Мюриель Барберри «Лакомство»
М., Изд-во «Иностранка», 2002 г.,
пер. с франц. – Н. Хостинской
Аннотация:
==========
«Знаменитый дегустатор и кулинарный критик на пороге смерти пытается вспомнить тот дивный вкус, который ему хочется ощутить в последний раз. Он перебирает в памяти свои вкусовые ощущения с раннего детства, от самых простых до самых экзотических, и каждый его внутренний монолог – это подлинный праздник вкуса, исполненный поэзии. В конце романа ему все же удается вспомнить то забытое лакомство, и это – полная неожиданность для читателя…».
«…текст-удовольствие – это счастливый Вавилон…»*
=====================================================
У данного романа сложилась счастливая судьба (если под судьбой здесь понимать хорошо проведенную массированную пиар-компанию). Сначала французские критики высоко оценивают дебютный роман писательницы, затем, своевременно подключаются специалисты по продвижению на книжный рынок, и книга, в довольно сжатые сроки, становится бестселлером. Причем, не только во Франции, но и в различных странах мира, где, дабы быть доступной массовой аудитории, оперативно переводится на языки этой массовой аудитории. Более того. Право на издание, как я понимаю (по крайней мере, в нашей стране), получают сразу (или с небольшим интервалом во времени) несколько издательств. Новинка широко, в восторженных выражениях обсуждается критиками и книгочеями на страницах СМИ; обитатели соц. сетей бурно рекомендуют её в интернете... В общем, по-человечески, можно только порадоваться за автора: говорят, молодёжь книжек не читает, а оно вот какой приятный сюрприз: и сами читают, и другим рекомендуют. Не удивлюсь, если у романа возникли свои фанаты, а то и стихийные фан-клубы почитателей. Как не трудно догадаться (по описываемому выше в сослагательном наклонении), сама я ни к одной из перечисленных категорий не отношусь (за давностью лет, можно добавить: и не относилась). Из этого же следует, что насвистывать о прочитанном романе (когда его все уже прочитали, и страсти слегка поутихли) я намереваюсь «со своей колокольни». Позиция исключительно субъективная, факт, – о чём и заявляю честно и откровенно с первых вступительных «аккордов».
Итак, начнём, пожалуй))** Книжица маленькая, но читала я её относительно долго (так сложились обстоятельства). Зато могу заявить, что чтение моё было не только медленным, но и внимательным. Языка, на котором был написан роман, увы, не знаю, поэтому и то, к чему апеллировали французские литературные критики, мне не ведомо. Кое-что о нём читала в пору только-только появления романа в отечественных книжных супермаркетах. К счастью, было это давно, так что из прочитанного я ничего не помню, некий гул. Но при этом возьму на себя дерзость заявить: не трудно догадаться, вокруг чего было «наделано столько шума» (как говорит Пятачок в нашем мультфильме про Винни Пуха).
«Три мира, три вида наслаждения…»
===========================================
Именно так, возможно, в виде подзаголовка-«завлекалочки», написано издателями на обложке маленькой, карманного размера книжки – романа «Лакомство», – пополнившего однажды мою личную библиотеку.
Дочитав повествование до конца, вновь обратила внимание на эту цитату. Хм… О чём это? – подумала я. – «Есть, писать, любить жизнь?»… Но, разве два первых «наслаждения» не являются составной частью самой Жизни? А если являются, то почему жизнь стоит в одном ряду с её составляющими, т.е. входящими в саму Жизнь? Куда бы уместнее здесь было бы то, что выразил в своих стихах Н. Заболоцкий:
«Два мира есть у человека:
Один, который ОН творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил.»…
Такое «Два», а не «Три…», – лично мне, и ближе и понятнее.
Однако мне кажется (имея для такого заявления, как уже сказала, только перевод, а не аутентичный текст), я догадываюсь, чем были вызваны похвалы Французских «сомелье» от критики. Щедрые восхищенные оценки и высокие авансы, скорее всего, были розданы за красивое «плетение словес» (как некогда писал (говорил) наш отечественный поэт-переводчик-филолог Ломоносовской поры – Василий Кириллович Тредиаковский). То бишь, за искусную передачу чувственных, тактильных и пр. ощущений – словами. Наверняка на языке оригинала (без посредника) они звучат чувственнее и живее, чем в переводе. Ведь переводчик – не просто некий «паромщик». Перевозя произведение на материк иного языка, т.е. выполняя свою ценную миссию, – он волей-неволей вмешивается в святая-святых – авторский текст, вкрапливая в него и часть своей личности. (А они, личности, как известно, у каждого очень и очень разные...). Так, порой, именно в переводе, что-то неизбежно «теряется» от оригинала. Справедливости ради надо сказать, что, да, действительно, бывают и исключения – т.е., когда перевод превосходит оригинал – но явление это штучное, а потому –редкое. Зачастую, происходит то, о чём говорилось прежде. Почему? Полагаю, из-за невозможности прочувствовать внутренний стиль (посыл) авторского письма, его основные задумки (смыслы) или же, при отсутствии необходимого (для такой самоотверженной работы) опыта, от скудости собственной «палитры», и, наконец, от неумения «живописать» – хотя бы – в сходной манере.
Очевидно, что автора (на родине) хвалили и за умелое использование деталей на таком малом формате романа (прямо скажем, тянущем, по объёму, на привычный русскоязычному читателю, бунинский или чеховский рассказ). Мда, такое время – многословные тексты читать некогда, поэтому, чем адаптировать «Войну и мир» Л. Толстого, романы Ги де Мопассана или Г. Флобера, более мудро (и современно (!)) –сразу писать «романы» не толще школьной тетради …). И тут, лично у меня, возникает глупый вопрос: а на кой…,простите, была необходимость писать именно роман??! Здесь я тоже наберусь нахальства и выскажу соображение, поскольку, как я думаю, оно касается и нас, проживающих в России: возможно, сей жанр – произвол («заказ») издателей, загоняющих авторов на неосвоенные ими (несвойственные им для работы с материалом») территории. Однако известные своим изяществом и шармом французы и тут оказываются «впереди планеты всей» (с): Ф. Саган, Ф. Бегбедер, Дидье ван Ковеларт, К. Лоранс, Жак Годбу и др. – издательства с удовольствием печатают их романы в «карманном формате». Но даже они, по «количеству букв», уступают... «краткости- сестре таланта», в лице автора произведения «Лакомство». Впрочем, дело, конечно не в этом. Роман «Евгений Онегин» Пушкина тоже состоит из семи глав, к тому же написан стихами. Читателю важно что? Читателю (художественной литературы) важно чтобы было интересно (познавательно, увлекательно) читать. У авторов же, подозреваю, мотивации могут быть более чем, разные. Не секрет, что далеко не всегда автор заботится о том, чтобы то, что он сейчас пишет, было потом кому-то интересно читать. Парадокс? Но иногда книга от этого только выигрывает (и читатель тоже). Есть и другой взгляд на процесс создания литературного произведения. Если процесс написания идёт «как под гипнозом» (т.е. можно сказать, что «нечто» заставляет писателя воплотить то, что было у него «внутри» и бродило, и бередило, и требовало своего материального воплощения из мира психического – мира идей, иллюзий, фантазий, прозрений – в виде материального носителя (записанного от руки, на печатной машинке или набранного на компьютере ТЕКСТА)), то ни о каких гипотетических читателях, тем более, требованиях издателей, такой автор абсолютно не думает. Не скованный никакими правилами, обязательствами или сроками – он «лишь рука, которой водит вдохновение» (с), не более. Но даже, если писательский процесс идёт своим обычным чередом. Т.е.: 1) автором завладел некий сюжет, 2) возникла какая-то интересная идея и мысли по её развёртыванию, 3) и всё это он и старается добросовестно воплотить в силу, отмеренных ему свыше, способностей и т.п. – всё равно интересы будущих (потенциальных) читателей и (таких же) издателей писателя могут в этот момент не сильно интересовать. Поясню. Так как первое, что ему в данный момент важно – это то, как выразить задуманное. Иными словами, пишет он, чтобы «то, что взяло его в полон»… отстало от него. Иногда процесс этот проходит мучительно, иногда – радостно и весело… Кстати, на эту тему написано немало книг, где сами писатели, часто с нескрываемым удовольствием, делятся природой своего творчества и некими составляющими писательского процесса. (Правда, некоторые из таких описаний настолько специфичны, что сдаётся, автор писал это пояснение не для того, чтобы «поделиться опытом с начинающими авторами», а чтобы самому разобраться с тем, как оно происходит…).
Так вот, обычному читателю вся эта «кухня» не особо интересна. Читателя интересует: а) о чём написано; б) как написано. Как минимум. Не факт, что если писатель мучился, вымарывая строку за строкой, часами или же днями подыскивал нужное слово, поворот сюжета и т.п., в итоге сумеет написать супер произведение, которое получит признание у читателя. Возможно, что лишь кто-то из критиков и заметит (своим пытливым, «профессиональным взглядом»), какая титаническая работа проделана автором, написавшем сие произведение, где лёгкость соревнуется с простотой изложения. Иными словами, сумеют понять: каково было автору, дабы те самые, не дававшие ему покоя сложные мысли или главная идея, – оказались поданы ясно, просто и доходчиво.
Несложны, просты, доходчивы и мысли-фразы, вложенные Мюриель Барберри в уста своих персонажей. Сложны и прихотливы они, по воле автора (не по смыслу, но по желанию облечь свои высказывания в идеальную форму), лишь у главного героя романа. Знаменитый дегустатор и кулинарный критик в последние часы своей жизни, словно пишет свою последнюю колонку в модный гламурный журнал (а между тем, просто вспоминает лучшие эпизоды своей жизни).
«Бог создал пищу, а дьявол поваров»
==========================================
Ну, что ж, по словам Хемингуэя, охотникам перед смертью приходят души загубленных ими животных; Казановы умирают, сбившись со счёта своим любовным похождениям, а признанный французский дегустатор и критик на смертном одре озабочен… вспоминанием некоего вкуса… Не знаю почему, но читая роман, у меня постоянно крутились в голове строки Б. Пастернака: «…Нельзя не впасть к концу, как в ересь,/ В неслыханную простоту». Иными словами, я бы не удивилась, если бы вместо изысканного лакомства гуру дегустации, в итоге, попросил у домочадцев, готовых исполнить любое его желание, стакан воды. Для пущей простоты, вода могла бы быть не бутылированной, а из под крана и в гранёном стакане. (Мда… Да только, где во всей Франции отыскать такой стакан? Пожалуй, для его поиска могло понадобиться немало времени, для чего автору пришлось бы: а) продлить жизнь главному герою, либо б) парадоксальным образом, так и не успеть исполнить последнюю просьбу умирающего: не дав ему напиться простой водицы (скажем, стакан, наконец, нашли, да уже поздно).
Иначе говоря, конец романа был для меня предсказуем. Но, вообще-то, там есть ещё начало и середина.
Я приступила к чтению романа, когда шумиха и нездоровый интерес к нему уже угасли, предавшись процессу всецело, не отвлекаясь на возникающие изредка «шумы и шорохи». Казалось бы, «тетрадка в клетку, 12 листов упористым почерком»…. Но читала я написанное сравнительно долго: не то чтобы смаковала «лакомство», - так получилось.
«Назови, хоть горшком, только в печь не ставь»
=========================================================
«…Сам автор определил эту субстанцию словом Роман».
Р. Барт
В русском языке есть такая известная народная поговорка: «Назови, хоть горшком, только в печь не ставь». О чём она? На мой взгляд, о неком ограничении: всё некоему субъекту дозволяется, даже «горшком» назвать, вот только не пытаться использовать переназванное в новом качестве, так как оно у него СВОЁ имеется.
Мне кажется, что-то в этом роде могли бы сказать (если бы имели возможность разговаривать с авторами вслух) и литературные жанры, перед тем как стать… постмодернистскими. Но поскольку нет им такого счастья, придётся удовлетворять своё любопытство самостоятельно. Ну, назвали «романом», а что это вообще такое? Л. Н. Толстой или А.М. Горький – романы писали, а вот, к примеру, А.П. Чехов, по собственному признанию, – не сумел, промучился только зря.
Есть, скажем, такой замечательный «Словарь литературоведческих терминов С.П. Белокурова», 2005 года издания, где сказано буквально следующее:
«Роман
========
- (от франц. roman - первоначально: произведение, написанное на одном из романских (т. е. современных, живых) языков, в противоположность написанному на латыни) – жанр эпоса: большое эпическое произведение, в котором всесторонне изображается жизнь людей в определенный период времени или в течение целой человеческой жизни. Характерные свойства Р.: многолинейность сюжета, охватывающего судьбы ряда действующих лиц; наличие системы равнозначных персонажей; охват большого круга жизненных явлений, постановка общественно значимых проблем; значительная временная протяженность действия. Условно типологию Р. можно представить следующим образом: по темам различаются автобиографический, документальный, политический, социальный; философский, интеллектуальный; эротический, женский, семейно-бытовой; исторический; авантюрный, фантастический; сатирический; сентиментальный и др. Р. По структурным признакам: Р. в стихах, Р.-путешествие, Р.-памфлет, Р.-притча, Р.-фельетон и др. Нередко определение соотносит Р. с эпохой, в которую господствовал тот или иной тип Р.: античный, рыцарский, просветительский, викторианский, готический, модернистский и т. д. Кроме того, выделяется Р.-эпопея - произведение, в центре художественного внимания которого находится судьба народа, а не отдельного человека (Л.Н. Толстой "Война и мир", М.А. Шолохов "Тихий Дон"). Особый тип Р. - полифонический (cм. полифония)».
На что, современный же французский филолог, культуролог, писатель и семиотик Ролан Барт мог бы с усмешкой, предполагающей симпатию постмодернистским экспериментам в литературе (на предъявленный мною аргумент), парировать: «…Если нам до сих пор еще кажется вызывающим именовать р о м а н о м книгу, где нет ни сюжета (явно выраженного), ни персонажей (снабженных именами), то причина здесь в том, что нам и по сей день не чуждо снисходительное удивление Делеклюза, переводчика Данте (1841 г.), увидевшего в «Новой жизни» «курьезнейшее сочинение, ибо в нем одновременно употреблены три различные формы (мемуары, роман, поэма)», и посчитавшего своим долгом «предупредить читателя об этой особенности... дабы избавить его от труда разбираться в той сумятице образов и идей, которую производит подобный склад повествования при первом чтении…».
Ладно. Я, в принципе, тоже не против того, чтоб «когда б вы знали из какого сора…»*** росли романы пачками, «не ведая стыда». Поскольку надеюсь: в итоге, «шелуха» отпадёт, а в будущее устремится нечто новое, которое если и не украсит литературу (в целом), то непременно обогатит её (как это происходит в природе при скрещивании), чем-то нужным.
Была, к примеру, повесть Льва Николаевича Толстого «Смерть (чиновника-правоведа) Ивана Ильича», но пришли новые «вызовы жизни», а с ними – и новые способы реагирования на них. Так, например, роман о последних сорока восьми часах «величайшего в мире гастрономического критика» французской писательницы Мюриель Барберри называется… «Лакомство».
От первого лица
====================
Действие романа привязано, по сути, к месту, где находится главный герой. А находится он дома, в своей спальне. Остальные персонажи, с которыми предстоит «познакомиться» читателю, находятся или здесь же, в доме, но в других комнатах, либо неподалеку (что, в общем-то, понятно, учитывая ситуацию). Кроме того, есть и такие, которые словно дают «интервью» о гастрономическом критике, будучи на своём рабочем месте (ну, то есть, находясь не в доме и не поблизости). Персонажи романа, включая главного героя, говорят по очереди, диалогов почти нет (если не считать диалоги, воскрешаемые вместе с какими-то воспоминаниями в памяти умирающего). Всё вместе воспринимается не как литературный текст, а как раскадровка сценария фильма он-лайн. Там даже есть специальные приписки возле имени того, кто сейчас начнёт говорить. Например: «Анна. Улица Гренель, коридор» или «Жан. «Кафе-дез-Ами», XVIII округ» и т.п. Вот только есть одно «но». Кроме «виртуальных диалогов», оживающих в памяти главного героя и описывающего прошлое так живо, что его легко представить (или, как это делается в неигровых фильмах, – «реконструировать», с помощью специально подобранных актеров), свои воспоминания о «величайшем гастрономическом критике» невидимому «репортеру» на «невидимую камеру» наговаривают… хозяйский пёс и Венера, «богиня плодородия с белым алебастровым телом», стоящая на письменном столе главного героя. Поскольку это не галлюцинации гастронома и на обложке нет никаких специальных указателей, что это книга для детей, сказка и т.п., то остаётся предположить, что это – чистой воды стёб. Думайте, читатель, что хотите, но через стенку с умирающим, одержимым навязчивым желанием вспомнить некое блюдо, приносящее ему самое -самое наслаждение, – алебастровая статуэтка выдаёт интимные тайны своего владельца…
Вообще, уверенный в своей неотразимости гуру гастрономии, (за эту «королевскую» уверенность он благодарен своей матери, обожавшей его, ни в чем не отказывающей, для которой он «был её богом и богом остался…») производит весьма жалкое впечатление. В его воспоминаниях нет места любимым (жене, детям), возлюбленным (а они у него, как узнает читатель исподволь, имелись), друзьям… Детей (а их у него трое) он не любит, при этом, ничуть не ужасаясь этому факту, а буквально признавая, что загубил их открытые, доверчивые души. «Я не люблю их, никогда не любил, и мне за это ничуть не совестно. А что они растрачивают свои силы на лютую ненависть ко мне – не моя печаль; единственное чадо, которое я признаю, – моё творчество». К жене давно (а, может, и с самого начала) относится как к вещи и вполне осознаёт это. Где его друзья, где его ученики? У него их нет, слишком высок его пьедестал для подобных отношений. И это при том, что и жена, и даже его лечащий врач, да и другие, выведенные в романе персонажи относятся к нему с жертвенной любовью, пиететом и даже восхищением. Уже на смертном одре он пытается честно определить для самого себя (понятно, что глянцевый портрет – это для всех остальных), смысл своего существования или, как сказал поэт: «Дар напрасный, дар случайный,/Жизнь, зачем ты мне дана?...»***. «…Быть может, - гадает он, -…суть моего призвания – на стыке сказанного и съеденного…». Выходит, что так. Только говорить об этом, пора уже в прошедшем времени. Но главный герой, знающий наверняка о том, как обстоят его дела, тем не менее, продолжает рассуждать в настоящем времени. Почему? Потому что (возможно, он и сам не может этого осознать и выразить иначе, чем злосчастный поиск некогда отведанного им и желанного яства): «Всего печальней нам утрата/Незавершенного труда»**** , - как предельно чётко выразился незадолго до собственной смерти другой поэт, также как и главный герой романа, страдавший болезнью сердца…
Признанный и известный, обласканный элитным кругом «избранных», живущий в достатке и даже роскоши, имевший, кажется все, чего только желал, главный герой даёт отгадку своему странному, местами ужасающему эгоизмом и противоречиями, поведению. Всем и самому себе он кажется неуязвимым, по части прожитой им жизни. Ему завидуют, перед ним «преклоняются», потворствуя его самодовольству и ощущению, что прожил он не зря. Однако на «ахиллесову пяту» всемогущего гастрономического критика недвусмысленно указывают его воспоминания детства. Да, он многого добился, многого достиг, но…. потерял то внутреннее равновесие, искренние восторг и радость жизни, какими он испытывал их, будучи мальчишкой, выросшим среди простых людей. И только в компании таких людей ему было по-настоящему хорошо и уютно. Тем не менее, желание стать тем, кем он, в итоге, стал, перевесило простоту и искренность, безвозмездно приносившие радость и тепло его сердцу. Сделав судьбоносный выбор в пользу удовлетворения вожделенных амбиций, ему, похоже, пришлось порвать с тем миром. Но память о нём, как оказалось, он бережно хранил всю свою жизнь. И это неразрешимое противоречие вносило разрушительный диссонанс в его сердце, а временами – непокой в его душу.
Но, в общем и целом, новомодный роман с главным героем, обладающим гипертрофированными чувствами к «мёртвому» (препарированной, разделанной и переработанной, бывшей некогда кем-то или чем-то живым – рыбой, птицей, кроликом, ягненком, поросенком, икрой, яйцами или сочной приправой, корнеплодами, фруктами, ягодами и т.п.) т.е. к еде, в виде изысканных ресторанных и «простецких» домашних блюд и отчужденностью к любящим его живых (реальных) людей (жене, детям, любовницам….), - произвёл на меня безрадостноё впечатление. Уж слишком высока плата за то, чтобы какое-то время быть модным экспертом и обладать даром написания стильных статей в колонки престижных гастрономических СМИ.
Ну, этой мой вердикт читателя.
Что касается меня же, но в иной ипостаси)), например, филологической, то: не отрицая, наверняка понравившиеся французским критикам словесные каскады описаний сенсорных и прочих чувственных ощущений (запахов, вкусов, звуков, тактильных (тепла или холода…), а также ощущений касающихся эмоциональной сферы и т.д.), и снова обращая внимание, что мне доступен лишь перевод, – мне показалось, что автор не столько творит их по вдохновению, но хорошенько поработал (а) над такого рода текстами. Не буду вдаваться в подробности (я же не литературный критик))), но не единожды мною отмечалось, что темп в таких случаях – сбивался, лёгкость – моментально улетучивалась, поскольку далее следовал (так мне чувствовалось) нарочитый подбор «соответствующих» определений, деепричастий, метафор… Впрочем, может я и напрасно придираюсь. Но у тех, кто читал таких замечательных писателей-стилистов как Иван Бунин или Владимир Набоков, возможно, это происходит автоматически)). Да и разбирать чьи-то тексты «по косточкам», безусловно, проще, чем писать самому)))
Кроме главного героя (который и сам не устаёт повторять о своей «главности» – вот, только кому? самому себе?..) – довольно сложно представить (не говоря уже о том, чтобы вспомнить по прочтении) ни один персонаж (!) Разве что, «алебастровую Венеру»…
Эксперимент перенесения жанра видео-репортажа на литературную почву, плоское и минимально информативное описание прочих героев данного произведения и т.п. под флагом «романа» (формы, во многом разработанной, включая и множественные примеры экспериментов), на мой взгляд, строго говоря, не удался. Не поймите меня неправильно: не литературный эксперимент как таковой в виде произведения, а как – роман.
Более того. По ряду причин, не могу расстаться с мыслью, что этот «роман», в принципе, – карикатура. Возможно, у главного героя даже есть и реальный прототип… Нет, ну в самом деле, невозможно одновременно сопереживать герою, которому остались считанные часы на этом свете, читая, к примеру, следующие строки: «Я заключил вечность в скорлупку моих слов – и вот завтра я умру». Напомню, главный герой, «заключивший вечность…» – не титан мысли, а дегустатор и ресторанный критик. Но, разумеется, есть в этом романе высказывания и похлеще: например, сказанные домоправительницей, начавшей служить в доме своего хозяина, будучи обычной служанкой…
Примеров много, но перечислять их все – не вижу смысла.
А в чём же, в таком случае, я его, то есть смысл, вижу (если, конечно, вижу)?
На десерт
=================
А видится он мне в этом произведении (хотя и не очень внятно за всей этой витиеватостью игр в слова и ложным пафосом) в нескольких, увы, печальных выводах. Во-первых, наше время, это потеря многими самих себя, как следствие (пусть и неизбежного) отрыва от корневых (культурных и семейных) традиций. (Речь не только о главном герое, есть и другие, живущие не своей жизнью персонажи романа). Во-вторых, это «заклание жертв» во имя… кажимости, видимости, красиво обставляемой, но бессмысленной пустоты (не буду перечислять, кто захочет прочесть сей роман, и сам легко догадается, что я имею в виду). А в-третьих… Это довольно страшный по своей беспощадности (особенно там, где «снят» «скрытой камерой») репортаж с места события, очень важного в жизни любого человека: её завершения. А, когда очень страшно, как известно – и в искусстве, и в жизни – по соседству, обязательно должно быть… столь же смешно.
Современный человек выбирает жизнь, к которой устремляется не его душа, а его эго, без сожаления оставляя прозябать на задворках самое человечное в нём. И это – уже не метафора. Это – диагноз и приговор, причем, даже не одному поколению. Что, собственно, и страшно. Но… мы скоренько пройдёмся вслед за автором текста по галерее кривых постмодернистских зеркал и – «З А С М Е Ё М», набирающий обороты, портящий нам удовольствие от такой жизни, страх. В итоге, там, где ещё недавно считалось более уместно вспомнить «о душе» (не о неописуемой субстанции, а о том, чем она конкретно наполняется за время пребывания в теле человека, проживающего на Земле свой краткий отрезок времени и, возможно, успеть пересмотреть «нужность» такого наполнения), мы (по началу с непривычки, поэтому с некоторой, мягко говоря, долей удивления) вслед за героем будем сопереживать его тщетным попыткам вспомнить… дивный вкус, дабы за несколько минут до ухода, человек мог полностью отдаться наслаждению вкушения последнего в своей жизни лакомства. Мда. Чтобы вначале, с удивлением, а потом… всё чаще и уже без него, в конце концов суметь откликнуться на «новые вызовы времени», изживая, таким иезуитским способом в себе «пережитки» старого миропонимания…
Но. Лично я-то искренне надеюсь, что такого в нашей жизни, всё-таки, не произойдёт, –ограничившись множественными, но не выходящими из стен лабораторий, частными экспериментами…
PS1: Я не написала ещё об одной страсти гастрономического критика: о страсти «лакомиться словами». Он гордился (и, похоже, не зря) тем, что владел даром слова. Он, по его же высказыванию, «лакомился словами»: и тогда, когда оказывался в качестве слушателя «колоритной» беседы, и когда выступал коллумистом в СМИ… Поэтому, честно говоря, я и прочитала этот роман до конца, поэтому и написала о нём, потому что мне, в общем-то, понятна эта эфемерная чужая страсть, познанная через собственную любовь, любовь к слову.
PS2: Но лучше прочтите этот короткий роман сами и сами найдите в нём (или нет), то, что станет для вас настоящим лакомством. Недаром же говорят: вкусы у всех разные и спорить о них – бесполезно.
*) Р. Барт «Удовольствие от текста»
**) Кстати, в пушкинские времена выражение «начнём, пожалуй» (см. например: «Евгений Онегин», - сцена дуэли Онегина с Ленским), означало буквально следующее: «начнём, пожалуйста». Сейчас, конечно, не то, и означает оно поэтому, типа: «ну, поехали, что ли…»))
*** )«когда б вы знали из какого сора…» А. Ахматова
****) Николай Заболоцкий
НА ЗАКАТЕ
-----------------
Когда, измученный работой,
Огонь души моей иссяк,
Вчера я вышел с неохотой
В опустошенный березняк.
На гладкой шелковой площадке,
Чей тон был зелен и лилов,
Стояли в стройном беспорядке
Ряды серебряных стволов.
Сквозь небольшие расстоянья
Между стволами, сквозь листву,
Небес вечернее сиянье
Кидало тени на траву.
Был тот усталый час заката,
Час умирания, когда
Всего печальней нам утрата
Незавершенного труда.
Два мира есть у человека:
Один, который нас творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил.
Несоответствия огромны,
И, несмотря на интерес,
Лесок березовый Коломны
Не повторял моих чудес.
Душа в невидимом блуждала,
Своими сказками полна,
Незрячим взором провожала
Природу внешнюю она.
Так, вероятно, мысль нагая,
Когда-то брошена в глуши,
Сама в себе изнемогая,
Моей не чувствует души.
(1958 г.)