан со стрелами). – Жаль только, что моего охотничьего сокола нет – в родной Элладе остался. А я соколиную охоту больше предпочитаю…
    - Еще ягоды, грибы сбираем – так и живем, - дополнил слова Агафьи Федор. – Сейчас вот по морошку пошли, да к тебе и приблудились. Эх, попадись мне тот Кощей треклятый – я бы ему напомнил…
    - Тот Кощей треклятый – мой родной племянничек, - перебила его хозяйка. – Сама-то я зовусь Кикиморой болотною.
    - Прости, хозяйка, коли чем обидел, - осекся Федор-царевич. – Но ты сама видишь, какое наше с Агафьею положение. И довел нас до того разлюбезный твой родственничек. Ух, сказал бы я ему!..
    Кикимора ответила, что нисколько на Федора не сердится, а все одно, ей кажется, будто тот пеняет на Кощея зазря. А вот если у Федора такое стремление, то она может его с Кощеем прямо тут сейчас свести – говори ему, что хочешь.
    Федор обрадовано закивал – давай, мол, давай! – и Кикимора достала свое волшебное блюдечко с яблочком, и попросила всевидящий артефакт показать ей племянника.
    Блюдечко что-то слабовато осветилось изнутри, и показало вместо Кощея нечто трясущееся и размытое. Вместе с тем из блюдца послышался жуткий скрежещущий рев, будто рычал Змей-Горыныч, целую седмицу не кормленный.      
    - Туды-растуды, нельзя более вовремя! – послышался сердитый голос Кощея, звериный рев резко умолк, будто чем подавился, тряска прекратилась, и в дне волшебного блюдечка возникло Кощеево лицо, хмурое и недовольное, изрядно вымазанное какой-то серой грязью. 
    - Какого лешего надо? – спросило лицо, не то, чтобы зло, а как-то безразлично, непричастно.
     - Тебе тут челом бьют, племяш, - промолвила Кикимора. – Вот эти молодец с девицею… Ну, ребята, уж говорите с ним сами. – Кикимора придвинула блюдечко ближе к Федору.
    - А, Федор Алексеевич, - Кощей принужденно осклабился. – Давненько не видались. Здрав будь.
     - И ты не болей, - ответил ему Федор. – У меня к тебе докука. Помнишь, ты обещал нас с Агафьей научить превращаться в птиц? 
     - Не обещал, - возразил Кощей. – Ну, да, Агафье что-то сболтнул, чтобы ее замуж за викинга сманить. Но не более.
     «Ах ты, чертов потрох!», - подумал Федор, но, зная, что толку от ругани не будет, просто пожаловался: - А нас чрез твою подмогу родной батюшка из дому выгнал. Теперича живем в избушке, на болотах, нищенствуем, питаемся, чем Бог оделит, - (Кощей в блюдечке поморщился, будто откусил лимона). – А птицам небесным везде дом и пища, - продолжал Федор. – Вот и подумали мы – кабы уметь в птиц превращаться, прожили бы мы с Агафьей беззаботно.
    - У птиц небесных тоже забот хватает, порою наипаче человечьих, - заметил Кощей. – А в том, что ты быть птицею возмечтал, инстинктус виноват. Попробовав раз летать, век этого не забудешь, и всегда тебя в облака тянуть станет.
    - Может, оно и так, - согласился Федор.
    - Подумай, - не унимался Кощей. – Подумай, что, овладев сим колдовством, трудно тебе будет потом русским самодержцем сделаться. Узнав о твоем волховании, преосвященный тебя анафеме предаст.
    - И так предаст, - снова кивнул Федор. – Ежели спознает, что я с нечистою силой якшаюсь… Стой!.. А мне суждено стать царем?
    - Суждено, - подтвердил Кощей. – Не век Алексей Михайлович серчать на тебя станет. Вскоре простит и наследником сделает.
    И Федор-царевич вновь подумал, что Кощею можно верить. Уж очень много ему открыто и ведомо, уж очень просто, прямо и ненаигранно звучала речь сказочного злодея.
    - А меня сие не прельщает, - молвил Федор. – Научившись превращаться в птиц, проживем мы с Агафьей на вольной воле. Наследников же у батюшки без меня хватит.   
    - Понимаешь, - продолжал Кощей тихо, помедлив и с какой-то обреченностью  голосе, как все равно, виноватый пред Федором. – Истинному волхованию выучиться невозможно. Это должно быть в натуре человека, в крови его, всосано с материнским молоком. Да и что нашел ты, Федор, в птичьем бытие? У птиц нет вещей – никакого скарба. Дома их утлы, подвержены всем стихиям. Зима придет и прихватит вас морозцем…
    - Но ты говорил… - нудил свое Федор.
    -…Агафья твоя столь ладна – загляденье, - продолжал Кощей, покосившись на подружку царевича. – А как станет она вороною – останется у ней от всего женского загляденья только одно…
     - Ты полегче! – вскинулась Агафья, и Кощей миролюбиво поднес длань  десницы к своим устам.
     - Так что же, - вновь подал голос Федор. – Знать, речи твои – все суесловие, и ничему ты нас не научишь? – звучало сие вельми печально и разочарованно.
     - Научить – не научу, - ответил ему сказочный злодей. – Но коли велико ваше желанье стать птицами, могу вас обратить обоих единый раз. Условимся же на том, что, когда надоест вам по небу летать, гнезда вить да на яйцах сидеть – вы тогда кликните меня, покучитесь – и снова станете людьми, токмо уж безвозвратно, навсегда.
     Федор глянул на супругу – та решительно кивнула.
     - Мы согласны, - объявил он Кощею, глядя в блюдечко.
     Похититель невест на это едва заметно пошевелил губами – и на деревянной столешнице перед Кикиморой запрыгали, вертя черными головами, две обычные серые вороны – самец и самочка.
    Кикимора распахнула окошко – и птицы, по разику звонко каркнув на прощанье, вылетели на волю.

* * *

     Кощей ходил вкруг возникшей на заднем дворе его замка диковинной заморской колесницы из иного времени и лишь покрякивал да почесывал лысину.
    - Вишь ты, диво, поди ж ты! Знатная штука и красивая, опять же…
   Ощупал всю колесницу, даже лизнул блестящее слово «Jeep» над задним бампером. Подмигнул в ответ ярко сверкнувшей ему фаре.
    Шмат-Разум распахнул перед ним левую переднюю дверцу, и Кощей сел в кресло водителя.
    Невидимый слуга начал толковать хозяину, что в управлении сим железным зверем потребно много сноровки, ибо бегает он быстрее, чем Змей-Горыныч по небушку летает. Спереди, в глотке железной твари находится механизмус, жгущий и перекачивающий огненную кровь Земли. Силища у сего механизмуса, яко у пары сотен ражих коней. И все эти кони спрятаны в небольшой коробице, снабженной рычагом. Арабские же цифры на рычаге означают то, сколько дюжин незримых коней пускает вскачь седок сего зверя – одну, две, три, и больше…
    - А что значит на рычаге латинская буквица «R»? – спросил Кощей.
    - Она включает задний ход, - был ответ.
    - Ишь ты, поди ж ты! А я-то думал, если ее выбрать, зверь понесется особо рьяно – «РРРРРР»! – засмеялся Кощей совсем по-детски.
    - Сей зверь и без «РРРРРР» так рыкает, что мало не покажется, - заверил его Шмат-Разум. – Направляется же он, аки корабль, вот этим рулевым колесом.
    Невидимый слуга объяснил, как с помощью ключей завести колесницу. Необходимую для езды «черную кровь Земли» Шмат-Разум предусмотрительно прихватил из будущего в нескольких канистрах.
     Бледное лицо сказочного злодея побледнело еще сильнее от непривычного звука мотора. Но никак более испуга Кощей не выразил, дав сразу же полный ход. Машина рванулась, подскакивая на кочковатой дороге, по которой до нее езживали лишь телеги.
    Первую минуту дорога шла по прямой, и Кощей довольно улыбнулся: «Ну, да объездить сего рыкающего дракона совсем легко!». Но стоило только встретиться повороту направо, как рулевое колесо вырвалось из рук Кощея, джип мотнулся по замысловатой загогулине, перекувырнулся,  несколько мгновений покачался, стоя на собственной крыше, однако же, перевернулся еще раз и встал обратно на колеса.
     - Уф! – Кощей встряхнул головой, громко фыркая, помигал глазами, отдышался,  и сейчас же, не успел еще Шмат-Разум ничего ему сказать или спросить, как он встревожено полез в карман одежи – проверять, цело ли волшебное зеркальце. Артефакт был не только цел и невредим, но и вовсю трезвонил, просто, судя по всему, до сих пор рев машины заглушал этот нежный звон. Кощея хватилась Маша.
     - Привет, Касьян, - сказала она, приятно улыбаясь. – Я соскучилась. Чем ты занят?
     - Привет, Маша, - ответил Кощей в ее манере, уже привычный. И тут же принялся рассказывать невесте, что объезжал огнедышащего железного зверя о четырех колесах, да вот, немножко перевернулся…
     - О господи! – воскликнула Маша. – Ты перевернулся на машине?! Надеюсь, не сильно расшибся? Ничего не поломал?
    - Пустое, душа моя, что мне сделается, - махнул рукою Кощей. – Чаю лишь, что эта железная тварь сильно повредилась, лечить ее потребно (Шмат-Разум тем временем сосредоточенно дергал стартер, мотор лаял, урчал, давился и глох, помятый джип сотрясался всем корпусом, но не трогался с места).
    - Как ты хорошо сказал – душа моя!.. Так меня еще никто не называл, - мечтательно промурлыкала Маша. – Значит, ты меня любишь?
    - Жалею я тебя, лада моя, - произнес Кощей с улыбкою.
    - У тебя машина – «Лада»? – спросила Маша, похоже, не понявшая значения его последней фразы. – А я думала, ты на иномарке ездишь.
    - Да ты моя лада, - сызнова улыбнулся Кощей. – А железный зверь, коего ты машиной нарекла, прозывается как-то срамно. Не то Жаб, не то Жоп…
     - А, джип, - догадалась Маша. – Это значит, ты на джипе меня будешь катать…
     - Если вылечу его да приручу, - объяснил Кощей. – Тогда на нем за тобою приеду.
     - А я все-таки не могу поверить, - сказала Маша. – Как это ты смог полюбить меня, если ни разу не видел? Я ведь и фотки тебе своей еще не посылала. Давай, сейчас пришлю?
     - Водку я пью редко, - ответил Кощей, опять поняв нечто свое. – Больше – медовуху да вина разные. А тебя я и так видел, без водки, да вот, и сейчас вижу. Я с тобой с помощью волшебного зеркала говорю.
    - Интересное кино! – заворчала Маша. – Ты меня видишь, а я тебя – нет? Несправедливо! И все равно, кажется мне, что ты, скорее всего, привираешь.
    - Вина я сегодня никакого не пил – ни интересного, ни простого, - снова возразил Кощей. – И я не вру почти никогда! Что касаемо – тебе  посмотреть на меня, то, возможно ли сие – надо будет у тетки Кикиморы спрошать. Она все затеяла, она и ведать должна.
    - Ох, ладно… - махнула рукой Маша, и сама понимая, что переспорить чокнутого ухажера невероятно трудно, если вообще возможно. – Я тебе чего звоню-то? Ты не возражаешь, если я тебя познакомлю с одним моим другом?
    - Сердешным? – пробубнил Кощей сурово – Ну-ну…
    - Да ну тебя, ревнивца!.. Просто друг. Он пришел ко мне на выручку, когда я… ну, это… руки-то на себя…
    - То не он, - продолжал сердиться Кощей. – То я тебя спас.
    - А он поддерживал меня после. Вот, я думаю – ты меня увезешь, а он по мне тосковать станет.
    - Коли ты желаешь остаться с ним – я поперек твоей воли не ходок, - изрек Кощей угрюмо.
    - Нет-нет! – поспешно молвила Маша. – Мне здесь ловить нечего, хочу к тебе. Но меня с детства учили, что друзей бросать некрасиво. Если из твоего этого, как ты выражаешься, прошлого, можно в наше время звонить – то я прошу у тебя разрешения иногда общаться с Иваном. Думаю, он без меня тут будет тосковать. Он ведь чем-то похож на меня. Тоже ноги не ходят. Только у меня травма спины, а у него – ДЦП…
    - Да видел, припоминаю, - кивнул Кощей. – Колеса какие-то впереди себя еще толкает…
    - Он такой же сказочник, как и ты, - продолжала убеждать Маша. – То и дело что-то выдумывает. Так, что вы с ним, думаю, легко договоритесь.
    - А почему бы и нет?.. – пробормотал Кощей задумчиво. – Сказочник Иван… Гм-гм!..
    - Я знала, что ты добрый и пойдешь мне навстречу! – заулыбалась Маше и сделалась еще красивее. – Записывай номер Вани.
    - Да на черта мне его номер! – хмыкнул Кощей. – Так доищусь. Доброго тебе здравия, душа моя. Сегодня еще услышимся.
     Не успела Маша произнести еще что-либо, а Кощей уже оборвал связь.
     «Как же это он без номера дозвонится? – подумала она. – Ха, наверное, все-таки, ревнует, не хочет с ним общаться. Что поделаешь, замуж – так замуж. Придется покинуть всех друзей-приятелей, если новый муж так желает».
     И невдомек было смиренной Маше Квасцовой, что ее таинственный жених уже сейчас приказывает волшебному артефакту вызвать ему того самого Ивана...

* * *
     Вернувшись с безуспешных розысков своего угнанного автомобиля, Даниил Даниилович тяжело опустился в кресло и надул щеки. Настроение у него было отвратительное. Его жена Оксана звенела тарелками в кухне, до которой было три шага.
    - Представляешь, Оксана, до чего менты оборзели? – воскликнул Даниил Даниилович, изливая свою обиду. – Они не могли догнать отморозков, угнавших мою машину – и дабы отмазаться, заявили мне, что ворами оказались невидимки! Неслабо, а?
    - Конец света! - донесся с кухни голос жены.
    - И не говори! – воодушевился бизнесмен ее поддержкой. – Кругом коррупция. На людей смотрят, как на какие-то детали, артикулом предусмотренные, ни прав особых, ни потребностей не имеющие! Да я на них жалобу подам!
    Послышались легкие шаги – Оксана шла к нему. Вот она уже появилась в широком проеме гостиной, который был сделан в форме арки.
    - Коррупция, говоришь? – спросила она как-то немного хрипло. – Да-да. Наше общество пронизано ею сверху донизу. Одни валят свои провалы по работе на невидимок, другие доводят друзей до могилы, а потом женятся на их девушках… а?
    - Оксана, не начинай, - наморщил нос Даниил Даниилович. – Слушай-ка, что у тебя с голосом? Ты опять простудилась, что ли?
    Он взглянул на супругу – и тотчас его пробила крупная дрожь, аж зубы застучали. Перед ним стояла… Смерть.
     То есть, одето это странное видение было обычно – в домашний халат и передник с мелкими красными цветочками. Но вместо нормальной головы, на плечах красовался начисто обглоданный череп с дырами на месте щек, носа и глаз. В глазницах, впрочем, ярко светили какие-то красные точки, а зубы в костлявом рту были (или казались) крупнее лошадиных, кровожадно лязгали после каждого выговоренного слова.
    - А… - Даниил Даниилович вначале захлебнулся криком ужаса, но затем булькнул горлом, и уже во весь голос завыл: - Ааааа!!! Не подходи! Не подходи ко мне!
   - Правда?- спросила Смерть ласково, умильно глянув на него с высоты своего баскетбольного роста. – Ты сегодня не в духе, золотой? Давай, я тебя расслаблю?
    Даниил Даниилович увидел, что она тянет к нему обе свои руки – руки скелета без кожи.
   - Аааа! – зашелся он криком.- Не прикасайся ко мне! Убери… ради всего святого, убери руки!
   - Чем же они тебя так пугают, золотой мой? – спросила Смерть все так же ласково. – Ты бы на свои глянул. В чем это они у тебя?
    Даниил Даниилович, дрожа, перевел взгляд на свои пальцы и обнаружил, что с них горячими каплями стекает свежая, остро пахнущая кровь и падает на персидский ковер около кресла.
    - Кровь Ильи, да? – догадалась Смерть. – Ничего, не дрожи, я сохраню твой мерзкий поступок в тайне. Хочешь, я тебе всю кровь слижу? Будут твои персты белыми, аки снежок… - и она еще решительнее потянулась к раздавленному страхом бизнесмену.
    Тогда он вскочил и бросился от нее наутек. Стремясь в спальню, запнулся за что-то, растянулся, боясь, что не успеет встать, судорожно пополз вперед и скрылся под двуспальной кроватью, спрятался за свисающим до пола покрывалом. Все стихло.
    Он не слышал, как Оксана вызвала по телефону неотложку. Когда санитары психбригады извлекли его из-под кровати и под белые персты вели к машине, счастливый Даниил Даниилович благоговейно заглядывал им в глаза, вопрошал:
    - Ангелочки Божии, родные мои, милые. Вы же спасете меня от Костлявой, правда? Клянусь, что остаток жизни проведу в монастыре, все, что имею, церкви православной отпишу!..
    - Спасем, спасем, - уверяли его медработники. – Но платить придется не церкви, а больнице, и в разумных пределах. Расслабьтесь, больной. все будет хорошо…

    
     Глава шестнадцатая.

     Директор положил на рабочий стол Ивана толстенную папку с надписью «Номенклатура» и объяснил, что задача состоит в том, чтобы внести в данные списки изменения, произошедшие в коллективе после всех последних аттестаций и оптимизаций.
    - Сколько успеешь до обеда – столько и ладно, - добавил директор. – Не гони. Зато, глядишь, до конца недели будешь занят делом, а не играми.
     Поначалу начальник собеса смотрел на Ивановы увлечения компьютерными играми в рабочее время достаточно снисходительно, однако, с течением времени стал делать ему намеки, что на работе следует, все-таки, больше времени уделять своим профессиональным обязанностям.
    От обилия таблиц с многочисленными разнокалиберными ячейками с цифирью и мелким текстом, испещренных пометками, сделанными шариковой ручкой, пестрело в глазах и заметно клонило ко сну.
    «Ф.И.О… должность… текущий разряд… оклад, согласно действующему законодательству…» - неслышно бормотал кто-то внутри Ивана, повторяя написанное в рабочих бумагах. Цифры становились ровными рядами. В слова то и дело вкрадывались опечатки.
     Он и сам не заметил, как прошло время, и водитель Петр, возникнув в двери кабинета, произнес свое обычное:
     - Поехали-ко, Иванушка, к мамке на блины.
     - Я задержусь немножко, - сказал Иван. – Перекушу чего-нибудь прямо здесь. Работы много.
     - Надеешься, когда все уйдут на обед, к Машке сбегать, пообниматься? – подмигнул Петр с улыбкой.
    - Говорю – работы много, - снова пробурчал Иван в ответ, и кончики ушей у него покраснели.
     Но что бы он там себе ни задумал, получилось иначе. Потому, что вдруг ни с того, ни с сего у Ивана зашумело в ушах, перед глазами его по монитору компьютера побежали какие-то полосы, все вокруг запрыгало, голова резко отяжелела, он уронил ее на стол.
     - Здравствуй, Ваня. Ты устал? – в кабинет заглянула уборщица с ведром и шваброй в руках.
     - Дело не в этом, - пробубнил Кощеев, борясь с приступами тошноты. – У меня, по-похоже, давление упало.
    - Медсестру позвать? – спросила уборщица, но Иван не смог ответить. Ему быстро делалось все хуже.
     Подбежала медсестра – молодая, очень симпатичная длинноволосая блондинка Света Сырцова. К ней были заметно неравнодушны все мужчины этого собеса, кроме, может быть, всегда хранившего непроницаемую солидность директора. Она быстренько измерила Ване давление.
    - Сто пятнадцать на семьдесят пять. Около нормы. Что это тебя так замутило, не пойму, - Света печально покачала головой.
    - У меня такое бывает, - выдавил Иван. – Как чуть-чуть упадет – головы поднять не могу.
    - Тебе надо срочно домой и отдыхать, - заключила Света.
    Петр, еще не успевший даже завести мотор у УАЗика, вынужден был вернуться, чтобы помочь захворавшему Ивану добраться до выхода.
    - Вот и сбегал, пообнимался, - молвил он ему потихоньку, чтоб никто не слышал.
    - Шутки неуместны, - ответил шатающийся, обессиленный Иван, пытаясь забраться на высокий порог – Что-то не могу дотянуться до скобы.
    - До какой скобы?
    - Которая на двери, - Иван покосился на широко распахнутую дверь.
     - Так это не скоба, а ручка дверная, - рассмеялся Петр и просто помог Ивану форсировать порог, а затем и забраться в машину.
     - Я должна проконтролировать, что он доедет до дому, не упав в обморок, - заявила Света, садясь в УАЗик рядом с Иваном.
     И она, конечно, выполнила это и даже хотела довести Ивана до двери его квартиры, но тот, обойдясь без обморока, все-таки сам забрался на родное крыльцо, после чего сообщил, что дальнейшая помощь ему не нужна.
     На крыльце Ивана, оказывается, уже поджидали, сидя на лавке, два его друга – Стасик Птицын и Иван Солдатов. Первый не мог сидеть на месте спокойно, вертелся, дымил сигаретой, вставленной в деревянный мундштук, поминутно вскакивал и быстро бегал куда-то за кощеевскую баню и обратно. Время от времени Стасик порывался заговорить с Солдатовым, задавая ему общие и слишком очевидные вопросы, вроде: «Ну, Ванька, как жизня?» или: «Ты тоже в гости пришел?», на что Солдатов лишь кивал головой и бормотал ответы себе под нос: «Нормально», «Да-да»…
     Нездоровый Иван Кощеев хмуро поздоровался с обоими за руку, но видно было, что он не особо рад гостям. Солдатов предложил ему сыграть в шахматы, на что Кощеев ответил отказом, сославшись на головокружение. Тут встрял Птицын, затараторив, по своему обыкновению, словно из пулемета:
     - Машка просила купить ей батарейки для плеера. Они тридцать рублей стоят, дай взаймы? – и, пока Кощеев медленно брел за деньгами, Стасик преследовал его по пятам, продолжая тараторить:
     - Представляешь, прихожу сегодня утром, пол-девятого к Машке, а она еще под одеялом. Я ей и сказал: «Машка, вставай срочно, а не то я сам туда к тебе залезу!» Ха-ха!..
    - Ну, ты даешь!.. – пробормотал Кощеев и, подавая ему деньги, прибавил, - Если для Машки – бери без возврата.
     Птицын рассыпался в благодарностях и немедленно ретировался. Солдатов тоже собрался уходить.
      - Надо будет тоже к Маше заехать, проверить, как она там, - поделился он, и Кощеев одобрил это.
     Сам же он улегся часика полтора-два подремать, чтобы восстановить нормальное давление. На кровать к нему подсела мама.
    - А что это за девушка с тобой в машине сидела? – спросила она.
    - Это наша медсестра Света, - объяснил Ваня. – Следила, чтобы я в обморок не упал.
     - Она такая красивая! – оценила Евдокия Петровна. – Я вдруг подумала – уж не Маша ли это?.. Гляди, не влюбись опять!.. – прибавила она, грозя пальцем. 
    - Да ну тебя, в конце концов! – махнул рукой Иван. – Что уж, все прямо считают меня ходоком по бабам…
     Он отвернулся к стенке. Евдокия Петровна вышла из его комнаты, но расслабиться, уйти в себя, Ивану опять было не суждено. Затрезвонил его мобильник, и на экране высветился новый номер: +70006666669.
    Внутри Ивана кто-то икнул и весь сжался. Номер выглядел поистине странно. Однако Кощеев нажал клавишу с зеленой трубкой.
    - Але?..
    - Здравия желаю! – произнес в трубке кто-то густым басом. – Мне  бы потребно слышать Ивана Матвеевича Кощеева.
    - Это я, - сказал Иван, с минуту подумав. – Здравствуйте, что вам нужно?
    - Ну, энто… как его?.. Привет! – произнес бас. – Давай, парень, знакомиться, что ли?
    - Что вам от меня нужно? – повторил Иван, заметно заволновавшись. Голова его отозвалась новым кружением.
    - Да так-то ничего, - медлил бас. – Только одно скажи. Ты ведь Марию Николаеву Квасцову знаешь?
     - Так, - напружинился Иван. – Скажите сначала, кто вы?
     - Я-то? Меня зовут Касьян, - ответил бас. – Я с боярышней Марией дружу.
     «Аааа! Вон оно что! – воскликнул кто-то почти горестно внутри Ивана. – Ну, здравствуй, хрен мордастый! Принес же тебя леший все-таки!»
     Но, конечно, так грубить незнакомому человеку Иван не стал. Он просто довольно уныло поздоровался с Касьяном и лишь спросил, не зэк ли он.
     - Что есть зэк? – на миг замешался собеседник, но тут же вспомнил. – А-а, острожник, сиречь? Нет, не острожник я, хотя сиживал, конечно, на веку. Я на воле, в каменном замке живу.
     «Точно, бизнесмен, - подумал Иван. – Да еще какой богатый! Ну, все, уедет к нему Маша».
     - И что это за «вы»? – прибавил тем временем Касьян. – Я, хоть и старше тебя, но взаправду с тобой подружиться лажу. Так, что давай по-простецки, на «ты» да и шабаш.
     - Ну… - буркнул Иван, не ахти как дружелюбно. – Давай на «ты».
     - А как ты живешь? Что поделываешь? –  Касьян пытался «ломать лед».
     - Да вот, езжу каждый день на работу, в Дом престарелых, - ответил Иван. – Есть такая профессия – на работу ездить.
    - Видать, тяготит тебя служба сия? – догадался Касьян.
    - Большой пользы я там не приношу, - сознался Иван. – На компьютере бумаги печатаю, а все больше в игрушки играю. Конкретной работы мало, а творческих идей, каковые от меня требуются, в голову почти не приходит.
    - Угу, - хмыкнул собеседник, и Иван почувствовал, что Касьян в разговоре словно ходит около чего-то важного, постепенно сжимая круги.
    - А для удовольствия чем балуешься? – продолжал Касьян.
    - Да все теми же компьютерными играми. Да еще книжки читать люблю.
    На игры Касьян не обратил никого внимания, а на книжках оживился.
    - Читать? И что же ты читаешь?
    - Да, в общем, ерунду, - нудил Иван. – Приключения. Фантастику. Сказки. Классикой сейчас уже редко балуюсь…
    - Сказки?! – еще больше оживился Касьян. – А именно русские сказки любишь? У вас там, бают, в ходу старые русские сказки, кои народ веками складывал.
    - Я на них вырос, - сказал Иван просто.
    - То есть, ты их любишь? – уточнил Касьян.
    - Я их наизусть знаю очень многие.
    - Ну! – воскликнул Касьян одновременно радостно и с сомнением. – И что же, разбираешься в них?
    - Ищу себя надеждой, - был скромный ответ.
    - Ух, как ты сказал! – восхитился Касьян. – Чисто по-нашему! А проверим, насколько ты в сказках сведущ?
     - Как будем проверять? – спросил заинтересованный и частично разжавшийся Иван.
    - Ну, вот, ты про Бабу-Ягу читал?
    - Разумеется.
    - А можешь истолковать, как сей дух зародился и что означает?
    - Ну… выглядит, как хромая старуха, известная тем, что колдует, может заставить человека заблудиться в лесу, где и живет. Часто похищает детей и может их съедать… - бойко начал излагать Иван.
    - Да-да, - одобрил Кощей. – Так, так! Теперь вижу, что умен…
    Что-то в тоне навязчивого друга заставило Ивана несколько усомниться в его искренности.
     - Ты Машу Квасцову как – сильно жалеешь? – спросил Касьян резко похолодевшим, посуровевшим голосом.
    - Нужна ей больно моя жалость… – махнул рукой Иван. – Мы, инвалиды, вообще про жалость трепотни не любим. Унижает.
    - Не уразумел ты, добрый молодец. Я не то имел в виду. Я спрашивал про то чувство, кое в вашем времени любовью величают.
     - Нет, такого нет, - молвил Иван грустно. – Люблю я другую женщину.
     - Когда так, значит, ты не в обиде будешь на меня, ежели я сбираюсь Машу к себе в замок увезти? – уточнил Кощей.
    - Не в обиде, - ответил Иван, но Касьян заметил, что голос его дрогнул.
    - Ну, лады, - заключил новый друг Ивана. – Обдумай это, привыкни. Я тебе теперь иногда буду… энто… как по-вашему?.. Ааа, брякать, вот.
   - Брякай, - вздохнул Иван обреченно. – Бывай. – И нажал на отбой.

* * *


    Джип еле тащился по кочковатой  древнерусской дороге, то и дело подскакивая на кочках. Зубы Кощея клацали от сильной тряски, но в сторону машину уже не сносило, и в редкие повороты ему удавалось вписываться. Ехал он на самой низкой скорости, какую дозволил всезнающий Шмат-Разум. Уже несколько раз Кощей останавливался, чтобы пропустить встречавшихся всадников – то одного, то двоих, то враз четверых (последние четверо были в клюквенных стрелецких кафтанах и с топориками). Лошади верховых всякий раз вытаращивали глаза на самодвижущуюся карету и тревожно ржали. Порой Кощей чуял, как под горло ему отчего-то подступала дурнота, но успешно подавлял оную. На въезде в лес дорога сделалась вовсе узкой, а оттуда лезла широченная телега, с горой нагруженная дровами и тащимая коренастым битюгом. На дровах сидел крестьянин и подбадривал конягу матюгами.
     - Осади назад, пропустим, - прошелестел Шмат-Разум над его ухом, и Кощей воткнул задний ход. Джип стал медленно отползать с дороги, но тут вдруг Кощея замутило окончательно. Распахнув дверцу и выкатившись на четвереньках из чудо-колесницы, Кощей, весь покрытый испариной, принялся блевать.
    Когда рвотный приступ прошел – впрочем, довольно скоро – обессиленный Кощей, также ползя, вернулся в машину и сидел в водительском кресле, понурив голову и тяжело дыша.
    - Привычка к сей колеснице потребна, - утешал его невидимый слуга. – Первые-то разы и у людишек того времени этак же бывает. Осилишь.
     Кощей на это сначала уныло помотал головой, а затем несколько раз кивнул. Настроение у него было невеселое.
    И на мелодичный Машин дозвон он ответил обычное «Привет, Маша» столь заунывно, будто на поминках.
    - Что грустишь? – спросила Маша, и Кощей видел в зеркальце, что она чуть улыбается кончиками рта, но глаза ее теплы, и улыбка искренна.  – Чем ты занят?
     - Блюю, - честно признался Кощей. – Укачал меня этот джоп сраный…
     - Как ты его!..  – Маша попыталась заступиться за ни в чем не повинный автомобиль. – Не надо с ним так. Ты знаешь, что они все на самом деле живые? И джип твой – тоже…
    - А то! – Кощей не возражал. – Рычит громче Змея Горыныча. Огненную кровь Земли лопает – хватило б токмо ее на седмицу…
     Теперь Маша уже хихикнула. Ее нареченный жених, похоже, воспринимал технику живой не то, что образно, а вполне серьезно. Ну, что ж с него возьмешь?..
    - Слушай, - произнесла она, резко меняя тему. – Ставлю вопрос ребром: ты когда мне свою фотку пришлешь?
    - Да не умею я такого, - ответил Кощей хмуро. – Тетка моя Кикимора научит, так покажу тебе свою личность.
    - Странно получается, - продолжала Маша. – И дело даже не в том, что твоя тетка в бытовой электронике лучше тебя разбирается. Такое бывает. Неловко то, что ты уже через несколько дней за мною приедешь, а я не знаю даже, как ты выглядишь. Тогда как ты утверждаешь, что видишь меня всякий раз, как звонишь мне…
     «Да что же это такое? – подумал Кощей, уязвленный душевно. – Неужто, ежели зеркальце волшебное, так я не доищусь, как им править? Что же я за волхв, что я за мужик, в конце концов?» - и, рассерчав еще более, произнес твердо:
    - А ну, волшебный тувалет, покажи Машеньке мою физиономию!.. Пожалуйста! – прибавил он, вспомнив мигом кое-что из своих прошлых опытов.
    - Что ты там про туалет говоришь? – уточнила Маша, которая все слышала, но не все уяснила. – Так, минуточку! – отвлеклась она, чем-то заинтересовавшись, и прервала связь.
     Дело в том, что в это мгновение с Кощеева номера (шесть шестерок и девятка) ей пришла самая настоящая, вполне обычная ММСка с портретом ее загадочного ухажера. Суровое, мужественное лицо его без какой-либо растительности, лысая, как колено, голова, темное, скромное одеяние, даже какая-то стариковская, что ли, бездонная мудрость взгляда – все казалось обыкновенным и понятным. Выбивалась вон из объяснимой обыденности только сверкающая черная корона на голове ухажера. Она озадачила Машу. Спустя пару минут, она, впрочем, снова позвонила тому, кого привыкла называть Касьяном.
    - Спасибо, - произнесла она, едва жених ответил на вызов. – Получила твое фото.
    - Значит, удалось! – обрадовался Кощей. – Послушалось меня зеркало!
    - Ты симпатичный, - продолжала тем временем Маша. – На какого-то российского актера похож.
    Такое сравнение с неким лицедеем Кощею не особо пришлось по нраву. Впрочем, он сейчас же рассудил, что лицедеи ежедневно примеряют на себя множество всяческих личин, и в разное время могут походить на разных людей, потому ничего мудреного или обидного в Машином сравнении изыскивать не стоит – рассудил  он.
    - А что за корона на тебе? – спрашивала Маша беспрерывно. – Ты в самом деле актер? Или… не знаю… король ты какой-нибудь, что ли?
    - Никакой я не актер, - хмурился Кощей. – А королей на Руси отродясь не водилося. Корону я ношу, с одной стороны – просто так, а с другой стороны – оттого, что у людей принято называть меня царем темных сил. Звали меня так, звали века и века – вот я и привык, и короною обзавелся. И потом – я, подобно царю, тоже в хоромах обретаюсь
     - Все-таки ты называешь себя Кощеем Бессмертным? – недовольно произнесла Маша, которую вновь кольнула мысль, что Касьян сумасшедший.
     - Я тебе это уж много раз втолковывал, боярышня, токмо ты поверить никак не желаешь. Почему – не уразумею. Аль, боишься?
     - Ничего я не боюсь, - произнесла Маша, грустно вздохнув. – Мне просто уже нечего бояться. Но кощеев бессмертных не бывает.
     - Да вот, бывает, - твердил Кощей терпеливо. – Как же может не быть, когда я – вот он?..
     - Скажу честно, по мне, так ты просто фантазер, - снова вздохнула Маша.
     - Уф… - Кощей понял, что он устал ей доказывать собственное существование. – Ну, тогда так. Ежели ты увидишь меня, когда я приеду за тобой – думаю, ты поверишь в меня?
     - Если увижу – так куда ж я денусь? – развела руками Маша.   
    
    Глава семнадцатая.

    На следующее утро Иван, как ни в чем не бывало, приехал на работу. Прежде, чем углубиться в скучную номенклатуру, он первым делом прошествовал в палату к Зинаиде Ильиничне и к Маше.
    Старушка увлеченно писала что-то в тетрадке – наверное, стихи – но при этом не забыла поздороваться, как обычно, назвав Ваню по имени-отчеству. Маша же настолько углубилась в телефонный разговор, что только кивнула Ивану и жестом пригласила его войти и присесть на ее кровать, в ногах.
    - К нам тут твой пришел, - сказала она кому-то в телефон. – Привет тебе от Алиски, - снова кивнула Маша Ивану через миг.
    - Нужны мне очень ее приветы… - пробурчал Иван.
    - …Говорит, что он тебя тоже любит, - своеобразно перевела слова Ивана Алисе Маша. – Ну, давай, Алисочка. С днюшкой тебя еще раз! Сейчас пришлю тебе номер Касьяна. Посмотришь, какой он прикольный. Целую.
    Промурлыкав последнее слово, Маша повесила трубку и вопросительно взглянула на Ивана.
    - Я бы тебе не советовал твоего олигарха с ней знакомить, - сказал Иван, но Маша сделала вид, что пропустила его слова мимо ушей.
    - Ты не забыл, что у Алисы сегодня день рождения? – озвучила она тот вопрос, который только что задавала взглядом.
    - Помню. Ну и что?
    - Ну и поздравь ее, позвони ей.
    - А ей очень нужны мои поздравления?
    В палату вошла санитарка Эльвира с тарелкой манной каши на подносе. Она нежно поздоровалась с Машей, обменявшись с нею поцелуями в щечку.
    - Заставляю Ваню Алисе позвонить, а он не хочет, - пожаловалась Маша санитарке. – Вот, какой вредный.
    - Нехорошо, Иванушка, - пожурила его Эльвира. – Невежливо. Хоть СМС пошли своей женушке.
    Иван обреченно вздохнул и принялся строчить сообщение:
    «Поздравляю с Днем рождения. Желаю счастья в личной жизни. Пух», - вот, что у Ивана получилось в итоге.
    Алиса немедленно ему позвонила, но, не добившись, чтобы Иван снял трубку, тут же перезвонила Маше.
   - Передай Пуху спасибо, - услышал Иван Алисин голос, хотя бы и очень приглушенный.
     Тем временем телефон Кощеева снова зазвонил.
     - Ванька, привет. Скинь мне, пожалуйста, Машкин номер, а то я его снова стер, - быстро отбарабанил ему дежурную просьбу Стасик Птицын.
     Вместо этого Иван просто подал свою трубку Маше, и она тепло поприветствовала Стасика и поинтересовалась, чем он занят.
     - Я на расслабоне, - поделился Стасик. – Лежу, ничего не делаю. Всё лень.
     - Приходи ко мне, целоваться будем, - улыбнувшись, предложила Стасику Маша, без особого аппетита засылая себе в рот пол-ложки манной каши.
     Иван, похоже, реагируя на это, заерзал на месте.
     - Я, пожалуй, пойду, - произнес он, опираясь на «ходилку» и  вставая. – Работы опять невпроворот…
     - Сидеть! – хором воскликнули Маша и Эльвира.
     - Слушаю и повинуюсь, о мои белые госпожи, - улыбнулся Иван и снова присел на место. Маша вернула ему телефон.
     - А твой подарок я вчера нечаянно уронила и разбила, - сказала она Ивану, виновато потупив глаза. – Но связь мы не потеряем, поскольку сын мне теперь уже свой мобильник отдал.
     - Везет тебе, - ответил Иван просто. – Любят тебя телефоны.
     В этот момент дверь палаты снова отворилась, и вошла медсестра Света Сырцова.
      - Маша, добрый день, - быстро заговорила она. – Значит, так. Анализ мочи у тебя хороший, анализ кала – тоже, а вот анализ крови еще не дошел… Ой, у тебя посетитель!.. – осеклась Света. – А я тут тебе при нем  - такие подробности…  Иван, как у тебя сегодня давление? Давай, я измерю?..  Зинаида Ильинична – ко мне в кабинет, на укол. – С этими словами Света скрылась за дверью.
    - Вот так, - довольно заключила Маша. – Если последний анализ в порядке – скажу Касьяну, что может меня забирать.
     Иван все порывался идти на рабочее место.
     - Посидел бы, - удерживала его Эльвира. – Не сегодня-завтра Маша уедет – соскучишься ведь тогда. 
     Но Иван решительно поднялся и пошел работать, оправдавшись тем, что ему и так попадет от Степана Степановича.
     Упомянутый инженер уже ждал его в методическом кабинете и тоже первым делом осведомился о здоровье. 
     - Все в порядке, - ответил Ваня.
     - Надо думать, ничего с тобою и не было, - ощерился Степан Степанович. – Нарочно, поди, выдумал болезнь, чтобы со Светкой познакомиться?
     Иван ничего не ответил – лишь поморщился. Скабрезные шуточки надоели ему.      
* * *
 
     Алеша Монахов сильно соскучился. Кроме того, он не вполне понимал, что именно происходит. Проснувшись, как часто и бывало, около обеда, он, еще лежа под одеялом, позвонил своей подружке Алисе Даевой. Но абонент в данный момент с кем-то разговаривал. Вроде бы, все в порядке. Пообщается с родными и близкими – и вспомнит о нем. Алеша встал, оделся, сползал на четвереньках в кухню, пообедал, каждую  минуту ожидая звонка от Алисы. Но она не перезвонила. Прошел еще час, другой – от нее ничего не было. Алеша не вытерпел и перезвонил еще раз – абонент продолжал с кем-то самозабвенно разговаривать. Алеше сделалось не по себе.
    Лишь с третьей попытки звонкий и нежный голос Алисы радостно ответил ему.
    - Привет, мое счастье! – сказала Алиса. – Ну, как ты? Почему я не отвечала? Просто, Маша меня тут познакомила с одним прикольным персонажем. Представь себе, это сам Кощей Бессмертный! Да-да! И он живет в прошлом, в эпоху царя… этого, как его?.. сейчас вспомню. Который еще до Петра I жил. А, вот, его зовут, как тебя. Алексей Михайлович, царь, да. Но я не про него, а про этого парня, Кощея. Он, представь себе, колдун. Способен творить черт-те что. Превращается в зверей и птиц. Может сделаться невидимым. Дружит и с Бабой-Ягой, и с Лихом Одноглазым. Кикимора болотная – ему родная тетя.  Такой увлекательный собеседник – умереть, не встать! Врет все, конечно, но сочиняет очень прикольно. Машка думает – и я с ней, пожалуй, согласна – что он в Череповце живет… Сознался, что на самом деле его зовут Касьяном.  Вот и проболтали мы с ним почти весь день…
     - Да, да, - произнес Алеша печально. – Молодцы вы… Поздравляю.
     - Да ты что это – ревнуешь, что ли?  - осеклась Алиса. – Не глупи, счастье мое. Этот парень – не мой. Машкин он, Машкин.
     - Так, так, - нудил Алеша. – Конечно, Машкин. – Голос Монахова был грустен невероятно.
    - Ты по мне соскучился, мой хороший? – спросила Алиса ласково. – Хочешь, я к тебе приеду на той неделе?   
    - Угу, - согласился Алексей, и мрачно вопросил: - а поедешь через Череповец?
    - Ой, беда с твоей ревностью!.. – снова вздохнула Алиса. – Ладно, перезвоню вечерком.
    И, повесив трубку, задумалась.
    Около года тому назад вот примерно так же ревновал ее Иван Кощеев за ее звонки Алексею. Хотя сам Иван Алису с Алексеем и познакомил, невзирая даже на то, что общался с Монаховым неделю, если не меньше, не знал о нем почти ничего и не умел даже найти темы для общения с ним. За несколько месяцев бешеной виртуальной и реальной любви с Алисой, Иван стал как будто уставать от подружки, сократил время общения с нею, постоянно бывал чем-то занят, ему все более было не до нее. А Алеша оказался кем-то новым, неизведанным, увлекательным. Алеша был чаще свободен, разговорчив, не отталкивал от себя. И Алиса переключилась на него, уйдя постепенно из жизни Ивана Кощеева.
    Но, утратив связь с Иваном, Алиса со временем стала видеть минусы и в характере Алексея. Да, у него было меньше страхов – он попросту не заострял на них чьего бы то ни было внимания. Он не разглагольствовал каждые пять минут о своей страстной любви – был сдержан, как и подобает мужчине. Не болтал никаких глупостей, говорил только о достаточно серьезных вещах. Все это было хорошо.    
     Но и рассмешить Алешу было намного труднее, чем до этого – Ивана. И к разным фантазиям он относился как-то пессимистично. Мечты у Алеши были уж слишком приземленными – как-то – приобрести «навороченные» аудиоколонки к компьютеру, непременно ценою от ста тысяч рублей.
     Да, рутина – нехорошая штука. Она способна влезть в любые отношения и разрушить их. Ну, что Алиса может поделать с собой, если ей интересно слушать россказни этого древнего сказочного жителя. Они не были банальны, тянулись долго, способны были заглушить боли, то и дело возникавшие в покореженном жизнью Алисином теле.
     И в отличие от Ивана, Алеша всегда был искренен, не устраивал неприятных сюрпризов, никогда не отлынивал от Алисы. Если уж Алексей говорил, что любит – этому можно было верить.
     Да, но ведь она только болтала с Кощеем-Касьяном, а вовсе не собиралась к нему в замок отправиться…
    Пребывая в таких раздумьях, Алиса выбрала Кощея в списке контактов своего мобильника и нажала на вызов. 
    - Алло. Касьян? Привет. Я тебя не отвлекаю?
    - Здрава будь, Алиса… Это как посмотреть. Я опять катаюсь. Еду пустынными, скучными дорогами, так что не прочь побалакать.
     - Ух, молодец! И как ощущения? В прошлый раз ты жаловался на сильную тошноту.
    - Нет, мне с каждым разом все легче. Я заметил: чем быстрее ехать, тем меньше томят меня и тошнота, и всякие иные докуки.
    - Вот-вот, - удовлетворенно кивнула Алиса. – Я тут маме рассказала про твои проблемы – она у меня медик – и мама говорит, что это у тебя с непривычки так реагирует позвоночник на короткие колебания взад-вперед и в стороны. В мозг поступают стрессовые сигналы, которые он, опять же, не приучен, не успевает обрабатывать – и вот, тебя мутит, тошнит. Будешь часто тренироваться – все пройдет, адаптируешься.
    - Ты такая умная, - похвалил Кощей. – И мама твоя, тоже. Спаси Бог вас.
    - Ой, как приятно! – молвила Алиса, смягчая свой голос до предельно сексуального оттенка. – А прикинь, мой Алеша меня к тебе сегодня приревновал. Возмутился, что я с тобой подолгу болтаю.
     - Ну, так не болтай, - просто посоветовал Кощей.
     - Но мне с тобой интересно, - сказала Алиса, сделав голос маленькой хныкающей девочки. – И не только это.  Я когда с тобой говорю, не то забываюсь, не то у меня, и взаправду, проходят все боли. И это легкое состояние держится много часов. Ты лучше всякой обезболивающей таблетки.
    - Да ну, - легкомысленно хмыкнул Кощей. – И что у тебя сейчас болит?
    - Спина, - пожаловалась Алиса. – Полечи меня, пожалуйста.
    - Сколько угодно, - пообещал Кощей. – Сейчас пройдет… готово.
    - Ой, и правда! – обрадовалась Алиса. – Спина прошла мигом, будто ее вообще нет! Спасибо тебе, родной! И надолго это?
    - Не знаю. Сама увидишь.
    Мысль Кощея, забыв про болезненную Алисину спину, вернулась вдруг к Алешиной ревности, и на этой почве вспомнилась ему иное чувство другого доброго молодца. И Кощей рассказал Алисе, что тревожится, как бы не стать разлучником, не  влезть в отношения Маши и Ивана.
    - Иван-то? – Кощей увидел, что Алиса нахмурилась. – Ну, тут как сказать… Я-то его порядком изучила, и могу сказать тебе, что этот парень очень влюбчивый. Увлекшись какой-нибудь девчонкой, он сейчас же начинает городить огород, стараясь сам быть для нее как можно увлекательнее. Таким котом может прикинуться – мммм! Но, понимаешь, какая штука – едва только у его возлюбленной возникнет какая-либо потребность, какая-то просьба, как только нужно что-нибудь сделать для девчонки – и это для Ивана уже проблема; а столкнувшись с проблемой, он почему-то сразу норовит избежать ее, уйти в сторону.
    - Как же он это так может? – возмутился Кощей.
    - А вот, представь себе, может. Причем, исчезает он всегда по-тихому, словно ни с того, ни с сего. Возьмет и пропадет. А если она его затем ищет – то находит в отрешенном состоянии духа, когда его ничто не интересует, ему на все плевать, и она для него уже – никто, и зовут ее никак.
    - Это очень погано, - покачал головой Кощей.
    - Я сама через это прошла, когда была его девушкой,- пояснила Алиса. – Да, это у него отвратительная черта. Мне даже кажется, что основная его цель в любовных отношениях – добиться этих самых отношений, то есть, того, чтобы девчонка сделалась от него, Ивана, зависимой. Как от наркотика. Поняв же, что подружка готова валяться у него в ногах, Иван пресыщается и отходит в сторону. Исчезает… Но для тебя-то, относительно Маши, это как раз то, что нужно, посуди сам. Как он тебя воспринимает? Как нового Машиного парня. А значит – как  новую проблему для себя. А как он относится к разным проблемам, ты понял?
    - Он стремиться уйти от них подалее, - задумчиво пробаял Кощей, как школяр отвечает учителю плохо заученный урок.
    - Да, точно, - согласилась Алиса. – Значит, сейчас, когда ты появился, думаю, он уже размышляет, как бы ему притвориться кирпичом и послать всех подальше.
    -  Гм… - Кощей продолжал крутить руль. – Или ты наговариваешь на паренька, или он – та еще сволочь. Одно из двух.
     Он ехал уже часа три, и за окном джипа замелькала какая-то давным-давно, можно сказать – издревле знакомая Кощею местность. И мотор принялся стучать, кашлять, будто подавился чем-то – это заканчивалась «огненная кровь Земли». Ход машины замедлился, еще немного – и она совсем остановится.
    - Забирай Машу без всяких сомнений, - продолжала советовать Алиса. – И ты увидишь, что все обстоит именно так, как я сейчас говорю. Главное – чтобы ей было хорошо с тобой, ну, и тебе с ней – тоже. На Ивана – плюньте, потому, что ему самому плевать на всех, кроме себя.
     - Добро, - пробормотал Кощей. – Пусть так. Но я еще покумекаю, осмотрюсь.
     Прощаясь, Алиса попросила его позвонить ей еще вечером и «Уложить спать, как Машу». Кощей ответил, что сделает это, если не позабудет. На этом разговор закончился.  Шмат-Разум принялся заливать в бак машины новое горючее, а Кощей вышел на свежий воздух, посмотреть, где оказался.
     Перед ним расстилалось до боли знакомое место, и было это Куликово поле.
     Густые ковыли, покрывавшие сию древнюю святыню, увяли по осенней поре и полегли. Кощей шел по ним дальше и дальше, уносясь мыслью своей вовсе далеко отсюда, в иную эпоху, на без малого триста лет назад. А навстречу ему сходил с укрытого тучами неба призрак огромного роста – всадник с белыми кудрями и белой бородой, в белых русских латах, на белом коне. Богатырь сошел с неба, и шишак его тонул в серых тучах.
     Кощей остановился и воззрился на сей призрак.
     - Как дела на севере, друг Добрыня? – спросил сказочный злодей.
     - Лихие дела на севере, командир, ох, лихие, - вздохнул призрак, поглаживая коня, переминавшегося с ноги на ногу. – Крепко давит швед русских, зло бьет, стервец! Когда б не наше с тобою Темное воинство – глядишь, уже и опрокинул бы, отогнал бы от границы. Но мы стеной стоим, не даем супостату разгуляться вовсю.
    Огромный Добрыня зрил сверху на сравнительно маленького Кощея даже не то, что как на равного себе, а так, будто Кощей был над ним главным и мог одним мановением руки послать его хоть за тридевять земель. Дальнейшие свои слова призрачный богатырь рек, виновато понуря взор долу.
     - Но что-то последнее время тяжко мне, командир. Мнится мне неотвязно, что шведы на  границе за землю свою стоят, за родину. Единокровные же братья наши – русские воины – рвутся на север затем, чтоб оттяпать от Швеции кусок за-ради и по велению нашего батюшки-царя…
    - Не то, - возразил ему Кощей. – Наши солдатики бьются, связывая шведскую армию, чтобы не прорвалась она на Украину и с ляхами там не соединилась.
     - А солдатики-то те меж собой бают, - покачал головою Добрыня, - что царю Алексею Михайловичу потребно токмо к Балтике прорваться и там русский военный флот обосновать. Потуль, мол, вся эта война и затеяна.
    Кощей раскладывал костер, ворча меж тем, что Добрыня сызнова неправ, что ежели шведы да ляхи вдарят с украинских земель по Руси, да пройдут по ней мертвою рукою – горе горькое настанет, и столько дел будет у Темной рати по спасению Святой Руси от басурман, что годы и годы понадобятся. Опять же, и реки крови польются.
    Богатырь спешился, прилег перед разгоравшимся костром, задумчиво проронил:
     - Во времена настали, Касьянушко – правду от кривды отличать ныне трудно сделалось. У того одна правда, у другого – иная. Затем и смущенья в душах столько, и сумрака вокруг. Эх, а я вспоминаю время, когда Русь Святая здесь, на этом вот поле, всем своим узорочьем стояла. И был супротив нас враг лютый, сильномогучий, Бить его, однако ж, требовалось, и ни страху не было в нас, ни сумленья какого…
    - Помню-помню, - кивнул Кощей. – Ты же в ту пору в Засадном полку стоял, в зеленой дубраве, и звался ты…
     - Звался я воеводою Боброком-Волынцем, - продолжил богатырь. – А командовал Засадным полком молодой князь Владимир Андреевич Серпуховской…
    - Однако ж, тебе за ним Дмитрий Донской смотреть наказал. Чтобы раньше времени он Засадный полк из дубравы не вывел и зазря бы его костьми не положил. Твоя мудрость, Добрыня, тогда все дело решила. 
    - И так Серпуховской рвался весь день, почитай, в бой, что после побоища того Владимира Андреевича молва навеки Хоробрым окрестила, - вспомнил Добрыня с усмешкою, - ха! И доселе мнят, что то прозвище дано за  храбрость его.
    - Да, - согласился Кощей. – Меж тем, оно-то пристало к князю не столько за смелость, сколько за поспешность его неумную, каковую ты, Добрыня, и пресекал умело. Так-то стоило бы, скорее, Шустрым, або Спешным его прозвать, чтоб потомкам яснее было…
    - Ладно, пусть потомки про нас лучше думают, чем мы были на самом деле, - снова вздохнул Добрыня. – Вижу в том справедливость немалую. Эх, командир, разбередил ты раны мои… Вот уж были времена!..
     Рядом зарычал мотор колесницы из будущего. Добрыня с удивлением обернулся на нее. Дверца джипа хлопнула, и возле костра зашелестел голос невидимого слуги.
    - А шведа бейте крепче, - напутствовал он собравшегося уходить Добрыню. – Другого пути у вас нет. А будет у Руси впереди великий царь, который и шведов, и османов разобьет, и долгий мир с ними заключит. Верь мне.
     Призрак Добрыни пожал плечами и, все еще вздыхая, вскочил в седло и скрылся в обступившем их мраке.
     Ночь потянулась осенняя, нетеплая, но они не уезжали и не забрались спать в машину – сидели у костра. Кощей чего-то ждал.
     И вот, в самый глухой час в отблесках огня перед ними замерцал другой призрак богатыря на коне – еще более огромный, черный, как тень при ярком свете.
     - Исполать тебе, командир, - пробасил и этот призрак, не заметив Шмата-Разума.
    - Я ждал тебя, Илья! – отвесил ему краткий поклон Кощей. – Садись к нашему костру.
    Коренастая тень неуклюже  сверзилась с коня и приблизилась к огню. 
    - Как дела на Украине? – спросил Кощей. – Бьют ляхов казаки?
    - Сильно бьют, - ответила тень. – И мы им помогаем. Уж скоро за границу выбросим их. Вот и пришел я тебя спросить: довольно ли того, чтоб очистить от ляхов казацкую землю? Далеко ли гнать их в Польшу?
    - В чем сомнения твои, Илья? – Кощей нахмурил брови. – Разве худо, что казаки свободны станут? Папу римского тоже понять легко – он натравил ляхов на Украину, чтобы пополнить ряды своих католиков. Вы же за православную веру там стоите.
   - Я это разумею, - кивнул Илья. – Но вот только кумекаю, что Алексей Михайлович своих стрельцов неспроста туда двинул. Что, коли ладит он, вышвырнув ляхов в Польшу, саму Украину хапнуть, и к Русской земле ее присовокупить?
      -   Гетман Хмельницкий мудр, он худа Украине не сделает и облапошить себя не дозволит, - промолвил Кощей уверенно. – А ежели сам он полагает, что единение с русскими Украине во благо – значит, так тому и быть. Может, лучше казакам под православным царем, чем под ляшским католиком-королем, а? Помысли-ка сам.
     Илья замолчал, задумался, глядя на неторопливо горевший огонь.
     - Когда триста лет тому назад, вот на этом поле, - он обшарил ночную равнину очами, - точнее, вон там, меж теми двумя холмами – гнал я коня в поединок с Темир-мурзой, я тоже думал, что Руси будет лучше под русскими великим московским князем, чем под поганым Мамаем. И нисколько в том не сумлевался.
     - Да-да, - покачал головой Кощей.
     И тут из кармана у него послышался мелодичный звон, и повелитель Темного воинства вытащил волшебное зеркальце.
     - Привет, Маша, - улыбнулся он. – Ну, как живешь – хлеб жуешь?
     - Привет, милый, - послышался теплый Машин голос. – Все у меня хорошо, только соскучилась по тебе. Как ты там – все колдуешь?
     - Нет, - ответил Кощей. – Сижу в поле, у костра, беседую с друзьями.
     - У тебя там друзей полно?
     - Не то, чтобы полно. Только Шмат-Разум да Илья.
     - Это какой Илья?
     - Тот, который Александр Пересвет.
     - Что-то знакомая фамилия, - подняла бровь Маша. – Припоминаю, что я ее где-то точно слышала… Милый… - она смутилась, и Кощей видел в зеркальце, что уши ее краснеют, - ты не рассердишься, если я тебе что-то скажу?
    Кощей ответил, что не представляет, что такого может Маша изречь, чтобы его рассердить, и она, все еще смущаясь, несмело и тихо произнесла:
     - Я тебе тоже не одна звоню. Со мной тут на конференц-связи Иван. Ну, помнишь, мой друг, Иван Кощеев? Он говорит, что подружился с тобой, и я хотела убедиться, что вы, и правда, друзья, и не таите зла один на другого.
     Кощей многозначительно крякнул. Повисла пауза.
     - Вы и здороваться друг с другом не желаете? – спросила Маша тревожно. 
    - Привет, Касьян, - произнес тогда Иван принужденно, и Кощей басисто ответил ему дружелюбным «Исполать тебе».
     И снова пауза.
     - Иван, должно быть, меня пужается, - предположил Кощей. – Только с чего бы?
    - Да, комплексую маленько, - признался Иван. – У тебя вон, какой бас, а у меня всю жизнь писклявый голос.
    - Ну, это как Бог судил… - промолвил Кощей и улыбнулся. – А ты пей мед стоялый покрепче – и у тебя такой же бас станет.
    - Что ты, я не смог бы, - махнул рукой Иван. – Мне здоровье не позволяет.
    - Ваня, напомни мне, кто такой Пересвет, а не то я что-то забыла, - вмешалась Маша, не желавшая, чтобы в общении Ивана и Касьяна все время повисали паузы.
    - Это монах-схимник из Троице-Сергиевой лавры, - ответил Иван без запинки. – Он участвовал в поединке с татарином Челубеем на Куликовом поле и погиб вместе со своим противником.
    - Гляди-ка! – удивился Кощей. – И в вашем времечке эту битву еще помнят! Это чрез семьсот-то лет!
    - А как иначе? – ухмыльнулся Иван. – Святыня, все же. После  Куликовской битвы русские князья убедились, что сила – в единстве. И что Русь когда-нибудь будет свободна…
    - Все-то ты знаешь! – продолжал удивляться Кощей. – А вот, ответь-ка мне, кто такой Александр Пересвет?
     - Что за странный вопрос? – пожал плечами Иван. – Я уже говорил,  что он – монах-схимник из Троице-Сергиевой лав…
    - Да, да, - перебил Кощей. – А еще он кто? До этого?
    - Что – до этого?
    - В монашество он вступил в лавре, там же и был наречен Пересветом. А до лавры он кем был? Что делал? Не знаешь, умник?
    - Догадываюсь, - пробормотал Иван. – Однако, нет. Не может быть. Это же просто моя фантазия…
     - Ну, говори, не мямли.
     - Я всегда воображал, - сказал Иван очень несмело, - Что Пересвет – это Илья Муромец.
    Шмат-Разум и призрак былинного богатыря за спиной Кощея одновременно восхищенно ухнули.
    - Правда, что ли? – прошептала Маша. – Касьян там, точно, упоминал какого-то Илью…
    - Откуда ты только выискался такой?! – все больше удивлялся Касьян-Кощей. – Аль в вашем двадцать первом веке все, всё и обо всем ведают?
    - А вот, что я еще знаю про Куликовскую битву, - продолжал Иван, окрыленный успехом. – Так это то, что, если бы Мамай не делал на нее такой огромной ставки – не просто разбить русских, а доказать, что он не хуже всех чингизидов, пусть и сам не ханской крови – и вообще бы не устраивал никакого сражения, а вместо того давил бы на Русь политически…
    Тут в комнату Ивана вошла Евдокия Петровна.
    - Кому это ты, Иванушка, в ночи-то исторические лекции читаешь?
    - Ка-Касьяну, - осекся от неожиданности Иван.
    - А кто такой Касьян?
    - Машин парень, - Иван прикрыл телефон ладонью.
     - Что, очередной зэк? – спросила Евдокия Петровна ворчливо. – И не надоели тебе эти зэки? Ох, не доведут они твою Машу глупенькую до добра! И тебе пора с ними прекращать…
     - Маша не моя… - виновато бубнил Иван. – Она…
     - Растак твою мать! – донесся из-за стенки сердитый окрик Матвея Петровича. – Сейчас точно телефон к чертям расшибу, и вся болтовня навеки прекратится!..

* * *

     На алой, как девичьи губы, заре, красный всадник спустился к Кощею с небеси.
     - Исполать тебе, Алеша Попович! – поздоровался и с ним Кощей. – Или предпочитаешь ныне имя Родиона Осляби?.. Как дела в Османской империи? Бьете турка-супостата?
    - Да разве то супостат? – чуть не рассмеялся красный богатырь. – Вот триста лет тому назад гнали мы татар за Непрядву – только ошметки от них летели. Вот то супостат был! А турок – одно названье…

Глава восемнадцатая

    Домой с Куликова поля Кощей возвращался заспанный, и снова чуть не перевернул машину вверх тормашками на одном из поворотов. Благо, Шмат-Разум был рядом, и Кощей почувствовал, как невидимые ладони слуги легли сверху на его руки и вывернули руль туда, куда потребно.
    - Негоже за рулем почивать, - проворчал Шмат-Разум. И вдруг невидимому слуге пришла на его неосязаемый ум, гнездившийся неведомо в чем, такая идея, что Шмат-Разум аж присвистнул. – А зачем тебе, Кош, вообще этот тарантас учиться водить, ежели есть я! – воскликнул он.
    - Ты ж невидимый, - напомнил Кощей. – К незримому рулевому сейчас же опричники пристанут, по судам меня затаскают.
    - Как бы не так! – не унимался Шмат-Разум. – Тебе довольно будет сидеть за рулем и просто держать на нем одну лишь длань, можно даже шуйцу. На самом деле править колесницей стану я, а ты природою любуйся.
    Поразмыслив с минуту, Кощей истово удивился, как сия простая мысль не пришла в голову ему самому.
     Теперь оставалось только решить, где  организовать портал проникновения в грядущее.
     - Вот мы домой-то едем, - рассуждал Шмат-Разум. – А меж тем, Куликово поле обладает изряднейшею потенцией, абы проделывать дыры во времени. Когда я у того казнокрада тебе колесницу уводил, то чрез малое городское кладбище в наше время едва протиснулся – с этаким-то скарбом. Сам ведь ведаешь – чем больше людей зараз убито, аль похоронено в некоем месте, тем крепче там темная энергия. В окрестностях же твоей вотчины только одинокие могилы кой-где попадаются.
   - Да, - кивнул Кощей рассеянно.
  - Окромя сего, от Вятки до славного града Вологды нам бы часа четыре лишних взлягивать пришлось, если сравнить с расстоянием от Тулы. А в двадцать первом веке в родимой Расеюшке народ шибко интересный живет. Таково интересный, что лучше б нам с ним на-розно держаться. Спокойнее как-то. 
    - Смешно будет нам с тобой их страшиться, - Кощей оскалился в улыбке. – Что они нам могут сделать? Мы ведь… уже…
    - Лишней волокиты просто норовлю убежать, - объяснил Шмат-Разум. – Как-то хотелось бы тишком да молчком все обтяпать, без всяких гонок, там, перестрелок, выкупов и прочего. Надоело, туды его, растуды, перетуды…
   - Угу, - согласился Кощей, уставя остекленевший от раздумий взор в единую точку. – Поди ж ты, зверь с колесами! Рычит паче Змея Горыныча, а не летает… И что бы этому зверюге не летать?
    - Если только руль переделать, - прошелестел Шмат-Разум. – У этого руль переднюю пару колес крутит, и он так поворачивает. А в полете он в бревно превратится.
    Кощей кивнул угрюмо.
    Под колесами смачно зачавкало. Местность пошла заболоченная. Кощей оживленно завертел головой.
    - Стой! – приказал он. – Жми этот… как его?.. тормоз. К Аленкиному болоту приехали. Давно не видел, поболтать треба.
    - Оно понятно, - Шмат-Разум беспрекословно заглушил мотор. – Дочка – святое дело.
    Невидимый слуга заглушил мотор, Кощей вылез и неторопливо побрел к болоту. Далеко он не пошел ввиду отсутствия бродней, сел на ближайший пенек рядом с водой и приготовился ждать.
    - Завидит Аленка родного папаньку, так, небось, припрыгает свидеться, потолковать.
    На это Шмат-Разум лишь проворчал, что родимый Аленкин папанька столь ласков, что загнал свое неразумное дитя в сию мерзопакостную трясину, да еще и улыбается сидит… Хорош папанька, ничего не скажешь…
    Кощей в ответ лишь поморщился и махнул рукой.
    С полчаса ровно ничего не происходило. Не кричали птицы, не было слышно лягушиных разговоров. Болото спало.
    - Ты, заботливый папаша, не ведаешь, нешто – лягушки живут ночью, а днем спят, - продолжал ворчать сердитый Шмат-Разум. – Почивает твоя дочурка ненаглядная.
     - Это другие почивают, - отвечал Кощей. – А Аленка сейчас прискачет. Потом поспит. Эй, Аленка, выйди-ка к папке!
     Раздались тихие влажные  шлепки, и оба увидели рядом с пеньком, на котором примостился Кощей, маленькую зеленую лягушку, очень глазастую и большеротую. Кощей подставил ей ладонь, и она запрыгнула на нее. Рожица у этой лягушки была такая, будто она все время улыбается во весь рот.
    - Привет, дочка, - произнес Кощей. – Ну, как ты тут? Не прискучило еще? Не придумала папку послушаться и домой воротиться?
    - Это что еще за «привет» такой? – возмутилась лягушка серебристым девичьим голоском. – Где  ты этого набрался, батюшка? У немчуры? По русскому-то обыкновенью, здоровья при встрече желать положено.
     - Ах, да, да!.. – спохватился Кощей. – Конечно, исполать тебе, Аленка. Это я тут… с одной красавицей… по-ейному приучаюсь говорить… Опосля расскажу, прежде ты рассказывай. Не нашла еще тут себе зачарованного прынца?
     Если бы кто-то незнакомый в этот миг вблизи слушал беседу Кощея и лягушки, он почерпнул бы, что лягушка эта – Кощеева  дочь Алена или Елена, что выросла она у него без матери, так как мать давно умерла, не перенеся тяжких родов. Пока Аленка росла-воспитывалась, она выучилась разным чудесам; более же всего любила превращаться в разных зверей и птиц – подобно своему отцу. Обратившись как-то раз в белую лебедь, полетела она по свету искать свою любовь. И нашла доброго, вроде бы, молодца, каковой распознал в ней человечью душу, сам понравился ей и забрал к себе домой жить – жениться обещал. Месяц жили во грехе, потому что матери сего доброго молодца Аленка не шибко глянулась. Свекровь придиралась к каждому шагу невестки, норовила выставить умную Аленку глупою, не заслуживающею ее сына. То ли свекрови мнилось, что невестка наводит в ее доме свои порядки, то ли ревность материнская, или иное что. Когда же свекровь молвила решительное: «Выбирай, сыночек – или я – или она», то Елена все смекнула правильно и ушла от горе-жениха сама, вернулась к отцу и все ему поведала.
     Второго кавалера Елена встретила без выдумок, в человечьем облике. Бросилась было ему на шею, но, когда парень проведал об ее колдовских способностях, обругал ее ведьмой лютою и на край света от ней сбежал.
     Третий Аленин ухажер оказался мужественнее первых двух. Это был охотник; он повстречался ей, когда она бегала легкою ланью по лесным дебрям. Серебристый голосок «Не бей меня, Андрей, я тебе пригожусь» сразил самого Андрея наповал. Но колдовских Алениных чар отважный красавец-стрелок не испугался. У них закрутилась любовь, и Андрей поселился не где-нибудь, а прямо у тестя в замке – благо, жилых палат там хватало. Тут выплыло на свет, что сей Андрей когда-то дружил со Шматом-Разумом – сам и разыскал его однова на острове Буяне, да потом утратил, когда невидимый слуга перешел на службу к Кощею. Обрадовавшись старому знакомцу, нареченный жених сейчас же стал пользоваться его услугами, и снова без всякой меры. Сам о любом деле-работе напрочь позабыл, только старался истово в супружеском долге. Целыми днями на боку лежал, да еще приобык зелено вино тянуть. Спьяну однажды на Алену осерчал за что-то, да по щеке ее и ударил. Выгнал, конечно, Кощей такого зятька.
    Когда же Алена привела в дом четвертого ухажера – какого-то замухрышку, постоянно подтиравшего лезшие из его длинного носа зеленые сопли – тут Кощей уже сам взъярился и задумал поучить свою Елену Премудрую уму-разуму.
    - Вот что! – зашумел Кощей, может, тоже будучи под хмельком и оттого горячась. – Шибко бойка ты, дочь моя, по молодцам скакать! Не дело это! Ей-ей, накажу я тебя, проучу, на ум наставлю. Полно тебе в разных зверей да птиц перекидываться! Будешь ты, краса ненаглядная, будешь, моя кровиночка, квакать лягушкой зеленою и жить в болоте сыром ровно три года. Ежели ты за сие время и в этаком виде молодцу понравишься – он и будет судьбой твоей. Ежели нет – тогда станешь ты вновь девицей красною, и уж тогда жениха тебе я сам сыщу – не отвертишься!
    Алена сперва смутилась, хотела было заплакать, да передумала.
    - А что, батюшка? Была я и лебедью, и вороной, и ланью, и лисою рыжею. А вот лягушкой еще никогда не бывала. Валяй, заколдуй меня в лягушку, полюбопытствую, как они в болоте поживают.
    Так и превратил сказочный злодей родную дочку в зеленую лягушку и определил ее жить в болоте за много верст от родного замка.
    Сказать правду, чрез три денька он одумался, усовестился, закручинился. Примчался на то болото, и давай звать ее да печалиться – не простыла бы, не захворала! Но коварная Аленка продержала его на болоте в одиночестве в зябкую непогодь целые сутки, а потом высунулась из тины и проговорила:
     - Что-то, батюшка, больно скоро ты меня спохватился! – и засмеялась рассыпчатым серебристым смехом. Да только назад, в девицу превращаться заартачилась. Сказала – в болоте так интересно! На людскую жизнь и близко не похоже. У нее тут новые друзья, и все такое.
    И вот, шел уже третий год, как Алена, дочь Кощея, скакала лягушкой по болоту. Никто из женихов ей более не встречался, но она не хныкала, не просилась обратно. Правда, порой пыталась хитрить. Вот, и сейчас умильно поглядывала на отца веселыми большими глазенками, посиживая у него на ладони.
     - Противно, поди, прикасаться ко мне, когда я такая мокрая, вся в тине, а, батюшка? Превратил бы, не то, хоть в кошку меня – я бы к тебе поластилась, помурлыкала…
    - Так может, хитрюга ты такая, мы домой уже поедем? – прищурился обрадованный отец.
    - Нет, обожди. Три года еще не вышли.
    - Но уж третий идет вовсю…
    - Идет, да не истек. И вообще, батюшка, тот не мужик, кто от своего слова отступается. Может, моя судьба уж близко… Ты, лучше, поведай-ка, кого себе опять присмотрел? – строжила его дочка.
   И в этот миг волшебное зеркало в кармане Кощея сызнова мелодично запело.
   - Легка на помине! – промолвил Кощей, нежно поздоровался с Машей и показал ее в зеркале Алене – Вот моя избранница, полюбуйся.
    - Какая-то бледная, - оценила дочка. – А так, ничо, вполне хорошая… на маму смахивает…
    - Привет, Касьян! – щебетала той порой чем-то довольная Маша. – Я тебе не помешала, не отвлекла от дел?
   - …вот откуда сей «привет»! – прошептала лягушка-Алена.
   - Нет, все ладно, - ответил Маше Кощей. – Я тут просто дочку заехал навестить.
    - Дочку? – Маша чуть смутилась. – А может, у тебя и жена есть?
    - Была жена, - поник печально главою Кощей. – Да скончалась родами…
    - Ох, прости, понимаю, мне так жаль!.. – воскликнула Маша.
    - Да уж ладно, чего там… Скоро ты моей женой станешь.
    - Дочку твою как зовут? Сколько ей лет? С тобой живет, или замужем? – засыпала его вопросами Маша.
    - Да я ее… того… - смутился теперь уже Кощей, - за непослушанье в лягушку превратил…
     Долго охала и ахала Маша Квасцова, поражаясь Кощееву легкомыслию и его же безалаберности. Долго объяснял он ей, что да как, рассказывал всю Аленкину историю с начала. Постепенно Маша утихомирилась и вспомнила, что звонит затем, чтоб обрадовать Касьяна. Последний анализ пришел, и он благоприятный.
    - Можешь меня забирать в любое время, - заключила довольная Маша.
    - Добро, - кивнул Кощей. – Тогда  послезавтра поутру жди меня.
    Это «жди послезавтра» означало, что возвращаться в замок на отдых уже поздно, а следует ехать снова на Куликово поле.
    - Погодил бы еще хоть малое время, - ворчал Шмат-Разум, отправив Кощея дремать на заднем сиденье и развернув машину. – Ты сам-то хоть раз во времени путешествовал?
    - Досель не случалось, - пожал плечами закемаривший Кощей.
    - Ну вот, и не думай, что это шибко легко, - назидательно молвил невидимый слуга. – Всю силу воли напрячь потребно.
    По черным книгам Кощей ведал и сам, что для эволюций во времени потребно оказаться на кладбище, либо на месте прошедшего побоища, склониться над захоронением, зажмурив очи, мысленно вообразить себе тот промежуток времени, чрез каковой изволишь пройти, и, напрягши волю, прочесть нужное заклятие, хоть вслух, хоть мысленно. Но опыта подобных путешествий у него, и правда, пока не было. Не потому ли, когда они въехали обратно на Куликово поле, и Шмат-Разум почти мгновенно растворился в грядущем вместе с джипом, Кощей долго и жмурился, и силился, понурив лик во сыру землю, так и этак прочитывал заклятие (о коем любопытствующий читатель разузнает позднее), но продвинуться во времени сказочному злодею не удавалось ни в какую. Спустя четверть часа голос невидимого слуги сызнова зашелестел рядом с ним.
    - Ну, что медлишь? – вопрошал Шмат-Разум. – Застрял?
    - Вроде того, - Кощей виновато разводил руками и пожимал плечами. Все новые и новые его попытки очутиться в будущем пропадали втуне.
    - Горе ты мое… - проворчал Шмат-Разум. – Ну, что ж, все я да я… Когда назад вертаться станем – ты тоже вот этак потеряешься?
    - Опыта нет, - оправдывался Кощей, краснея.
    Шмат-Разум предложил разрешить незадачу радикально. Кощей почуял, как невидимые, словно ледяные, руки крепко обхватили его могучий торс.
     - Теперь читай снова заклятие, - приказал ему слуга в самое ухо.
     И на этот раз вдруг громко засвистало в ушах Кощея, пред взором его все закружилось-завертелось и померкло. Он перестал что-либо видеть, слышать и чувствовать. А когда сознание вернулось к нему сызнова, картина вкруг него сильно переменилась. Теперь автомобиль стоял на дорожке из широких гранитных плит, рассекавшей Куликово поле. Она упиралась в каменную стелу со сверкавшим позолотой крестом на вершине. На стеле были высечены фигуры русских воинов с высоко поднятыми мечами. В одном из них Кощей узнал воеводу Боброка. Сказочному злодею показалось, что изображение, высеченное в камне, подмигнуло ему.
   «Добрыня! – беззвучно молвил Кощей, улыбаясь. – И ты здесь! Стало быть, помнят еще нас!»
   «А как же иначе? – так же беззвучно ответил ему камень. – Это место свято. Отсюда есть-пошла Русская земля».
    Справа от стелы поодаль виднелась часовня с золотым куполом и таковым же крестом.
    Сама колесница тоже переменила обличье. Была она черная, а сделалась темно-зеленою. Шмат-Разум успел преобразить ее за то немногое время, что Кощей мешкал при переброске во времени.
    - Это от опричников, - пояснил невидимый слуга. – Наш железный конь у них уж почитай месяц в угоне числится. Авось, не пристанут. Номера я тоже поменял.
    Про номера Кощей толком не понял.
    - Ну, что, поехали? – тихо спросил его Шмат-Разум. – Полезай в карету.
    Кощей сел, как прежде на сиденье водителя, но руль снова оказался в руках невидимого слуги. Машина плавно развернулась и двинулась в северном направлении.
      Глава девятнадцатая

      Очутившись на более-менее привычном и приемлемом для нее дорожном покрытии образца начала третьего тысячелетия, могучая заморская колесница лихо и даже радостно помчалась вперед,  промахивая версту за верстой, лишь немного уступая, может быть, самому Кощею в бытность того серым волком.
     Пока за стеклами джипа уплывали назад деревенские домики, гость из прошлого взирал на них безучастно. Когда же на пути стали попадаться многоэтажные городские дома, и Шмат-Разум пояснил другу, что в них живут люди, тот усомнился, как им нравится жить в одинаковых каменных коробках, «яко пушкам лежать в арсенале».
     - Зато там без печки можно жить, - объяснил Шмат-Разум. – И даже по воду не ходить. Тепло и вода сами приходят к людям по трубам. Свет тоже горит без всяких там свечей, лучин и прочей ерунды. Плати только денежки за это – и вся недолга.
     - Ха, - усмехнулся Кощей. – А ежели поговорить с кем хочешь, аль увидеться – для того мобильники есть, так?.. Что же, получается, им из своих коробок и вылезать незачем? Так и живут – на солнышко в окошко любуются? Гм… 
Шмат-Разум стал втолковывать ему, что, знамо дело, люди и на работу, и за снедью, и просто в гости друг к дружке порой ездят и ходят. Кощей улыбался и с сомнением покачивал головою. Тут, откуда ни возьмись, внутри заморской колесницы послышался медовый, бархатистый женский голос, начавший говорить диковинные вещи:
    - Сегодня в девять часов утра Президент Российской Федерации прилетел с рабочим визитом в Стокгольм. В столице Швеции у Президента сегодня состоится встреча с лидерами североатлантического блока…
    - Свят-свят-свят! – у Кощея отвисла нижняя челюсть. – Это откуда такая прелесть?
    Невидимая рука Шмата-Разума протянулась и повернула ручку на щитке приборов. Медовый голос женщины сделался громче:
    - Вечером Медведев пообщается с Президентом Турции на тему поставок газа в эту страну…
    - Сие есть радио, - сказал Шмат-Разум. – Барышня та в специальной горнице сидит, а голос ее электрической силою, почитай, по всей России разносится…
    - А что за ересь басурманскую она бает? – не унимался Кощей. – Кто это – Президент?
    - Это у них вместо царя, - ответил невидимый слуга. – Царя, понимаешь, свергли, а Президента народ сам выбирает, чтобы было, кого слушаться, кому командовать и за все отвечать. В переводе с латыни, как ты понял, «президент» означает – «сидящий впереди».
    - К чему такая обуза с названьем? – пожал плечами Кощей. – На кой им латинщина? Не могли просто председателем обозвать?.. а царя свергли всуе. Монаршая власть – она ведь оттуда дадена, - Кощей красноречиво  поднял кверху указательный палец
    - Президент – звучит благолепнее… - ответил Шмат-Разум на его вопрос, не прореагировав на мнение о царской власти.
    - А шведа и турка, стало быть, одолели, - пробормотал Кощей, как бы размышляя вслух.
    - Одолели, а как же иначе? – поддакнул Шмат-Разум. – Да и еще двунадесять языков побили-прикорнали. Много войн пронеслось над Русской землей. И много земель ее вожди себе примыслили. Правда, часть их потом и растеряли…
     - Занятные дела в будущем творятся, - продолжал размышлять Кощей. – И столько всякоразных диковин кругом! Вон, одних только огнеедов-колесниц вокруг десятки бегают…
     - Бери выше. Не десятки и даже не тысячи. Такие кареты здесь уж миллионами считают.
     - Разузнать бы тут все до тонкости, - вздохнул Кощей.
     - Да ну их к лешему, - возразил Шмат-Разум. – Тебе тут, все едино, не жить. Заберешь свой красный товар – и был таков.
     Персты незримого слуги протянулась к ручке настройки приемника и повернули ее. Радио зашумело-затрещало; чей-то юношеский хрипловатый голос стал громко, с трагическими нотками, прокрикивать агрессивный рэп. Кощей наморщил нос и сдвинул брови.
    - Что за дрянь, за какофония?
    - Музыка у них сейчас такая, - был ему ответ. – Все заслушиваются, наслаждаются.
     - Ушей раздиранье, - оценил Кощей. – Убери это.
Шмат-Разум сызнова повернул ручку. Новый голос – задумчивый мужской баритон – нараспев принялся читать стихи:

     У меня забот – не счесть:
     Есть еда – да нечем есть,
     Есть табак – да нечем нюхать,
     Есть скамья – да нечем сесть.
     Так устал за тыщу лет,
     Что не в радость белый свет.
     Думал с горя  удавиться,
     Так, опять же, - шеи нет…(1.)

     - Вот чертяка! – вскричал Шмат-Разум пораженно. – Это ж он про меня стихи слагает! 
     В этот момент перед ветровым стеклом их колесницы возник человек в серой одеже с разноцветными значками и в фуражке с блестящей кокардой. Он вытянул вперед руку, в которой была некая палка, увенчанная красным кружком, и Шмат-Разум тотчас затормозил.
    Опричник заглянул в окошко машины, козырнул и приветливо улыбнулся. Глаза его при этом искрились холодной строгостью.
     - Вы превысили скоростной режим. Предъявите документы.
     Кощей с готовностью извлек из кармана цивильного пиджака, который ему предусмотрительно сварганил невидимый слуга, изготовленный им же паспорт вишневого цвета, образца России третьего тысячелетия. Опричник пролистал документ и прибавил сурово:
     - Ваши права, пожалуйста.
     А вот прав у Кощея не случилось.
     - Дома оставил, запамятовал, - начал оправдываться он. – Добро, страж государев, заплачу я, сколь тебе надо мзды.
     - Тысячу рублей… - произнес регулировщик властно и сейчас же сыскал еще одно нарушение. – А почему вы непристегнутым ездите?
1) Леонид Филатов «Про Федота-стрельца, удалого молодца».



     - Не ведаю я твоих слов, - пожал плечами сказочный злодей.
    - Штраф еще тысяча, – неумолимо продолжал офицер ГИБДД.
    Кощей потянулся в карман за деньгами. Но, когда он их извлек, глаза мытаря удивленно округлились, и рот открылся. Перед ним сияли четыре крупные золотые монеты с царскими гербами, явно, не нынешней эпохи.
     - Что это такое? Откуда это? – растерянно пролепетал он, но, взяв себя в руки, грозно сдвинул брови и стальным голосом вопросил:
    - Какого века эти драгметаллы? И откуда они у вас?
    - Нашего века. Семнадцатого от Рождества Христова, - ответил мытарю Кощей. – Я монеты сии, да и еще многие, отвоевал в честных боях, а какие – нашел в кладах, в дремучих лесах разных земель.
     Страж государев, с трудом подбирая слова от великого изумления, поведал ему, снова довольно надменно, что от каждого найденного тем или иным гражданином на территории России клада, семьдесят пять процентов положено уделить в пользу государства. За сокрытие же подобных, без сомнения исторических драгоценных артефактов, по закону взимается штраф в размере не менее трех месячных окла…
    - Слушай, ты, мздоимец ты подлый, - тихо провещал Кощей так спокойно, будто продолжал вести беседу сам с собою, либо со своим невидимым слугой. – Тебя что, этот твой латинский председатель всея Руси голодом морит? У вас в семье, что – один с сошкой да семеро с ложкой? Сколько тебе надо золота, чтобы ты им уже подавился?
     Милиционер открыл, было, рот, чтобы возмутиться вызывающим обращением с собою при исполнении служебного долга – но не сумел издать даже звука. Глубокий, харизматичный взгляд сказочного злодея вперился в него, а из уст Кощея раздалась немудрящая детская считалочка:

    Божья коровка, лети-ка домой,
    Деток своих покорми да умой.

    Белесые глаза милиционера сей же миг подернулись туманом, рот его изобразил дырку от бублика. Затем офицер, вновь откозыряв, как-то по-деревянному, повернулся вокруг себя на каблуках, принял стойку античного марафонца и стремительно унесся куда-то вдаль со скоростью, невообразимой для человека.
    - Побежал домой. Он теперь все забудет, - доложил Кощей Шмату-Разуму, скучно зевнув. – С неделю даже не вспомнит свое собственное имя. Потом оклемается… -  Кощей снова зевнул и проворчал – Однако, и законы  же тут у них!.. Ладно бы, ежели б мы наехали на кого, или во что-нибудь бы врезались… А так…
      - Законы справедливы, - возразил Шмат-Разум. – Эти правила потребны для того, чтобы колесницы не расшибались, а люди не гибли смертью лютой и не калечились. И сей страж пред тобою, положа руку на сердце, ни в чем не повинен. Пристегнуться тебе все же придется. Мне же надлежит глядеть, как говориться, в оба, чтобы более ничего не нарушить.
    Таясь, окольными дорогами, абы более не искушать лукавого, к вечеру того же дня похитители девиц пожаловали во славный град Череповец, где ими было решено переночевать в одной из городских гостиниц, чтобы не плутать в ночи неведомыми путями и подкрепить свои силы.
     Шмат-Разум ловко припарковал машину напротив гостиницы. Кощей вышел из салона и некоторое время ходил около джипа, разминая затекшие от долгой и не вовсе еще привычной езды члены и наслаждаясь свежим, прохладным воздухом уходящего в небытие сентября. Тут на него обратила внимание симпатичная молодая русоволосая барышня в модной блузке и красной кожаной мини-юбке, скучая, прогуливавшаяся поблизости. Томно виляя бедрами, девушка направилась прямо к заинтересовавшему ее персонажу.
     - Мужчина, - окликнула она его высоким, чуть с хрипотцой голосом. – Отдохнуть не желаете?
    - Ты мне? – переспросил Кощей и поспешно поздоровался. – Здрава будь, сударыня. Что ж, я как раз отдохнуть и хотел. И именно в этом приюте, - он покосился на здание гостиницы.
    - Пригласишь меня в номер, красавчик? – спросила услужливая девушка, игриво посмотрев на него, и, узнав, что данный мужчина еще не расположился в «сем трактире», немедленно предложила: - Тогда запиши мой номерок. Расположишься – брякнешь мне – и я тут, как тут.
    - А, - понял Кощей. – Ты ведь тоже при мобильнике… Ну, мне твой номерок ни к чему. Молви только мне имя-прозвище твое.
    Пожав плечиками, юная искательница приключений представилась Ликой, но больше никаких сведений о себе не предоставила.
    - На кой тебе эта сопливая шалава? – предостерегающе шелестел тем временем в самые уши Кощея невидимый слуга так, что только друг-хозяин его и слышал. – Лучше запоминай. Ихние деньги у тебя в левом кармане пиджака, а в правом – золотые монеты. Не перепутай, когда станешь платить за номер.
    Заселение в гостиницу прошло успешно и без приключений. Войдя в комнату, Кощей окинул помещение пристальным взором. Несколько минут задумчиво щелкал выключателем освещения, ворча себе под нос: «Эка, солнышко – и то под крышу упрятали, чернокнижники». Затем, подойдя к холодильнику, прислушивался к его тихому гудению, сначала предположил: «Нешто, барабашка тут обретается?», но заглянув внутрь, никакой нечистой силы не обнаружил, зато нашел полный бар прохладительных напитков, вин и пива. На это Кощей довольно кивнул: «Не помрем от жажды», а Шмат-Разум той порой включил телевизор. На экране, как живой, сейчас же возник молодой Президент России Дмитрий Медведев, излагавший очередное Обращение к нации.
     - Здравия желаю, - отвесил короткий поклон большому чиновнику вконец растерявшийся Кощей. – Признаюсь, мы не ожидали Вашего визита в такой час. Мы хотели бы отдох…
     - Да он не здесь, - смеясь, снова стал пояснять ему Шмат-Разум. – Он в златоглавой находится, сидит в телестудии…
     - А-а, - вспомнил Кощей. – Это такая же говорящая коробка, как в колеснице нашей, только вдобавок живые картинки кажет.
     Понятливый сказочный злодей тотчас извлек из бара бутылку пива  и расположился в кресле напротив телеэкрана, придирчиво вглядываясь в глазастое лицо правителя.
    - И что? – спросил он чрез несколько минут, тихо, будто сам у себя. – Вот этот ныне – вместо царя?
Шмат-Разум ответил на его вопрос утвердительно.
    - Благоговения не внушает, - наморщил нос Кощей. – Какой-то мелкий и жалкий… Кто такого страшиться станет?
    - Ну, мал клоп, да вонюч, - мудро рассудил Шмат-Разум. – На самом деле, он всю Русь в одном кулаке держит. Не суди по облику-то. Я, например, и вовсе невидимый.
     Чтобы отвлечь Кощея от несущественных и неполезных дум о земных властителях, Шмат-Разум научил его пользоваться пультом дистанционного управления телевизором, и Кощей обнаружил на другой программе эстрадный концерт (который, впрочем, не вызвал у Кощея ничего, кроме пренебрежительной усмешки), на третьей программе – футбол.
      - Вот так оказия! – воскликнул гость из прошлого, глядя на действия игроков на зеленом поле. – Вот, не мыслил же я, что в двадцать первом веке столь глубока связь с древнейшими временами. Я читывал, что в нечто такое играли еще первобытные люди – это был обряд для того, чтобы накликать удачу на охоте. Правду молвить, вместо мяча гоняли череп убитого в бою врага. Прикасаться к нему дозволялось только ногами – всем, окромя шаманов, каковые ловили его руками – ну, все как здесь, только с иным смыслом.
      На этом Кощей потерял интерес к телевизору, да к тому же еще у него заработало волшебное зеркальце. Звонила Алиса:
      - Что-то я по тебе соскучилась, Касьянчик, - произнесла она виновато. – Все кругом какие-то однообразные. Думают лишь о том, что бы еще купить и где на эти покупки взять денег. Только ты у меня такой интересный – все что-то придумываешь, совершаешь подвиги…
     - Да какие там подвиги! – махнул рукою Кощей. – Все мои подвиги далеко позади.
     - Машину-то водить учишься? – спросила Алиса. – Тренируешься?
     Кощей ответил, что разочаровался в колеснице, и что теперь ею заправляет Шмат-Разум.
     - Крутой ты! – восхитилась Алиса. – Личного шофера завел.
     - Да, ежели правду-истину молвить, мы  вовсю к вам едем, - признался Кощей. – Мы уж прибыли в ваше время.
     - Ух ты! – восхитилась Алиса, и вдруг спросила насмешливо. – А какое там ваше-то время, напомни, а то я забыла?
    - Наше время – семнадцатый век от Рождества Христова, - отчеканил Кощей.
    - Вот за что я тебя люблю, Касьяша, - продолжала смеяться Алиса. – Так это за то, что ты постоянно фантазируешь, сочиняешь. С тобой не соскучишься. Вот только, когда правду-то начнешь говорить, а?
     - Я ничего не сочиняю, - возразил Кощей сурово. – Слова мои правдивы, барышня. Я, в самом деле, лишь недавно четыреста лет вперед промахнул чрез дыру во времени.
     - Верю-верю, не сердись, - быстро вставила Алиса.
     - А сейчас я сижу в Череповце, в гостинице, готовлюсь почивать, - заключил Кощей. – Завтра к Маше приеду и заберу ее.
      - В гостинице? Хорошо тебе! – одобрила Алиса. – Между прочим, там, около гостиниц, зачастую пасутся, знаешь, такие девочки, мммм! Которые любят мужчин, развлечения и охотятся за денежками.  Тебе такие еще не встречались?
     Кощей стукнул сам себя ладонью по лбу.
     - Совсем позабыл. Видел одну похожую боярыню, когда еще у ворот стоял. Она еще в гости ко мне напрашивалась. Лика – ее имя. А что ей потребно от меня, не ведаешь, Алиса?
     Та заливалась смехом.
     - А вот, пригласи ее в свой номер, как она предлагала – сам все и узнаешь.
     - А возьму и приглашу, - пообещал Кощей.
     - Давай-давай! Там тебе такие ощущения будут, что ты еще подумаешь, нужна ли тебе Машка вообще, - убеждала его Алиса.
      На это заявление Кощей ответил молчанием.
      Алиса пожелала ему «веселой ночи» и, все еще смеясь, попрощалась.
      Когда она пропала в зеркале, Кощей, помешкав минутку, велел волшебному артефакту вызвать ему девицу Лику. Магическое стекло вновь осветилось и безошибочно показало ту самую развеселую блондинку у входа.
     - Привет, Лика, - сказал Кощей, уже почти совсем освоившийся со здешним простым, не возвышенным обращением.
     - Ой, мужчина звонит! – жеманно и не без радости отозвалась уличная девушка, узнавшая своего недавнего собеседника. – Ну, здравствуй, мужчина. Как ты – расположился в отеле?
      Вокруг оной Лики, к слову сказать, Кощей тоже узрел ауру – зеленую, с яркими оранжевыми искрами, вспыхивавшими в ней поминутно.
      - Так точно. Сижу тут, скучаю, да вспомнил мимолетно, что ты хотела ко мне в гости пожаловать.
      -  Вау! – восхитилась Лика. – Так ты и взаправду хочешь отдохнуть со мной?
     - А что тут такого? – развел руками Кощей. – Коли у тебя такое желание явилось – побалакать со мною да со Шматом-Разумом – так милости просим, посидим, поскучаем.
     - Вау, мужчина! – продолжала восклицать Лика. – Я тебя правильно поняла, что вас там двое?
    - Тебе не любы шумные собранья? – спросил Кощей.
    - Что ты, что ты! Это даже очень прикольно! – хихикнула девушка и спросила, на каком они поселились этаже и в котором номере.
    В ожидании гостьи Кощей снял пробу с местного пива.  Сделав единый глоток прямо из бутылки, он возвел очи к потолку, сглотнул, наморщил нос и спросил:
    - Что это такое?
    - Где? На потолке? Это люстра, - пояснил Шмат-Разум.
    - Да нет, - отмахнулся Кощей. – Не на потолке. В этой бутылке что?
    - То, что на ней написано. Пиво, - был ответ.
    - Пиво, как известно, варится из воды, ячменя, солода и хмеля, - начал Кощей. – По крайности, из этого оно у нас варится Вода и ячмень здесь, несомненно, есть. Но ни солода, ни хмеля я не вкушаю.
    - Вместо хмеля – спирт, - снова растолковал невидимый слуга. – Им так дешевле и быстрее изготовить это…
    - …пойло, - закончил его мысль Кощей. – Вместо же солода положена какая-то дрянь, коей и название мне неведомо…
    - Подсластитель Е320, - невидимый слуга все знал. –  Замутнитель – Е440. И окромя сего – димедрол…
    Кощей, забулькав горлом, поспешно подошел к раковине и выблевал благородный напиток туда.
   - А отчего тогда на наклейке прописано «хмель, солод…»? – спросил он, отдышавшись.
    - Для пущей важности, - сообщил Шмат-Разум. – Здесь, ежели на чем прописано, что оно натуральное, так принято верить и платить более.
    - Любит денежки народ грядущего, - кивнул Кощей. – Но ведь страсть сия может туда зайти, что вначале одни люди других травить станут, - он покосился на откупоренную бутылку, - а потом за злато-серебро они и Родину продадут, не оглянувшись.
     Тут в дверь гостиничного номера кто-то тихо постучался, она приоткрылась, и в комнату заглянуло улыбчивое лицо блондиночки Лики.
     - Мужчина, ты здесь! – довольно «мяукнула» девушка, встретившись с Кощеем глазами. – Один? А у тебя ведь, вроде, приятель был?
     - Не сказывай ей про меня, - быстро зашептал Кощею в ухо Шмат-Разум, - ежели хочешь с нею позабавиться. Иначе – испугается она меня невидимого и сбежит.
     Кощей тут же объяснил искательнице приключений, что приятель его был тут – они-де приехали вместе в сей город, но, если сам он здесь проездом, то приятель – тутошний, и уже ушел к себе домой.
    - А-а… - протянула чуть разочарованная Лика. – Ну, думаю, мы с тобой и вдвоем скучать не будем. Найдем, как развлечься, правда?
    - Поглядим, - сказал Кощей без энтузиазма.
    - Как тебя хоть зовут-то, мужчина? – мурлыкала Лика, умильно улыбаясь, и приближаясь к нему такой мягкой походкой, как кошка подкрадывается к мышке.
    Кощей уже привычно представился Касьяном.
    - Вау! Касьян! – опять восхитилась девушка. – Такое красивое, необычное имя! Как у древнего римлянина! Папка твойвыпендриться любил, а, Касьяша?
    - Не помню я отца своего, - по лицу Кощея пробежала тучка.
    - Ты без отца рос? Ох, хулиган ты, наверное, красавчик! Да?.. А денежки-то у тебя есть? – Лика скосила глазки.
    - Водятся, - был ей ответ.
    - Ну, так значит, ничего нам не мешает слегка расслабиться, - Лика заперла входную дверь на шпингалет, и не успел Кощей глазом моргнуть, как куртизанка уже сидела у него на коленях.
     - Я тебе нравлюсь? – спрашивала она.
     - Лепа красою, - кивнул Кощей. – Да что с того?
     Он сидел спокойно, не тяня к ней рук, не пытаясь ее обнять или поцеловать. Просто задумчиво взирал прямо в ее большие и развратные глаза.
     - Покажи-ка мне свои денежки, - вдруг попросила Лика.
     Кощей принялся вытаскивать из правого кармана пиджака одну за другой старинные золотые монеты. Проститутка пораженно вытаращила глаза и даже разинула рот от вида такого невероятного богатства.
     - Ах, запамятовал! Это ж не то вовсе. – Кощей хлопнул себя ладонью по лбу, поспешно спрятал старинные монеты и выудил из левого кармана также немалое количество сообразных нашему времени тысячерублевых купюр.
     - Ну, так что же ты сидишь, как памятник Юрию Никулину? – придя в себя от изумления, вновь примерила улыбочку Лика. – Давай, Касьянчик, будь мужчиной! Признаюсь по секрету – обожаю таких взрослых, опытных дяденек, как ты! Тебе ведь уже больше сорока годиков, да, папик? – она шутливо потеребила ему пальчиком нос.
    - Угу, - кивнул Кощей. – А тебе?
    - Вообще-то, у дам про возраст спрашивать невежливо, - Лика сморщила свой красивый носик. – Но я еще очень молодая дама, так что, ничего страшного. Мне двадцать лет.
    - А мне, вообрази-ка себе – в сто раз поболеетвоего, да еще сверх немного есть… - пробормотал Кощей.
    - Чего-ооо?! – воскликнула Лика. – Ах ты, врунишка старенький!.. Ну, что ты сидишь, деревяшка? Иди ко мне.
    - Хочешь в постелю со мной? – вдруг догадался Кощей.
    - Ага. Не позабыл еще, старичок, как девушек в кровати ублажать следует? – хихикала Лика и расстегивала  уже на Кощее крахмальную рубашку, сдернув  с него пиджак и бросив на карманы последнего жадный взгляд.
    Дальше она распахнула свою модную блузку, и глазам Кощея была явлена роскошная, пышная грудь юной распутницы.
    Но клиент не выразил ни малейшей заинтересованности.
    - Ты тут про папку моего спрашивала, девочка, - молвил он задумчиво. – А я ведь и сам чей-то папка.
    - Ну и что? – развела руками Лика.
    - Ну и то, что моя дочка – Аленка – на  целых пяток годков тебя постарше.
    - И что дальше?..
    - А ты мне предлагаешь с тобой – в постелю… - пристыдил ее гость из древности. – Эх… грусть-тоска…
    Лика молчала и краснела. Повисла длинная пауза.
    - И что? Так и будем с тобой сидеть всю ночь молча, как дураки? – спросила Лика. – Здесь в холодильнике вино, наверное, есть. Давай выпьем, что ли?
     Кощей заворчал, что он, мол, благодарствует покорно, что уже пробовал, к примеру, местное пиво и нашел, что оно – та еще дрянь. Но Лика уже достала из бара бутылку с густой красной жидкостью и разлила ее в два имевшихся на гостиничном столе стакана.
    - Вмажем по одной – для храбрости, - уговаривала она.
    Кощей махнул рукой и взял стакан. И даже шепотом попросил Шмата-Разума доставить сюда закуску. На столе в тот же миг явилось серебряное блюдо, полное медовых пряников, испеченных по древнему рецепту.
    - Вау! – вновь воскликнула пораженная девушка и заморгала своими бездонными глазами.
     - Что ты все время волчицей завываешь? – опять не понял Кощей. – Что это за «вау» такое?
     - Это, папик, словечко такое – зарубежное, - ответила Лика. – Ты не слыхал его, что ли? Сексуальное, правда?
     - Дурацкое, - ответил ей Кощей устало.
     - Ну, поехали? – предложила Лика, беря стакан.
     Кощей торжественно приподнял руку со стаканом.
     «Не пей, - беззвучно посоветовал ему Шмат-Разум. – Ибо пока ты сладкие речи слушал да ворон считал, сия проныра тебе в вино что-то подсыпала».
     «Сам знаю, заметил, - подумал Кощей, слышно только для невидимого слуги. – Только ведь мне от той подсыпки ничего не станется. Проверим, что она затевает» - и единым духом он выпил вино. Лика же сделала лишь пару глоточков и, склонив голову, озорно и выжидая чего-то, смотрела на сотрапезника.
     Ничего, однако же, не произошло, если не считать того, что в кармане у Кощея мелодично запело волшебное зеркальце.
    - Будь здорова, боярыня Алиса, - поприветствовал звонившую Кощей.
    Та, над чем-то подсмеиваясь, объяснила ему, что уже «уложила спать» всех своих друзей и знакомых, а вот сама заснуть никак не может, и с досады да от скуки позвонила «Касьяше».
    - Никак не выходит из головы твой сексуальный голос, - призналась Алиса. – Так и звучит в ушах почти все время. Прости, я, наверно, мешаю?
    - Не мешаешь, - уверил ее Кощей. – Я добрым людям завсегда рад.
    - Машке-то звонил сегодня?
    - С утра звонил, - ответил Кощей. – А часто-то к чему? Завтра я заберу ее насовсем. Больше не расстанемся.
    - Извини, - вдруг встряла в разговор Лика. – Это звонит твоя жена?
    - Нет, - отмахнулся Кощей. – И не все ли тебе равно, кто это?
    Лика умолкла, понимающе кивнув и прикрыв ротик ладошкой. Зато оживилась Алиса.
     - Там у тебя не девушка ли?
     - Да вот – прилипла ко мне биля трактира, - «на голубом глазу» признался наивный гость из прошлого. – Хочет со мною отдохнуть.
     - Пригласил, все-таки «плечевую». Шустрый ты. Смотрю, времени зря не теряешь, - чему-то обрадовалась Алиса. – Ну-ну. Значит, я получаюсь у вас лишняя? Не буду мешать. Развлекайся, крутой мачо. Целую! – и она прервала связь.
     Если бы Кощей разбирался в тонкостях сотовой связи и внимательно прислушивался, он бы услышал за Алисиной репликой еще чей-то влажный всхлип и то, что трубки там положили двое. Но он и не разбирался, и не вслушивался, а засим ничего такого не заприметил.
     Кощей пожал плечами и положил волшебное зеркальце на подлокотник кресла, в котором сидел.

     Лика закурила сигаретку, томно затянулась и окинула ломаку-клиента новым развратным взглядом.
     - Так не будем сегодня предаваться утехам? – уточнила она, играя сигаретным дымом, и вдруг обратила свое внимание на соблазнительно блестящий волшебный артефакт.
     - Ой, какой у тебя классный телефончик! – восхитилась Лика.
     Меж тем, Кощей ощутил в себе настойчивые позывы ко сну. Нечто, подмешанное искательницей приключений, несомненно, подействовало. Побороть сей эффект Бессмертному, знамо дело, было – раз плюнуть, но он решил сделать вид, будто накрепко засыпает, и проверить, что воспоследует за этим.
    Ободренная его громким, старательным храпом, красивая молодая хулиганка расторопно вскочила, перво-наперво прикарманив золотое зеркальце, лежавшее на самом виду, а затем принялась обшаривать и карманы «спящего» клиента.
    С пачкой купюр в одной рученьке и с золотою монетой – в другой перепуганная девица легкого поведения внезапно была перехвачена крепкой рукой «проснувшегося» Кощея под локоть.
    - Я… все верну… все объясню… - залепетала она. – Понимаешь, брошку к тебе на кресло обронила, когда на твоих коленях сидела. Хотела поискать, а вот это всё вывалилось…
    - Так-так, - кивал Кощей. – Любишь денежки, да? Ну, что ж? Как и все тут, у вас…
     Лика была близка к истерике, она вся дрожала.
     - Ты баяла, что я, видать, без отца разбойником вырос, - продолжал Кощей. – Нешто, у тебя самой тоже отца нет?
    - Есть у меня папка, - сказала Лика плаксиво. – И мамка есть. И еще – братишка.
    - Вот, как хорошо у тебя, - покачал печально головой Кощей. – Куда только смотрят твои сродники, что ты такою сорокой удалась?.. Ты зачем зеркало украла?
    Лика замахала руками, невинно и испуганно тараща глаза, - мол, что ты, что ты! Вовек не брала!
    Но уже волшебное зеркальце само, как будто, собою выплыло у нее из сумочки и повисло в воздухе. Глядя на него, Лика только судорожно открывала рот, аки рыбка на берегу. Ей казалось, зеркальце держит чья-то невидимая рука, так, чтобы его стекло отражало личико куртизанки.
    - Посмотри-ка в него внимательно, - посоветовал ей Кощей. – Вы, девчонки сие любите, а тебе оно, может, и на пользу пойдет.
    Лика пригляделась. Из стекла на нее взирала пожилая женщина с проседями в волосах, с лицом и шеей, испещренными морщинами. Под глазами ее были жуткие черные круги, да и зрачки – сильно расширены. Голова старушки в зеркале заметно подрагивала. В уголке ее рта был зажат коротенький окурок. Еще было видно, что одета эта дамочка в темное платье с глубоким декольте, являвшее миру ее жалкую, высохшую и вытянутую грудь. Все так же дрожа, несчастная женщина глубоко затянулась своей сигаретой, на несколько мгновений закатила глаза, но дым не выдохнула.
    - Кто это? – спросила Лика, шмыгая носиком.
    - Не узнаешь? – прищурился Кощей. – Приглядись еще лучше.
    Теперь Лика заметила, что отражение что-то судорожно лепечет, а по щекам у жуткой старушки быстро бегут слезы.
    - Это… Это… - догадывалась она, сама страшась своей догадки.
    - …Это ты сама в сорок лет, - пояснил Кощей. – Ежели не сойдешь с той тропинки, по которой шагаешь сейчас.
    - П-по какой еще т-ропинке? – оторопела Лика.
    - По блудной да по воровской. Ты ответь мне – много ль радости приносят тебе деньги, заработанные блудом?
    - Я покупаю на них и красивую одежду, и современные гаджеты и девайсы для себя… Если бы не мой «левый» заработок, нашей семье не всегда хватало бы и на еду…
    - А можно ли на эти деньги купить любовь, уважение? – вопрошал Кощей. – Льзя ли купить их на деньги вообще?
    Девушка не ответила ему, понурив взор 
    - И что – сродники твои ведают о недостойном твоем промысле? – задал новый вопрос Кощей.
    - Нет, не знают, - ответила Лика. – Я тут в универе учусь, а они живут в селе. Я им тоже деньги шлю, говорю, будто бы подрабатываю. – Ей становилось все более стыдно. – Они старенькие у меня. В деревне живут. У мамы – гипертония. Папа пьет запоями. Братик младший -  тоже болен, у него ножки не ходят. Я им деньгами помогаю…
    - А как узнают они, откель ты те деньги берешь, - послышался голос невидимого слуги, - так мама твоя от огорчения от инсульта умрет. Папа из запоев вообще выходить перестанет. Братца тогда куда ж деть? Специальные люди его заберут в богадельню…
    - Ой! - простонала Лика. – Ой!.. А что это, голос у тебя вдруг переменился?
    Не видя Шмата-Разума, она решила, что это «Касьянчик» заговорил с ней баритоном вместо прежнего баса.
     Кощей продолжал смотреть на нее в упор печальным взглядом, а Шмат-Разум вещал далее:
     - Детей у тебя не будет. Все эти «крутые мачо» доведут тебя до того, что родишь ты двоих мертвеньких, а затем навсегда утратишь сию способность. Выпивка, опять же, тебя к тому подвигнет. И еще. Это сейчас ты куришь сигаретки тоненькие, сладенькие, клубничные, да?.. А в тюрьме…
    - Че ты, совсем оборзел?! – взвилась Лика на дыбы. – В какой еще тюрьме?
    - …А в тюрьме, куда ты попадешь после того, как один из твоих клиентов, усыпленный тобою клофелином с целью ограбления его, не сможет пробудиться никогда…
    - Не-е-е-ет!!!
    -…В тюрьме ты с сигарет перейдешь на дьявольскую шмаль, к которой привыкнешь так, что навеки станешь ее рабой. Все это и превратит тебя в ту утлую клячу, каковую ты видела в золотом зеркальце.
    Лика поглядывала на Кощея злобно, но и растерянно.
    - Ты цыган, да? Судьбу мне нагадал, плешивый?! Да чтоб ты…
    - Это всего лишь путь. Один из путей, - промолвил Кощей отрешенно. – На ином пути твоя судьба будет другой. Ты сама можешь выбрать.
    - Какой еще путь? Жизни меня учишь, папик? У меня на это свойпапик имеется…
    - Путь к Богу, - объяснил Кощей. – Пойди завтра в церковь, поставь Ему свечку, помолись, чтобы Он прибавил тебе ума. И Он поможет тебе, осенит благодатью, просветлит голову, чтобы ты доучилась, после даст хорошую работу, доброго мужа и много деточек.
    - Где он – твой Бог? – скривилась Лика. – Нет его, нету, понял?  Кабы был – не было бы в мире столько горя…
    - Ты встретишь его, - ответил Кощей. – Он ждет тебя. Он излечит и твоих родителей, и братика.
    Корча рожицы, Лика пятилась к двери. Судя по всему, ей очень хотелось  сбежать от разочаровавшего ее клиента. Что она и сделала торопливо, дотянувшись до дверной ручки и повернув ее, как лисица, ныряющая в свою нору, спасаясь от охотника.
    - Уф, -  прошелестел Шмат-Разум, спустя минуту после того, как куртизанка скрылась за дверью. – А не переусердствовали ли мы нонеча? Она ведь повесится. Нет?
    - Попытается, - кивнул Кощей. – Но мы ведь с тобою ей не позволим? А ежели нам это станет не под силу – тогда не позволит Он, Который там, - Кощей значительно поднял вверх указующий перст своей десницы.



Глава двадцатая

     Ивана разбудил весенний солнечный лучик, забравшийся ему в нос и заставивший чихнуть.
     Кощеев открыл глаза, потянулся и недоуменно поглядел на окно. Что это, вечер? Нет, утро. Небо высокое, утреннее, без единого облачка. Но ведь в квартире Кощеевых солнце утром заходит в кухню, а до комнат добирается лишь под вечер…
    Он осмотрелся вокруг. Хм, а комната-то другая, не его комната, точнее, говоря, не такая, как он привык. Чуть побольше, чем была, и нет в ней ни телевизора, ни шифоньера… Кровать есть, и стол рядом с ней… и ноутбук на столе. Новенький, прежде у Ивана был другой, уже довольно потасканный, чиненый.
    Но самым интересным было даже не это. Из приоткрытой двери на Ивана, улыбаясь, взирали большие, лучистые зеленые глаза. У порога, пока еще снаружи комнаты стояла Маша. Она стояла на ногах, как все обычные, здоровые люди, и от взгляда ее исходило волшебное тепло.
     - Доброе утро, родной, - произнесла она тихо. – Ты так сладко спал, что мне не хотелось тебя тревожить. Я пока тебе оладушек напекла.
     - Маша? – молвил Иван растерянным полушепотом. – Ты ходишь? Сама?! А как?.. А когда?.. а почему это случилось?
    Она открыла дверь, вошла в комнату и присела на краешек кровати Ивана.
   - Все еще не можешь окончательно поверить, что я здорова? Твоя забота и моя любовь к тебе поставили меня на ноги, - говорила она тихо-тихо, не переставая улыбаться. – Помнишь, я обещала тебе, что, если научусь ходить, то приду и буду жить с тобой? Ты, наверно, думал, что я не сдержу слова? Но я честная…
    Маша обвила руками шею Ивана и сладко поцеловала его в губы.
    Кощеев почувствовал, что весь мир покачнулся вокруг него. Голова его закружилась, тело вдруг сделалось необычно, неестественно легким, почти невесомым и словно куда-то поплыло. А сверху на него будто бы обрушилась и обволокла всего горячая, липкая, упругая, влажная нежность. Он весь размяк и растворился в этом ощущении. Правда, последнее довольно быстро почти прекратилось. Поцеловав Ивана, Маша отлипла от него, но продолжала сидеть совсем близко, и от нее веяло жаром.
    - Уже почти одиннадцать, - все так же, еле слышно, сказала Маша. – Пора  вставать. Того и гляди, кто-нибудь придет – хотя бы, твоя мама. Что же, ты в кровати ее встретишь?
    Иван вылез из-под одеяла и стал поспешно одеваться. Впрочем, сколь бы он ни спешил, этот процесс у него продвигался крайне медленно. В конце концов, Кощеев, разумеется, оделся, но довольно неаккуратно. И рубашка, и штаны – все  на нем висело, майка торчала из-под рубашки. Ортопедические ботинки были зашнурованы не до последней дырки. Невзирая на все это, Маша поцеловала его снова. После этого он, держась за стенки и косяки, как обычно, поплелся в кухню, умылся, сел к столу и принялся поглощать свежие оладьи с чаем. Маша больше любила кофе.
     - Хорошая вещь – отпуск, - сказала она, глядя на Ивана благоговейно.
     Но стоило Маше только произнести это слово, как телефон в кармане Ивана разразился веселой трелью:

     А нам все равно,
     А нам все равно,
     Хоть боимся мы
     Волка и сову…

     Ошибки тут быть не могло – эта мелодия была у него поставлена на всех  сослуживцев, кроме друга – Коли Исхакова.
    - Ванечка, здравствуй, - раздался в трубке высокий голос Рахиль Моисеевны. – Как там отдыхаешь, хорошо? – но не успел  Иван рта раскрыть, чтобы ответить, как она заговорила по существу. – Не хочешь ли сегодня выйти на работу? Нам тут приказано начертить один график, а ничего не выходит, не можем найти в  Word нужную эту… как там ее?..
    - Утилиту, - напомнил Иван. – Так, а если мне неохота на работу? Я же в отпуске, и у нас сегодня с Машей планов громадье…
   - Успеешь еще натешиться, - убеждала его заведующая отделением. – Выйди, хоть на два часа. А мы тебе отпуск продлим.
     Иван вынужден был согласиться и виновато взглянул на супругу – вот, мол, ничего не поделаешь, надо ехать.
     Вскоре прибыл служебный УАЗик, которым на этот раз управлял инженер Степан Степанович. Он был в хорошем настроении, все время посмеивался и шутил.
    - Ну, Ваня, марш вперед – труба зовет! Извини уж, что нарушаем твою семейную идиллию.
    - Да ничего, ничего, - проворчал Иван, с трудом забравшись в кабину. – Жизнь еще вся впереди.
     - Ты теперь женатый, так, поди-ка, и футбол побоку пустил? – спросил Степан Степанович, крутя баранку.
     - Нет, не пустил, отчего же? – пожал плечами Иван. – Вчера наших смотрел. Здорово, что начали с победы.
     - Что мне нравится в этом составе сборной, так то, что в ней сейчас ни одного черненького нет, - признался Степан Степанович.
    - Их и не было. Темнокожих в сборную России пока почему-то не берут, - прокомментировал Иван.
     - Да я не о неграх, - пояснил водитель. – Я о кавказцах. Ни одного ведь «чурки», вроде нет. Все русские, это меня радует.
    Иван напомнил, улыбнувшись себе в усы:
    - Алик Дзагоев, армеец, родом из Владикавказа. Если бы он вчера не забил – не бывать бы нашей победе.
   Такая же улыбка сейчас же медленно сползла с лица Сергея Сергеевича.
   - Если честно, я вчера не смотрел, - снова признался он. – У меня теперь «тарелка», и там часто во время футбола по другим каналам бокс идет.
    «Не просто часто, а все время, - сказал кто-то тихо внутри Ивана. – Хи… как же ты, сердешный, теперь без футбола обходиться будешь?..»
    Но вслух Иван ничего не сказал. Они приехали. На крыльце стоял, облокотившись на поручень, Коля Исхаков и задумчиво курил.
    Поприветствовав обоих кивком головы, Коля дождался, пока Ваня залезет на крыльцо, и дружески слегка пихнул его ладонью в бок.
    - Ну, новобрачный, как семейная жизнь?
    Иван в ответ только вытянул большой палец правой руки.
    - Что – до сих пор из кровати почти не вылезаете? – подмигнул Николай.
    - Почему? – ответил Иван рассеянно. – Вылезаем… Гулять ходим, еду готовим вместе… гости приходят…
     Все это было бы хорошо, если бы Иван действительно помнил все, что говорил в ответ. Но «прикол» состоял в том, что у него решительно стерлось из памяти – как он женился на Маше? Когда и почему это случилось? Странно…
    Попав в кабинет, Иван сразу же углубился в построение сложного графика. Получилось далеко не сразу, Иван потел, нервничал, директор беспрестанно давал советы, Рахиль Моисеевна сыпала цифирью. В самый разгар возни Ивану позвонила мама.
   - Да, - буркнул Ваня в трубку мрачно.
   - Ну, вы как там – встали, оделись? Поели чего?
   Ах, да. Иван ведь теперь живет отдельно от родителей.
   - Да, Маша оладьи испекла… Мама, я сейчас на работе…
   - Как – на работе? Ты же в отпуске? – не поняла Евдокия Петровна.
   - Ну, вот, вызвали экстренно. Понадобилась моя помощь.
   - Оделся-то хоть нормально? Не в домашней рубашке укатил и в тапочках? – Евдокия Петровна явно беспокоилась.
    - Да все как положено, - утешал ее Иван. – Маша меня контролирует.
    - Ладно, - сказала мама. – Я к вам после обеда приду.
    На этом разговор завершился.
    Когда Ивану удалось-таки построить пресловутый график, он засобирался домой, но тут выяснилось,  что все водители уехали по деревням, и поэтому придется посидеть в кабинете еще час-полтора. Кощеев покорно вздохнул и включил видеоигру – футбольный менеджер. Рахиль Моисеевна тоже решила передохнуть, заварила чайку. Разумеется, Ивану тоже налили чашечку.
    - Ну, рассказывай, - улыбнулась начальница. – Как жизнь молодая?
    - Жизнь – нормальная, - ответил Иван. – Молодая – просто чудесна.
    - Я твою Машу часто по пути куда-нибудь встречаю и в магазинах, - объяснила Рахиль Моисеевна. – Довольная ходит, смотрю, улыбается. Спрошу – Машенька, как здоровье? Она говорит – всё ничего. Значит, спина ее больше не беспокоят, ножки ходят.
    Иван молча кивнул, весь поглощенный чаем.
    - Это просто чудо, как Маша вдруг на ноги встала, - говорила Рахиль Моисеевна. – Все были просто потрясены. А как она потом всех своих мужиков побросала и к тебе пришла жить! Сказала – Ванина любовь меня излечила…
    Иван ощущал себя неловко. Ничего из рассказа начальницы он не помнил.
    - При чем здесь я? – смутился он. – Не я же один о ней заботился. И я – не врач. 
   - Она у тебя все еще курит? – спросила Рахиль Моисеевна.
   Иван кивнул утвердительно, уверенный, что, если Маша не решилась бросить курить сама, то он не стал бы на этом настаивать.
    - И выпивает? – нахмурилась заведующая.
    - Нет, - ответил Иван неуверенно. – Бросила. Я ее заставил «завязать».
    Заведующая с сомнением покачала головой и проворчала, что женский алкоголизм – неизлечим.
    Сказать по правде, Ивану и самому хотелось бы поскорее выяснить, какие именно остались у Маши дурные привычки и наклонности – и остались ли вообще?
    Иван едва дождался, когда за ним приедет машина, чтобы отвезти домой. Оказавшись же дома, он долго не мог развязать шнурки на ботинках. Маша была тут, рядом, смотрела на него с нежностью, улыбаясь.
    - Ущипни-ка меня, - попросил он ее. – Не могу, понимаешь, поверить, что ты – реальность. Боюсь проснуться.
    - Не стану щипать, - продолжала смеяться Маша. – Лучше поцелую тебя.
    И они снова слились в лобзаньи, невзирая на то, что один ботинок Иван еще недоснял с ноги.
    Они не слышали, как вновь открылась входная дверь, и на пороге возникла Евдокия Петровна.
    - Ребя-ааата! – укоризненно произнесла она вместо приветствия. – Что вы делаете! Некрасиво! Ведь люди ходят, вдруг увидят! Среди бела дня-то целоваться придумали!
    - Ой, простите! – Маша покраснела, как свекла. – Мы больше не будем.
    - Ботинки хоть снял бы, - указала Ивану мама, а сама прошла на кухню, продолжая при этом ворчать.
    - Пол давно не мыли? У меня к нему ноги прилипают.
   - Евдокия Петровна! Ну, не каждый же день нам пол мыть! – возразила Маша.
   На это мама Ивана лишь махнула рукой, печально и разочарованно вздохнув, и все трое сели обедать. Сегодня к обеду были пельмени, и Иван набросился на них так, будто не ел несколько дней. У него просто-таки за ушами трещало.
    - Ваня, не чавкай, - оговорила его мама. – Ешь, пожалуйста, красиво.
   Иван хотел было что-то возразить прямо с набитым пельменем ртом, но тут послышался короткий, торопливый звонок в дверь, и в прихожую ворвался Стасик Птицын.
     - Здрасте, - сказал он столь же стремительно, как и вошел, заглянул в кухню и сразу же предложил, - Машка, пошли на крыльцо курить, а не то мне одному скучно.
    - Опять курить! – с укоризной произнесла мама Ивана. – Сколько же можно? Пора бросать! А девушкам курить – вообще очень некрасиво и некультурно!
     - А вы, Евдокия Петровна, если не понимаете, так и не говорите! – рассердился Стасик.
    Маша лишь многозначительно переглянулась с Иваном и, получив у него безмолвное позволение, пошла со Стасиком на крыльцо.
    Евдокия Петровна хмуро наблюдала в окно, как они сидят рядом на лавочке, потягивая сигареты, и говорила Ивану:
    - Вот так она с каждым – сначала перекурит, а потом, глядишь – и уйдет от тебя. Как Алиска…
   Иван молча ел пельмени. Покончив с едой, он накинул на плечи куртку и отправился на крыльцо – поближе к Маше.
    Пока он еще не успел отойти от собственной входной двери – стоял и держался за поручень, сделанный специально для него и тянувшийся от двери до крыльца через коридор, - Иван услышал, что Маша разговаривает на лавочке с соседкой.
    - Так вот и будешь теперь катать его коляску до конца жизни, - сочувствовала ей соседка.
    Иван притих и на время замер на месте, весь превратившись в слух.
    - Давно ли катали мою? В том числе и Ваня… - ответила Маша.
    - Да, но ты встала на ноги; перед тобою открылась как будто другая жизнь, новые возможности, - говорила соседка. – А ты сама себя запрягла в ярмо. Или считаешьсебя теперь вечно обязанной ему?
    - Его любовь меня спасла – во-первых. Во-вторых, мне просто с ним хорошо, - отвечала Маша.
    - Не скучно? Он, наверно, целыми днями сидит в Интернете? – расспрашивала соседка.
    - Там, в основном, сижу я – общаюсь с родственниками и знакомыми, - возразила Маша. – Ивану достаточно живого общения, он заходит в сеть больше по делам. Да к тому же, он интроверт.
    - А как именно могла его любовь, как ты утверждаешь, тебя спасти? Он что – дал тебе денег на операцию? – продолжала недоумевать соседка.
    Вероятно, Маша лишь отрицательно покачала головой, потому что соседка тут же продолжила разглагольствовать:
    - Тогда я уж решительно ничего не понимаю! Какое отношение Ванечка имеет к твоему выздоровлению?
    - Произошло чудо, - молвила Маша. – А чудеса – на  то и чудеса, чтобы их понимали далеко не все.
    Тут Евдокия Петровна тоже вышла в коридор и обнаружила сына, ни на шаг не продвинувшегося от двери.
   - Ваня, тебя опять заклинило? – спросила она недовольно.
   Сын ответил отрицательно и решительно пошел на крыльцо.
   - Ой, Ванечка, привет! – натянуто улыбнулась соседка. – Воздухом подышать вышел? Давай-давай. Редко и выходишь, надо чаще…
    Иван кратко кивнул ей в знак приветствия.
    - Поедем, родной, покатаемся по селу? – предложила Ивану Маша.
    Евдокия Петровна сейчас же выразила на это свое мнение:
    - Думаю, вам бы лучше покататься просто здесь, во дворе. А на дороге вас машина сбить может. Сейчас знаете, как бешено ездят! Люди будто с ума посходили!
    Маша спокойно возразила свекрови, что ничего с ними не случится, а кататься по двору – неинтересно, только портить коляску.
    - Знаю я вас! – не унималась ворчать Евдокия Петровна. – Вернее сказать, Ваню знаю… Задумается о какой-нибудь ерунде – и едет по самой середине дороги… в магазины не заезжайте, пожалуй. Я вам принесла куриных окорочков. К ужину можешь, Маша, их с лапшой отварить. А я у вас посижу, пока вы гуляете, ладно? Матвей Петрович опять напился, не могу я на него смотреть!..
    Еле Иван с Машей унесли ноги от назойливой мамочки. Но все же, им это удалось – и вот Иван уже ехал по песчаной сельской дороге, с удовольствием подставляя лицо весеннему ветерку, а Маша неторопливо шла рядом с ним. Мимо них то плавно, то стремительно проезжали разные автомобили.
    - Держи правее, - то и дело говорила Маша. – Так и норовишь на самую середину дороги выехать, а потом твоя мама ворчит!
    Иван ехал, глубоко задумавшись. Он не помнил и не мог никак вспомнить, когда это все совершилось – что Маша выздоровела, и они с ней поженились. Иван спросил ее об этом снова, и Маша с улыбкой напомнила, что они живут вместе, отдельно от родителей, в собственной квартире вот уже более двух месяцев. Квартиру помогли приобрести общими усилиями родные с обеих сторон. Она хоть и в старом доме, но на первом этаже и неподалеку от прежней жилплощади Ивана.
    - Подумать только! – развел руками Иван. – Ничего не помню!
    Знакомые, попадавшиеся им навстречу, приветливо улыбались, некоторые – останавливались и заводили разговор про житье-бытье, да про то, как они за Ивана и Машу рады.
    Из-за одного поворота показался Матвей Петрович собственной персоной. Он был порядком навеселе, пошатывался, расставил руки в стороны, будто акробат на канате, но по виду был очень довольным. Заметив ребят, он сейчас же радостно прорычал:
    - Ой, Машка! Добра и здоровья! Куда рассекаешь?
    Маша махнула неопределенно рукой – мол, так, погулять пошли.
    Отец Ивана покосился в сторону сына:
    - А этот-то бармалей – всюду за тобой следует?
    Маша сердито поморщилась – как можно этак о родном сыне!.. А Матвей Петрович уже, как ни в чем не бывало, обращался к Ивану:
    - Иванушка! У тебя рублей хоть двадцать не будет?
    - На что тебе?
    - На клей, - не сморгнув и глазом, соврал Матвей Петрович. – Сапоги надо подклеить.
    - Бросай пить, батя, - посоветовал ему Иван, проигнорировав просьбу о деньгах.
    - И этот туда же, ушлепок! – вновь зарычал Матвей Петрович и, сыпля грязными выражениями, остекленевшим взглядом шаря перед собой, все так же враскачку двинулся дальше. Иван с Машей отправились своей дорогой.
    - Не могу дождаться, когда кончится этот день, - признался Маше Иван. – Тянется и тянется, как нарочно.
     - А зачем тебе так уж нужен вечер? – хитренько подмигнула ему Маша.
    - Я до сих пор не верю, что это со мной происходит не во сне, - объяснял Ваня. – И мне так хочется поскорее обнять тебя, прижать к себе, чтобы почувствовать, что ты настоящая, осязаемая…
    - Я и сама чувствую, что тебе отчего-то невтерпеж, - засмеялась Маша. – Ну, хорошо. Давай сейчас заедем за угол вот этого дома…
    Маша скатила коляску Ивана с дороги и направила к маленькой автобусной остановке, спрятавшейся между жилым многоэтажным домом городского типа и школой. Спрятавшись в крошечном павильоне ожидания автобусов, Иван поставил свое инвалидное кресло на тормоз, и тут Маша посмотрела на него игриво-искрящимся взором:
    - Ну, готовься, муж! Иду к тебе…
* *  *
   …Иван вздрогнул от внезапного звонка мобильника и пробудился посреди темной, как сажа, ночи.
   Сон, туды его, растуды!..
   Конечно же, сон, что же еще?! То-то он и думал во время сих сладких грез – отчего же это у него целые звенья единой цепочки событий выпадают из памяти? Теперь, разумеется, все яснее ясного. Просто размечтался… Эх…
    А телефон звонил и звонил. Иван не очень охотно поднял трубку. Кто бы это ни свет, ни заря?
    Звонила Настя, вся в слезах, что в последнее время случалось нередко.
    - Поссорились! – заходилась она плачем. – И расстались мы с ним навсегда!
   Ежику понятно, что речь опять шла о Павле, и все опять было окончательно и беспросветно трагично.
   - Уф… - фыркнул Иван устало и сонно. – Когда и как это произошло?
    - Полчаса назад. Болтали, болтали по телефону – и вдруг…
    - Вдруг?..
    - Вдруг он говорит: чего-то я устал. Я спрашиваю – я тебе надоела? А он – если честно – говорит – да. Тут я рассердилась. Иди, говорю, далеко!.. Ну, вот и…
   И она зарыдала горько-прегорько.
   - Прежде всего, не стоит паниковать, - рассудил Иван. – Подумай-ка хорошо – ведь вы болтали всю ночь. Он, наверное, устал и захотел спать. А ты…
    - А я не чувствую усталости, общаясь с ним, - объясняла Настя, плача. – Не испытываю и скуки. Если бы это было возможно, я не расставалась бы с ним вообще ни на минуту!
    «Вот это любовь!» - сказал кто-то внутри Ивана. А сам Иван продолжал попытки утешения Насти.
     - Это ведь не он тебя «послал», а ты его – правда? Ну, значит, в твоей же власти и помириться
    - Он не помирится со мной. – Настя давилась рыданьями. – Он, если что сказал – все, отрубил. Павлик шутить не любит.
    - Помирится он, помирится, - вновь монотонно и растерянно забормотал Иван, ища правильные слова. Сказать по правде, эта ситуация уже повторялась далеко не в первый раз, и всегда было почти одно и то же – с небольшими вариациями. Утешать Настю тоже приходилось практически одинаково, тогда как Иван повторяться не любил.
    - Паша поймет, что тебе обидно было слышать, как ты ему надоела, - придумал Иван. – Еще сам и извинится перед тобой.
    - Вот уж такого никогда не будет, - подавив слезы, серьезно промолвила Настя Царева. – Я еще ни разу не слышала, чтобы он когда-либо извинялся передо мной. Хотя, конечно, иногда обижает… Но вины своей никогда не признает. Он слишком для этого уважает себя. Он – мужчина. Он – не ты…
    В мыслях Ивана быстро замелькали нерадостные воспоминания о разных случаях междуним – Иваном Кощеевым – и Настей; когда то или иное необдуманное, неосторожно брошенное им слово почти мгновенно доводило Настю до истерики. Иван тогда терялся, мешался, спешил повиниться, и даже мог встать перед нею на колени, прося прощения.
    Видимо, Настя в этот момент вспомнила то же самое, потому что она вдруг предложила:
    - Слушай, Ваня, а давай, я к тебе вернусь? Таких отношений, какие были с тобой, у меня ни с кем уже не будет, я чувствую.
    И это было тоже не впервые, и тоже успело Ивану поднадоесть.
    - Понимаешь, Настя, - заявил он грустно. – Даже если бы мы оба с тобой этого захотели, то не смогли бы вернуть прежние отношения. У меня есть такая теория. Когда двое между собою близки, их будто связывает невидимая ниточка. Если же они поссорятся настолько, что разбегутся – эта ниточка рвется. В случае, если они захотят вновь сойтись, им приходится опять ниточку связывать…
     - Так в чем же проблема? – Настя не поняла, к чему он клонит. – Мы можем связать нашу порванную ниточку.
    - Можем, - согласился Иван. – Но она уже не будет прежней. На ней появится узелок. И наши отношения все время станут об этот узелок спотыкаться.
    - Глупый, - убежденно заявила девушка. – Как же все вокруг по много раз сходятся, расходятся, потом опять вместе?
    - Они связывают свои невидимые нити снова и снова, - пояснил Иван. – И число узелков на них все растет. И эти узелки так мешают двоим – что это уже не любовь… это рутина какая-то…
    - Ну, знаешь… - Настя хотела возразить еще что-то, но вдруг прервалась, радостно воскликнув – Ой, Пашенька звонит! Я тебя целую, обнимаю! Ты самый хороший! Завтра перезвоню обязательно.
    Гудки в трубке.
    Иван положил мобильник на стул около кровати и вновь забрался под одеяло с головой.
    «Паша – мужчина. Он – не ты…» - отдавалось эхом в его голове.
    «А кто же я?» - подумал Иван, зевнув.
    Прошло лишь несколько минут, и раздался новый звонок. От Маши.
    - Да? – прошептал наш герой, волнуясь.
    - Прости меня, родной, - произнесла Маша, тоже всхлипывая отчего-то. – Опять я бужу тебя, надоедаю… Вот, какая я плохая!
    Иван не смог сдержать улыбку, и в который раз сообщил Маше, что вовсе не считает ее плохой, а всегда рад, когда она ему звонит.
    - У меня горе, - сообщила Маша. – Точнее – огромное, жестокое разочарование, ты даже не представляешь, какое! Мой так называемый жених, еще не доехав до меня, уже в Череповце, в гостинице резвится с путанкой!
    - Бог с тобой! – не сдержал возгласа в ночи Иван. – Кто тебе наврал эту ахинею?!
   - В том-то и дело, что я сама это слышала. Мы с Алиской для прикола решили ночью ему вместе брякнуть. Алиска стала его подкалывать, заигрывать с ним… ты ведь знаешь, как у нее водится. А он ей возьми и выболтай, что там, в Черепе, первым делом «плечевую» снял…
     - С ума сойти! – еще раз ахнул Иван. – И что же теперь?
     - Я даже не знаю, - говорила Маша. – Для меня будто вся сказка разом рассыпалась в прах.
     Какой бы ужасной ни выглядела ситуация, но Машин голос не выражал ровно никаких эмоций – звучал тускло и пластмассово. Ивану подумалось, что, окажись в подобной передряге Настя – из нее бы лились потоки слез.
    - А мне приснилось, что ты ходишь, - сообщил он. – Что мы с тобой женаты и живем вместе…
    - Да? – голос Маши в очередной раз согрелся улыбкой. – И что? Там, в твоем сне, мы занимались любовью?
    - Не успели. Потому, что я проснулся не вовремя…
    - Даже жаль где-то, - вздохнула Маша.
    -…проснулся, и мне нестерпимо захотелось сказать тебе, что я люблю тебя! – воскликнул разгоряченный Иван.
    - Уф… - снова горько вздохнула Маша. – Не лги себе, родной. Впрочем, я тоже тебя люблю. И что из этого?
    - Но ведь можно что-то придумать, в конце концов! – Ивана «заносило» все сильнее. – Если мы с тобой оба безногие – это еще не значит, что мы вовсе не люди!..
    - Я вот тебе придумаю щас, растак твою мать! – донесся из-за стенки громкий рык Матвея Петровича. – Взяли моду все ночи трындеть! Дурдом по вас плачет по всем, дефективным!..
    - Прости меня, родной. Днем договорим, - прошептала Маша.



Глава двадцать первая

    Девушка легкого поведения Лика, родным и знакомым, впрочем, известная, как студентка психологического факультета Катя Цыплакова, стояла около зеркала в своей комнате общежития. Она уныло разглядывала собственное отражение, и лицо ее становилось все печальнее.
    Первые несколько дней – когда вся эта заморочка только началась – Катя-Лика упорно наступала на подругу-сокурсницу, веля ей сознаться, что у нее, у Кати, в последнее время заметно прибавилось морщинок по всему лицу, да и в районе декольте, да и какие-то темные круги под глазами, да и седина мелькает в волосах…
    - Да что ты! – отмахивалась подруга. – В твоем ли возрасте о такой ерунде думать? Все у тебя хорошо, ты прекрасна, цветешь, как всегда.
    Но Катя-Лика видела в зеркале дурную собой сорокалетнюю тетку, измятую и испитую, ровно такую, как показал ей недавно в своем позолоченном зеркальце странный лысый клиент в гостинице.
    Она не сказала всю правду подруге – сочтет еще Катерину сумасшедшей, отправит лечиться. Катя сбегала и в комнату подруги,  одной и другой, заглянула в другие зеркала – может, одно испортилось, помутилось от времени и пыли, а другое покажет все правильно? Ан нет, страшная, обрюзглая рожа взирала на Катю из всех зеркал, какие ей встречались. А подруги этой рожи не замечали; одна даже посмеивалась:
    - Ты полежи, отдохни, прими таблетку успокоительную. Мало спишь ночами – вот  и в глазах темнеет. Пропадаешь куда-то порой… Может, любовника себе завела, так теперь и трясешься над каждой морщинкой?
    - Да это ты просто перезанималась наукой, - утешала вторая.
    Продержалась Катя недолго. На восьмой день отправилась, чуть ли не бегом к психиатру.  И уж ему-то рассказала – деваться было некуда – с чего все началось.
    - Понятно, - ворчал доктор, примерно такого же возраста, как Катин отец. – Ясно, что такого рода занятия и не могли вас, девушка, довести до добра! Ну, что ж… алкоголь иногда употребляете?
    - Бывает, - винилась юная гражданка Цыплакова.
    - «Экстази» вам не знакомо?
    - Нет, что вы, что вы! – замахала она руками.
    - Наркотиками не баловались?
    Катя заверила его, что до этакой дряни она пока еще и не думала касаться.
   Врач спрашивал, четко ли она помнит, что было в тот вечер в гостинице и после ее ухода оттуда, нет ли каких провалов в памяти? Попросил пересказать слово в слово всю тираду незнакомца, произнесенную изменившимся голосом. Выслушав, произнес «угу» и заметил:
    - А вам не кажется, что в его словах много правды? Что к ним бы стоило прислушаться и вступить на путь добродетели?
   - Доктор, как мне эту старую бабу из зеркала убрать? – кривила губы Катя, норовя заплакать. – Что бы я ни делала, это видение меня преследует…
    Врач ответил, что, похоже, незнакомец своим внушением травмировал Кате психику. Измененным голосом чаще всего погружают человека в гипноз. Он бы ей советовал взять академический отпуск, пройти курс этих вот таблеток, понаблюдаться у них в больнице…
     Ничего, однако, из этого не помогло. Хотя Катя и соврала, что после таблеток видения прекратились. Не сдаваться же, в конце концов, на кошмарный диагноз «шизофрения» и не лежать в желтом доме месяцами! Нет, нет, на такое она не пойдет!   
    И вот теперь, в глубокую ночь, она вновь стояла перед зеркалом. Страшная, мерзкая тетка продолжала взирать оттуда на нее прямо в упор. Надежды на избавление не было.
    В руках Катя держала веревку – ибо из каждого самого безвыходного положения, один-то выход всегда есть…   
     Сделала скользящую петлю на одном конце веревки, перекинула второй конец через верхнюю трубу батареи, закрепила. Встала на табуретку, набросила петлю на шею… Эх, пропадай, моя краса, во цвете лет!.. – и она спрыгнула с табуретки.
    Но тут веревка оборвалась, и девушка шлепнулась на пол, вскрикнув от резкой боли в коленках. Минуту полежала, пребывая в шоке, затем начала ощупывать себя – все ли цело?
    В этот момент она услышала из пустоты приятный, бархатистый и какой-то знакомый притом мужской баритон.
    - Странная ты девушка, - произнес сей голос. – Только что хотела расстаться с самой жизнью – и вот уже беспокоишься о каких-то ничтожных ссадинах на коленках.
    - А если мне больно? – плаксиво ответила голосу Катя. – А вот, умерла бы – и никакой боли у меня не было бы никогда… я сейчас еще раз попробую.
    - А зачем? – спросил ее голос. – Или ты сделала нечто такое, что можешь считать смысл своей жизни воплощенным, и ее саму – завершенной?
    - Мне надоело жить, - призналась Катя голосу.
    - Тебе надоело? – голос усомнился и возмутился одновременно. – Это тебе-то – такой молодой, здоровой, энергичной и красивой?..
    - Я вовсе не красивая, - Катя накуксила губки, как маленькая. – По крайней мере, мое отражение в зеркале просто ужасно!
   Действительно, в небольшом трюмо напротив ее продолжала мелькать отталкивающего вида сорокалетняя дама, испитая и, похоже, еще кем-то побитая.
    - А я вижу перед собой восхитительную юную красавицу, которая освещает собой эту темную комнатушку, как солнце, - в тоне голоса явно послышалась улыбка.
    - Ну и смотри на нее, на здоровье, - пожала плечами Катя.
    - Зовут эту красавицу Катей Цыплаковой. Но незнакомым джентльменам с большими, гм… кошельками она зачастую представляется отчего-то просто Ликой. Не знаешь, зачем?
     - Брось издеваться! – Катя опять приближалась к истерике, глаза ее были на мокром месте. – Какой-то экстрасенс заколдовал меня, превратил в мерзкую старуху, и ты предлагаешь мне так и жить?!. Стоп! А кто ты такой? Почему я тебя слышу, но не вижу?
    - Потому, что я невидим и неосязаем, - объяснил голос. – И это я заколдовал тебя. Заколдовал так, что все зеркала вокруг тебя отныне показывают тебя не в настоящем, но в будущем. Я сделал это для того, чтоб ты могла видеть собственную перспективу и возможные изменения ее…
    - А кто ты, что можешь делать такое колдовство? – продолжала вопрошать Катя. – Ты Бог, что ли?
    - Не Бог, конечно, - здесь голос, казалось, несколько смутился. – Но, скажем так, я послан к тебе от Него. Я – Его представитель.
    - Тогда ты ангел?
    - И на ангела, пожалуй, я не тяну, - возражал голос. – Скажу прямо – я просто Шмат-Разум.
    - Высший Разум? – Катя понимала то, что могла понять в своей системе координат.
    - Ну, хорошо. Пусть я буду Высшим Разумом…
   - Сними с меня заклятие! – взмолилась Катя. – Слышишь, немедленно сними! Ну пожалуйста! – она сделала большие страдальческие глаза.
   - Это в твоих собственных руках, - открыто и просто сообщил ей голос. – Я заколдовал тебя лишь для того, чтобы ты расколдовала себя сама.
    - А как?
    - Стань честной девушкой. Прекрати зарабатывать деньги блудом. Эти деньги – грязны. Возьмись как следует за учебу. Повинись перед родителями. И обратись к Богу. Постепенно ты увидишь, как твое отражение в зеркалах начнет молодеть и хорошеть.
    - А есть ли он – Бог? – все еще сомневалась Катя.
    - Ты меня спрашиваешь? – уточнил голос, - или – сама себя?
    - Ну – тебя?
    - Ты меня слышишь?
    - Слышу.
    - Я не дал тебе повеситься?
    - Ну… не дал.
    - И впредь не дам, поверь. Ни повеситься, ни отравиться, ни вскрыть вены, ни застрелиться и ни утопиться. Ты создана не для этого.
    - Создана тобой?
    - Нет, не мной. Богом. Понимаешь, Катя Цыплакова, тот, кто истинно верует в Бога – тот не ищет никаких доказательств Его существования. Таковые поиски – уже есть сомнение. Ну, а как ты можешь положиться на того, в существовании кого ты сомневаешься? А ты поверь и не сомневайся, что Он видит каждый твой шаг по земле и в любой миг придет к тебе на помощь. Приди к Нему и попроси. Но не за себя, а за родителей, за брата. Попроси уверенно, зная, что Он любит всех вас. И увидишь, что тогда будет.
   - Что – вот так, просто? – переспросила Катя.
    - Да, вот так – просто. Жизнь – вообще довольно простая штука…
   … Через несколько дней после этого случая, в ближайший православный праздник, Катя Цыплакова стояла в церкви пред иконой Спаса Нерукотворного с зажженной свечой в руках.


* * *
      Будильник поднял Ивана, как обычно, без четверти в семь утра.
      Прежде всего проснувшийся Иван спросил себя: что из пережитого им этой ночью было сном? Что – явью? А может быть, все было сном?
     Иван сел на кровати, покрутил головой, стряхивая с себя сон. Брррр…
     Ну, ладно, если Машин отъезд за тридевять земель отменяется, значит, теперь на Ивановы плечи ложится забота о ней. Никто, безусловно, его на это не пихает, никто ничего не навязывает, но… ему самому отчего-то хочется заботиться о Маше, нести за нее ответственность. Так хочется, как ребенка неудержимо тянет к какому-нибудь шоколадному торту.
     Например, прямо сейчас Кощеев почувствовал, что просто необходимо Маше что-нибудь подарить. Не какой-то пустячок, а что-то полезное. Его взгляд упал на валявшиеся в дальнем углу его комнаты небольшие гантели – по килограмму штука…
     В приоткрытую дверь комнаты тихонько заглянула Евдокия Петровна.
     - Ты встаешь? Не разлеживайся, восьмой час.
     - Мама, - промолвил Ваня задумчиво. – А что, если Маше эти вот гантели подарить? Если ноги у ней ничего не чувствуют – пусть хоть руки поднакачает. Ей так легче жить станет.
     - Это ты – вместо «доброго утра», - развела руками мама. – Совсем помешался на Маше своей!.. А гантелями – лучше б сам почаще занимался… Чем Машами-то, а? Лентяй ты несчастный и бабник!
     - А Бог велит заботиться о ближних, - напомнил Ваня (как будто мама сама этого не знала).
    Евдокия Петровна махнула рукой – делай, мол, как хочешь, мне-то что?
    Ее заботливый сын поспешно уложил гантели в пластиковый пакет и отправился завтракать.
     В это время телефон в его кармане вновь затрезвонил. Новый, неподписанный номер!
     Голос  на том конце провода был детский.
     - Алло, это Иван Кощеев? – спросил кто-то. – Привет. Это Дима, сын Маши. Какой Маши? Квасцовой, которая в вашем Доме инвалидов живет.
     - Слушаю тебя, - Иван был чуточку растерян от неожиданности.
    - Понимаешь, я тут в школе, на уроке литературы сижу, - рассказывал Дима. – Мне сказали, что ты в этом предмете классно разбираешься. Да? Тогда расскажи мне, пожалуйста, поскорее, краткое содержание романа Фадеева «Разгром».
    Иван аж рот открыл. Вот тебе и на!
    Он оказался не готов к такому прямо сейчас, немедленно.
    - Ну… - забормотал Кощеев. – Там о Гражданской войне. Двадцатые годы. Красные воюют с белыми.
    - И это все, что ты можешь сказать? – проворчал Дима.
    - Ну, да… Понимаешь, у меня ведь сейчас книги под рукой нет.
    - А мне говорили, ты – филолог, - разочарованно молвил Дима и повесил трубку.
    Ивану сделалось стыдно.
    Да, вот так. Хочешь быть с Машей – заботься. И не только о ней. И не так-то это все просто и удобно…    
     Настроение его несколько ухудшилось. Во дворе, между тем, уже сигналила машина. Вместе с водителем на этот раз в кабине УАЗика сидел Коля Исхаков. Он поднял Иванов пакет, чтобы уложить его в машину.
    - Ух, тяжелый. Камни там у тебя, что ли? – удивился он. – Обычно диски всякие возишь и бумаги.
    Узнав про гантели, Коля усомнился:
    - Думаешь, она будет ими качаться? Вряд ли. Мне кажется, ей вообще всё пофигу. Но ты молодец, конечно, что беспокоишься за нее.
    Коля многозначительно улыбнулся.
    Они добрались до службы, когда было еще довольно рано, и прямым ходом идти в Машину палату было, конечно, нельзя. Пока не собрался коллектив Иван с Колей успевали поиграть в компьютерную «бродилку». Кощеев сегодня был крайне рассеян и поминутно ерзал в кресле, будто сидел на иголках.
    Он аж вздрогнул, когда пришедшая на службу Рахиль Моисеевна, раскладывая бумаги по своему столу, вдруг сказала:
     - Шел бы ты к «подопечным», Ваня, пока есть возможность. Ведь, судя по всему, сегодня ты с Машей в последний раз увидишься.
    «Да-да. Как бы не так», - подумал Ваня, скрывая улыбку. Он понимал, что Рахили Моисеевне, разумеется, еще не известны нынешние изменения.
    Он нашел Машу грустной и разочарованной.
    - Как маленькая я, в сказочку поверила, - сказала она спокойно. – А сказочка возьми и растай, как сон…
    Иван положил к ней на кровать пакет с гантелями.
    - Это тебе. Подкачай ручонки. Сможешь лучше ездить на коляске.
    Маша только вздохнула – эх, до гимнастики ли ей, да особенно – сейчас.
    - Все равно – спасибо, - сказала Маша тихонько и прибавила, - похоже, один ты у меня остался.
    - Еще у тебя сын есть, - напомнил Иван.
    И они, посмеиваясь, заговорили о том, как Иван этим утром «сел в лужу» с Диминой литературой. Обычно ранимый и обидчивый Иван в этот раз был сам готов смеяться над собой, поскольку отчего-то не чувствовал в Машиных словах и смехе никакой издевки, ни подвоха. Она только жаловалась, что совсем не нужна родному сыну, потому что ничем ему не выгодна.
   - Да перестань ты ерунду нести, - уговаривал ее Ваня.
   Зинаида Ильинична куда-то убрела из палаты, и Маша попросила Ивана погладить ее, Машины, ножки, «пока на нас никто не смотрит». Иван с удовольствием согласился на эту просьбу.
    - А ты пока тягай гантели, - улыбнулся он. – Не трать времени напрасно, укрепляй мышцы.
    Маша повиновалась, хотя это получилось у нее кое-как, еле-еле… почти совсем никак…
    Иван весь растворился в процессе поглаживания ее ног. Давно, очень давно уже он не испытывал подобного блаженства. А может быть, и никогда до этого…
    Маша была рядом с ним и физически, и духовно, она была в его руках и никуда уже не уйдет. И сама Смерть не в силах…
    Скрипнула дверь палаты.
    - Вот, Маша, какая молодец – гантелями тренируется! – прорезал блаженную тишину добрый голос Полины Иннокентьевны. – А между прочим, Машенька, тут к тебе пришли. Точнее сказать, приехали. За тобой.
     Заведующая стационарным отделением немного отступила в сторону, и на ее месте в проеме двери возник высокий, тощий, но широкоплечий, лысый человек, на вид лет сорока пяти…
    Что-то упало внутри Ивана – он даже явственно услышал вдруг оглушительный грохот во всем своем теле. Вдобавок, его будто окатило с головы до ног чем-то ледяным. Иван замер на месте.
    Касьян стоял в дверях, опираясь локтем на косяк, и молча смотрел прямо Маше в глаза.
    - Зачем приехал-то? – спросила она сказочного злодея чуть слышно, одними губами.
    - За тобою, - точно тем же тоном ответил ей Касьян.
    - Зд… зд… - пытался проронить приветствие Иван. – Пр… - язык, однако, не хотел слушаться его.
    - Исполать тебе, добрый молодец, - поздоровался Касьян чуть-чуть погромче прежнего. – Уж не обессудь… - и слегка развел руками.
    - Покувыркался в гостинице с шалавой, а потом и про меня вспомнил? – вопрошала Маша так тихо, что слышно было, как большой паук быстро пробегает по стене, шурша конечностями по обоям.
    - Ты за мною следила всю дорогу? – Касьян округлил глаза, озарившись при этом улыбкой.
    - Представь себе!
    - Тогда тебе должно быть ведомо не только то, как у меня с той барышнею началось, но и чем закончилось.
    - Известно, чем, - Маша махнула рукой. – Чем еще-то могло?
    - Сбирайся, царевна, - молвил Касьян уже тверже. – Поехали царствовать.
    - Я не могу без любви, - артачилась Маша.
    - Я увезу тебя в любовь, - заверил ее Касьян. – А то, что ты возомнила себе про мои похождения в трактире – так этого не бывало. Заруби себе на носу – в моем времени этак не робится.
    - Зато в моем… - начала было Маша, но, просверлив Касьяна еще одним пристальным взглядом, промолвила: - Возьми меня на руки и унеси отсюда.
    Именно это Касьян и проделал. Иван остекленелыми глазами следил, как он уносит Машу прочь.
    Иван даже и не заметил того, на что весь остальной коллектив собеса уставился, буквально раскрыв рты. Инвалидная коляска Маши последовала за хозяйкою и ее женихом своим ходом, тихо позвякивая спицами.
    - Обалдеть! Как вы это делаете? – спросил Касьяна у самого выхода на крыльцо любивший мистику Коля Исхаков, но тот не удостоил его ответом.
    А оцепеневший Иван продолжал сидеть в пустой палате неподвижно, как мумия египетского фараона.
    И вдруг он услышал голос. Нельзя сказать, что это был совершенно незнакомый голос. Когда-то Иван уже слыхивал его, и вроде, как по телефону. Сей голос исходил прямо из пустоты и заставил Ивана подскочить на месте и сжаться.
    - Что, Иванушка, остаешься ты один-одинешенек? – спросил его голос. – И никому-то тебя не жалко?
    Кощеев ошалело завертел головой в поисках того, кто говорил. Но никого не обнаружил.
    - Охолонь, Иванушка, - рассмеялся голос. – Невидимый я… эй, а что же ты дрожишь, как лист с Иудина дерева?
    Давным-давно, в детстве еще Иван посмотрел по телевизору английский фильм «Человек-невидимка» по Герберту Уэллсу. Увиденное так потрясло несмелую душу мальчика Вани, что какое-то время он не мог спать ночами один в комнате – страшился, что, едва задремлет, как ему приснится идущий сам собою, покачиваясь в пустом воздухе, огромный топор…
    И вот теперь с Иваном разговаривал голос из ниоткуда, голос невидимого существа.
     «Ничего на свете нет ужаснее, чем иметь невидимого врага», - своеобразно подбодрил Ивана кто-то изнутри его самого.
    - Полно! А если я не враг? – возразил на эту невысказанную реплику невидимка, похоже, способный слышать или читать чужие мысли. – Если мне просто отчего-то сделалось жаль тебя, и я прилетел поговорить с тобой, как друг?
    - Тогда скажи, кто ты такой? – сказал Иван негромко (а внутри его кто-то вскричал: «Нет! Я не верю тебе! Исчезни и больше не появляйся!.. пожалуйста!»).
    - Да перестань ты трястись. Уже кровать под тобой скрипит. Гляди, еще люди засмеют! – стыдил его голос. – Если тебе так уж страшно – я ухожу, сиди, спи…
    - Нет, подожди. Я постараюсь больше не бояться. Скажи мне то, что ты хотел сказать, - попросил Иван.
     Шмат-Разум (это, конечно, был он) быстро и доходчиво разъяснил робкому собеседнику, кто  он есть такой, убедил, что ничего плохого пареньку не сделает, а потом заговорил следующее:
    - Ты, я вижу, готов отдать хоть все, что имеешь, лишь бы Маша никуда не уезжала? Даже не перечь мне – я  слышу твои помыслы. Но тогда скажи мне – а зачем ей тут жить?
    «Родители… - быстро подумал Иван, не утруждая себя вербализацией своих мыслей, - Сын…»
    - Семья сама отказалась от нее. У сына – свои дела, он живет то в детдоме, то у тети, - отвечал Шмат-Разум. – Не юли. Ты просто сам хочешь встречаться с ней каждый день, нет?
    Иван попытался очистить свое сознание вообще от каких бы то ни было мыслей, но ведь и это было сродни молчаливому согласию.
    - А до Маши ты любил Алису, - молвил Шмат-Разум. Иван коротко кивнул.
    - А до Алисы ты любил Настю? – продолжил Шмат-Разум. Иван ответил «да» и на это.
    - Как же так вышло, что ты всех своих подружек растерял? – озадачился Шмат-Разум. – И что же теперь тебе дальше будет?
    Иван пожал плечами, хотя ответ крутился в его голове, и не было никаких сомнений, что невидимый всезнайка этот ответ видел и читал, так сказать, в режиме «онлайн».
    - Знаешь сказку о трех серебряных рублях? – спросил Шмат-Разум.
    - Не знаю. Расскажи.
    И невидимка зашелестел таинственно и харизматично.
    - Давным-давно это было. Пошел парень к попу в батраки наниматься. Отработал месяц, получил плату – серебряный рубль. Отпустил его поп домой. А идти парню через речку по низенькому узкому мостику. Вода доски окатывает, они мокрые. Идет парень по мосту – бац, поскользнулся, упал в воду. Вылез, отряхнулся – глядь – ан, рубля-то и нет, выронил.
    Голос Шмата-Разума шелестел, рассказывая сказку, а сам он тем временем собирал по палате Машины вещи и складывал их в большой баул. Иван с оторопью взирал, как разные предметы гардероба один за другим поднимаются и плывут по воздуху… Как тот топор из фильма по Уэллсу… бррр!..
    Не забыл невидимый слуга и гантели – они  гулко брякнулись на дно баула. А меж тем сказка продолжалась:
    «Видать, плохо я работал» - смекнул батрак и пошел обратно к попу. Отслужил еще месяц, получил еще один серебряный рубль. Пошел домой. Переходя через речку, опять поскользнулся – и в воду. Вылез, отряхнулся – опять рубля нет, выронил.
    «И в этот раз худо я старался», - подумал парень, и назад, к попу затопал. Отработал еще месяц – еще серебряный рубль получил. Пошел домой. Перед самым мостиком речная волна плеснула – и два прежних серебряных рубля на бережок вынесла.
    «Знать, хорошо я теперь поработал, - решил парень. – Вот Бог меня и наградил».
    Подобрал деньги да и отнес их матери.
    - И вся сказка? – спросил Иван.
    - Вся, - ответил ему невидимка. – А теперь – думай.
    Иван молчал.
    – Между тем, представь, что тебя самого забрали бы в сказочный мир, - продолжал внушать ему невидимый собеседник. – А  там – никаких забот-хлопот, все тебе сделают, обеспечат – только живи… Ну?
    - А это правда, что Машу увозят не в Череповец, а в сказочный мир? – недоверчиво спросил Иван. – И этот парень – взаправду Кощей Бессмертный?
    - Эх ты! Сам сказочник, а в сказке сомневаешься. Стыдись! – укорил его Шмат-Разум.
    В коридоре послышались твердые, тяжелые шаги. В палату заглянул Кощей, и Иван встретил его сочащимся ненавистью взглядом исподлобья. Впрочем, гость из прошлого не обратил на это ни малейшего внимания.
    - Шмат-Разум, - позвал Кощей басом. – Ты что – уснул тут? Заводи, поедем.
    - Сейчас, - прошелестел ему слуга, а улетая, успел шепнуть Ивану, - выйди хоть, попрощайся, чудак ты…
    И массивная сумка под удивленные взгляды персонала сама собой поплыла по воздуху к выходу.
    Грустный Иван, выбравшись из пустой палаты и опираясь на свою колесную каталку, двинулся по направлению к крыльцу. Если бы Гоша Лапников видел его в этот миг, то опять решил бы, что Иван идет на казнь.
     Он вылез на маленькое крыльцо парадного входа собеса. Джип, в котором приехал суровый жених, был припаркован к крыльцу кормой, Маша, уютно устроившись на заднем сиденье, глядела огромными глазами в распахнутую дверцу.
    Их взгляды встретились.    
    «Ну, прощай, - сказали ему Машины  глаза. – Не сердись, что я уезжаю. Так надо».
    «Я понимаю, - ответил Иван тоже одними глазами. – Ты тоже хочешь счастья. Как все. И его достойна».
    «Вспоминай меня иногда», - попросили Машины глаза ненавязчиво.
    «А как же я смогу тебя забыть?» – ответили глаза Ивана.
    Из здания собеса выходили один за другим соцработники. Они весело прощались с Машей, желали ей счастья. Она также беззаботно и жизнерадостно отвечала им, благодаря за заботу и обещая писать им письма. Но взгляд ее не отрывался от Ивана.
    - Будь счастлив, - вдруг промолвила она ему, - и позвони Алиске.
    - А? Что? Какой Алиске? – пробормотал Иван, вздрогнул и как будто очнулся от какой-то одури, либо от сна. – Ах, да, Алиске… конечно, позвоню… может быть…
    - Бабушки Зины, жаль, нет, - вспомнила Маша. – Так и не простились с ней. Завтра придет от сына – кланяйся ей от меня.
    - Непременно поклонюсь, - кивнул Иван.
    - Ну, до свидания.
    - Прощай, Маша, - прошептал Иван
    - Не кисни! – сказала Маша чуть погромче. – Н на век расстаемся, будем звонить, писать… И не забудь позвонить Алисе.
    Кощеев хотел было ответить, сказать что-то еще. Но в этот миг взревел мотор. Джип рванул с места какими-то судорожными прыжками, помчался вперед, рыча и чихая, как сердитый и простуженный кот. Иван мрачно смотрел вслед автомобилю, пока тот не скрылся за поворотом. Тогда наш герой перевел взгляд на небо.
    - Дождь будет, - сказал подошедший перекурить Коля Исхаков. – Надоел он, хуже горькой редьки. Пойдем, пока не пора на обед, в гоблинов поиграем?
    - Что? – Иван снова вздрогнул и поглядел на него тоскливо. – Да-да. Сейчас иду.
     Скудное, плаксивое осеннее солнышко скрылось за серой тучей. Начал накрапывать промозглый дождик. Капли его были мелкие, холодные и острые, как иголочки.

     Конец первой части.