Свое паломничество на Запад я начинал с Лондона ("Паломничество на Запад" на странице автора) . С тех пор прошло 12 лет, за которые я посетил больше сотни городов мира, но образ британской столицы оставил в моей памяти особенно глубокий отпечаток – может быть, потому, что это был мой первый зарубежный мегаполис, имеющий статус мировой столицы (до него я побывал только в Сан-Франциско, не дотягивающий до этого уровня), но, возможно, что и по другим, более глубоким причинам.
Мой опыт путешественника убедил меня в том, что самое сильное впечатление оставляет первое знакомство с городом, в результате которого в твоей памяти формируется легенда о нем; при втором посещении легенда частично разрушается, а новые впечатления гораздо слабее, чем первоначальные. Поэтому в моих планах повторная поездка в Лондон не значилась. Однако, съездив в 2016 году в Эдинбург и в Дублин, я подпал под обаяние Британии, и мне ужасно захотелось вновь взглянуть на Лондон под несколько сместившимся углом зрения.
Кроме того, на телевизионных картинках Лондона я заметил, что в городе появились новые грандиозные постройки, что вызвало тревогу: не слишком ли сильно они изменили облик города? Наконец, я почувствовал ностальгию по особой атмосфере лондонской жизни, которая складывалась столетиями, и вряд ли исчезла за 12 лет, что там меня не было. К этому добавилось желание заглянуть в некоторые города Южной Англии, легко доступные из Лондона.
Все эти обстоятельства и побудили меня совершить поездку в Лондон весной 2017 года, благо пока еще туда дают визы и летают самолеты, а то, неровен час, глобализация рухнет, и настанет новое средневековье: тогда уж не попутешествуешь!
Лондонские перемены
Позаботившись о месте у окна, при подлете к Хитроу я напряженно всматривался в раскинувшуюся подо мной панораму города: благо, что облачность начисто отсутствовала. Самолет летел над плавно сужающейся Темзой. Вот мы миновали Барьер (плотину, защищающую долину Темзы от приливной волны); вот подо мной проплыл диск павильона Миллениум; вот мы пролетаем над пирамидальной крышей небоскреба Кэнери Уорф, имея впереди колесо обозрения Ландон Ай, - но что за диковина замаячила в самой середине Сити? Из земли торчит белый небоскреб, видом спереди напоминающий смартфон, а сбоку похожий на слабо растянутые меха аккордеона? Раньше его не было! А Южный берег вообще весь утыкан незнакомыми высокими башнями. Кошмар! Куда смотрит ЮНЕСКО?
Гостиницу я себе забронировал в том же районе, что и в прошлый раз – рядом с вокзалом Пэддингтон. Забросив в номер вещи, я сразу отправился на разведку – через Гайд-парк в центр города. Вспомнив о двух часах, проведенных мною в прошлый приезд в политических спорах на Уголке Ораторов, я решил по дороге туда заглянуть, но, походив по окраине парка, этого места найти не смог.
- Скажите, пожалуйста, где здесь находится Уголок Ораторов? - обратился я к супружеской паре с двумя детьми младшего школьного возраста.
Мой вопрос поверг их в смятение. «Уголок Ораторов?» - спросил отец семейства, как будто он о таком слышал в первый раз. Вынув смартфон, он покопался в навигаторе, и показал направление: «Вон там!» Пройдя в указанном направлении приличное расстояние, и не обнаружив искомого Уголка, я задал сакраментальный вопрос молодой женщине, которая, после кратковременной задумчивости, махнула рукой туда, откуда я только что пришел, сказав: «Где-то там!». Пройдя, куда она показала, я уже не удивился, Уголка не обнаружив. И здесь мое внимание привлек одинокий мужчина средних лет, сидевший за столиком у небольшого кафе с большой кружкой янтарного пива.
- Скажите, пожалуйста, где здесь находится Уголок Ораторов? - спросил его я.
- Да вот он - сказал он мне неожиданно по-русски.
По-видимому, интерес к этому месту сразу выдает нашего соотечественника, а мужчина оказался русскоговорящим болгарином. Место, на которое он указал, оказалось аккуратно постриженной лужайкой. Ни многочисленной толпы, ни ораторской трибуны, ни ящиков из-под фруктов, заготовленных для потенциальных ораторов, как постаменты, - ничего, что здесь было в прошлый раз, теперь не оказалось.
- Что ж, традиция умерла? - спросил я брата-славянина.
- Да, уже лет пять, как никто сюда не приходит - ответил он с печалью.
Обескураженный своей неудачей, по-братски пожав болгарину руку, я двинулся через Грин-парк по направлению к Парламент-сквер – месту недавнего (мартовского 2017 года) теракта.
Мое прошлое посещение Лондона тоже пришлось на время после теракта июля 2005 года, и я заметил, что сейчас город взбудоражен гораздо меньше, чем наблюдалось тогда. Единственными знаками произошедшей за неделю до этого террористической атаки были украшенные цветами фонарные столбы на Вестминстерском мосту, да дежурившие на Парламент–сквер двое дюжих спецназовцев, увешанных оружием и спецтехникой, как рождественская ёлка – игрушками, в своих бронежилетах похожих на средневековых рыцарей, демонстрировавших окружающим спокойно-мужественные лица.
- Можно Вас сфотографировать? - спросил я одного из них.
- Да - ответил он, не поворачивая головы в мою сторону.
Так как других людей в униформе здесь не было(Заметное отличие от тактики полиции после терактов 2005 года, когда весь город кишел спецназовцами в форме с отделкой в шашечку на черном фоне), я понял, что вся полиция переодета в штатское, а эти двое поставлены для успокоения толпы . Зато все газеты были заполнены материалами о теракте. Каждому из родственников и знакомых Халида Масуда были посвящены отдельные статьи, а «Санди Таймс» разразилась мрачным материалом в целый разворот, в котором пророчествовала, что отныне распространение каждой новой технологии будет многократно увеличивать террористическую опасность; напрашивался вывод, что надо остановить технический прогресс!
Когда я вышел на середину Вестминстерского моста, то сразу увидел, как сильно десяток новых небоскребов повлияли на силуэт Лондона, а по мере моего продвижения на Восток – сначала на мост Ватерлоо, затем на Миллениум-Бридж, и, наконец, на Лондонский мост, картина произошедших изменений выглядела все более катастрофичной. Рядом с мостом Ватерлоо возведена высокая башня со стеклянными стенами овальной в поперечном сечении формы, и ладно бы она была узкой, но к ней с южной стороны присобачили пластину треугольной формы с вершиной треугольника, приходящейся на половину высоты здания – чорт-те-что, и сбоку бантик. Рядом с Лондонским мостом выстроили небоскреб конической формы, у которого вершина расщеплена на три части (“Shard” – «Стекляшка»). Здание выглядит интересно – его спроектировал Ренцо Пьяно, - но для исторического центра Лондона – оно слишком высокое (300 м). На заднем плане Южного берега высится целая роща небоскребов; в вершине одного из них – не одно, как в небоскребе Сони в Нью-Йорке, а целых три сквозных отверстия ( “Razor” –«Бритва»).
На самом видном месте Северного берега, в центре Сити высится гигантский белый смартфон, который захватывает и поглощает все внимание зрителя, которое раньше привлекал восхитительный «Корнишон» Нормана Фостера, (он теперь с Запада вообще не виден, так как его загородил небоскреб в форме антенны современной РЛС – здание с наклонной стеклянной стеной ( “Cheesegrater” – «терка для сыра»)). Вся эта бурная строительная активность совершенно изменила облик города, каким он видится с реки. Раньше небо над Темзой было широко распахнуто, - взгляд встречал сопротивление, только упершись в отодвинутую на задний план башню Кэнери Уорф, - и река казалась широкой и могучей. Теперь, оказавшись как бы в глубоком каньоне, образованном возвышающимися по ее берегам небоскребами, из-за которых Кэнери Уорф не сразу и заметишь, Темза потеряла свое былое величие, а Лондон утратил значительную долю своеобразия, приобретя американские черты.
Испытав чувство глубокой печали в связи с исчезновением полюбившегося мне вида, я подумал: куда смотрели лондонцы? Как раз в это время, заглянув в газету «Ивнинг Стэндард», я обнаружил там статью: «Как будет меняться силуэт города в предстоящие годы?» Оказалось, что количество высоких построек Лондона уже составляет 455, увеличившись на 83 за один только 2016 год. Такой быстрый темп изменения городского силуэта вызывает отвращение лишь у 25% горожан, а 46% его одобряют. Остается только в недоумении пожать плечами. По-видимому, дело в том, что, в отличие от меня, для постоянных жителей изменение облика города происходит не сразу, а постепенно. Кроме того, сказывается высокое качество архитектуры высотных зданий: многие из них, взятые по отдельности, служат Лондону украшением.
Больше всего меня заинтриговала теперешняя главная лондонская вертикаль, которую я назвал «Смартфоном», и я двинулся по направлению к зданию, которое сбоку похоже на мехи аккордеона. Когда я вышел на Стрэнд, то мне показалось, что до небоскреба – рукой подать – так он навис над улицей. Но вот Стрэнд пройден, я вышел на Флит-стрит, но до цели еще не добрался, и только миновав Собор Св. Павла, я, наконец, оказался вблизи здания. И здесь я обнаружил, в чем заключается его главный секрет. Так как поперечное сечение здания сначала плавно, но неуклонно, увеличивается с высотой, а потом немного уменьшается, то его стеклянные стены наклонены по направлению к зрителю и имеют повсюду небольшую кривизну. В результате отражения от его стеклянных стен направлены в разные стороны, и поверхности стен неотличимы от голубого неба: на него лишь наложена тонкая сетка оконных переплетов. Поэтому, подойдя близко к зданию, я обнаружил, что оно…исчезло; огромный небоскреб превратился в вознесенный в небо ажурный эфемерный каркас.
Минуя помпезный подъезд, я вошел в просторный холл нижнего этажа. Ко мне с вопросительным взглядом тотчас же направился рослый молодой портье.
- Как лондонцы называют это здание?» - спросил я его, полагая, что, как и для «шишечки» Нормана Фостера, для нового небоскреба они тоже придумали какое-нибудь неприличное название (“Gherkin” – «корнишон» – «пенис» на тюремном слэнге).
Но портье это название от меня скрыл, ограничившись официальным “Sky Garden” («Небесный сад») – на его последнем этаже расположена оранжерея, общедоступная в вечернее время, после окончания рабочего дня в расположенных в здании офисах (Вернувшись в Москву, я выяснил, что здание, спроектированное Рафаэлем Виньолой, называют Walkie-Talkie (это ранний предшественник современных мобильников)), - таким образом, со своим «Смартфоном» я отклонился не очень далеко..
Несмотря на описанный здесь эффект, новый небоскреб кардинально изменил облик Сити. Особенно не повезло одной из построек Кристофера Рена – церкви Св. Маргариты Пэттенской. Ее стройная колокольня как бы подпирает “Walkie-Talkie”, воткнув в его стену свой длинный тонкий шпиль.
Да, облик Сити изменился, но таково было решение лондонцев, в чем меня убедил произошедший здесь эпизод. Улицу переходил высокий седовласый мужчина. Судя по великолепно сидевшему на нем дорогому черному костюму и безупречной осанке, это был настоящий британский джентльмен – выпускник Оксфорда или Итона. Так вот, судя по выражению его лица, даже под сенью Walkie-Talkie, он чувствовал себя полностью в своей тарелке, своим очевидным согласием утверждая правильность градостроительного решения.
Закрывая тему лондонских перемен, я не могу не упомянуть еще один повод для печали. Выйдя из Сити, я направился в Челси, чтобы взглянуть на трубы полюбившейся мне электростанции Бэттерси, в шутку названной лондонцами «Слон, улегшийся на спину», но ее даже не узнал: здание проходит реконструкцию, в ходе которой высота одной из труб уменьшена наполовину; ее вершина и верх еще одной трубы закрыты лесами: никакого впечатления – просто тошно от их вида!
Традиционный Лондон
В остальном Лондон остался тем же самым – с его ярко-красными двухэтажными автобусами, красными телефонными будками, с его подземкой, не похожей на метрополитены всех других городов мира.
(Особенно велик контраст с Московским метро, которое кажется необыкновенно просторным по сравнению с Лондонским; последнее представляется пещерным городом с густо разветвленной системой размещенных на разных уровнях узких туннелей. Чтобы перейти с одной станции на другую, нужно, руководствуясь указателями, вместе со стремительно движущейся толпой пассажиров преодолеть лабиринт, состоящий из множества узких и длинных коридоров, лестниц, эскалаторов, развилок, холлов, пока, уже отчаявшись дойти до цели, вдруг неожиданно вылетаешь на платформу, к которой довольно скоро подходит поезд, составленный из узких уютных восьмигранных вагонов, в которых, как правило, имеются свободные места. По сравнению с Московским, Лондонское метро выглядит скромно и утилитарно, но оно эффективно и комфортабельно. Например, по уикэндам пять главных линий работают круглосуточно, что существенно облегчает сообщение с аэропортом Хитроу).
Да и городской пейзаж остался неизменным, стоит лишь, покинув Сити, перейти в соседние районы. В этом я убедился, совершив по некоторым из них длительные прогулки – так как лондонские музеи я посетил в прошлый раз, у меня теперь имелось время для хождения по городу пешком, без чего невозможно настоящее ознакомление с городом.
Я начал с района Мэйфэйр. Тихие безлюдные улочки; разнообразно и со вкусом декорированные старинные двух,- трех,- четырехэтажные дома, украшенные цветущей растительностью; уютные парки, в которых вовсю цветут вишни (в конце марта климат соответствует началу мая в Москве). Прогуливаясь по Мэйфэйру, не соскучишься - здесь много визуальных развлечений: тут и там встречаются здания оригинальной архитектуры, например, квартал Шепард-маркет, где сохранились старинные бедные дома, голые кирпичные стены которых вполне могли бы послужить декорациями для постановки «Трехгрошовой оперы» Брехта. Вот только публика для сюжета оперы здесь теперь не подходящая – среди них Мэкхит-Нож явно отсутствует, и даже плохонького кинжала не сыщешь, зато изображения кривых мечей изобилуют на белых стенах величественного классического особняка Крю-Хаус, занимаемого посольством Саудовской Аравии. В уютный дворик, где раньше стоял знаменитый паб «Рэд Лайон Ярд», в котором задержался XVIII век, смотрит обшитый досками внахлест фасад старинного деревянного дома, - кажется, он сюда перенесен из Сибири - когда-то таких построек в Лондоне были целые кварталы, а теперь остался один, последний. Бродя по улицам, вдруг неожиданно выходишь на Гроувнер-Сквер, к американскому посольству, на лужайке перед фасадом которого чернеет какая-то скульптура. «Кеннеди» - подумал я, и не угадал: оказалось, что это – Роналд Рейган, что не удивительно: у него были очень хорошие отношения с Маргарет Тэтчер, которую англичане весьма почитают.
На лондонских домах то и дело встречаются мемориальные знаки, например: «Здесь жил Энтони Иден, Лорд Эйвон, премьер-министр Великобритании (1897 – 1977)», или: «Здесь в 1911 – 1919 годах жил романист и драматург Уильям Соммерсет Моэм (1874 – 1965)». Вспомнив, что в свой прошлый приезд я не видел дома, где жила Вирджиния Вулф, я решил на этот раз это упущение исправить. В путеводителе было указано, что участники «Кружка Блумсбери» (в него, кроме Вирджинии Вулф, входили художники Ванесса Белл, Данкен Грант, и Дора Каррингтон, биограф Литтон Стрэчи, экономист Джон Мейнард Кейнс, эссеист Леонард Вулф, писатель Эдвард Морган Форстер) жили в районе Блумсбери-сквер. Я направился в район Блумсбери и Фицровия, в окрестности Британского музея. Красивая и уютная Блумсбери-сквер – это небольшой сад, с трех сторон окруженный домами XVIII века. Она как-то сразу располагает к себе задумчивым видом.
Осмотревшись, я приступил к поискам мемориальных знаков на стенах окружающих площадь домов, но никого из Блумсберийцев не нашел, обнаружив упоминания только об одном графе и одном дерматологе. Нерешительно потоптавшись на месте, я решил обратиться к помощи местных жителей, зная, что они в ней, как правило, не отказывают.
- Вы лондонец? - спросил я симпатичного молодого человека.
- Нет, а что?
- Я безуспешно пытаюсь найти дон, где жила Вирджиния Вулф. Не могли бы Вы подсказать, где он находится? В моем путеводителе написано, что где-то поблизости.
- Виржиния Вулф? – Сейчас посмотрю - и мужчина углубился в свой смартфон. Уже через минуту он приступил к объяснению, какого пути я должен придерживаться.
- Вот по этой улице пройдите до первого поворота направо, затем идите прямо до перекрестка, на котором сверните налево, пройдите прямо, затем опять налево, и по этой улице пройдите до конца. Дорога займет семь минут.
Рассыпавшись в благодарностях, я ринулся к своей цели, но вскоре остановился. Дурак, я не догадался спросить название улицы. «Я ведь наверняка по пути все перепутаю, и дом не найду!» Но тут мои мысли приняли другое направление. «Майкл Липмен, составитель путеводителя, наверняка этот дом видел, но, тем не менее, решил привязать память о Вирджинии Вулф к Блумсберийской площади, которой присущ особый шарм и визуальная запоминаемость. Зачем я хотел увидеть дом писательницы? – Чтобы привязать ее образ к определенному месту, создав для себя легенду. А для легенды совсем не обязательно следовать действительности буквально; - главным здесь является эстетический критерий. Разве Блумсбери-сквер не прекрасна? Вот и закрепи над ней мысленный образ Вирджинии Вулф, и на том успокойся. Не будь занудой!»
Так я и поступил, и такую стратегию рекомендую для других аналогичных случаев.
Если районы Блумсбери и Мэйфэйр, сохранившие облик Лондона XIX века, относятся к фешенебельному городскому центру, - здесь, например, расположен центр притяжения «русских лондонцев» - универмаг роскоши «Хэрродз», то, двигаясь в северном направлении, попадаешь в городские окраины (окраинами они, конечно же, считались в позапрошлом веке), местами сохранившие застройку XVIII века, как, например, тихий «писательский» район Излингтон. Помимо возможности перенестись в другую архитектурную эпоху, районы, расположенные к Северу от центра привлекают посетителя видами канала Грэнд Юнион, вдоль которого повсюду проложена дорожка для пешеходов и велосипедистов – любимейшее место для прогулок лондонцев. В западной части канала находится местность, которой дали название Малая Венеция, хотя по количеству пришвартованных у берегов жилых судов, используемых, как комфортабельные «дачи», ее было бы правильнее назвать Малым Амстердамом. Отсюда канал, огибая Риджентс-парк, переходит в восточную часть города, в уже мною упомянутый Излингтон. Канал предлагает множество зрительных развлечений: это и плакучие ивы, и разнообразные по своей архитектуре мосты, и шлюзы с громко шумящими водосбросами, и навигация малых судов, имеющих разнообразный дизайн и раскраску. Кроме Грэнд Юнион, Излингтон может похвастаться еще одним каналом, сооруженным ранее, в XVIII веке, - Нью-Ривер-уок. Его извилистое русло, проложенное среди цветочных клумб густо заросшего большими деревьями парка, изобилует водоплавающей птицей. Вечером, когда я здесь прогуливался, публики здесь почти не было: лишь изредка встречались отдельные прохожие. И такие малолюдные тихие места также характерны для Лондона, как пронизанные нервным возбуждением и деловой энергией космополитические центральные улицы, заполненные разноязыкой толпой и весьма обильным транспортом, проносящимся по проезжей части так стремительно, что нужно постоянно держать ухо востро.
Хотя в этот свой приезд я собирался ограничиться ознакомлением с теми районами, на которые в прошлый раз у меня не хватило времени, я все же не смог удержаться от того, чтобы заглянуть в самые известные, культовые места Лондона. Я побывал у Тауэра, от которого еще можно без помех полюбоваться «Корнишоном» Нормана Фостера, разыскал Монумент, хотя это было опять не просто – издали видишь его позолоченную верхушку, а стоит к ней направиться, и она скрывается за высокими зданиями, и ты теряешь ориентацию, запутываясь в улицах; побывал на Треднидл-стрит, почтительно постояв перед колоссом Английского банка; хотел, было, посетить Гилдхолл, но меня туда не пустили, так как там проходило какое-то мероприятие; пробежал ласкающим взглядом по стройной фигуре Церкви Сент-Мэри («Арочной»), потом зашел в Холборн, поднялся на выкрашенный в красный цвет виадук, чтобы поприветствовать аллегорических дам – Науку и Искусство, дальше прошел мимо деревянного чуда – здания Стейпл-Инн; затем через Сохо двинулся на Запад, чтобы подивиться огромным размерам львов на Трафальгарской площади, оттуда по Хэймаркет вышел на Пиккадили-сёркус, но там была такая толпа народу, что я ретировался в северном направлении по Риджент-стрит, на которой, правда, тоже оказалось многолюдно, но я не стал с нее сворачивать, а дошел до самого мною любимого места – Церкви всех усопших на Лэнгем-плейс и Здания Би-Би-Си. Здесь обнаружилось, что к нему сзади пристроили новый корпус постмодернистской архитектуры, но его почти не заметно, так как оно служит лишь скромным фоном как для великолепной ротонды церкви с ее затмевающими все окрест фантастическими колоннадами и островерхой кровлей – шпилем, так и для полуцилиндрического фасада старого здания радиовещательной корпорации, увенчанного ажурной радиомачтой. Полюбовавшись этим ансамблем, я отправился дальше на Север, чтобы бросить восхищенный взор на викторианский шедевр – вокзал Сент-Панкрас. От него я направился в Риджентс-парк, на просторе которого можно было лучше всего прочувствовать необыкновенно теплую в этом году лондонскую весну (до 21;С, солнечно, без осадков).
Нет, я был не прав, - в культовые места Лондона можно и даже желательно возвращаться многократно.
Галерея Саатчи
В ходе недельной поездки было бы нереально планировать ознакомление с художественной жизнью Лондона – оного из мировых центров современного искусства. Тем не менее, я не мог оставить эту тему совсем за бортом, выбрав для посещения единственную институцию, которая произвела на меня сильнейшее впечатление во время моего предыдущего лондонского визита – галерею Саатчи. Тогда она размещалась в бывшем здании Совета Большого Лондона на Южном берегу, на сходе с Вестминстерского моста. Меня потрясла инсталляция Дэвида Уилсона – «20:50». Это – большой зал, залитый машинным маслом, чья зеркальная поверхность зрительно удваивает объем помещения.
С тех пор галерея сменила место - переехала в Резиденцию Герцога Йоркского в Челси, и изменила название – теперь это Лондонский Музей Современного Искусства. Такое изменение статуса более чем оправдано: галерея «открыла» многих английских художников, которые стали мировыми знаменитостями, например, Дэмиена Херста, Рейчел Уайтрид, Джейка и Дайноса Чэпменов, Сару Лукас, и других. Новый музей придерживается следующей философии: «Руководящим принципом галереи является показ того, что сейчас создают наиболее интересные художники, - те, которых никогда бы не выставили в Тейт Модерн. Мы работаем над тем, чтобы привлечь внимание публики к будущим Дэймианам Херстам».
Основная выставочная территория занимает три этажа. Я попал на выставочный проект под названием «От селфи до самовыражения». Его идея заключается в том, что при помощи смартфона каждый может стать художником, бросив вызов Рембрандту и Ван-Гогу. Любой желающий мог прислать свои селфи, из которых жюри выбрало десять победителей. Все это было выставлено на первом этаже, и может быть охарактеризовано, как и всякая художественная самодеятельность, одним емким словом: трэш (мусор). Чтобы создать произведение искусства, необходимо выполнить главное требование: нужно иметь художника, а художники так просто не валяются. Аналогичные мысли, видимо, посетили и руководителей проекта, так как на втором этаже они разместили произведения настоящих художников, имеющие отношение к заявленной теме. И здесь головная боль и чувства досады и недоуменья сменились радостью и восхищением; я сразу воспрянул душой.
Интерактивная инсталляция Дэниэла Розина в нейтральном состоянии представляет на своей лицевой стороне ворсистую светлую поверхность. Стоит кому-нибудь из посетителей приблизиться к инсталляции, как, раздвигая пучки белого меха, на наружную поверхность прямо на глазах выдвигаются пучки меха черного, образуя силуэт, отдаленно напоминающий подошедшего человека. Силуэт, разумеется, очень условен: впечатление обусловлено характером материала, и его спонтанной подвижностью, создающей эффект живого.
На видеоинсталляции Джюно Калипсо «Медовый месяц» стоящая спиной к зрителю молодая полуодетая женщина занимается утренним туалетом. Она отражается в 15 зеркалах, расположенных вокруг нее полукругом, и все ее изображения в разных ракурсах попадают в поле зрения зрителя; зрелище необычное и волнующее.
На палку водружен бесформенный клубок из спутанных и скомканных металлических полос и разной толщины проволоки - настоящий апофеоз хаоса - но, освещенный светом, направленным из определенной точки, он отбрасывает на белую стену тень в виде аккуратного двуликого профиля: порядок из хаоса.
Фотография женщины, у которой вместо лица – тыльная сторона ладони, переходящей в морщинистую шею. Как ни в чем не бывало, поверх такого, извиняюсь за выражение, лица, надеты очки. Чтобы не возникало никаких сомнений, женщина держит свои руки сложенными на животе.
На третьем этаже галереи были размещены две персональные выставки.
Картины и инсталляции Айши Кан (Aisha Kahn) посвящены теме микробиологии: стилизации под чашки Петри, изображения от растрового микроскопа, аллюзии на спирали ДНК, и т. п., предоставили богатые возможности живописной абстракции и экспериментам с цветом; эта художница может оказаться очередным открытием галереи.
Фигуративная живопись представлена художником Райаном Мосли; это композиции из фантастическим образом деформированных переплетенных между собою мужских тел; в них чувствуется сугубо лондонский дух и стиль: нечто изысканное и порочное, что свойственно, также, и братьям Чэпмен. Мне картины Мосли очень понравились, так как, проникнутые духом Лондона, они поспособствовали консолидации моих лондонских впечатлений.
Далее я перехожу к описанию моих выездов за пределы столицы – мне захотелось взглянуть на Англию, которая, наверняка, Лондоном не исчерпывается, как Россия не исчерпывается Москвой.
Оксфорд
От железнодорожного вокзала можно дойти до довольно компактного исторического центра Оксфорда всего за десять минут, и ты сразу замечаешь особенности его общего облика. Над плотной застройкой, не превышающей по высоте четырех этажей, повсюду возвышаются башни и шпили весьма многочисленных церквей. Фасады зданий, преимущественно песчаного цвета, богато украшены скульптурой и архитектурными деталями самых разнообразных художественных эпох, но общность их функции – все вместе они составляют Оксфордский университет - придает им неповторимое единство стиля, так, что, несмотря на то, что университетский город строился в течение пяти столетий, остается впечатление, что он построен по одному градостроительному плану.
Столь же специфична и городская публика: она состоит преимущественно из студентов и многочисленных туристов, среди которых тоже преобладает молодежь. Мне нравится, когда вокруг меня – молодые люди, но, проведя целый день на улицах города, я ужасно устал от их нескончаемого галдежа.
Университет состоит из более чем сорока самоуправляемых колледжей и ряда департаментов, которые выполняют функции, общие для всех колледжей – определяют стратегию образовательного процесса и академические стандарты, а также руководят исследованиями. Осмотр Университета я начал с расположенных в самом центре зданий, относящихся к этому университетскому ядру.
В середине площади Рэтклифф-сквер стоит великолепная ротонда, являющаяся композиционным центром и символом города – Рэдклифф Кэмера; увенчивающий ее высокий купол, который виден отовсюду, служит главным городским ориентиром. Это здание было построено в первой половине XVIII века для университетской библиотеки. Несмотря на обилие архитектурных украшений его экстерьера (парные коринфские колонны второго яруса, балюстрада и фигурные контрфорсы второго яруса), здание выглядит величественно и строго, как и подобает учебному учреждению. В ансамбль Рэдклифф-сквер своею башней XIII века органично входит расположенная к Югу церковь Девы Святой Марии. Она знаменита своим южным, выходящим на центральную улицу Хай-стрит порталом, но его барочная роскошь меня не вдохновила, и я с радостью переключил внимание на стоящую перед фасадом церкви огромную магнолию в полном весеннем цвету. С северной стороны ансамбль площади Рэдклифф-сквер замыкает здание Бодлеанской библиотеки, но ее южный фасад ничем не примечателен; поистине великолепен ее внутренний двор. Его главной достопримечательностью является фасад входной башни – Четырехгранник Школ. Название обусловлено тем, что каждый из пяти ярусов башни украшен колоннами разных ордеров, принадлежащих архитектурным школам: Тосканской, Дорической, Ионической, Коринфской, и смешанной. Кроме того, фасад украшен скульптурой и двумя стоящими по краям несимметричными шпилями. Еще мне понравились выходящие во двор окна читального зала с ажурными мелкоячеистыми готическими переплетами, занимающие всю северную стену.
Выйдя из патио Бодлеанской библиотеки, и пройдя на Север по Кэтте-стрит, вскоре обнаруживаешь еще одну знаменитую достопримечательность: крытый пешеходный мостик, перекинутый через переулок, и соединяющий два корпуса колледжа Хертфорд. По аналогии с Венецией его назвали «Мост Вздохов», хотя по своей форме он ближе к другому венецианскому мосту - Риальто.
Дальше я вышел на Брод-стрит, где сразу обращаешь внимание на полуцилиндрическую стену театра Шелдониан, над которой белеет увенчанная куполом восьмигранная башенка – фонарь. Здание построено во второй половине XVII века Кристофером Реном для торжественных общеуниверситетских церемоний.
На этом мое ознакомление коллективной частью Университета закончилось, и я перешел к самой утомительной части моего визита – осмотру многочисленных колледжей. Начал я со старейшего (1255 год) и одного из самых почитаемых (его окончили Адам Смит, поэты Мэтью Арнольд, Суинберн, и Хопкинс) - колледжа Баллиоль, выходящего на Брод-стрит. Когда я прошел через амбразуру небольших ворот в массивном высоком фасаде, то шум и толчея городского многолюдья вдруг сменились тишиной и покоем внутреннего сада с идеально постриженными английскими газонами и во всю цветущими вишнями. Правда, все выходящие в сад постройки можно было осмотреть только снаружи – посетителей пускали только в погруженную в полумрак церковь, но в саду мне попадались студенты колледжа. Совсем еще молодые люди, по виду – зеленые юнцы – были одеты в тщательно выглаженные костюмы, белые рубашки при галстуке, и демонстрировали отменную выучку, держась легко и непринужденно, спокойно и бесстрастно ведя разговор негромким голосом. И мне стало ясно, что одной из главных целей обучения в Оксфорде – это воспитание английского джентльмена – человека высокой внешней и эмоциональной культуры, представителя элиты, чье предназначение – управлять другими людьми. Эти молодые ребята, когда они вырастут, станут похожи на седовласого мужчину, которого я видел в Сити около небоскреба “Walkie-Talkie”, и который произвел на меня столь сильной впечатление. Да, понятие культура, безусловно, включает эстетику поведения, которая очень важна.
Рядом с колледжем Баллиоль расположен его вечный соперник – Тринити-колледж. В отличие от своего соседа, он выходит на Брод–стрит не высокой стеной фасада, а просторным садом переднего двора, в глубине которого стоит часовня конца XVII века, знаменитая своим изысканным барочным интерьером, украшенным резными панелями из четырех пород дерева: ореха, дуба, груши и липы. Зайдя в церковь, сразу понимаешь, насколько деревянные поверхности дружелюбнее к человеку, чем минеральные; касаясь взглядом деревянных панелей, ощущаешь, что они теплые. На обширной территории колледжа стоят многочисленные здания – библиотека, столовая, жилые корпуса, построенные в разное время, начиная с XVII века. Доступ посетителям был разрешен только в часовню и в столовую. И это не удивительно: туристы не должны создавать помех для жизни колледжа. Поэтому нам показали те его места, которые временно не функционировали, как если бы мы ходили по цехам, в которых станки временно остановлены. Пустовали и просторные сады, которыми особенно знаменит Тринити-колледж. На одной из просторных лужаек в поэтическом беспорядке для отдыха студентов были расставлены многочисленные шезлонги – они пустовали; и лишь два из них были заняты мирно беседовавшими молодыми людьми. Это наводило на мысль, что в каких-то из стоявших вокруг зданий в это самое время протекает интенсивный образовательный процесс, в ходе которого вот уже шестьсот лет, как «стригут и поливают» молодые поколения, как знаменитый английский газон, и этот процесс тебе не покажут. Что ж! У меня остается возможность ознакомиться с тем воспитательным средством, которое действует хоть и исподволь, но постоянно и весьма результативно, формируя вкус и душевный настрой его насельников: - с визуальным обликом Университетского города.
Сначала я отправился по Хай-стрит на Восток, окинув взглядом классический фасад колледжа Всех Усопших, над которым взлетела увенчанная куполом часовая башенка, затем отдал должное Куинз-колледжу (Колледжа Королевы), выделяющегося своей ажурной беседкой в которой стоит статуя королевы Каролины, потом на самом краю города, на берегу речки Черуэлл, засвидетельствовал свое почтение колледжу Модлин, осмотрев (снаружи) его внушительные постройки XV века. Вернувшись в центр, я отправился на Север по Тёрл-стрит, угол которой отмечен высокой колокольней, имеющей красивую ротонду на верхнем ярусе, над которой в небо Оксфорда врезается острый шпиль. То, что можно было увидеть с улицы у закрытых для посетителей Джизус-колледжа и Сент-Джон-колледжа, меня не вдохновило, и, бегло осмотрев Мемориал Мучеников – стройную башню в стиле Готического Возрождения - я двинулся дальше на Север, где меня очень порадовал своим своими викторианскими стенами первый из молодых оксфордских колледжей – Кебле. Одно из его зданий построено в XX веке, и привлекает внимание своим контрастом со всей окружающей архитектурой. Но если этот колледж обогнуть, то обнаруживаешь цилиндрическое стеклянное здание уже совсем современной постройки – Школу Государственного управления Блаватника, - так что образовательная деятельность в Оксфорде продолжает расти и расширяться. На обратном пути мне понравился исполненный строго, но со вкусом, фасад колледжа Ворчестер, потом мое внимание привлек взлетевший в небо силуэт башни Наффилд-колледжа, в просторном внутреннем дворе которого голубел чистейшей водой – даже хотелось ее выпить – бассейн, являющийся частью модернистской скульптуры. Напротив Наффилд-колледжа я заметил зеленый холм с крутыми склонами, который оказался частью вала Оксфордского Замка XI века, (автор моего путеводителя по какой-то причине его проигнорировал, а мне уж так же поступить сам Бог велел). Сфотографировав асимметричную башню колледжа Сент-Питер, я двинулся в южную часть города, где бегло осмотрел колледжи Пемброук, Мертон, и Корпус-Кристи – от усталости у меня уже рябило в глазах, и все они для меня выглядели на одно лицо.
Но, когда я, вышедши на Сент-Олдейтс-стрит, увидел колокольню колледжа Крайстчёрч, - Том Тауэр, построенную Реном, с меня усталость, как рукой, сняло: по оживленному потоку посетителей я понял, что под конец дня попал на главный туристический объект Оксфорда.
На огромной территории колледжа действительно было на что посмотреть. Это и Оксфордский Собор XII века с великолепными готическими сводами и витражами, выполненными по эскизам Берн-Джонса, и огромный четырехугольник «лужайки Тома» (самого большого в Оксфорде внутреннего двора), и поистине необъятный луг - принадлежность колледжа. Но самая впечатляющая его достопримечательность – это Большой Зал. Уже поднимаясь по ведущей в него широкой лестнице, потолок которой выполнен в виде красивых веерных сводов, испытываешь предчувствие встречи с чем-то грандиозным, и действительно, войдя в Большой Зал, от открывающейся перед тобой картины испытываешь ошеломление. Удлиненное, напоминающее храмовый неф, огромное помещение, перекрытое поразительной красоты деревянным двухъярусным сводом на «подбалочных» арках (Консоли в виде полуарок, на которые опирается свод), отделанным позолоченными деталями, освещаемое высоко расположенным рядом широких окон, обегающих по периметру стены, покрытые ниже подоконников панелями из благородной древесины, на которых развешаны портреты выдающихся выпускников колледжа, (среди них – поэт Филипп Сидни и философ Джон Локк). В зале стоят три ряда столов, подготовленных на триста персон для предстоящего ужина всех обитателей колледжа – преподавателей и студентов. Посуда, бокалы, столовые приборы и салфетки сверкают, ярко освещенные расставленными на столах настольными лампами с желтыми абажурами, создающими атмосферу уюта, накладывающуюся на чувство общности насельников колледжа между собой и с прошлыми поколениями. Этот зал передает наяву характер «английского духа», прививаемого выпускникам, заключающегося в тонком сочетании корпоративного начала с индивидуализмом; дисциплины – с непринужденностью личного поведения, в уважении к прошлому и его традициям. В углу зала уже суетились официанты, готовясь к предстоящей трапезе: рядами были выставлены бутылки с напитками, и стеклянные вазы со сладостями. Мое внимание привлек служитель – пожилой негр в котелке, белой рубашке с галстуком, рассказывавший посетителям:
- Этот колледж окончили тринадцать премьер-министров, - и принялся их перечислять, загибая пальцы на одетых в светлые кожаные перчатки руках.
Дойдя до Александра Дагласа Хьюма, он неожиданно обратился ко мне:
- А Вы помните этого премьер-министра?
Это было не удивительно, так как все остальные его слушатели были такого молодого возраста, что их в то время вообще еще не было, даже, возможно, в проекте.
- Как же не помнить! Это в его премьерство разразился жуткий скандал – дело Профьюмо (министра обороны), которого уличили в связи с женщиной полусвета – фотомоделью Кристин Килер. Имелись подозрения, что она была агентом КГБ. Я, гражданин СССР, (а теперь – России) в те времена был студентом, и прочитал о скандале в газете «Дейли Уоркер», выпускавшейся Компартией Великобритании.
Служитель посмотрел на меня благодарным взором – видимо, ему уже редко попадаются сверстники, да еще помнящие про дело Профьюмо, да еще русские.
- Кристин Килер – мечтательно произнес он, видимо, вспоминая фотографии пышногрудой красотки, которыми тогда были заполнены все газеты. С пожилым служителем мы расстались, как друзья.
День, между тем, подошел к концу. Бросив прощальный взгляд на башню Карфакс, сохранившуюся со Средневековья часть некогда окружавшей город крепостной стены, доминирующую над Хай-стрит, я отправился на вокзал, по пути через мост перейдя Темзу, которая здесь превратилась в тихую речку, такую узкую, что ее почти под собою скрыли кроны стоящих на берегах плакучих ив.
В результате своего однодневного визита я так проникся атмосферой университетского города, что отказался от посещения Кембриджа, полагая, что там бы увидел примерно то же самое – ведь недаром для этих двух университетов придумали общий термин – Оксбридж.
Кентербери
Отправляясь в Кентербери с вокзала Виктория, я купил билет до Восточного вокзала, но оказалось, что ближайший поезд идет на Западный вокзал. В него усевшись, я весь аж испереживался – не окажусь ли в роли зайца? Поэтому, когда появился проводник, - симпатичный мужчина средних лет, я к нему обратился с покаянной речью, что вот, мол, я, бестолковый русский, купил не тот билет. Узнав про мое происхождение, проводник, сев рядом со мной, решил мне все хорошенько разъяснить. В этом разговоре по собственной инициативе приняла участие вторая пассажирка (нас в вагоне всего было двое), местная жительница. Возразив на мои извинения, что мой английский так плох, проводник объяснил, что мой билет годен до любого из вокзалов Кентербери, но сообщил, что до Западного – путь длиннее, и время поездки на тридцать минут больше. Справившись с расписанием, он подобрал для меня обратный поезд, а местная жительница рассказала, как пройти до Восточного вокзала, заодно снабдив картой города. Потом проводник сообщил, что для общения с русскими пассажирами он выучил несколько русских фраз, и попросил проверить качество их произнесения. Я его оценил высоко, но сделал несколько небольших поправок.
Так, всесторонне опекаемый, я ехал в Кентербери по Южной трассе, проходящей через местную «глубинку». Поезд останавливался на безлюдных станциях с укороченными платформами; в поле зрения не попадали не только столь характерные для Англии маленькие города, - не было видно ни деревеньки, ни хутора, ни даже шоссейной дороги. Куда ни глянь – всюду лишь пологие холмы, заросшие смешанным лесом, перемежаемые пастбищами, на которых мирно пасутся упитанные овцы, и аккуратно возделанными полями. Не удивительно, что в вагонах было пусто. Пейзаж напоминает среднюю полосу России, но только здесь, в отличие от нас, везде царит порядок – местность ухожена, как парк. Например, на стыке пашни с окружающей природой нет, как у нас, развороченной земли. Культивированная почва с аккуратным следом бороны доходит до самого края поля, резко сменяясь заросшим травою участком необработанной земли, который выглядит, как газон.
От Западного вокзала к центру Кентербери путь лежит вдоль главной торговой пешеходной магистрали: Данстон – Сент-Питерс – Хай – Сент-Джордж-стрит, застроенной двух-, трехэтажными домиками, оформленными разнообразно и со вкусом «под старину», но она проходит и через настоящий исторический памятник – ворота Вестгейт XIV века, придающие этой милой улице ее характерный и незабываемый облик, которым она делится со всем городом. Дойдя до центра, и свернув налево, короткими узкими переулками я вышел к богато украшенным каменной резьбой воротам главного входа на территорию Кентерберийского Собора – Крайстчёрч Гейт. Я в них вошел, и предо мной собор возник своею западною частью: входной портик с двумя узкими высокими башнями по углам, неф, упирающийся в трансепт, над которым в небо вздымается массивная четырехгранная башня Белл Харри, своими высокими готическим окнами взирающая на окружающее гордо и печально. Обойдя собор с Юга, я посмотрел на него с Юго-востока, и засвидетельствовал, что его вид изменился кардинально. На первом плане оказалась массивная Часовня Святой Троицы и протяженное помещение, занимаемое Хорами, из которого выступает Юго-восточный трансепт, а башня Белл Харри оказалась отодвинута куда-то на задний план. Отсюда собор выглядит большим, и несколько громоздким, даже неуклюжим. Северо-восточный вид оказался очень сложным – это какое-то нагромождение плохо между собою сочетающихся объемов. Сколько я не блуждал по территории памятника, мне так и не удалось найти точки, с которой он обозревался бы весь целиком. То же относится и к интерьеру: неф, перекрытый великолепным готическим сводом там, где стоит башня, упирается в перегородку, отделяющую его от Хоров. Более того, отдельные части собора расположены на сильно различающихся уровнях, соединенных между собою лестницами. Этим он отличается от всех храмов, в которых мне доводилось побывать раньше. Если же походить по храму с задранным вверх лицом, то перед тобой раскроется зрелище очень сложного объема, с прихотливо меняющейся высотой сводов, с множеством галерей и переходов, проходящих, подчас, самым непредсказуемым образом. Вскоре, когда я попытался суммировать свои впечатления от интерьера собора и его экстерьера, мне пришла в голову мысль, что замыслом его создателей (существующее ныне здание строилось долго – с XII по XVI века) было: используя храм, как модель нашего Мира, показать не только его величие, но и бесконечные разнообразие и сложность. Конципировав подобным образом мои архитектурные впечатления, я перешел к ознакомлению с витражами XII века, в частности со знаменитым портретом архиепископа Томаса Бекета, убитого в 1170 году по приказу короля Генриха II.
- Все ли эти витражи подлинные? – спросил я служительницу.
- Да, все. Но они подверглись реставрации в Викторианскую эпоху. Обратите внимание на фрагменты красного цвета. Цвет стекол, сохранившихся с XII века, из-за покрывающих их царапин несколько пожух. Стекла, хотя они изготовлены по старому рецепту, лишенные восьмисотлетней патины, имеют более яркий цвет – сказала смотрительница, оказавшаяся весьма компетентной.
Вооруженный этим критерием, я осмотрел все витражи, и оказалось, что подлинных стекол осталось не больше половины, однако портрет Томаса Бекета сохранился с тех самых пор.
Покидая Собор, я еще раз окинул его общим взглядом, и на этот раз он меня одарил цельным впечатлением, даже, невзирая на уродующие его леса и строительные заборы, - теперь его взгляд мне показался выражающим мудрость, обретенную за многие столетия, что он здесь пребывает, и от этой мудрости проистекает его печаль.
Теперь мне предстояло посетить еще два расположенных в Кентербери объекта Всемирного культурного наследия – Аббатство Августина и церковь Святого Мартина. Выйдя за древнюю городскую стену, которая на диво хорошо сохранилась, я вскоре оказался перед входом в Аббатство – воротами с амбразурой в стене между двумя высокими восьмигранными башенками, но этот вход не функционировал. Я пошел влево в обход территории, и вскоре обнаружил действующий вход, но меня не пустили даже во внутренний двор, чтобы сделать фотографию. Тогда я двинулся в обход направо, и дошел до входа, предназначенного для туристов, и тут оказалось, что в зимний сезон Аббатство закрыто для посетителей, и откроется только 1апреля, а сегодня – только 29 марта. Вместе со мною по этому поводу сокрушались двое пожилых англичан – внутренних туристов из Манчестера. Узнав, что я – русский, они мне рассказали, что посетили Россию дважды, и что им очень понравились Санкт-Петербург и Москва. В ответ я рассказал, что это моя третья поездка в Великобританию, и что мне у них нравится: здесь всюду царит порядок, британцы дружелюбны, и главное: Англия – это очень красивая страна. Англичане были явно тронуты, и меня поблагодарили.
Смирившись с неизбежным, - ограничившись снимком с большой фотографии территории Аббатства, размещенной перед его входом, - я отправился на поиски церкви Святого Мартина, но они мне никак не удавались. Препятствием послужила обширная территория Кентерберийского Университета Крайстчерч, где всюду торчали надписи “Private” (Посторонним вход воспрещен»).
- Как мне добраться до церкви Св. Мартина? – жалобно я спросил двух молодых англичанок.
- Идемте с нами, мы Вам покажем, как пройти.
- Мне нельзя – ответил я, кивнув на надпись, - я иностранец, причем русский.
- Не бойтесь, Вы с нами.
Молодые дамы провели меня через территорию университета, и показали дорогу. Вскоре я поднялся на заросший деревьями холм, где, посреди старого кладбища я обнаружил небольшую, акскетически-строгую церковь Святого Мартина, сложенную из необработанного местного камня с добавлением тонкого кирпича, из-за чего ее стены – серого цвета в белую крапинку с красными пятнами. Обойдя храм, я обнаружил пожилых англичан из Манчестера, с которыми разговорился у входа в Аббатство, и мы друг другу обрадовались, как старым знакомым, поделившись своими впечатлениями от древнего памятника, который, как оказалось, датируется VII веком, когда христианство впервые пришло в Британию.
Выполнив свою программу обследования Кентербери, я пошел просто побродить по очаровавшему меня городу, кстати, послужившему местом действия Кентерберийских рассказов Чосера, обнаружив по пути полуразрушенный Норманнский Замок и миниатюрную Часовню Грейфраерз, стоящую на сваях над протокой реки Стур посреди большого сада. Из местных достопримечательностей я проигнорировал только Римский музей, где собраны остатки Римских древностей (Кентербери был важным форпостом Римской Британии), но не из недостатка почтения к Риму, а из нелюбви к хождению по историческим музеям. Гораздо интереснее наблюдать свидетельства ушедших эпох под открытым небом, например, памятник индустриальной эпохи – огромный маховик, стоящий на улице прислоненным к двухэтажному дому, и высотой с него.
Прогуляв по Кентербери до самых сумерек, я на Восточном вокзале сел на поезд, быстро доставивший меня в Лондон по короткому Северному пути, пролегающему по местности, где один город переходит в другой, и я порадовался тому, что, ехал в Кентербери по кружной дороге, посмотрев через окно на английскую глушь, картина которой теперь для меня вплелась в облик Британии.
Солсбери
Зная, что от Лондона до Солсбери 130 километров, и ехать придется долго, я, по-видимому, позволил себе расслабиться, и был выведен из этого состояния, услышав над собой громкий голос:
- Вы куда едете?
- В Солсбери.
- Это Солсбери.
Я поднялся, и мы быстро прошли в тамбур.
- Теперь Вам придется подождать, пока эту секцию отцепят от остального поезда – произнес недовольным голосом проводник, молодой усатый мужик с глазами навыкате.
- Я не думал, что поезд дойдет так быстро – ведь я не местный житель.
- Да, поезд скорый. А Вы откуда?
- Из России.
- А-а-а, Россия, СССР, Кей-Джи-Би! – произнес он вызывающим тоном.
- Нет, Россия – это не СССР – обиженно возразил я, но в это время дверь открылась, и я вышел на перрон.
Конечно же, я сразу направился к Собору Солсбери, давно мне знакомому по знаменитой картине Констебла, благо, что его не нужно искать – его увенчанная шпилем колокольня видна отовсюду. Выйдя на широкую зеленую поляну, я остановился, как вкопанный, увидев наяву один из самых знаменитых архитектурных памятников Англии – раннеготический Солсберийский Собор XIII века.
Я не мог удержаться от того, чтобы мысленно не сравнивать его с Кентерберийским Собором, виденным вчера. Мне сразу стало ясно, что последний в этом сравнении выглядит несколько нескладным: высота его колокольни, хотя она значительна, все же недостаточна для чрезмерной горизонтальной протяженности храма, которая, также, делает заметной его асимметрию, но в этой нескладности заключается и значительная доля его шарма. Силуэт же Собора Солсбери являет совершенство: соотношение его высоты к горизонтальному размеру соответствует Золотому сечению; его северный фасад почти симметричен; резной декор нигде не претендует на особое внимание, лишь оттеняя тонкой гравировкой благородные формы всего сооруженья в целом. И если Кентерберийский Собор передает настроение умудренной знанием печали, то Собор Солсбери излучает уверенный в себе оптимизм и веру в торжество над злом и над смертью. И еще он утверждает безграничную власть красоты, как критерия правоты, как основы гуманизма.
Интерьер храма, в той же мере, как и экстерьер, оставляет впечатление открытого взгляду совершенства. Вместо лабиринта Кентерберийского Собора ты видишь пространственно и стилистически единый колоссальный объем, ограниченный поверхностями готических сводов, не измельченными лишними украшениями. В математической строгости его форм даже, как кажется, таится намек на грядущую архитектуру XX века. Впечатление высокой одухотворенности этого выдающегося архитектурного произведения не осталось не замеченным, и используется местной церковной общиной для пропаганды религии, о чем свидетельствуют бесплатные брошюры, раздаваемые посетителям при входе, которые нацелены не столько на информирование о храме, сколько на промоушен христианства среди секуляризированной публики. Достопримечательностями собора являются «самые древние в мире механические часы» (1380 года), которые демонстративно работают у вас на виду, и один из четырех экземпляров «Магна Карта» - Великой Хартии Вольностей, впервые в 1215 году утвердившей, что все, даже король, должны обращаться с людьми честно и справедливо – то самое «верховенство закона», которое наше руководство старается с переменным успехом привить и нам, россиянам. Прилежно я вглядывался в исписанный мелким готическим шрифтом пергамент, дивясь: как же давно это было!
Других, помимо собора, архитектурных памятников в Солсбери немного: несколько зданий XIII, в которых размещается краеведческий музей, да крест Птичьего рынка (Poultry Cross) – каменная беседка, увенчанная крестом, но город сохранил старинную застройку того же типа, как и в Кентербери, однако здесь эти дома не так тщательно ухожены, как там, и если в Кентербери старые кварталы превращены в приманку для туристов, выставляя напоказ свою нарядную провинциальность, то в Солсбери эта провинциальность совершенно реальна и неподдельна: город переживает упадок. И, тем не менее, он использует все возможности, чтобы напомнить о себе и о своих знаменитых жителях. Так, в историческом поместье Арунделлз, где после выхода в отставку жил Эдвард Хит, премьер-министр Великобритании в 1970 – 1974 г.г., в его честь открыт мемориальный музей. Уважение англичан к своим бывшим руководителям очень трогательно, и заслуживает подражания.
Ознакомившись с историей города, обнаруживаешь любопытные вещи. Оказалось, что свое название он получил совсем недавно - в 2009 году, а до этого назывался Новый Сарум, возникший в XIII веке на этом месте, путем переселения сюда жителей Старого Сарума, находящегося в трех километрах к Северу. Конечно, я не мог не посетить Старый Сарум. На круглом холме, доминирующем над окружающей местностью, сохранились оборонительные сооружения – глубокий ров и высокий вал, на вершине которого белеют сложенные из камня остатки крепостной стены и башен. Здесь я мог полюбоваться замечательным видом окрестностей, открывающимся с их самой возвышенной точки, - места поселения с первобытных времен. Сама крепость красива красотой великолепного английского газона, покрывающего ее сложно искривленные поверхности ковром изумрудного цвета, тут и там отороченным камнем фрагментов крепостных стен и следов некогда стоявших здесь построек. Особенно интересен рисунок сохранившегося на поверхности земли фундамента первого храма Солсбери. Именно с его перенесения на новое место началось строительство Нового Сарума. Зачем перенесли? Да кто же их знает?
Стоунхендж
Теперь признаюсь: главной целью моей поездки в Солсбери было посещение памятника неолитической эпохи – Стоунхенджа, находящегося от него на расстоянии 15 километров. О Стоунхендже я был наслышан с детства, и понятие «Англия» у меня тогда ассоциировалось со словами «Лондон», «Черчилль» и «Стоунхендж», так что искушение его увидеть было весьма велико.
Сразу по моем прибытии в Солсбери развеялись мои опасения о трудностях, с которыми могло бы быть связано посещение Стоунхенджа, - в Великобритании все организовано так, что любая потенциальная потребность всегда удовлетворяется с запасом, поэтому уже через десять минут после прибытия я стал обладателем билета на экскурсию, в которую было «все включено».
Комфортабельный двухэтажный автобус за каких-то четверть часа доставил нашу группу до туристического центра, вынесенного за пределы заповедника, откуда непосредственно до памятника посетителей возят на специальных челночных автобусах, отправляющихся один за другим бесперебойно. Как только автобус пересекает лесополосу, окружающую заповедник, перед тобой открывается вид на обширную луговину, плавно поднимающуюся к центру, где на линии горизонта выступает каменная корона Стоунхенджа. (Мне это зрелище напомнило вид зубцов Ай-Петри, если к ним приближаться с материковой стороны). По мере движения автобуса, а затем пешего подъема к Стоунхенджу этот удивительный, ни на что другое не похожий объект, обогащаясь все новыми деталями, подтверждал свой рукотворный характер. Подойти к памятнику вплотную невозможно, и я отправился в движение по огороженной тропинке, со всех сторон окружающей его, делая круг за кругом. По мере моего перемещения вид этого неолитического святилища–обсерватории III-II тысячелетия до новой эры - непрерывно изменялся. То, что он первоначально собою представлял концентрические колоннады, образованные вертикально поставленными одинаковыми стелами (разной высоты на каждом из кругов), перекрытыми между собой плоскими каменными плитами, (ныне колоннады частично разрушены), видно только на фотографиях, сделанных с воздуха, и экспонированных в начале тропы, ведущей к памятнику. Находясь же на уровне земли перемещающийся по кругу наблюдатель в каждом новом ракурсе видит совершенно отличную от других сложную композицию из каменных стел; часть из них стоят прямо, другие – наклонились, третьи – упали; некоторые сверху перекрыты, образуя прямоугольные порталы, другие свои перекрытия потеряли; стелы то повернуты к тебе неровной поверхностью природного камня, то демонстрируют свои обтесанные стороны, - идеальные плоскости, пересекающиеся под прямыми углами. В процессе движения перед тобой раскрывается картина плавно протекающего взаимного проникновения двух начал – природного и человеческого, характерного для эпохи первобытной культуры. Тебе как бы предоставили телескоп, позволяющий заглянуть в глубину времени, что вызывает подлинное эмоциональное потрясение.
Сила впечатления определяется не только самим памятником, но и характером местности его расположения. Стоунхендж возведен на вершине холма в центре зеленого поля с поперечным размером три-четыре километра, со всех сторон окаймленного лесом; в поле зрения не попадают никакие следы современной цивилизации, кроме пробегающего по периферии шоссе; огромное поле, если не считать огороженных тропинок, заполненных экскурсантами, совершенно безлюдно – на нем - на значительном удалении – в низине у подножья холма - лишь паслось стадо овец; по южному краю поля хорошо заметна цепочка конических курганов, под которыми скрыты захоронения более древние, чем Стоунхендж. Из облаков время от времени выглядывало весеннее солнце, усиливая изумрудный цвет поля, и обогащая калейдоскопическую смену ракурсов неолитического архитектурного шедевра прихотливой игрой светотеней. А сильный и ровный юго-западный ветер вызывал аллюзию на поток времени, который, как и пять тысяч лет назад, протекает сквозь Стоунхендж. И этот опыт совмещения настоящего и глубокого прошлого порождает эмоциональный эффект, ради которого и совершают сюда паломничество миллион посетителей в год.
Англичане
Когда Достоевский давал оценку европейским нациям, от него особенно досталось полякам и французам; о немцах он тоже сказал немало язвительных слов; уважение наш выдающийся человековед выказал только по отношению к англичанам, и, кажется, я понимаю, почему. В норме англичанин – это человек серьезный, но не скучный, упертый и настойчивый, но без русского фанатизма, хорошо обученный и много знающий, но без немецкого педантизма, хорошо владеющий словом, но без французской болтливости. И главное – англичанин всегда старается исходить из разума, высокой самодисциплиной контролируя эмоции.
Благодаря всем этим качествам англичане сыграли выдающуюся роль в мировой культуре, что становится особенно очевидно при посещении Национальной Портретной галереи. Кроме того, им принадлежит особая роль в изобретении капитализма – светлого будущего человечества, да и английская история протекала ровнее и спокойнее, чем у других европейских народов, например, у французов или у нас.
Но если отвлечься от этих глобальных вопросов, и обратиться к повседневной жизни, то становится очевидно, что в Англии она отвечает высоким требованиям как комфорта, так и эстетики, и организована разумно, - все продумано в деталях, а установленный порядок, как правило, соблюдается. Поэтому не удивительно, что мигранты так стремятся поселиться именно в Великобритании.
В полной мере воспользовавшись достоинствами местного образа жизни во время моего недельного пребывания в Англии, под конец я получил от англичан неожиданный щедрый подарок. Я вылетал в Москву утренним рейсом компании Бритиш Эйр, и, хотя я встал в четыре часа утра, при регистрации оказалось, что самолет полон, и остались только самые неудобные средние места. Увидев мой расстроенный вид, сотрудница авиакомпании, пожилая негритянка, мне сказала:
- При посадке спросите котроллера, не остались ли более удобные свободные места.
- Да, не нужно, полечу на среднем месте – всего-то три с половиной часа полета – махнул я рукой.
Каково же было мое удивление, когда на пропускном пункте посадки молодая сотрудница авиакомпании мне сказала:
- Ваш статус пассажира повышен до бизнес-класса.
- Но я ничего доплачивал; по какой причине мне предоставлен такой подарок?
- За красоту – ответила женщина с улыбкой.
Так я первый раз в жизни путешествовал в бизнес-классе, где можно лечь, вытянув ноги, где вас поят шампанским, и кормят завтраком из трех перемен.
Конечно, я не поверил в свою красоту. По-видимому, сотрудники авиакомпании имеют право предоставлять оставшиеся свободными места бизнес-класса пассажирам эконом-класса по своему выбору без соответствующей доплаты (их стоимость различается вдвое). Обо мне позаботилась пожилая негритянка, регистрировавшая мой билет, так как хотела сделать приятное старому русскому. Я неоднократно замечал, что простые англичане, узнав, что я - русский, старались мне выразить свое расположение, видимо, этим давая понять, что они не разделяют истерию в средствах массовой информации, где о русских – или ничего, или плохо.
Так или иначе, но мой комфортабельный полет дополнительно меня укрепил в моем положительном отношении к англичанам.
Апрель 2017 г.